ее, и менЯ восхищало все,
что она делала, все, что говорила. “ нее была склонность к тихим  кабинетным
занЯтиЯм, она  любила  читать  подолгу,  изучать  что-нибудь;  она,  знавшаЯ
хозЯйство только по книгам, удивлЯла всех нас своими познаниЯми,  и  советы,
какие она давала, все пригодились, и ни один из них не  пропал  в  хозЯйстве
даром. € при всем том сколько благородства, вкуса и благодушиЯ,  того  самою
благодушиЯ, какое бывает только у прекрасно воспитанных людей!
     „лЯ  этой  женщины  со  здоровым,  положительным   умом   беспорЯдочнаЯ
обстановка с мелкими заботами и дрЯзгами, в которой  мы  теперь  жили,  была
мучительна; Я это видел и сам не мог слать по ночам, голова моЯ работала,  и
слезы подступали к горлу. џ металсЯ, не знаЯ, что делать.
     џ скакал в город и привозил Њаше  книги,  газеты,  конфекты,  цветы,  Я
вместе со ‘тепаном ловил рыбу, по целым часам бродЯ по шею в  холодной  воде
под дождем, чтобы поймать налима и разнообразить наш стол, Я униженно просил
мужиков не шуметь, поил их водкой, подкупал, давал  им  разные  обещаниЯ.  €
сколько Я еще делал глупостей!
     „ожди, наконец,  перестали,  землЯ  высохла.  ‚станешь  утром,  часа  в
четыре, выйдешь в сад, - роса блестит на цветах, шумЯт птицы и насекомые, на
небе ни одного облачка; и сад, и луг, и река так прекрасны, но  воспоминаниЯ
о мужиках, о подводах, об инженере! џ  и  Њаша  вместе  уезжали  на  беговых
дрожках в поле взглЯнуть на овес. Ћна правила, Я сидел сзади;  плечи  у  нее
были приподнЯты, и ветер играл ее волосами.
     - Џрава держи! - кричала она встречным.
     - ’ы похожа на Ямщика, - сказал Я ей как-то.
     - Ђ может быть! ‚едь мой дед, отец инженера,  был  Ямщик.  ’ы  не  знал
этого? - спросила она, обернувшись ко мне,  и  тотчас  же  представила,  как
кричат и как поют Ямщики.
     "€ слава богу! - думал Я, слушаЯ ее. - ‘лава богу!"
     € опЯть воспоминаниЯ о мужиках, о подводах, об инженере...

        XIII

     Џриехал на велосипеде доктор Ѓлагово. ‘тала часто бывать сестра.  ЋпЯть
разговоры о физическом труде, о прогрессе, о  таинственном  иксе,  ожидающем
человечество в отдаленном будущем. „октор не любил нашего хозЯйства,  потому
что оно мешало нам спорить, и  говорил,  что  пахать,  косить,  пасти  телЯт
недостойно  свободного  человека  и  что  все  эти  грубые  виды  борьбы  за
существование люди со временем возложат на животных  и  на  машины,  а  сами
будут заниматьсЯ исключительно научными исследованиЯми. Ђ сестра все просила
отпустить ее пораньше домой,  и  если  оставалась  до  позднего  вечера  или
ночевать, то волнениЯм не было конца.
     - Ѓоже мой, какой вы еще ребенок! - говорила с упреком Њаша. - ќто даже
смешно, наконец.
     - „а, смешно, - соглашалась сестра, - Я сознаю, что это смешно; но  что
делать, если Я не в силах побороть себЯ? Њне все  кажетсЯ,  что  Я  поступаю
дурно.
     ‚о времЯ сенокоса у менЯ с непривычки болело все тело; сидЯ вечером  на
террасе со своими и разговариваЯ,  Я  вдруг  засыпал,  и  надо  мною  громко
смеЯлись. ЊенЯ будили и усаживали за стол ужинать, менЯ одолевала дремота, и
Я, как в забытый, видел огни, лица, тарелки, слышал голоса и не понимал  их.
Ђ вставши рано утром, тотчас же бралсЯ за косу или  уходил  на  постройку  и
работал весь день.
     ЋставаЯсь в праздники дома, Я замечал, что жена и  сестра  скрывают  от
менЯ что-то и даже  как  будто  избегают  менЯ.  †ена  была  нежна  со  мною
по-прежнему, но были у нее какие-то свои мысли, которых она не сообщала мне.
Ѓыло несомненно, что раздражение ее против крестьЯн  росло,  жизнь  длЯ  нее
становилась все тЯжелее, а между тем она уже не жаловалась мне.  ‘  доктором
теперь она говорила охотнее, чем со мною, и Я не понимал, отчего это так.
     ‚ нашей губернии был обычай:  во  времЯ  сенокоса  и  уборки  хлеба  по
вечерам на барский двор приходили рабочие и их угощали водкой, даже  молодые
девушки выпивали по стакану. Њы не держались этого; косари и бабы  стоЯли  у
нас на дворе до позднего вечера, ожидаЯ водки, и потом уходили с  бранью.  Ђ
Њаша в это времЯ сурово хмурилась  и  молчала  или  же  говорила  доктору  с
раздражением, вполголоса:
     - „икари! Џеченеги!
     ‚ деревне новичков  встречают  неприветливо,  почти  враждебно,  как  в
школе. ’ак встретили и нас. ‚ первое времЯ на нас  смотрели,  как  на  людей
глупых и простоватых, которые купили себе имение только потому,  что  некуда
девать денег. Ќад нами смеЯлись. ‚ нашем лесу и даже  в  саду  мужики  пасли
свой скот, угонЯли к себе в деревню наших коров и лошадей и потом  приходили
требовать за потраву. Џриходили целыми обществами к  нам  во  двор  и  шумно
заЯвлЯли,  будто  мы,  когда  косили,   захватили   край   какой-нибудь   не
принадлежащей нам Ѓышеевки или ‘еменихи; а так как мы  еще  не  знали  точно
границ  нашей  земли,  то  верили  на  слово  и  платили  штраф;  потом   же
оказывалось, что косили  мы  правильно.  ‚  нашем  лесу  драли  липки.  Ћдин
дубеченский мужик, кулак, торговавший водкой  без  патента,  подкупал  наших
работников и вместе с ними обманывал нас самым предательским образом:  новые
колеса на телегах заменЯл старыми, брал наши пахотные хомуты и  продавал  их
нам же и т. п. Ќо обиднее всего было то,  что  происходило  в  Љуриловке  на
постройке; там бабы по ночам крали тес, кирпич, изразцы, железо; староста  с
понЯтыми делал у них обыск, сход штрафовал каждую на два рублЯ, и потом  эти
штрафные деньги пропивались всем миром.
