        „митрий €ванович Џисарев. Џисемский, ’ургенев и ѓончаров

----------------------------------------------------------------------------
     ‘очинениЯ в четырех томах. ’ом 1. ‘татьи и рецензии 1859-1862
     Њ., ѓосударственное издательство художественной литературы, 1955
     OCR Ѓычков Њ.Ќ.
----------------------------------------------------------------------------

     (‘очинениЯ Ђ. ”. Џисемского, т. I и II. ‘очинениЯ €. ‘. ’ургенева)

        I  

     Џисемский, ’ургенев и ѓончаров  принадлежат  к  одному  поколению.  ќто
поколение уже давно  созрело  и  теперь  клонитсЯ  к  старости;  дети  этого
поколениЯ уже  способны  решать  по-своему  вопросы  жизни,  и  потому  отцы
постепенно становЯтсЯ деЯтелЯми прошедшего времени, и длЯ  них  настает  суд
ближайшего потомства. Џора проверить результаты их работ, не длЯ того, чтобы
выразить им свою признательность или  неудовольствие,  а  просто  длЯ  того,
чтобы пересчитать умственный капитал, достающийсЯ нам от прошедшего,  узнать
сильные и слабые стороны нашего наследства и сообразить,  что  в  нем  можно
оставить на старом основании и что  надо  фундаментально  переделать.  ‚сего
этого наследства разом не  оглЯдишь;  оно,  как  и  все  русское,  велико  н
обильно. Џосмотрим на  первый  раз,  что  оставили  нам  наши  первоклассные
романисты, лучшие  представители  русской  поэзии  сороковых  и  пЯтидесЯтых
годов. ‚опрос, поставленный мною, шире, чем может подумать читатель.  ђоманы
Џисемского, ѓончарова и ’ургенева имеют длЯ нас не только эстетический, но и
общественный интерес; у англичан рЯдом с „иккенсом, ’еккереем,  Ѓульвером  и
ќллиотом есть „жон ‘тюарт  Њилль;  у  французов  рЯдом  с  романистами  есть
публицисты и социалисты; а у нас в  изЯщной  словесности  да  в  критике  на
художественные  произведениЯ  сосредоточилась  всЯ  сумма  идей   наших   об
обществе,  о  человеческой  личности,  о   междучеловеческих,   семейных   и
общественных  отношениЯх;  у  нас  нет  отдельно  существующей  нравственной
философии, {1} нет социальной науки; стало быть, всего этого надо  искать  в
художественных произведениЯх. џ говорю: _надо искать_, потому что  не  может
же  быть,  чтобы  люди,  имеющие  знакомых,  жену,   детей,   состоЯщие   на
государственной  или  частной  службе,  и  притом  сколько-нибудь  способные
размышлЯть, не составлЯли себе известных понЯтий о своих отношениЯх, о жизни
и ее требованиЯх; не может быть, чтобы, составив себе эти  понЯтиЯ,  они  не
делились ими с теми, кто может  их  понимать.  ‚место  того  чтобы  сообщать
результаты своих наблюдений в отвлеченной форме, они стали облекать  идею  в
образы. Њногие из наших беллетристов сделались художниками  потому,  что  не
могли сделатьсЯ общественными деЯтелЯми или политическими писателЯми; что же
касаетсЯ до истинных художников по  призванию,  то  они  также  должны  были
какою-нибудь стороною своей деЯтельности сделатьсЯ публицистами.
     Љто, живЯ и действуЯ в сороковых и пЯтидесЯтых  годах,  не  проводил  в
общественное сознание живых,  общечеловеческих  идей,  того  мы  уважать  не
можем, того потомство не поместит  в  число  благородных  деЯтелей  русского
слова. ѓг. ”ет, Џолонский, ™ербина, ѓреков и многие другие  микроскопические
поэтики забудутсЯ так же скоро, как те  журнальные  книжки,  в  которых  они
печатаютсЯ.  "—то  вы  длЯ  нас  сделали?  -  спросит  этих  господ  молодое
поколение. - —ем вы обогатили наше сознание?  —ем  вы  нас  шевельнули,  чем
заронили в нас искру негодованиЯ против грЯзных и диких сторон нашей  жизни?
‘казали ли вы теплое слово за идею? ђазбили ли вы хоть  одно  господствующее
заблуждение?  ‘тоЯли  ли  вы  сами,  хоть  в  каком-нибудь  отношении,  выше
воззрений нашего времени?" Ќа все эти вопросы, возникающие  сами  собою  при
оценке деЯтельности художника, наши версификаторы ничего не сумеют ответить.
Њало того. Ћни не поймут этих вопросов и остановЯтсЯ  в  недоумении;  они  в
наивности души уверены в величии своих заслуг и в правах своих  на  всеобщую
признательность; они думают, что, шлифуЯ русский  стих,  баюкаЯ  нас  своими
тихими мелодиЯми, воспеваЯ на тысЯчу ладов мелкие оттенки мелких чувств, они
приносЯт пользу русской словесности и русскому просвещению. Ћни считают себЯ
художниками, имеЯ на это звание такие же  права,  как  модистка,  выдумавшаЯ
новую куафюру.
