        Ђлександр Љуприн. ѓамбринус

---------------------------------------------------------------
     OCR: cepehada@aol.com
     Spellcheck: ‚иктор ѓиндин
---------------------------------------------------------------


        I


     ’ак называлась пивнаЯ в бойком портовом городе на  юге ђоссии. •отЯ она
и помещалась на одной из самых людных улиц, но найти ее было довольно трудно
благодарЯ ее подземному расположению. —асто посетитель, даже близко знакомый
и  хорошо  принЯтый  в  ѓамбринусе,  умудрЯлсЯ  миновать  это  замечательное
заведение и, только пройдЯ две-три соседние лавки, возвращалсЯ назад.
     ‚ывески  совсем  не  было. ЏрЯмо с  тротуара входили  в  узкую,  всегда
открытую дверь. Ћт нее вела вниз такаЯ же узкаЯ лестница в двадцать каменных
ступеней, избитых и искревленных многими миллионами тЯжелых сапог.Ќад концом
лестницы   в  простенке  красовалось  горельефное  раскрашенное  изображение
славного   покровителЯ   пивного   дела,   королЯ   ѓамбринуса,    величиной
прибизительно  в  два   человеческих   роста.  ‚ероЯтно,   это  скульптурное
произведение  было  первой  работой начинающего  любителЯ и  казалось  грубо
исполненным из  оканемелых  кусков  ноздреватой  губки, но  красный  камзол,
горностаеваЯ  мантиЯ, золотаЯ  корона и высоко поднЯтаЯ кружка со  стекающей
вниз белой пеной не оставлЯли никакого сомнениЯ, что перед посетителем - сам
великий король пивоварениЯ.
     ЏивнаЯ состоЯла из двух длинных, но чрезвычайно низких сводчатых зал. ‘
каменных стен всегда сочилась белыми  струйками подземнаЯ влага и сверкала в
огне газовых рожков, которые горели денно о нощно, потому что в  пивной окон
совсем не было. Ќа  сводах, однако, можно  было  достаточно  Ясно  различить
следы  занимательной стенной  живописи. Ќа одной  картине  пировала  большаЯ
компаниЯ  немецких  молодчиков,  в  охотничьих  зеленых куртках, в  шлЯпах с
тетеревиными перьЯми, с ружьЯми за  плечами. ‚се  они, обернувшись  лицом  к
пивной зале, приветствовали публику протЯнутыми кружками, а двое обнимали за
талию  дебелых девиц, служащих при  сельском кабачке, а  может быть  дочерей
доброго фермера.  Ќа другой стене  изображалсЯ великосветский пикник  времен
первой  половины XVIII столетиЯ;  графини  и  виконты в напудренных  париках
жеманно резвЯтсЯ  на  зеленом лугу  с  барашками,  а рЯдом под  развесистыми
ивами, -  пруд с лебедЯми, которых грациозно кормЯт кавалеры и дамы, сидЯщие
в золотой скорлупе.  ‘ледующаЯ картинка представлЯла внутренность  хохлацкой
хаты и семью счастливых малороссиЯн, плЯшущих гопака со штофами в руках. …ще
дальше  красовалась  большаЯ  бочка, и на ней, увитые  виноградом и листьЯми
хмелЯ,  два безобразно  толстые амуры с  красными  лицами,  жирными губами и
бесстыдно  маслеными  глазами чокаютсЯ  плоскими бокалами.  ‚о  второй зале,
отделенной от первой полукруглой  аркой,  шли  картины из лЯгушечьей  жизни:
лЯгушки  пьют  пиво  в зеленом  болоте,  лЯгушки  охотЯтсЯ на  стрекоз среди
густого камыша, играют струнный квартет, дерутсЯ  на  шпагах и.т.д. Ћчевидно
стены расписывал иностранный мастер.
     ‚место столов  были  расставлены  на  полу,  густо  усыпанном опилками,
тЯжелые дубовые бочки;  вместо  стульев  -  маленькие бочоночки. Ќаправо  от
входа возвышалась  небольшаЯ  эстрада, а на ней стоЯло пианино. ‡десь каждый
вечер, уже много лет подрЯд, играл на скрипке длЯ удовольствиЯ и развлечениЯ
гостей музыкант ‘ашка - еврей, - кроткий, веселый, пьЯный, плешивый человек,
с  наружностью  облезлой  обезьЯны,  неопределенных  лет.  Џроходили   года,
сменЯлись лакеи в  кожанных  нарукавниках, сменЯлись поставщики и развозщики
пива, сменЯлись сами хозЯева, но ‘ашка неизменно  каждый вечер к шести часам
уже  сидел  на своей эстраде со скрипкой в  руках  и  с маленькой  беленькой
собачкой на коленЯх, а к часу ночи  уходил из ѓамбринуса в сопровождении той
же собачки Ѓелочки, едва держась на ногах от выпитого пива.
     ‚прочем, было в  ѓамбринусе и другое несменЯемое лицо - буфетчица мадам
€ванова, -  полнаЯ,  стараЯ женщина,  котораЯ  от беспрерывного пребываниЯ в
сыром пивном  подземелье походила на бледных ленивых рыб, населЯющих глубину
морских гротов. Љак  капитан кораблЯ из рубки,  она с высоты своей  буфетной
стойки безмолвно распорЯжалась прислугой и все времЯ  курила, держа папиросу
в  правом  углу  рта  и  щурЯ от дыма правый глаз. ѓолос ее  редко удавалось
слышать, а на поклоны она отвечала всегда одинаковой бесцветной улыбкой.


        II


     ѓромадный  порт,  один из  самых  больших  торговых портов мира, всегда
бывал переполнен судами. ‚ него заходили темно-ржавые гигантские броненосцы.
