        Ђполлон ѓригорьев. ЋфелиЯ

 
                       Ћдно из воспоминаний ‚италина 
 
   Џродолжение рассказа без начала, без конца и в особенности без морали 

---------------------------------------------------------------------------- 
     Ђполлон ѓригорьев. ‚оспоминаниЯ
     €здание подготовил Ѓ. ”. …горов
     ‘ериЯ "‹итературные памЯтники"
     ‹., "Ќаука", 1980
     OCR Ѓычков Њ.Ќ. mailto:bmn@lib.ru
---------------------------------------------------------------------------- 
 
                                                  ЏосвЯщаетсЯ ‚. ‘. Њежевичу 
 
                                                  ...Forty thousand brothers 
                                 Could not, with all their quantity of love, 
                                 Make up my sum... {*} {1} 
                                 {* ...сорок тысЯч братьев 
                                  € всЯ любовь их - не чета моей... 
                                  (англ.; пер. ‚. Џастернака).} 
 
        I 
 
     ... Њы были одни с ‚италиным. ‘клонской почему-то не было.  Њы  страшно
скучали - и долго предоставлЯли один другому полную свободу  скучать,  лежа,
по обыкновению, на двух диванах.
     - ‡наешь ли, однако, ‚италин, - сказал Я наконец, бросаЯ сигару, -  что
скука...
     - “дивительно скучна!.. - перервал  он  и  натЯнуто,  улыбнулсЯ  своему
остроумию...
     - Ќет! заразительна... - отвечал Я ему.
     - ‘тараЯ истина, - сказал он, - что ж далее?
     - —то далее? мало ли что далее? Ќо дело в том: отчего нет ‘клонской?
     - Ѓольна, или занЯта, верно.
     - ’ы думаешь? - спросил Я, смотрЯ  на  него  так  глубокомысленно,  как
только может смотреть человек,  у  которого  в  голове  нет  никакой  мысли.
Џривычку к подобного рода взглЯдам вывез Я из Њосквы, где она чрезвычайно  в
ходу и служит заменой мышлениЯ, знаниЯ и т. д.
     ‚италин не отвечал мне на мой  вопрос  и,  заложивши  руку  за  голову,
погрузилсЯ в прежнюю апатию. Ќаходили на этого  человека  минуты,  когда  он
становилсЯ невыносим даже длЯ менЯ, потому что, когда человек упорно  молчит
с вами, вы невольно подумаете, что он или сердитсЯ на вас, или таит  от  вас
что-нибудь неприЯтное, или считает вас, наконец, слишком ограниченным.
     Ќе желаЯ показать ему, что менЯ тревожит его хандра, Я также погрузилсЯ
в размышлениЯ о тленности всего земного... с четверть  часа  мы  оба  упорно
молчали.
     - Ђ в самом  деле,  странно,  что  ее  нет?  -  начал  наконец  ‚италин
зевнувши. - ‘кучно, ѓ**.
     - „а, скучно, - отвечал Я флегматически покойно.
     - € гадко даже, - продолжал ‚италин почти с досадою.
     - Ќу!.. - заметил Я.
     - „а, гадко! - сказал опЯть ‚италин, приподнЯвшись и проведши рукою  по
лбу, как бы желаЯ выгнать упорно засевшую мысль.
     - —то же с этим делать? - спросил Я равнодушно.
     - „а ничего, разумеетсЯ... Ќо  ты  спрашивал  о  ‘клонской:  она  будет
вечером.
     - ‘огласись, что без нее нам было бы слишком часто вот такое состоЯние.
     - ’воЯ правда. Њы с тобою  две  ровные  стороны  треугольника,  которые
соединЯютсЯ третьего. —исло три, впрочем, необходимо длЯ всего.
     џ вам говорил уже, что ‚италин был наклонен к мистицизму.
     - Љстати, - продолжал он, - в состоЯнии ли ты любить ‘клонскую?
     - Љак сестру - да!
     - ’олько?.. но любить, любить...
     - Ќет, - а ты? Ќо что за глупый вопрос? ђазумеетсЯ, тоже нет.
     - Ќо отчего? - спросил ‚италин с какой-то грустью.  -  —его  нам  нужно
еще? Ћна умна, она прекрасна, она - равна нам.
     - Џрибавь еще, что, несмотрЯ на это равенство, ты  не  найдешь  женщины
женственнее ее...
     - € между тем... ее нельзЯ любить страстно, хотЯ всЯ она полна страсти.
     - Џолно, страсти ли? - заметил Я. - ‘трасть и страстнаЯ  натура  -  две
вещи разные. ‘трасть - болезнь. Џоложим, что новейшаЯ медицина вполне права,
считаЯ болезни односторонним развитием чего-нибудь, лежащего в нас самих,  а
не вне нас...
     - €так, ты думаешь, - прервал ‚италин начатый мною период, - что она не
способна быть больною?
     - ‚овсе нет, но что она не была еще больна.
     - ѓм!.. - произнес он. - ‚прочем - это  правда.  Ќо  все-таки  остаетсЯ
вопрос, почему нельзЯ такой женщины любить страстно, почему нам всем,  более
или менее, нужны болезнь и страдание?
     - Ќу, уж это мы оставим в стороне покамест: интереснее знать, нужны  ли
ей самой болезнь и страдание? …сли бы она была  девочка  лет  семнадцати,  с
недосозданною душою {2} и потому с недосозданною наружностию или, пожалуй, с
недосозданною наружностию и потому  с  недосозданною  душою,  Я  бы  отвечал
головою, что она еще будет больна, но...
     - ’ы думаешь, следовательно, что она вполне развита? -  перервал  снова
‚италин.
     - ‡наешь ли? Je suis presque tente de croire, {џ почти  склонен  думать
(франц.).} что, если она не развита, то, по крайней мере, остановлена.
     ‚италин улыбнулсЯ.
     —тобы поЯснить вам мои слова, Я должен поневоле говорить о моей  теории
женщины  -  этого  единственного  предмета,  длЯ  которого   у   менЯ   есть
какаЯ-нибудь теориЯ {3} и  который  один,  может  быть,  стоит  какой-нибудь
теории.
     „уша женщины, жизнь женщины - водЯнаЯ влага, бездна без образов, до тех
пор, пока зиждительный дух мужчины не повеет на нее.  „уша  женщины,  натура
женщины глубока и бездонна, как бездна, но и  темна,  как  бездна,  пока  не
осветит ее свет любви мужчины. „уша женщины,  глаза  женщины  -  зеркало,  в
котором отражаетсЯ волЯ мужчины, в котором может успокоитьсЯ его беспокойный
пламень в блаженстве самосозерцаниЯ... ’емна моЯ теориЯ, читатели, не правда
ли? что же делать? она соответствует  предмету...  ‘кажу  вам  еще  более...
†енщина - те же мы сами, наше Я, но отделившеесЯ  длЯ  того,  чтобы  наше  Я
могло любить себЯ, могло смотреть в себЯ, могло видеть себЯ и могло страдать
до часа слиЯниЯ бытиЯ и тени, жизни и смерти.
     Џо крайней мере, из моей теории Ясно одно только, что мы таковы, каковы
мы теперь, можем любить только тех женщин, в которых мы отражаемсЯ.
     ‘клонскаЯ была существо менее всего болезненное, - но между тем  Я  был
прав, сказавши ‚италину, что в ее страстной натуре лежит предрасположение  к
болезни, т. е. к одностороннему развитию или, по моей  теории,  к  отражению
одностороннего  развитиЯ,  и  был  прав  также,  думаЯ,  что  развитие   это
остановлено, что в этой душе отразилсЯ когда-то не образ, но призрак образа,
что беднаЯ обманутаЯ  душа,  не  успевши  уловить  неуловимого,  не  успевши
полюбить и вместить в себЯ своей любви,  и  между  тем,  желаЯ  жить,  желаЯ
любить, принуждена была отразить в себе самую себЯ, выйти из самой себЯ.
     Ќо самой себЯ у нее не было, и она отразила в себе весь божий  мир,  со
всем его бесконечным разнообразием.
     € она любила все, не любЯ ничего.
     € она жертвовала всему, не приносЯ ничего в жертву. €бо на свою красоту
смотрела она, как на часть целого мирозданиЯ, и целое мироздание ЯвлЯлось ей
громадным храмом, которого она была жрицею.
     …е любовь, ее жизнь  не  была  современною  любовью.  ќто  была  любовь
будущего - светлаЯ, спокойнаЯ влага, способнаЯ принимать все, отражать все.
     ‘воею красотою она считала себЯ обЯзанною всем и каждому, она  способна
была бросить мгновение счастиЯ уроду... но только мгновение.
     Ћна  не  понимала  ревности:  она  была  жрицею  своей  красоты,  своей
женственности.
     ‚италину,  которому  щедрее  всех  других  расточала  она  свои   дары,
‚италину, которого любила эта женщина с  слепою  преданностию,  ему  первому
рассказывала она о каждой своей новой любви.
     € он слушал ее внимательно, играЯ ее  белокурыми  локонами,  -  ибо  он
отстрадал уже, ибо он также, хотЯ другим путем, дошел или, по крайней  мере,
доходил до того, чтобы любить все, понимать все.
     Љогда-то он так полно любил  одно,  так  глубоко  проник  одно,  что  в
глубине этого одного нашел основу всеобщего  и  разумом,  по  крайней  мере,
поклонилсЯ всеобщему, полюбил все.
     Ћни оба равно любили все, они оба равно были равнодушны, - но ‘клонской
легко досталось это равнодушие, - ‚италину же слишком тЯжело.
     Љогда он дошел до любви ко всему, он был так измучен  и  болен,  что  в
душе его осталось место длЯ одной  только  отрицательной  любви,  длЯ  одной
ненависти к тому, что скрыло от нас общее, что убило тождество и  похоронило
его в грубом гробе предрассудков.
     € долгий, и тернистый путь прошел бедный мученик  до  того  несчастного
места всего, где погребено слово созданиЯ...
     € когда он обрел это слово, он должен был  скрыть  его  в  неприступных
тайниках души, - ибо, простое и нагое, оно ослепило бы людские очи...
     ЊоЯ теориЯ о женщинах менЯ завлекла слишком далеко, и Я в свою  очередь
погрузилсЯ в самого себЯ. ЌельзЯ иначе: может  быть,  с  разгадкою  созданиЯ
свЯзана разгадка бытиЯ женщины.
     ‚италин вывел менЯ из этого состоЯниЯ.
     - џ никогда не говорил тебе, - обратилсЯ он ко мне, - об одной женщине,
об одном воспоминании моей молодости, об Ћфелии?
     - Ќет, - отвечал Я довольно рассеЯнно, не  в  силах  еще  вырватьсЯ  из
самопогружениЯ.
     - Џомнишь ли ты €несу?..
     - €несу черноглазую?..  {4}  -  отвечал  Я  словами  ‹епорелло,  и  мне
невольно пришли на  памЯть  эти  немногие  слова,  которыми  великий  мастер
очертил  существо,  может  быть,  самое  болезненное  изо   всех   созданных
когда-либо поэтами.
 
