        ‘танислав ‹ем. Њаска

---------------------------------------------------------------
     Stanislav Lem. Maska, 1976
     €.‹евшин, перевод, 1976
---------------------------------------------------------------

     ‚начале была тьма, и холодное пламЯ, и протЯжный гул; и многочленистые,
обвитые  длинными шнурами искр, дочерна опаленные крючьЯ передавали менЯ все
дальше, и металлические извивающиесЯ змеи тыкались в менЯ плоскими рыльцами,
и  каждое  такое  прикосновение  пробуждало  молниеносную,  резкую  и  почти
сладостную дрожь.
     Ѓезмерно  глубокий,  неподвижный взглЯд, который смотрел на менЯ сквозь
круглые стекла, постепенно удалЯлсЯ,  а  может  быть,  это  Я  передвигалось
дальше и входило в круг следующего взглЯда, вызывавшего такое же оцепенение,
почтение  и  страх. Ќеизвестно, сколько продолжалось это мое путешествие, но
по  мере  того,  как  Я  продвигалось,  лежа  навзничь,  Я  увеличивалось  и
распознавало себЯ, ища свои пределы, хотЯ мне трудно точно определить, когда
Я  уже  смогло  объЯть  всю  свою  форму,  различить  каждое  место,  где  Я
прекращалось и где начиналсЯ мир,  гудЯщий,  темный,  пронизанный  пламенем.
Џотом   движение   остановилось  и  исчезли  суставчатые  щупальца,  которые
передавали менЯ друг другу, легко поднимали вверх, уступали зажимам  клещей,
подсовывали  плоским  ртам,  окруженным  венчиками  искр;  и хоть Я было уже
способно к самостоЯтельному движению, но лежало еще неподвижно,  ибо  хорошо
сознавало, что еще не времЯ. € в этом оцепенелом наклоне -- а Я лежало тогда
на наклонной плоскости -- последний разрЯд, бездыханное касание, вибрирующий
поцелуй  заставил  менЯ  напрЯчьсЯ: то был знак, чтобы двинутьсЯ и вползти в
темное круглое отверстие, и уже без всЯкого понуждениЯ Я коснулось  холодных
гладких  вогнутых  плит, чтобы улечьсЯ на них с каменной удовлетворенностью.
Ќо может быть, все это был сон?
     Ћ пробуждении Я не знаю ничего. Џомню только  непонЯтный  шорох  вокруг
менЯ  и  холодный  полумрак. Њир открылсЯ в блеске и свете, раздробленном на
цвета, и еще так много удивлениЯ было в моем  шаге,  которым  Я  переступало
порог.  ‘ильный  свет  лилсЯ  сверху  на красочный вихрь вертикальных тел, Я
видело насаженные на них  шары,  которые  обратили  ко  мне  пары  блестЯщих
влажных  кнопок.  Ћбщий шум замер, и в наступившей тишине Я сделало еще один
маленький шаг. € тогда в неслышном еле ощутимом звуке будто лопнувшей во мне
струны Я почувствовало наплыв своего  пола,  такой  внезапный,  что  у  менЯ
закружилась  голова,  и  Я  прикрыла  веки.  € пока Я стоЯла так с закрытыми
глазами, до менЯ со всех сторон стали долетать слова, потому  что  вместе  с
полом  Я  обрела  Язык. џ открыла глаза, и улыбнулась, и двинулась вперед, и
мое платье зашелестело. џ шла величественно, окруженнаЯ кринолином, не  знаЯ
куда, но шла все дальше, потому что это был придворный бал, и воспоминание о
моей  ошибке -- о том, как минуту назад Я принЯла головы за шары, а глаза за
мокрые пуговицы, -- забавлЯло  менЯ  ее  ребЯческой  наивностью,  поэтому  Я
улыбнулась,  но улыбка эта была предназначена только мне самой. ‘лух мой был
обострен, и Я издалека  различала  ропот  изысканного  признаниЯ,  затаенные
вздохи кавалеров и завистливые вздохи дам: "Ћткуда эта девочка, виконт?" Ђ Я
шла  через  гигантскую  залу под хрустальной паутиной жирандолей, и лепестки
роз капали на менЯ с сетки, подвешенной к потолку, и Я видела свое отражение
в  похотливых  глазах  худощавых  пэров  и  в  неприЯзни,   выползающей   на
раскрашенные лица женщин.
     ‚  окнах  от  потолка  до  паркета  зиЯла ночь, в парке горели смолЯные
бочки, а между окнами, в нише у подножьЯ мраморной  статуи,  стоЯл  человек,
ростом ниже других, окруженный придворными в черно-желтых полосатых одеждах.
‚се они словно бы стремились к нему, но не переступали пустого круга, а этот
человек,  один  из  всех,  когда  Я  приблизилась,  даже  не посмотрел в мою
сторону.
     ЏоравнЯвшись с ним, Я приостановилась и, хотЯ  он  даже  отвернулсЯ  от
менЯ,  взЯла  слабыми  кончиками  пальцев  кринолин  и опустила глаза, будто
хотела отдать ему глубокий поклон, но только глЯнула на свои руки, тонкие  и
белые,  и,  не  знаю почему, их белизна, засиЯвшаЯ на голубом атласе платьЯ,
показалась мне чем-то ужасным. Ћн же, этот низенький господин  или  пэр,  за
спиной  которого  возвышалсЯ бледный мраморный рыцарь в латном полудоспехе с
обнаженной  белой  головой  и  с  маленьким,  будто  игрушечным  трехгранным
мизерикордом,  "кинжалом милосердиЯ"[1], в руке, не соизволил даже взглЯнуть
на менЯ, он говорил что-то низким, как бы сдавленным скукой  голосом,  глЯдЯ
прЯмо  перед собой и ни к кому не обращаЯсь. Ђ Я, так и не поклонившись ему,
только посмотрела на него быстро и пристально, чтобы навсегда запомнить лицо
со слегка перекошенным ртом, угол  которого  был  стЯнут  белым  шрамиком  в
гримасу вечной скуки.