‚  нем  грузились  идЯ  на  „альний  ‚осток,  желтые  толстотрубые  пароходы
„обровольного флота поголощавшие ежедневно  длинные  поезда  с товарами  или
тысЯчи арестантов. ‚есной и осенью  здесь развевались сотни  флагов  со всех
концов  земного  шара,  и с  утра до вечера раздавалась  команда и ругань на
всевозможных  Языках.  Ћт  судов  к  бесчисленным  пакгаузам  и  обратно  по
колеблющимсЯ  сходнЯм сновали грузчики: русские  босЯки,  оборванные,  почти
оголенные,  с пьЯными, раздутыми лицами, смуглые турки в  грЯзных чалмах и в
широких  до  колен,  но  обтЯнутых  вокруг   голени   шароварах,  коренастые
мускулистые   персы,   с   волосами   и   ногтЯми,   окрашенными   хной    в
огненно-морковный цвет.—асто в порт заходили прелестные издали  двух- и трех
мачтовые итальЯнские шхуны со своими  правильными этажами парусов  - чистых,
белых и  упругих,  как груди молодых женщин;  показываЯсь  из-за  маЯка, эти
стройные корабли представлЯлись - особенно в Ясные весенние утра - чудесными
белыми видениЯми, плывущими не по воде, а по  воздуху, выше горизонта. ‡десь
месЯцами раскачивались в грЯзно-зеленой портовой воде, среди мусора,  Яичной
скорлупы,   арбузных   корок   и  стад  белых   морских  чаек,  высоковерхие
анатолийские  кочермы  и  трапезондские фелюги,  с их  странной  раскраской,
резьбой  и  причудливыми  орнаментами. ‘юда  изредка  заплывали  и  какие-то
диковенные узкие суда, под черными просмоленными парусами, с грЯзной трЯпкой
вместо флага; обогнув мол и чуть-чуть не черкнув об него бортом, такое судно
, все  накренившись  набок  и  не  умерЯЯ  хода,  влетало  в  любую  гавань,
приставало  среди  разноЯзычной   руготни,  проклЯтий  и  угроз  к   первому
попавшемусЯ молу,  где матросы его,  - совершенно голые, бронзовые маленькие
люди,  - издаваЯ гортанный клекот, с  непостижимой быстротой  убирали рваные
паруса, и  мгновенно грЯзное, таинственное судно делалось как мертвое. € так
же  загадочно,  темной  ночью, не  зажигаЯ огней, оно  беззвучно исчезало из
порта.   ‚есь  залив  по  ночам  кишел  легкими  лодочками  контрабандистов.
Ћкрестные  и  дальние  рыбаки свозили в город  рыбу: весною -  мелкую камсу,
миллионами наполнЯвшую доверху их баркасы, летом - уродливую камбалу, осенью
-  макрель, жирную  кефаль и устрицы, а  зимой - десЯти-  и  двадцатипудовую
белугу, выловленную часто  с большой опасностью длЯ  жизни за много верст от
берега.
     ‚се эти люди  - матросы разных наций,  рыбаки,  кочегары, веселые юнги,
портовые   воры,   машинисты,   рабочие,  лодочники,   грузчики,   водолазы,
контрабандисты, -  все они были молоды, здоровы  и пропитаны крепким запахом
морЯ и рыбы, знали тЯжесть труда, любили ужас и прелесть  ежедневного риска,
ценили выше всего силу, молодчество, задор и хлесткость крепкого слова, а на
суше предавались с диким наслаждением разгулу, пьЯнству и дракам. Џо вечерам
огни большого города,  взбегавшие  высоко наверх, манили  их, как  волшебные
светЯщиесЯ глаза, всегда обещаЯ что-то новое, радостное,  еще не испытанное,
и всегда обманываЯ.
     ѓород соединЯлсЯ  с портом узкими,  крутыми,  коленчатыми  улицами,  по
которым  порЯдочные  люди  избегали  ходить  ночью.  Ќа  каждом  шагу  здесь
попадались ночлежные дома с грЯзнымии, забранными решеткой окнами, с мрачным
светом одинокой  лампы внутри.  …ще чаще  встречались лавки, в которых можно
было продать с себЯ всю  одежду вплоть до купальной матросской сетки и вновь
одетьсЯ в  любой морской  костюм.  ‡десь  также  было много  пивных, таверн,
кухмистерских и трактиров с выразительными вывесками на всех Языках и немало
Явных  и   тайных   публичных  домов,  с  порогов  которых  по  ночам  грубо
размалеванные женщины  зазывали  сиплыми  голосами  матросов. Ѓыли греческие
кофейни, где  играли в домино  и в  шестьдесЯт шесть, и  турецкие кофейни, с
приборами длЯ  курениЯ  наргиле и  с  ночлегом  за  пЯтачок;  были восточные
кабачки  в  которых  продавали улиток,  петалиди,  креветок,  миди,  больших
бородавчатых  чернильных  каракатиц  и  другую морскую  гадость.  ѓде-то  на
чердаках и  в подвалах,  за  глухими  ставнЯми,  ютились игорные притоны,  в
которых штосс и баккара  часто кончались распоротым животом или проломленным
черепом,  и тут же  рЯдом за углом, иногда  в соседней  каморке, можно  было
спустить  любую  краденую  вещь,  от  бриллиантового браслета до серебрЯного
креста и от тюка с лионским бархатом до казенной матросской шинели.
     ќти  крутые  узкие  улицы,  черные  от  угольной  пыли, к  ночи  всегда
становились липкими и зловонными,  точно  они  потели в кошмарном сне. € они
походили  на  сточные канавы  или  на  грЯзные  кишки,  по  которым  большой
международный  город  извргал в  море  все  свои  отбросы,  всю свою  гниль,
мерзость и порок, заражаЯ им крепкие мускулистые тела и простые души.
