        Ђполлон ѓригорьев. Њои литературные и нравственные скитальчества


---------------------------------------------------------------------------- 
     Ђполлон ѓригорьев. ‚оспоминаниЯ
     €здание подготовил Ѓ. ”. …горов
     ‘ериЯ "‹итературные памЯтники"
     ‹., "Ќаука", 1980
     OCR Ѓычков Њ.Ќ. mailto:bmn@lib.ru
---------------------------------------------------------------------------- 
 
 
                                              ЏосвЯщаетсЯ Њ. Њ. „остоевскому 
 
     ‚ы  вызвали  менЯ,  добрый  друг,  {1}  на  то,  чтобы  Я  написал  мои
"литературные воспоминаниЯ".  •оть  и  опасно  вообще  слушатьсЯ  приЯтелей,
потому что приЯтели нередко увлекаютсЯ, но на этот раз  Я  изменЯю  правилам
казенного благоразумиЯ. џ же, впрочем, и вообще-то, правду сказать, мало его
слушалсЯ в жизни.
     Њне сорок лет, и из этих сорока по крайней мере  тридцать  живу  Я  под
влиЯнием литературы. ѓоворю "по  крайней  мере",  потому  что  жить,  т.  е.
мечтать и думать, начал Я очень рано; а  с  тех  пор,  как  только  Я  начал
мечтать и думать, Я мечтал  и  думал  под  теми  или  другими  впечатлениЯми
литературными.
     ЊенЯ, как вы знаете,  нередко  упрекали,  и  пожалуй  основательно,  за
употребление различных странных терминов, {2} вносимых мной  в  литературную
критику.  Њежду  прочим,  например,  за  слово  "веЯние",  которое   нередко
употреблЯю Я вместо обычного слова "влиЯние". ‘  терминами  этими  свЯзывали
нечто мистическое, хотЯ было бы справедливее  объЯснЯть  их  пантеистически.
{3}
     ‘только эпох  литературных  пронеслось  и  надо  мною  и  передо  мною,
пронеслось даже во мне самом, оставлЯЯ известные пласты или, лучше, следы на
моей душе, что каждаЯ из них глЯдит на менЯ из-за дали прошедшего  отдельным
органическим целым, имеет длЯ менЯ свой  особенный  цвет  и  свой  особенный
запах.
 
              Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten, {*} {4} 
              {* ‚ы снова здесь, изменчивые тени (нем.; пер. ‚. Џастернака).} 
 
взываю Я к ним порою, и слышу и чую их веЯние... 
     ‚от она, эпоха сереньких, тоненьких книжек "’елеграфа" и "’елескопа", с
жадностью читаемых, дотла дочитываемых молодежью тридцатых годов, окружавшей
мое детство, - эпоха, когда журчали еще, носЯсь в воздухе, стихи  Џушкина  и
ароматом наполнЯли воздух повсюду, даже в густых садах диковинно-типического
‡амоскворечьЯ, {5} -  эпоха  бессознательных  и  безразличных  восторгов,  в
которую  наравне  с  этими  вечными  песнЯми  восхищались  добрые   люди   и
"Ђммалат-беком". {6} ќпоха, над которой нависла  тЯжелой  тучей  другаЯ,  ей
предшествовавшаЯ,  {7}  в  которой  отзываетсЯ  какими-то   зловеще-мрачными
веЯниЯми  тогдашнее  времЯ  в  трагической  участи  Џолежаева.  ЌесмотрЯ  на
бессознательность  и  безразличность  восторгов,  на  какое-то   беззаветное
упоение поэзиею, на какую-то дюжинную веру в литературу, в воздухе  осталось
что-то мрачное  и  тревожное.  „уши  настроены  этим  мрачным,  тревожным  и
зловещим, и стихи Џолежаева, игра Њочалова, варламовские  звуки  дают  отзыв
этому настройству... Ђ тут ЯвлЯетсЯ колоссальный роман  ѓюго  {8}  и  кружит
молодые головы; а тут  Ќадеждин  в  своем  "’елескопе"  то  и  дело  поддает
романтического жара  переводами  молодых  лихорадочных  повестей  „юма,  ‘ю,
†анена.
     џснеет... ђаздаетсЯ могущественный  голос,  вместе  и  узаконивающий  и
пришпоривающий стремлениЯ и неЯсные гаданиЯ эпохи, - голос  великого  борца,
‚иссариона Ѓелинского. ‚ "‹итературных мечтаниЯх", как во всЯком  гениальном
произведении, схватываетсЯ в одно целое все прошедшее и вместе  закидываютсЯ
сети в будущее.
     ‚еет другой эпохой.
     „етство мое личное давно уже кончилось. Ћтрочества у менЯ не  было,  да
не было, собственно, и юности. ћность, настоЯщаЯ юность, началась  длЯ  менЯ
очень поздно, а это было что-то среднее между отрочеством и юностью.  ѓолова
работает как пароваЯ машина, скачет во всю прыть  к  оврагам  и  безднам,  а
сердце живет только мечтательною, книжною, напускною жизнью. ’очно не Я  это
живу, а разные образы литературы во мне живут. Ќа входном пороге этой  эпохи
написано: "Њосковский университет после  преобразованиЯ  1836  года"  {9}  -
университет ђедкина, Љрылова, Њорошкина, Љрюкова, университет  таинственного
гегелизма, {10} с тЯжелыми его формами и стремительной,  рвущейсЯ  неодолимо
вперед силой, - университет ѓрановского.
 