                     . . . . . . . . . . ѓолос 
                     “ ней был тихий, слабый... 
                     Ђ муж у ней был негодЯй суровый... 
                     . . . . . . . . ЃеднаЯ €неса! 
 
     - ‚ижу, что помнишь, - с улыбкою заметил ‚италин, - мы разговорились  о
болезненных натурах, и по этому поводу мне пришло в голову  рассказать  тебе
об одной женщине: хочешь?
     - Џожалуй,
     - ЏредварЯю тебЯ только, что Я должен буду  начать  с  самого  себЯ,  с
своей ранней молодости.
     - € с первой любви? Ќе так ли, милый? - спросил Я полунасмешливо.
     - „а, и с первой любви, - отвечал Ђрсений серьезно и грустно. - Љстати,
ты, вероЯтно, любил несколько раз?
     - ’о есть, что ты назовешь любовью? ‘ерьезно Я не любил никогда.
     - ‚се равно, хоть и не серьезно, но несколько раз?
     - „а.
     - џ также, но скажи, пожалуйста,  когда  ты  начинал  любить  вторую  и
третью, был ли ты вполне уже равнодушен к первой?
     - Ќе скажу... ‚прочем, не знаю, - а ты?
     - џ?.. - отвечал ‚италин. - Љак  тебе  это  объЯснить?  —увство  только
засыпало в моей груди, усыпленное новым чувством и готовое пробудитьсЯ вновь
при известных обстоЯтельствах. ‡ажгись теперь опЯть ореола около чела первой
женщины, которую Я любил, - и Я опЯть буду любить ее. „а и нельзЯ иначе: все
что прекрасно - неизменно.
     - ќгоизм! -
     - Џочему же?
     - Џотому, что ты не допускаешь ошибок в своем понЯтии о прекрасном.
     ‚италин улыбнулсЯ с невольным самодовольствием. Ћн  всегда  чрезвычайно
любил, когда его уличали в эгоизме. „а и как не  любить  эгоизма?  ќгоизм  -
начало жизни, ибо эгоизм есть любовь.
     € нет иной любви, кроме эгоизма.
     €бо эгоизм знает сам себЯ ж любит в себе только то, что достойно любви,
что прекрасно.
     ќто назовут  парадоксом,  но  Я  уже  давно  привык  к  моей  репутации
парадоксального  человека,  как  прозвал  менЯ  один   знакомый   мне   юный
столоначальник, подающий блистательные  надежды  и  исполненный  совершенств
столько же, сколько ‹аэрт в описаниЯх Ћсрика. {5}
     - ђассказывай же! - сказал Я ‚италину, - но прежде вели сделать чаю.
     _‚следствие  сего_  мы  прежде  напились  чаю,  т.   е.   удовлетворили
материальным  потребностЯм,  и  потом  уже  решились   "чем-нибудь   высоким
занЯтьсЯ", {6} по выражению •лестакова.
     Џередаю вам без всЯких перемен рассказ ‚италина; может быть,  Я  должен
был  бы  изменить  в  нем  многое  неинтересное  или  длЯ  многих   чересчур
интересное, но.
     ЏредоставлЯю выкидывать самим читателЯм и пересказываю буквально.
 
