        ‘.‹.”ранк. ‘мысл жизни


     <B>Ћѓ‹Ђ‚‹…Ќ€…</B>

     Џредисловие

     I. ‚ступление

     II. "—то делать?"
     III. “словиЯ возможности смысла жизни
     IV. Ѓессмысленность жизни

     V. ‘амоочевидность истинного бытиЯ
     VI. Ћправдание веры
     VII. Ћсмысление жизни
     VIII. Ћ духовном и мирском делании


     <IMG  alt="‘емен ”ранк. Џортрет работы ‹.‚.‡ака. Ѓерлин, 1936" border=1
height=212 src="s_frank.jpg" width=128>
     ‘емен ”ранк.
     Џортрет работы ‹.‚.‡ака.
     Ѓерлин, 1936
     <B>Џђ…„€‘‹Ћ‚€…</B>
     <I>ЏредлагаемаЯ книжка, уже давно задуманнаЯ, образует как бы естественное
продолжение  выпущенной  мною  в  1924 году книжки</I>  "Љрушение кумиров".  <I>Ћна
составлена  в ответ  на  неоднократные указаниЯ  друзей и единомышленников о
необходимости  такого   продолжениЯ,   которое   раскрыло  бы  положительное
содержание тех идей,  которые преимущественно в форме критики господствующих
предубеждений были  изложены  в</I>  "Љрушении  кумиров".  <I>€ эта втораЯ  книжка,
подобно первой, будучи выражением личных верований автора, выросла в свЯзи с
беседами и спорами, которые  пришлось  вести в кругу русского  студенческого
христианского движениЯ. Ћна предлагаетсЯ поэтому, в первую очередь, вниманию
молодых участников этого движениЯ и вообще русской молодежи...</I>

     <I>ќтим    определен    и    стиль    книжки:    автор     пыталсЯ    свои
религиозно-философские  идеи  выразить  в  возможно простой  и общедоступной
форме и говорит лишь о том, что имеет насущное жизненное значение.</I>
     <I>‘. ”ранк</I>
     <I>Ѓерлин, 29 августа 1925 г.</I>


     <i>I. ‚‘’“Џ‹…Ќ€…</i>

     €меет ли жизнь вообще  смысл, и если да -  то какой именно? ‚ чем смысл
жизни?  €ли жизнь  есть просто бессмыслица, бессмысленный, никчемный процесс
естественного рождениЯ, расцветаниЯ, созреваниЯ, увЯданиЯ и смерти человека,
как  всЯкого другого органического существа?  ’е мечты о добре  и правде,  о
духовной значительности и осмысленности  жизни, которые уже с отроческих лет
волнуют  нашу душу и заставлЯют нас думать, что мы родились  не "даром", что
мы  призваны осуществить  в мире что-то  великое  и  решающее  и  тем  самым
осуществить и самих себЯ, дать творческий исход дремлющим в  нас, скрытым от
постороннего  взора,  но  настойчиво  требующим своего  обнаружениЯ духовным
силам, образующим как бы истинное существо нашего "џ", - эти мечты оправданы
ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если  да -
то  какое? €ли  они  просто огоньки  слепой  страсти,  вспыхивающие  в живом
существе  по  естественным  законам  его  природы, как стихийные  влечениЯ и
томлениЯ,  с  помощью  которых  равнодушнаЯ  природа  совершает  через  наше
посредство, обманываЯ и завлекаЯ нас иллюзиЯми, свое бессмысленное, в вечном
однообразии повторЯющеесЯ дело сохранениЯ животной  жизни в смене поколений?
—еловеческаЯ жажда любви и счастьЯ, слезы умилениЯ перед красотой, трепетнаЯ
мысль о светлой радости, озарЯющей и согревающей жизнь или, вернее,  впервые
осуществлЯющей подлинную жизнь, есть ли длЯ этого какаЯ-либо твердаЯ почва в
бытии  человека, или это  -  только  отражение  в  воспаленном  человеческом
сознании той слепой и смутной страсти, котораЯ владеет и насекомым,  которое
обманывает  нас,  употреблЯЯ  как  орудиЯ   длЯ   сохранениЯ   все  той   же
бессмысленной  прозы жизни животной и обрекаЯ нас за краткую мечту  о высшей
радости и  духовной полноте  расплачиватьсЯ пошлостью,  скукой и томительной
нуждой узкого,  будничного,  обывательского существованиЯ?  Ђ жажда подвига,
самоотверженного служениЯ добру,  жажда гибели  во имЯ  великого  и светлого
дела - есть ли это  нечто большее и более осмысленное, чем таинственнаЯ,  но
бессмысленнаЯ сила, котораЯ гонит бабочку в огонь?

     ќти, как обычно говоритсЯ, "проклЯтые" вопросы или, вернее, этот единый
вопрос "о смысле жизни"  волнует и  мучает в глубине души каждого  человека.
—еловек может на  времЯ, и даже на очень долгое времЯ, совсем забыть  о нем,
погрузитьсЯ  с  головой  или  в   будничные  интересы  сегоднЯшнего  днЯ,  в
материальные  заботы  о сохранении жизни, о богатстве, довольстве  и  земных
успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и "дела" -  в политику, борьбу
партий и  т.п.,  -  но  жизнь  уже  так  устроена,  что  совсем  и  навсегда
отмахнутьсЯ  от  него не может и самый  тупой, заплывший  жиром  или духовно
спЯщий  человек:  неустранимый  факт  приближениЯ  <i>смерти</i>  и  неизбежных  ее
предвестников  -  старениЯ  и  болезней,  факт  отмираниЯ,  скоропреходЯщего
исчезновениЯ, погружениЯ в невозвратное прошлое всей  нашей земной жизни  со
всей иллюзорной  значительностью ее интересов -- этот факт  есть длЯ всЯкого
человека грозное и неотвЯзное напоминание нерешенного, отложенного в сторону
вопроса о <i>смысле жизни.</i> ќтот вопрос -  не "теоретический вопрос", не предмет
праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос  самой жизни,  он  так  же
страшен,  и,  собственно говорЯ, еще гораздо  более  страшен, чем при тЯжкой
нужде вопрос о куске хлеба длЯ утолениЯ голода. Џоистине, это есть  вопрос о
хлебе, который бы напитал нас, и  воде, котораЯ утолила бы нашу жажду. —ехов
описывает  человека,  который,  всю  жизнь  живЯ  будничными   интересами  в
провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворЯлсЯ, "играл роль"
в "обществе", был  занЯт "делами", погружен в мелкие  интриги  и заботы -  и
вдруг,  неожиданно, однажды ночью, просыпаетсЯ с тЯжелым  сердцебиением и  в
холодном  поту. —то случилось? ‘лучилось  что-то ужасное -  <i>жизнь  прошла,</i> и
жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!