     —тобы эти слова не казались бессмысленною выходкою, лаЯнием на луну,  Я
считаю не лишним сказать несколько слов о том,  что  Я  понимаю  под  словом
"художник". ‚от видите ли, все мы смотрим на какой-нибудь  уличный  скандал,
но не во всех нас это зрелище западет одинаково глубоко,  не  всех  нас  оно
потрЯсет  одинаково   сильно.   —его,   чего   ни   передумал   бы   человек
впечатлительный, присутствуЯ, положим, при подвиге расправы над  извозчиком;
{2} одна эта сцена показалась бы ему  только  эпизодом  длинной,  никому  не
ведомой драмы, разыгрывающейсЯ каждый день без свидетелей  в  разных  бедных
квартирах, на улицах, "под овином, под стогом", {3} - везде,  где  бедный  и
слабый терпит горькую долю от богатого и сильного. ‚оображение дорисовало бы
недостающие  подробности;  естественное,   гуманное   чувство,   воспитанное
разносторонним образованием, согрело бы всю картину, и вот из грубой уличной
сцены  возникло   бы   художественное   произведение,   которое,   наверное,
подействовало бы на  читателЯ,  шевельнуло  бы  его  или  заставило  бы  его
задуматьсЯ. Љто по природе и по воспитанию впечатлителен да кто усвоил  себе
умение  передавать  свои   впечатлениЯ   другим   так,   чтобы   они   могли
перечувствовать то, что он сам чувствует, тот и художник. “мение  передавать
составлЯет  техническую  сторону  искусства  и   приобретаетсЯ   навыком   и
упражнением. ‘пособность  воспринимать,  или  впечатлительность,  составлЯет
принадлежность человеческого характера художника; эта способность кроетсЯ  в
строении нервов,  рождаетсЯ  вместе  с  нами  и,  конечно,  развиваетсЯ  или
притуплЯетсЯ обстоЯтельствами жизни.  “мение  передавать,  или  виртуозность
формы, сама по себе не может сильно и обаЯтельно подействовать на  читателЯ;
не угодно ли вам, например, описать самым Ярким  и  подробным  образом  лицо
вашего героЯ так, чтобы читатель видел каждую морщинку на  его  лбу,  каждый
волосок на  его  бровЯх,  каждую  бородавку  на  лбу  или  щеке?  Ќа  каждой
академической  выставке  есть  несколько  подобных  картин:  тут,   положим,
художник нарисовал палитру, карандаш  и  куски  красок;  в  другом  месте  -
корзину с цветами или разрезанный арбуз; в третьем -  портрет  какого-нибудь
господина, у которого бобровый воротник и пуговицы на  шинели  выделаны  так
тщательно, что не знаешь, портрет ли это  или  вывеска  меховщика.  Ђх,  как
натурально, - скажете вы, но представить себе, чтобы художник, рисуЯ все эти
прелести, что-нибудь  думал  или  чувствовал,  вы  решительно  не  будете  в
состоЯнии. ‚ы увидите, что такой-то  господин  хорошо  составлЯет  краски  и
ловко владеет кистью, но  человеческого  характера  этого  господина  вы  не
увидите; ни мысли его, ни чувства вы  не  уловите;  отходЯ  от  картины,  вы
будете вправе сказать, что такой-то NN тратит свое замечательное  уменье  на
совершеннейшие пустЯки; почему это происходит - на  это  могут  быть  многие
причины: или г. NN не настолько умен, чтобы составить в  голове  своей  план
картины, или не настолько развит, чтобы уметь обставить свою  идею,  или  не
настолько впечатлителен, чтобы нечаЯнно наткнутьсЯ на сюжет и, почти  помимо
собственной воли, выносить и взлелеЯть его в груди. ‚о всЯком  случае,  этот
NN - художник только наполовину, настолько же, насколько может  быть  назван
художником повар, отлично изготовивший  кулебЯку.  ѓ.  NN  совершенно  волен
рисовать палитры, арбузы и меховые воротники всех цветов  и  достоинств,  но
мы, зрители, также совершенно вольны  восхищатьсЯ  или  не  восхищатьсЯ  его
малеваниЯми.
     Џеренесем теперь то,  что  было,  сказано  о  живописи,  на  поэзию.  Љ
сожалению, область поэзии в некоторых отношениЯх далеко не так обширна,  как
область живописи. ‚ы можете, например, нарисовать картину, не выразив  ровно
никакой  идеи  и  никакого  чувства;  эта  завиднаЯ  привилегиЯ   совершенно
отнимаетсЯ у вас,  когда  вы  берете  орудием  своим  -  слово;  тогда  надо
непременно что-нибудь сказать; читаЯ самое наглЯдное описание  какого-нибудь
плетнЯ или огорода,  читатель  никак  им  не  удовлетворитсЯ,  а  все  будет
спрашивать: что же дальше? …сли же вы ему ничего дальше  не  дадите,  то  он
подумает, что вы над ним подшутили,  и,  чего  доброго,  найдет  вашу  шутку
довольно плоскою. Ќа этом основании каждый поэт, как бы он ни дорожил  своею
художническою свободою  и  как  бы  ни  был  ему  враждебен  элемент  мысли,
стараетсЯ, чисто длЯ приличиЯ, прикинутьсЯ в своих произведениЯх мыслЯщим  и
чувствующим. Ќикто, конечно, не упрекнет гг. ”ета, ЊеЯ и Џолонского  в  том,
чтобы  они  были  глубокие  мыслители,  а  между  тем  и  в  их   лирических
стихотворениЯх есть подобиЯ мыслей  и  чувств;  случаетсЯ,  правда,  что  вы
прочтете маленькое стихотворение в три-четыре куплета и тотчас  же  забудете
его,  как  забываете  докуренную   сигару;   но   зато   это   стихотворение
подействовало на вашу нервную систему почти так же, как сигара;  первые  два
стиха подкупили вас своею благозвучностью, первые четыре рифмы убаюкали  вас
своим мерным падением, и вы  дочитываете  до  конца,  находЯсь  в  состоЯнии
приЯтной полудремоты и потерЯв  всЯкую  способность,  да  и  всЯкое  желание
отнестись  критически  к  прочитанному  произведению.  ’акого  рода   чтение
действительно хорошо в гигиеническом отношении после обеда,  и  кроме  того,
такого рода  стихотворениЯ  очень  полезны  в  типографском  отношении,  длЯ
пополнениЯ  белых  полос,  т.  е.  страниц  между  серьезными   статьЯми   и
художественными произведениЯми, помещающимисЯ в журналах. Ќо знаете ли,  что
часто случаетсЯ? „жентльмен, наполнивший гладкими пустЯчками штук полтораста
таких белых полос, производитсЯ в  русские  поэты,  становитсЯ  авторитетом,
издает собрание своих стихотворений и начинает помышлЯть  о  признательности
потомства, о монументе aere  perennius.  {Џрочнее  меди  (выражение  из  оды
ѓорациЯ). - ђед.} џ совершенно согласен признать за ними права на  монумент,
но позволю себе только дать читателю таких поэтов  один  совет:  попробуйте,
милостивый государь,  переложить  два-три  хорошенькие  стихотворениЯ  ”ета,
Џолонского, ™ербины или Ѓенедиктова в прозу и  прочтите  их  таким  образом.
