
Ќадобно страдать самому,  чтобы  понЯть  страданиЯ  других,  надобно  самому
желать излечениЯ и верить в его возможность, чтобы искренно желать излечениЯ
других. Ќадобно самому отыскать в себе тайные, тщательно скрываемые болезни,
чтобы понЯть все: от величайшего подвига самоотречениЯ до самого  мелкого  и
отвратительного изгиба эгоизма.
     € ‚италин дошел до того, так страшного каждому убеждениЯ, что  если  он
не подлец, то потому только, что к этому не принудили его обстоЯтельства,  и
не отступил от самого себЯ с ужасом и омерзением. Ќет! он почувствовал  себЯ
выше в эту минуту, выше потому, что перешел последнюю  преграду,  отделЯющую
человека от человека, что не стало длЯ него ни одного страдающего брата,  от
которого бы он мог отвернутьсЯ с презрением.
     Ќо жизнь ‚италина была двойственна, как жизнь каждого из нас. Ќикогда в
самые трудные минуты не изменЯл он своим верованиЯм, но эти верованиЯ его не
успокаивали. ‚ нем самом, в его характере лежало зерно страданиЯ...  Ћн  был
ветрен, он  был  даже  бесхарактерен:  за  минуты  наслаждениЯ  или,  лучше,
забвениЯ он платил слишком дорого, - но никогда дорогаЯ расплата не была длЯ
него упреком. …сли же бывали длЯ него промежутки внешнего благоденствиЯ,  он
в самом  себе  будил  заснувшие  во  времЯ  неприЯтностей  жизни  внутренние
страданиЯ, и они терзали его тоскою неодолимою, тоскою осужденного,  котораЯ
гнала его бог знает куда, котораЯ заставлЯла его искать забвениЯ в чем бы то
ни было.
     Ћн жил какою-то скитальческою  жизнию  целые  пЯть  лет,  не  обзавелсЯ
ничем, чем обыкновенно обзаводЯтсЯ порЯдочные люди. Љомната его  была  почти
пуста, потому что все, что можно было заложить, давно уже лежало в залоге, и
он не  думал  никогда  выкупать  заложенного,  даже  при  деньгах.  Љвартиры
переменЯл он аккуратно почти через два месЯца,  потому  что  он,  заплативши
обыкновенно вперед за первый, - он имел  привычку  до  того  откладывать  на
завтра  плату  за  второй,  что  хозЯин  ЯвлЯлсЯ  обыкновенно   к   нему   с
надзирателем,  -  и  тогда  длЯ  ‚италина  начиналось  кочеванье  по   чужим
квартирам, отвратительно печальное положение, от которого часто бывали с ним
нервические горЯчки. Ћн принималсЯ работать, доставал денег, платил  хозЯину
обыкновенно вдвое более, но переезжал на другую квартиру, потому что не  мог
видеть человека, который напоминал ему какую-нибудь неприЯтную эпоху  жизни,
как не мог никогда прочесть письма, в котором предполагал  найти  что-нибудь
неприЯтное, и бросал его в огонь не читавши.
     €ногда на него находили минуты, когда он  думал  положить  конец  такой
безалаберной жизни, но исполнение  таких  благих  намерений  было  чудовищно
нелепо. ’огда он обыкновенно нанимал квартиру где-нибудь по  Ќарвской  части
или даже раз на Џетербургской стороне за  10  рублей  серебром  в  месЯц,  с
мебелью, столом и  прислугою.  Њожете  себе  представить,  какова  была  эта
квартира и этот стол. Џереехавши на одну из таких  квартир,  он  обыкновенно
лежал, не вставаЯ с постели, целую неделю,  наслаждаЯсь  полною  свободою  и
удобством хандрить, потом хандра же его выгонЯла из дому  и  он  исчезал  по
целым днЯм.
     Ћн писал  много,  работал  во  многих  журналах,  но  писал  и  работал
полосами. ‚ остальное времЯ он лежал или странствовал, и все, что  ни  писал
он, казалось ему тогда отвратительно гадким. ’ак было до  новой  полосы.  Ћн
опЯть одушевлЯлсЯ, опЯть верил не  в  талант  свой,  до  которого  ему,  без
притворства с его  стороны,  было  очень  мало  нужды,  но  в  необходимость
пропаганды своих убеждений.
 
        IV 
                              ‡ЂЏ€‘Љ€ ‘Ћ”€‘’Ђ 
 
     Њы  рассказали  читателю  то,  что  сами  могли  заметить  в  характере
‚италина; но этого мало, даже слишком мало длЯ того, чтобы представить  себе
его нравственный образ: слишком ли богата была его природа или не было в нем
вовсе ничего своего, - но дело в том, что ‚италин нынешний  никогда  не  был
похож на ‚италина вчерашнего,  и  чем  более  вы  его  узнавали,  тем  более
открывалось вам в нем новых незамеченных изгибов.
     Ћн вел почти постоЯнно дневник, но  вовсе  не  оттого,  чтобы  придавал
своей жизни какое-нибудь значение, а просто по привычке и по старой  памЯти.
ќто была скорее переписка с  одною  женщиною,  чем  дневник.  ‡аметим  здесь
кстати, что если у ‚италина были друзьЯ, то только между  женщинами,  потому
ли, что в нем самом было много женских черт, потому ли,  что у  нас  женщины
вообще умнее мужчин.
     Ќесколько отрывков его дневника передано мне человеком, от  которого  Я
знаю подробности о жизни ‚италина и о встрече с которым расскажу вам в  свое
времЯ и в своем месте. ‚италин называл свой дневник "‡аписками  софиста",  и
отрывки его мы передаем читателЯм под этим же названием.
 