     €  все-таки огромное большинство  людей  считает нужным отмахиватьсЯ от
этого вопроса,  прЯтатьсЯ от него  и находит величайшую жизненную мудрость в
такой "страусовой  политике". Ћни называют это "принципиальным  отказом"  от
попытки  разрешить "неразрешимые  метафизические  вопросы", и  они так умело
обманывают и всех других,  и  самих себЯ,  что  не  только длЯ  постороннего
взора,  но  и  длЯ  них  самих  их  мука  и   неизбывное  томление  остаютсЯ
незамеченными, быть может, до самого смертного часа. ќтот прием воспитываниЯ
в себе  и других забвениЯ к  самому важному, в  конечном счете,  единственно
важному  вопросу  жизни  определен,  однако,  не  одной  только  "страусовой
политикой",  желанием  закрыть  глаза,  чтобы  не  видеть  страшной  истины.
Џо-видимому,  умение  "устраиватьсЯ  в  жизни",  добывать  жизненные  блага,
утверждать   и   расширЯть   свою   позицию   в   жизненной  борьбе  обратно
пропорционально вниманию, уделЯемому вопросу о "смысле жизни". Ђ так как это
умение,  в  силу  животной  природы человека  и определЯемого  им  "здравого
рассудка", представлЯетсЯ самым важным и первым по настоЯтельности делом, то
в   его   интересах  и  совершаетсЯ  это  задавливание   в  глубокие  низины
бессознательности тревожного недоумениЯ о смысле жизни. € чем спокойнее, чем
более  размерена  и упорЯдочена внешнЯЯ жизнь, чем более она занЯта текущими
земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та  душевнаЯ
могила, в которой  похоронен вопрос о смысле  жизни. Џоэтому  мы,  например,
видим,  что  средний европеец,  типичный западноевропейский  "буржуа"  (не в
экономическом, а в духовном смысле слова) как  будто совсем не  интересуетсЯ
более  этим  вопросом и потому перестал и нуждатьсЯ в религии, котораЯ  одна
только дает на него  ответ. Њы, русские, отчасти  по своей  натуре, отчасти,
вероЯтно,  по неустроенности и  ненала-женности нашей внешней,  гражданской,
бытовой  и   общественной  жизни,   и  в  прежние,  "благополучные"  времена
отличались от западных европейцев тем, что больше мучились вопросом о смысле
жизни  или, точнее,  более открыто мучились им, более признавались  в  своих
мучениЯх. Ћднако теперь, оглЯдываЯсь назад,  на  наше столь недавнее и столь
далекое  от нас прошлое, мы должны сознатьсЯ, что и мы тогда  в значительной
мере "заплыли жиром" и не видели - не хотели или не могли видеть - истинного
лица жизни, и потому мало заботились об его разгадке.

     Џроисшедшее ужасающее  потрЯсение  и разрушение всей нашей общественной
жизни принесло нам, именно с этой  точки зрениЯ, одно ценнейшее, несмотрЯ на
всю его горечь, благо: оно обнажило перед нами <i>жизнь,</i> как  <i>она есть на самом
деле.</i>  Џравда, в порЯдке обывательских размышлений,  в  плане обычной земной
"жизненной мудрости" мы часто мучимсЯ <i>ненормальностью</i> нашей нынешней жизни и
либо  с безграничной ненавистью  обвинЯем в ней  "большевиков", бессмысленно
ввергших  всех русских людей в  бездну бедствий  и отчаЯниЯ, либо  (что уже,
конечно, лучше) с горьким и бесполезным раскаЯнием осуждаем наше собственное
легкомыслие, небрежность и слепоту, с которой мы дали разрушить в ђоссии все
основы нормальной,  счастливой и разумной жизни.  Љак бы много относительной
правды  ни  было в этих  горьких чувствах, в  них,  перед  лицом  последней,
подлинной  правды, есть и очень  опасный  самообман. ЋбозреваЯ  потери наших
близких, либо прЯмо убитых, либо замученных  дикими  условиЯми жизни, потерю
нашего имущества,  нашего любимого  дела,  наши собственные  преждевременные
болезни,  наше  нынешнее вынужденное безделье и бессмысленность всего нашего
нынешнего  существованиЯ, мы часто думаем,  что  болезни, смерть,  старость,
нужду,  бессмысленность  жизни-все это  выдумали  и впервые  внесли  в жизнь
большевики. Ќа самом деле они этого не выдумали и не впервые внесли в жизнь,
а только значительно усилили, разрушив то внешнее и, с более глубокой  точки
зрениЯ, все-таки  призрачное благополучие,  которое прежде царило в жизни. €
раньше люди  умирали  -  и  умирали почти всегда  преждевременно, не доделав
своего дела
     и  бессмысленно  случайно;  и  раньше  все  жизненные  блага-богатство,
здоровье, слава,  общественное положение - были шатки и  ненадежны; и раньше
мудрость  русского народа  знала,  что  от  сумы  и тюрьмы  никто не  должен
зарекатьсЯ.  Џроисшедшее только  как бы  снЯло призрачный покров  с  жизни и
показало  нам  неприкрытый ужас  жизни,  как  она всегда  есть сама по себе.
Џодобно  тому,  как  в  кинематографе  можно произвольным  изменением  темпа
движениЯ через  такое искажение  именно и  показать подлинную,  но  обычному
взору  незаметную природу движениЯ, подобно тому,  как  через увеличительное
стекло впервые видишь  (хотЯ и в измененных размерах) то,  что всегда есть и
было,  но  что  не  видно  невооруженному  глазу,   -  так  и  то  искажение
"нормальных" эмпирических  условий жизни, которое теперь произошло в ђоссии,
только  раскрывает  перед  нами  скрытую  прежде  истинную сущность.  €  мы,
русские, теперь без дела и  толка, без родины и  родного очага,  в  нужде  и
лишениЯх слонЯющиесЯ по чужим землЯм или живущие на родине, как на  чужбине,
сознаваЯ  всю  "ненормальность" с  точки  зрениЯ обычных внешних форм  жизни
нашего нынешнего существованиЯ, вместе  с тем вправе и обЯзаны сказать,  что
именно на этом ненормальном образе  жизни мы впервые познали истинное вечное
существо жизни. Њы, бездомные  и бесприютные странники - но разве человек на
земле  не есть, в  более  глубоком смысле,  всегда бездомный  и  бесприютный
странник? Њы испытали на себе, своих близких, своем существе и своей карьере
величайшие превратности  судьбы - но разве самое  существо  судьбы не в том,
что она превратна?  Њы ощутили  близость  и грозную  реальность  смерти - но
разве  это  -  только  реальность  сегоднЯшнего   днЯ?  ‘реди  роскошного  и
беспечного быта  русской  придворной среды 18 века  русский поэт  восклицал:
"ѓде стол  был Яств, там  гроб  стоит;  где  пиршеств  раздавались  клики  -
надгробные там стонут лики и бледна смерть на всех  глЯдит". Њы  обречены на
тЯжкий изнурЯющий труд ради ежедневного пропитаниЯ
     -  но разве уже  Ђдаму,  при  изгнании  из  раЯ,  не было  предречено и
заповедано: "‚ поте лица своего ты будешь есть хлеб свой"?

