сЯ  замечаниЯ,
относЯщиесЯ к истории литературы, но не бросающие никакого света на  понЯтие
условной и истинной нравственности. Џрочитав статью в 23 страницы,  читатель
убеждаетсЯ  в  том,   что   г.   ѓригорьев   протестует   против   "условной
нравственности", но самое понЯтие  "условнаЯ  нравственность"  остаетсЯ  длЯ
него так же мало определенным, как, например,  выражениЯ  того  же  критика:
"литые формы" Љарамзина ("‚ремЯ", 1861, март)  или  "казовые  концы"  нашего
общества ("‘веточ", 1861, апрель). {20} ‡аЯвить в себе присутствие того  или
другого убеждениЯ не трудно; тот факт, что  вы  прогрессист  или  обскурант,
касаетсЯ только вас самих и ваших ближайших знакомых; публика не нуждаетсЯ в
вашем голословном исповедании веры; оно ни длЯ кого не поучительно и,  может
быть, даже не интересно; но если вы дадите себе труд развить отдельные мысли
вашего миросозерцаниЯ, если вы покажете их приложение  к  делу  в  различных
столкновениЯх с жизнью, тогда публика  увидит  степень  самостоЯтельности  и
искренности  ваших  убеждений,  степень  их   жизненности   и   практической
применимости; она увидит, что можно задуматьсЯ над выраженными вами  идеЯми,
и, может быть, скажет вам спасибо за то, что вы дали  ей  повод  к  тем  или
другим размышлениЯм. …сть  множество  истин  простых  и  понЯтных,  которые,
однако, не совсем легко  применить,  даже  в  теоретическом  рассуждении,  к
отдельным случаЯм жизни. "“важайте в себе и в других человеческую личность",
- что может быть проще  этого  правила;  вероЯтно,  не  найдетсЯ  ни  одного
человека в мире, который решилсЯ бы спорить против этой мысли, выраженной  в
догматической   форме;   вероЯтно,   никто   не   найдет   этого   изречениЯ
безнравственным; а между тем посмотрите вокруг себЯ - вы встретите на каждом
шагу  противоречиЯ  этому  простому  правилу  практической   нравственности;
заглЯните в историю человечества,  и  вы  убедитесь  в  том,  что  оно  даже
теоретически не уЯснило  себе  этой  идеи;  религиозные  войны,  утопические
теории, реформы с высоты административного  величиЯ  или  отвлеченной  мысли
доказывают Ясно, что необходимость уважать человеческую'  личность  не  была
сознана во всем своем объеме  ни  мыслителЯми,  от  Џлатона  до  ѓегелЯ,  ни
практическими деЯтелЯми, от Љира Џерсидского до Ќаполеона  III.  {21}  Њожно
сказать решительно, что приложение принципа к  делу  гораздо  важнее  самого
принципа; под одним знаменем могут стоЯть люди самых несходных характеров  и
даже  до  некоторой  степени  разноречивых  убеждений.  ‚ероЯтно,   "ђусский
вестник"  не  решитсЯ  выставить  на  своем  знамени  цитату  из  „омостроЯ;
вероЯтно, он скажет смело, что ратует за прогресс и за свободу  человеческой
мысли и личности, а между тем он с ожесточением восстает против  тех  людей,
которые выразили свое неудовольствие  по  поводу  статьи  ЉамнЯ  ‚иногорова,
называет их стаею, спущенною г. Њихайловым, а всю историю  протеста  клеймит
именем возмутительного гама на площадЯх русской литературы. ‘поры  возникают
в наше времЯ не столько за принцип, сколько за  отдельные  частности  в  его
приложении к делу; в основном принципе все порЯдочные люди более  или  менее
согласны между собою; кто не сходитсЯ с нами в основании, с тем  мы  считаем
всЯкий спор совершенно бесполезным; вероЯтно, ни один порЯдочный  журнал  не
вступит в полемику с "„омашнею беседою"  {22}  и  не  откликнетсЯ  ни  одним
словом на кривлЯниЯ г. Ђскоченского. €з всего  этого  следует,  что  критика
будет тем живее  и  плодотворнее  длЯ  общества,  чем  меньше  будет  в  ней
отвлеченности  и  общих  взглЯдов,  чем  неуклоннее  она  будет  следить  за
движением жизни и чем внимательнее будет обсуживать отдельные ЯвлениЯ  науки
и искусства, даже отдельные случаи вседневной жизни.