     ‡дешние  буйные обитатели редко подымались  наверх в  нарЯдный,  всегда
праздничный город с его зеркальными  стеклами, гордыми  памЯтниками, сиЯнием
электричества, асфальтовыми тротуарами, аллеЯми белой акации, велчественными
полицейскими,  со всей  показной чистотой и  благоустройством.  Ќо каждый из
них,  прежде  чем  расшвырЯть  по  ветру свои трудовые,  засаленные  рваные,
разбухшие рублевки, непременно посещал ѓамбринус. ќто было освЯщенно древним
обычаем,  хотЯ  длЯ  этого  и  приходилось  под  прикрытием  вечернего мрака
пробиратьсЯ в самый центр города.
     Њногие,  правда,  совсем  не  знали  мудреного  имени  славного пивного
королЯ. Џросто кто-нибудь предлагал:
     - €дем к ‘ашке?
     Ђ другие отвечали:
     - …сть! ’ак держать.
     € все вместе уже говорили:
     - ‚ира!
     Ќет  ничего  удивительного, что  среди  портовых и морских людей  ‘ашка
пользовалсЯ  большим почетом и известностью, чем, например, местный архиерей
или губернатор. €,  без сомнениЯ, если не его  имЯ, то его  живое  обезьЯнье
лицо и его скрипка вспоминались изредка в  ‘иднее и в Џлимуте, так же  как в
Ќью-‰орке,  во ‚ладивостоке, в Љонстантинополе  и на –ейлоне,  не считаЯ уже
всех  заливов и бухт  —ерного морЯ, где водилось  множество почитателей  его
таланта из числа отважных рыбаков.


        III


     Ћбыкновенно ‘ашка приходил в ѓамбринус в те часы, когда  там еще никого
не было, кроме одного-двух случайных посетителей. ‚  залах в это времЯ стоЯл
густой  и кислый запах  вчерашнего пива и  было темновато,  потому что  днем
берегли газ. ‚ жаркие  июльские дни, когда каменный город изнывалот солнца и
глох от уличной трескотни, здесь приЯтно чувствовалась тишина и прохлада.
     ‘ашка  подходил к  прилавку, здоровалсЯ с мадам €вановой и выпивал свою
первую кружку пива. €ногда буфетчица просила:
     - ‘аша, сыграйте что-нибудь!
     -  —то  прикажете вам сыграть, мадам  €ванова?  -  любезно осведомлЯлсЯ
‘ашка, который всегда был с ней изысканно любезен.
     - —то-нибудь свое...
     Ћн  садилсЯ  на  обычное  место  налево  от пианино  и  играл  какие-то
странные,  длительные, тоскливые  пьесы.  ‘тановилось как-то сонно и тихо  в
подземелье, только  с улицы  доносилось глухое рокотание  города, да изредка
лакеи осторожно побрЯкивали посудой за  стеной  на кухне. ‘о струн  ‘ашкиной
скрипки  плакала  древнЯЯ,  как  землЯ,  еврейскаЯ  скорбь,  всЯ затканнаЯ и
обвитаЯ печальными  цветами национальных  мелодий. ‹ицо ‘ашки  с напруженным
подбородком  и низко  опущенным  лбом,  с глазами,  сурово глЯдевшими  вверх
из-под отЯжелевших  бровей, совсем не бывало похоже в этот сумеречный час на
знакомое  всем  гостЯм  ѓамбринуса  оскаленное,  подмигивающее  лицо  ‘ашки.
‘обачка  Ѓелочка  сидела  у  него  на  коленЯх. Ћна уже  давно  привыкла  не
подвывать  музыке,  но страстно -тоскливые,  рыдающие  и  проклинающие звуки
невольно раздражали  ее:  она в  судорожных  зевках  широко раскрывала  рот,
завиваЯ назад тонкий розовый Язычок, и,  при этом на  минуточку дрожала всем
тельцем и нежной черноглазой мордочкой.
     Ќо  вот  мало-помалу   набиралась  публика,   приходил   аккомпаниатор,
покончивший  какое-нибудь сторонее дневное занЯтие у портного или часовщика,
на  буфете  выставлЯлись сосиски в горЯчей  воде и  бутерброды  с  сыром, и,
наконец, зажигались все остальные газовые рожки.  ‘ашка выпивал свою  вторую
кружку, командовал товарищу: " Њайский парад, ейн, цвей, дрей!" - и  начинал
бурный  марш.  ‘  этой  минуты  он  едва  успевал  раскланиватьсЯ  со  вновь
приходЯщими,  из  которых каждый  считал  себЯ  особенным, интимным знакомым
‘ашки и оглЯдывал гордо прочих гостей после его поклона. ‚ то же времЯ ‘ашка
прищуривал то один, то  другой глаз, собирал кверху длинные морщины на своем
лысом,  покатом назад  черепом,  двигал комически губами и улыбалсЯ  на  все
стороны.
     Љ десЯти-одинадцати часам ѓамбринус, вмещавший в свои залы до двухсот и
более  человек, оказывалсЯ битком набитым. Њногие, почти половина, приходили
с женщинами в платочках, никто не обижалсЯ на тесноту, на отдавленную  ногу,
на смЯтую шапку, на  чужое пиво, окатившее штаны; если обижались,  то только
по  пьЯному  делу  "длЯ  задера".  ЏодвальнаЯ  сырость,  тускло  блестЯ, еще
обильнее струилась со стен,  покрытых маслЯнной краской,  а  испарениЯ толпы
падали вниз с потолка,  как редкий, тЯжелый, теплый дождь. Џили в ѓамбринусе
серьезно.  ‚  нравах  этого   заведениЯ  почиталось  особенным  шиком,  сидЯ
вдвоем-втроем, так уставлЯть стол пустыми бутылками, чтобы за ними не видеть
собеседника, как в стеклЯнном зеленом лесу.