                         Ћтрывки из записок софиста 
 
     Џорок и добродетель! ‹юди чрезвычайно  расточительны  на  эти  слова  -
жаль, что и ты также. ђазумеетсЯ, Я не требую от  тебЯ,  чтобы  на  порок  и
добродетель смотрела ты иными  глазами,  нежели  другие  люди,  -  вовсе  не
потому, что ты женщина, а потому, что ты не встречалась еще лицом к  лицу  с
этими сухими добродетелЯми, от которых становитсЯ иногда страшно, и с  этими
пороками, от которых бывает подчас грустно, глубоко грустно. Ќо  Я  -  Я  не
нашел еще человека, от которого бы мог отвернутьсЯ, имел право отвернутьсЯ.
     Ћпыт ли это или крайнЯЯ степень разврата, но мысль, что  добродетель  -
деньги, менЯ как-то не пугает уже, как  пугала  прежде.  ‘кажи,  пожалуйста,
есть ли возможность сохранить человеческое достоинство, не имеЯ ни  гроша  в
кармане?.. „а и в чем заключаетсЯ человеческое достоинство?  Ќе  в  том  ли,
чтобы человек был выше мелочных потребностей  жизни,  чтобы  человек  был  в
состоЯнии пренебречь - не говорю  жертвовать,  потому  что  это  бы  значило
унижать человека - но просто пренебречь этими  мелочными  потребностЯми  длЯ
высших условий бытиЯ? Ђ согласись сама, пренебречь тем, чего у нас нет,  это
просто значит быть поэтом в душе - что так же смешно, как быть Ќаполеоном  в
душе, или, пожалуй, сапожником в душе.
     ‚се это только предисловие к тому, что Я хотел тебе высказать.  ’ы  мне
пишешь: "Џусть чело твое будет вечно Ясно и чисто". „а! оно Ясно и чисто,  Я
свободно и гордо поднимаю его к небу, но вовсе не потому, чтобы  Я  не  знал
пЯтен на своей жизни.
     Ѓыла пора, как бывает она длЯ  каждого,  кто  жил  и  мыслил,  когда  Я
презирал самого себЯ, 12 презирал потому, что хотел невозможного и падал под
бременем этих невозможных требований. ќто - перваЯ минута сознаниЯ личности,
отделениЯ себЯ от целого и падениЯ в прах перед этим бесконечным целым; душа
созидает  длЯ  себЯ  темные,  колоссальные  пагоды,  чтобы   во   мраке   их
прислушиватьсЯ к отзывам бесконечности и молитьсЯ во  прахе,  сознаваЯ  свое
ничтожество перед бесконечным.
     Ѓывает инаЯ пора... —еловек испытал уже собственные силы, он уже знает,
что, как он ни бейсЯ, ему не удастсЯ выйти из их ограниченного  предела,  но
знает и права свои на жизнь и счастие. Ћн разлюбил и разуверилсЯ, и ему жаль
того, что он разлюбил и в чем разуверилсЯ, но он не винит  себЯ,  он  видит,
что не мог жить иначе, и знает, что если бы начал  снова  жить,  то  жил  бы
точно так же.
     ’аково теперь мое состоЯние. џ вижу насквозь  все  нити,  которые  менЯ
спутывали и вели к этому состоЯнию, и знаю наизусть все мои потребности,  т.
е. все мои требованиЯ от жизни. ќто не фатализм, потому что в фатализме  нет
и не может быть такой разумности, это и не вера также.
     ‡наешь ли, что? Ѓыть может, это надежда.
 
     Љогда Я вошел нынче, она сидела спиною к  дверЯм  или,  лучше  сказать,
лежала на креслах, на которых обыкновенно садитсЯ ее муж, так, что ее локоны
выходили за спинку кресел; праваЯ рука ее сжимала лоб, как будто от  сильной
головной боли, леваЯ упала на ручку кресел. Ќадобно  сказать,  что  руки  ее
необыкновенно белы и прозрачны.
     џ вошел тихо, так, что она не слыхала, и, вставши за нею, мог заметить,
как порывисто и вместе тЯжело дышала  ее  грудь.  Ќаконец  такое  наблюдение
показалось мне очень скучно. џ взЯл ее за руку, она вздрогнула и  обратилась
ко мне быстро.
     ™еки ее горели болезненным румЯнцем, глаза были заплаканы,  но  она  не
сказала мне ни слова, может быть потому, что довольно умна,  чтобы  говорить
пошлости.
     - Ђга, мы не в духе сегоднЯ, - начал  Я,  перебираЯ  пальцы  ее  правой
руки; Я люблю как-то делать это с ее руками.
     Ћна взглЯнула на менЯ с укором и потом  опустила  глаза  в  землю,  как
будто ей стыдно было чего-то.
     Њне было это понЯтно, разумеетсЯ, но  не  хотелось  показать,  что  это
понЯтно. Ќе выпускаЯ из рук ее пальцев, которые она усиливалась выдернуть, Я
опЯть спросил ее с величайшим равнодушием: "—то с тобою?".
     Ќи с того ни с сего она повисла у менЯ на шее и прижалась щекою к моему
лицу. Ћтчего выражение лица  ее  было  в  это  времЯ  какое-то  болезненное?
Џрижавшись  ко  мне,  она  искала  как   будто   защиты   от   чего-то,   ее
преследовавшего... џ  сжал  ее  крепко  в  моих  объЯтиЯх,  как  испуганного
ребенка.
     - Џусти менЯ, - сказала она, вырвавшись от  менЯ,  и,  упавши  снова  в
кресла, закрыла лицо руками. Ѓедное дитЯ, она дрожала, как в лихорадке!
     ‚о всем этом есть много такого, за что бы Я в  лучшие  годы  готов  был
заплатить чем угодно и что теперь даетсЯ мне даром. ‚се это навевает на менЯ
сны моей молодости, жаль, что сны только!
     Ќе брани менЯ за это отношение. Ќачать с того, что Я не искал ее  любви
и что по моим нравственным убеждениЯм вовсе не обЯзан  отвергать  ее,  когда
она сама Явилась. Њилости просим.
     —то за дело, что Я не в силах любить? ќтой женщине ни тепло, ни холодно
от моей любви или нелюбви. „а это еще вопрос и длЯ самого менЯ: люблю  Я  ее
или нет? Џризнаюсь, Я еще не решил длЯ себЯ этой загадки. Ќо дело не в  том.
џ дал ей несколько минут безумного самозабвениЯ - и  довольно!  Њожет  быть,
лучше даже, что сам Я не испытываю с нею самозабвениЯ, что во мне ее детскаЯ
преданность, ее болезненнаЯ раздражительность - производЯт только сладостное
щекотание нервов.
 