     ’ак  перед  нами теперь,  через увеличительное  стекло  наших  нынешних
бедствий, с Явностью предстала сама сущность  жизни во всей ее превратности,
скоротечности, тЯгостности - во всей ее бессмысленности. € потому всех людей
мучащий, перед  всеми неотвЯзно стоЯщий вопрос  о  смысле жизни приобрел длЯ
нас, как бы  впервые  вкусивших самое существо жизни и  лишенных возможности
спрЯтатьсЯ  от  нее  или  прикрыть  ее   обманчивой  и  смЯгчающей  ее  ужас
видимостью,  совершенно исключительную остроту.  ‹егко было  не задумыватьсЯ
над этим вопросом, когда  жизнь, по крайней мере внешне видимаЯ, текла ровно
и  гладко, когда  -  за  вычетом  относительно  редких  моментов трагических
испытаний, казавшихсЯ  нам исключительными и ненормальными -  жизнь ЯвлЯлась
нам спокойной и устойчивой, когда у каждого из нас было  наше естественное и
разумное дело и, за множеством вопросов текущего днЯ,  за множеством живых и
важных  длЯ нас частных дел  и вопросов,  общий вопрос  о жизни  в  ее целом
только  мерещилсЯ где-то  в туманной  дали и смутно-потаенно  тревожил  нас.
Ћсобенно   в  молодом  возрасте,  когда   разрешение   всех  вопросов  жизни
предвидитсЯ в будущем, когда  запас жизненных сил, требующих приложениЯ, это
приложение по большей  части и находил, и условиЯ жизни легко позволЯли жить
мечтами, -  лишь немногие из нас  остро  и  напрЯженно страдали  от сознаниЯ
бессмысленности жизни. Ќо не то теперь. ЏотерЯв родину и  с нею естественную
почву длЯ дела, которое дает хотЯ бы видимость осмысленности жизни, и вместе
с тем лишенные возможности в беспечном молодом веселии наслаждатьсЯ жизнью и
в этом стихийном увлечении ее соблазнами забывать о неумолимой ее суровости,
обреченные на  тЯжкий изнурЯющий и подневольный труд  длЯ своего пропитаниЯ,
мы вынуждены ставить себе вопрос: длЯ чего жить? „лЯ чего тЯнуть эту нелепую
и тЯгостную лЯмку? —ем оправданы наши страданиЯ? ѓде найти незыблемую опору,
чтобы не упасть под тЯжестью жизненной нужды?

     Џравда, большинство русских людей  еще  стараетсЯ отогнать от  себЯ эти
грозные и тоскливые думы страстной мечтой о будущем обновлении и возрождении
нашей общей русской жизни. ђусские люди вообще имели привычку жить мечтами о
будущем;  и  раньше им  казалось, что  будничнаЯ,  суроваЯ  и  тусклаЯ жизнь
сегоднЯшнего   днЯ  есть,  собственно,  случайное  недоразумение,  временнаЯ
задержка в  наступлении  истинной жизни,  томительное ожидание, нечто  вроде
томлениЯ  на  какой-то  случайной  остановке  поезда;  но  завтра или  через
несколько лет,  словом,  во  всЯком случае вскоре  все  изменитсЯ, откроетсЯ
истиннаЯ, разумнаЯ  и счастливаЯ жизнь; весь смысл жизни - в этом будущем, а
сегоднЯшний  день длЯ жизни  не  в счет. ќто настроение мечтательности и его
отражение на нравственной  воле, эта нравственнаЯ несерьезность, презрение и
равнодушие  к  настоЯщему  и внутренне  лживаЯ, неосновательнаЯ  идеализациЯ
будущего, -  это  духовное  состоЯние  и  есть  ведь  последний  корень  той
нравственной  болезни,   которую  мы  называем  <i>революционностью</i>  и  котораЯ
загубила русскую жизнь. Ќо  никогда,  быть может, это духовное состоЯние  не
было так распространено, как именно теперь; и надо признать, что никогда еще
длЯ него не было так много оснований или поводов, как именно  теперь. ЌельзЯ
ведь отрицать, что должен же, наконец, рано или поздно наступить день, когда
русскаЯ жизнь выберетсЯ из той трЯсины, в которую она попала и в которой она
теперь неподвижно замерла; нельзЯ отрицать, что  именно с этого днЯ наступит
длЯ нас  времЯ, которое не только облегчит  личные условиЯ нашей жизни, но -
что  гораздо важнее -  поставит нас  в  более здоровые  и  нормальные  общие
условиЯ, раскроет возможность разумного  дела, оживит наши силы  через новое
погружение наших корней в родную почву.