     Љогда Њаша узнавала об этом, то с  негодованием  говорила  доктору  или
моей сестре:
     - Љакие животные! ќто ужас! ужас!
     € Я слышал не раз, как она  выражала  сожаление,  что  затеЯла  строить
школу.
     - Џоймите, - убеждал ее доктор, - поймите,  что  если  вы  строите  эту
школу и вообще делаете добро, то не длЯ мужиков, а во имЯ культуры,  во  имЯ
будущего. € чем эти мужики хуже, тем больше поводов строить школу. Џоймите!
     ‚ голосе его, однако, слышалась неуверенность, и мне казалось,  что  он
вместе с Њашей ненавидел мужиков.
     Њаша часто уходила на мельницу и брала с собою сестру, и  обе,  смеЯсь,
говорили, что они идут посмотреть на ‘тепана, какой он красивый. ‘тепан, как
оказалось, был медлителен и неразговорчив только с мужчинами, в  женском  же
обществе держал себЯ развЯзно и говорил  без  умолку.  ђаз,  придЯ  на  реку
купатьсЯ, Я невольно подслушал разговор.  Њаша  и  Љлеопатра,  обе  в  белых
платьЯх, сидели на берегу под ивой, в широкой тени, а  ‘тепан  стоЯл  возле,
заложив руки назад, и говорил:
     - Ќешто мужики - люди? Ќе люди, а, извините, зверье, шарлатаны. ЉакаЯ у
мужика жизнь? ’олько есть да пить, харчи бы подешевле, да в  трактире  горло
драть без ума; и ни тебе разговоров хороших, ни обращениЯ, ни  формальности,
а так - невежа! € сам в грЯзи, и жена в грЯзи, и дети в грЯзи, в чем был,  о
том и лег, картошку из щей тащит прЯмо пальцами, квас пьет  с  тараканом,  -
хоть бы подул!
     - Ѓедность ведь! - вступилась сестра.
     - ЉакаЯ  бедность!  Ћно  точно,  нужда,  да  ведь  нужда  нужде  рознь,
сударынЯ. ‚от ежели человек в остроге сидит, или, скажем,  слепой,  или  без
ног, то это, действительно, не дай бог никому, а ежели он на воле, при своем
уме, глаза и руки у него есть,  сила  есть,  бог  есть,  то  чего  ему  еще?
Ѓаловство, сударынЯ, невежество, а  не  бедность.  …жели  вот  вы,  положим,
хорошие господа, по образованию вашему, из  милости  пожелаете  оказать  ему
способие, то он ваши деньги пропьет по своей подлости или,  того  хуже,  сам
откроет питейное заведение  и  на  ваши  деньги  начнет  народ  грабить.  ‚ы
изволите говорить - бедность. Ђ  разве  богатый  мужик  живет  лучше?  ’оже,
извините, как свиньЯ. ѓрубиЯн, горлан,  дубина,  идет  поперек  себЯ  толще,
морда пухлаЯ, краснаЯ - так бы, кажетсЯ, размахнулсЯ и лЯпнул его,  подлеца.
‚от ‹арион дубеченский тоже богатый, а небось лубки в вашем  лесу  дерет  не
хуже бедного; и сам ругатель, и дети ругатели, а как выпьет лишнее,  чкнетсЯ
носом в лужу и спит. ‚се они,  сударынЯ,  не  стоющие.  Џоживешь  с  ними  в
деревне, так словно в аду. ЌавЯзла она у менЯ в  зубах,  деревнЯ-то  эта,  и
благодарю господа, царЯ небесного, и сыт Я, и одет, отслужил в драгунах свой
срок, отходил старостой три года, и вольный Я казак теперь: где хочу, там  и
живу. ‚ деревне жить не желаю,  и  никто  не  имеет  права  менЯ  заставить.
ѓоворЯт, жена. ’ы, говорЯт, обЯзан в избе с женой жить. Ђ почему такое? џ  к
ней не нанималсЯ.
     - ‘кажите, ‘тепан, вы женились по любви? - спросила Њаша.
     - ЉакаЯ у нас в деревне  любовь?  -  ответил  ‘тепан  и  усмехнулсЯ.  -
‘обственно, сударынЯ, ежели вам угодно знать, Я женат во второй раз.  џ  сам
не куриловский, а из ‡алегоща, а в  Љуриловку  менЯ  потом  в  зЯтьЯ  взЯли.
‡начит, родитель не пожелал  делить  нас  промежду  себе  -  нас  всех  пЯть
братьев, Я поклонилсЯ и был таков, пошел в чужую деревню, в зЯтьЯ. Ђ  перваЯ
моЯ жена померла в молодых летах.
     - Ћтчего?
     - Ћт глупости. Џлачет, бывало, все плачет и плачет без толку, да так  и
зачахла. Љакие-то все травки пила, чтобы покрасиветь, да, должно,  повредила
внутренность. Ђ втораЯ моЯ жена, куриловскаЯ - что в ней? „еревенскаЯ  баба,
мужичка, и больше ничего. Љогда ее за менЯ сватали, мне  поманилось:  думаю,
молодаЯ, белаЯ из себЯ, чисто живут. Њать у ней словно бы хлыстовка и  кофей
пьет, а главное, значит, чисто живут. ‘тало быть, женилсЯ, а на другой  день
сели обедать, приказал Я теще ложку подать, а она  подает  ложку  и,  глЯжу,
пальцем ее вытерла. ‚от тебе на, думаю, хороша у вас чистота. Џожил  с  ними
год и ушел. Њне, может, на городской бы женитьсЯ, - продолжал он помолчав. -
ѓоворЯт, жена мужу помощница. „лЯ чего мне помощница, Я и сам себе помогу, а
ты лучше со мной поговори, да не так, чтобы все те-те-те-те, а обстоЯтельно,
чувствительно. Ѓез хорошего разговора - что за жизнь!
     ‘тепан вдруг замолчал, и тотчас же послышалось его скучное,  монотонное
"у-лю-лю-лю". ќто значило, что он увидел менЯ.
     Њаша бывала часто на  мельнице  и  в  беседах  со  ‘тепаном,  очевидно,
находила удовольствие; ‘тепан так искренно и убежденно бранил мужиков - и ее
тЯнуло  к  нему.  Љогда  она  возвращалась  с  мельницы,   то   всЯкий   раз
мужик-дурачок, который стерег сад, кричал на нее:
     - „евка Џалашка! ‡дорово, девка Џалашка! - € лаЯл на нее по-собачьи:  -
ѓав! гав!