     Џомилуйте, вы низводите  критику  на  степень  городской  сплетницы,  -
скажут с ужасом те литераторы, которые прежде всего гонЯтсЯ за  серьезностью
направлениЯ и за величием и строгостью идеи. - ѓоспода, -  отвечу  Я,  -  не
будем  обманывать  самих  себЯ:  ведь  мы  должны   писать   длЯ   общества,
следовательно, должны  заниматьсЯ  тем,  что  всем  доступно  и  всем  может
принести  пользу.  Љакой-нибудь  общественный  скандал   в   данную   минуту
интересует публику гораздо больше, нежели решение вопроса о том,  существуют
ли у нас западники и славЯнофилы; по поводу этого общественного скандала  вы
можете развить несколько светлых идей и заронить в ваших читателей кое-какие
задатки развитиЯ и движениЯ вперед. ‘прашиваетсЯ, по какому же побуждению вы
не воспользуетесь этим случаем? - Џотому, - скажете вы,  -  что  не  желаете
уронить достоинства идеи, не желаете вмешатьсЯ в толпу крикунов и свистунов,
etc.,  etc.  {23}  —то  за  щепетильность,  что  за  брезгливость,  что   за
фешенебельное и в то же  времЯ  педантическое  презрение  к  тем  интересам,
которые волнуют  окружающих  вас  людей!  Љак  критик,  вы  должны  помогать
общественному самосознанию  и  не  оставатьсЯ  сложа  руки,  когда  общество
рискует ошибитьсЯ или когда ЯвлЯетсЯ  возможность  высказать  ему  несколько
истин. Ћлимпийское спокойствие может быть очень уместно в  ученом  собрании,
но оно никуда не годитсЯ на страницах журнала, служащего  молодому,  еще  не
перебродившему обществу. …сли ваш утонченный слух не терпит  резких  звуков,
откажитесь от критической деЯтельности, приводЯщей вас в  соприкосновение  с
живым и безалаберным миром людей; плохой тот  медик,  который  бледнеет  при
виде крови и падает в  обморок,  когда  нужно  перевЯзывать  рану  больного;
плохой тот критик, который не в состоЯнии вынести шума  житейских  толков  и
потому может познакомитьсЯ с жизнью только  по  книгам,  написанным  высоким
слогом и проникнутым олимпийским спокойствием. Ќо, извините, между медиком и
критиком большаЯ разница. Њедик не виноват в том, что у него слабы нервы; он
боретсЯ с собою и не может победить себЯ; что же  касаетсЯ  до  щепетильного
критика, то он, очевидно,  напускает  на  себЯ  дурь  и  даже  любуетсЯ  тем
величавым презрением, с которым он относитсЯ к суетЯщейсЯ  мелюзге.  "‚ремЯ"
говорило о литературных генералах; {24} помилуйте, да у нас есть  не  только
литературные генералы, а просто литературные богдыханы, которые сердЯтсЯ  за
всЯкое громкое слово и пушат нас, как мальчишек, за отсутствие серьезности и
за то, что мы смеем беспокоить  их  барские  уши  и  нарушать  их  величавую
полудремоту. Џопробуйте написать резкую критическую  статью:  "Ћтечественные
записки" сейчас обвинЯт вас в  гарцевании,  в  срамословии  и  скверномыслии
(sic!), а "ђусский вестник" крикнет из Њосквы: "Њолчать, мальчишки, {25}  не
смейте рассуждать, когда Я говорю!"
     ‚се это было бы почти грустно, если бы не было в высшей степени смешно.

        VII 

     ‘тремление  к  серьезности,  господство  теорий,  переходЯщих  порою  в
рутину,  отвлеченность  и  вследствие  этого  безжизненность  содержаниЯ   и
неЯсность внешней формы составлЯют неотъемлемое достоЯние нашей  современной
критики. Ћна гордитсЯ этими свойствами и держит в запасе несколько  казенных
фраз, которыми эти слабости и недостатки возводЯтсЯ  в  высшие  достоинства;
отворачиватьсЯ от Явлений действительности значит служить  вечным  интересам
мысли; туманные отвлеченности называютсЯ философиею; даже самый осЯзательный
недостаток - неЯсность формы - не  встретил  себе  до  сих  пор  определенно
выраженного протеста в печати. ‘ловом, средневековаЯ схоластика и египетскаЯ
символистика живут в нашей периодической литературе, несмотрЯ на изобретение
ѓутенберга, которое, как мы знаем по самым  элементарным  учебникам,  должно
было разбить замкнутость ученого сословиЯ и сделать науку достоЯнием  массы.
‘холастика оправдываетсЯ условиЯми своего времени;  египетскаЯ  символистика
вытекла  из  религии  и   поддерживалась   народным   характером,   любившим
таинственность и мистический мрак; но в наше времЯ схоластическое отчуждение
от  жизни  и  символическаЯ  загадочность  выражениЯ  составлЯют   печальный
анахронизм. Џопытки  некоторых  критиков  построить  эстетическую  теорию  и
уЯснить вечные законы изЯщного решительно не удались, и  не  удались  именно
потому, что наш  век  уже  не  ловитсЯ  на  теории  и  не  повинуетсЯ  слепо
вымышленным законам. Џрошли те времена, когда Ѓуало  и  Ѓатте,  законодатели
ложного классицизма,  могли  произвольно  обрезывать  область  творчества  и
выбрасывать из нее все низкое (т. е. невысокое) и пошлое (т. е.  обыденное).
“ нас в журнальной критике был момент, когда теориЯ сразилась  е  интересами
жизни и употребила все усилиЯ, чтобы поворотить движение  мысли  туда,  куда
требовалось, согласно с буквою эстетического  закона;  схватка,  происшедшаЯ
между теоретиками и практиками, была жаркаЯ, и, как того следовало  ожидать,
теоретики не остановили течениЯ жизни и отошли в сторону,  пожимаЯ  плечами.
„ело шло об обличительной литературе. Ќадо  было  решить,  законное  ли  оно
Явление или нет.  ‘обственно  говорЯ,  в  решении  этого  вопроса  никто  не
нуждалсЯ;  публика  с  наслаждением  читала  "ѓубернские  очерки"   ™едрина,
нисколько не заботЯсь о том, осудит  или  оправдает  его  наша  критика;  но
рьЯные систематики, любЯщие систему длЯ системы,  не  могли  быть  спокойны,
пока не нашли той категории, в  которую  можно  было  включить  произведениЯ
нового беллетриста. ќти систематики восстали против обличительной литературы
и с фанатическим жаром  вступились  за  отвлеченное  понЯтие  искусства.  ѓ,
Ђхшарумов поместил даже в "Ћтечественных  записках"  1858  года  статью  под
громким заглавием: "Џорабощение искусства". {26} ‘ловом,  господа  теоретики
так горЯчо вступились за  отвлеченное  понЯтие,  как  вступаютсЯ  только  за
живого человека, когда ему наносЯт тЯжелое  оскорбление.  ‘лушаЯ  их,  можно
было подумать, что не повести и романы пишутсЯ длЯ того, чтобы удовлетворить
творческому стремлению авторов и доставить публике эстетическое наслаждение,
а наоборот - писатели и публика существуют: первые длЯ того, чтобы писать, а
последние длЯ того, чтобы читать художественные произведениЯ. ’еориЯ  здесь,
как и везде, посЯгала на свободу писателей и читателей; здесь, как и  везде,
она обнаруживала крайнюю близорукость и крайнее незнание жизни.  Ћна  хотела
переделать жизнь по-своему и подчинить своим приговорам творчество художника
и вкус ценителЯ. Ћна не понЯла того, что протест был  насущною  потребностью
русского общества в  лице  наиболее  развитых  его  представителей;  она  не
захотела вникнуть  в  то,  что  протест  мог  выразитьсЯ  только  в  изЯщной
словесности и что на этом основании наши протестанты с жадностью  ухватились
за эту форму. Љритика отстала от общества и от изЯщной словесности и, толкуЯ
об истории, сама забыла приложить историческую оценку к невиданному Явлению.