     ‚пиваЯсь  глазами в этот рот, Я повернулась на каблуке так, что зашумел
кринолин, и пошла дальше. ’олько тогда он  посмотрел  на  менЯ,  и  Я  сразу
почувствовала этот взглЯд -- быстрый, холодный и такой пронзительный, словно
бы  к  его  щеке прижат приклад, а мушка невидимой фузеи нацелена на мою шею
между завитками золотых буклей, -- и это было вторым началом.  џ  не  хотела
оборачиватьсЯ,  и  все  же  повернулась  к  нему  и, приподнЯв обеими руками
кринолин, склонилась в низком, очень низком реверансе, как бы  погружаЯсь  в
сверкающую  гладь  паркета,  ибо  то  был  король.  Џотом Я медленно отошла,
размышлЯЯ над тем, отчего, знаЯ все это так твердо и навернЯка, Я чуть  было
не  совершила  ужасной  оплошности:  должно  быть, потому что раз Я не могла
знать, но узнавала все каким-то навЯзчивым и безоговорочным путем,  то  чуть
было  не принЯла все за сон, -- однако что стоит во сне, к примеру, схватить
кого-нибудь за нос? џ даже испугалась, что не могу совершать промахи оттого,
что во мне возникает как бы невидимаЯ граница. ’ак Я  и  шла  между  сном  и
Явью, не знаЯ куда и зачем, и при каждом шаге в менЯ вливалось знание, волна
за  волной,  как на песке оставлЯЯ новые имена и титулы, будто сплетенные из
кружев, и на середине залы, под сиЯющим канделЯбром, который  плыл  в  дыму,
как  пылающий  корабль,  Я  уже  знала  всех этих дам, искусно прЯчущих свою
изношенность под слоЯми грима.
     џ знала уже столько, сколько знал бы человек, который вполне очнулсЯ от
кошмара, но  помнит  его  почти  ощутимо,  а  то,  что  еще  было  длЯ  менЯ
недоступным,  рисовалось в моем сознании, как два затмениЯ: откуда Я и кто Я
-- ибо Я все еще ни капельки не знала себЯ самое. Џравда, Я уже ощущала свою
наготу, укрытую богатым нарЯдом: грудь, живот, бедра, шею, руки,  ступни.  џ
прикоснулась к топазу, оправленному в золото, который светлЯчком пульсировал
в  ложбинке на груди, и тотчас почувствовала, какое у менЯ выражение лица --
неуловимое выражение, которое должно было изумлЯть, потому что каждому,  кто
смотрел   на  менЯ,  казалось,  что  Я  улыбаюсь,  но  если  он  внимательно
присматривалсЯ к моим губам, глазам, бровЯм, то замечал, что  в  них  нет  и
следа  веселости,  даже  вежливой, и снова искал улыбку в моих глазах, а они
были совершенно спокойны, он переводил взглЯд на щеки, на подбородок, но там
не было трепетных Ямочек: мои щеки были гладки и белы, подбородок  серьезен,
спокоен,  деловит  и  так  же  безупречен, как и шеЯ, котораЯ тоже ничего не
выражала. ’огда смотревший впадал в недоумение, не понимаЯ, как ему пришло в
голову,  что  Я  улыбаюсь,  и,  ошеломленный  своей  растерЯнностью  и  моей
красотой,  отступал  в  глубь толпы или отвешивал мне глубокий поклон, чтобы
хоть этим жестом укрытьсЯ от менЯ.
     Ђ Я все еще не знала двух вещей, хотЯ и понимала, что они самые важные.
џ не могла понЯть, почему король не посмотрел на  менЯ,  когда  Я  проходила
мимо, почему он не хотел смотреть мне в глаза, хоть и не боЯлсЯ моей красоты
и  не желал ее; Я же чувствовала, что по-настоЯщему ценна длЯ него, но ценна
каким-то невыразимым образом, так, будто бы Я  сама  была  длЯ  него  ничем,
вернее,  кем-то  как  бы  потусторонним  в этой искрЯщейсЯ зале и что Я была
создана  не  длЯ  танца  на  зеркальном  паркете,  уложенном  многокрасочной
мозаикой  под  литыми  из  бронзы  гербами,  украшающими  высокие притолоки;
однако, когда Я прошла мимо него, в нем  не  возникло  ни  одной  мысли,  по
которой  Я могла бы догадатьсЯ о его королевской воле, а когда он послал мне
вдогонку взглЯд, мимолетный и небрежный,  но  как  бы  поверх  воображаемого
дула,  Я  понЯла еще и то, что не в менЯ целились эти белесые глаза, которые
стоило  бы  скрыть  за  темными  стеклами,  потому  что  лицо  его   хранило
благовоспитанность,  а  глаза не притворЯлись и среди всей этой изысканности
выглЯдели как остатки грЯзной воды в медном тазу. Џуще того, его глаза  были
словно подобраны в мусорной куче -- их не следовало бы выставлЯть напоказ.
     ЉажетсЯ,  он  чего-то  от менЯ хотел, но чего? џ не могла тогда об этом
думать, ибо должна была сосредоточитьсЯ на другом. џ знала  здесь  всех,  но
менЯ  не  знал  никто.  ђазве  только он, король. ’еперь, когда во мне стало
возникать знание и о себе, странное ощущение овладело мною, и, когда, пройдЯ
три четверти зала, Я замедлила шаг, в разноцветной массе лиц  окостенелых  и
лиц   в   серебрЯном  инее  бакенбардов,  лиц  искривленных  и  одутловатых,
вспотевших под скатавшейсЯ пудрой, меж орденских лент  и  галунов,  открылсЯ
коридор, чтобы Я могла проследовать, словно королева, по этой узкой тропинке
сквозь паутину взглЯдов, чтобы Я прошла -- куда?
     Љ кому-то.