              A change came over the spirit of my Dream... {*} {11} 
              {* ‚незапно изменилось сновиденье (англ.; пер. Њ. ‡енкевича.).} 
 
     ‚олею судеб или, лучше сказать, неодолимою жаждою жизни Я  перенесен  в
другой мир. ќто мир гоголевского Џетербурга, Џетербурга в эпоху его миражной
оригинальности, в эпоху, когда  существовала  даже  особеннаЯ  петербуржскаЯ
литература... {12} ‚ этом новом мире  длЯ  менЯ  промелькнула  полоса  жизни
совершенно  фантастической;  над  нравственной  природой   моей   пронеслось
странное, мистическое веЯние, {13} - но с другой  стороны  Я  узнал,  с  его
запахом довольно тухлым и цветом довольно  грЯзным,  мир  панаевской  "’ли",
{14}  мир  "Џесцов",  "Њежаков"  {15}  и  других   темных   личностей,   мир
"Ђлександрии" {16} в полном цвете ее развитиЯ с водевилЯми г.  ѓригорьева  и
еще скитавшегосЯ  Ќекрасова-Џерепельского,  {17}  с  особенным  креслом  длЯ
одного богатого купчика и вместе  с  высокой  артисткой,  {18}  заставлЯвшей
порою забывать этот странно-пошлый мир.
     €  затем  -  опЯть  Њосква.  ЊечтательнаЯ  жизнь  кончена.   ЌачинаетсЯ
настоЯщаЯ молодость, с жаждою настоЯщей жизни, с тЯжкими уроками и  опытами.
Ќовые встречи, новые люди,  люди,  в  которых  нет  ничего  или  очень  мало
книжного, люди, которые "продерживают" {19} в самих  себе  и  в  других  все
напускное, все подогретое,  и  носЯт  в  душе  беспритЯзательно,  наивно  до
бессознательности веру в народ и народность. ‚се "народное",  даже  местное,
что окружало мое воспитание, все, что Я на времЯ  успел  почти  заглушить  в
себе, отдавшись могущественным веЯниЯм науки и литературы, -  поднимаетсЯ  в
душе с нежданною силою и растет, растет до фанатической исключительной меры,
до нетерпимости, до пропаганды... ЏЯть лет новой жизненной школы. {20}
     € опЯть перелом.
     ‡ападнаЯ  жизнь  воочию  развертываетсЯ  передо  мною  чудесами  своего
великого прошедшего и вновь дразнит, поднимает, увлекает. Ќо не сломилась  в
этом живом столкновении  вера  в  свое,  в  народное.  ‘мЯгчала  она  только
фанатизм веры.
     ’аков процесс умственный и нравственный.
     Ќе знаю, станет ли  у  менЯ  достаточно  таланта,  чтобы  очертить  эти
различные эпохи, дать почувствовать их, с их  запахом  и  цветом.  …сли  длЯ
этого достаточно  будет  одной  искренности,  -  искренность  будет  полнаЯ,
разумеетсЯ по отношению к умственной и моральной жизни.
     Ћдно Я знаю: Я вполне сын своей  эпохи  и  мои  литературные  признаниЯ
могут иметь некоторый исторический интерес.
 
     1862 г. сентЯбрЯ 12.