        II 
                              ђЂ‘‘ЉЂ‡ ‚€’Ђ‹€ЌЂ 
 
     Њне было восемнадцать лет. “ менЯ было еще семейство,  т.  е.  Я  хотел
еще, чтоб оно у менЯ было.
     ‘емейство! ‚ этом слове столько радостей и страданий - страданий всегда
и во всЯком случае... —еловек - свободный житель божьего  мира  -  заперт  в
тесный кружок, прикован исключительно к одной частице  этого  беспредельного
мира, и горе ему,  если  из  своей  тесной  клетки  видит  он  светлую  даль
необозримого небосклона!..
     ’ак или иначе он вырветсЯ всегда из своей клетки и увидит, что  прежнЯЯ
маленькаЯ клетка, вместе с другими  такими  же  заключена  в  другой,  более
просторной, а эта другаЯ еще в третьей, и что едва ли не выбьетсЯ он из сил,
разбиваЯ преграды, пока над его головою  засиЯет  чистое  безоблачное  небо,
усеЯнное светилами, его старшими братьЯми.
     Ќемногие прорываютсЯ в соседство к  светилам.  ЃольшаЯ  часть  разводЯт
гнезда и сами себе строЯт клетки, - и потом еще  удивлЯютсЯ,  как  можно  не
жить в клетках.
     Ђ старшие братьЯ текут спокойно, мерно, в вольной беспредельности  и  с
божественной иронией смотрЯт на бедных тружеников...
     Ќо Я заговорил о том, что у менЯ было семейство длЯ того только,  чтобы
показать тебе, что Я был еще молод, очень молод...
     Ќо, впрочем, был ли Я молод  когда-нибудь?  Њолодость  -  эпоха  жизни,
когда еще девственные инстинкты души жадно пьют наслаждение, не разбираЯ, из
какого источника, а Я?..
     ђебенком двенадцати лет Я жаждал уже жизни, не  видал  в  мире  ничего,
кроме женщины, и ждал жизни, ждал женщины, мой боже... и в длинные бессонные
ночи проходили перед моими  очами  легкие  воздушные  образы,  полузакрытые,
целомудренные, страстные... и голова горела, и сердце билось, как маЯтник, и
уста сохли от жажды, и страстный трепет пробегал по всему существу,  и  руки
стремились уловить воздушные призраки и ловили один воздух... € изнеможенный
тщетными усилиЯми падал Я на свое изголовье.
     € Я ждал тщетно любви и жизни - Я был заперт в моей клетке.
     € Я в пЯтнадцать лет страдал уже пустотою и пресыщением - ибо силы  мои
были истощены жизнию призраков.
     € поневоле мысль о _лишении_, как о долге человека, Явилась тогда  мне,
и всЯ жизнь предстала мне длинной цепью лишений, ибо таково всегда следствие
пресыщениЯ - физического или нравственного. џ  сделалсЯ  мечтателем,  но  не
таким, который ненавидит все, что несогласно с требованиЯми разума, и  гордо
враждует с  предрассудками,  а  мечтателем,  который  принЯл  за  факт  свое
бессилие, принЯл за неизменно необходимое все  несообразности  с  разумом  и
бросил Якорь спасениЯ в безбрежное море сна, пустоты, несуществующего.
     ‚се, что окружало менЯ, все, что душило менЯ,  Я  признавал  за  высшее
себЯ, за ложе Џрокруста, по мерке  которого  Я  должен  был  вытЯгивать  или
обрезывать себЯ. џ страдал, но смиренное страдание казалось мне единственным
уделом человека на земле; мир представал мне  чистилищем,  душа  человека  -
узником, запертым в душной темнице, жизнь - бременем.
     Ѓывали вечера, длинные, зимние вечера, когда пуста и печальна была  моЯ
комната, когда глазам становилсЯ несносен свет нагоравшей свечи, когда  душе
было тЯжело ее одиночество... ’огда беднаЯ душа  просилась  на  волю,  тогда
снова окружали менЯ воздушные призраки с  своими  волшебными,  неизведанными
чарами. Ћ!  эти  призраки  просились  жить  и  сами  звали  к  жизни...  мне
становилось душно... Я роптал...
     Ѓывали ночи...  усталый,  обессиленный  постоЯнным  одиночеством,  Я  с
рыданиЯми бросалсЯ на ложе.  ‹учи  луны,  прорезываЯсь  через  стекла  окон,
падали на менЯ. Ќезаметно, тихо лились они в  грудь  успокоительною  влагою,
уста шептали невольно слова молитвы... Я смирЯлсЯ, Я надеЯлсЯ...
     џ был чужд всем и всему - или, лучше, все видели во мне чуждого.  „икий
и принужденный, Я казалсЯ самым близким мне злым ребенком,  не  способным  к
ласке, не  способным  к  привЯзанности.  ‚  восемнадцать  лет  менЯ  считали
холодным флегматиком, потому что перестали даже считать скрытным.
     € между тем одиночество сделало менЯ точно скрытным и гордым,  хотЯ  ни
Я, ни окружавшие менЯ не были в этом виноваты. …сли б  Я  высказывалсЯ,  мои
слова показались бы  безумным  бредом,  -  но  зато,  никогда  и  ничего  не
высказываЯ, Я привык считать все мною не  высказанное  свЯтыней.  џ  слишком
рано уверилсЯ, что ни одному слову, сказанному мною от сердца, не поверЯт, и
дорожил слишком каждым таким словом, чтобы бросать его на ветер. Љогда  менЯ
заставлЯли делать что-нибудь  противное  моему  внутреннему  чувству,  Я  не
возражал, Я исполнЯл беспрекословно, - но тщетны были бы попытки  искоренить
во мне что-нибудь;  менЯ  беспрестанно  мучили,  но  тем  сильнее  была  моЯ
привЯзанность к оскорблЯемой свЯтыне.
     ’аков Я был ребенком, таков Я был юношею. ‚о мне жили две  души:  одна,
котораЯ рвалась на волю, и другаЯ, котораЯ страдала за нее  и  подчинЯла  ее
страданию. Њожет  быть,  это  было  следствие  равносильности  двух  еще  не
установившихсЯ темпераментов.
     ‚се, что обыкновенно вырываетсЯ наружу, - гнев, радость, печаль, у менЯ
падало вовнутрь, жило внутри и душило менЯ: не  удовлетворенный  ничем,  что
удовлетворЯет других, Я еще не считал себЯ и правым;  Я  мучилсЯ  еще  своим
уродством, Я ждал,  что  придет  еще  что-нибудь  спасающее,  что  мне  есть
примирение.
     Ћ боже! жадно стремилсЯ Я ко всему, чем примирЯютсЯ другие, жадно искал
Я веры в знании и знаниЯ веры.
     Ќо длЯ менЯ был безжизнен остов науки, отвергнувшей  всЯкую  веру  -  и
между тем этот безжизненный остов лишил менЯ последней
     искры веры, последней возможности молитьсЯ... € то, что давал он мне  в
замену беззаветного, детского лепета молитвы, было так  пусто  и  голо,  так
бессвЯзно и отрывочно.
     Ћ боже! Я искал ’ебЯ, искал свЯзующего, а  они  показывали  мне  мир  в
таком страшном, хаотическом распадении!
     “ мертвых книг, у глашатаев истины, признанных глашатаев, у фарисеев  и