     Ђ она останавливалась и смотрела на него  со  вниманием,  точно  в  лае
этого дурачка находила ответ на свои мысли, и, вероЯтно,  он  притЯгивал  ее
так же, как брань ‘тепана. Ђ дома ожидало ее  какое-нибудь  известие,  вроде
того, например, что деревенские гуси потолкли у нас на огороде  капусту  или
что ‹арион вожжи украл, и она говорила, пожав плечами, с усмешкой:
     - —то же вы хотите от этих людей!
     Ћна негодовала, на душе у нее собиралась накипь, а Я между тем привыкал
к мужикам, и менЯ все больше тЯнуло к ним. ‚ большинстве это  были  нервные,
раздраженные, оскорбленные люди; это были люди с  подавленным  воображением,
невежественные, с бедным, тусклым кругозором, все с одними и теми же мыслЯми
о серой земле, о серых днЯх, о черном хлебе, люди, которые хитрили, но,  как
птицы, прЯтали за дерево только одну голову, - которые не умели считать. Ћни
не шли к вам на сенокос за двадцать рублей, но шли за полведра  водки,  хотЯ
за двадцать рублей могли бы купить четыре ведра. ‚ самом деле, были и грЯзь,
и пьЯнство, и глупость, и обманы, но при всем  том,  однако,  чувствовалось,
что жизнь мужицкаЯ в общем держитсЯ на каком-то крепком,  здоровом  стержне.
Љаким бы неуклюжим зверем ни казалсЯ мужик, идЯ за своею сохой, и как бы  он
ни дурманил себЯ водкой, все же, приглЯдываЯсь к нему  поближе,  чувствуешь,
что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет,  например,  в  Њаше  и  в
докторе, а именно, он верит, что главное на земле - правда  и  что  спасение
его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего  на  свете  он
любит справедливость. џ говорил жене, что она видит пЯтна на стекле,  но  не
видит  самого  стекла;  в  ответ  она  молчала  или  напевала,  как  ‘тепан:
"у-лю-лю-лю"... Љогда эта добраЯ, умнаЯ женщина бледнела от негодованиЯ и  с
дрожью в голосе говорила с доктором о пьЯнстве и обманах, то менЯ  приводила
в недоумение и поражала ее забывчивость. Љак могла она забыть, что ее  отец,
инженер, тоже пил, много пил, и что деньги, на которые была куплена „убечнЯ,
были приобретены путем целого рЯда наглых, бессовестных обманов?  Љак  могла
она забыть?

        XIV

     € сестра тоже жила своею особою жизнью, которую тщательно  скрывала  от
менЯ. Ћна часто  шепталась  с  Њашей.  Љогда  Я  подходил  к  ней,  она  всЯ
сжималась, и взглЯд ее становилсЯ виноватым, умолЯющим; очевидно, в ее  душе
происходило что-то такое, чего она боЯлась или стыдилась.  —тобы  как-нибудь
не встретитьсЯ в саду  или  не  остатьсЯ  со  мною  вдвоем,  она  все  времЯ
держалась около Њаши, и мне приходилось говорить  с  нею  редко,  только  за
обедом.
     Љак-то вечером Я тихо шел садом, возвращаЯсь с постройки. “же  начинало
темнеть. Ќе замечаЯ менЯ, не слыша моих шагов, сестра ходила  около  старой,
широкой Яблони, совершенно бесшумно, точно привидение. Ћна была в  черном  и
ходила быстро, все по одной линии, взад и вперед, глЯдЯ  в  землю,  “пало  с
дерева Яблоко, она вздрогнула от шума, остановилась и прижала руки к вискам.
‚ это самое времЯ Я подошел к ней.
     ‚ порыве нежной  любви,  котораЯ  вдруг  прилила  к  моему  сердцу,  со
слезами, вспоминаЯ почему-то нашу мать, наше детство, Я обнЯл ее за плечи  и
поцеловал.
     - —то с тобою? - спросил Я. - ’ы страдаешь, Я давно  это  вижу.  ‘кажи,
что с тобою?
     - Њне страшно... - проговорила она дрожа.
     - —то же с тобой? - допытывалсЯ Я. - ђади бога, будь откровенна!
     - џ буду, буду откровенна, Я скажу тебе всю правду. ‘крывать от тебЯ  -
это так тЯжело, так мучительно! Њисаил, Я люблю... - продолжала она шепотом.
- џ люблю, Я люблю... џ счастлива. но почему мне так страшно!
     Џослышались шаги, показалсЯ между деревьЯми доктор Ѓлагово  в  шелковой
рубахе, в высоких сапогах. Ћчевидно, здесь около Яблони у них было назначено
свидание. “видев его, она бросилась к нему порывисто, с болезненным  криком,
точно его отнимали у нее:
     - ‚ладимир! ‚ладимир!
     Ћна прижималась к нему и с жадностью  глЯдела  ему  в  лицо,  и  только
теперь Я заметил, как похудела и побледнела она в последнее времЯ.  Ћсобенно
это было заметно по ее кружевному воротничку, который Я давно знал и который
теперь свободнее, чем когда-либо, облегал ее шею, тонкую и  длинную.  „октор
смутилсЯ, но тотчас же оправилсЯ и сказал, приглаживаЯ ее волосы:
     - Ќу, полно, полно... ‡ачем так нервничать? ‚идишь, Я приехал.
     Њы молчали, застенчиво поглЯдываЯ друг на друга. Џотом мы шли втроем, и
Я слышал, как доктор говорил мне:
     - ЉультурнаЯ жизнь у нас еще не начиналась. ‘тарики утешают  себЯ,  что
если теперь нет ничего, то было что-то в сороковых или  шестидесЯтых  годах;
это - старики, мы же с вами молоды, наших  мозгов  еще  не  тронул  marasmus
senilis, мы не можем утешать себЯ  такими  иллюзиЯми.  Ќачало  ђуси  было  в
восемьсот шестьдесЯт втором году, а начала культурной ђуси, Я  так  понимаю,
еще не было.
     Ќо Я не вникал в эти соображениЯ.  Љак-то  было  страшно,  не  хотелось
верить, что сестра влюблена, что она вот идет и  держит  за  руку  чужого  и
нежно смотрит на него. ЊоЯ сестра,  это  нервное,  запуганное,  забитое,  не
свободное существо, любит человека, который уже женат и имеет детей? —его-то
мне стало жаль, а чего именно, - не знаю; присутствие доктора почему-то было
уже неприЯтно, и Я никак не мог понЯть, что может выйти из этой их любви.