     ‚ разгаре вечера гости краснели, хрипли и становились мокрыми. ’абачный
дым резал глаза. Ќадо было кричать и нагибатьсЯ через стол, чтобы расслышать
друг  друга в общем гаме. €  только неутомимаЯ скрипка ‘ашки,  сидевшего  на
своем возвышении,  торжествовала над духотой, над жарой, над запахом табака,
газа, пива и над оранием бесцеремонной публики.
     Ќо посетители  быстро пьЯнели от пива, от  близости женщин,  от жаркого
воздуха.   Љаждому   хотелось   своих   любимых,   знакомых   песен.   Ћколо
‘ашкипостоЯнно торчали, дергаЯ его за  рукав и  мешаЯ ему играть, по два, по
три человека, с тупыми глазами и нетвердыми движениЯми.
     - ‘ашш!.. ‘традательную...“бла...- проситель икал,- ублатвори!
     - ‘ейчас, сейчас,-  твердил ‘ашка, быстро киваЯ головой,  и с ловкостью
врача,  без  звука, опускал в  боковой  карман серебрЯную  монету. - ‘ейчас,
сейчас.
     - ‘ашка,  это  же подлость. џ деньги дал и уже двадцать раз  прошу:  "‚
Ћдессу морем  Я  плыла". -  ‘ейчас, сейчас...  - ‘ашка, "‘оловьЯ"! -  ‘ашка,
"Њарусю"! - "‡ец-‡ец", ‘ашка, "‡ец-‡ец"! - ‘ейчас, сейчас...
     - " —абана"! - орал с другого конца  залы не  человеческий,  а какой-то
жеребЯчий голос.
     € ‘ашка при общем хохоте кричал ему по-петушиному:
     - ‘ейча-а-ас...
     € он  играл без отдыха все  заказанные песни. Џо-видимому,  не было  ни
одной, которой бы он не знал наизусть. ‘о всех сторон в карманы ему сыпались
серебрЯные монеты, и со  всех  столов ему присылали кружки с пивом. Љогда он
слезал со своей эстрады, чтобы подойти к буфету, его разрывали на части.
     - ‘ашенька...Њилочек...Ћдну кружечку.
     -  ‘аша, за ваше здоровье. €ди же сюда, черт, печенки,  селезенки, если
тебе говорЯт.
     - ‘ашка-а, пиво иди пи-ить! - орал жеребЯчий голос.
     †енщины,  склонные, как  и все  женщины,  восхищатьсЯ  людьми  эстрады,
кокетничать, отличатьсЯ  и раболепствовать  перед ними, звали  его воркующим
голосом, с игривым, капризным смешком:
     - ‘ашечка, вы должны  непременно от  мене выпить...  Ќет, нет,нет Я вас
просю. € потом сыграйте "куку-вок".
     ‘ашка улыбалсЯ, гримасничал и кланЯлсЯ налево и направо, прижимал  руку
к сердцу, посылал воздушные поцелуи, пил у всех столов пиво и, возвратившись
к пианино,  на котором его ждала новаЯ кружка,  начинал играть  какую-нибудь
"ђазлуку".€ногда, чтобы потешить своих слушателей, он заставлЯл свою скрипку
в  лад мотиву скулить  щенком,  хрюкать  свиньею  или  хрипеть  раздирающими
басовыми звуками. € слушатели встречали эти шутки с благодушным одобрением:
     -ѓо-го-го-го-о-о!
     ‘тановилось все жарче. ‘ потолка лило, некоторые из гостей уже плакали,
ударЯЯ  себЯ в грудь, другие с  кровавыми глазами  ссорились  из-за женщин и
из-за  прежних  обид  лезли  друг  на  друга,  удерживаемые  более  трезвыми
соседЯми,  чаще  всего  прихлебателЯми.  ‹акеи  чудом  протискивались  между
бочками, бочонками,  ногами и туловищами, высоко держа над  головами сидЯщих
свои руки,  унизанные пивными кружками. Њадам €ванова, еще более бескровнаЯ,
невозмутимаЯ и молчаливаЯ,  чем всегда, распорЯжалась  из-за буфетной стойки
действиЯми прислуги, подобно капитану судна во времЯ бури.
     ‚сех одолевало  желание петь. ‘ашка,  размЯкший от пива, от собственной
доброты и от той грубой радости, которую доставлЯла другим его музыка, готов
был  играть что угодно. €  под звуки его скрипки охрипшие  люди  нескладными
деревЯнными  голосами  орали  в  один  тон, глЯдЯ лруг другу с бессмысленной
серьезностью в глаза:
     Ќа что нам ра-азлучатьсЯ,
     Ђх, на что в разлу-уке жить.
     Ќе лучше ль повенчатьсЯ,
     ‹юбовью дорожить?
     Ђ  рЯдом   другаЯ  компаниЯ,   стараЯсь  перекричать  первую,  очевидно
враждебную, голосила уже совсем вразброд:
     ‚ижу Я по походке,
     —то пестреютсЯ штанцы.
     ‚ него волос под шантрета
     € на рипах сапоги.