книжников спрашивал Я, прав ли ’ы, живущий во мне, страдающий во мне, живешь
ли ’ы, вечно живущий, - а они встречали холодным циническим  удивлением  мой
вопрос, не понимаЯ его, не чувствуЯ в нем нужды.
     Ћни говорили: вот перед тобою предметы, - выбери себе  любой  и  изучай
его, потому что каждый изученный предмет будет тебе хлебом.
     €м нужен был хлеб животный...
     Ќо они жили, они роились кругом менЯ, все эти люди, они  были  способны
жить: жизнь их была мне упреком.
     џ презирал самого себЯ за то,  что  не  мог,  как  они,  привЯзатьсЯ  к
чему-нибудь в общем распадении.
     џ говорил тебе раз о ‚ольдемаре, {7} с которым мы жили как с братом,  Я
говорил тебе о влиЯнии на менЯ этого человека.
     ‚ольдемар был старше менЯ, когда мы сошлись с  ним  впервые;  он  начал
жить слишком рано  внешнею  жизнию,  до  того  рано,  что  вовсе  позабыл  о
существовании иной, внутренней жизни.
     „ругими словами, ‚ольдемар не  верил  в  возможность  лучшего,  другого
чего-нибудь, кроме того, что им было уже прожито, а  всем  прожитым  был  он
пресыщен, все прожитое было ему гадко.
     Ђ между тем он был в полном цвете молодых сил, которые развились в  нем
свободно и широко.
     Ћн был хорош, как муж, но на устах  его  мелькала  иногда  обаЯтельнаЯ,
змеинаЯ улыбка женщины. Њинуты такой улыбки бывали редки, но они  бывали.  €
то не были минуты мечтательности, ибо мечтательность есть ожидание  лучшего.
Ќет!  то  был  странный,  непостижимый,  противоречивый   рассудку   возврат
первоначальных детских снов, розовых сиЯний, какими окружен  божий  мир  длЯ
едва пробудившегосЯ сознаниЯ. ‚ нем была способность усыплЯть свое _Я_ и  во
времЯ сна накидывать на него давно сброшенную оболочку.
     ‚ нем была способность  обманывать  себЯ,  отрекатьсЯ  от  своего  _Я_,
переноситьсЯ в предметы.
     Ћн был художник,  в  полном  смысле  этого  слова:  в  высокой  степени
присутствовала в нем способность творениЯ...
     ’ворениЯ - но не рождениЯ - творениЯ из материалов грубых,  правда,  но
внешних, а не изведениЯ извнутри себЯ порождений собственных.
     Ћн не знал мук рождениЯ идеи.
     ‘ способностию творениЯ в нем росло равнодушие.
     ђавнодушие - ко всему, кроме способности творить, - к божьему миру, как
скоро предметы оного переставали отражатьсЯ в его творческой способности,  к
самому себе, как скоро он переставал быть художником.
     ’ак сознал и так принЯл этот человек свое назначение в жизни...
     ‘траданиЯ улеглись, затихли в нем, хотЯ, разумеетсЯ, не вдруг.
     ќтот человек должен был или убить себЯ, или сделатьсЯ таким,  каким  он
сделалсЯ... ирокие потребности даны были ему судьбою, но,  пущенные  в  ход
слишком рано, они должны были или задушить его своим брожением, или заснуть,
как  засыпают  волны,  образуЯ  ровную  и  гладкую  поверхность,  в  которой
отражаетсЯ светло и Ясно все окружающее.
     Ќо Я говорю тебе, что это сделалось не  скоро,  џ  не  видал  человека,
которого бы так душила тоска, за которого бы Я более боЯлсЯ самоубийства.
     џ любил его с безотчетною, нежною, покорною преданностию  женщины  -  и
теперь даже это один человек в целом свете с которым мне не стыдно  было  бы
предаватьсЯ ребЯческим, женским ласкам. џ боЯлсЯ за него, Я  проводил  часто
ночи у его постели: стараЯсь  чем  бы  то  ни  было  рассеЯть  это  страшное
хаотическое брожение стихий его души. —ем бы то ни было -  без  ограничениЯ.
ќто было смирение, простиравшеесЯ до самоуничтожениЯ, это было  убаюкивание,
простиравшеесЯ до лжи...
     Њожет быть, Я сделал его тем, чем он стал теперь,  ибо  как  за,  Якорь
спасениЯ схватилсЯ Я за художественное влечение его природы, не  думаЯ,  что
вместе с этим развивалось в нем равнодушие.
     џ убеждал его жить не длЯ себЯ, но длЯ своего призваниЯ, как  будто  бы
призвание не бесплодно, когда оно живет на счет жизни, как  будто  бы  нужны
миру слепки с него!
     џ был нЯнькою, любовницей, женщиной длЯ этого человека, и он знал  это:
он терзал менЯ!
     € когда, в замену своей преданности, моЯ мужскаЯ натура требовала такой
же, он убеждал менЯ в небытии моей мужской натуры, моих огненных стремлений,
моих безумных потребностей.
     џ был одинок... Я был чужд всем, ибо знал, что все, кому бы а ни открыл
себЯ, назвали бы менЯ безумцем.
     Ћн не звал менЯ безумцем, он сделал лучше, он поселЯл во мне сомнение в
моем безумии.
     Ћн не говорил мне: "’ы сам не знаешь, чего хочешь!". Ќет! он говорил: -
"’ы ничего не хочешь, ты играешь комедию".
     € между тем таким же смехом, такою  же  ирониею  встречал  он  все  мои
попытки миритьсЯ с требованиЯми мира, с знанием мира, с деЯтельностию  мира.
…му равно не хотелось, чтобы Я подходил под  общий  уровень,  потому  что  в
таком случае Я перестал бы понимать его.
     Ћн смеЯлсЯ цинически над моею жаждой веры, убеждаЯ менЯ, что Я  слишком
умен, чтобы верить во что-нибудь, - и положительно не верил существованию во
мне способности занЯтьсЯ чем-нибудь определенным на свете.  ‚  последнем  он
был прав.
     Ћн любил менЯ потому, что Я был необходим длЯ него;  смеЯсь  над  моими
страданиЯми, он переживал их, как  переживает  зеркало  отражающиесЯ  в  нем
предметы; он любил не менЯ, но мою способность к хандре, к страданию.
     …сть люди, которые думают, что можно мыслить так и жить иначе,  которые
готовы слушать оправдание злодеЯний, пожалуй, и которые первые бросЯт камень
за малейшее уклонение от обыкновенного пути.
     Ћн с спокойной совестью поддерживал во мне мое мышление;  он  в  минуты
злой досады анализировал мне  самого  менЯ  и  доказывал,  что  у  менЯ  нет
привЯзанностей, что у менЯ нет сердца, нет личности.
     Ћ! состоЯние безличности страшно!
     € Я был в этом состоЯнии, был долго, до того долго, что сам начал  было
сомневатьсЯ в существовании у себЯ личности... что привык даже к этой мысли.
     ’огда на менЯ налегла всею тЯжестью невыносимаЯ,  убийственнаЯ  апатиЯ.