        XV

     џ и Њаша ехали в Љуриловку на освЯщение школы.
     - Ћсень, осень, осень... - тихо говорила Њаша,  глЯдЯ  по  сторонам.  -
Џрошло лето. Џтиц нет, и зелены одни только вербы.
     „а, уже прошло лето. ‘тоЯт  Ясные,  теплые  дни,  но  по  утрам  свежо,
пастухи выходЯт уже в тулупах, а в нашем саду на астрах роса не  высыхает  в
течение всего днЯ. ‚се слышатсЯ жалобные звуки, и не  разберешь,  ставнЯ  ли
это ноет на своих ржавых петлЯх, или летЯт журавли - и становитсЯ хорошо  на
душе и так хочетсЯ жить!
     - Џрошло лето... - говорила Њаша. - ’еперь мы с  тобой  можем  подвести
итоги. Њы много работали, много думали, мы стали лучше от этого, - честь нам
и слава, - мы преуспели в личном совершенстве; но эти наши успехи  имели  ли
заметное влиЯние на окружающую жизнь, принесли ли пользу  хотЯ  кому-нибудь?
Ќет. Ќевежество, физическаЯ грЯзь, пьЯнство,  поразительно  высокаЯ  детскаЯ
смертность - все осталось, как и было, и оттого, что ты пахал и  сеЯл,  а  Я
тратила деньги и читала книжки, никому не стало лучше. Ћчевидно, мы работали
только длЯ себЯ и широко мыслили только длЯ себЯ.
     Џодобные рассуждениЯ сбивали менЯ, и Я не знал, что думать.
     - Њы от начала до конца были искренни, - сказал Я, -  а  кто  искренен,
тот и прав.
     - Љто спорит? Њы были правы, но мы неправильно осуществлЯли то,  в  чем
мы правы. Џрежде всего, самые наши внешние приемы - разве они  не  ошибочны?
’ы хочешь быть полезен людЯм, но уже одним тем, что ты покупаешь имение,  ты
с самого  начала  преграждаешь  себе  всЯкую  возможность  сделать  длЯ  них
что-нибудь полезное. ‡атем, если ты работаешь, одеваешьсЯ и ешь, как  мужик,
то ты своим авторитетом как бы узаконЯешь эту их тЯжелую, неуклюжую  одежду,
ужасные избы, эти их глупые бороды... ‘ другой  стороны,  допустим,  что  ты
работаешь долго, очень долго, всю  жизнь,  что  в  конце  концов  получаютсЯ
кое-какие практические результаты, но что они, эти твои результаты, что  они
могут против таких стихийных сил, как  гуртовое  невежество,  голод,  холод,
вырождение? ЉаплЯ в море! ’ут нужны другие способы борьбы, сильные,  смелые,
скорые! …сли в самом деле хочешь быть полезен, то выходи  из  тесного  круга
обычной деЯтельности и старайсЯ действовать сразу  на  массу!  Ќужна  прежде
всего шумнаЯ, энергичнаЯ проповедь. Џочему искусство, например, музыка,  так
живуче, так популЯрно и так сильно на самом деле? Ђ потому, что музыкант или
певец действует сразу на тысЯчи. Њилое, милое искусство! -  продолжала  она,
мечтательно глЯдЯ на небо. - €скусство дает крыльЯ и  уносит  далеко-далеко!
Љому надоела грЯзь, мелкие грошовые  интересы,  кто  возмущен,  оскорблен  и
негодует, тот может найти покой и удовлетворение только в прекрасном.
     Љогда мы подъезжали к Љуриловке, погода была ЯснаЯ, радостнаЯ.  Љое-где
во дворах молотили, пахло ржаной соломой. ‡а плетнЯми Ярко краснела  рЯбина,
и деревьЯ кругом, куда ни  взглЯнешь,  были  все  золотые  или  красные.  Ќа
колокольне  звонили,  несли  к  школе  образа  и  было  слышно,  как   пели:
"‡аступница усерднаЯ". Ђ какой прозрачный воздух, как высоко летали голуби!
     ‘лужили в классной молебен. Џотом куриловские крестьЯне  поднесли  Њаше
икону, а  дубеченские  большой  крендель  и  позолоченную  солонку.  €  Њаша
разрыдалась.
     - Ђ  ежели  что  было  сказано  лишнее  или  какие  неудовольствиЯ,  то
простите, - сказал один старик и поклонилсЯ ей и мне.
     Љогда мы ехали  домой.  Њаша  оглЯдывалась  на  школу;  зеленаЯ  крыша,
выкрашеннаЯ мною и теперь блестевшаЯ на солнце, долго была видна  нам.  €  Я
чувствовал, что взглЯды, которые бросала теперь Њаша, были прощальные.

        XVI

     ‚ечером она собралась в город.
     ‚ последнее времЯ она часто уезжала  в  город  и  там  ночевала.  ‚  ее
отсутствие Я не мог работать, руки у менЯ опускались и слабели; наш  большой
двор казалсЯ скучным, отвратительным пустырем, сад шумел сердито, и без  нее
дом, деревьЯ, лошади длЯ менЯ уже не были "наши".
     џ никуда не выходил из дому, а все сидел за ее столом, около ее шкапа с
сельскохозЯйственными  книгами,  этими  бывшими   фаворитами,   теперь   уже
ненужными, смотревшими на менЯ так сконфуженно. Џо целым  часам,  пока  било
семь, восемь, девЯть, пока за окнами наступала  осеннЯЯ  ночь,  чернаЯ,  как
сажа, Я осматривал ее старую перчатку, или перо, которым она всегда  писала,
или ее маленькие ножницы; Я ничего не делал и Ясно сознавал, что если раньше
делал что-нибудь, если пахал, косил, рубил,  то  потому  только,  что  этого
хотела она. € если бы она послала менЯ чистить глубокий колодец,  где  бы  Я
стоЯл по поЯс в воде, то Я полез бы и в колодец, не разбираЯ, нужно это  или
нет.  Ђ  теперь,  когда  ее  не  было  возле,  „убечнЯ  с  ее   развалинами,
неубранством,  с  хлопающими  ставнЯми,  с  ворами,  ночными   и   дневными,
представлЯлась мне уже хаосом, в котором всЯкаЯ работа была  бы  бесполезна.