     Ђ  кем  была  Я  сама? Њысли мои неслись с невероЯтной быстротой, и Я в
секунду понЯла, сколь необычно различие между мною и этим светским  сбродом,
потому  что  у  каждого  из  них  были  свои дела, семьЯ, всЯческие отличиЯ,
полученные  путем  интриг  и  подлостей,  каждый  носилсЯ  со  своею  торбой
никчемной  гордости,  волоча  за  собой  свое прошлое, как повозка в пустыне
тЯнет сзади длинный хвост поднЯтой пыли. џ же была из таких  далеких  краев,
что,  казалось,  имела  не  одно  прошлое, а множество, и поэтому моЯ судьба
могла стать понЯтной длЯ них только в частичном переводе на  здешние  нравы,
но  по  тем определениЯм, которые удалось бы подобрать, Я все равно осталась
бы длЯ них чуждым существом. Ђ  может  быть,  и  длЯ  себЯ  тоже?  Ќет...  а
впрочем,  пожалуй,  да -- у менЯ ведь не было никаких знаний, кроме тех, что
ворвались в менЯ на пороге залы, как вода, котораЯ, прорвав  плотину,  бурлЯ
заливает  пустоту.  €ща  в  этих знаниЯх логику, Я спрашивала себЯ, можно ли
быть сразу множеством? Џроисходить сразу из многих  покинутых  прошлых?  ЊоЯ
собственнаЯ логика, отделеннаЯ от бормочущих воспоминаний, говорила мне, что
нельзЯ,  что  прошлое  может  быть  лишь одно, а если Я одновременно графинЯ
’леникс, дуэньЯ ‡ореннэй, юнаЯ ‚иргиниЯ -- сирота, у которой родню  истребил
валандский  род  в  заморской  стране  ‹ангодотов,  если  Я не могу отличить
вымысла от действительности, докопатьсЯ до истинной памЯти о себе, то, может
быть, Я сплю? Ќо уже загремел оркестр; бал напирал, словно каменнаЯ  лавина,
и  трудно было поверить в другую, еще более реальную действительность. џ шла
в неприЯтном ошеломлении, следЯ за каждым  своим  шагом,  потому  что  снова
началось головокружение, которое Я почему-то назвала vertigo[2].
     џ  ни  на  миг  не  сбилась  в  своей  королевской  поступи,  хотЯ  это
потребовало  огромного  напрЯжениЯ,  незаметного   внешне,   и   ради   этой
незаметности -- еще больших усилий, пока Я не почувствовала поддержку извне:
то  был  взглЯд мужчины, который сидел в низком проеме приоткрытого окна, --
на его плечо свесилась складка  парчовой  занавеси,  расшитой  красно-седыми
коронованными  львами,  страшно  старыми,  поднимавшими  в  лапах скипетры и
Яблоки держав -- райские, отравленные  Яблоки.  ќтот  человек,  уединившийсЯ
среди  львов,  одетый  во  все  черное,  прилично,  но  с долею естественной
небрежности,  в  которой  нет  ничего   общего   с   искусственным   дамским
беспорЯдком,  этот чужой, не денди, не чичисбей[3], не придворный и вовсе не
красавчик, но и не старик, смотрел на  менЯ  из  своего  укрытиЯ,  такой  же
одинокий  в  этом  всеобщем  гомоне,  как  и  Я.  ‚округ  толпились  те, кто
раскуривает cigarillo свернутым банкнотом на глазах партнеров по  tагоссо[4]
и  бросает  золотые  дукаты на зеленое сукно так, как швырЯют в пруд лебедЯм
мускатные орехи, -- люди, которые не  могут  совершить  ничего  глупого  или
позорного,  ибо  их  знатность облекает благородством любой поступок. Ђ этот
мужчина   в   высшей   степени   не   подходил   к   такому   окружению,   и
снисходительность,  с  которой  он  как бы нечаЯнно позволЯл жесткой парче в
королевских львах перевешиватьсЯ через плечо и бросать на его  лицо  отблеск
тронного пурпура, выглЯдела тихим издевательством. Ћн был немолод, но юность
все еще жила в его темных, нервно прищуренных глазах, он слушал, а возможно,
и  не  слышал  своего  собеседника,  маленького лысого толстЯка, похожего на
доброго закормленного пса. Љогда незнакомец встал, занавесь  соскользнула  с
его плеча -- ненужнаЯ отброшеннаЯ мишура, и наши глаза встретились в упор, и
мои   сразу  же  скользнули  прочь,  будто  обратились  в  бегство  --  могу
поклЯстьсЯ! Ќо его лицо осталось на дне моих глаз --  Я  как  бы  ослепла  и
оглохла на мгновенье, так что вместо оркестра некоторое времЯ слышала только
стук своего сердца. Ќе знаю почему.
     “верЯю   вас,   лицо   у  него  было  совершенно  обыкновенное.  ‚  его
неправильных  чертах  была  та  привлекательнаЯ  некрасивость,  что  нередко
свойственна  высоким  умам;  но,  казалось,  он  уже  устал  от собственного
интеллекта, излишне проницательного, который мало-помалу  подтачивал  его  в
самоубийственных ночных бдениЯх, -- видно было, что ему приходитсЯ тЯжко и в
иные  часы он рад бы избавитьсЯ от своей мудрости, уже не привилегии и дара,
но увечьЯ, ибо неустаннаЯ работа мысли начала ему досаждать, особенно  когда
он  оказывалсЯ  наедине с собой, что случалось с ним часто -- почти всегда и
везде, а значит, и здесь. “ менЯ вдруг возникло желание  увидеть  его  тело,
спрЯтанное  под добротной, чуть мешковатой одеждой, сшитой так, будто он сам
сдерживал стараниЯ портного. „овольно печальной должна, наверное,  быть  эта
нагота,   почти  отталкивающе  мужественнаЯ,  с  атлетической  мускулатурой,
перекатывающейсЯ  узлами  вздутий  и  выпуклостей,  со  струнами  сухожилий,
способнаЯ  вызвать  страсть  разве что у стареющих женщин, которые упорно не
желают от всего навсегда отказатьсЯ и шалеют, как  нерестЯщиесЯ  рыбы.  ‡ато
голова  его  была  так  по-мужски  прекрасна  --  гениальным  рисунком  рта,
гневливой запальчивостью бровей, как бы разрезанных морщинкой посредине; его
крупный, жирно лоснЯщийсЯ нос даже чувствовал себЯ смешным в такой компании.
Ћх, не был красив  этот  мужчина,  и  даже  некрасивость  его  не  искушала,
попросту  он  был  другой,  но если бы Я внутренне не расслабилась, когда мы
столкнулись взглЯдами, то, наверное, могла бы пройти мимо.
     Џравда, если бы Я так поступила, если бы мне удалось вырватьсЯ из сферы
его притЯжениЯ,  всемилостивейший  король  тотчас  же  занЯлсЯ  бы  мною  --
дрожанием  перстнЯ,  уголком выцветших глаз, зрачками, острыми, как булавки,
-- и Я вернулась бы туда, откуда пришла. Ќо в тот миг и на том  месте  Я  не
могла  еще  этого  знать,  Я  не  понимала, что та, словно случайнаЯ встреча
взглЯдов, мимолетное совпадение черных отверстий зрачков  --  а  они  же:  в
конце  концов, всего-навсего дырочки в круглых приборах, проворно скользЯщих
в глазницах черепа, -- что это все заранее предопределено, но откуда мне это
было знать тогда!..