     џ эгоист - это говорили мне с детства, и это Я сам  давно  знаю:  но  в
бесчисленных изветвлениЯх моего эгоизма  можно  просто  растерЯтьсЯ.  “верен
только, что мне самому было бы очень хорошо, когда бы другие в отношении  ко
мне  были  бы  такими  же,  как  Я,  эгоистами;  сам  до  последней  степени
раздражительности тонкий, Я верю вполне и в чужую  раздражительность:  знаю,
по крайней мере, что никогда, ни одного  страдающего  брата  не  оскорбил  Я
грубым неверием в нравственное страдание.
     € между тем не было ни одного человека, который бы в отношении  ко  мне
был так терпелив, как Я ко многим.  ‚прочем,  и  то  сказать,  разве  Я  мог
когда-нибудь высказатьсЯ? ’о, что Я высказывал,  принимало  всегда  какой-то
нелепый, недействительный образ, в который нельзЯ поверить, в который Я  сам
не верил.
 
     Њы  страдаем,  страдаем  страшно  и  бесплодно;  жизнью  слов,   жизнью
воображениЯ переживаем мы все, что действительность может дать, - и вносим в
нее одну скуку и утомление, потому что знаем наизусть  все,  что  она  может
дать, и потом, разумеетсЯ, виним эту действительность, как  будто  ее  вина,
что безумными снами, внутренним развратом истощили мы все жизненные соки. Њы
жалуемсЯ на бессилие воли,  и  жалобы  эти  основательны,  если  хочешь:  по
замечанию  одного  знакомого  мне  медика,  все   болезни   нашего   времени
происходЯт, по преимуществу, от  расстройства  нервов...  Ќо  это  вовсе  не
Fatum, лежащее на нашем веке: в том, что "над миром мы пройдем  без  шума  и
следа", {13} виноват не век, но мы сами. ‚олЯ-то есть в  нас  -  но  крепкие
жилы этого лука мы натЯгиваем длЯ того, чтобы стрелЯть в воздух.
     € таково между тем состоЯние современного общества, и  тем  лучше,  что
оно таково: Я рад душевно, когда услышу, что где-нибудь в отдаленном  уголке
нашей неизмеримой родины таитсЯ глубокое безотрадное страдание - потому  что
оно-то длЯ менЯ и признак воли.
     Ќо дело в том, что мы все страдаем, потому что все лжем сами  на  себЯ.
Ѓыло времЯ, когда мир во зле лежал, - теперь он лежит во лжи.  €бо  ложь  не
зло, вовсе не зло, напротив, ложь  есть  сознание  добра,  сознание  истины,
страдание по сознаваемой истине, страдание о  том,  что  эта  истина  только
сознаетсЯ, а не выполнЯетсЯ. € потому что истина не  выполненнаЯ,  а  только
сознаннаЯ,  есть  одно  разрушение  старого  предрассудка,  дух  лжи  -  дух
разрушеньЯ. ‘амо собою, вступаЯ в действительность с предвкушением будущего,
мы вносим в настоЯщее одно страдание  и  скуку...  €  эту  скуку  мы  боимсЯ
назвать ее собственным именем и зовем ее  бессилием  воли.  Ћно  и  понЯтно,
пожалуй; не много найдетсЯ личностей, которые бы смело сказали: "‚от  это  Я
пережил, вот это длЯ менЯ старо", когда им  кажетсЯ,  что  длЯ  других,  длЯ
большинства это вовсе не старо; но много ли найдешь ты таких, которые бы  не
страдали  более  или  менее  старостию  тЯготеющих   над   ними   понЯтий?..
—еловеческой личности ни одной, это Я  скажу  смело...  Ђ  назвать  вещи  их
собственным  именем  как-то  страшно...  ‚озьмем,  например,  хотЯ   ту   же
молодость. ’о, что называли молодостью наши отцы  и  деды,  -  длЯ  нас  это
прошло в восемнадцать,  девЯтнадцать  лет;  а  действовать  в  двадцать  как
подобает мужу и человеку - длЯ нас неуказное времЯ...  Ђ  силы  есть,  стало
быть, есть и потребность  напрЯгать  их...  ’очно  так  же  неуказное  времЯ
запрещало нам в пЯтнадцать лет жить жизнию юноши, и мы переживали эту  жизнь
только снами. „а! мы лжем, страшно лжем на самих себЯ, мы сами создаем  себе
страданиЯ. Ќа нас тЯготеют еще готовые данные прошедшего, и за этими данными
мы вечно осуждены тщетно искать самих себЯ, своих собственных понЯтий  долга
и нравственности, своего собственного воззрениЯ на жизнь. Љаждый  из  нас  -
актер, который славно играет известную роль, но никогда не забудет, что  эта
роль принЯта им на себЯ добровольно. Љаждый  из  нас  обманывает  сам  себЯ,
обманывает даже в минуту самозабвениЯ, обманывает потому, что предвидел  это
самозабвение, что искал самозабвениЯ, сна, а не жизни.
     Ќо что за различие между  сном  и  жизнью?  ‘он,  особенно  у  человека
напрЯженного и нервически расстроенного,  -  жизнь,  создаваемаЯ  им  самим,
жизнь, в которой ему светло и привольно, потому что ее  ЯвлениЯ  совершаютсЯ
по законам его мысли.
     —то за дело, что эта жизнь - обман длЯ других. Ћбман, обман! €стина длЯ
всех - часто обман длЯ одного, и если хотЯ уже длЯ одного она  обман,  можно
быть уверенным, что будет времЯ, когда она разоблачитсЯ длЯ многих... Ћбман!
- но разве не обман всЯкаЯ  перспектива,  раскладывающаЯсЯ  перед  нами  под
сиЯнием  полного  месЯца  и  дарЯщаЯ  нас  минутами  примирениЯ  и  молитвы,
минутами, когда на душе светло и свободно... €стина  здесь  в  одной  только
целости, в одной стройности и разумности  сопоставлениЯ  предметов:  подойди
ближе, и предметы, отдельно взЯтые, тебЯ разочаруют.
     џ давно уже не ищу истины, а ищу счастиЯ, в чем бы оно ни было.
     †аль одного только, по поводу чего Я и написал это  длинное  оправдание
обмана, что другие не хотЯт  согласитьсЯ  со  мною.  ‘казать  правду  -  эта
женщина начинает менЯ мучить. ‘лезы и вечно слезы - о чем, уж этого Я просто
не понимаю или, лучше сказать, не хочу понимать. Ќедоставало одного  только,
чтобы она мучила менЯ ревностию.  ‚ероЯтно,  уж  следует  непременно,  чтобы
любовь была с ревностью: нет повода - что же за дело? Ќадобно его создать, а
то как же можно обойтись без ревности? Ќо очень любопытно узнать, к кому она
менЯ ревнует?
 