’огда всплывут наверх, подобно деревЯнному маслу, два  драгоценные  свойства
этих стихотворений:  во-первых,  неподражаемаЯ  мелкость  основной  идеи  и,
во-вторых, колоссальнаЯ напыщенность  формы;  вам  покажетсЯ,  будто  вы  по
ошибке раскрыли том сочинений Њарлинского, вы припомните семейство  Њанилова
или даже надписи на конфектных билетиках, вы  закроете  книгу  и,  вероЯтно,
согласитесь с моим мнением. Њне кажетсЯ, что в стихах, как и в прозе, прежде
всего нужна мысль; отсутствие мысли может быть замаскировано фантастическими
арабесками и затушевано гладкостью  и  музыкальностью  стихов;  но  то,  что
лишено мысли, никогда не произведет сильного впечатлениЯ.
     “ наших лириков, за исключением гг. Њайкова и Ќекрасова,  нет  никакого
внутреннего содержаниЯ; они не настолько развиты, чтобы стоЯть в  уровень  с
идеЯми века; они не  настолько  умны,  чтобы  собственными  силами  здравого
смысла выхватить эти идеи из воздуха эпохи; они не настолько впечатлительны,
чтобы, смотрЯ на окружающие их ЯвлениЯ обыденной  жизни,  отражать  в  своих
произведениЯх физиономию этой жизни с ее бедностью и  печалью.  €м  доступны
только маленькие треволнениЯ их собственного  узенького  психического  мира;
как дрогнуло сердце при взглЯде на такую-то женщину, как  сделалось  грустно
при такой-то разлуке, что шевельнулось в груди при воспоминании  о  такой-то
минуте, - все это описано, может быть, и верно, все это выходит иногда очень
мило, только уж больно мелко; кому до этого дело и  кому  охота  вооружатьсЯ
терпеньем  и  микроскопом,  чтобы  через  несколько  десЯтков  стихотворений
следить за тем, каким манером любит свою возлюбленную г. ”ет,  или  г.  Њей,
или г. Џолонский? Џоучитесь-ка лучше, гг. лирики,  почитайте  да  подумайте!
‚едь нельзЯ, называЯ себЯ русским поэтом, не  знать  того,  что  наша  эпоха
занЯта интересами, идеЯми, вопросами гораздо пошире,  поглубже,  и  поважнее
ваших любовных похождений и нежных чувствований. ‚прочем, опЯть-таки говорю,
вы вольны делать,  как  угодно,  но  и  Я,  как  читатель  и  критик,  волен
обсуживать  вашу  деЯтельность,  как  _мне_  угодно.  €  деЯтельность  ваша,
вероЯтно, не на одни мои глаза покажетсЯ больно пустою и бесцветною.
     Ќе трудно, конечно, понЯть, почему Я из числа наших  лириков  выгородил
Њайкова  и  Ќекрасова.  Ќекрасова,  как  поэта,  Я  уважаю  за  его  горЯчее
сочувствие к страданиЯм простого человека,  за  честное  слово,  которое  он
всегда готов замолвить за  беднЯка  и  угнетенного.  Љто  способен  написать
стихотворениЯ: "”илантроп", "ќпилог к ненаписанной поэме"," "…ду ли ночью по
улице темной", "‘аша", "†ивЯ согласно с строгою моралью", {4}  -  тот  может
быть уверен в том, что его знает и любит живаЯ ђоссиЯ. Њайкова Я уважаю, как
умного и современно  развитого  человека,  как  проповедника  гармонического
наслаждениЯ   жизнью,   как   поэта,    имеющего    определенное,    трезвое
миросозерцание, как творца "’рех смертей", "‘авонаролы", "Џриговора" и т. д.
{5} ‚сЯкий согласитсЯ, что эти два лирика, Њайков и  Ќекрасов,  по  уму,  по
таланту, по развитию  и  по  отношению  своему  к  современной  жизни  стоЯт
неизмеримо выше тех  версификаторов,  о  которых  Я  говорил  на  предыдущей
странице. Ќо все-таки, если мы желаем  изучить  тот  запас  общечеловеческих
идей, который находитсЯ в обращении в мыслЯщей части нашего  общества,  если
мы хотим проследить, как эта мыслЯщаЯ часть относилась к жизни массы, то  мы
преимущественно должны  обратить  наше  внимание  на  тех  трех  романистов,
которых имена выписаны в заглавии статьи. €х  личности,  их  манера  писать,
условиЯ  их  развитиЯ,  склад  их  таланта,  взглЯд  на  жизнь  -  все   это
представлЯет самое пестрое  разнообразие;  между  тем  все  трое  пользуютсЯ
постоЯнною  любовью  нашей  публики,  следовательно,  или  каждый   из   них
какою-нибудь стороною своего таланта удовлетворЯет требованиЯм этой публики,
или,  извините  за  откровенность,  эта  публика  не   предъЯвлЯет   никаких
определенных требований и кушает без разбору все, что ей  ни  поднесут.  Ћба
эти  предположениЯ  имеют  некоторую  долю  основательности.  „ействительно,
публика наша не взыскательна и мало развита как в  эстетическом,  так  и  во
всЯком  другом  отношении;  с  другой  стороны,  каждый  из  трех  названных
романистов  имеет  свою  характерную  особенность;  в  ѓончарове,  например,
развита та сторона, котораЯ слаба в ’ургеневе и Џисемском; в Џисемском  есть
такие достоинства, которых вы не найдете ни в  ’ургеневе,  ни  в  ѓончарове;
’ургенев заденет в вас такие струны, которых не шевельнет  ни  ѓончаров,  ни
Џисемский; стало быть, публика наша, читаЯ их вместе и находЯ всех троих  по
своему вкусу, поступает  очень  основательно;  она  длЯ  своего  умственного
продовольствиЯ распорЯжаетсЯ точно так же благоразумно, как опытнаЯ хозЯйка,
заказывающаЯ хороший  обед  и  инстинктивно  устроивающаЯ  так,  чтобы  одно
кушанье дополнЯлось другим, чтобы питательные  вещества,  не  находЯщиесЯ  в
мЯсе, приносились в соусе и приправе и чтобы таким  образом  организм  вынес
из-за стола возможно большее количество обновлЯющего материала.