„а и как же иначе? џ был так изнурен бесплодной борьбой с тем, что  казалось
мне противным долгу в моей природе, что должен  был  успокаивать  себЯ  хоть
забвением о своем вечном враге,  о  своей  бедной  душе,  о  ее  ненасытимой
жажде...
     Ќо не дано было мне забвение - и не в чем было мне забытьсЯ!.. Ђ Я  все
ждал чуда, все ждал спасениЯ.
     € чудо сбылось.
     „а! то было чудо - то было исполнение ожидаемого, оправдание стремлений
живой души, первый успокоивающий ответ на ее мучительные вопросы...
     Ћтвет - данный небом, но перетолкованный землею!
     џ помню старый, простой, бедный  храм,  {8}  с  почерневшими  образами,
выглЯдывавшими мрачно из старинных серебрЯных окладов, тусклый свет  лампад,
однообразное  пение,  однообразное,  как  стоны  рыданий  человека  о  своем
падении, смиренное, как моление ожидающего... ЊоЯ душа  так  сходна  была  с
этим храмом... как этому старому храму, были ей чужды все иные звуки,  кроме
стонов падениЯ... Љругом стоЯла и молилась толпа; но зачем она стоЯла? о чем
она молилась? Ћна пришла оскорблЯть свЯтыню храма смерти своими молитвами  о
благах жизни, она  пришла  ругатьсЯ  над  падшим  духом  в  его  сокровенное
убежище, где распростерсЯ он у подножиЯ креста, приЯвший  зрак  раба,  оковы
преступника... Њне было тЯжело: мне хотелось взЯть бич и изгнать продающих и
купающих, мне хотелось быть один на один с невидимым духом старого храма.  џ
был один, один, как первый падший, - пока луч упованиЯ не осветил  длЯ  него
креста, на котором заклала себЯ ‚ечнаЯ ‹юбовь!
     Ќо вдали ото всех, хотЯ коленопреклоненнаЯ со всеми, стоЯла женщина.
     Њне не забыть никогда этого  лица,  правильного,  бледного,  озаренного
глазами,  которых  цвет  угадать  было  можно,  только  вглЯдевшись  в   них
пристально, глазами с двойственным светом, то тихим и грустным, как  влажный
взглЯд грешницы, то Ярким и светлым, как взор  кудрЯвого  ребенка,  беспечно
порхающего за мотыльком, - мне никогда не забыть  этих  черт,  неуловимых  в
самой правильности, тонких, прозрачных, подвижных, этой улыбки,  исполненной
лукаво-детского кокетства...
     €  эта  женщина  предстала  мне  кающейсЯ  Њагдалиной,  обнЯвшей  крест
распЯтого “чителЯ.
     Ћна была прекрасна - как мраморное  изваЯние,  -  она  была  прекрасна,
стоЯвшаЯ на коленЯх, как прекрасное создание, падшее перед своим мастером...
Ћна была прекрасна  в  этом  мрачном  и  бедном  храме,  как  лучшаЯ  жертва
греховного мира своему  €скупителю.  Ћна  была  прекрасна,  как  смирение  и
надежда.
     џ также упал на колена, Я также начал молитьсЯ. џ также  смирилсЯ,  ибо
поверил в красоту и счастие. Ќо когда она встала  потом,  когда,  величаваЯ,
как царица, легкаЯ, как воздушнаЯ тень, проходила она сквозь толпу, и  когда
за нею нессЯ шопот порицаниЯ, шипение клеветы - Я гордо поднЯл  голову...  џ
поклонилсЯ в ней оклеветанному и падшему, Я был равен с нею, -  Я  один  мог
подать ей руку.
     € всЯ жизнь моЯ стала ожиданием поЯвлений этой женщины, и после каждого
поЯвлениЯ Я был счастлив лихорадочным воспоминанием об этом поЯвлении.
     Џо целым днЯм лежал  Я  в  забытьи,  припоминаЯ  ее  черты,  ее  легкую
походку, слыша волшебные звуки ее голоса. Ћбраз ее был неуловим длЯ менЯ:  с
каждой новой встречею Я падал в прах перед  этим  образом  -  и  возвращалсЯ
успокоенный, блаженный вполне, уносЯ с собою еще новую, прежде не замеченную
черту.
     џ таЯл и  был  счастлив  тем,  что  Я  таЯл,  всЯ  жизнь  ЯвлЯлась  мне
горением... ‘ нею замолк мой ропот  на  одиночество,  на  бесплодность  моей
жизни. Љ чему мне был тогда мир? кругом менЯ роилсЯ мир призраков, Я  утопал
в блаженстве созерцаниЯ, Я уничтожалсЯ, Я истощалсЯ  в  этом  блаженстве,  и
истощение сил казалось мне единственным их назначением.
     џ помню утро... светлое, весеннее  утро,  голоса  первых  жаворонков  в
свежем и легком воздухе, - помню встречу с нею, всегда одинаково прекрасною,
всегда величавою  и  стройною,  помню  опалЯющий  взглЯд,  упавший  на  менЯ
случайно   и   снова   опущенный   в   землю,   помню   младенчески   Ясное,
беззаботно-довольное чувство, владевшее мною в это утро... чувство  свободы,
чувство любви, чувство жизни без завтра.
     џ помню ночи, долгие, теплые летние ночи под заветными окнами простого,
смиренного домика, трепет ожиданиЯ, лихорадочную дрожь страсти  и  безумный,
неистовый восторг при поЯвлении  прозрачного  профилЯ,  оттененного  черными
локонами, освещенного голубыми глазами сиЯющими, но равнодушными, как сиЯние
дальних звезд.
     џ помню  зимние  вечера  в  душной  комнате,  с  нагоревшей  свечою,  с
однообразным треском мороза на крыше,  с  напрЯжением  создать  перед  собою
неуловимый, ускользающий образ, с блаженною тоскою страсти, с молодою жаждою
счастиЯ, любви, жизни, с  детской  доверчивостью  к  картам,  раскладываемым
старою нЯнькою.
     Ћ, да! Я долго был  мечтателем,  Я  долго  истощал  силы  в  бесплодных
страданиЯх - Я долго жил в мире призраков, Я бы, может быть, стал равнодушен
ко всему божьему миру, ежели бы случайное столкновение с ним не разбудило во
мне дремавшего сочувствиЯ.
     „а будет благословенно Џровидение, которое не дало мне  успокоениЯ,  да
будет благословенна  жизнь,  да  будет  благословенно  страдание!..  ‚италин
замолчал.
     - ‚се? - спросил Я его не без удивлениЯ, - а где же ЋфелиЯ?
     - Џрости мне, пожалуйста, мой лирический бред, - сказал он улыбаЯсь,  -
Я и забыл, что тебе нужны всегда факты.
     - ‡амечу в скобках, мой любезнейший,  один  из  твоих  недостатков:  ты
никогда не говоришь о том, о чем обещаешь говорить. ‚ твоих рассказах нет ни
начала, ни конца...
     - Ќи морали, - добавил ‚италин. - ‘оветую тебе так и назвать  их,  если
вздумаешь когда-нибудь передавать другим; но Я и  забыл  действительно,  что
обещалсЯ говорить тебе об одной женщине, которую Я звал Ћфелией.
     ‚италин достал из стола старую, запыленную свЯзку бумаг и подал ее мне,
сказавши:
     - —итай.
     џ читал, - Ђрсений ушел в сад.
 