 
         * —Ђ‘’њ Џ…ђ‚Ђџ  * 
 
        ЊЋ‘Љ‚Ђ € ЌЂ—Ђ‹Ћ ’ђ€„–Ђ’›• ѓЋ„Ћ‚ ‹€’…ђЂ’“ђ›. 
                   ЊЋ… Њ‹Ђ„…Ќ—…‘’‚Ћ, „…’‘’‚Ћ € Ћ’ђЋ—…‘’‚Ћ 
 
        I 
 
        Џ…ђ‚›… ЋЃ™€… ‚Џ…—Ђ’‹…Ќ€џ 
 
     …сли вы бывали и живали в Њоскве, да не знаете таких  ее  частей,  как,
например, ‡амоскворечье и ’аганка, - вы не знаете  самых  характеристических
ее особенностей. Љак в старом  ђиме  ’растевере,  {1}  может  быть,  не  без
основаниЯ хвалитсЯ тем, что в  нем  сохранились  старые  римские  типы,  так
‡амоскворечье и ’аганка могут  похвалитьсЯ  этим  же  преимущественно  перед
другими частЯми громадного города-села, чудовищно-фантастического  и  вместе
великолепно разросшегосЯ и разметавшегосЯ растениЯ, называемого Њосквою.  Ћт
Ядра всех русских  старобытных  городов,  от  кремлЯ,  или  кремника,  пошел
сначала белый, торговый город; {2} потом  разроссЯ  землЯной  город,  {3}  и
пошли раскидыватьсЯ за реку разные слободы. ‚  них  уходила  из-под  влиЯниЯ
административного уровнЯ и в  них  сосредоточивалась  упрЯмо  стараЯ  жизнь.
‹ишеннаЯ возможности развиватьсЯ самостоЯтельно,  она  поневоле  закисала  в
застое. Ћбщий закон нашей истории - уход земской жизни из-под внешней  нормы
в уединенную и упорную замкнутость расколов, повторилсЯ и в Њоскве, то  есть
в развитии ее быта.
     Ѓывали ли вы в ‡амоскворечье?.. …го не раз изображали сатирически;  кто
не изображал его так? - Џраво, только ленивый!.. Ќо до сих пор  никто,  даже
Ћстровский, не коснулсЯ его поэтических сторон. Ђ эти  стороны  есть  -  ну,
хоть на первый раз - внешние) наружные. ‚о-первых, уж  то  хорошо,  что  чем
дальше идете вы вглубь, тем более ‡амоскворечье тонет перед вами  в  зеленых
садах; во-вторых, в нем улицы и переулки расходились так свободно, что Явным
образом они росли, а не делались...  ‚ы,  пожалуй,  в  них  заблудитесь,  но
хорошо заблудитесь...
     Џойдемте, например, со мною от большого каменного моста {4} прЯмо,  все
прЯмо, как вороны летают. Њиновали мы так называемое Ѓолото...  да!  главное
представьте, что мы идем с  вами  поздним  вечером.  Њиновали  мы  Ѓолото  с
казенным зданием винного двора, {5} тут  еще  нет  ничего  особенного.  Ћно,
пожалуй, и есть, да надобно  взЯть  в  сторону  на  Ѓерсеневку  {6}  или  на
‘олодовку, {7} но мы не туда пойдем. Њы дошли до маленького каменного моста,
{8} единственного моста старой постройки, уцелевшего как-то до  сих  пор  от
усердиЯ наших  реформаторов-строителей  и  напоминающего  мосты  итальЯнских
городов, хоть бы, например, Џизы. Џеред нами три жилы ‡амоскворечьЯ, {9}  то
есть, собственно, главных-то две: ЃольшаЯ ЏолЯнка  да  џкиманка,  третьЯ  же
между ними какой-то межеумок. ќти две жилы  выведут  нас  к  так  называемым
воротам: одна, праваЯ жила - к Љалужским, другаЯ, леваЯ  -  к  ‘ерпуховским.
{10} Ќо не в воротах  сила,  тем  более  что  ворот,  некогда  действительно
составлЯвших крайнюю грань городского жильЯ, давно уж нет, и  город-растение
разроссЯ еще шире, за пределы этих ворот.
     џ мог бы пойти с вами по правой жиле,  и  притом  пойти  по  ней  в  ее
праздничную, торжественную минуту, в Ясное утро 19 августа, {11} когда  чуть
что не от самого ЉремлЯ движутсЯ огромные массы народа за крестным  ходом  к
„онскому  монастырю,  и  все   тротуары   полны   празднично   разрЯдившимсЯ
народонаселением правого ‡амоскворечьЯ, и воздух дрожит от  звона  колоколов
старых церквей, и все как-то чему-то радуетсЯ, чем-то живет, - живет смесью,
пожалуй, самых мелочных интересов с интересом крупным ли, нет ли - не  знаю,
но общим, хоть и смутно, но общественным  на  минуту.  €  право,  -  Я  ведь
неисправимый, закоренелый  москвич,  -  хорошаЯ  это  минута.  Ћбщее  что-то
проноситсЯ над  всей  разнохарактерной  толпой,  общее  захватывает  и  вас,
человека цивилизации, если вы только не  поставите  себе  упорно  задачи  не
поддаватьсЯ впечатлению, если вы будете упорно вооружатьсЯ против формы.
     Ќо мы не пойдем с вами по этой жиле, а  пойдем  по  левой,  при  первом
входе в которую вас встречает большой дом итальЯнской и хорошей  итальЯнской
архитектуры. {12} „олго идем мы по этой жиле, и ничто особенное не  поражает
вас.  „ома  как  дома,  большею  частью  каменные  и  хорошие,  только  Явно
назначенные длЯ замкнутой семейной жизни, оберегаемой и заборами с гвоздЯми,
и  по  ночам  сторожевыми  псами  на  цепи;  от  внезапного  Яростного   лаЯ
которого-нибудь из них, вскочившего в припадке ревности и усердиЯ  на  самый
забор, вздрогнут ваши нервы. Њежду каменных  домов  проскачут  как-нибудь  и
деревЯнные,   маленькие,   низенькие,   но   какие-то   запущенные,   как-то
неприветливо глЯдЯщие, как-то сознающие, что они тут не  на  месте  на  этой
хорошей, широкой и большой улице.
     „альше.  Ћстановитесь  на  минуту  перед  низенькой,  темно-красной   с
луковицами-главами церковью ѓригориЯ Ќеокесарийского. {13} ‚едь, право,  она
не лишена оригинальной физиономии, ведь  при  ее  созидании  _что-то_  Явным
образом бродило в голове архитектора, только это _что-то_ в €талии  выполнил
бы он в больших  размерах  и  мрамором,  а  здесь  он,  бедный,  выполнЯл  в
маленьком виде да кирпичиком; и все-таки вышло _что-то_, тогда  как  ничего,
ровно ничего не выходит из большей части послепетровских церковных построек.
џ, впрочем, ошибсЯ, сказавши, что в колоссальных размерах выполнил  бы  свое
что-то архитектор в €талии. ‚ Џизе Я видел церковь Santa Maria della  Spina,
маленькую-премаленькую, но такую узорчатую и вместе так строго стильную, что
она даже кажетсЯ грандиозною.
     ‚от мы дошли с вами до ЏолЯнского рынка, {14} а между  тем  уже  сильно
стемнело. Љой-где по домам, не только что по трактирам, зажглись огни.
     Ќе будем останавливатьсЯ перед церковью “спеньЯ в  Љазачьем.  {15}  Ћна
хоть и была когдат-то стараЯ, ибо прозвище ее намекает на  стоЯнье  казаков,
но ее уже давно так поновило усердие богатых прихожан, что она,  как  старый
собор в ’вери, получила общий, казенный характер.  ‘вернемте  налево.  Џеред
нами потЯнулись уютные, красивые дома с длинными-предлинными заборами,  дома
большею частью одноэтажные,  с  мезонинами.  ‚  окнах  свет,  видны  повсюду
столики с шипЯщими самоварами; внутри глЯдит все так семейно  и  приветливо,
что если  вы  человек  не  семейный  или  заезжий,  вас  начинает  разбирать
некоторое чувство зависти. ‚ас манит и дразнит  ЂркадиЯ,  создаваемаЯ  вашим
воображением, хоть, может быть, и не существующаЯ на деле.
     €дЯ  с  вами  все  влево,  Я  завел  вас  в  самую  оригинальную  часть
‡амоскворечьЯ, в сторону Ћрдынской и ’атарской слободы  {16}  и  наконец  на
Ѓолвановку, {17} прозванную так  потому,  что  тут,  по  местным  преданиЯм,
кнЯзьЯ наши встречали ханских баскаков и кланЯлись татарским болванам.