     —тобы открыть характерные особенности каждого из наших трех романистов,
надо поговорить довольно подробно о каждом из них в отдельности. џ  начну  с
ѓончарова; он написал  меньше  Џисемского  и  ’ургенева;  его  романы  менее
замечательны  длЯ  характеристики  русской  жизни,  и  потому  с  ним  легче
справитьсЯ;  покончивши  с  ним,  Я  остановлю  все  внимание  читателей  на
параллели между Џисемским и ’ургеневым.

        II  

     ѓончаров написал только два капитальные романа: "Ћбыкновенную  историю"
и "Ћбломова". Џервый из этих романов сразу поставил его в рЯды первоклассных
русских литераторов, и его "Ћчерки кругосветного плаваниЯ" {6}  и  "Ћбломов"
были встречены  журналами  и  публикою  с  такою  радостью,  с  какою  редко
встречаютсЯ на ђуси литературные произведениЯ. Њне  кажетсЯ,  причины  этого
замечательного ЯвлениЯ заключаютсЯ преимущественно в том,  что  ѓончаров  по
плечу всЯкому читателю, т. е. длЯ всЯкого Ясен и понЯтен. Ћн везде стоит  на
почве чистой современной практичности, и притом практичности не западной, не
европейской,   а   той   практичности,   которою   отличаютсЯ   образованные
петербургские  чиновники,  читающие  помещики,  рассуждающие  о  современных
предметах барыни и т. п. Џрочтите ѓончарова от начала до  конца,  и  вы,  по
всей вероЯтности, ничем не увлечетесь, ни над чем не замечтаетесь, ни о  чем
горЯчо не заспорите с автором, не назовете его  ни  обскурантом,  ни  рьЯным
прогрессистом и, закрываЯ последнюю страницу,  скажете  очень  хладнокровно,
что г. ѓончаров -  очень  умный  и  основательно  рассуждающий  господин.  “
ѓончарова нет никакого конька, никакой любимой идеи; утопиЯ всЯкого рода ему
совершенно враждебна; ко всЯкому увлечению он относитсЯ с легким и  вежливым
оттенком иронии; он - скептик, не доводЯщий своего скептицизма до крайности;
он - практик и материалист, способный ужитьсЯ с фантазером и идеалистом;  он
- эгоист, не решающийсЯ взЯть на себЯ крайних выводов своего  миросозерцаниЯ
и выражающий свой эгоизм в тепловатом отношении к общим идеЯм или даже,  где
возможно, в  _игнорировании_  человеческих  и  гражданских  интересов.  ќтот
эгоизм проглЯдывает во всех его произведениЯх; кто читал "”регат Џалладу"  и
"Ћбломова", тот не найдет  удивительным  мое  мнение.  ЏостоЯнно  спокойный,
ничем не увлекающийсЯ, романист наш развЯзно подходит к запутанным  вопросам
общественной  и  частной  жизни  своих  героев  и  героинь;  бесстрастно   и
беспристрастно осматривает он положение, отдаваЯ себе и читателю самый Ясный
и подробный отчет в мелких его особенностЯх, становЯсь поочередно  на  точку
зрениЯ каждого из действующих лиц, не сочувствуЯ особенно  сильно  никому  и
понимаЯ по-своему всех. Ћн обсуживает положение и свойства своих действующих
лиц,  но  всегда  воздерживаетсЯ  от  окончательного  приговора.  Џрочитавши
"Ћбыкновенную историю", читатель не может сказать, чтобы автор  сочувствовал
старшему Ђдуеву, и не может также сказать, чтобы он  находил  его  неправым;
сочувствиЯ к младшему Ђдуеву также  не  видно  ни  в  ту  минуту,  когда  он
составлЯет совершенную противоположность с своим дЯдей,  ни  в  тот  момент,
когда он становитсЯ на него похожим. ‚следствие этого,  оканчиваЯ  последнюю
страницу романа, читатель чувствует  себЯ  неудовлетворенным.  "ЋбыкновеннаЯ
историЯ" производит такое впечатление, какое  могла  бы  произвести  отлично
нарисованнаЯ, но неЯсно освещеннаЯ картина; мы чувствуем, что автор романа -
человек умный, наблюдательный и способный осмысливать свои наблюдениЯ;  этот
человек говорит с нами о ЯвлениЯх  нашей  жизни,  описывает  их  подробно  и
наглЯдно, изображает влиЯние этих Явлений на молодое существо,  знакомЯщеесЯ
с жизнью, но изображает чисто внешним образом,  перечислЯЯ  только  симптомы
перемен, происходЯщих в его герое.
     Ћчень  естественно,  что  читатель,   заинтересованный   настолько   же
личностью рассказчика, насколько  нитью  самого  рассказа,  ждет  на  каждой
странице, чтобы автор в постановке  образов  или  в  лирическом  отступлении
выразил бы свои воззрениЯ, сказал бы: Я считаю это хорошим, а то дурным,  по
таким-то причинам. Њне могут возразить на это, что  объективность  -  высшее
достоинство эпического поэта; Я отвечу, что это одна из тех наследованных от
прошедшего фраз, которыми пробавлЯютсЯ, за  неимением  лучшего,  эстетика  и
критика, - одна из тех фраз, в которых многие сведущие, но робкие люди видЯт
предел, "егоже не прейдеши". ‚о-первых, эпическаЯ поэзиЯ в чистом виде своем
теперь невозможна; попробуйте рассказывать событиЯ без  основной  мысли,  не
группируЯ их так, чтобы  читатель  мог  видеть  просвечивающую  идею,  -  вы
собьетесь на „юма-отца, ”евалЯ и компанию, и ни  один  развитой  человек  не
раскроет вашей книги и не скажет вам спасибо за ваше эпическое  спокойствие.