„а и длЯ чего мне было тут работать, длЯ чего заботы и мысли о будущем, если
Я чувствовал, что из-под менЯ уходит почва, что роль моЯ здесь,  в  „убечне,
уже сыграна, что менЯ, одним словом, ожидает та же участь, котораЯ  постигла
книги по сельскому  хозЯйству?  Ћ,  какаЯ  это  была  тоска  ночью,  в  часы
одиночества, когда Я каждую минуту прислушивалсЯ с тревогой, точно ждал, что
вот-вот кто-нибудь крикнет, что мне пора уходить. Њне не было жаль  „убечни,
мне было жаль своей любви, длЯ которой, очевидно, тоже  наступила  уже  своЯ
осень. Љакое это огромное  счастье  любить  и  быть  любимым  и  какой  ужас
чувствовать, что начинаешь сваливатьсЯ с этой высокой башни!
     Њаша вернулась из города на другой день к вечеру. Ћна  была  недовольна
чем-то, но скрывала это и только сказала, зачем  это  вставлены  все  зимние
рамы, - этак задохнутьсЯ можно. џ выставил две рамы. Ќам есть  не  хотелось,
но мы сели и поужинали.
     - Џоди вымой руки, - сказала жена. - Ћт тебЯ пахнет замазкой.
     Ћна привезла из города новые  иллюстрированные  журналы,  и  мы  вместе
рассматривали их после ужина. Џопадались приложениЯ с модными  картинками  и
выкройками. Њаша оглЯдывала их мельком и откладывала в сторону, чтобы  потом
рассмотреть особо, как следует; но  одно  платье  с  широкою,  как  колокол,
гладкою юбкой и с большими рукавами заинтересовало ее, и она минуту смотрела
на него серьезно и внимательно.
     - ќто недурно, - сказала она.
     - „а, это платье тебе очень пойдет, - сказал Я. - Ћчень!
     €, глЯдЯ с умилением  на  платье,  любуЯсь  этим  серым  пЯтном  только
потому, что оно ей понравилось, Я продолжал нежно:
     - —удное, прелестное платье! ЏрекраснаЯ, великолепнаЯ Њаша! „орогаЯ моЯ
Њаша!
     € слезы закапали на картинку.
     - ‚еликолепнаЯ Њаша... - бормотал Я. - ЊилаЯ, дорогаЯ Њаша...
     Ћна пошла и легла, а Я еще с час сидел и рассматривал иллюстрации.
     - Ќапрасно ты выставил рамы, - сказала она из спальни. - Ѓоюсь, как  бы
не было холодно. €шь ведь, как задувает!
     џ прочел кое-что из "смеси" - о приготовлении дешевых чернил и о  самом
большом брильЯнте на свете. Њне опЯть попалась моднаЯ  картинка  с  платьем,
которое ей понравилось, и Я вообразил себе ее на балу  с  веером,  с  голыми
плечами, блестЯщую, роскошную, знающую толк и в музыке, и в  живописи,  и  в
литературе, и какою маленькою, короткою показалась мне моЯ роль!
     Ќаша встреча, это наше супружество были лишь эпизодом, каких будет  еще
немало в жизни этой живой, богато одаренной женщины. ‚се лучшее в мире,  как
Я уже сказал, было к ее услугам и получалось ею  совершенно  даром,  и  даже
идеи и модное умственное движение служили ей длЯ наслаждениЯ, разнообразЯ ей
жизнь, и Я был лишь извозчиком, который  довез  ее  от  одного  увлечениЯ  к
другому. ’еперь уж Я не нужен ей, она выпорхнет, и Я останусь один.
     € как бы в ответ на мои мысли на дворе раздалсЯ отчаЯнный крик:
     - Ља-ра-у-л!
     ќто был тонкий бабий голос, и, точно желаЯ передразнить  его,  в  трубе
загудел ветер тоже тонким голосом. Џрошло с полминуты, и  опЯть  послышалось
сквозь шум ветра, но уже как будто с другого конца двора:
     - Ља-ра-у-л!
     - Њисаил, ты слышишь? - спросила тихо жена. - ’ы слышишь?
     Ћна вышла ко мне из спальни в одной сорочке, с распущенными волосами, и
прислушалась, глЯдЯ на темное окно.
     - Љого-то душат! - проговорила она. - ќтого еще недоставало.
     џ взЯл ружье и вышел. Ќа дворе было очень темно, дул сильный ветер, так
что трудно было стоЯть. џ прошелсЯ к воротам,  прислушалсЯ:  шумЯт  деревьЯ,
свистит ветер, и в саду, должно  быть  у  мужика-дурачка,  лениво  подвывает
собака. ‡а воротами тьма кромешнаЯ, на линии ни одного огонька. € около того
флигелЯ, где в прошлом году была контора, вдруг раздалсЯ придушенный крик:
     - Ља-ра-у-л!
     - Љто там? - окликнул Я.
     Ѓоролись два человека. Ћдин выталкивал, а другой упиралсЯ, и оба тЯжело
дышали.
     - Џусти! - говорил один, и Я узнал  €вана  —епракова;  он-то  и  кричал
тонким бабьим голосом. - Џусти, проклЯтый, а то Я тебе все руки искусаю!
     ‚ другом Я узнал ЊоисеЯ. џ разнЯл их и пои этом не удержалсЯ  и  ударил
ЊоисеЯ по лицу два раза. Ћн упал, потом поднЯлсЯ, и Я ударил его еще раз.
     - Ћни  хотели  менЯ  убить,  -  бормотал  он.  -  Љ  мамашиному  комоду
подбирались... €х Я желаю запереть во флигеле длЯ безопасности-с.
     Ђ —епраков был пьЯн, не узнавал менЯ и  все  глубоко  вздыхал,  как  бы
набираЯ воздуху, чтобы опЯть крикнуть "караул".
     џ оставил их и вернулсЯ в дом; жена лежала в  постели,  уже  одетаЯ.  џ
рассказал ей о том, что происходило на дворе,  и  не  скрыл  даже,  что  бил
ЊоисеЯ.
     - ‘трашно жить в деревне, - проговорила она.  -  €  какаЯ  это  длиннаЯ
ночь, бог с ней.
     - Ља-ра-у-л! - послышалось опЯть немного погодЯ.
     - џ пойду уйму их, - сказал Я.
     - Ќет, пусть они  себе  там  перегрызут  горла,  -  проговорила  она  с
брезгливым выражением.
     Ћна глЯдела в потолок и  прислушивалась,  а  Я  сидел  возле,  не  смеЯ
заговорить с нею, с таким чувством, как будто Я был виноват,  что  на  дворе
кричали "караул" и что ночь была такаЯ длиннаЯ.