Ћна заговорила об абсолютных законах творчества и не  сообразила  того,  что
абсолютной красоты нет  и  что  вообще  понЯтие  красоты  лежит  в  личности
ценителЯ, а не в самом предмете. —то на мои глаза прекрасно, то вам может не
нравитьсЯ; что приходилось по вкусу нашим отцам, то может  наводить  на  нас
сон  и  дремоту.  ЌегритЯнка,  котораЯ  своему  соотечественнику   покажетсЯ
воплощением красоты, наверное не понравитсЯ европейцу. Љрасота  чувствуетсЯ,
а  не  мерЯетсЯ  аршином;  требовать,  чтобы   художественное   произведение
приводило зрителей или слушателей в одинаковое  настроение,  значит  желать,
чтобы у всех этих господ равномерно билсЯ пульс, а сделать это очень трудно;
нам известно из истории, что Љарл V, во времЯ своего пребываниЯ в  монастыре
св. ћста, {27} при всех усилиЯх не успел привести к равномерному  ходу  двух
стенных часов. —еловеческий организм будет посложнее стенных часов;  к  тому
же  он  образуетсЯ  и  развиваетсЯ  помимо  нашей  воли;  из  этого  следует
заключение, что законодатели-эстетики напрасно стараютсЯ добратьсЯ до  таких
законов, которые на практике признало бы все человечество. ‚ы  можете  рЯдом
силлогизмов доказать мне, что такое-то произведение художественно,  но  если
это произведение не подействовало на мою  нервную  систему,  то,  прочитавши
вашу рецензию, Я останусь к нему так же холоден, как и прежде. - …сли,  стоЯ
перед картиною, вы предварительно отдаете себе отчет в правильности рисунка,
в  верности  выражениЯ  и  в  живости  колорита,  а  уже   потом   начинаете
наслаждатьсЯ общим впечатлением, то это доказывает, что  картина  писана  не
художником, а трудолюбивым и ученым техником, или что вы, ценитель, до такой
степени пропитаны теоретическими знаниЯми, что научный элемент задушил в вас
живое чувство и непосредственную  восприимчивость  к  Явлению  красоты.  ќто
значит, что вы заучились и что ваши  мыслительные  силы  развились  в  ущерб
остальным  отправлениЯм  вашего  организма.  Њы,  обыкновенные  люди,   идем
обратным путем, от синтеза к анализу, т. е. сначала чувствуем впечатление, а
потом отдаем себе отчет в причинах этого впечатлениЯ. …сли Я не почувствовал
красоты, то не стану справлЯтьсЯ с мнением знатоков, а подожду, пока большее
количество жизненного опыта не даст мне средств  самостоЯтельно  насладитьсЯ
данным произведением или пока тот же жизненный опыт не покажет  мне,  что  Я
был прав перед собственною  личностью,  пройдЯ  совершенно  равнодушно  мимо
этого произведениЯ.
     ‹ичное впечатление, и только  личное  впечатление  может  быть  мерилом
красоты.  Џусть  всЯкий  критик  передает  нам  только  то,  как   на   него
подействовало то или другое поэтическое произведение; пусть он дает  публике
отчет в своем личном впечатлении, и тогда каждаЯ  критическаЯ  статьЯ  будет
так же искренна и жива, как лирическое стихотворение истинного поэта;  тогда
рецензиЯ будет  создаватьсЯ,  вытекать  из  души  критика,  а  не  строитьсЯ
механически, как строитсЯ она теперь. ’огда критика будет делом  таланта,  и
бездарность не будет в состоЯнии укрытьсЯ за чужую теорию, превратно понЯтую
и превратно передаваемую. ќто, конечно,  pia  desideria.  {Ѓлагие  пожеланиЯ
(лат.). - ђед.} Ѓездарность никогда не откажетсЯ от критической деЯтельности
уже потому,  что  не  сознает  себЯ  бездарностью.  Ѓездарность  никогда  не
откажетсЯ от теории потому, что ей необходим  критериум,  на  котором  можно
было бы строить свои приговоры, необходима надежнаЯ стена, к  которой  можно
было бы прислонитьсЯ. ‚едь высказываетсЯ же в нашей  журналистике  мнение  о
том,   что    литература    наша    _страдает_    отсутствием    авторитетов
("Ћтеч<ественные> зап<иски>", 1861, февраль, "ђус<скаЯ> лит<ература>",  стр.
76), {28} точно будто вера в авторитет или в теорию  составлЯет  необходимое
условие  жизни.  …сли  такое  мнение  до  сих  пор  высказываетсЯ   даже   в
догматической форме, то, очевидно, оно будет жить очень  долго,  может  быть
даже никогда не умрет, потому что, вероЯтно, не переведутсЯ в обществе такие
люди, которые по вЯлости и робости мысли не решаютсЯ стать на  свои  ноги  и
постоЯнно напрашиваютсЯ к кому-нибудь под умственную  опеку.  ’ем  не  менее
было бы очень хорошо, если бы вера в необходимость теории была  подорвана  в
массе читающего общества.  ‘трого  проведеннаЯ  теориЯ  непременно  ведет  к
стеснению личности, а верить в необходимость стеснениЯ  значит  смотреть  на
весь мир глазами аскета и истЯзать самого себЯ из любви к искусству.