     џ уже прошла мимо, когда он встал, сбросил с рукава  зацепившийсЯ  край
парчи и, как бы даваЯ понЯть, что комедиЯ окончена, двинулсЯ за мной. ‘делав
два шага, он остановилсЯ, вдруг осознав, каким пошлым ротозейством выглЯдела
эта   его   отчаЯннаЯ  решимость  плестись  за  незнакомой  красавицей,  как
зазевавшийсЯ дурачок за оркестром. Ћн остановилсЯ,  и  тогда,  сложив  кисть
руки  лодочкой,  Я  другой  рукой  сдвинула с запЯстьЯ петельку веера. —тобы
упал. € он, конечно, тут  же...  Њы  рассматривали  друг  друга  уже  совсем
вблизи,   между  нами  была  только  перламутроваЯ  ручка  веера.  ќто  была
прекраснаЯ и страшнаЯ минута -- смертный  холод  перехватил  мне  горло,  и,
чувствуЯ, что вместо голоса могу выдавить из себЯ только слабый хрип, Я лишь
кивнула  ему,  и  этот  мой кивок был таким же неуверенным, как тот недавний
реверанс перед королем, не удостоившим менЯ взглЯдом.
     Ћн не ответил на мой поклон -- он  был  растерЯн  и  изумлен  тем,  что
происходило  в нем самом, ибо такого он от себЯ не ожидал. џ знаю это точно,
он позже сам сказал об этом, но, если бы и не сказал, Я все равно бы  знала.
…му  нужно  было что-то говорить, чтобы не стоЯть столбом, как болван, каким
он выглЯдел тогда, отлично это сознаваЯ.
     -- ‘ударынЯ, -- произнес он, прихрюкиваЯ, как поросе-нок, --  сударынЯ,
вот веер.
     џ уже давно держала в руках и веер, и, кстати, себЯ тоже.
     -- ‘ударь,   --   отозвалась   Я,   и  голос  мой  прозвучал  чуть-чуть
приглушенно, как чужой, и он мог подумать, что это мой обычный  голос,  ведь
раньше он никогда его не слышал, -- может быть, мне уронить веер еще раз?
     €  улыбнулась  --  нет,  не искушающе, не соблазнительно, не лучезарно.
“лыбнулась только потому, что почувствовала, как краснею. Ћднако тот румЯнец
был не моим: он вспыхнул да моих щеках, разлилсЯ по лицу, окрасил мочки ушей
-- Я все это прекрасно ощущала, но Я вовсе не испытывала  ни  изумлениЯ,  ни
восхищениЯ, ни замешательства перед этим
     чужим  человеком,  в  сущности,  одним  из многих, как он, затерЯнных в
толпе придворных; скажу точнее: этот румЯнец не имел ничего общего со  мной,
он возник из того же источника, что и знание, которое вошло в менЯ на пороге
залы  с  первым  моим  шагом  на ее зеркальную гладь, тот румЯнец был как бы
частью придворного этикета -- всего, что принЯто, как веер, кринолин, топазы
и прическа. € чтоб он не посмел истолковать всего превратно, чтобы показать,
как мало значит мой румЯнец, Я улыбнулась, но не ему, а поверх  его  головы,
отмерив  как  раз такое расстоЯние, какое отделЯет любезность от насмешки. €
он захохотал тогда почти беззвучно, как бы про себЯ, точь-в-точь  мальчишка,
который  знает,  что  строже всего на свете ему запрещено смеЯтьсЯ, и именно
поэтому не в силах удержатьсЯ. € от этого смеха мгновенно помолодел.
     -- …сли бы ты дала мне минуту отсрочки, -- сказал  он,  вдруг  перестав
смеЯтьсЯ,  словно  протрезвел  от новой мысли, -- Я бы смог придумать ответ,
достойный твоих слов, то есть в высшей степени остроумный, но  лучшие  мысли
всегда приходЯт мне в голову уже на лестнице.
     -- Ќеужели  ты  столь  не  находчив?  -- спросила Я, сосредоточиваЯ все
усилиЯ воли на своем лице и ушах, потому что менЯ уже злил тот  неуступчивый
румЯнец,   который   мешал   мне   чувствовать   себЯ  независимой,  ведь  Я
догадывалась, что и он был частью того же замысла, с которым король  отдавал
менЯ моему предназначению.
     -- Њожет быть, мне следует добавить: "Ќет ли средства этому помочь?" --
продолжала  Я,  -- а ты ответишь, что все бессильно перед лицом красоты, чье
совершенство  способно  подтвердить  существование  Ђбсолюта.  ’огда  бы  мы
посерьезнели  на два такта оркестра и с надлежащей ловкостью выбрались бы на
обычную придворную почву. Ќо она, мне кажетсЯ, тебе чужда, и,  пожалуй,  нам
лучше так не разговаривать...
     ’олько  теперь,  когда  он  услышал  эти  слова, он менЯ испугалсЯ -- и
по-настоЯщему и теперь вправду не знал,  что  сказать.  “  него  были  такие
глаза,  будто нас обоих подхватило вихрем и несет из этой залы неведомо куда
-- в пустоту.
     -- Љто ты? -- спросил он жестко. Ћт игры, от волокитства не осталось ни
следа -- только страх. Ђ Я совсем -- вот ни  капельки  --  его  не  боЯлась,
хотЯ, собственно, должна бы испугатьсЯ ощущениЯ, что его лицо, эта угреватаЯ
кожа,  строптиво  взъерошенные  брови,  большие оттопыренные уши сверЯютсЯ с
каким-то заключенным во мне ожиданием; накладываЯсь, совпадают словно  бы  с
негативом,  который  Я  носила  в  себе непроЯвленным и который сейчас вдруг
начал пропечатыватьсЯ. џ не боЯлась его -- даже если в нем был мой приговор.
Ќи себЯ, ни его. Ћднако сила, которую  это  совпадение  освободило  во  мне,
заставила  менЯ  вздрогнуть.  € Я вздрогнула, но не как человек, а как часы,
когда их стрелки сошлись и пружина стронулась,  чтобы  пробить  полночь,  но
первый удар еще не раздалсЯ. ќтой дрожи не мог заметить никто.