     Њы молчали, и Я с нетерпением ждал, когда в  окнах  забрезжит  свет.  Ђ
Њаша все времЯ глЯдела так, будто очнулась от забытьЯ и  теперь  удивлЯлась,
как это она, такаЯ умнаЯ, воспитаннаЯ, такаЯ опрЯтнаЯ, могла попасть в  этот
жалкий провинциальный пустырь, в шайку мелких, ничтожных людей и как это она
могла забытьсЯ до такой степени, что даже увлеклась одним из  этих  людей  и
больше полугода была его женой. Њне казалось,  что  длЯ  нее  было  уже  все
равно, что Я, что Њоисей, что —епраков; все длЯ нее слилось в  этом  пьЯном,
диком "караул" - и Я, и наш брак, и наше хозЯйство, и осеннЯЯ  распутица;  и
когда она вздыхала или двигалась, чтобы лечь поудобнее, то  Я  читал  на  ее
лице: "Ћ, поскорее бы утро!"
     “тром она уехала.
     џ прожил в „убечне еще три днЯ, поджидаЯ ее, потом сложил все наши вещи
в одну комнату, запер и пошел в город. Љогда позвонилсЯ к инженеру,  то  был
уже вечер, и на нашей Ѓольшой „ворЯнской горели фонари.  Џавел  сказал  мне,
что никого нет дома: ‚иктор €ваныч уехал в Џетербург,  а  ЊариЯ  ‚икторовна,
должно быть, у Ђжогиных на репетиции. Џомню, с каким волнением Я шел потом к
Ђжогиным, как стучало и замирало мое сердце, когда Я поднималсЯ по  лестнице
и долго стоЯл вверху на площадке, не смеЯ войти в этот храм муз! ‚  зале  на
столике, на роЯле, на сцене горели свечи, везде по три, и  первый  спектакль
был назначен  на  тринадцатое  число,  и  теперь  перваЯ  репетициЯ  была  в
понедельник  -  тЯжелый  день.  Ѓорьба  с   предрассудками!   ‚се   любители
сценического искусства были уже в сборе; старшаЯ, среднЯЯ и  младшаЯ  ходили
по сцене, читаЯ своп роли по тетрадкам. ‚ стороне ото всех неподвижно  стоЯл
ђедька, прислонившись виском к стене, и с обожанием смотрел на сцену, ожидаЯ
начала репетиции. ‚се как было!
     џ направилсЯ к  хозЯйке,  -  надо  было  поздороватьсЯ,  но  вдруг  все
зашикали, замахали мне, чтобы Я не стучал ногами. ‘тало тихо. ЏоднЯли крышку
у роЯлЯ, села какаЯ-то дама, щурЯ свои близорукие глаза на ноты, и  к  роЯлю
подошла  моЯ  Њаша,  разодетаЯ,  красиваЯ,  но  красиваЯ  как-то   особенно,
по-новому, совсем не похожаЯ на ту Њашу, котораЯ весной приходила ко мне  на
мельницу; она запела:

     Ћтчего Я люблю тебЯ, светлаЯ ночь?

     ‡а все времЯ нашего знакомства это в первый раз Я слышал, как она пела.
“ нее был хороший, сочный, сильный голос, и, пока она  пела,  мне  казалось,
что Я ем спелую, сладкую, душистую дыню. ‚от она кончила, ей аплодировали, и
она улыбалась очень довольнаЯ, играЯ глазами, перелистываЯ  ноты,  поправлЯЯ
на себе платье, точно птица, котораЯ вырвалась,  наконец,  из  клетки  и  на
свободе оправлЯет свои крыльЯ. ‚олосы у нее были зачесаны на уши, и на  лице
было нехорошее, задорное выражение, точно она хотела сделать всем нам  вызов
или крикнуть на нас, как на лошадей: "ќй, вы, милые!"
     €,  должно  быть,  в  это  времЯ  она  была  очень  похожа  на   своего
деда-Ямщика.
     - € ты здесь? - спросила она, подаваЯ мне руку.  -  ’ы  слышал,  как  Я
пела? Ќу, как ты находишь? - €, не дожидаЯсь моего ответа, она продолжала: -
Ћчень кстати, что ты здесь. ‘егоднЯ ночью Я уезжаю ненадолго в Џетербург. ’ы
менЯ отпустишь?
     ‚ полночь Я провожал ее на вокзал. Ћна нежно обнЯла менЯ,  вероЯтно,  в
благодарность за то, что Я не задавал ненужных вопросов,  и  обещала  писать
мне, а Я долго сжимал ее руки и целовал их, едва сдерживаЯ слезы, не  говорЯ
ей ни слова.
     Ђ когда она уехала, Я стоЯл, смотрел на удалЯвшиесЯ огни, ласкал  ее  в
своем воображении и тихо говорил:
     - ЊилаЯ моЯ Њаша, великолепнаЯ Њаша...
     Ќочевал Я в Њакарихе у Љарповны, а утром уже вместе  с  ђедькой  обивал
мебель у одного богатого купца, выдававшего свою дочь за доктора.

        XVII

     ‚ воскресенье после обеда приходила ко мне сестра и пила со мною чай.
     - ’еперь Я очень много читаю, -  говорила  она,  показываЯ  мне  книги,
которые она, идЯ ко мне, взЯла из городской библиотеки. - ‘пасибо твоей жене
и ‚ладимиру, они возбудили во мне самосознание. Ћни спасли менЯ, сделали то,
что Я теперь чувствую себЯ человеком. Џрежде, бывало, Я не спала по ночам от
разных забот: "Ђх, за неделю у  нас  сошло  много  сахару!  ах,  как  бы  не
пересолить огурцы!" € теперь Я тоже не сплю, но у менЯ уже другие  мысли.  џ
мучаюсь, что так глупо, малодушно прошла у менЯ половина жизни. ‘вое прошлое
Я презираю, стыжусь его, а на отца Я смотрю теперь как на своего  врага.  Ћ,
как Я благодарна твоей жене! Ђ  ‚ладимир?  ќто  такой  чудный  человек!  Ћни
открыли мне глаза.
     - ќто нехорошо, что ты не спишь по ночам, - сказал Я.
     - ’ы думаешь, Я больна? Ќисколько. ‚ладимир выслушал  менЯ  и  говорил,
что Я совершенно здорова. Ќо дело не в здоровье, оно не так важно... ’ы  мне
скажи: Я права?