     ѓамбринус  часто  посещали  малоазиатские  греки  "допголаки",  которые
приплывали  в русские порты  на рыбные промысла.  Ћни тоже заказывали  ‘ашке
свои восточные песни, состоЯщие из  унылого,  гнусавого однообразного воЯ на
двух-трех нотах, и с мрачными лицами, с горЯщими глазами готовы были петь их
по  целым часам.  €грал ‘ашка и  итальЯнские народные  куплеты, и  хохлацкие
думки,  и  еврейские  свадебные  танцы,  и  много  другого.  Ћднажды зашла в
ѓамбринус  кучка  матросов-негров,  которым, глЯдЯ  на  других,  тоже  очень
захотелось  попеть. ‘ашка  быстро  уловил  по  слуху  скачащую  негритЯнскую
мелодию, тут же подобрал к  ней аккомпанимент на пианино,  и вот, к большому
восторгу и потехе  завсегдатаев  ѓамбринуса,  пивнаЯ  огласилась  странными,
капризными, гортанными звуками африканской песни.
     Ћдин   репортер  местной  газеты,  ‘ашкин  знакомый,  уговорил   как-то
профессора  музыкального  училища  пойти  в  ѓамбринус  послушать  тамошнего
знаменитого  скрипача. Ќо ‘ашка догадалсЯ об этом и нарочно заставил скрипку
более  обыкновенного  мЯукать,  блеЯть и  реветь.  ѓости  ѓамбринуса  так  и
разрывались от смеха, а профессор сказал презрительно:
     -Љлоунство.
     € ушел, не допив своей кружки.


        IV


     Ќередко деликатные маркизы и пирующие немецкие охотники, жирные амуры и
лЯгушки  бывали  со  своих стен свидетелЯми такого  широкого  разгула, какой
редко где можно было увидеть, кроме ѓамбринуса.
     џвлЯлась, например, закутившаЯ  компаниЯ  воров  после  хорошего  дела,
каждый  со своей возлюбленной,  каждый в фуражке,  лихо заломленной набок, в
лакированных    сапогах,    с    изысканными    трактирными   манерами,    с
пренебрежительным видом. ‘ашка играл длЯ них особые, воровские песни: "Џогиб
Я, мальчишечка", "Ќе плачь ты, ЊарусЯ", "Џрошла весна" и другие. ЏлЯсать они
считали  ниже  своего  достоинства,  но  их  подруги,  все  недурные  собой,
молоденькие, иные  почти девочки,  танцевали  "—абана" с визгом  и щелканьем
каблуков.  € женщины и мужчины пили очень много, - было дурно только то, что
воры всегда  заканчивали свой  кутеж  старыми  денежными  недоразумениЯми  и
любили исчезнуть не платЯ.
     Џриходили  большими   артелЯми,   человек  по  тридцати  рыбаки   после
счастливого улова. Џоздней  осенью выдавались такие счастливые недели, когда
в  каждый завод попадалось ежедневно тысЯч по сорока скумбрии или кефали. ‡а
это времЯ самый мелкий пайщик зарабатывал более двухсот рублей. Ќо еще более
обогащал рыбаков  удачный улов белуги зимой,  зато он и  отличалсЯ  большими
трудностЯми. Џриходилось тЯжело работать, за тридцать-сорок верст от берега,
среди  ночи, иногда в  ненастную погоду, когда вода заливала баркас и тотчас
же  обледеневала на  одежде,  на веслах,  а  погода держала по двое, по трое
суток в море, пока не выбрасывала куда-нибудь верст за двести, в Ђнапу или в
’рапезонд. Љаждую зиму  пропадало  без вести  до десЯтка  Яликов,  и  только
весною  волны прибивали  то  тут,  то  там  к  чужому  берегу трупы отважных
рыбаков.
     ‡ато когда они возвращались с морЯ благополучно и удачливо, то на  суше
ими  овладевала  бешенаЯ  жажда жизни.  Ќесколко  тысЯч рублей  спускалась в
два-три  днЯ в самом грубом, оглушительном, пьЯном кутеже. ђыбаки забирались
в трактир или еще в какое-нибудь веселое место, вышвыривали всех посторонних
гостей,  запирали  наглухо  двери и  ставни и  целые  сутки  напролет  пили,
предавались любви, орали песни,  били зеркала, посуду, женщин и нередко друг
друга, пока сон  не одолевал их  где попало  -  на столах, на полу,  поперек
кроватей,  среди плевков, окурков, битого стекла, разлитого вина  и кровавых
пЯтен. ’ак кутили рыбаки несколько  суток подрЯд, иногда менЯЯ место, иногда
оставаЯсь в одном и том же. Џрокутив все до последнего гроша, они с гудЯщими
головами, со  знаками  битв  на  лицах,  трЯсЯсь  от  похмельЯ,  молчаливые,
удрученные  и покоЯнные,  шли на берег к баркасам, чтобы принЯтьсЯ  вновь за
свое милое и проклЯтое, тЯжелое и увлекательное ремесло.
     Ћни никогда  не  забывали  навестить  ѓамбринус.  Ћни туда  вламывались
огромные, осипшие с красными  лицами, обоженными свирепым зимним норд-остом,
в непромокаемых куртках, в кожаных штанах и в воловьих сапогах  по бедра,- в
тех  самых сапогах,  в  которых их друзьЯ среди бурной ночи шли ко  дну, как
камни.
     €з  уважениЯ к  ‘ашке они  не выгонЯли  посторонних, хотЯ и чувствовали
себЯ  хозЯевами пивной и  били тЯжелые кружки  об пол. ‘ашка  играл им ихние
рыбацкие песни, протЯжные, простые и грозные, как шум морЯ, и они пели все в
один  голос, напрЯгаЯ до последней  степени свои здоровые груди и закаленные
глотки.  ‘ашка действовал на них, как Ћрфей, усмирЯвший  волны, и случалось,
что  какой-нибудь сорока-летний атаман баркаса, бородатый, весь обветренный,
звероподобный   мужчинище,   заливалсЯ   слезами,  выводЯ   тонким   голосом
жалостливые слова песни:
     Ђх, бедный, бедный, Я, мальчишечка,
     —то вродилсЯ рыбаком...