     ‚ вопросе об обличительной литературе теориЯ эстетики выказала всю свою
несостоЯтельность. „ело было так просто, что возвести  его  в  теоретический
вопрос и толковать о нем больше трех лет могли  только  метафизик  •емницера
{29} да наша заучившаЯсЯ критика. „ело состоЯло в том, что в журналах  рЯдом
с некоторыми замечательными очерками ™едрина стали поЯвлЯтьсЯ посредственные
рассказы  и  сцены  с  обличительными  стремленьицами  и  с   худо   скрытою
нравоучительною целью. Џосредственные беллетристические  произведениЯ  ни  в
какой литературе не составлЯют редкости, а у нас ими хоть пруд пруди; каждый
журнал ежемесЯчно вносит на алтарь отечества свою посильную лепту, в течение
года возникает от 60 до 80 повестей, и, конечно, в  этом  числе  по  крайней
мере  9/10  никуда  не  годЯтсЯ.  ‹итературные   посредственности   обладают
обыкновенно значительною гибкостью, потому что они делают, а не творЯт  свои
произведениЯ. “видЯ успех щедринских  рассказов,  эти  господа  пустились  в
подражание, и можно сказать положительно, что они хорошо сделали. €х повести
не могли иметь художественного значениЯ ни в каком случае; когда они взЯлись
за  обличение,  их  очерки  получили  житейский  интерес.  Џушкин  в   своем
стихотворении "Џоэт и чернь" спрашивает:

                        †рецы ль у вас метлу берут?

     и, как известно, выражает ту мысль, что поэты созданы  длЯ  песнопений,
длЯ звуков сладких и молитв. џ совершенно согласен  с  мнением  Џушкина,  но
позволю себе один нескромный вопрос: неужели можно назвать жрецами искусства
гг. Љолбасина, Љарповича, ‘. ”едорова, Ћсновского, г-жу ‚ахновскую, Ќарскую,
г. Љугушева etc., etc.? Њне кажетсЯ, эти господа могут смело взЯть  метлу  в
руки, нисколько не ронЯЯ своего достоинства. Љрасота  формы  им  недоступна;
пускай же они рассказывают интересные житейские случаи,  это  будет  гораздо
занимательнее длЯ читателЯ, чем те  сентиментально-бледные  романы,  которые
производЯт г-жи ЌарскаЯ и ‚ахновскаЯ. Ќо  наша  критика  увидала  в  наплыве
обличительных очерков новое направление, опасное длЯ искусства, точно  будто
сфера искусства доступна длЯ людей без  дарованиЯ  и  точно  будто  истинное
дарование может сбитьсЯ с  пути  каким-нибудь  господствующим  направлением.
џвились  также  защитники  обличительной   литературы,   доказывавшие,   что
гражданский протест есть прЯмаЯ обЯзанность искусства. ‘порЯщие стороны были
достойны друг друга и одинаково смешны длЯ беспристрастного  наблюдателЯ.  џ
бы им посоветовал проехать мимо Ђкадемии художеств,  прочитать  на  фронтоне
надпись: "‘вободным художествам" и подумать о  смысле  этих  слов.  ‘порЯщие
стороны вспомнили бы, может быть, что свобода в выборе  и  обработке  сюжета
так же необходима длЯ художника, как длЯ нас с вами воздух и  пища;  что  ни
наталкивать художника на какую-нибудь задачу, ни насильно оттаскивать его от
нее нельзЯ; они понЯли бы тогда, может быть, что искренний крик негодованиЯ,
вырвавшийсЯ у художника при виде общественных гадостей, составлЯет такой  же
драгоценный момент его творческой  деЯтельности,  как  спокойное  созерцание
прекрасного образа; другаЯ сторона понЯла  бы,  что  этот  крик  негодованиЯ
только тогда  действительно  силен,  когда  он  не  подделан,  а  вырываетсЯ
невольно из груди  действительно  раздраженного  человека;  она  понЯла  бы,
следовательно, что сердитьсЯ на художника за отсутствие  подобных  криков  -
значит посЯгать на его личную свободу  и  заставлЯть  человека  плакать  или
смеЯтьсЯ,  когда  ему  не  грустно  или  не  смешно.  —то  же  касаетсЯ   до
обличительного мусора, завалившего наши журналы 1857 и 1858 годов,  {30}  то
обе стороны хорошо бы сделали, если бы совершенно не спорили о нем. Њусор  -
Явление неизбежное, и никакое направление литературы его не уничтожит;  если
же выбирать из двух зол лучшее, то,  конечно,  можно  выбрать  обличительный
род, который хоть не изображает жизни, но по  крайней  мере  рассказывает  о
ней. ‡амечательно, что до сих пор состЯзание двух направлений нашей  критики
не прекратилось или не забыто. ѓ.-бов {31} до наших времен в  начале  каждой
статьи прохаживаетсЯ насчет эстетической критики, а г. ѓригорьев  оплакивает
падение истинной поэзии,  видит  в  ’ургеневе  последнего  могикана  чистого
искусства и даже в последней, очень туманной статье своей  "Ћб  идеализме  и
реализме" {32} ("‘веточ", 1861, апрель) ЯвлЯетсЯ робким ходатаем  идеализма,
который, по его мнению,  воплотилсЯ  в  ’ургеневе.  -  Ћбе  стороны,  т.  е.
критики,  старающиесЯ  запрЯчь  поэзию  в  воз,  и  критики,  стремЯщиесЯ  к
беспредельности и к вечной' красоте, спорЯт  между  собою,  делают  друг  на
друга колкие намеки, обижаютсЯ ими, отвечают на них упреками, -  и  хоть  бы
один раз, на досуге, они подумали: "€з чего  мы  хлопочем?  Љого  интересуют
наши кровавые споры? ‡ачем и на что мы тратим энергию? Ќа  кого  наши  слова
будут иметь влиЯние?" „а, господа, Љрылов не умрет,  и  его  баснЯ  "Њуха  и
дорожные" не раз найдет себе приложение.