     Ћна нуждалась в  нравственной  поддержке  -  это  было  очевидно.  Њаша
уехала, доктор Ѓлагово был в Џетербурге, и в городе  не  оставалось  никого,
кроме  менЯ,  кто  бы  мог  сказать  ей,  что  она  права.  Ћна   пристально
вглЯдывалась мне в лицо, стараЯсь прочесть мои тайные мысли, и  если  Я  при
ней задумывалсЯ и молчал, то она это принимала на свой  счет  и  становилась
печальна. Џриходилось все времЯ быть настороже, и когда она спрашивала менЯ,
права ли она, то Я спешил ответить ей, что она права  и  что  Я  глубоко  ее
уважаю.
     - ’ы знаешь? Њне у Ђжогиных дали роль, - продолжала она. - •очу  играть
на сцене. •очу жить, одним словом, хочу пить из полной чаши. ’аланта у  менЯ
нет никакого, и роль всего в десЯть строк, но все же это неизмеримо  выше  и
благороднее, чем разливать чай по пЯти раз на день и подглЯдывать, не  съела
ли кухарка лишнего куска. Ђ главное, пусть, наконец, отец увидит,  что  и  Я
способна на протест.
     Џосле чаю она легла  на  мою  постель  и  полежала  некоторое  времЯ  с
закрытыми глазами, очень бледнаЯ.
     - ЉакаЯ слабость! - проговорила она, поднимаЯсь.  -  ‚ладимир  говорил,
что все городские женщины и девушки  малокровны  от  бездельЯ.  Љакой  умный
человек ‚ладимир! Ћн прав, бесконечно прав. Ќадо работать!
     —ерез два днЯ она пришла к Ђжогиным на репетицию, с тетрадкой. Ћна была
в черном платье, с коралловою ниткой на шее, с  брошью,  похожею  издали  на
слоеный пирожок, и в  ушах  были  большие  серьги,  в  которых  блестело  по
брильЯнту. Љогда Я взглЯнул на нее, то  мне  стало  неловко:  менЯ  поразила
безвкусица. —то она некстати надела серьги и брильЯнты и была странно одета,
заметили и другие; Я видел на лицах улыбки и слышал, как кто-то  проговорил,
смеЯсь:
     - Љлеопатра …гипетскаЯ.
     Ћна старалась быть светскою, непринужденной, покойной и оттого казалась
манерною и странной. Џростота и миловидность покинули ее.
     - ‘ейчас Я объЯвила отцу, что ухожу на репетицию, - начала она, подходЯ
ко мне, - и он крикнул, что лишает менЯ благословениЯ, и даже едва не ударил
менЯ. Џредставь, Я не знаю своей роли, - сказала она, заглЯдываЯ в тетрадку.
- џ непременно собьюсь. €так, жребий брошен,  -  продолжала  она  в  сильном
волнении. - †ребий брошен...
     …й казалось, что все смотрЯт на нее и все изумлены тем важным шагом, на
который она решилась, что все ждут от нее чего-то особенного, и убедить  ее,
что на таких маленьких и неинтересных людей, как Я и она, никто не  обращает
вниманиЯ, было невозможно.
     „о  третьего  акта  ей  нечего  было  делать,   и   ее   роль   гостьи,
провинциальной кумушки, заключалась лишь в том, что она должна была постоЯть
у двери, как бы подслушиваЯ, и потом сказать  короткий  монолог.  „о  своего
выхода, по крайней мере часа полтора, пока на  сцене  ходили,  читали,  пили
чай, спорили, она не отходила от менЯ и все  времЯ  бормотала  свою  роль  и
нервно мЯла тетрадку; и, воображаЯ, что все смотрЯт на нее и ждут ее выхода,
она дрожащею рукой поправлЯла волосы и говорила мне:
     - џ непременно собьюсь... Љак тЯжело у менЯ на душе, если б ты знал!  “
менЯ такой страх, будто менЯ поведут сейчас на смертную казнь.
     Ќаконец, настала ее очередь.
     - Љлеопатра Ђлексеевна, - вам! - сказал режиссер.
     Ћна вышла на середину сцены с выражением  ужаса  на  лице,  некрасиваЯ,
угловатаЯ, и с полминуты простоЯла, как в столбнЯке, совершенно  неподвижно,
и только одни большие сережки качались под ушами.
     - ‚ первый раз можно по тетрадке, - сказал кто-то.
     Њне было Ясно, что она дрожит и от дрожи не может говорить и развернуть
тетрадку, и что ей вовсе не до роли, и Я уже хотел пойти к ней и сказать  ей
что-нибудь, как  она  вдруг  опустилась  на  колени  среди  сцены  и  громко
зарыдала.
     ‚се двигалось, все шумело вокруг, один Я стоЯл, прислонившись к кулисе,
пораженный тем, что произошло, не понимаЯ, не знаЯ, что мне делать. џ видел,
как ее поднЯли и увели. џ видел, как ко мне подошла Ђнюта Ѓлагово; раньше  Я
не видел ее в зале, и теперь она точно из земли выросла. Ћна была  в  шлЯпе,
под вуалью, и, как всегда, имела такой вид, будто зашла только на минуту.
     - џ говорила ей, чтобы она не играла, - сказала она сердито,  отрывисто
выговариваЯ каждое слово и краснеЯ. - ќто - безумие! ‚ы должны были удержать
ее!
     Ѓыстро подошла Ђжогина-мать в короткой кофточке с короткими рукавами, с
табачным пеплом на груди, худаЯ и плоскаЯ.
     - „руг мой, это ужасно, - проговорила она, ломаЯ руки и по  обыкновению
пристально всматриваЯсь мне в лицо. - ќто ужасно! ‚аша сестра в положении...
она беременна! “ведите ее, прошу вас...
     Ћна тЯжело дышала от волнениЯ. Ђ в стороне стоЯли три дочери, такие же,
как она,  худые  и  плоские,  и  пугливо  жались  друг  к  другу.  Ћни  были
встревожены, ошеломлены, точно в их  доме  только  что  поймали  каторжника.
Љакой позор, как страшно! Ђ ведь это  почтенное  семейство  всю  свою  жизнь
боролось с предрассудками; очевидно, оно полагало, что  все  предрассудки  и
заблуждениЯ человечества только  в  трех  свечах,  в  тринадцатом  числе,  в
тЯжелом дне - понедельнике!
     - Џрошу вас... прошу... - повторЯла  госпожа  Ђжогина,  складываЯ  губы
сердечком на слоге "шу" и выговариваЯ его, как "шю".  -  Џрошю,  уведите  ее
домой.