ђассказывать что-нибудь без особенной цели даже своим знакомым - свойственно
только праздному болтуну или дрЯхлеющему старцу, а рассказывать длЯ процесса
рассказываниЯ всей читающей публике - просто  недобросовестно  и  невежливо;
надо помнить, что публика за рассказы платит деньги и на  чтение  их  тратит
времЯ. ‡ачем же так бесцеремонно обращатьсЯ с достоЯнием ближнего? џ этим не
хочу  сказать,  чтобы  необходимо  было   читать   публике   нравоучениЯ   и
наставлениЯ. Ѓоже упаси! ќто еще скучнее! Ќо  дело  в  том,  что,  собираЯсь
рассказывать что-нибудь, писатель должен же сам иметь  в  голове  понЯтие  о
том, что он будет сообщать другим. …сли ему  приходитсЯ  описывать  Явление,
зависЯщее от другого ЯвлениЯ, то должен же он объЯснить одно другим, вывести
одно из другого, показать, что такаЯ-то причина должна привести и приводит к
такому-то  следствию.  ‘ледовательно,  рассказчик  должен   раскрыть   перед
читателем свой процесс мысли. Љроме того, читателю невольно придет в  голову
вопрос: да с какой стати г. NN рассказывает  мне  эти  событиЯ?  что,  кроме
желаниЯ получить авторский гонорар, побудило его написать несколько страниц,
вывести на сцену десЯтка  полтора  лиц  и  следить  за  ними  в  продолжение
нескольких лет их жизни? - Ћтвета на эти естественные вопросы надо искать  в
самом  произведении;  если  произведение  вылилось  из  души,  то  писатель,
конечно, в этом произведении говорит о том, что, так или  иначе,  интересует
его лично, что затрогивает его за живое, что  он  горЯчо  любит  или  горЯчо
ненавидит. …сли предмет его рассказа длЯ него равнодушен, то  как  объЯснить
себе то, что он обратил на него внимание, стал над  ним  задумыватьсЯ,  стал
уЯснЯть его самому себе и, наконец, довел его до такой степени  наглЯдности,
что он и длЯ других людей стал заметен, понЯтен и осЯзателен? Ђ если  ничего
этого не было, если писатель не вдумывалсЯ, не  уЯснЯл  себе  и  т.  д.,  то
рассказ выйдет бледный и  скучный;  его  действующие  лица  будут  тени  или
марионетки, но никак не живые люди; таковы  действительно  бывают  рассказы,
писанные на заказ, без внутреннего желаниЯ, без живого участиЯ к предмету.
     „лЯ того чтобы печатные строки казались нам речами и  поступками  живых
людей, необходимо, чтобы в этих печатных строках сказалась живаЯ душа  того,
кто их писал; только в этом соприкосновении между  мыслью  автора  и  мыслью
читателЯ и заключаетсЯ обаЯтельное действие поэзии; живопись говорит  глазу,
музыка - уху, а поэзиЯ (творчество) - чисто одному мозгу; вы  видите  глазом
черные значки на белом поле и при помощи этих значков узнаете то, что  думал
человек, которого вы,  может  быть,  никогда  в  глаза  не  видали;  на  вас
действует чисто сила мысли,  а  мысль  и  чувство  всегда  бывают  _личные_,
следовательно, что же останетсЯ от поэтического  произведениЯ,  если  вы  из
него вытравите личность автора? ‚полне  объективнаЯ  картина  -  фотографиЯ;
вполне объективный рассказ - показание  свидетелЯ,  записанное  стенографом;
вполне объективнаЯ музыка - шарманка;  добитьсЯ  этой  объективности  значит
уничтожить в поэзии всЯкий патетический элемент и вместе с тем убить поэзию,
убить искусство, даже науку, даже всЯкое движение мысли.
     ‹ичность автора длЯ менЯ интересна, как всЯкаЯ человеческаЯ личность и,
кроме   того,   как   личность,   чувствующаЯ    потребность    высказатьсЯ,
следовательно,   воспринЯвшаЯ   в   себЯ   рЯд   известных   впечатлений   и
переработавшаЯ  их  силою  собственной  мысли.   ‹ичности   же   вымышленных
действующих лиц Я только терплю и допускаю как  выражение  личности  автора,
как форму, в которую ему заблагорассудилось вложить  свою  идею.  …сли  Я  с
идеею согласен, если Я ей  сочувствую,  а  выведенные  личности  оказываютсЯ
бледными и неестественными, то Я скажу, что автор - неопытный музыкант,  что
чувство в нем есть, а технического уменьЯ мало; заметивши этот недостаток, Я
все-таки  буду,  может  быть,  некоторые  отрывки  читать  с  удовольствием,
вероЯтно те отрывки, в которых сила внутреннего  убеждениЯ  и  воодушевлениЯ
укреплЯет неопытные руки виртуоза и заставлЯет его  на  несколько  мгновений
победить трудности техники. "Ќичего, со временем будет прок, ЯвитсЯ  навык",
- можно будет сказать, закрываЯ книгу, написанную таким  образом,  т.  е.  с
неподдельною теплотою, но без достаточного знаниЯ жизни; читатель  с  добрым
чувством расстанетсЯ с таким писателем и  с  радостью  встретитсЯ  с  ним  в
другой  раз.  Ќо  если   в   рассказе,   великолепно   обставленном   живыми
подробностЯми, не видно идеи и чувства, не видно личности творца,  то  общее
впечатление будет совершенно неудовлетворительно. ‚ам покажетсЯ,  что  перед
вами  играет  на  фортепиано  какой-нибудь  заезжий  искусник,  выделывающий
удивительные штуки пальцами, исполнЯющий с  быстротою  молнии  невообразимые
трели и рулады, возбуждающий ваше  искреннее  изумление  беглостью  рук,  но
ничем не дающий вам почувствовать, что он -  человек.  ’ут  уж  нет  никакой
надежды; тут года не принесут пользы; приобрести фактические  знаниЯ  можно,
усвоить технику какого угодно искусства тоже небольшаЯ трудность, но  откуда
же взЯть свежести чувства, самодеЯтельной энергии мысли, той  электрической,
непонЯтной силы, котораЯ беретсЯ в нас бог весть откуда и  уходит  с  годами
бог весть куда?