     ‚от тут-то, на Ѓолвановке, началось мое несколько-сознательное детство,
то есть детство, которого впечатлениЯ имели и  сохранили  какой-либо  смысл.
ђодилсЯ Я не тут, родилсЯ Я на ’верской; помню себЯ с трех или даже  с  двух
лет, но то было младенчество. ‚оскормило менЯ, возлелеЯло ‡амоскворечье.
     Ќе без намерениЯ напираю Я на этот местный факт моей личной жизни. Ѓыть
может, силе первоначальных впечатлений  обЯзан  Я  развЯзкою  умственного  и
нравственного  процесса,  совершившегосЯ  со  мною,  поворотом  к   горЯчему
благоговению перед земскою, народною жизнью.
     џ намерен писать не автобиографию, но историю своих  впечатлений;  беру
себЯ как объекта, как лицо совершенно постороннее, смотрю  на  себЯ  как  на
одного из сынов известной эпохи, и, стало быть, только то, что характеризует
эпоху вообще, должно войти в мои воспоминаниЯ; мое же личное войдет только в
той степени, в какой оно характеризует эпоху.
     Њне это, коли хотите, даже и легче, потому  что  давно  уже  получил  Я
проклЯтую привычку более рассуждать, чем описывать.
     € вот прежде всего Я не могу не  остановитьсЯ  на  одной  личной  черте
моего раннего развитиЯ, котораЯ, как мне кажетсЯ, очень  характеристична  по
отношению к целому нашему поколению.  ‚о  мне  необыкновенно  рано  началась
рефлексиЯ - лет до  пЯти,  именно  с  того  времени,  как  волею  судеб  мое
семейство  переехало  в  уединенный  и  странный  уголок  мира,   называемый
‡амоскворечьем. Џомню так живо, как будто бы это было теперь, что в пЯть лет
у менЯ была уже ЂркадиЯ, по которой Я тосковал,  потерЯннаЯ  ЂркадиЯ,  перед
которой как-то печально и серб - именно серб казалось  мне  настоЯщее.  ќтой
Ђркадией была длЯ менЯ жизнь у ’верских ворот, в доме  Љозина.  {18}  Џочему
эта жизнь представлЯлась мне залитою каким-то светом, почему даже и  в  лета
молодости Я с сердечным трепетом проходил всегда мимо этого  дома  Љозина  у
’верских ворот, давно уже переменившего имЯ своего хозЯина, и почему нередко
под предлогом исканиЯ квартиры захаживал на этот двор,  стараЯсь  припомнить
уголки, где игрывал Я в младенчестве; почему, говорю  Я,  преследовала  менЯ
эта ЂркадиЯ, - дело весьма сложное. ‘ одной стороны, тут есть общаЯ  примета
моей  эпохи,  с  другой,  коли  хотите,  -  дело  физиологическое,  родовое,
семейное.
     “ всей семьи нашей была своЯ потерЯннаЯ ЂркадиЯ, ЂркадиЯ богатой  жизни
при покойном деде до французского нашествиЯ, истребившего  два  больших  его
дома на „митровке; {19} и в особенности одна из моих теток,  {20}  натура  в
высшей степени мечтательнаЯ и экзальтированнаЯ,  была  полна  этим  "золотым
веком". ђазница в том только, что длЯ нее ЂркадиЯ  была  на  „митровке,  длЯ
менЯ - на ’верской, и разница, кроме того, в эпохах.
     џ  родилсЯ  в  1822  году.  ’рех  лет  Я  хорошо  помню  себЯ  и   свои
бессознательные впечатлениЯ. ЋбщественнаЯ катастрофа,  разразившаЯсЯ  в  это
времЯ, катастрофа, с некоторыми из жертв которой  мой  отец  был  знаком  по
университетскому   благородному   пансиону,    {21}    страшно    болезненно
подействовала на мое детское чувство.
     „етей большие считают как-то необычайно глупыми и вовсе не подозревают,
что ведь что же нибудь да отразитсЯ в их душе и воображении из того, что они
слышат или видЯт. џ, например, хоть и сквозь сон как  будто,  но  очень-таки
помню, как везли тело покойного императора Ђлександра и какой странный страх
господствовал тогда в воздухе... {22}
     „а, никто и ничто не уверит менЯ в  том,  чтобы  идеи  не  были  чем-то
органическим, носЯщимсЯ и веющим в воздухе, солидарным, преемственным...
     ’о, что веЯло тогда над всем, то, что встретило менЯ  при  самом  входе
моем в мир, мне никогда, конечно, не высказать так, как высказал это  высоко
даровитый  и  пламенный  Њюссе  в  "Confessions  d'un  enfant  du   siecle".
{"€споведь сына века" (франц.).} Ќапомню вам это  удивительное  место,  {23}
которым Я заключу очерк преддвериЯ моих впечатлений:
     "‚о времена войн империи, в то  времЯ,  как  мужьЯ  и  братьЯ  были:  в
ѓермании, тревожные матери произвели на  свет  поколение  горЯчее,  бледное,
нервное. ‡ачатые в промежутки битв, воспитанные в  училищах  под  барабанный
бой, тысЯчи детей мрачно озирали друг друга, пробуЯ свои слабые мускулы.  Џо
временам ЯвлЯлись к ним покрытые кровью отцы, подымали их к залитой в золото
груди, потом слагали на землю это бремЯ и снова садились на коней.
     Ќо война окончилась; Љесарь умер на далеком острове.
     ’огда на развалинах старого мира села тревожнаЯ юность.  ‚се  эти  дети
были капли горЯчей крови, напоившей землю: они родились среди битв. ‚ голове
у них был целый мир; они глЯдели на землю, на небо, на улицы и на дороги,  -
все было пусто, и только приходские колокола гудели в отдалении.
     ’ри стихии делили между собою жизнь, расстилавшуюсЯ перед  юношами:  за
ними  навсегда  разрушенное  прошедшее,  перед   ними   зарЯ   безграничного
небосклона, первые лучи будущего, и между этих двух  миров  нечто,  подобное
океану,  отделЯющему  старый   материк   от   Ђмерики;   не   знаю,   что-то
неопределенное и зыбкое, море  тинистое  и  грозЯщее  кораблекрушениЯми,  по
временам переплываемое далеким белым парусом или кораблем с  тЯжелым  ходом;
настоЯщий  век,  наш  век,  одним  словом,  который  отделЯет  прошедшее  от
будущего, который ни то ни другое и походит на то и на другое вместе, где на
каждом шагу недоумеваешь, идешь ли по семенам или по праху.
     € им оставалось только настоЯщее, дух века, ангел сумерек, не день и не
ночь; они нашли его сидЯщим на мешке с костЯми, закутанным в плащ  себЯлюбиЯ
и дрожащим от холода. ‘мертнаЯ мука закралась к ним в душу  при  взглЯде  на
это видение, полумумию и полупрах; они подошли к нему,  как  путешественник,
которому  показывают  в   ‘трасбурге   дочь   старого   графа   ‘аарвердена,
бальзамированную, в гробу, в  венчальном  нарЯде.  ‘трашен  этот  ребЯческий
скелет, ибо на худых и бледных пальцах  его  обручальное  кольцо,  а  голова
распадаетсЯ прахом посреди цветов.
     Ћ народы будущих веков! - заканчивает поэт свое вступление. -  Љогда  в
жаркий летний день склонитесь вы под плугом на зеленом лугу  отчизны,  когда
под лучами Яркого, чистого солнца землЯ,  щедраЯ  мать,  будет  улыбатьсЯ  в
своем утреннем нарЯде земледельцу; когда, отираЯ с  мирного  чела  свЯщенный
пот, вы будете покоить взглЯд на беспредельном небосклоне и вспомните о нас,
которых уже не будет более, - скажите себе, что дорого купили мы вам будущий
покой; пожалейте нас больше, чем всех ваших предков. “ них было много  горЯ,
которое делало их достойными  состраданиЯ;  у  нас  не  было  того,  что  их
утешало".
 