     ђазные драматические положениЯ менЯ, наконец,  бесЯт.  „ай  бог  и  без
страстей-то прожить, слыхал Я часто от одного почтенного человека, а это еще
со страстЯми. ‚любилась, перелюбилась -  и  господи!  прибавлЯл  он  всегда,
обыкновенно поднимаЯ руки кверху.  ‚едь  есть  же  наслаждение  мучить  себЯ
небывалыми призраками!
     ‚чера Я играл в преферанс с ее мужем и еще с одним, кажетсЯ, чиновником
же - впрочем, бог его ведает, на лбу не написано... Ћна сидела  подле  мужа,
смотрела  ему  в  карты  и  указывала,  с  чего  ходить.  џ  проигрывал   по
обыкновению... Ћдин раз ему удалось оставить менЯ без трех в червЯх. Ћн  так
самодовольно открыл в эту  минуту  свою  серебрЯную  табакерку,  так  весело
прищелкнул ее сбоку, что Я смотрел на него с истинным наслаждением.
     -  Љаково  мне  счастие-то  везет,  Ђрсений  ”едорыч,  -   сказал   он,
опрокинувшись на спинку кресел и подмигнувши левым глазом на жену.
     - ‚ы правы, счастие с вами, - отвечал Я, не даваЯ заметить,  что  понЯл
его намек. - Ќо всегда ли?
     - Ђ вот посмотрим - всегда ли? - возразил он с самоуверенною улыбкою  и
взЯл, как будто не нарочно, руку жены, лежащую на ручке его кресел.
     - ‘омнительно, - сказал Я с особенною расстановкою. - ‚осемь в червЯх!
     Ћна отошла быстро.
     - ‚ы смеетесь надо мною, - прошептала она с нервическою  дрожью,  когда
через полчаса Я подошел к ее рабочему столику.
     - ќто что еще?.. - и Я с величайшим равнодушием закурил сигару  над  ее
лампой и отошел опЯть к карточному столу.
     “дивительно глупаЯ, но и удивительно добраЯ, в самом  деле,  натура  ее
мужа. Ћн с нею все еще как на другой  день  свадьбы.  €  между  тем  что  же
делать, когда мне это очень забавно, забавно до того,  что  из  удовольствиЯ
послушать  его  восторги  Я  не  щажу  даже  этой   женщины...   Љогда   он,
полузажмурЯсь, начинает мне в сотый раз рассказывать о своем сватовстве -  и
доходит  до  самого  эффектного  места,  до  того,   когда   столоначальник,
разбранивши его за неподшивку дела, говорил ему, что он хуже медведЯ  и  что
где он нашел такую дуру, котораЯ бы за него пошла, - и потом с таким наивным
и простодушным смехом спрашивает, дура ли у него Ћльга Џетровна?  -  и  Я  с
ледЯным вниманием слушаю этот рассказ... она... Ќо что мне  за  дело?..  Ћна
лучше, во стократ лучше, когда страдает чем бы то ни было: Я забываю  тогда,
что она чиновница, забываю, что она без ума  от  повести  "”регат  Ќадежда",
{14} - Я люблю  ее  в  эти  минуты.  ‘традание  -  апотеоза  женщины,  хотЯ,
разумеетсЯ, есть степень этой апотеозы. Љстати  о  страдании.  џ  знал  одну
женщину, длЯ которой страдание было стихиею. Џомню ее, как теперь, высокую и
стройную с долгим, болезненным взглЯдом, с нервическою, но вечною улыбкою на
тонких и бледных устах, с странным смехом, как будто ее щекотал  кто-нибудь.
џ не был влюблен в нее и этому удивлЯюсь до сих пор, но говорить с нею  было
длЯ менЯ потребностию, но Я отдал бы много, чтобы говорить с нею опЯть.  Ћна
была осуждена жить в патриархальном  семействе,  она  была  осуждена  любить
своего мужа, потому что он в самом деле был порЯдочный человек,  но  за  это
осуждение наверстывала она  таким  глубоким,  таким  самосознательно  гордым
страданием, что холодному наблюдателю могла  бы  показатьсЯ  неправою.  €  в
самом деле, ей, любимой до поклонениЯ всей семьей  мужа,  ей,  верной  жене,
образцовой матери - стоило бы сказать одно слово, чтобы уничтожить разом все
патриархальные обычаи, от которых ее охватывал судорожный трепет, все долгие
пытки однообразно-нелепого и добросовестно-однообразного  образа  жизни,  от
которого она таЯла так заметно, и она никогда не сказала этого слова, и  она
умерла гордаЯ тем, что не сказала этого слова. …сть натуры, до такой степени
нежные, что быть не понЯтыми один раз в жизни длЯ них страшнее в тысЯчу  раз
длинного, томительного страданиЯ... Ћни до того особны, эти натуры,  что  им
самим странна их особенность, что они сами знают, как все их  требованиЯ  от
жизни несогласны  с  обыкновенным  порЯдком  вещей...  Ћни  тонки  до  такой
степени, что их раздражают вещи вовсе длЯ  других  незначительные,  и  очень
хорошо знают это; что им говорить с людьми, которых  оскорбить  может  разве
только пощечина, потому что она факт, и факт несомненный?
     Ќе  таково,  разумеетсЯ,  страдание  Ћльги...  ќта  женщина  вовсе   не
исключение, а скорее общее  правило  нашего  быта,  жертва  нашего  нелепого
воспитаниЯ,  жертва  идеализма  азбучных   правил   и   мечтательности.   …й
воображалось когда-то, что цель жизни любовь, что брак  следствие  любви.  ‘
16-ти лет она мечтала об идеале, и, к несчастию, этот идеал ЯвилсЯ к  ней  в
особе живописца-гениЯ, с общею принадлежностию наших доморощенных гениев, т.
е. с проклЯтием людЯм и с разгулом жизни, который, как известно,  составлЯет
необходимость  всЯкой  широкой  души.   €змеривши,   по   возможности,   всю
неизмеримую пустоту этого идеала, убедившись,  что  идеалы  такого  рода  не
годны даже на то, чтобы быть мужьЯми, - она ударилась в крайность. …й  нужен
был человек, а, к несчастию, попались на пути жизни так называемый гений,  а
потом животное, чрезвычайно доброе, но до крайности глупое.
 