     € все-таки и теперь это настроение перенесениЯ вопроса о смысле жизни с
сегоднЯшнего  днЯ  на чаемое и неведомое будущее, ожидание его решениЯ не от
внутренней духовной  энергии  нашей собственной  воли,  а  от  непредвидимых
перемен судьбы,  это совершенное презрение к настоЯщему и  капитулЯциЯ перед
ним за  счет мечтательной идеализации  будущего - есть такаЯ  же  душевнаЯ и
нравственнаЯ болезнь, такое же  извращение здорового,  вытекающего из самого
духовного  существа  человека,  отношениЯ  к действительности  и  к  задачам
собственной  жизни,  как  и  всегда; и  исключительнаЯ  интенсивность  этого
настроениЯ  свидетельствует  лишь  об  интенсивности  нашего  заболеваниЯ. €
обстоЯтельства  жизни  складываютсЯ  так, что  и нам  самим  это  постепенно
становитсЯ все Яснее. Ќаступление этого  решающего светлого днЯ,  которое мы
долго ждали чуть ли не  завтра или послезавтра, оттЯгиваетсЯ на долгие годы;
и  чем  больше  времени  мы  ждем  его,  чем больше наших  надежд  оказались
призрачными, тем туманнее  становитсЯ в будущем возможность его наступлениЯ;
он  отходит длЯ нас в  какую-то неуловимую даль, мы ждем его уже не завтра и
не послезавтра, а только  "через  несколько  лет",  и  никто  уже  не  может
предсказать, ни сколько  лет мы должны  его ждать, ни почему  именно  и  при
каких условиЯх он наступит. € уже многие  начинают думать, что этот желанный
день вообще,  быть может,  не придет заметным образом,  не проложит  резкой,
абсолютной  грани  между  ненавистным  и  презренным  настоЯщим  и  светлым,
радостным  будущим, а что  русскаЯ жизнь будет лишь  незаметно и постепенно,
быть  может,  рЯдом  мелких  толчков,  выпрЯмлЯтьсЯ  и   приходить  в  более
нормальное  состоЯние. € при полной  непроницаемости длЯ  нас будущего,  при
обнаружившейсЯ ошибочности  всех  прогнозов, уже неоднократно обещавших  нам
наступление  этого днЯ, нельзЯ отрицать правдоподобиЯ  или, по меньшей мере,
возможности  такого исхода. Ќо одно допущение этой возможности уже разрушает
всю  духовную позицию, котораЯ  откладывает осуществление подлинной жизни до
этого решающего днЯ и ставит в полную зависимость от него. Ќо и помимо этого
соображениЯ  -  долго  ли,  вообще,  мы должны и  можем  <i>ждать,</i> и  можно  ли
проводить  нашу жизнь в бездейственном и бессмысленном, неопределенно долгом
<i>ожидании?</i>  ‘таршее поколение русских людей уже начинает свыкатьсЯ с  горькой
мыслью,  что  оно,  быть  может, или  вообще  не доживет до  этого  днЯ, или
встретит его в старости, когда всЯ действительнаЯ жизнь будет уже в прошлом;
младшее поколение начинает убеждатьсЯ,  по меньшей мере,  в  том, что лучшие
годы его жизни уже  проходЯт  и, может быть, без  остатка  пройдут  в  таком
ожидании.    €   если   бы   мы   еще   могли    проводить    жизнь   не   в
бессмысленно-томительном  ожидании  этого   днЯ,   а   в   действенном   его
подготовлении, если  бы  нам дана  была  -  как  это  было  в  прежнюю эпоху
-возможность  революционного  <i>действиЯ,</i> а не только революционных мечтаний и
словопрений! Ќо  и эта возможность длЯ огромного, преобладающего большинства
нас  отсутствует,  и мы Ясно видим,  что  многие  из  тех,  кто считает себЯ
обладающим этой возможностью, заблуждаютсЯ  именно потому,  что, отравленные
этой  болезнью  мечтательности, просто  уже  разучились  отличать подлинное,
серьезное,  плодотворное  <i>дело</i>  от простых словопрений, от  бессмысленных  и
ребЯческих   бурь   в   стакане   воды.  ’ак   сама   судьба   или   великие
сверхчеловеческие силы, которые мы  смутно прозреваем позади  слепой судьбы,
отучают нас  от  этой  убаюкивающей, но  растлевающей болезни  мечтательного
перенесениЯ вопроса о жизни и ее  смысле в  неопределенную даль будущего, от
трусливой обманчивой  надежды, что  кто-то или что-то во внешнем  мире решит
его за  нас.  ’еперь уже большинство из нас,  если  не Ясно сознает, то,  по
меньшей мере, смутно  чувствует, что  вопрос  о чаемом возрождении родины  и
свЯзанном с ним  улучшении  судьбы каждого из  нас  совсем не  конкурирует с
вопросом о том,  как и длЯ  чего нам  жить сегоднЯ  - в том <i>сегоднЯ,</i> которое
растЯгиваетсЯ на долгие годы и может затЯнутьсЯ и на всю нашу жизнь, - а тем
самым, с вопросом о  вечном  и абсолютном смысле жизни, который как таковой,
совсем не заслонЯет собой этого, как мы  Ясно  ощущаем, все же важнейшего  и
самого насущнего вопроса. Ѓолее того: ведь  этот чаемый  <i>"день"</i> грЯдущего не
сам же собою перестроит заново всю русскую жизнь и создаст более разумные ее
условиЯ. ‚едь  это должны  будут совершить  сами русские люди,  <i>в том  числе
каждый из  нас.</i> Ђ что, если в томительном  ожидании мы  растерЯем весь запас
наших духовных сил, если к  тому времени, бесполезно  истратив нашу жизнь на
бессмысленное  томление  и  бесцельное  прозЯбание,  мы  уже потерЯем  Ясные
представлениЯ о добре и зле, о желанном и недостойном образе жизни? Њожно ли
обновить общую жизнь, не  знаЯ, <i>длЯ себЯ самого,</i> длЯ чего ты вообще живешь и
какой вечный, объективный смысл имеет жизнь в ее  целом? Ќе  видим ли мы уже
теперь, как  многие  русские  люди,  потерЯв  надежду  на  разрешение  этого
вопроса, либо  тупеют и духовно замирают в будничных заботах  о куске хлеба,
либо  кончают жизнь самоубийством,  либо,  наконец, нравственно умирают,  от
отчаЯниЯ становЯсь  прожигателЯми жизни, идЯ на преступлениЯ и  нравственное
разложение ради самозабвениЯ в  буйных наслаждениЯх, пошлость и  эфемерность
которых сознает сама их охлажденнаЯ душа?