        III 
                             „Ќ…‚Ќ€Љ Њ…—’Ђ’…‹џ 
 
                                                               Ђвг<уста> 23. 
 
     џ ходил вчера долго по пустым улицам:  было  сыро,  холодно,  мрачно...
вместо звезд тускло светились фонари. Њне было тЯжело... —то это было такое?
Ќасмешка судьбы, вырвавшей менЯ на минуту из моей пошлой, из  моей  страшной
жизни, длЯ того, чтобы показать мне ее во всей  отвратительной  наготе,  или
призыв к иному, лучшему бытию?
     …е нет... этой мыслью отравлено все теперь мое существование, ее нет  -
и мне не о чем думать, и мне не в чем  забытьсЯ...  €  опЯть  оставлен  Я  в
добычу тЯжелым, мучительным вопросам... и опЯть Я не могу молитьсЯ.
     €, однако, третьего днЯ ночь была такаЯ светлаЯ и холоднаЯ,  лучи  луны
озарЯли преддверие храма: Я был на коленах, Я молилсЯ... ЊолилсЯ...  „а!  но
мне приходит теперь часто в голову страшнаЯ мысль,  что  нельзЯ  жить  вечно
такой молитвой: Я называю эту мысль страшною, потому что она влечет к  делу,
к жизни - а что, Я буду  делать?..  €ногда  мне  кажетсЯ,  что  Я  вовсе  не
способен жить. €ли Я не способен только  жить  так,  как  живут  другие?  Ќо
опЯть, неужели один Я - прав?..
     џ падал под бременем обЯзанностей, легких длЯ других,  невыносимых  длЯ
менЯ, - Я падал, Я презирал себЯ - и ’ы спас менЯ, вечный  боже!  -  ’ы  так
успокоительно озарил менЯ ’воими лучами - лучами красоты - и когда Я упал  в
прахе, Я так глубоко понЯл сердцем, что прекрасное живо  и  действенно...  џ
считал себЯ отверженником. - ’ы ЯвилсЯ мне. ’ы излил на менЯ любовь свою, ’ы
ввел менЯ в семью человечества...
     Ѓоже, боже! Љогда храм наполнЯлсЯ хвалою ’воего имени,  когда  братским
лобзанием сливались в нем разрозненные люди в великий праздник примирениЯ, -
Я не был более отверженником, между мною и  людьми  было  существо,  которое
любил Я, - и со всеми сливалсЯ Я любовью.
     ‹юбви моей нет - и Я снова чужд всем, и снова жизнь  всех  кажетсЯ  мне
так мелочна, так пуста, так лишена света, но Я уже не презираю себЯ,  Я  уже
искуплен ’воею любовию, о мой ‘паситель!
     Ћ любовь моей души, о моЯ …лена - моЯ в царстве  божьей  мысли,  Я  жду
тебЯ, как прежде, у колонн старого храма, жду с тем  же  смирением,  так  же
готовый упасть во прах...
     Ќо перед ’обою, о боже, а не перед миром!
 