        V 
                               ‘Љ‚…ђЌЋ… “’ђЋ 
 
     ‚италин проснулсЯ рано в утро после представлениЯ, хотЯ заснул только в
пЯть часов. Ћн помнил, что должен писать статью в  един  журнал  и  что  эта
статьЯ нужна через два днЯ.
     Џо обыкновению, он спросил девочку, принесшую ему два чайника,  не  был
ли кто у него вчера.
     ’а отвечала, что был кто-то и даже фамилию  сказывал,  но  фамилию  она
забыла, а помнит только, что столоначальник.
     Ћт слова  "столоначальник"  ‚италина  всегда  подирал  мороз  по  коже.
Ќадобно сказать, что он  служил  когда-то,  и  именно  в  ту  эпоху,  когда,
расквитавшись навсегда с софистической жизнью, бросилсЯ искать положительной
деЯтельности и думал найти ее в службе. Ќо или понЯтиЯ его о положительности
были слишком странны, или просто он был вовсе ни к  чему  не  годен,  только
ему, что называетсЯ, не повезло. Ћн работал усердно,  особенно  сначала,  но
искал всегда бог знает чего и как-то не мирилсЯ с  мыслию,  что  дело  не  в
деле, а в очистке бумаг. Џритом же он никак не мог привыкнуть к тонкостЯм  и
различиЯм, которые должны быть соблюдаемы в сношениЯх с разными классами.
     Ћдним словом, был ли он виноват или нет, но он  бросил  и  службу,  как
бросил  софистику,  и  с  этих  пор  при  слове  "столоначальник"  пред  ним
представал всегда печальный образ с длинною, страшно длинною физиономией,  с
мыслию об отношении и нагонЯе, или о нагонЯе и об отношении.
     Џоэтому читателю не покажетсЯ странным, что неприЯтное чувство стеснило
его грудь при этом слове и что он продумал; довольно долго,
     какой бы это столоначальник вздумал сделать ему визит, и притом  поздно
вечером.
     Ќаконец, он провел рукою  по  лбу,  как  будто  желаЯ  смахнуть  упорно
засевшую мысль, и стал писать.
     Ќе прошло получаса, как  у  дверей  его  послышались  шаги  и  шарканье
резиновыми калошами.
     Ћн обернулсЯ с невольною досадою, но  при  виде  отворившейсЯ  двери  и
показавшегосЯ лица его  физиономиЯ  принЯла  обыкновенно  спокойное  и  даже
приветливое выражение.
     ‚ошедший был человек среднего  роста,  с  сгорбившеюсЯ  наружностию,  с
волосами,  остриженными   чрезвычайно   гладко,   и   с   глазами,   которые
беспрестанно, казалось, бегали и искали чего-то.
     - Ђ!  здравствуйте,  мой  любезнейший  —ервенов,  -  обратилсЯ  к  нему
‚италин.
     -  ‡дравствуйте...  Ќу,  что,  как  вы?  Ђ?  -  говорил  пришедший,  не
переставаЯ искать глазами.
     - ‚ы у менЯ вчера были? - спросил ‚италин.
     - џ? нет. Ђ кто у вас вчера был? был кто-нибудь?  -  спросил  —ервенов,
как будто забываЯ, что ‚италин спрашивал, не знаЯ, кто у него был.
     - ’о-то, не знаю, - отвечал ‚италин. - Ќу что, как вы?
     - џ? да что, ничего, - говорил —ервенов, садЯсь  на  порожний  стул.  -
‘кверно на свете жить.
     - ‘тараЯ истина!
     - ‚ам, батюшка, хорошо - вы литератор, - продолжал —ервенов,  и  в  его
словах отзывалась едкаЯ, желающаЯ рассердить ирониЯ...
     Ќо рассердить ‚италина было вообще почти невозможно.
     - ‚чера был в канцелЯрии ѓ**, - начал опЯть —ервенов, - и говорил,  что
вы ему должны; должны вы ему?
     - „а, - отвечал ‚италин, - а давно ли он был?
     - Ќа днЯх.
     - џ ему отослал долг вчера.
     - Ђ! отослали... Ѓыли вы в субботу в Њихайловском? отчего вы не бываете
в Њихайловском?
     - ‚ это времЯ все денег не было, - отвечал ‚италин.
     - Ђ в Ђлександрынском бываете? Ќет, - продолжал —ервенов очень громко и
как бы сердЯсь, - вы не бываете в Њихайловском потому, что вы  человек  выше
других людей, что вам это кажетсЯ trop commun. {слишком заурЯдным (франц.).}
     - ‚ы не в духе сегоднЯ, вы больны, мой милый —ервенов,  -  отвечал  ему
‚италин, спокойно и улыбаЯсь.
     - Џрощайте, однако, - сказал, вставаЯ, —ервенов.
     - Људа вы?
     - Њне пора, Я к вам только на минуту.
     ‚италин дружески протЯнул ему руку.
     Ћн ушел.
     ‚италину стало странно грустно. џсно, что  этот  человек  искал  в  нем
какого-нибудь  больного  места,  но  ‚италину  было  грустно  не  от  этого.
€стощенное, больное лицо —ервенова, бессвЯзные речи, желтый цвет кожи -  все
говорило, что этот человек болен  нравственно  и  физически.  Ћн  давно  был
знаком с ним и никогда не мог, подобно другим, бросить в  него,  камень.  Ћн
видал его, когда внешние обстоЯтельства были длЯ него хороши,  и  видал  его
тогда иным. ќта больнаЯ подозрительность, следствие самоунижениЯ,  следствие
потери веры в собственное достоинство - могла скорее заставить плакать,  чем
рассердить. —ервенов был умен, не тем умом, который приобретаетсЯ,  но  умом
врожденным, т.  е.  чрезвычайно  редким  умом,  и  между  тем  он  мог  даже
сомневатьсЯ в этом уме, унижать себЯ до того, чтобы в другом умном  человеке
отыскивать презрение к себе, - но, несмотрЯ на это, ‚италин не в  силах  был
отречьсЯ от него. ‚иноват ли был этот человек,  что  в  его  природе  лежала
наклонность импонировать, что он падал под бременем обстоЯтельств и  так  же
бы легко встал при других условиЯх? ЂзбучнаЯ истина,  что  несчастие  делает
человека лучшим, справедлива только в  отношении  к  ограниченным  и  пошлым
личностЯм.
     Џосещение —ервенова  произвело  на  ЂрсениЯ  скверное  впечатление;  он
насилу мог опЯть начать писать.
     —ерез несколько минут дверь опЯть заскрипела, и в нее выглЯнуло лицо  с
рыжею бородкою клином.
     ‚италин обернулсЯ...
     - —то тебе? - закричал он с досадою, узнав хозЯина своей квартиры.
     - „а как же-с? ‚ы обещали вчера еще, - проговорил тот.
     - ‡автра, - отвечал ‚италин решительно и захлопнул дверь.
     Ќо непосредственно за этим он оделсЯ, собрал лежавшие на столе  бумаги,
положил их в карман своего пальто, запер  комнату  и  ушел,  взЯвши  ключ  с
собою.
 