        VIII 

     Ќаше времЯ решительно не благоприЯтствует развитию теорий. Ќарод хитрее
стал, как выражаютсЯ наши мужики, - и ни на какую штуку не ловитсЯ.  “м  наш
требует фактов, доказательств; фраза нас не отуманит, и в самом блестЯщем  и
стройном создании фантазии мы подметим слабость основаниЯ  и  произвольность
выводов. ”анатическое  увлечение  идеею  и  принципом  вообще,  сколько  мне
кажетсЯ, не в характере русского народа. ‡дравый смысл и  значительнаЯ  долЯ
юмора и скептицизма составлЯют, мне кажетсЯ, самое заметное  свойство  чисто
русского ума; мы более склонЯемсЯ к ѓамлету,  чем  к  „он-Љихоту;  нам  мало
понЯтны энтузиазм и мистицизм  страстного  адепта.  Ќа  этом  основании  мне
кажетсЯ, что ни одна философиЯ в мире не привьетсЯ к русскому уму так прочно
и так легко, как современный, здоровый  и  свежий  материализм.  „иалектика,
фразерство, споры на словах и из-за слов  совершенно  чужды  этому  простому
учению. „о фраз мы, конечно, большие охотники, но нас в этом случае занимает
процесс фразерства, а не сущность  той  мысли,  котораЯ  составлЯет  предмет
рассуждениЯ или спора. ђусские люди способны спорить о какой-нибудь  высокой
материи битых шесть часов и потом, когда пересохнет горло и охрипнет  голос,
отнестись к предмету спора с  самою  добродушною  улыбкою,  котораЯ  покажет
Ясно, что в сущности горЯчившемусЯ господину было очень мало дела до того, о
чем  он  кричал.  ќта  черта  нашего  характера  привела   бы   в   отчаЯние
добросовестного немца, а  в  сущности  это  пресимпатичнаЯ  черта.  ”анатизм
подчас бывает хорош как исторический двигатель, но в повседневной  жизни  он
может повести к значительным неудобствам. •орошаЯ  доза  скептицизма  всегда
вернее пронесет вас между разными подводными  камнЯми  жизни  и  литературы.
ќгоистические  убеждениЯ,  положенные  на  подкладку  мЯгкой  и  добродушной
натуры, сделают вас счастливым человеком, не тЯжелым длЯ других  и  приЯтным
длЯ самого себЯ. †изненные переделки достанутсЯ легко;  разочарование  будет
невозможно, потому что не будет очарованиЯ; падениЯ будут легкие, потому что
вы не будете взбиратьсЯ  на  недосЯгаемую  высоту  идеала;  жизнь  будет  не
трудом, а наслаждением, занимательною  книгою,  в  которой  каждаЯ  страница
отличаетсЯ от  предыдущей  и  представлЯет  свой  оригинальный  интерес.  Ќе
стеснЯЯ других непрошенными заботами, вы сами не будете требовать от них  ни
подвигов, ни жертв; вы будете давать им то, к чему влечет живое чувство, и с
благодарностью, или, вернее, с добрым чувством, будете принимать то, что они
добровольно будут вам приносить. …сли бы все в строгом смысле были эгоистами
по убеждениЯм, т. е. заботились только  о  себе  и  повиновались  бы  одному
влечению чувства, не создаваЯ себе искусственных понЯтий идеала и долга и не
вмешиваЯсь в чужие дела, то, право, тогда привольнее было бы жить  на  белом
свете, нежели теперь, когда о вас заботЯтсЯ чуть не с колыбели сотни  людей,
которых вы почти не знаете и которые  вас  знают  не  как  личность,  а  как
единицу, как члена известного общества, как неделимое, {33} носЯщее  то  или
другое фамильное прозвище. ‚озможность такого  порЯдка  вещей  представлЯет,
конечно, неосуществимую мечту, но почему же не отнестись добродушно к мечте,
котораЯ не ведет за собою вредных последствий и не  переходит  в  мономанию.
Њир мечты может тоже сделатьсЯ  обильным  источником  наслаждениЯ,  но  этим
источником надо  воспользоватьсЯ  с  крайнею  осторожностью.  ‘амый  крайний
материалист не отвергнет возможности наслаждатьсЯ игрою своей  фантазии  или
следить за игрою фантазии  другого  человека.  ‚  первом  случае  на  первом
процессе основан процесс поэтического творчества; на втором - процесс чтениЯ
поэтических произведений. Ќо, с другой стороны, самый необузданный  идеализм
происходил именно от  того,  что  элемент  фантазии  получал  слишком  много
простора и разыгрывалсЯ в чужой области, в области мысли, в  сфере  научного
исследованиЯ. Џока Я сознаю, что вызванные мною  образы  принадлежат  только
моему воображению, до тех пор Я тешусь ими, Я  властвую  над  ними  и  волен
избавитьсЯ от них, когда захочу. Ќо как  только  Яркость  вызванных  образов
ослепила менЯ, как только Я забыл свою власть над ними,  так  эта  власть  и
пропала; образы переходЯт в призраки и живут помимо моей воли,  живут  своею
жизнью, давЯт менЯ как кошмар, оказывают на менЯ влиЯние, господствуют  надо
мною, внушают  мне  страх,  приводЯт  менЯ  в  напрЯженное  состоЯние.  ’ак,
например, пелазг создавал свою первобытную религию и  падал  во  прах  перед
созданием  собственной  мысли.  ѓаллюцинациЯ  его  была  ослепительно  Ярка;
критика была слишком слаба, чтобы разрушить мечту; борьба между призраком  и
человеком  была  неровнаЯ,  и  человек  склонЯл  голову  и  чувствовал  себЯ
подавленным, пригнутым к земле...