     ‘ловом, только  личное  воодушевление  автора  греет  и  раскалЯет  его
произведение; где этого личного воодушевлениЯ не заметно,  там,  как  бы  ни
были верно подмечены и искусно сгруппированы подробности, -  там,  повторЯю,
нет истинной силы, нет истинно обаЯтельного влиЯниЯ поэзии,  нет  сочувствиЯ
между поэтом и читателем.

        III   

     Њежду  публикою  и  любимым  писателем  почти  всегда   устанавливаютсЯ
известные отношениЯ, основанные на сочувствии и доверии.  ‹юбЯ  произведениЯ
какого-нибудь  NN,  невольно  составлЯешь  себе  понЯтие  о  его   личности,
допускаешь в ней те или  другие  свойства  и  решительно  отвергаешь  разные
темные  пЯтна.   €ногда   случаетсЯ   разочароватьсЯ,   и   часто   подобное
разочарование бывает так же тЯжело, как разочарование в  близком  и  дорогом
человеке. ѓончаров - писатель,  любимый  публикою;  в  этом  не  может  быть
никакого сомнениЯ,  а  между  тем,  странное  дело,  между  ним  и  публикою
положительно нет подобных отношений;  его  человеческой  личности  никто  не
знает по его произведениЯм; даже  в  дружеских  письмах,  составивших  собою
"”регат Џалладу", не сказались его убеждениЯ и стремлениЯ; выразилось только
то  настроение,  под  влиЯнием  которого  написаны  письма;  настроение  это
переходит от  спокойно  ленивого  к  спокойно  веселому,  и  больше  нам  не
представлЯетсЯ  никаких  данных  длЯ  обсуждениЯ  личного  характера  нашего
художника. ‚о всЯком случае, если два большие романа, которых  сюжеты  взЯты
из современной жизни, не выражают Ясно  даже  отношений  автора  к  идеЯм  и
ЯвлениЯм этой жизни, - это значит, что в этих романах  есть  умышленнаЯ  или
нечаЯннаЯ недоговоренность и что эти романы  продуманы  и  состроены,  а  не
прочувствованы и созданы. Ѓеглый взглЯд на остов  "Ћбыкновенной  истории"  и
"Ћбломова" подтвердит эту мысль. "ЋбыкновеннаЯ историЯ" говорит нам: вот что
делаетсЯ из молодого человека под влиЯнием нашей  петербургской  жизни.  Ќу,
что же такое? спрашивает читатель. —то, она его формирует или  портит?  —то,
она сама хороша или  дурна?  -  Ќа  второй  вопрос  ѓончаров  отвечает  так:
петербургскаЯ жизнь вот какаЯ, и описывает наружность этой жизни,  тщательно
избегаЯ каких бы то ни было отношений к  этой  наружности.  Џоложим,  у  вас
спрашивают, хороша ли такаЯ-то женщина? ‚ы отвечаете: - нос у  нее  такой-то
длины и такой-то ширины, рот такой-то величины, зубов столько-то,  такого-то
цвета глаза, столько-то линий в  длину  и  столько-то  в  разрезе,  цвет  их
такой-то и т. д. ‘огласитесь, что из подобного беспристрастного описаниЯ  не
вынесешь сколько-нибудь целостного понЯтиЯ о характере физиономии, каким  бы
увлекательным Языком ни были записаны эти статистические данные.  ’очно  так
же описание петербургского житьЯ-бытьЯ у ѓончарова выходит  неЯрким  потому,
что автор решительно не хочет выразить  своего  мнениЯ,  своего  взглЯда  на
вещи.
     Ќа вопрос о том, формирует или портит  эта  жизнь  молодого  Ђлександра
Ђдуева, ѓончаров ничего не отвечает. Ћн нам рассказывает в конце романа, что
Ђлександр  приобрел  лысину,  почтенную  полноту  и   житейскую   опытность,
охладившую  его  мечтательность;  тем  дело  и  кончаетсЯ.  —итатель  вправе
сказать: г. ѓончаров, Я  сам  очень  хорошо  знаю,  что  у  человека  лет  в
пЯтьдесЯт вылезают волосы, что сидЯчаЯ жизнь увеличивает  в  нас  количество
жира и что с годами мы становимсЯ опытнее. ‚ы описали  все  это  чрезвычайно
подробно, верно и наглЯдно, но вы не сказали нам ничего нового и  скрыли  от
нас внутренний смысл ваших сцен и картин. „ействительно, крупные, типические
черты нашей жизни  почти  умышленно  сглажены  писателем  и,  следовательно,
ускользают от  читателЯ;  зато  отделка  подробностей  тонка,  красива,  как
брюссельские кружева,  и,  по  правде  сказать,  почти  так  же  бесполезна.
Ђлександр приходит в соприкосновение с миром чиновников -  об  этом  сказано
вскользь, и потом сообщен результат, что он привык к канцелЯрской  работе  и
стал  получать  порЯдочное  жалованье.  Ђлександр  вступает  в  сношениЯ   с
журналами, - об этом тоже упоминаетсЯ мимоходом, и только  длЯ  того,  чтобы
отметить приращение его годового дохода.  „ве  такие  важные  стороны  нашей
жизни,  как  бюрократиЯ  и  периодическаЯ   литература,   не   удостоиваютсЯ
внимательного рассмотрениЯ,  а  между  тем  приводЯтсЯ  от  слова  до  слова
длиннейшие  разговоры  между  Џетром   €вановичем   и   Ђлександром,   между
Ђлександром и Ќаденькою, Ђлександром и ’афаевою и т. п. ќто  -  ошибка,  как
перед изображением самой жизни, так даже и  перед  личностью  самого  героЯ.
Џоложим, старшие родственники и любимые женщины имеют  значительное  влиЯние
на формирование характера и убеждений; но ведь все-таки  формирует-то  самаЯ
жизнь, столкновение с ее дрЯзгами, с ее  серыми,  трудовыми  сторонами;  нам
любопытно видеть, как живут герои ѓончарова, а он нам  показывает,  как  они
резонерствуют о жизни или мечтают о ней, сидЯ рЯдом с  героинЯми  где-нибудь
под кустом сирени, в тенистой беседке. ќто очень хорошо  и  трогательно,  но
это не жизнь, а разве - крошечный уголок жизни. Љонечно,  таланту  ѓончарова
должно отдать полную  дань  удивлениЯ:  он  умеет  удерживать  нас  на  этом
крошечном уголке в продолжение целых сотен  страниц,  не  даваЯ  нам  ни  на
минуту почувствовать скуку или утомление; он  чарует  нас  простотою  своего
Языка и свежею полнотою своих картин;  но  если  вы,  по  прочтении  романа,
захотите отдать себе отчет  в  том,  что  вы  вместе,  с  автором  пережили,
передумали и перечувствовали, то у вас  в  итоге  получитсЯ  очень  немного.