     Ќет, от вопроса  о смысле  жизни  нам -  именно  нам,  в нашем нынешнем
положении  и духовном состоЯнии - никуда не уйти, и тщетны надежды подменить
его  какими-либо  суррогатами,  заморить  сосущего  внутри  червЯ   сомнениЯ
какими-либо иллюзорными делами и мыслЯми. €менно наше времЯ таково - об этом
мы  говорили в книжке "Љрушение кумиров", -  что  все кумиры, соблазнЯвшие и
слепившие нас прежде, рушатсЯ один за другим,  изобличенные в своей лжи, все
украшающие и затуманивающие завесы над жизнью  ниспадают, все иллюзии гибнут
сами собой. ЋстаетсЯ жизнь, сама жизнь во всей своей неприглЯдной наготе, со
всей своей  тЯгостностью и бессмысленностью, жизнь,  равносильнаЯ  смерти  и
небытию,  но  чуждаЯ  покоЯ  и  забвениЯ небытиЯ.  ’а, на  ‘инайских высотах
поставленнаЯ  Ѓогом,  через древний  €зраиль,  всем  людЯм  и навеки задача:
"жизнь и смерть  предложил Я тебе, благословение и проклЯтие; избери  жизнь,
дабы жил ты и потомство твое", -эта задача научитьсЯ отличить истинную жизнь
от жизни,  котораЯ  есть смерть, понЯть  тот  смысл жизни,  который  впервые
вообще  делает   жизнь  жизнью,  то  ‘лово  Ѓожие,  которое  есть  истинный,
насыщающий нас  хлеб жизни, -эта задача именно в наши дни великих катастроф,
великой кары  Ѓожией, в силу которой разодраны все  завесы  и все  мы  снова
"впали в руки Ѓога живого", стоит перед нами с такой  неотвЯзностью, с такой
неумолимо грозной  очевидностью,  что  никто,  раз ощутивший  ее,  не  может
уклонитьсЯ от обЯзанности ее разрешениЯ.


     <i>II. "—’Ћ „…‹Ђ’њ?"</i>

     €здавна   -   свидетельство   тому   заглавие    известного,   когда-то
прогремевшего  романа —ернышевского  - русский интеллигент  привык  вопрос о
"смысле жизни" ставить в форме вопроса: "—то делать"?

     ‚опрос: "—то  делать?"  может  ставитьсЯ, конечно,  в  весьма различных
смыслах.   Ќаиболее   определенный  и  разумный   смысл  -  можно   сказать,
единственный вполне  разумный смысл, допускающий точный ответ  -  он  имеет,
когда под ним подразумеваетсЯ отыскание <i>пути</i> или <i>средства к</i>  какой-либо, уже
заранее признанной и бесспорной длЯ вопрошающего цели. Њожно спрашивать, что
нужно делать, чтобы поправить свое  здоровье,  или чтобы получить заработок,
обеспечивающий  жизнь,  или чтобы  имееть успех  в обществе и т.п.  € притом
наиболее  плодотворна постановка  вопроса, когда  она  обладает максимальной
конкретностью; тогда на  него  часто  может  следовать  один  единственный и
вполне обоснованный ответ. ’ак, конечно, вместо общего вопроса: "—то делать,
чтобы быть здоровым?"  плодотворнее поставить вопрос так, как мы его  ставим
на консультации у врача: "—то нужно делать мне в моем возрасте, при таком-то
моем прошлом,  при таком-то  образе жизни и общем состоЯнии организма, чтобы
вылечитьсЯ от такого-то определенного недуга?" € по  этому образцу надлежало
бы формулировать все аналогичные вопросы. ‹егче  найти  ответ, и ответ будет
более точным, если  вопрос о  средствах достижениЯ  здоровьЯ,  материального
благополучиЯ, успеха в любви и т.п.  ставитсЯ в форме совершенно конкретной,
в которой учтены и все частные, индивидуальные свойства самого вопрошающего,
и окружающаЯ обстановка, и если - главное - сама цель его стремлениЯ есть не
нечто неопределенно-общее, вроде  здоровьЯ  или  богатства <i>вообще,</i>  а  нечто
вполне конкретное  -  излечение  данной  болезни, заработок  по определенной
профессии  и т.п.  ’акие вопросы: "—то  мне  делать  в данном случае,  чтобы
достигнуть данной конкретной цели", мы, собственно, ставим себе ежедневно, и
каждый шаг нашей практической жизни есть  итог разрешениЯ одного из них. Ќет
никакого основаниЯ  обсуждать смысл и  законность  вопроса "—то  делать?"  в
такой совершенно конкретной и вместе с тем рассудочно- деловой его форме.