     утить с мечтой опасно; разбитаЯ мечта может составить несчастие жизни;
гонЯЯсь  за  мечтою,  можно  прозевать  жизнь   или   в   порыве   безумного
воодушевлениЯ принести ее в жертву. “  так  называемых  положительных  людей
мечта принимает формы  более  солидные  и  превращаетсЯ  в  условный  идеал,
наследованный от предков и  носЯщийсЯ  перед  целым  сословием  или  классом
людей. €деал человека comme il faut, {Љак следует, приличного  (по  понЯтиЯм
светского общества) (франц.). - ђед.} человека дельного, хорошего семьЯнина,
хорошего чиновника - все это мечты, которым многое приноситсЯ в жертву.  ќти
мечты более или менее отравлЯют жизнь и мешают беззаветному наслаждению.  „а
как же жить, спросите вы, неужели без цели? –ель жизни! Љакое громкое  слово
и как  часто  оно  оглушает  и  вводит  в  заблуждение,  отуманиваЯ  слишком
доверчивого слушателЯ. Џосмотрим на него поближе.  …сли  вы  поставите  себе
целью такую деЯтельность, к которой стремитсЯ ваша  природа,  то  вы  дадите
себе только лишний труд: вы бы сами пошли по тому пути,  на  который  навело
вас размышление;  непосредственный  инстинкт  натолкнул  бы  вас  на  прЯмую
дорогу, и натолкнул бы, может быть, скорее и вернее, нежели навел тщательный
анализ; если же, боже упаси, вы поставите себе цель, несовместную  с  вашими
наклонностЯми, тогда вы себе испортите жизнь; вы потратите  всю  энергию  на
борьбу с собой; если  не  победите  себЯ,  то  останетесь  недовольны;  если
победите себЯ, то вы сделаетесь автоматом, чисто рассудочным, сухим и  вЯлым
человеком. ‘тарайтесь жить полною жизнью, не дрессируйте, не  ломайте  себЯ,
не давите оригинальности и самобытности в угоду заведенному порЯдку и  вкусу
толпы - и, живЯ таким образом, не спрашивайте о цели; цель сама найдетсЯ,  и
жизнь решит вопросы прежде, нежели вы их предложите.
     ‚ас  затруднЯет,  может  быть,   один   вопрос:   как   согласить   эти
эгоистические начала с любовью к человечеству? Ћб  этом  нечего  заботитьсЯ.
—еловек  от  природы  существо  очень  доброе,  и  если  не   окислЯть   его
противоречиЯми и дрессировкой, если  не  требовать  от  него  неестественных
нравственных фокусов, то в нем естественно разовьютсЯ самые любовные чувства
к окружающим людЯм,  и  он  будет  помогать  им  в  беде  ради  собственного
удовольствиЯ, а не из сознаниЯ  долга,  т.  е.  по  доброй  воле,  а  не  по
нравственному принуждению. ‚ы подумаете может быть, что Я  указываю  вам  на
etat de la nature, {…стественное состоЯние (франц.). - ђед.} и обратите  мое
внимание на то, что дикари, живущие в первобытной простоте нравов, далеко не
отличаютсЯ добродушием и доводЯт эгоизм до полнейшей животности.  Ќа  это  Я
отвечу, что дикари живут  при  таких  условиЯх,  которые  мешают  свободному
развитию характера: во-первых, они подчинены влиЯнию внешней природы,  между
тем как мы успели  уже  от  него  избавитьсЯ;  во-вторых,  они  верЯт  в  те
призраки, о которых Я говорил выше; в-третьих, они более или менее стремЯтсЯ
к условному идеалу,  и  идеал  у  них  один,  потому  что  всЯ  деЯтельность
ограничиваетсЯ охотою и войною; присутствие  этого  идеала  оказывает  самое
стеснительное влиЯние  на  живые  силы  личности.  €з  всего  этого  следует
заключение, что развитие неделимого можно  сделать  независимым  от  внешних
стеснений только на  высокой  степени  общественного  развитиЯ;  эмансипациЯ
личности и уважение к  ее  самостоЯтельности  ЯвлЯетсЯ  последним  продуктом
позднейшей цивилизации. „альше этой цели мы еще ничего не видим  в  процессе
исторического развитиЯ, и эта цель еще так далека, что говорить о ней значит
почти  мечтать.  Ќабросанные  мною  мысли,  вылившиесЯ  из   глубины   души,
составлЯют основу целого миросозерцаниЯ; вывести все последствиЯ  этих  идей
не трудно, и Я надеюсь, что читатель, если захочет,  будет  в  состоЯнии  по
начертанному плану воссоздать в воображении все здание.  Љ  сожалению,  наша
критика не высказала до сих пор этих идей  и  относилась  к  эгоизму  как  к
пороку, а в фокусах и подвигах самопожертвованиЯ видела высокую добродетель.
„о  сих  пор,  касаЯсь  философии  жизни,  она  считает  идеал   совершенною
необходимостью и в стремлении к идеалу, в сознании долга видит  самые  живые
стороны человеческой личности и деЯтельности. ‘тремление к  наслаждению  она
называет свойством чисто животным, но допускает  однако,  что  из  этого  же
источника   может   развитьсЯ   благородное   и   высокое    стремление    к
самосовершенствованию.  ‘истема  глубоко  вкоренилась  в  нашу  нравственную
философию и хозЯйничает в области человеческих мыслей и чувств,  не  обращаЯ
никакого вниманиЯ на самого хозЯина. ’еоретикам нет дела до того, что есть в
наличности; они говорЯт: так должно быть,  поворачивают  все  вверх  дном  и
утешаютсЯ тем, что внесли симметрию и систему в живой мир Явлений. Љто  хоть
понаслышке  знаком  с  философиею  истории  ѓегелЯ,  тот  знает,  до   каких
поразительных крайностей может довести  даже  очень  умного  человека  маниЯ
всюду соватьсЯ с законами и  всюду  вносить  симметрию.  …сли  вы  читали  в
"Ћтечественных записках" прошлого года прекрасную статью г. ‚агнера "Џрирода
и Њильн-ќдвардс", {34} то вы могли убедитьсЯ в том, что в сфере естественных
наук  рьЯное  систематизирование  ведет  к  поразительным   и   осЯзательным
нелепостЯм. ‚несеннаЯ в  область  человеческой  нравственности,  система  не
ведет к таким Явным нелепостЯм только потому, что мы  привыкли  смотреть  на
вещи ее глазами; мы живем и развиваемсЯ под влиЯнием  искусственной  системы
нравственности; эта система давит нас с колыбели,  и  потому  мы  совершенно
привыкаем  к  этому  давлению;  мы  разделЯем  этот  гнет  системы  со  всем
образованным миром и потому, не видЯ пределов  своей  клетки,  считаем  себЯ
нравственно свободными. Ќо, оставаЯсь длЯ нас незаметным, это  умственное  и
нравственное рабство медленным  Ядом  отравлЯет  нашу  жизнь;  мы  умышленно
раздваиваем свое существо, наблюдаем за собою, как за опасным врагом, хитрим
перед собою и ловим себЯ  в  хитрости,  боремсЯ  с  собою,  побеждаем  себЯ,
находим в себе животные инстинкты и ополчаемсЯ на них силою мысли;  всЯ  эта
глупаЯ комедиЯ  кончаетсЯ  тем,  что  перед  смертью  мы,  подобно  римскому
императору Ђвгусту, можем спросить у окружающих людей: "•орошо ли  Я  сыграл
свою роль?" Ќечего сказать! ЏриЯтное  и  достойное  препровождение  времени!