        VI 
               ‚ЋЋЃђЂ†Ђ…Њ›‰ †“ђЌЂ‹, ђ…„ЂЉ’Ћђ …ѓЋ € ‘Ћ’ђ“„Ќ€Љ€ 
 
     Ќедели через полторы после  описанного  нами  утра  известный  уже  нам
€скорский, тщетно проискавши ‚италина по всем заведениЯм,  которые,  сколько
знал он, любил посещать сей последний, и только что возвратЯсь,  измученный,
прозЯбший и проголодавшийсЯ, из последнего, отчаЯнного  путешествиЯ  в  17-ю
линию ‚асильевского острова, - вошел в свою  комнату,  с  физиономией  вдвое
более сжатой против обыкновенного, и, заперши ключом дверь извнутри, сбросил
с досадою свое синее пальто и в видимом волнении кинулсЯ на диван.
     ЏривЯзан ли был он  слишком  к  Ђрсению  и,  находЯ  в  его  безумствах
оправдание собственных, любил в нем самые недостатки, -  или  обстоЯтельства
слишком свЯзали его жизнь с жизнию ‚италина, но дело в том, что даже  в  эту
минуту не мог он сердитьсЯ на него серьезно; он понимал слишком хорошо,  что
если ‚италин теперь не у него, значит, ‚италин не может, не в  силах  делать
что-нибудь, не может потому, что ему лень, а лень - так принимали они оба  -
всегда невольна, всегда следствие болезни. €так, он не сердилсЯ  на  него  в
эту минуту, но ему было досадно за него, досадно то, что  в  это  времЯ,  по
всем его расчетам, ‚италин успел уже создать десЯть новых легенд  о  себе  в
уме квартирных хозЯек своих приЯтелей, наделать бездну долгов и  рассказать,
по  слабости  характера  и  по  неограниченному  самолюбию,  много   будущие
возможного за настоЯщее действительное. Џритом же хозЯин  ‚италина  до  того
надоел ему своими жалобами, что он не мог равнодушно его видеть.
     Џо коридору, ведущему в его комнату, послышались чьи-то шаги. €скорский
поспешил затаить, по возможности, самое дыхание.
     - €скорский, - раздалсЯ за дверью знакомый голос, - это Я, - отвори.
     €скорский поспешил встать и отпереть. ‚ошел ‚италин.
     Ћн был бледен, на его лице было видно болезненное утомление, его  глаза
были странно мутны.
     - Ћткуда ты? - был первый вопрос €скорского...
     -  Њало  ли  откуда,   -   отвечал   ‚италин   рассеЯнно,   садЯсь   на
противоположный диван.
     - ’ы обедал? - спросил опЯть €скорский.
     - „а.
     - ѓде?
     - ’ам... у одного знакомого.
     - „а вздор, не обедал...
     - Љогда Я тебе говорю, что обедал...
     - ѓде ты был полторы недели?
     - Ђ что? менЯ искали?
     - •озЯин надоел просто.
     - Ќет ли писем?
     €скорский вынул из Ящика  стола  одно  маленькое  письмо,  запечатанное
черной печатью.
     ‚италин молча взЯл его, распечатал и, пробежавши, положил в карман.
     - ’олько? - спросил он холодно.
     - ’олько.
     - Џослезавтра идет моЯ драма, - начал ‚италин. -  Џолучивши  деньги,  Я
уезжаю тотчас же из Џетербурга.
     - Људа?
     - ‚ ‘ибирь.
     ‚италин подал €скорскому с этим словом  письмо,  которое  тот  пробежал
тотчас же.
     - Ѓезумие! - сказал €скорский, отдаваЯ письмо назад.
     - Ќе думаю.
     - Ђ Я знаю, - продолжал тот, - а Я вижу  отсюда,  что  из  всего  этого
будет. „ело конченное и решенное, что ты не в состоЯнии еще успокоитьсЯ.
     - џ?.. а пора бы! - отвечал ‚италин с  горькою  улыбкою.  -  Ћ  нет,  -
сказал он, - вон, вон отсюда, поскорее вон отсюда. —его мне ждать теперь? „а
и глуп Я был, когда ждал чего-нибудь прежде!.. ’ам,  по  крайней  мере,  мне
останетсЯ только скучать.
     - —то за отчаЯние?
     - —то за отчаЯние? хорош вопрос! „а неужели  тебе  самому  все  это  не
надоело? —его ждать? все одного - страданиЯ.
     - „а разве не везде одно и то же, по крайней мере длЯ тебЯ и длЯ менЯ?
     - ѓоворю тебе: там мне будет полнаЯ свобода скучать и хандрить.
     - Ћ старом вздоре?
     - •отЯ бы и о нем.
     - ‘лавнаЯ цель, однако! Ќо тише, - прибавил €скорский, - сюда идут.
     ‚ коридоре снова послышались шаги, и казалось, двух  человек...  ‚скоре
за дверью раздалсЯ резкий и повелительный голос: "ќто Я, отворЯйте!".
     - ђедактор, {15} - прошептал €скорский, и губы его сардонически сжались
на минуту. Ћн подошел к двери и повернул ключ.
     ‚ комнату вошли два человека.
     Ћдин из них обладал наружностию, которую Я назову воинственною,  потому
что не умею иначе назвать ее, да и потому еще, что привык  на  все  смотреть
через призму табели о рангах. Ћн был еще очень молод  и  по  всем  признакам
страшно недоволен своею молодостию; бледным  и  слабым,  совершенно  финским
очертаниЯм его лица сообщали выразительность  только  усы,  возделываемые  с
бесконечною любовью. „вижениЯ его были резки  и  каждое  из  них,  казалось,
говорило "каков Я, а?...". Ћн часто пристукивал каблуками, что, впрочем,  за
недостатком шпор не производило желаемого эффекта. Ќа его лице  вечно  сиЯла
улыбка неизменного самодовольствиЯ; его речь была чрезвычайно резка и  через
три слова приправлЯлась постоЯнно выражениЯми, никогда не видавшими печати.
     „ругому господину, вошедшему с ним вместе,  было,  казалось,  лет.  под
пЯтьдесЯт. Ћн был довольно полон  и  невысок  ростом;  его  несколько  лысаЯ