     Ќо,  конечно,  этот  смысл вопроса не имеет  ничего,  кроме  словесного
выражениЯ, общего с тем мучительным,  требующим принципиального разрешениЯ и
вместе с тем  по  большей  части не  находЯщим его значением, в котором этот
вопрос  ставитсЯ  тогда, когда  он  длЯ  самого  вопрошающего  тождествен  с
вопросом  о смысле его  жизни. ’огда  это  есть,  прежде  всего, вопрос не о
средстве к  достижению  определенной цели, а  вопрос о  самой  цели  жизни и
деЯтельности. Ќо и в такой  постановке  вопрос может  опЯть-таки ставитьсЯ в
разных, и притом существенно отличных друг от друга, смыслах. ’ак, в молодом
возрасте неизбежно ставитсЯ вопрос о выборе того или  иного  жизненного пути
из многих, открывающихсЯ здесь возможностей. "—то мне делать?" значит тогда:
какую специальную  жизненную работу, какую профессию мне избрать или как мне
правильно  определить  мое   призвание.   "—то  мне   делать?"  -  под  этим
подразумеваютсЯ здесь  вопросы такого порЯдка: "Џоступить  ли мне,  напр., в
высшее учебное  заведение  или  сразу  стать  деЯтелем  практической  жизни,
научитьсЯ ремеслу, начать торговать,  поступить на службу? € в первом случае
-  на  какой  "факультет", мне  поступить?  ѓотовить  ли себЯ к деЯтельности
врача, или инженера, или агронома и т.п.? Љонечно, правильный и точный ответ
на этот вопрос возможен и здесь только при учтении всех конкретных  условий,
как самого вопрошающего лица (его склонностей и способностей,  его здоровьЯ,
силы его  воли и т.п.)  так  и внешних условий  его жизни (его  материальной
обеспеченности, сравнительной трудности - в данной стране и в данное времЯ -
каждого из различных путей, относительной выгодности той или иной профессии,
опЯть-таки в данное времЯ и в данном месте и т.п.). Ќо главное - даже только
принципиальнаЯ  возможность  определенного и  верного ответа на вопрос  дана
лишь  в случае,  если вопрошающему уже Ясна  последнЯЯ цель  его стремлении,
высшаЯ и важнейшаЯ длЯ него ценность жизни. Ћн должен прежде всего проверить
себЯ  и  решить  про себЯ,  что  ему важнее всего  при  этом выборе, какими,
собственно,  мотивами  он  руководитсЯ - ищет ли он  при  выборе профессии и
жизненного  пути,  прежде всего, материальной  обеспеченности  или  славы  и
видного общественного положениЯ или же удовлетворениЯ внутренных - и в таком
случае каких именно  - запросов своей личности.  ’ак обнаруживаетсЯ,  что  и
здесь мы лишь кажущимсЯ образом решаем вопрос о цели нашей жизни, а на самом
деле обсуждаем лишь разные средства или пути  к  какой-то цели, котораЯ либо
уже известна,  либо  должна  быть  нам  известна;  и, следовательно, вопросы
такого  порЯдка  отходЯт также,  в  качестве  чисто  деловых  и  рассудочных
вопросов  о средствах к  определенной цели, к  разрЯду  вопросов, упомЯнутых
выше, хотЯ здесь дело идет не о целесообразности отдельного, единичного шага
или  действиЯ, а о целесообразности общего определениЯ постоЯнных  условий и
постоЯнного круга жизни и деЯтельности.

     ‚  точном  смысле вопрос  "—то мне делать?" со значением:  "к  чему мне
стремитьсЯ?", "Љакую  жизненную  цель  себе поставить?"  поднимаетсЯ  тогда,
когда  вопрошающему неЯсно само содержание высшей, последней,  все остальное
определЯющей  цели  и  ценности  жизни.  Ќо  и  тут   еще   возможны  весьма
существенные различиЯ в смысле вопроса. Џри всЯкой <i>индивидуальной</i> постановке
вопроса:  "—то  <i>мне,</i>  NN, лично делать, какую цель  или  ценность  Я  должен
избрать длЯ себЯ, в качестве определЯющей мою жизнь?" молчаливо допускаетсЯ,
что  есть некаЯ  сложнаЯ  иерархиЯ  целей  и  ценностей  и соответстующаЯ ей
прирожденнаЯ иерархиЯ личностей;  и речь идет о том, чтобы каждый  (и прежде
всего  -  Я) попал  на  надлежащее  место  в этой системе,  отыскал  в  этом
многоголосом хоре  соответствующий <i>своей</i> личности правильный голос. ‚опрос в
этом  случае  сводитсЯ  к  вопросу самопознаниЯ,  к уЯснению того, к чему  Я
собственно  призван,  какую  роль в мировом  целом предназначила  именно <i>мне</i>
природа или Џровидение.  ‚не сомнениЯ, здесь остаетсЯ наличие самой иерархии
целей или ценностей и общее представление о ее содержании <i>в целом.</i>

     ’олько теперь мы  подошли, путем  отклонениЯ всех  иных смыслов вопроса
"—то делать?", к тому его значению,  в котором он непосредственно скрывает в
себе вопрос о смысле жизни.  Љогда Я ставлю вопрос  не о том, что <i>мне  лично</i>
делать (хотЯ бы  в высшем, только что указанном смысле - какую  из жизненных
целей или ценностей  признать длЯ себЯ определЯющей и главнейшей),  а о том,
что  нужно делать  <i>вообще</i>  или всем  людЯм, то  Я  подразумеваю  недоумение,
непосредственно свЯзанное с  вопросом  о смысле жизни. †изнь,  так,  как она
непосредственно  течет, определЯемаЯ стихийными  силами,  бессмысленна;  что
нужно  сделать, как наладить жизнь, чтобы она стала <i>осмысленной  -</i>вот к чему
здесь  сводитсЯ  недоумение. Љаково то единственное, общее  длЯ  всех  людей
<i>дело,</i>  которым осмыслЯетсЯ  жизнь и через участие в котором,  следовательно,
впервые приобретает смысл и моЯ жизнь?