Џоневоле вспомнишь слова Ќестора: "Ќикто же их не  биша,  сами  сЯ  мучиху".
{35}

        IX 

     Њатериализм сражаетсЯ только против теории; в практической жизни мы все
материалисты и все идем в  разлад  с  нашими  теориЯми;  всЯ  разница  между
идеалистом и материалистом в  практической  жизни  заключаетсЯ  в  том,  что
первому идеал служит вечным  упреком  и  постоЯнным  кошмаром,  а  последний
чувствует себЯ свободным и правым, когда никому не делает фактического  зла.
Џредположим, что вы в теории крайний идеалист,  вы  садитесь  за  письменный
стол и ищете начатую вами работу; вы осматриваетесь кругом, шарите по разным
углам, и если ваша тетрадь или книга не попадетсЯ вам на глаза или под руки,
то вы заключаете, что ее нет, и отправлЯетесь искать в другое место, хотЯ бы
ваше сознание говорило вам, что вы положили ее именно  на  письменный  стол.
…сли вы берете в рот глоток чаю и он оказываетсЯ без сахару, то вы сейчас же
исправите вашу оплошность, хотЯ бы вы были твердо уверены в том, что сделали
дело как следует и положили столько сахару, сколько кладете обыкновенно.  ‚ы
видите  таким  образом,  что  самое  твердое   убеждение   разрушаетсЯ   при
столкновении с очевидностью и что свидетельству  ваших  чувств  вы  невольно
придаете гораздо  больше  значениЯ,  нежели  соображениЯм  вашего  рассудка.
Џроведите это начало во все сферы мышлениЯ, начинаЯ от низших до  высших,  и
вы получите полнейший материализм: Я знаю только то, что вижу или  вообще  в
чем могу убедитьсЯ свидетельством моих чувств. џ сам могу поехать в Ђфрику и
увидать ее природу и потому принимаю на  веру  рассказы  путешественников  о
тропической растительности; Я сам могу проверить труд историка, сличивши его
с подлинными документами, и потому  допускаю  результаты  его  исследований;
поэт не дает мне никаких средств убедитьсЯ в  вещественности  выведенных  им
фигур и положений, и потому Я говорю смело, что они не  существуют,  хотЯ  и
могли бы существовать. Љогда Я вижу предмет, то не нуждаюсь в диалектических
доказательствах его существованиЯ;  _очевидность  есть  лучшее  ручательство
действительности_. Љогда мне говорЯт о предмете, которого Я  не  вижу  и  не
могу никогда увидать или ощупать чувствами, то Я говорю и думаю, что он  длЯ
менЯ  не  существует.   _Ќевозможность   очевидного   проЯвлениЯ   исключает
действительность существованиЯ_.
     ‚от каноника материализма, и философы всех времен и народов сберегли бы
много труда и времени  и  во  многих  случаЯх  избавили  бы  своих  усердных
почитателей от бесплодных усилий понЯть несуществующее, если бы не  выходили
в  своих  исследованиЯх  из  круга  предметов,  доступных  непосредственному
наблюдению.
     ‚ истории человечества было несколько  светлых  голов,  указывавших  на
границы   познаваниЯ,   но   мечтательные   стремлениЯ   в    несуществующую
беспредельность  обыкновенно   одерживали   верх   над   холодною   критикою
скептического ума и вели  к  новым  надеждам  и  к  новым  разочарованиЯм  и
заблуждениЯм. ‡а греческими атомистами следовали ‘ократ и  Џлатон;  рЯдом  с
эпикуреизмом жил ново платонизм; за Ѓэконом  и  ‹окке,  за  энциклопедистами
XVIII  века  последовали  ”ихте  и  ѓегель;  легко  может  быть,  что  после
”ейербаха, ”охта и Њолешотта возникнет опЯть какаЯ-нибудь система идеализма,
котораЯ на мгновение удовлетворит массу больше, нежели  может  удовлетворить
ее трезвое  миросозерцание  материалистов.  Ќо  что  касаетсЯ  до  настоЯщей
минуты, то нет сомнениЯ, что одолевает материализм; все научные исследованиЯ
основаны на наблюдении, и логическое развитие основной  идеи,  развитие,  не
опирающеесЯ на факты, встречает себе упорное недоверие  в  ученом  мире.  Ќе
последовательности выводов требуем мы  теперь,  а  действительной  верности,
строгой точности,  отсутствиЯ  личного  произвола  в  группировке  и  выборе
фактов. …стественные науки и  историЯ,  опирающаЯсЯ  на  тщательную  критику
источников, решительно вытеснЯют умозрительную философию;  мы  хотим  знать,
что есть, а не догадыватьсЯ о том, что  может  быть.  ѓерманиЯ  -  отечество
умозрительной философии, классическаЯ страна новейшего идеализма -  породила
поколение современных эмпириков и выдвинула вперед целую  школу  мыслителей,
подобных ”ейербаху и Њолешотту. ”илологиЯ стала сближатьсЯ в своих выводах с
естественными науками и избавлЯетсЯ мало-помалу от мистического  взглЯда  на
человека вообще и на Язык в особенности. €звестный молодой ученый тейнталь,
комментировавший ‚ильгельма ѓумбольдта в замечательной брошюре  "џзыкознание
‚.  ѓумбольдта  и  философиЯ  ѓегелЯ",  откровенно  сознаетсЯ  в  том,   что
умозрительнаЯ философиЯ сама по себе существовать не может, что  она  должна
слитьсЯ с опытом и из него черпать все  свои  силы;  он  понимает  философию
только как осмысление всЯкого знаниЯ и вне области видимых единичных Явлений
не видит возможности знаниЯ и мышлениЯ.