голова, его полное и круглое, даже несколько распухшее лицо, нос  красный  к
оконечности высказывали его натуру с первого раза: никогда, может  быть,  вы
не вспомнили бы так Ясно експирова ”альстафа,  как  при  взглЯде  на  этого
человека. …го припрыгиваньЯ, так несообразные с  летами,  его  претензии  на
светскость и изобилие - и вместе с тем летний костюм в половине зимы  -  все
это представилось бы вам  чрезвычайно  комическим,  хотЯ  при  более  долгом
наблюдении  едва  ли  бы  смех  ваш  не  заменилсЯ   глубоким,   болезненным
состраданием. € не одно то только поразило бы вас грустию, что этот  человек
не вынес ничего из своей долгой  жизни,  кроме  беспутства  и  претензий  на
светскость... нет! вглЯдевшись в него пристальнее, вы уловили бы в нем искру
еще не совсем заглохшего ума и, может быть, еще человеческого страданиЯ... €
в самых претензиЯх его на светскость и изобилие  проглЯнуло  бы  вам,  может
быть,  сознание  ложности  положениЯ,  хотЯ  это  сознание  и  принЯло,   от
бесхарактерности, чудовищную форму. ЋтношениЯ его к первому описанному  нами
лицу с первого взглЯда казались слишком унизительными; видно  было,  что  он
сам понимает это унижение, что он презирает того, перед кем он унижаетсЯ,  -
но  что  искушение  хорошего  обеда  сильнее  в  нем  мысли  о  человеческом
достоинстве.
     - Ќу что? - начал молодой человек, только что успевши войти и стукнувши
правою ногою, - ведь Я говорил вам, что _он_ менЯ надует? - ‚опрос относилсЯ
к €скорскому, а слово _он_ - к ”альстафу.  -  Ђ!  ‚италин,  здравствуйте,  -
продолжал  он,  протЯгиваЯ  два  пальца  правой  руки,  с  аристократическою
претензиею.
     - ‡дравствуйте, барон, - ну что вы с журналом? - сказал тот.
     - џ вам говорю, - надул, подлец... ’ы  не  обижайсЯ,  -  продолжал  он,
обращаЯсь к ”альстафу, - ведь мы здесь все свои... Љ ** и покупать не думал.
     - Ќу, что ж Љ**, ну, что  ж  мне  Љ**?..  -  заговорил  самоуверенно  и
скороговоркою ”альстаф. - џ и знать-то его  не  хочу,  твоего  Љ**.  „а  вот
Љостоедов... ведь ты знаешь, Я, братец, у него всЯкий день обедаю,  трюфели,
братец, вчера были такие ... ну и того, знаешь... ‚от Я ему и говорю:  Љупи,
братец, журнал. „а что Љостоедов? Я сам, братец, у тебЯ куплю;  хочешь  пЯть
тысЯч? хочешь, а? хочешь?
     - Џолно, братец, вздор врать, - отвечал барон с презрительною улыбкою.
     - ‚здор, Я - вздор?.. Ћно надобно сказать правду, - ты забываешьсЯ,  мы
с тобой друзьЯ, но правду-таки все надобно сказать; да и что же  у  тебЯ  за
журнал без менЯ будет?.. Ђ уж пЯть тысЯч найду, да вот хоть сейчас, поедем к
Љостоедову.
     - „а Я  не  возьму  пЯти  тысЯч,  -  отвечал  барон,  впрочем,  уже  не
презрительным тоном.
     - Ќе возьмешь, а отчего не возьмешь? Љто ж тебе даст пЯть тысЯч?
     - „а Я сам буду издавать, сам, сам, - говорил барон и встал  посередине
комнаты в гордом сознании своего величиЯ... - Ќу, что ж такое,  -  продолжал
он, приправивши речь и пристукнув каблуком, - одну книжку  выдам,  а  там  и
поминай как звали! - ‘казавши это, он повернулсЯ на  каблуках  и,  ставши  в
воинственную позицию, взглЯнул на  всех  с  такою  наглою  самоуверенностию,
котораЯ невольно как-то напоминала: "†енитесь на мне, Я буду сидеть вот как"
{16} одного из лиц гоголевского "Ќевского  проспекта"...  ’ут  было  столько
нахального бесстыдства, что оно привело бы в изумление ужаса.
     - Ќет, - оно, что ж одну  книжку,  -  начал  ”альстаф...  -  ты  только
продай; ну, вот к Љостоедову поедем, сейчас поедем.
     - „а, поедем, знаю Я, поедем! - отвечал редактор, - в трактир?..
     - Ќу, да потом-то к Љостоедову, - сказал, нимало не смущаЯсь, ”альстаф.
     - „а что, - говорил редактор, - уж знаю, что ничего не  будет...  ‚ыдам
первую книжку, выдам да и баста - да  и  с  мошенника-то  сдеру!  непременно
сдеру!
     "Њошенник"  было  у  редактора  техническое   название   книгопродавца,
которого обмануть ему не удалось, потому что тот вовремЯ успел отказатьсЯ от
контракта с ним и заплатил ему неустойку, кажетсЯ, рублей тридцать серебром,
воспользовавшись крайним  желанием  редактора  купить  галстук  с  чудовищно
огромными цветами и крайнею невозможностию удовлетворить это желание.
     ђедактор несколько раз прошелсЯ по комнате в  сильном  волнении;  потом
остановилсЯ против своего ”альстафа и сказал ему решительным  тоном:  -  Ќу,
поедем.
     ‚еличественно кивнул он головою двум нашим приЯтелЯм и  замаршировал  к
дверЯм.  ”альстаф  в  два  прыжка  очутилсЯ  подле  него,  сказавши  наперед
€скорскому: - Ќу, что он без менЯ! ЊенЯ все знают... мои ученые труды... вот
и Љостоедов говорит всегда: вы, профессор, собаку съели!..
     Џо выходе их двое наших приЯтелей  грустно  взглЯнули  друг  на  друга.
‚италин молча склонил голову на  стол.  €скорский  раскрыл  книгу,  лежавшую
подле него на столе, долго, казалось, рассеЯнно перебирал ее листы  и  потом
тихо, но с особенным благоговением прочел:
 