                                                                 ‘ентЯбрЯ 1. 
 
     ’Яжело, страшно тЯжело. ‡ачем хотЯт отнЯть у  менЯ  все,  чем  живу  к,
зачем хотЯт отнЯть у менЯ моего ‘пасителЯ,  зачем  хотЯт  низвести  в  чреду
обыкновенной, пошлой жизни проЯвлениЯ божественной любви?
     ‚ольдемар!.. сжальсЯ  надо  мною,  сжальсЯ  над  благороднейшею  частию
самого себЯ, - ты не можешь не верить в страдание по лучшем,  по  утраченном
бытии.
     Ќо если б даже Я обманывал себЯ - ведь этот обман  спасает  менЯ,  ведь
этот обман - чаша утолениЯ невыносимо палЯщей жажды...
     Љ чему убеждать менЯ, что мои верованиЯ носЯт в себе семена разрушениЯ,
что они не похожи нисколько ни на одно из признанных... џ забывалсЯ,  Я  был
блажен Я был - спасен!
     „ушно, душно.
     џ не хотел бы раздвигать границы моего чувства, Я не хотел бы  поЯснЯть
себе моего чувства - а менЯ мучат насмешливым неверием,  а  менЯ  заставлЯют
идти вперед... € что-то мрачное присоединЯетсЯ к моим светлым призракам,  и,
кажетсЯ, с каждым шагом вперед путь становитсЯ мрачнее и мрачнее.
     €бо нет мира между богом и ‚елиаром.
     € Я ли устрашусь ’воего пути, Я - спасенный ’обою... џ  созерцал  €зиду
без  покрова:  Я  стоЯл  на  той  неизмеримой  высоте,  с  которой   знание,
искусство... жизнь, наконец, кажутсЯ облаками, скрывающими  чело  горы...  Я
зрел тебЯ, Љрест любви и страданиЯ, знамение разъЯтого Љосмоса....
     Ћ! как олень жаждет на источники водные -  сице  возжажда  душа  моЯ  к
’ебе, боже! {9}
     Њеч и разделение принес ’ы, божественный, - дай же мне  силы  возлюбить
меч и разделение.
     ‘о стонами и рыданиЯми лежал Я сегоднЯ  во  прахе  перед  ликами  ’воих
избранных, со стонами  и  рыданиЯми  о  самом  себе,  о  своем  нравственном
бессилии.
     …ще одну каплю любви, о мой боже, еще одно  Явление  ’воей  благости...
Џодкрепи менЯ, спаси менЯ!
 
                                                                 ‘ентЯбрЯ 3. 
 
     Ђ Я еще молод... душа так жадно проситсЯ жить, при взглЯде ли  женщины,
при тихом ли лепете девственных уст, при мечтательных ли звуках музыки,  под
которые несутсЯ легкие пары... ’огда мне кажетсЯ, что Я опередил свою жизнь,
что Я убил свою  жизнь,  тогда  мне  так  же  хочетсЯ  нестись  в  блаженном
самозабвении, тогда эти звуки развивают передо мною  целые  рЯды  призраков,
воздушных, девственных, страстных:  да,  да!  Я  мог  бы  так  же,  веселый,
свободный, беспечный, нестись, обнЯвши гибкий стан женщины, так же пылать от
прикосновениЯ к щекам моим каштановых локонов, чувствовать такой  же  трепет
сердца, как все другие; длЯ менЯ так же, может быть, назначены были  судьбою
и  тихие  пожатиЯ  рук,  и  кроткие  голубые  взглЯды,  полные   бесконечной
преданности, и условленные встречи, и счастие взаимной тайны,  тайны  любви,
тайны ребЯчеств, тайны блаженства... џ так же, как и другие, и  теперь  даже
способен забытьсЯ в чаду безумной веселости... „а, Я  это  чувствую,  Я  это
знаю - Я испытал это вчера; Я,  дикий  и  флегматический,  -  способен  быть
ловким и гибким, способен говорить без умолку...
     ‘транно! сам не понимаю, что было со  мною  вчера,  что  оживило  менЯ:
думаю, влиЯние молодости этой девочки, которую Я так привык  звать  сестрой,
на которую Я не обращал никогда вниманиЯ. ‚чера Я как будто в первый раз  ее
видел - хотЯ мы росли вместе, хотЯ не далее, как за неделю, Я  с  нею  сидел
целый вечер, и она не была длЯ менЯ даже  женщиной.  Ќо  вчера,  в  день  ее
именин, она, казалось, вдруг выросла, вдруг приобрела все дары женщины  -  и
огненный румЯнец, и искусство одеватьсЯ, и даже - что особенно менЯ поразило
- грациозность  манер...  „авно  ли  еще  мне  были  несносны  и  смешны  ее
претензии, ее нижегородско-французские фразы, ее ложь  на  каждом  шагу,  ее
желание быть выше своего состоЯниЯ...
     —ем же она виновата, беднаЯ девочка?..  Њать  ходит  сама  на  рынок  и
бранитсЯ,  как  кухарка,  отец  пьЯн  с  утра  до  вечера,  а  она  -  учена
по-французски,  а  ей  с  ребЯчества  набили  голову   -   _воспитанием_   и
_танцами_... Џока в ней не было ничего, кроме воспитаниЯ и  танцев,  до  тех
пор она была, pour dire le  mot  propre,  {говорЯ  откровенно  (франц.).}  -
отвратительна...
     Ќо пришла ее минута, минута жажды воздуха и жизни, та  минута  женщины,
когда почка мгновенно раскрываетсЯ цветком, хризалида вспархивает  бабочкою,
{10} - пришла эта минута, и чудно легли пышные белокурые  локоны  на  нежный
прозрачный лик ее, и жажда любви пробилась на бледные ланиты  Ярким  заревом
румЯнца, и резкий, несносный, детский голос заменилсЯ тихою речью, и быстрые
голубые глаза подернулись влагою, и чувство стыда, чувство сознаниЯ, чувство
разделениЯ добра и зла  -  сжало  в  границах  порывы,  и  не  могло  только
остановить соблазнительных колыханий  груди  да  по  временам  вырывающегосЯ
звонкого, но тихого, как серебрЯный колокольчик, ребЯческого смеха...
     ЃеднаЯ девочка!.. ’ак искренно пил Я за  ее  счастие  бокал  настоЯ  из
белого вина с французской водкой, подаваемого под видом шампанского... да! Я
желал ей счастиЯ, - Я сказал ей, что желаю ей  счастиЯ...  что  желаю  ей...
любви, прибавил Я так тихо, что только она одна могла это слышать.
     Ћна вспыхнула, она опустила глаза в землю,  и  опустила  стыдливо,  как
девушка, страстно, как женщина, лукаво, как ребенок.
     - ‡автра мы  увидимсЯ  с  вами,  братец?..  -  прошептала  она  мне  на
прощанье.
     џ отвечал утвердительно, - и  точно  отправлЯюсь  нынче  с  отцом  и  с
‚ольдемаром на одну свадьбу, где она должна быть.
 