        II. Њ€ђ ‘“…‚…ђ€‰ 
 
     •орошаЯ вещь - серьезные и захватывающие жизнь в ее типах  литературные
произведениЯ. Њало того, что они сами по себе хороши, положительно хороши, -
они  имеют  еще  отрицательную  пользу:  захвативши  раз   известные   типы,
художественно и рельефно увековечив их, они  отбивают  охоту  повторЯть  эти
типы.
     ‚от, например, не будь аксаковской "‘емейной хроники", Я  бы  неминуемо
должен был вовлечьсЯ в большие подробности по поводу моего деда, лица,  мною
никогда не виданного, потому что он умер за год до моего рождениЯ, {1} но по
рассказам знакомого мне, как говоритсЯ, до точки  и  игравшего  немаловажную
роль в истории моих нравственных впечатлений.
     ’еперь же стоит только согласитьсЯ на общий тип крЯжевых людей  бывалой
эпохи, изображенной рельефно и вместе  простодушно  покойным  Ђксаковым,  да
отметить только разности и отличиЯ, и вот образ, если не  нарисованный  мной
самим, то могущий быть легко нарисован читателем.
     „ед мой в общих чертах удивительно походил на старика Ѓагрова,  и  день
его, в ту эпоху, когда он уже мог жить на  покое,  мало  разнилсЯ,  судЯ  по
семейным рассказам, от днЯ ‘тепана Ѓагрова. —уть что даже калинового подожка
у него не было, а что свои талайченки, {2}  даже  свои  собственные  калмыки
были, это Я очень хорошо помню. ђазница между ним и ‘тепаном  Ѓагровым  была
только в том, что он, такой  же  крЯжевой  человек,  поставлен  был  в  иные
жизненные условиЯ. Ћн не родилсЯ помещиком, а сделалсЯ им, да и то под конец
своей  жизни,  многодельной  и  многотрудной.  Џришел   он   в   Њоскву   из
северо-восточной стороны в нагольном полушубке, пробивал себе дорогу лбом, и
пробил  дорогу,  длЯ  его  времени  довольно  значительную.  Џробил  он  ее,
разумеетсЯ, службой, и потому пробил, что был от  природы  человек  умный  и
энергический. …ще была у него отличительнаЯ черта - это жажда к образованию.
Ћн был большой начетчик духовных книг и даже с  архиереЯми  нередко  спорил;
после него осталась  довольно  большаЯ  библиотека,  и  дельнаЯ  библиотека,
которою мы, потомки, как-то мало дорожили...
     ‘траннаЯ вот еще эта черта, между прочим, и опЯть-таки черта,  как  мне
кажетсЯ, общаЯ в нашем развитии, -  это  то,  что  мы  все  маленькие  Џетры
‚еликие на половину и обломовцы на другую. ‚ известную  эпоху  мы  готовы  с
озлоблением  уничтожить  следы  всЯкого  прошедшего,  увлеченные  чем-нибудь
первым встречным, что нам понравилось, и потом чуть что не  плакать  о  том,
чем мы пренебрегали и что мы разрушали. Њне было уже лет одиннадцать,  когда
привезли нам в Њоскву из деревни сундуки с старыми книгами деда. Ђ  то  была
уже эпоха  различных  псевдоисторических  романов,  которыми  Я  безразлично
упивалсЯ, всеми от "ћриЯ Њилославского" {3}  до  "„авида  €горевича"  {4}  и
других  безвестных  ныне  произведений,  от  "Ќовика"  {5}  ‹ажечникова   до
"‹еонида" {6} ђафаила ‡отова. ‘транно повеЯли на менЯ эти старые книги  деда
в их пожелтелых кожаных переплетах, книги мрачные, степенные, то  в  лист  и
печатанные славЯнским шрифтом, как знаменитое "„обротолюбие", {7} то в малую
осьмушку, шрифтом XVIII века, и оригинальные вроде  назидательных  сочинений
ќмина, {8} и переводные вроде  творений  Ѓюниана  и  €оанна  Ђрндта,  {9}  и
крошечные и полуистрепанные, как редкие ныне изданиЯ сатирических  журналов:
"€ то и се", "‚сЯкаЯ всЯчина". Љак теперь помню,  как  Я  глЯдел  на  них  с
каким-то пренебрежением,  как  Я  -  а  мне  отдали  право  распорЯдка  этой
библиотеки - не хотел удостоить  их  даже  чести  стоЯть  в  одном  шкапу  с
"‹еонидами", "ЏостоЯлыми дворами", "„митриЯми ‘амозванцами"  {10}  и  другим
вздором, которым, под влиЯнием эпохи, наполнил  Я  шкап,  отделивши  от  них
только сочинениЯ Љарамзина, к которому воспиталсЯ Я  в  суеверном  уважении.
Џомню, Я даже топтал их ногами в негодовании, а все-таки, пожираемый  жаждою
чтениЯ, заглЯдывал в них, в эти  старые  книги,  и  даже  начитывалсЯ  порою
сатирических изданий новиковской эпохи (ђослад и других од, {11}  равно  как
сочинений ЉнЯжнина и Ќиколева одолеть Я никогда не мог) и знакомством  своим
с мыслью и жизнью ближайших предков обЯзан был Я все им же, старым книгам. €
как Я жалел в зрелые годы об этой распропавшей, раскраденной пьЯными лакеЯми
и съеденной голодными мышами библиотеке. Ќо увы! как  и  везде  и  во  всем,
поздно хватаемсЯ мы за наши преданиЯ...
     „ед мой был знаком даже с Ќовиковым, и сохранилось в семье  предание  о
том, как струсил он, когда взЯли Ќовикова, {12}  и  пережег  {13}  множество
книг, подаренных ему Ќиколаем €ванычем. Ѓыл ли дед масоном - не могу сказать
наверное. Ќаши ничего об этом не знали. ‹ицо, принадлежавшее к этому  ордену
и и имевшее, как расскажу Я со временем, большое  влиЯние  на  менЯ  в  моем
развитии, говорило, что был.
     „ед и мир, когда-то вокруг его  процветавший,  мир  довольства  и  даже
избытка,  кареты   четверней,   мир   страшного,   багровского   деспотизма,
набожности, домашних свар - это была ЂркадиЯ длЯ моей тетки,  но  далеко  не
была это  ЂркадиЯ  длЯ  моего  отца,  человека  благодушного  и  умного,  но
нисколько не экзальтированного.
     Љогда  приезжали  к  нам  из  деревни  погостить  бабушки  и  тетки,  Я
решительно подпадал под влиЯние старшей тетки; о ней, как  о  лице  довольно
типическом, Я буду говорить еще не раз. Ќатура  страстнаЯ  и  даровитаЯ,  не
вышедшаЯ замуж по страшной гордости, она всЯ сосредоточилась в воспоминаниЯх
прошедшего. “ нее даже тон был постоЯнна экзальтированный, но мне только уже
в позднейшие года начал этот  тон  звучать  чем-то  комическим.  ђебенком  Я
отдавалсЯ ее рассказам, ее мечтам о фантастическом  золотом  веке,  даже  ее
несбыточным, но упорным надеждам на непременный возврат этого золотого  века
длЯ нашей семьи.
     Ѓыла даже эпоха и... Я обещалсЯ быть искренним во всем, что относитсЯ к
душевному развитию, буду искренен до последней степени,  -  эпоха  вовсе  не
первоначальной молодости, когда, под влиЯнием мистических идей, Я веровал  в
какую-то таинственную свЯзь моей души с душою  покойного  деда,  в  какую-то
метемпсихозу не метемпсихозу, а солидарность душ. Ќередко, возвращаЯсь ночью
из ‘окольников и выбираЯ всегда самую дальнюю дорогу, ибо Я любил бродить  в
Њоскве  по  ночам,  Я,  дойдЯ  до  церкви   Ќикиты-мученика   в   Ѓасманной,
останавливалсЯ перед старым домом на углу переулка, {15} первым  пристанищем
деда в Њоскве, когда пришел он составлЯть себе фортуну, и, садЯсь на паперть
часовни, ждал по получасу, не ЯвитсЯ ли ко  мне  старый  дед  разрешить  мне
множество тревоживших мою душу вопросов. Ќа ловца обыкновенно и зверь бежит.
‘ человеком,  наклонным  к  мистическому,  случаютсЯ  обыкновенно  и  факты,
незначительные длЯ других, но влекущие его лично в эту странную бездну. ђаза
два в жизни, и всегда перед разными ее переломами, дед ЯвлЯлсЯ мне  во  сне.
„ело психически очень объЯснимое,  но  питавшее  в  душе  наклонность  ее  к
таинственному миру.
     ‘уевериЯ и преданиЯ окружали мое детство, как детство  всЯкого  большой
или небольшой руки барчонка, окруженного большой или небольшой дворней и  по
временам совершенно ей предоставлЯемого. „ворнЯ, а у нас именно испокон века
велась она, несмотрЯ на то что отец мой только что жил достаточно, была  всЯ
из деревни, и с ней  Я  пережил  весь  тот  мир,  который  с  действительным
мастерством передал ѓончаров в "‘не  Ћбломова".  Љогда  наезжали  родные  из
деревни, с  ними  прибывали  некоторые  члены  тамошней  обширной  дворни  и
поддавали  жара  моему  суеверному  или,  лучше   сказать,   фантастическому
настройству новыми рассказами о таинственных козлах, бодающихсЯ в полночь на
мостике к селу Њалахову, о кладе в Љириковском лесу - одной из главных основ
надежды  моей  тетки  на  возврат  Ђркадии,  о  колдуне-мужике,  зарытом  на
перекрестке. „а прибавьте еще к этому старика-деда, брата  бабушки,  который
впоследствии, когда мне было уже десЯть лет, жил у пас со мной на  мезонине,
читал все свЯщенные книги и молилсЯ, даже на молитве и умер, но вместе с тем
каждый вечер рассказывал с полнейшею верою истории о мертвецах и  колдуньЯх,
да прибавьте еще двоюродную тетку,  наезжавшую  с  бабушкой  из  деревни,  -
тетку, котораЯ была воплощение простоты и доброты, умевшую лечить  домашними
средствами всю окрестность, котораЯ никогда не лгала и между тем сама, по ее
рассказам, видала виды.
     Ќа безобразно нервную натуру мою этот мир  суеверий  подействовал  так,
что в четырнадцать лет, напитавшись еще, кроме  того,  ѓофманом,  Я  истинно
мучилсЯ по ночам на своем мезонине, где спал Я один с €ваном, или  ‚анюшкой,
который был моложе менЯ годом. ‹ихорадочно-тревожно прислушивалсЯ  Я  к  бою
часов, а они же притом шипели и сипели страшно неистово,  и  засыпал  всегда
только после двенадцати, после крика предрассветцого петуха.
     ‘ летами это прошло, нервы поогрубели, но знаете ли, что  Я  бы  дорого
дал за то,  чтоб  снова  испытать  так  же  нервно  это  сладко-мирительное,
болезненно-дразнЯщее  настройство,  эту  чуткость  к  фантастическому,   эту
близость  иного,  странного  мира...  ‚едь  фантастическое  вечно   в   душе
человеческой и, стало быть, так как Я только в  душу  и  верю,  в  известной
степени законно.
 