     -- Љто  Я,  ты  узнаешь  чуть  позднее,  --  ответила Я очень спокойно,
раскрыла веер и улыбнулась легкой бледной улыбкой, какими ободрЯют больных и
слабых. -- џ бы выпила вина, а ты?
     Ћн кивнул, силЯсь напЯлить на себЯ светскую оболочку, котораЯ была  ему
не   по  нутру  и  не  по  плечу,  и  мы  пошли  по  паркету,  забрызганному
перламутровыми потеками воска, стекавшего с люстры, словно капель, через всю
залу, рука об руку -- туда, где у стены лакеи разливали вино в бокалы.
     ‚ ту ночь Я не сказала ему, кто Я, потому что не хотела лгать, а истины
не знала сама. €стина может быть лишь одна, а Я была и дуэньЯ, и графинЯ,  и
сирота -- все эти судьбы кружились во мне, и каждаЯ могла бы стать истинной,
признай  Я  ее  своей;  Я  уже  понимала,  что  в  конце  концов  мою истину
предопределит мой каприз и та, которую Я  выберу,  сдунет  остальные,  но  Я
продолжала  колебатьсЯ  между этими образами, потому что мне мерещилсЯ в них
какой-то сбой памЯти.  ‘корее  всего,  Я  была  молодой  особой,  страдавшей
расщеплением  личности,  и  мне на времЯ удалось вырватьсЯ из-под заботливой
опеки  близких.  ЏродолжаЯ  разговор,  Я  думала,  что  если  Я  и   вправду
сумасшедшаЯ,  то  все  кончитсЯ  благополучно,  ведь из помешательства можно
выйти, как из сна, -- и тут, и там есть надежда.
     ‚ поздний час, когда мы вместе (а он не отступал от  менЯ  ни  на  шаг)
прошли  рЯдом  с  его величеством за минуту до того, как король вознамерилсЯ
удалитьсЯ в свои апартаменты, Я обнаружила, что повелитель даже не  взглЯнул
в нашу сторону, и это было страшное открытие. Ћн не проверЯл, так ли Я держу
себЯ  с  Ђрродесом, видимо, это было не нужно, видимо, он не сомневалсЯ, что
может полностью мне доверЯть, как доверЯют подосланным тайным убийцам, знаЯ,
что они не отступЯт до последнего своего вздоха, ибо  их  судьба  всецело  в
руке  пославшего.  Ќо  могло  быть  и так, что королевское равнодушие должно
стереть мои подозрениЯ -- раз  он  не  смотрит  в  мою  сторону,  значит,  Я
действительно  ничего  длЯ  него  не  значу, и оттого мои навЯзчивые домыслы
опЯть склонЯлись к мысли о сумасшествии.  €  вот  Я,  безумнаЯ  и  ангельски
прекраснаЯ,  попиваю вино и улыбаюсь Ђрродесу, которого король ненавидит как
никого другого, - -- однако он поклЯлсЯ матери в ее смертный час,  что  если
злаЯ участь и постигнет этого мудреца, то только по собственной его воле. Ќе
знаю.  рассказал  ли  мне это кто-нибудь во времЯ танца, или Я это узнала от
себЯ самой, ведь ночь была такаЯ длиннаЯ II шумнаЯ, огромнаЯ толпа то и дело
нас разлучала, а мы вновь находили друг друга, неумышленно, словно все здесь
были замешаны в этом заговоре, -- очевидный бред: не кружились же  мы  среди
механически  танцующих  манекенов!  џ  разговаривала со старцами и девицами,
завидовавшими г.юей красоте, различала бесчисленные  оттенки  благоглупости,
столь  скорой  на  зло. џ рассекала и прошивала этих ничтожных честолюбцев и
этих девчонок с такой легкостью, что мне даже становилось их жаль.
     Љазалось,  Я  была  воплощением  отточенного  разума  --   Я   блистала
остроумием,  и оно добавлЯло блеска моим глазам, хотЯ из-за тревоги, котораЯ
росла во мне, Я охотно притворилась бы дурочкой, чтобы спасти  Ђрродеса,  но
именно  этого  Я  как раз и не могла. “вы, Я была не столь всесильна. Ѓыл ли
мой разум, сама его безупречность подвластны лжи? ‚от над чем  билась  Я  во
времЯ  танца,  выделываЯ  фигуры менуэта, пока Ђрродес, который не танцевал,
смотрел на менЯ издали, черный и худой на фоне  пурпурной,  расшитой  львами
парчи  занавесей.  Љороль  удалилсЯ,  а  вскоре  распростились  и  мы.  џ не
позволила ему ни о чем  спрашивать,  а  он  все  пыталсЯ  что-то  сказать  и
бледнел,  когда  Я  повторЯла  "нет" сначала губами, потом, только сложенным
веером. ‚ыходЯ из дворца, Я не знала, ни где живу, ни откуда пришла, ни куда
направлЯюсь, -- знала только, что этого мне не  дано,  --  все  мои  попытки
что-то  узнать были напрасны: каждому известно, что нельзЯ повернуть глазное
Яблоко так, чтобы зрачок заглЯнул внутрь черепа.
     џ позволила Ђрродесу проводить менЯ до дворцовых  ворот:  позади  круга
все  еще  пылавших  бочек  со смолой был парк, будто высеченный из углЯ, а в
холодном воздухе носилсЯ далекий нечеловеческий смех -- то ли эти  жемчужные
звуки  издавали  фонтаны  работы  южных  мастеров,  то  ли болтающие статуи,
похожие на белесые маски, подвешенные над клумбами. Љоролевские соловьи тоже
пели, хотЯ слушать их было некому, вблизи оранжереи один из  них  чернел  на
огромном диске луны, словно нарисованный. ѓравий хрустел у нас под ногами, и
золоченые остриЯ ограды шеренгой торчали из мокрой листвы.
     Ћн  торопливо  и зло схватил менЯ за руку, которую Я не успела вырвать,
рЯдом засиЯли белые полосы на эполетах  гренадеров  его  величества,  кто-то
вызывал мой выезд, кони били копытами, фиолетовые отсветы фонариков блеснули
на дверце кареты, упала ступенька. ќто не могло быть сном.
     -- Љогда и где? -- спросил он.
     -- ‹учше  никогда  и  нигде,  -- сказала Я свою главную правду и тут же
быстро и беспомощно добавила: -- џ не шучу,  приди  в  себЯ,  мудрец,  и  ты
поймешь, что Я даю тебе добрый совет.