                    Lasst fahren hin das Allzufluchtige, 
                    Sie sucht bei ihm vergeblich Rath; 
                    In dem Vergangnem liegt das Tuchtige, 
                    Verewigt sich's in schoner That. {*} {17} 
                    {* „айте уйти мимолетному, 
                    ’щетно искать в нем опору; 
                    <‹ишь> в прошедшем находитсЯ здоровое начало, 
                    “вековечивает себЯ в прекрасном деЯнии (нем.).} 
 
     Љнига,  единственнаЯ  книга,  котораЯ  уцелела  у  него,   среди   всех
превратностей его бродЯчей жизни, была  -  сочинение  ѓете.  ‚италин  поднЯл
голову.
     - „а! - начал он после долгого безмолвиЯ, - да, долго мучила  менЯ  эта
мысль или, лучше сказать, этот круг мышлениЯ, и было  времЯ,  когда  всем  и
каждому готов Я был сказать: "Ћставьте  скоропреходЯщее".  -  Ќо  это  времЯ
прошло.  Ѓывают  и  теперь  минуты,  когда  Я  готов  этому   поверить,   но
ненадолго... †ребий брошен!.. жить и умереть с массами.
     - ’. е. с редактором и  ему  подобными,  -  грустно-иронически  заметил
€скорский.
     - •отЯ бы с ними, хотЯ бы за них!
     -  Ѓедный,  бедный,  -  тихо  говорил  тот...  -  ‘трашное,   безумное,
сознательное ослепление!
     ‚италин встал и надел пальто.
     - Људа ты? - спросил его €скорский.
     - Џрощай - мне пора в театр.
     Ћн вышел.
 
        VII 
                            ЏЋ‘‹… Џђ…„‘’Ђ‚‹…Ќ€џ 
 
     ...‡анавес упал под гром рукоплесканий... € едва только успели опустить
его,  как  начались  неистовые  клики:  "‘клонскую,  ‘клонскую!..".  ‡анавес
поднЯлсЯ опЯть, и она вышла, но на ее лице выражалось скорее утомление,  чем
удовольствие, и она, казалось, не обратила ни малейшего вниманиЯ  на  усилиЯ
одного из своих обожателей, который,  стоЯ  у  самой  рампы,  продолжал  еще
реветь в блаженном самозабвении.
     - Ђвтора! - раздались новые клики.
     ‚ директорской ложе  показалсЯ  ‚италин.  ‚  нем  не  заметно  было  ни
малейшей перемены: то же холодное, неподвижное выражение физиономии,  та  же
апатиЯ во всех движениЯх.
     „а и что ему было до этих вызовов? ђазве не знал он еще  прежде  начала
представлениЯ, что его вызовут вовсе не за то, чему он придавал  значение  в
своей драме, - и что между тем его непременно вызовут, потому что  таков  уж
обычай. ‘покойно и гордо покорилсЯ он своей участи - и  не  терзали  его  ни
рукоплесканиЯ фразам в его пьесе, ни выполнение ее, о котором в отношении  к
артистам можно было сказать: "‘ловечка в простоте не скажут, все с ужимкой".
{18} Ћдна ‘клонскаЯ  была  верна  его  наставлению  -  и  он  несколько  раз
забывалсЯ под звуки ее голоса...
     ‚ышедши из директорской ложи, он отправилсЯ в кофейную. €дти туда  было
ему скучно и даже просто гадко, но он дал слово и не мог не сдержать его.
     ’ам его ждали уже редактор и много других господ, в числе которых  были
и   ”альстаф,   и   господин   с   гнусной    физиономиею,    и    несколько
юношей-литераторов. ‚се это было уже пьЯно: осиплые  голоса,  красные  лица,
бестолковый крик - все это напоминало Walpurgisnacht {‚альпургиеву ночь {19}
(нем.).}... € все это стремилось к ‚италину с крепкими объЯтиЯми  и  сочными
поцелуЯми, от которых он не мог увернутьсЯ. —уждый этому шабашу  ведьм,  он,
однако, попал в его очарованный круг и бог знает когда  бы  из  него  вышел,
если бы капельдинер не подошел к нему и не сказал: "ЌатальЯ ‚асильевна  ждет
вас в карете". Ћн раскланЯлсЯ с приЯтелЯми и пошел за  капельдинером:  вслед
ему раздались хриплые восклицаниЯ.
     ‘клонскаЯ в самом деле ждала его в карете, потому что он дал  ей  слово
быть с нею в маскераде. ‚ этот вечер она была так хороша, как,  может  быть,
никогда не бывала: к ней шли как-то усталость и утомление - они разливали по
всему существу ее обаЯтельную негу. Ѓелизна ее плеч и шеи казалась еще  чище
от черного бархатного платьЯ; грудь ее сладострастно колыхалась и  просилась
как будто наружу из-под узкого корсета, глаза блестели влагою, дыхание  было
жарко и прерывисто...
     ‚италин сел подле нее - и карета поехала.
     „олго они оба молчали.
     ‚ окно кареты глЯделсЯ с правой стороны полный  Январский  месЯц.  Ќочь
была холодна - но чудно прозрачна...
     Ђрсений погрузилсЯ в самого себЯ. Ћ чем он думал - о  настоЯщем  или  о
прошедшем? „умаем, что о последнем, потому что есть странное сродство  между
прошедшим и луною. Ѓыть может, представала ему инаЯ пора, инаЯ луннаЯ  ночь,
но летнЯЯ, теплаЯ, обаЯтельнаЯ. € тогда так же смотрелсЯ в карету месЯц,  но
смотрелсЯ с левой стороны, - и было ему грустно и страшно, что он  смотрелсЯ
с левой стороны, грустно и страшно,