        III 
                                   „‚ЋђЌџ 
 
     Ќо не одно суеверие развило во мне  ранние  отношениЯ  к  народу.  Ћдин
великий писатель в своих воспоминаниЯх {1} сказал уже доброе слово в  пользу
так называемой дворни и отношений к  ней,  описываЯ  свой  детский  возраст.
Ќемало есть и дурного в этом попорченном отсадке народной жизни, дурного,  в
котором виноват не отсадок, а  виновато  было  рабство,  -  немало  дурного,
разумеетсЯ, привилось и ко мне, и привилось главным образом не в пору. ђано,
даже слишком рано пробуждены были во  мне  половые  инстинкты  и,  постоЯнно
только  раздражаемые  и  не  удовлетворЯемые,  давали  работу   необузданной
фантазии; рано также изучил Я все тонкости крепкой русской речи и от  кучера
‚асильЯ наслушалсЯ сказок о батраках и их известных хозЯевах, {2} - и вообще
кучера ‚асильЯ во многих отношениЯх Я  должен  считать  своим  воспитателем,
почти наполовину с моим первым учителем...
     Ќо была и хорошаЯ, была даже свЯтаЯ сторона в этом сближении с народом,
с его даже попорченными элементами. ђазумеетсЯ, бессознательно поступали мой
отец и моЯ мать, не удалЯЯ менЯ от самых близких отношений с  дворовыми,  но
во всЯком случае  это  делает  большую  честь  их  благодушному  и  простому
взглЯду, тем более делает честь, что в них, как во всей  нашей  семье,  было
ужасно  развито  чувство  дворЯнской  амбиции  во  всех   других   жизненных
отношениЯх. ‚ этом же все шло  по  какому-то  исстари  заведенному  порЯдку.
Ќадобно сказать также к их чести, что и собственные отношениЯ  к  дворне  по
большей части были человеческие, т.  е.  настолько  человеческие,  насколько
человечность была мыслима и возможна при крепостном праве. …ла  у  них  наша
дворнЯ всегда хорошо, работала мало, пила, как мужеский пол, так  и  женский
постарше, до крайнейшего безобразиЯ. ђаз даже отец не купил  весьма  выгодно
продававшегосЯ с аукциона дома потому только, что подле него был кабак и что
тогда, по _основательному_  возражению  матери,  ‚асильЯ  с  €ваном  старшим
пришлось бы ежечасно оттуда вытаскивать, да и старуху нЯньку  мою  Џрасковью
точно так же. Њежду прочим Я сказал, что отношениЯ моих родителей  к  дворне
были человечны большею частью, и сказал не без основаниЯ. ‚ матери моей было
в высокой степени развито чувство самой строгой справедливости, но с  девЯти
лет моего возраста Я уже не помню ее здоровою. —то за болезнь началась у ней
и продолжалась до самой ее смерти,  Я  не  знаю.  ‡наменитый  по  ’аганке  и
‡амоскворечью доктор €ван Ђлексеич  ‚оскресенский  постоЯнно  лечил  ее,  но
более двадцати лет болезнь ее грызла, и несколько дней в месЯц  она,  беднаЯ
мать моЯ, переставала быть человеком. „аже наружность ее изменЯлась:  глаза,
в нормальное времЯ умные и Ясные, становились мутны  и  дики,  желтые  пЯтна
выступали на нежном лице, поЯвлЯлась на  тонких  губах  зловещаЯ  улыбка,  и
тогда  забывалось  всЯкое  чувство  справедливости...  ‘овершенно   лишеннаЯ
образованиЯ,  читавшаЯ  даже  по  складам,   хотЯ   от   природы   одареннаЯ
замечательным здравым рассудком и даже эстетическим чутьем, - она пела очень
хорошо по слуху,  -  беднаЯ  мать  моЯ  совершенно  извращена  была  ужасной
болезнью. ‚о времЯ приливов или  припадков  этой  болезни  светлые,  хорошие
стороны ее личности  исчезали,  свойства,  в  умеренном  виде  хорошие,  как
например хозЯйственнаЯ заботливость и расчетливость,  переходили  в  ужасные
крайности: неудовлетворенное,  обиженное  судьбою  самолюбие  даровитой,  но
лишенной средств развитиЯ личности выступало одно  на  месте  всех  душевных
качеств. Ђ бывали минуты, - увы! чем далее шла жизнь,  тем  становились  они
реже, - когда она как будто светлела и молодела. Џрекрасные и  тонкие  черты
ее лица проЯснЯлись, не  терЯЯ,  впрочем,  никогда  некоторой  строгости  не
строгости, а какой-то  грустной  серьезности;  движениЯ  терЯли  резкость  и
становились гибкими;  голос,  болезненно  надорванный,  звучал  благородными
контральтовыми звуками. Ћ как  Я  любил  ее  в  эти  редкие  минуты!  Ћткуда
ЯвлЯлось у нее вдруг столько женственного такта в разговоре с  посторонними,
такое отсутствие выжимок и ужимок, ощипываний и одергиваний,  отличавшее  ее
резко от всех других барынь нашего круга, барынь, походивших большею  частью
на мать •орькова в "Ѓедной невесте".
     ‘ другой стороны, отец, человек с весьма светлым умом и  с  благодушием
таким, что покойный дед, энергический и крЯжевый человек, звал  его  отчасти
любовно, а отчасти  насмешливо  €зраилем;  {3}  запуганный  даже  отчасти  с
детства, иногда, хотЯ  очень  редко,  раза  два  в  год,  повторЯл  в  жизни
багровские выходки деда. € вовсе ведь не потому, чтобы в это  времЯ  он  был
особенно выведен безобразием дворни из границ человеческого  терпениЯ.  …сли
бы  так,  то  поводы  к  выходу  из  нормального,   благодушного   состоЯниЯ
представлЯлись ежедневно. Ќет, это было нечто физиологическое, дань  чему-то
родовому, нечто совсем бешеное и неистовое, нечто такое, чего приливы Я сам,
конечно, по другим поводам, чувствовал иногда в себе и чему тоже  отдавалсЯ,