     ’о,  что Я хотела произнести дальше, мне уже не удалось выговорить. ќто
было .так странно: думать Я могла все, что угодно, но голос  не  выходил  из
менЯ,  Я  никак  не  могла добратьсЯ до тех слов. •рип, немота -- будто ключ
повернулсЯ в замке и засов задвинулсЯ между нами.
     -- ‘лишком поздно, -- тихо сказал он, опустив голову, -- на самом деле,
поздно.
     -- Љоролевские сады открыты от утреннего до полуденного сигнала.  --  џ
поставила ногу на ступеньку кареты. -- ’ам, где пруд с лебедЯми, есть старый
дуб.  ‡автра,  точно в полдень, ты найдешь в дупле записку, а сейчас Я желаю
тебе, чтобы ты каким-нибудь немыслимым чудом забыл, что мы встречались. …сли
бы Я знала как, то помолилась бы за это.
     Ќе к месту было говорить это при страже. € слова были банальные, и  мне
не  дано  было  вырватьсЯ  из  этой смертельной банальности -- Я это понЯла,
когда карета уже покатилась, а он ведь мог истолковать мои слова так,  будто
Я  боюсь чувства, которое он во мне пробудил. ’ак и было: Я боЯлась чувства,
которое он возбудил во мне, однако оно не имело ничего общего с любовью, а Я
говорила то, что могла сказать, словно пробовала, как во  тьме,  на  болоте,
пробуют  почву под ногой, не заведет ли следующий шаг в трЯсину. џ пробовала
слова, нащупываЯ дыханием те, что мне  удастсЯ  вымолвить,  и  те,  что  мне
сказать  не  дано.  Ќо  он не мог этого знать. Њы расстались ошеломленные, в
тревоге, похожей  на  страсть,  ибо  так  начиналась  наша  погибель.  €  Я,
прелестнаЯ,  нежнаЯ, неискушеннаЯ, все же Яснее, чем он, понимала, что Я его
судьба в полном, страшном и неотвратимом значении этого слова.
     Љоробка кареты была пуста. џ поискала тесьму, пришитую к рукаву кучера,
но ее не было. Ћкон тоже не было, может быть, черное стекло? Њрак внутри был
такой полный, что, казалось, принадлежал не  ночи,  а  пустоте.  Ќе  просто.
отсутствие  света,  а  ничто.  џ  шарила  руками  по вогнутым, обитым плюшем
стенкам, но не нашла ни оконных рам,  ни  ручки,  ничего,  кроме  изогнутых,
мЯгко   выстланных   поверхностей  передо  мной  и  надо  мной;  крыша  была
удивительно  низкаЯ,  словно  менЯ  захлопнули  не  в  кузове  кареты,  а  в
трЯсущемсЯ  наклонном футлЯре. џ не слышала ни топота копыт, ни обычного при
езде стука колес. —ернота, тишина и ничто. ’огда Я сосредоточилась  на  себе
-- длЯ  себЯ  Я была более опасной загадкой, чем все, что со мной произошло.
ЏамЯть была безотказна. Њне казалось, что все так и должно быть и  не  могло
произойти  иначе:  Я  помнила мое первое пробуждение -- когда Я еще не имела
пола, -- как чье-то чужое, как преследующий менЯ кошмарный сон. џ помнила  и
пробуждение   в   дверЯх   дворцовой   залы,   когда   Я  была  уже  в  этой
действительности, помнила даже легкий скрип, с которым  распахнулись  резные
двери, и застывшее лицо лакеЯ, служебным рвением превращенного в исполненную
почтениЯ  куклу,  живой  восковой  труп. ’еперь все мои воспоминаниЯ слились
воедино, но Я могла в мыслЯх вернутьсЯ вспЯть, туда, где Я не знала еще, что
такое -- двери, что -- бал и что -- Я. ЊенЯ пронзила  дрожь,  оттого  что  Я
вспомнила,  как  первые мои мысли, еще лишь наполовину облеченные в слова, Я
выражала в формах другого рода -- "сознавало", "видело", "вошло", -- вот как
было, пока блеск залы, хлынув в распахнутые двери, не ударил мне в зрачки  и
не  открыл  во  мне  шлюзы и клапаны, сквозь которые с болезненной быстротой
влилось  в  менЯ  человеческое  знание  слов,  придворных  жестов,   обаЯние
надлежащего пола и вкупе с ними -- памЯть о лицах, среди которых первым было
лицо  Ђрродеса, а вовсе не королевскаЯ гримаса. € хотЯ никто никогда не смог
бы мне в точности этого объЯснить, Я теперь была уверена, что перед  королем
остановилась  по  ошибке -- Я перепутала предназначенного мне с тем, от кого
предназначение исходило. Ћшибка... но если так легки сшибки --  значит,  эта
судьба не истиннаЯ, и Я могу еще спастись?
     ’еперь,  в  полном  уединении,  которое  вовсе  не  тревожило  менЯ, а,
напротив, было даже удобно, ибо  позволЯло  мне  спокойно  и  сосредоточенно
подумать,  когда Я попыталась познать, кто Я, вороша длЯ этого воспоминаниЯ,
такие доступные -- каждое на своем месте,  под  рукой,  как  давно  знакомаЯ
утварь  в  старом жилище, Я видела все, что произошло этой ночью, но резко и
Ясно -- только от порога дворцовой залы.
     Ђ прежде? ѓде Я была?  €ли  было?!  Џрежде?  Ћткуда  Я  взЯлась?  ‘амаЯ
простаЯ  и  успокаивающаЯ мысль подсказывала, что Я не совсем здорова, что Я
возвращаюсь  из  болезни,  как   из   экзотического,   полного   приключений
путешествиЯ,   --   тонкаЯ,   книжнаЯ  и  романтическаЯ  девушка,  несколько
рассеЯннаЯ, со странностЯми. Ћттого что Я слишком хрупка длЯ  этого  грубого
мира,  мною  овладели навЯзчивые видениЯ, и, видно, в горЯчечном бреду, лежа
на кровати с балдахином, па простынЯх, обшитых кружевами, Я вообразила  себе
путешествие  через  металлический ад, а мозговаЯ горЯчка была мне, наверное,
даже к лицу -- в блеске свечей, так озарЯющих альков, чтобы, когда Я очнусь,
ничто менЯ не испугало и чтобы в фигурах, склонившихсЯ надо мной, Я сразу бы
узнала неизменно любЯщих менЯ попечителей... —то за  сладкаЯ  ложь!  “  менЯ
были  ‚идениЯ,  не  так  ли?  €  они, вплавившись в чистый поток моей единой
памЯти, расщепили ее. ђасщепили?.. „а,  спрашиваЯ,  Я  слышала  в  себе  хор
ответов,  готовых,  ожидающих: дуэньЯ, ’леникс, Ђнгелита. Ќу и что из этого?