     Ќе забудьте, что это голос из противоположного лагерЯ, голое со стороны
гуманистов, {36}  -  людей,  не  привыкших  обращатьсЯ  с  микроскопом  и  с
анатомическим ножом и по самому  роду  своих  занЯтий  расположенных  искать
высших причин и двигательных сил; если эти люди сходЯтсЯ  в  своих  идеЯх  с
натуралистами, то это доказывает, что доводы последних  действительно  имеют
за  себЯ  неотразимую   силу   истины.   Џризнание   тейнталЯ   далеко   не
представлЯетсЯ нам единичным фактом, исключением  из  общего  правила.  ‚от,
например, что говорит ѓайм в своем предисловии к лекциЯм о философии  ѓегелЯ
("ѓегель и его времЯ", стр. 9): "…сть души, которые  никак  не  в  состоЯнии
обойтись без так называемых Ѓэконом idola theatri {"Џризраки театра" (лат.);
по Ѓэкону - заблуждениЯ, возникающие под влиЯнием ложных теорий. -  ђед.}  и
потому постоЯнно будут  страшитьсЯ  скачка  через  широкий  ров,  отделЯющий
метафизическое от  чисто  исторически-человеческого.  Љ  числу  таких  людей
принадлежат те, которые точку опоры ищут не в самих себе, но над собой и вне
себЯ". „алее (стр. €): "ѓосподствующее в  наше  времЯ  удаление  от  занЯтий
философиею и все более и более возрастающаЯ  самостоЯтельность  исторической
науки и естествоведениЯ  должны  пользоватьсЯ,  как  всЯкий  согласитсЯ,  по
крайней мере теми же правами, как и всЯкий другой факт".
     €з этих слов тейнталЯ и ѓайма можно, кажетсЯ, вывести заключение,  что
умозрительнаЯ философиЯ упала в  общественном  мнении  ученого  мира  и  что
падение это признано даже теми  людьми,  которые  ex  officio,  как  ученики
ѓегелЯ и люди, занимающиесЯ философиею, должны были отстаивать ее  права  на
существование. Џосмотрим теперь  в  беглом  очерке,  как  отнеслась  к  этим
современным ЯвлениЯм и вопросам наша критика и ученаЯ литература.

        X 

     Џрилично писать о философии длЯ нас дело новое;  семинарскаЯ  философиЯ
существует уже давно, но  она,  к  счастью,  не  находит  себе  читателей  и
ценителей вне пределов известной касты.  ЊертваЯ  доктрина  г.  Ќовицкого  и
составителЯ "”илософского лексикона" {37} ни длЯ кого не может быть  опасна.
Ћна не от мира сего, и мир ее не поймет.  ќти  дрЯхлые  ЯвлениЯ  могут  быть
смело пропущены критикою и оставлены без всЯкого  вниманиЯ  публикой.  Њожно
сказать, что г. Ђнтонович в своей  рецензии  "”илософского  лексикона"  {38}
("‘овременник", 1861, февраль) сражаетсЯ с  ветрЯными  мельницами;  было  бы
гораздо проще предложить читателЯм две-три выписки  из  этого  произведениЯ;
читатели сразу понЯли бы, в  чем  дело,  и,  вероЯтно,  потерЯли  бы  всЯкое
желание платить деньги за философский  лексикон  такого  сорта;  боротьсЯ  с
идеЯми "”илософского лексикона" недостойно развитого человека, да  и  просто
не стоит, потому что эти идеи ни длЯ кого не опасны уже  по  той  допотопной
форме, в которую они облечены; нужно было  просто  предохранить  публику  от
бесполезных расходов, а эта цель могла быть  достигнута  с  гораздо  меньшею
тратою труда и времени. ‚полне сочувствуЯ свежему  и  здоровому  направлению
мысли, высказавшемусЯ в статье  г.  Ђнтоновича,  Я  позволЯю  себе  выразить
сожаление о том, что эти свежие силы  потратились  на  опровержение  чепухи,
котораЯ никого даже, не введет в соблазн, которую, наверное,  не  возьмет  в
руки ни один читатель "‘овременника".
     ‚ последние четыре года у  нас  стали  поЯвлЯтьсЯ  статьи  философского
содержаниЯ, до некоторой степени доступные читающей публике; в них  толкуют,
правда, об общем идеале, в них  есть  много  "туманных  мест  и  бесполезной
диалектики, но по крайней мере они не призывают небесных громов на головы не
соглашающихсЯ с  ними  мыслителей  и  спорЯт  с  ними  умеренным  тоном,  не
употреблЯЯ старославЯнских выражений, не  приходЯ  в  свЯщенный  ужас  и  не
обнаруживаЯ благочестивого негодованиЯ. ‘татьи г. ‹аврова {39} о  гегелизме,
о  механической  теории  мира,  о  современных  германских  теистах  и   др.
обнаружили в авторе  обширную  начитанность  и  основательное  знакомство  с
внешнею историею философских систем. ќти два  качества,  довольно  редкие  в
пишущих людЯх нашего времени, доставили г. ‹аврову  журнальную  известность.
„обратьсЯ до слабых сторон г. ‹аврова наша критика не могла, потому  что  ей
самой крепко приходЯтсЯ по душе неопределенность  выводов  и  диалектические
тонкости. Њежду тем слабаЯ  сторона  этого  писателЯ  заключалась  именно  в
отсутствии субъективности, в отсутствии определенных и  цельных  философских
убеждений. ќта слабаЯ сторона могла укрытьсЯ от глаз общества  тогда,  когда
г. ‹авров писал исторические очерки  по  философии  и  занималсЯ  изложением
чужих систем; в подобном  труде