                                                                 ‘ентЯбрЯ 4. 
 
     ‹учи жизни, лучи молодости исходЯт от этой девочки; Я опЯть был  весел,
Я  опЯть  предавалсЯ  безумному  веселью,  веселью   беспритЯзательному,   с
забвением о гнусной  натЯнутости  всего  этого  овоскресенившегосЯ  люда,  с
забвением о сальных свечах пополам с восковыми... с забвением о самом  себе,
о своей любви, обо всем, обо всем...
     Ћна вошла  так  хороша,  так  отделена  от  всего  этого  натЯнутого  и
перетЯнутого мирка, так молода, так проста в каждом  своем  движении.  Љаким
чутьем понЯла она, что простота и изЯщество - одно и тоже? - кто сказал  ей,
что ее природа одна из избранных женских природ?..
     Ћна бросила мне так резво и вместе кокетливо свой голубой  шарф,  когда
встала за невестой...
     џ один ходил с нею, Я пользовалсЯ моими  правами  брата  в  пЯтнадцатом
колене, пользовалсЯ своим беспритЯзательным положением в  отношении  к  ней,
клал руку на ее стул, сидЯ с нею, и она так близко наклонЯлась ко  мне,  что
несколько раз Я чувствовал прикосновение ее локонов... ЊенЯ  самого  озарЯло
ее сиЯние, Я был весел, Я был доволен собою. Њне было хорошо оттого, что  во
всем этом кружке - она чужда всем, кроме менЯ, - что  она  улыбаетсЯ  только
мне, что ее глаза смотрЯт прЯмо и Ясно только в мои глаза; мне  было  хорошо
оттого даже, что ее отец смотрит на менЯ, как на  родственника,  которому  в
состоЯнии поручить, пожалуй, одному, отвезти свою  дочь  домой  в  карете...
ѓлупо и смешно - а Я рад бы был, если б кто-нибудь сказал о ней замечание, к
которому бы Я мог придратьсЯ... џ был молод до  того,  что  чувствовал  себЯ
способным дратьсЯ за нее на дуэли.
     џ был рад даже тому, что ‚ольдемар  поехал  только  длЯ  менЯ,  что  он
бесилсЯ на непорЯдочность, что он  хандрил  и  не  замечал  ореолы,  котораЯ
окружала эту девочку.
     - ‚от, скоро, может быть, мне придетсЯ быть шафером, - сказал Я отцу.
     € мне стало грустно, мне стало больно - но за нее ли только, за  ее  ли
будущее?..
     ‘егоднЯ со мной такое сладко-болезненное состоЯние, что мне не  хочетсЯ
оторватьсЯ от вчера, от воспоминаний о вчера, от моего дневника...
     Њне как-то неловко, как-то стыдно даже, и между тем в этой  неловкости,
в этом стыде так много счастиЯ! ‚черашнее впечатление  еще  лежит  на  всем,
лежит так, что нет сил возвратитьсЯ к прежнему взглЯду на жизнь.
 
                                                                 ‘ентЯбрЯ 5. 
 
     ‚печатление неизгладимо, но оно тЯготеет надо мною, оно давит менЯ, оно
обратилось во что-то глубоко-грустное, болезненно-печальное.
     џ взглЯнул нынче на себЯ... †елтый, почти зеленый, худой...
     - ‘ледствиЯ безалаберной  нравственной  жизни!  -  заметил  сзади  менЯ
‚ольдемар. ‚ его насмешке пробилось, однако, невольно сожаление  и  участие.
Ѓедный! он также страдает...
     € отдадут ее  какому-нибудь  Љарпу  Љирилычу  -  гладко  обстриженному,
облизанному, глупому, нравственному...
     Ѓедное дитЯ мое, беднаЯ ЋфелиЯ... „а!  ЋфелиЯ...  Ќевольно  приходит  в
голову при взглЯде на нее это имЯ, и не мне одному.
     ‚ольдемар старалсЯ менЯ уверить, что все  это  вздор,  что  в  ней  нет
ничего особенного.
     џ давно не молилсЯ...
     Ћ, моЯ …лена, спаси менЯ, спаси менЯ!
 
                                                                 ‘ентЯбрЯ 7. 
 
     “дивлЯюсь  верности  своих  предчувствий:  нынче  прих