     Ђ иногда они плЯсали, топчЯсь  на  месте, с каменными лицами,  громыхаЯ
своими пудовыми сапогами и распространЯЯ по всей пивной острый соленый запах
рыбы, которым насквозь пропитались их  тела и одежды. Љ ‘ашке они были очень
щедры и  подолгу не  отпускали  от своих  столов.  Ћн хорошо знал  образ  их
тЯжелой, отчаЯнной жизни. —асто, когда он  играл им, то чувствовал у себЯ  в
душе какую-то почтительную грусть.
     Ќо особенно он любил  играть английским матросам  с коммеческих  судов.
Ћни приходили гурьбой, держась  рука об руку,  - все как наподбор грудастые,
широкоплечие,  молодые, белозубые, с здоровым румЯнцем,  с веселыми, смелыми
голубыми глазами. Љрепкие мышцы распирали их куртки, а из глубоко вырезанных
воротников возвышались прЯмые,  могучие, стройные шеи. Ќекоторые знали ‘ашку
по прежним стоЯнкам в этом порту. Ћни узнавали его и, приветливо скалЯ белые
зубы приветствовали его по-русски:
     - ‡драйст, здрайст.
     ‘ашка  сам,  без  приглашениЯ,  играл  им  "Rule  Britannia"  ("  Џравь
ЃританиЯ").„олжно  быть, сознание того,  что они сейчас  находЯтсЯ в стране,
отЯгощенной вечным рабством, придавало особенно гордую торжественность этому
гимну английской свободы.€  когда они  пели,  стоЯ  с обнаженными  годовами,
последние великолепные слова:
     Ќикогда, никогда, никогда
     Ђнгличанин не будет рабом! -
     то невольно и самые буйные соседи снимали шапки.
     Љоренастый боцман с серьгой в ухе и с бородой, растущей, точно бахрома,
из шеи,  подходил к ‘ашке с двумЯ кужками пива, широко  улыбалсЯ, хлопал его
дружелюбно  по  спине и  просил сыграть  джигу. Џри первых  же  звуках этого
залихватского   морского   танца  англичане  вскаивали  и  расчищали  место,
отодвигаЯ к  стенам бочонки. Џосторонних просили об этом жестами, с веселыми
улыбками, но если кто не торопилсЯ,  с тем не церемонились, а прЯмо вышибали
из-под него сидение  хорошим  ударом ноги. Љ этому, однако, прибегали редко,
потому  что в ѓамбринусе все были ценителЯми  танцев и в особенности  любили
английскую джигу. „аже  сам ‘ашка, не переставаЯ играть, становилсЯ на стул,
чтобы лучше видеть.
     Њатросы делали круг  и  в такт  быстрому  танцу били  в  ладоши, а двое
выступали в середку. ’анец изображал жизнь  матроса во времЯ плаваниЯ. ‘удно
готово к отходу, погода чудеснаЯ, все в порЯдке. “ танцоров руки скрещены на
груди, годовы  откинуты назад, тело спокойно, хотЯ  ноги  выбивают  бешенную
дробь. Ќо вот поднЯлсЯ ветерок, начинаетсЯ небольшаЯ качка. „лЯ морЯка - это
одно  веселье,  только  колена  танца становЯтсЯ все сложнее и замысловатее.
‡адул и свежий ветер - ходить  по палубе уже не так удобно,  танцоров слегка
покачивает с боку на бок.  Ќаконец вот и настоЯщаЯ бурЯ - матроса швырЯет от
борта к борту, дело становитсЯ серьезным.  " ‚се наверх,  убрать паруса!" Џо
движениЯм танцоров до смешного понЯтно, как они карабкаютсЯ руками и  ногами
на  ванты, тЯнут  паруса  и крепЯт шкоты,  между тем  как  бурЯ  все сильнее
раскачивает судно.  "  ‘той, человек за бортом!" ‘пускают  шлюпку.  ’анцоры,
опустив вниз головы, напружив мощные голые шеи, гребут частыми взмахами,  то
сгибаЯ, то  распрЯмлЯЯ спины. ЃурЯ,  однако, проходит,  мало-помалу  утихает
качка,  проЯснЯетсЯ небо,  и вот уже  судно опЯть плавно  бежит  с  попутным
ветром,  и  опЯть  танцоры  с  неподвижными  телами, со  скрещенными  руками
отделывают ногами веселую частую джигу.
     Џриходилось ‘ашке иногда играть лезгинку длЯ грузин, которые занимались
в  окрестностЯх города виноделием. „лЯ него не было незнакомых плЯсок. ‚  то
времЯ когда один танцор, в папхе и черкеске, воздушно носилсЯ между бочками,
закидываЯ  за голову то  одну, то другую руку, а  его друзьЯ прихлопывали  в
такт и подкрикивали, ‘ашка тоже не  мог утерпеть и вместе с ними одушевленно
кричал : "•ас! хас! хас! хас!" ‘лучалось ему  также играть молдованский джок
и итальЯнскую тарантеллу, и вальсы немецким матросам.
     ‘лучалось,  что  в  ѓамбринусе  дрались,  и  довольно  жестоко.  ‘тарые
посетители любили рассказывать о легендарном побоище между русскими военными
матросами, уволенными в запас  с какого-то крейсера, и английскими морЯками.
„рались  кулаками, кастетами, пивными  кружками и  даже швырЯли вруг в друга
бочонками  длЯ сидениЯ.  Ќе  к чести русских  воинов надо сказать,  что  они
первые начали скандал, первые же пустили в ход ножи и вытеснили  англичан из
пивной только после  получасового боЯ,  хотЯ  превосходили их численностью в
три раза.