     Љ этому  и сводитсЯ типично  русский смысл  вопроса  "—то делать?". …ще
точнее  он значит: "—то делать мне и другим, чтобы <i>спасти мир и тем  впервые
оправдать свою жизнь?"</i> ‚ основе этого вопроса лежит рЯд предпосылок, которые
мы могли бы  выразить примерно так: мир в его непосредственном, эмпирическом
бытии   и   течении,   бессмыслен;  он  погибает   от  страданий,   лишений,
нравственного  зла  - эгоизма, ненависти,  несправедливости;  всЯкое простое
участие  в жизни  мира, в смысле простого вхождениЯ в  состав стихийных сил,
столкновением   которых  определЯетсЯ   его   течение,  есть   соучастие   в
бессмысленном хаосе,  в силу  чего и собственнаЯ жизнь  участника есть  лишь
бессмысленный  набор  слепых и тЯгостных  внешних  случайностей; но  человек
призван сообща <i>преобразить</i> мир и <i>спасти</i> его,  устроить его так, чтобы высшаЯ
его цель была действительно осуществлена в нем. € вопрос заключаетсЯ в  том,
как найти  то дело  (дело, общее  всем людЯм),  которое  осуществит спасение
мира.  ‘ловом,  "что  делать"  значит  здесь:  "Љак  переделать  мир,  чтобы
осуществить в нем абсолютную правду и абсолютный смысл?"

     ђусский человек страдает от бессмыслицы жизни. Ћн остро чувствует, что,
если он просто "живет, как  все"-ест, пьет, женитсЯ, трудитсЯ длЯ пропитаниЯ
семьи, даже веселитсЯ обычными  земными  радостЯми,  он  живет  в  туманном,
бессмысленном водовороте, как щепка уноситсЯ течением времени, и перед лицом
неизбежного  конца жизни  не знает,  длЯ  чего  он  жил  на  свете.  Ћн всем
существом своим ощущает, что нужно не "просто жить", а жить <i>длЯ чего-то.</i>  Ќо
именно типичный русский  интеллигент думает,  что "жить длЯ чего-то", значит
жить длЯ соучастиЯ в каком-то великом общем деле, которое совершенствует мир
и ведет его к конечному спасению. Ћн  только не знает, в чем же  заключаетсЯ
это единственное, общее всем людЯм дело,  и <i>в  этом  смысле</i> спрашивает: "—то
делать"?

     „лЯ огромного большинства русских интеллигентов прошлой эпохи - начинаЯ
с 60-х, отчасти даже с 40-х годов  прошлого века вплоть до  катастрофы  1917
года - вопрос: "—то делать?" в этом смысле получал один, вполне определенный
ответ: улучшать политические  и  социальные условиЯ  жизни народа, устранить
тот социально-политический  строй, от несовершенств  которого  гибнет мир, и
вводить новый строй, обеспечивающий царство правды и счастиЯ  на земле и тем
вносЯщий в жизнь истинный смысл. €  значительнаЯ часть  русских  людей этого
типа  твердо  верила,  что  с  революционным  крушением  старого  порЯдка  и
водворением  нового, демократического  и социалистического порЯдка  эта цель
жизни  сразу и навсегда будет достигнута. „обивались этой  цели с величайшей
настойчивостью, страстностью  и самоотверженностью, без оглЯдки  калечили  и
свою,  и  чужую жизнь -  и <i>добились!</i> €  когда  цель была достигнута,  старые
порЯдки низвергнуты, социализм  твердо осуществлен,  тогда оказалось, что не
только мир не был  спасен, не только жизнь не стала осмысленной, но на место
прежней,  хотЯ с  абсолютной  точки  зрениЯ  бессмысленной, но  относительно
налаженной и устроенной жизни, котораЯ давала, по крайней  мере, возможность
искать  лучшего,  наступила  полнаЯ и совершеннаЯ  бессмыслица, хаос  крови,
ненависти,  зла и нелепости - жизнь, как сущий ад. ’еперь  многие, в  полной
аналогии  с  прошлым  и  только  переменив содержание  политического идеала,
веруют,  что спасение мира -  в "свержении большевиков", в водворении старых
общественных форм, которые теперь, после  их потери, представлЯютсЯ  глубоко
осмысленными,   возвращающими   жизни   ее   утраченный  смысл;   борьба  за
восстановление  прошлых форм жизни,  будь то  недавнее прошлое политического
могущества русской €мперии, будь то давнее прошлое, идеал "‘вЯтой ђуси", как
он мнитсЯ  осуществленным  в эпоху  московского  царства или,  вообще и шире
говорЯ,  осуществление  каких-то, освЯщенных  давними  традициЯми,  разумных
общественно-политических   форм   жизни   становЯтсЯ   единственным    делом
осмыслЯющим жизнь, общим ответом на вопрос: "—то делать?"

     ЌарЯду с  этим  русским духовным  типом  есть  и  другой, по  существу,
однако,  ему  родственный. „лЯ  него  вопрос  "—то делать"  получает  ответ:
"Ќравственно  совершенствоватьсЯ".   Њир   можно   и  должно   спасти,   его
бессмысленность   -заменить  осмысленностью,   если  каждый   человек  будет
старатьсЯ  жить не слепыми страстЯми, а "разумно", в согласии с нравственным
идеалом.  ’ипичным  образцом  такого  умонастроениЯ   ЯвлЯетсЯ  <i>толстовство,</i>
которое частично  и  бессознательно  исповедуют или  к  которому  склонЯютсЯ
многие русские люди и за пределами собственно "толстовцев".  "„ело", которое
здесь  должно спасти мир,  есть уже не  внешнее  политическое и общественное
делание, тем менее - насильственнаЯ революционнаЯ деЯтельность, а внутреннЯЯ
воспитательнаЯ работа над самим собой и другими. Ќо непосредственнаЯ цель ее
- та же: внесение в мир нового общего  порЯдка, новых отношений между людьми
и способов  жизни, которые  "спасают" мир;  и часто это порЯдки  мыслЯтсЯ  с
содержанием  чисто внешне эмпирическим: вегетарианство, земледельческий труд
и  т.п. Ќо и при самом глубоком и тонком понимании этого "дела", именно  как
внутренней  работы   нравственного  совершенствованиЯ,   общие   предпосылки
умонастроениЯ  те же: дело  остаетсЯ именно  "делом", т.е.  по человеческому
замыслу и человеческими силами осуществлЯемаЯ планомернаЯ  мироваЯ  реформа,
освобождающаЯ мир от зла и тем осмысливающаЯ жизнь.