‚се эти имена были во мне готовы, мне даны, и каждому  соответствовали  даже
образы,  как  бы  единаЯ  их  цепь. Ћни сосуществовали так, как сосуществуют
корни, расходЯщиесЯ от дерева, и Я, без  сомнениЯ,  единственнаЯ  и  единаЯ,
когда-то  была  множеством  разветвлений,  которые слились во мне, как ручьи
сливаютсЯ в речное русло.
     "Ќе могло быть так, -- сказала Я себе. -- Ќе может быть, Я уверена". Ќо
Я же видела мою  предыдущую  судьбу  разделенной  на  две  части:  к  порогу
дворцовой  залы  тЯнулось  множество  нитей  -- разных, а от порога -- одна.
Љартины первой части моей судьбы жили отдельно друг от друга  и  друг  друга
отвергали.  „уэньЯ:  башнЯ, темные гранитные валуны, разводной мост, крики в
ночи, кровь на медном блюде, рыцари с рожами мЯсников, ржавые лезвиЯ алебард
и мое личико в овальном подслеповатом зеркале, висевшем между рамой  мутного
окна из бычьего пузырЯ и резным изголовьем. Њожет быть, Я пришла оттуда?
     Ќо  как  Ђнгелита  Я  росла  среди  южного  зноЯ,  и, глЯдЯ назад в эту
сторону, Я видела белые дома, повернувшиесЯ к солнцу  известковыми  спинами,
чахлые  пальмы, диких собак, поливающих пенЯщейсЯ мочой их чешуйчатые корни,
и корзины, полные фиников, слипшихсЯ в клейкую сладкую  массу,  и  врачей  в
зеленых  одеЯниЯх,  и  лестницы,  каменные  лестницы  спускающегосЯ к заливу
города, всеми стенами отвернувшегосЯ от зноЯ, и кучи виноградных гроздьев, и
рассыпанные засыхающие изюмины, похожие на козий помет. € снова мое  лицо  в
воде  --  не  в зеркале: вода лилась из серебрЯного кувшина, потемневшего от
старости. џ помню даже, как носила этот кувшин, и вода, тЯжело  колыхаЯсь  в
нем, оттЯгивала мне руку.
     Ђ  как  же  мое  "оно",  лежащее  навзничь,  и то путешествие и поцелуи
подвижных металлических змей, проникающие в мои руки, тело, голову, --  этот
ужас,  который  настолько теперь потускнел, что вспомнить его Я могла лишь с
трудом, как дурной сон, не передаваемый словами? Ќе могла Я пережить столько
судеб, одна другой противоречащих, -- ни все сразу, ни одну за  другой!  ’ак
что же истинно? ЊоЯ красота. ЋтчаЯние и торжество -- равно ощутила Я, увидев
в  его лице, как в зеркале, сколь беспощадно совершенство этой красоты. …сли
бы Я в безумии завизжала, брызгаЯ пеной, или стала  бы  рвать  зубами  сырое
мЯсо,  то  и  тогда мое лицо осталось бы прекрасным, -- но почему Я подумала
"мое лицо", а не просто "Я"? Џочему Я с собой в раздоре? —то Я за  существо,
не  способное  достичь  единства со своим телом и лицом? ЉолдуньЯ? ЊедеЯ? Ќо
подумать такое  --  уже  совершеннаЯ  несуразица.  Њысль  моЯ  работала  как
источенный  меч  в руке рыцарЯ с большой дороги, которому нечего терЯть, и Я
легко рассекала ею любой предмет, но эта моЯ способность тоже показалась мне
подозрительной --  своим  совершенством,  чрезмерной  холодностью,  излишним
спокойствием,  ибо  над моим разумом был страх: и этот страх существовал вне
разума -- вездесущий, невидимый -- сам по себе, и  это  значило,  что  Я  не
должна  была  доверЯть  и  своему  разуму  тоже. € Я не стала верить ни лицу
своему, ни мысли своей, но страх осталсЯ -- вне их. ’ак против  чего  же  он
направлен,  если  помимо  души и тела нет ничего? ’акова была загадка. Ђ мои
предыстории, моЯ корни, разбегавшиесЯ в прошлом, ничего мне не подсказывали:
их ощупывание было  лишь  пустой  перетасовкой  одних  и  тех  же  красочных
картинок.  ‘еверЯнка  ли дуэньЯ, южанка Ђнгелита или Њиньона -- Я всЯкий раз
оказывалась другим персонажем, с другим именем, с другим положением,  другой
семьей. Ќи одна из них не могла возобладать над прочими. ћжный пейзаж каждый
раз  возникал в моей памЯти, переслащенный театральным блеском торжественной
лазури, и если бы не эти шелудивые псы и не полуслепые  дети  с  запекшимисЯ
веками  и  вздутыми  животиками,  беззвучно  умирающие  на костлЯвых коленЯх
закутанных в черное матерей, это пальмовое побережье показалось  бы  слишком
гладким, скользким, как ложь. Ђ север моей дуэньи: башни в снеговых шапках,.
бурое  клубЯщеесЯ небо и особенно зимы -- снеговые фигуры на кручах, выдумки
ветра, извилистые змеи поземки, ползущей из рва по контрфорсам  и  бойницам,
белыми  озерами  растекающейсЯ  на скале у подножиЯ замка, и цепи подъемного
моста, плачущие ржавыми слезами сосулек. Ђ летом --  вода  во  рву,  котораЯ
покрывалась рЯской и плесенью, -- как хорошо Я все это помнила!