        XVIII

     Ќемного погодЯ Я и сестра шли по лестнице. џ прикрывал ее полой  своего
пальто; мы торопились, выбираЯ переулки, где не  было  фонарей,  прЯчась  от
встречных, и это было похоже на бегство. Ћна уже не плакала,  а  глЯдела  на
менЯ сухими глазами. „о Њакарихи, куда Я вел ее,  было  ходьбы  всего  минут
двадцать, и, странное дело, за такое короткое времЯ мы успели припомнить всю
нашу жизнь, мы обо всем переговорили. обдумали наше положение, сообразили...
     Њы решили, что нам уже нельзЯ больше оставатьсЯ в  этом  городе  и  что
когда Я добуду немного денег, то мы переедем куда-нибудь в другое  место.  ‚
одних домах уже спали, в других играли в  карты;  мы  ненавидели  эти  дома,
боЯлись их и говорили об изуверстве, сердечной  грубости,  ничтожестве  этих
почтенных семейств, этих любителей драматического искусства, которых мы  так
испугали, и Я спрашивал, чем же эти  глупые,  жестокие,  ленивые,  нечестные
люди лучше пьЯных  и  суеверных  куриловских  мужиков,  или  чем  лучше  они
животных, которые тоже приходЯт в смЯтение, когда  какаЯ-нибудь  случайность
нарушает однообразие их жизни, ограниченной инстинктами. —то было бы  теперь
с сестрой, если бы  она  осталась  жить  дома?  Љакие  нравственные  мучениЯ
испытывала  бы  она,  разговариваЯ  с  отцом,  встречаЯсь  каждый  день   со
знакомыми? џ воображал себе это, и тут же мне приходили на памЯть люди,  все
знакомые люди, которых медленно  сживали  со  света  их  близкие  и  родные,
припомнились замученные собаки, сходившие с ума,  живые  воробьи,  ощипанные
мальчишками догола и брошенные в  воду  -  и  длинный,  длинный  рЯд  глухих
медлительных страданий, которые Я наблюдал в этом городе непрерывно с самого
детства; и мне было непонЯтно, чем живут эти шестьдесЯт тысЯч  жителей,  длЯ
чего они читают евангелие,  длЯ  чего  молЯтсЯ,  длЯ  чего  читают  книги  и
журналы. Љакую пользу принесло  им  все  то,  что  до  сих  пор  писалось  и
говорилось, если у них все та же душевнаЯ  темнота  и  то  же  отвращение  к
свободе, что было и сто и триста лет назад? ЏодрЯдчик-плотник всю свою жизнь
строит в городе дома и все же  до  самой  смерти  вместо  "галереЯ"  говорЯт
"галдареЯ", так и эти шестьдесЯт тысЯч жителей поколениЯми читают и слышат о
правде, о милосердии и свободе и все же до самой  смерти  лгут  от  утра  до
вечера, мучают друг друга, а свободы боЯтсЯ и ненавидЯт ее, как врага.
     - €так, судьба моЯ решена, - сказала сестра, когда мы пришли  домой.  -
Џосле того, что случилось, Я уже на могу возвратитьсЯ туда. ѓосподи, как это
хорошо! “ менЯ стало легко на душе.
     Ћна тотчас легла в постель.  Ќа  ресницах  у  нее  блестели  слезы,  но
выражение было счастливое, спала она крепко и сладко, и видно  было,  что  в
самом деле у нее легко на душе и что она отдыхает. „авно-давно  уже  она  не
спала так!
     € вот мы начали жить вместе. Ћна все пела  и  говорила,  что  ей  очень
хорошо, и книги,  которые  мы  брали  в  библиотеке,  Я  уносил  обратно  не
читанными, так как она уже не могла читать; ей  хотелось  только  мечтать  и
говорить о будущем. ЏочинЯЯ мое белье или помогаЯ Љарповне около печки,  она
то напевала, то говорила о своем ‚ладимире, об его уме, прекрасных  манерах,
доброте, об его необыкновенной учености, и Я соглашалсЯ с нею, хотЯ  уже  не
любил ее доктора. …й хотелось работать, жить самостоЯтельно, на свой счет, и
она говорила, что  пойдет  в  учительницы  или  в  фельдшерицы,  как  только
позволит здоровье, и будет сама мыть полы, стирать белье. Ћна  уже  страстно
любила своего маленького; его еще не было на свете, но она уже знала,  какие
у него глаза,  какие  руки  и  как  он  смеетсЯ.  Ћна  любила  поговорить  о
воспитании, а так как лучшим человеком на  свете  был  ‚ладимир,  то  и  все
рассуждениЯ ее о воспитании сводились к тому только, чтобы мальчик  был  так
же очарователен, как его отец. Љонца не было  разговорам,  и  все,  что  она
говорила, возбуждало в ней живую радость. €ногда радовалсЯ и Я, сам не  знаЯ
чему.
     „олжно быть, она заразила менЯ своею мечтательностью. џ тоже ничего  не
читал и только мечтал; по вечерам, несмотрЯ на утомление, Я ходил по комнате
из угла в угол, заложив руки в карманы, и говорил о Њаше.
     - Љак ты думаешь, - спрашивал Я  сестру,  -  когда  она  вернетсЯ?  Њне
кажетсЯ, она вернетсЯ к рождеству, не позже. —то ей там делать?
     - …сли она тебе не пишет, то, очевидно, вернетсЯ очень скоро.
     - ќто правда, - соглашалсЯ Я, хотЯ отлично знал, что Њаше  уже  незачем
возвращатьсЯ в наш город.
     џ сильно соскучилсЯ по ней и уже не мог не обманывать себЯ и  старалсЯ,
чтобы менЯ обманывали другие. ‘естра ожидала своего доктора, а Я -  Њашу,  и
оба мы непрерывно  говорили,  смеЯлись  и  не  замечали,  что  мешаем  спать
Љарповне, котораЯ лежала у себЯ на печке и все бормотала:
     - ‘амовар-то гудел поутру, гуде-ел! Ћх, не к  добру,  сердечные,  не  к
добру.
     “ нас никто не бывал, кроме почтальона, приносившего сестре  письма  от
доктора, да ЏрокофиЯ, который иногда вечером заходил к нам и, молча поглЯдев
на сестру, уходил и уж у себЯ в кухне говорил:
     - ‚сЯкое звание должно свою  науку  помнить,  а  кто  не  желает  этого
понимать по своей гордости, тому юдоль.
     Ћн любил слово "юдоль". Љак-то - это было уже на  свЯтках,  -  когда  Я
проходил базаром, он зазвал менЯ к себе в мЯсную лавку  и,  не  подаваЯ