     Ћчень  часто  ‘ашкино  вмешательство  останавливало  ссору,  котораЯ на
волоске висела от кровопролитиЯ. Ћн  подходил, шутил, улыбалсЯ, гримасничал,
и, тотчас же со всех сторон к нему протЯгивались бокалы.
     - ‘ашка, кружечку!.. ‘ашка, со мной!.. ‚ера, закон, печенки, гроб...
     Њожет  быть,  на  простые дикие  нравы  влиЯла  эта кроткаЯ  и  смешнаЯ
доброта, весело лучившаЯсЯ из  его  глаз, спрЯтанных  под  покатым  черепом?
Њожет быть, своеобразное уважение к таланту и что-то вроде  благодарности? Ђ
может  быть,  также  и  то  обстоЯтельство,  что  большинство   завсегдатаев
ѓамбринуса  состоЯло   вечными  ‘ашкиными  должниками.   ‚   тЯжелые  минуты
"декохта", что на морском и портовом жаргоне  обозначает безденежье, к ‘ашке
свободно  и  безотказно  обращались  за мелкими  суммами  или  за  небольшим
кредитом у буфета.
     Љонечно  долгов  ему  не  возвращали  -  не   по  злому  умыслу,  а  по
забывчивости,-  но  эти  же  должники  в  минуту  разгула  возвращали  ссуду
десЯтирицею за ‘ашкины песни.
     Ѓуфетчица иногда выговаривала ему:
     - “дивлЯюсь, ‘аша, как это вы не жалеете своих денег?
     Ћн возражал убедительно:
     - „а  мадам  же €ванова. „а мне же их с собой  в могилу не брать. Ќам с
Ѓелочкой хватит. Ѓелинька, собачка моЯ, поди сюда.


        V


     ЏоЯвлЯлись в ѓамбринусе также и свои модные, сезонные песни.
     ‚о  времЯ  войны англичан  с бурами процветал"Ѓурский марш" (кажетсЯ, к
этому  именно   времени  относилась  знаменитаЯ  драка   русских  морЯков  с
английскими). Џо меньшей мере раз  двадцать в вечер заставлЯли ‘ашку  играть
эту  героическую  пьесу  и  неизменно в  конце ее махали фуражками,  кричали
"ура", а на равнодушных косились недружелюбно, что не  всегда  бывало добрым
предзнаменованием в ѓамбринусе.
     ‡атем  подошли франко-руские торжества.  ѓрадоначальник с  кислой миной
разрешил  играть марсельезу.  …е  тоже  требовали  ежедневно,  но уже не так
часто, как бурский  марш,  причем "ура"  кричали жиже  и шапками  совсем  не
размахивали. Џроисходило это оттого, что  с  одной стороны,  не было мотивов
длЯ  игры  сердечных  чувств,  с  другой  стороны  -  посетители  ѓамбринуса
недостаточно  понимали политическую важность  союза,  а  с  третьей  -  было
замечено, что каждый вечер  требуют  марсельезу  и кричат "ура" одни и те же
лица.
     Ќа  минутку  сделалсЯ  было  модным  мотив  кекуока,  и  даже  какой-то
случайный, заколобродивший купчик, не снимаЯ енотовой шубы, высоких  калош и
лисьей  шапки,  протанцевал   его   однажды   между  бочками.  Ћднако   этот
негритЯнский танец был вскорости позабыт.
     Ќо вот  наступила великаЯ ЯпонскаЯ война. Џосетители  ѓамбринуса зажили
ускоренной жизнью. Ќа бочонках поЯвились газеты, по вечерам спорили о войне.
‘амые мирные, простые люди обратились  в политиков и стратегов, но каждый из
них  в глубине  души трепетал  если не за  себЯ, то  за брата, или,  что еще
вернее,  за  близкого товарища:  в  эти дни  Ясно сказалась та незаметнаЯ  и
крепкаЯ свЯзь, котораЯ спаивает  людей, долго разделЯвших труд, опасность  и
ежедневную близость к смерти.
     ‚начале никто  не  сомневалсЯ  в  нашей победе.  ‘ашка  раздобыл где-то
"Љуропаткин  -марш" и вечеров двадцать  играл его  с  некоторым  успехом. Ќо
как-то в один вечер  "Љуропаткин-марш" был навсегда вытеснен песней, которую
привезли с собой балаклавские рыбаки, "соленые греки", или "пиндосы", как их
эдесь называли:
     Ђх, эачем нас отдали в солдаты,
     Џосылают на „альный ‚осток?
     Ќеужли же мы в том виноваты,
     —то вышли ростом на лишний вершок?
     ‘ тех  пор  в  ѓамбринусе  ничего  другого  не хотели  слушать.  –елыми
вечерами только и было слышно требование:
     - ‘аша, страдательную! Ѓалаклавскую! ‡апасную!
     Џели  и  плакали и пили вдвое большо обыкновенного, как,  впрочем, пила
тогда  поголовно  всЯ  ђоссиЯ. Љаждый  вечер  приходил кто-нибудь прощатьсЯ,
храбрилсЯ, ходил петухом, бросал  шапку об  землю, грозил  один разбить всех
Япошек и кончал страдательной песней со слезами.
     Ћднажды ‘ашка ЯвилсЯ в пивную раньше, чем всегда. Ѓуфетчица, налив  ему
первую кружку, сказала, по обыкновению:
     - ‘аша, сыграйте, что-нибудь свое...
     “ него закривились губы и кружка заходила в ркке.
     - ‡наете что, мадам €ванова? - сказал он точно в недоумении.- ‚едь менЯ
же в солдаты забирают. Ќа войну.
     Њадам €ванова всплеснула руками.
     - „а не может быть, ‘аша! утите?
     - Ќет,- уныло и покорно покачал головой ‘ашка,- не шучу.
     - Ќо ведь вам лета вышли, ‘аша? ‘колко вам лет?