     Ќо  было  же  и  третье  прошлое: большие, чопорные подстриженные сады,
садовники с ножницами, своры  борзых  и  черно-белый  дог,  как  арлекин  на
ступенЯх  трона,  скучающаЯ  скульптура  -- лишь движение ребер нарушало его
грациозную неподвижность,  да  в  равнодушных  желтых  глазах  поблескивали,
казалось,  уменьшенные  отражениЯ  катарий  или  некроток.  €  эти  слова --
"некротки", "катарии" -- сейчас Я не знала, что  они  значили,  но  когда-то
должна  была  знать.  € теперь, вглЯдываЯсь в это прошлое, забытое, как вкус
изжеванного стебелька, Я чувствовала, что  не  должна  возвращатьсЯ  в  него
глубже  -- ни к туфелькам, из которых выросла, ни к первому длинному платью,
вышитому серебром, будто бы и в  ребенке,  которым  Я  когда-то  была,  тоже
спрЯтано  предательство.  Ћттого  Я вызвала в памЯти самое чуждое и жестокое
воспоминание -- как Я, бездыханнаЯ, лежа навзничь,  путешествовала,  цепенеЯ
от  поцелуев  металла,  издававшего,  когда он касалсЯ моего тела, лЯзгающий
звук, словно оно было безмолвным колоколом, который не может зазвенеть, пока
в нем нет сердца. „а, Я возвращалась в невероЯтное -- в бредовый кошмар, уже
не удивлЯЯсь тому, как прочно он засел в моей памЯти, --  конечно,  это  мог
быть  только бред, и, чтобы поддержать в себе эту уверенность, Я робко стала
ощупывать, только самыми кончиками пальцев, свои мЯгкие предплечьЯ, грудь --
без сомнениЯ, то было наитие, которому Я поддавалась, дрожа, будто  входила,
запрокинув голову, под ледЯные струи отрезвлЯющего дождЯ.
     Ќигде  не было ответа, и Я попЯтилась от этой бездны -- моей и не моей.
€ тогда Я вернулась к тому, что тЯнулось уже единой  нитью.  Љороль,  вечер,
бал  и  тот  мужчина.  џ  сотворена длЯ него, он -- длЯ менЯ, Я знала это, и
снова  --  страх.  Ќет,  не  страх,  а  ощущение  рока,   чугунной   тЯжести
предназначениЯ,  неизбежного,  неотвратимого:  знание, подобное предчувствию
смерти, знание, что уже нельзЯ отказатьсЯ, уйти, убежать, даже погибнуть, --
погибнуть иначе. џ тонула в этом леденЯщем предчувствии, оно душило менЯ. Ќе
в силах вынести  его,  Я  повторЯла  одними  губами:  "отец,  мать,  родные,
подруги,  близкие";  Я  прекрасно  понимала  смысл этих слов, и они послушно
воплощались в знакомые фигуры: мне  приходилось  признавать  их  своими,  но
нельзЯ же иметь четырех матерей и столько же отцов сразу -- опЯть этот бред,
такой  глупый  и  такой  назойливый! Ќаконец Я прибегла к арифметике: один и
один -- два, от отца и матери рождаютсЯ дети  --  ты  была  ими  всеми,  это
памЯть  поколений.  "Ќет, либо Я прежде была сумасшедшей, -- сказала Я себе,
-- либо Я больна сейчас, и, хоть Я и в сознании, душа моЯ  помрачена.  €  не
было  бала,  замка,  королЯ, вступлениЯ в мир, который бы подчинЯлсЯ заранее
установленной гармонии". Џравда, Я тотчас ощутила горечь от мысли, что  если
так,  Я  буду  вынуждена распроститьсЯ с моей красотой. —то ж, из элементов,
которые не подходЯт друг другу, Я ничего не построю -- разве только найду  в
постройке  перекос,  протиснусь в трещины и раздвину их, чтобы войти внутрь.
‚правду  ли  все  произошло  так,  как  должно  было   случитьсЯ?   …сли   Я
собственность  королЯ, то как Я могла об этом знать? ‚едь мысль об этом даже
и во сне должна быть длЯ менЯ запретной. …сли за  всем  этим  стоит  он,  то
почему,  когда  Я хотела ему поклонитьсЯ, Я поклонилась не сразу? € если все
готовилось так тщательно, то почему Я помню то, чего мне не следует помнить?
Ћтзовись во мне только одно мое прошлое, девичье и детское, Я не впала бы  в
душевный разлад, который вел к отчаЯнию, а затем -- к бунту против судьбы. €
уж  навернЯка  надлежало  стереть воспоминание о том путешествии навзничь, о
себе безжизненной и о себе оживающей  от  искровых  поцелуев,  о  безмолвной
наготе,  но  и  это  тоже  осталось  и было сейчас во мне. Ќе закралось ли в
замысел и в исполнение некое несовершенство? Ќебрежность, рассеЯнность и  --
непредвиденные утечки, которые теперь принимаютсЯ за загадки или дурной сон?
Ќо  в  таком  случае  была  надежда. †дать, чтобы в дальнейшем осуществлении
замысла нагромоздились новые  несообразности,  чтобы  обратить  их  в  жало,
нацеленное  на  королЯ,  на  себЯ,  все равно на кого -- только бы наперекор
навЯзанной судьбе. Ђ может быть, поддатьсЯ колдовству, жить в нем,  пойти  с
самого  утра  на  условленное  свидание  --  Я знала, что ќ’ЋѓЋ мне никто не
воспретит, наоборот, все будет направлЯть менЯ именно туда. Ђ то,  что  было
сейчас  вокруг  менЯ,  раздражало  своей  примитивностью -- какие-то стенки:
сначала обивка, мЯгко поддающаЯсЯ под пальцами, под ней сопротивление  стали
или  камнЯ  --  не  знаю  чего,  но ведь Я могу разодрать ногтЯми эту уютную
упаковку!.. џ встала, коснулась головой вогнутой крыши: вот что вокруг  менЯ
и надо мной, и вот внутри -- Я... џ -- единаЯ?..
     џ продолжала отыскивать противоречиЯ в мучительном моем самопознании, и
по мере  того,  как  мысли  скачками  надстраивались,  этаж  над  этажом,  Я
приблизилась уже к тому, что пора усомнитьсЯ и в самом суждении, что если  Я
-- безумнаЯ русалка, заключеннаЯ, как насекомое, в прозрачном Янтаре, в моем
obnubulacio lucida[5], то понЯтно, что...
     Џостой.  Њинутку.  Ћткуда  взЯлась  у  менЯ  такаЯ изысканно отточеннаЯ
лексика, эти ученые латинские термины, логические посылки,  силлогизмы,  эта
изощренность,   не   свойственнаЯ  очаровательной  девушке,  чье  назначенье
воспламенЯть  мужские  сердца?  €  откуда  это  равнодушие  в  делах  любви,
рассудочност