ѓончаров открывает вам целый мир, но мир микроскопический; как вы принЯли от
глаза микроскоп, так этот мир исчез, и каплЯ воды, на которую  вы  смотрели,
представлЯетсЯ вам снова простою каплею. …сли бы эта сила анализа,  невольно
подумаете вы, была направлена не на мелочи, а на жизнь во всей ее широте, во
всем ее пестром разнообразии, - какие бы чудеса она могла произвести! -  ќта
мысль ошибочна; кто останавливаетсЯ на анализе мелочей, тот, стало  быть,  и
неспособен идти дальше и подниматьсЯ выше.  ѓончаров  останетсЯ  на  анализе
мелочей потому, что у него нет побудительной  причины  перейти  к  чему-либо
другому; он холоден, его не волнуют и не возмущают крупные нелепости  жизни;
микроскопический анализ удовлетворЯет его потребности мыслить и творить;  на
этом поприще он пожинает  обильные  лавры,  -  стало  быть,  о  чем  же  еще
хлопотать, к чему еще стремитьсЯ? ‘ловом, г. ѓончаров как художник -  то  же
самое, что г.  ‘резневский  как  ученый;  {7}  первый  творит  длЯ  процесса
творчества, не  заботЯсь  о  степени  важности  тех  предметов,  которые  он
воспевает, не спрашиваЯ себЯ о том, высекает ли он своим резцом великолепную
статую или вытачивает красивую безделушку  длЯ  письменного  стола  богатого
барина;  второй  точно  так  же  исследует  длЯ  процесса  исследованиЯ,  не
спрашиваЯ себЯ о том, стоит ли  игра  свечей  и  выйдет  ли  из  его  трудов
какой-нибудь осЯзательный результат. Ћбе эти личности, представители  одного
типа, выработались  под  влиЯнием  известных  условий,  сжились  с  ними  и,
почислив  вопросы  жизни  решенными   вполне   удовлетворительно,   обратили
деЯтельность свою на шлифование подробностей, не имеющих даже  относительной
важности. "Љак, - спросит с негодованием  мой  читатель,  -  и  "Ћбломов"  -
шлифование  подробностей?"  „а,  отвечу  Я  с  подобающею   скромностью.   -
"Ћбломов",  как  нравоописательный  роман,  не  что  иное,  как   шлифование
подробностей. ’ип Ћбломова не создан ѓончаровым;  это  повторение  Ѓельтова,
ђудина и Ѓешметева; {8} но Ѓельтов, ђудин и Ѓешметев  приведены  в  свЯзь  с
коренными свойствами  и  особенностЯми  нашей  зачинающейсЯ  цивилизации,  а
Ћбломов  поставлен  в  зависимость  от   своего   неправильно   сложившегосЯ
темперамента. Ѓельтов и ђудин сломлены и помЯты  жизнью,  а  Ћбломов  просто
ленив, потому что ленив. ‚лиЯние общества на личность героЯ здесь, как  и  в
"Ћбыкновенной истории", скрыто от глаз читателЯ;  автор  понимает,  что  оно
должно существовать, но он держит его где-то за кулисами, и из-за этих кулис
его герой выходит совершенно готовым  и  начинает  рассуждать  и  ходить  по
сцене. …сли читатель возразит мне, что "‘он Ћбломова" объЯснЯет нам  процесс
его развитиЯ, то Я на это отвечу, что "‘он" говорит  только  о  младенческих
годах нашего героЯ. Ќикакой характер не оказываетсЯ  сложившимсЯ  в  десЯти-
или двенадцатилетнем мальчике; тем более  не  мог  сложитьсЯ  в  такие  годы
характер Ћбломова, которого и в тридцать пЯть лет можно было  ворочать  куда
угодно; стало быть, зачем же автор,  заговоривши  о  воспитании  и  развитии
своего  героЯ,  не  дал  нам  сцен  из  его   гимназической,   студенческой,
чиновнической жизни? ‚едь это, волЯ ваша, было бы не только плодотворнее, но
даже интереснее многих сцен между Ћбломовым и ‡ахаром. ‚едь любопытно знать,
что именно формирует у нас Ћбломовых, гораздо любопытнее,  чем  смотреть  на
то, как уже сформированные Ћбломовы, т. е. люди,  на  которых  надо  махнуть
рукою, валЯютсЯ на диване и плюют в  потолок.  Ќо,  как  везде,  интересный,
живой вопрос обойден, а подробностей - гибель.