как зверь... ‘ летами в нем эти приливы родового неистовства становились все
реже и реже. Ћн был и лицом и характером похож на свою мать, мою бабушку,  -
бабушку, которую знал Я только  старушкою  и  котораЯ  всегда  ЯвлЯлась  мне
невозмутимо  кроткою,  спокойною,  глубоко,  но  никак   не   да   ханжества
благочестивою, с разумным словом,  с  вечною  до  крайности  даже  нежною  и
беспокойною заботливостью о своих бедных  дочерЯх,  моих  старых  тетках,  с
благоговейною памЯтью о своем строгом и не всегда ровном €ване ѓригорьиче  и
с Явными следами на своей натуре влиЯниЯ этой  крЯжевой  личности,  следами,
очевидными  в  ее  здравых  религиозных  понЯтиЯх,  в  ее  твердой  вере   в
справедливость... „а! помногому вправе Я заключить, что далеко  не  дюжинный
человек был дед. ‘лужа, он как и все, вероЯтно,  брал  если  не  взЯтки,  то
добровольные поборы, но таковы были понЯтиЯ  окружавшей  его  среды;  помимо
этих понЯтий, в нем жило крепко чувство добра и чести, и была в нем еще,  по
рассказам всех его знавших, даже дальних родных и  посторонних,  необоримаЯ,
ветхозаветнаЯ вера в бога €зраилева,  в  бога  правды,  была  в  нем  свЯтаЯ
гордость, котораЯ заставлЯла его не держать Языка на привЯзи где  бы  то  ни
было и перед кем бы то ни было... перед архиереЯми ли, с которыми  он  любил
водитьсЯ, перед светскими ли властЯми, с которыми он поставлЯем был  судьбою
в столкновение.
     Ќо Я опЯть увлексЯ любимым  образом  моего  детства,  этим  идеалом,  с
которым Я долго-долго сопоставлЯл моего умного и благодушного, но весьма  не
характерного отца, никак не видЯ, что у него совсем другаЯ природа, любЯ его
инстинктивно, но не уважаЯ разумно его собственных, личных хороших сторон.
     ђодовые вспышки отца и ежемесЯчные  припадки  болезни  матери  нарушали
обычную распущенность  нашей  †изни,  но  они  же  развили  во  мне  чувство
состраданиЯ до болезненности. џ  ревел  до  истерик,  когда  доставалось  за
пьЯнство кучеру ‚асилью или жене его, моей старой нЯньке, за гульбу по ночам
и пьЯнство человеку €вану и за гульбу  с  молодцами  моей  молодой  и  тогда
красивой нЯньке ‹укерье... џ всегда ЯвлЯлсЯ предстателем в этих  случаЯх,  и
отец даже в порывах бешенства, по благодушию своей природы, любил во мне это
предстательство. —то он любил, это очень хорошо, но  напрасно  он  показывал
мне, что он  это  любит.  ќто  развило  во  мне  какое-то  раннее  актерство
чувством, раннюю способность к подогреванию собственной  чувствительности...
Џомню, - мне было лет девЯть, - нарыдавшись инстинктивно, Я, прежде чем идти
к отцу просить за отправленного в  часть  ‚асильЯ  или  €вана,  смотрелсЯ  в
зеркало, достаточно ли вид у менЯ расстроен.
     Ќо, во всЯком случае, Я с дворовыми жил совершенно интимно.  “  них  от
менЯ секретов  не  было,  ибо  они  знали,  что  Я  их  не  выдам.  ‹ет  уже
четырнадцати-пЯтнадцати даже Я запирал двери за €ваном, уходившим "в ночную"
к своим любовницам, и отпирал их ему  в  заутрени;  уже  студентом  привозил
несколько раз, сам правЯ лошадью, кучера ‚асильЯ в  своих  объЯтиЯх  поздним
вечером, тихонько отворЯЯ ворота...
     € они любили менЯ, разумеетсЯ, любили по-своему - любили  до  тех  пор,
пока  в  позднейшую  эпоху  жизни  интересы  их  не  столкнулись  с   моими.
ђазумеетсЯ, нечего винить их за свою корыстную любовь. ѓрех  не  на  них,  а
все-таки на крепостном праве, много развратившем  высокую  природу  русского
человека. Ћдна стараЯ нЯнька (она же была у нас  долгое  времЯ  и  кухаркой,
пока не купили повара) любила менЯ инстинктивно, сердечно -  умерла  даже  с
желанием хотЯ бы глазком взглЯнуть на менЯ, бывшего в Џетербурге в минуту ее
смерти, - да и то, Я думаю, потому, что она была вольнаЯ из  Ђрзамаса  и  по
страстной любви, овдовевши после первого брака, вышла за пьЯного крепостного
кучера ‚асильЯ...
     Ђ много, все-таки много обЯзан Я тебе в  своем  развитии,  безобразнаЯ,
распущеннаЯ, своекорыстнаЯ дворнЯ... Ќет или мало песен народа, мне  чуждых:
звучавшие  детскому  уху,  они  отдались  как  старые  знакомые  в   поздней
молодости, они, на времЯ забытые, пренебреженные, попранные даже, как старые
книги деда, восстали потом душе во всей их  непосредственной  красоте...  ‚о
все народные игры игрывал Я с нашею дворнею на широком дворе: и в бую,  и  в
лапту, и даже в чехарду, когда случалось, что отец и мать уезжали из дому  в
гости и не орали менЯ; все басни народного  животного  эпоса  про  лисицу  и
волка, про лисицу и петуха, про житье-бытье петуха, кота и  лисицы  в  одном
доме - переслушал Я в осенние сумерки от деревенской девочки Њарины,  взЯтой
из деревни собственно длЯ забавы мне, - лежа, закутанный в шубку,  в  старом
ларе в сарае...
     Ќаезжали порою мужики из бабушкиной  деревни.  ‚от  тут-то  еще  больше
наслушивалсЯ Я диковинных рассказов - постоЯнно  уже  проводЯ  все  времЯ  с
мужиками на кухне. ‚сех Я их знал по рассказам, многих лично; со  мной  они,
предупрежденные дворней, не чинились и не таились... “жасно Я  любил  их  и,
провожаЯ почтенных мужиков, как староста  ѓригорий,  поминал  даже  в  своих
детских молитвах после родных: и ближайших окружающих...
 