     Њожно было  бы  указать  еще  на некоторые  иные, возможные  и  реально
встречающиесЯ   варианты  этого   умонастроениЯ,  но  длЯ   нашей  цели  это
несущественно.  Ќам  важно  здесь  не рассмотрение  и  решение вопроса  "—то
делать?" в  намеченном здесь его смысле, не оценка разных  возможных <i>ответов</i>
на него, а уЯснение смысла и ценности самой  постановки вопроса. Ђ в ней все
различные варианты ответов сходЯтсЯ. ‚ основе их всех лежит непосредственное
убеждение, что есть такое единое,  великое, общее <i>дело,</i> которое спасет мир и
соучастие в котором  впервые дарует смысл жизни личности. ‚ какой мере можно
признать такую постановку вопроса правильным путем к обретению смысла жизни?

     ‚   основе  ее,   несмотрЯ   на   всю   ее  извращенность   и  духовную
недостаточность (к уЯснению которой мы сейчас и обратимсЯ), несомненно лежит
глубокое  и верное, хотЯ  и смутное, религиозное  чувство.  Ѓессознательными
корнЯми своими она соединена  с христианской  надеждой  "нового неба и новой
земли".  Ћна  правильно сознает  факт  бессмысленности жизни  в ее  нынешнем
состоЯнии,  и  праведно   не  может  с  ним  примиритьсЯ;  несмотрЯ  на  эту
фактическую  бессмысленность, она, веруЯ в возможность  обрести  смысл жизни
или  осуществить  его,   тем  самым  свидетельствует   о   своей,   хотЯ   и
бессознательной   вере  в  начала  и  силы  высшие,  чем  эта  бессмысленнаЯ
эмпирическаЯ  жизнь.  Ќо,  не  отдаваЯ  себе   отчета  в  своих  необходимых
предпосылках, она в своих сознательных верованиЯх содержит рЯд  противоречий
и ведет к существенному искажению здравого, подлинно обоснованного отношениЯ
к жизни.

     Џрежде всего, эта вера  в смысл  жизни,  обретаемый через  соучастие  в
великом общем деле, долженствующем спасти мир, не  обоснована. ‚ самом деле,
на чем основано здесь убеждение в <i>возможности</i> спасениЯ мира? …сли жизнь так,
как она непосредственно есть, насквозь бессмысленна, то  откуда в  ней могут
взЯтьсЯ  силы  длЯ   внутреннего  самоисправлениЯ,   длЯ  уничтожениЯ   этой
бессмысленности?   Ћчевидно,  что  в   совокупности   сил,   участвующих   в
осуществлении  мирового спасениЯ,  это  умонастроение предполагает  какое-то
новое,  иное,  постороннее   эмпирической  природе  жизни   начало,  которое
вторгаетсЯ в  нее  и ее исправлЯет. Ќо откуда  может  взЯтьсЯ это  начало, и
какова  его  собственнаЯ  сущность? ќто  начало  есть здесь -  осознанно или
бессознательно - <i>человек,</i> его стремлениЯ к совершенству, к идеалу, живущие в
нем  нравственные силы  добра; в  лице этого умонастроениЯ мы  имеем  дело с
Явным или скрытым <i>гуманизмом.</i> Ќо что такое человек и какое значение он имеет
в мире? —ем  обеспечена возможность человеческого прогресса, постепенного, -
а может быть и  внезапного - достижениЯ им совершенства? ‚ чем гарантии, что
человеческие представлениЯ о добре и совершенстве <i>истины,</i> и что определенные
этими  представлениЯми нравственные усилиЯ  восторжествуют  над всеми силами
зла, хаоса и слепых страстей? Ќе забудем, что человечество  в  течение  всей
своей истории стремилось к этому совершенству, со страстью  отдавалось мечте
о  нем, и  в известной мере всЯ  его  историЯ есть  не что иное, как искание
этого совершенства;  и все же теперь мы видим,  что  это искание было слепым
блужданием, что оно доселе не удалось, и непосредственнаЯ стихийнаЯ жизнь во
всей ее бессмысленности  оказалась непобежденной. ЉакаЯ же может быть у  нас
уверенность в  том, что  именно  <i>мы</i> окажемсЯ счастливее или умнее всех наших
предков, что мы правильно определим дело,  спасающее  жизнь,  и будем имееть
удачу  в   его  осуществлении?  Ћсобенно  наша   эпоха,   после  разительной
трагической неудачи  заветных  стремлений  многих русских  поколений  спасти
ђоссию,  а через нее  и  весь  мир, с  помощью демократической  революции  и
социализма, получила такой внушительный урок в этом отношении, что, казалось
бы,  отныне  нам  естественно  стать  более  осторожными  и скептическими  в
построении и осуществлении планов спасениЯ  мира. „а и при том самые причины
этого трагического крушениЯ наших прошлых  мечтаний нам  теперь, при желании
внимательно вдуматьсЯ  в  них, вполне Ясны:  они  заключаютсЯ  не  только  в
ошибочности   самого   намеченного   <i>плана</i>  спасениЯ,  а   прежде   всего  в
непригодности самого человеческого  материала  "спасителей" (будь  то  вожди
движениЯ, или  уверовавшие в них  народные  массы,  принЯвшиесЯ осуществлЯть
воображаемую правду и истреблЯть зло): эти "спасители", как мы теперь видим,
безмерно преувеличивали, в своей слепой  ненависти, зло  прошлого,  зло всей
эмпирической,  уже  осуществленной, окружавшей их  жизни и столь же безмерно
преувеличивали,  в  своей  слепой  гордыне, свои  собственные  умственные  и
нравственные  силы; да  и сама  ошибочность  намеченного  ими плана спасениЯ
проистекала,  в  конечном  счете, из этой  <i>нравственной</i> их  слепоты.  ѓордые
спасители  мира,  противопоставлЯвшие  себЯ  и свои  стремлениЯ,  как высшее
разумное  и благое начало, злу и хаосу  всей реальной жизни,  оказались сами
проЯвлением и продуктом - и притом одним из самых худших - этой самой злой и
хаотической русской действительности; все накопившеесЯ в русской жизни зло -
ненависть  и  невнимание к людЯм, горечь  обиды, легкомыслие и  нравственнаЯ
распущенность,  невежество  и легковерие,  дух  отвратительного самодурства,
неуважение к  праву и  п