     €зображаЯ личность  Ћбломова,  ѓончаров  мог  еще  ограничитьсЯ  тесною
сферою, не выходить за пределы кабинета и спальни и занимать своего читателЯ
пересказыванием того, что говорили между собою €льЯ €льич и  ‡ахар.  Ќо  вот
наш художник хочет противопоставить своему ленивому герою  лицо  деЯтельное,
весело и дельно смотрЯщее  на  жизнь  и  энергически  расправлЯющеесЯ  с  ее
дрЯзгами и невзгодами. џвлЯетсЯ Ђндрей €ванович тольц, о котором  даже  сам
автор возвещает не без торжественности, говорЯ, что  это  человек  будущего,
что много тольцев кроетсЯ под русскими  именами,  что  люди  такого  закала
будут делать дело как следует. Ћ, думаете вы, вот тут-то  ѓончаров  выскажет
то,  что  у  него  на  душе,  тут-то  он  воспользуетсЯ   всеми   собранными
материалами, чтобы дать плоть и кровь этому  человеку  будущего,  тут-то  он
приведет  своего  любимого  героЯ  в  столкновение  с  разными  сторонами  и
типическими особенностЯми нашей жизни. ‚ы продолжаете читать с  возрастающим
нетерпением и убеждаетесь в том, что тольц ведет себЯ точно так же, как все
гончаровские  герои,  т.  е.  много  говорит,  хорошо   округлЯет   периоды,
самодовольно развертывает  перед  слушателем  свои  убеждениЯ  и  ничего  не
делает: о его деЯтельности, котораЯ  составлЯет  сущность  его  характера  и
замечательнейшее ее  достоинство,  автор  рассказывает  нам  в  самых  общих
выражениЯх. тольц представлен вне жизни; а тольц без жизни все равно,  что
рыба без воды. Ћн выведен из своего естественного положениЯ,  и  потому  сам
бледен и неестествен до крайности. ’ак как он на наших глазах не  действует,
то ему, чтобы зарекомендовать себЯ читателю,  поневоле  приходитсЯ  говорить
самому о себе: "џ, дескать, человек деЯтельный, верьте мне на слово"; автору
точно так же приходитсЯ обращатьсЯ к вере читателЯ и говорить ему: "тольц у
менЯ человек деЯтельный; деЯтельности вы  его  не  увидите,  но  он,  право,
постоЯнно занЯт". —итатель, расположенный к скептицизму, подумает  при  этом
так:  "если  романист  приписывает  одному  из  своих  героев   какое-нибудь
качество, а между тем это качество не выражаетсЯ  в  его  действиЯх,  то  Я,
читатель, имею право заключить, что у автора не хватило сил вложить в образы
то, что он выразил в отвлеченной  фразе.  „еЯтельный  ™тольц  принадлежит  к
разрЯду лиц, подобных добродетельному  становому  г.  ‹ьвова  и  знаменитому
чиновнику его сиЯтельства графа ‘оллогуба". {9} —итатель-скептик не ошибетсЯ
в своем предположении.
     ‚прочем, то обстоЯтельство, что ѓончаров взЯлсЯ  за  сооружение  своего
тольца,  и  то  обстоЯтельство,  что  это  сооружение  вышло  до  крайности
неудачным,  так  характерны,  что  об  них   стоит   поговорить   подробнее.
„ействующие  лица  романов  ѓончарова  постоЯнно  вращаютсЯ  в  безразличной
атмосфере, живут в тех комнатах, в  которые  не  проникает  русский  дух,  и
становЯтсЯ друг к другу в такие отношениЯ, которые зависЯт  от  особенностей
их личного характера, а не от условий места и времени. „екорации у ѓончарова
русские; длЯ обстановки он выводит русского лакеЯ, русскую кухарку, но это -
аксессуары, которые могут быть устранены, не нарушаЯ завЯзки романа; главные
действующие лица созданы головою автора, а не  навеЯны  впечатлениЯми  живой
действительности. ‡адавшись своей идеею, набросав  ее  в  общих  чертах,  г.
ѓончаров потом уже с натуры подрисовывает подробности, и все вместе  выходит
очень удовлетворительно и  на  первый  взглЯд  кажетсЯ  романом,  взЯтым  из
русской жизни и воспроизводЯщим  русские  типы.  Ќо  это  только  на  первый
взглЯд.  Ћтделайтесь  только  от  обаЯниЯ  великолепного  Языка,   отбросьте
аксессуары, не относЯщиесЯ к делу, обратите все ваше внимание на те  фигуры,
в которых сосредоточиваетсЯ смысл романа, и вы увидите, что в них нет ничего
русского и, кроме того, ничего типичного. …сли мы поступим таким  образом  с
"Ћбыкновенной историей", то увидим, что смысл романа лежит в двух фигурах, в
дЯде  и  в  племЯннике,  и  что  из  этих  двух  фигур  -  одна  неверна   и
неестественна, а другаЯ совершенно пассивна и бесцветна.
     Џетр €ванович Ђдуев, дЯдЯ, - не верен с головы  до  ног.  ќто  какой-то
английский джентльмен, пробивший  себе  дорогу  в  люди  силою  своего  ума,
составивший себе карьеру и состоЯние и при этом нисколько не загрЯзнившийсЯ.
‚ нашем отечестве дорога к почестЯм и деньгам усеЯна всЯкого рода  терниЯми.
Љто хочет преуспеть на том поприще, по которому путешествовал Џетр €ванович,
тот не много сохранит в себе гонора и  фанаберии;  под  старость  непременно
дойдет до положениЯ ”амусова, а ведь между ”амусовым и Џетром  €вановичем  -
огромнаЯ разница. Џетра €вановича, видимо, уважает г. ѓончаров, а к ”амусову
он, по всей вероЯтности, отнессЯ бы с добродетельным презрением. ќто видимое
различие между  ”амусовым  и  Џетром  €вановичем  не  может  быть  объЯснено
различием времени. ‘кажите по совести, неужели мы так много  ушли  вперед  с
тех пор, как была написана комедиЯ ѓрибоедова? Ќеужели  вы  до  сих  пор  не
встречаете между вашими знакомыми ”амусова,  Њолчалива  и  ‘калозуба?  ”ормы
стали действительно поприличнее, но что же это за утешение!  Ќеужели  же  г.
ѓончаров, выводЯ своего героЯ, обманулсЯ внешнею благопристойностью формы  и
не умел заглЯнуть поглубже и распознать под гладкими фразами Џетра €вановича
родовых свойств фамусовского типа? ‚рЯд ли такой острый аналитик мог  впасть
в грубую ошибку, в которой может уличить его всЯкий школьник.  Њне  кажетсЯ,
дело в том, что в самом ”амусове автор "Ћбыкновенной истории" осудил  бы  не
сущность, а внешнее неблагообразие. Џотихоньку  вести  свои  дела,  заводить
свЯзи и поддерживать их  из  чистого  расчета,  заниматьсЯ  таким  делом,  к
которому не лежит сердце и которого не оправдывает ум, оставлЯть под  спудом
в практике те идеи, которые исповедуешь в теории,  смотреть  с  скептическою
улыбкою на порывы молодежи, стремЯщейсЯ обратить слово в  дело,  -  все  эти
вещи можно назвать благоразумием, лишь бы они  не  представлЯлись  в  полной
наготе, без прикрас и смЯгчений. ‘воему герою г. ѓончаров