        IV 
                                  ‘’ЋђЋЌЂ 
 
     „а и сторона-то, надобно сказать, была такаЯ, котораЯ могла нарезать на
душе неизгладимые следы!
     џ начал  историю  своих  впечатлений  с  общего  образа  ‡амоскворечьЯ,
рискуЯ, и конечно рискуЯ  сознательно,  попасть  на  зубок  нашим  различным
обличительным изданиЯм. џ сказал уже, кажетсЯ, что ‡амоскворечье  не  только
особый мир, а соединение разных особых миров, носЯщих каждый свою отдельную,
типовую физиономию.
     ‚станемте с вами, читатели,  бывшие  в  Њоскве,  на  высоте  ЉремлЯ,  с
которой огромным полукружием развертываетсЯ перед вами юго-восточнаЯ,  южнаЯ
и юго-западнаЯ часть Њосквы. …сли Я с самого начала не повел  вас  туда,  на
кремлевскую гору, то, покаюсь в этом, во  избежание  рутинного  приема.  ‚ид
Њосквы с кремлевской вершины почти такое же избитое  место,  как  вид  ее  с
‚оробьевых гор. € теперь Я становлюсь с вами на этом пункте  только  потому,
что так мне нужно.
     Џанорама пестра и громадна, поражает пестротою и громадностью,  но  все
же в ней  есть  известные,  выдающиесЯ  точки,  к  которым  можно  приковать
взглЯд... Ћн упираетсЯ налево в далекой дали в две огромных колокольни  двух
монастырей: Ќовоспасского и ‘имонова... ‘тарые монастыри - это  нечто  вроде
драгоценных камней в венцах, стЯгивающих в