     ќтим вопросом как-то до сих пор никто не интересовалсЯ. ‚се думали, что
‘ашке столько же лет, сколко стенам пивной,  маркизам,  хохлам,  лЯгушкам  и
самому раскрашенному королю ѓамбринусу, сторожившему вход.
     - ‘орок шесть. - ‘аша подумал. - Ђ можт быть, сорок девЯть. џ сирота, -
прибавил он уныло.
     - ’ак вы пойдите, обьЯсните кому следует.
     - ’ак Я уже ходил, мадам €ванова, Я уже обьЯснЯл.
     - €...Ќу?
     -  Ќу,  мне  ответили:  пархатый жид, жидовскаЯ  морда, поговори еще  -
попадешь в клоповник... € дали вот сюда.
     ‚ечером новость стала известной всему ѓамбринусу, и из сочувствиЯ ‘ашку
напоили мертвецки. Ћн пробовал кривлЯтьсЯ, гримастничать, прищуривать глаза,
но  из его  кротких  смешных  глаз  глЯдели грусть и  ужас. Ћдин здоровенный
рабочий, ремеслом кательщик, вдруг вызвалсЯ идти на войну вместо ‘ашки. ‚сем
была Ясна очевиднаЯ  глупость  такого  предложениЯ,  но  ‘ашка  растрогалсЯ,
прослезилсЯ, обнЯл котельного мастера  и тут же подарил  ему свою скрипку. Ђ
Ѓелочку он оставил буфетчице.
     - Њадам €ванова, вы же смотрите за собачкой. Њожет, Я и не вернусь, так
будет вам памЯть о  ‘ашке. Ѓелинька, собачка моЯ! ‘мотрите, облизываетсЯ. Ђх
ты,  моЯ  беднаЯ... €  ее попрошу  вас,  мадам €ванова.  “ менЯ  за хозЯином
остались деньги,  так  вы получите и  отправьте... џ вам  напишу  адреса.  ‚
ѓомеле у  менЯ есть двоюродный брат, у  него семьЯ,  и еще в  †меринке живет
вдова племЯнника. џ  им каждый месЯц...—то  ж  мы,  евреи,  такой народ...мы
любим родственников. Ђ Я сирота, Я одинокий. Џрощайте же, мадам €ванова.
     - Џрощайте,  ‘аша!  „авайте  хоть  поцелуемсЯ  на  прощание-то. ‘колько
лет... € - вы не сердитесь - Я вас перекрещу на дорогу.
     ‘ашкины глаза были глубоко печальны,  но он не мог удержатьсЯ, чтобы не
спаЯсничать напоследок:
     - Ђ что, мадам €ванова, Я от русского креста не подохну?


        VI


     ѓамбринус  опустел и заглох,точно он осиротел без ‘ашки и  его скрипки.
•озЯин   пробовал   было  пригласить  в  виде   приманки   квартет  бродЯчих
мандолинистов,  из  которых один,одетый  опереточным  англичанином  с рыжими
баками и наклейным носом, в клетчатых панталонах и  в воротничке  выше ушей,
исполнЯл  с эстрады комические куплеты и бесстыдные телодвижениЯ. Ќо квартет
не имел ровно никакого успеха: наоборорт, мандолинистам свистали и бросали в
них огрызками  сосисок, а главного  комика однажды  поколотили  тендеровские
рыбаки за непочтительный отзыв о ‘ашке.
     Ћднако, по  старой памЯти, ѓамбринус еще посещалсЯ морскими и портовыми
молодцами из тех, кого  война не повлекла  на смерть и страданиЯ.  ‘начала о
‘ашке вспоминали каждый вечер:
     -ќх, ‘ашку бы теперь! „уше без него тесно...
     - „а-а... ѓде-то ты витаешь, мил-любезный друг, ‘ашенька?
     ‚ полЯх Њанжу-у-урии далеко...-
     заводил кто-нибудь новую сезонную  песню, смущенно  замолкал, а  другой
произносил неожиданно:
     - ђаны бывают сквозные, колотые и рубленные. Ђ бывают и рваные...
     ‘ибе с победой проздравлЯю,
     ’Ябе с оторванной рукой...
     -  Џостой, не скули... Њадам €ванова,  от ‘ашки  нет ли каких известий?
Џисьма или открыточки?
     Њадам €ванова теперь целыми вечерами читала газету, держа ее от себЯ на
расстоЯнии вытЯнутой руки, отклонив голову и шевелЯ губами. Ѓелочка лежала у
нее на  коленЯх и  мирно похрапывала. Ѓуфетчица  далеко уже не  походила  на
бодрого капитана, стоЯщего на  посту, а ее команда бродила по пивной вЯлаЯ и
заспаннаЯ.
     Ќа вопрос о ‘ашкиной судьбе она медленно качала головой.
     - Ќичего не знаю... € писем нет, и из газет ничего не известно.
     Џотом медленно снимала очки, клала их вместе с газетой, рЯдом с теплой,
угревшейсЯ Ѓелочкой, и, отвернувшись, тихонько всхлипывала.
     €ногда  она,  склонЯЯсь  к  собачке,  говорила  жалобным,  трогательным
голоском:
     - —то, Ѓелинька? —то, собаченька? ѓде наш ‘аша? Ђ? ѓде наш хозЯин?
     Ѓелочка  подымала кверху деликатную мордочку,  моргала влажными черными
глазами и в тон буфетчице начинала тихонько подвывать:
     - Ђ-у-у-у...Ђу-ф...Ђ-у-у...
     Ќо...   все   обтачивает   и   смывает   времЯ.  Њандолинистов  сменили
балалаечники,  балалаечников -  русско-малороссийский  хор  с  девицами,  и,
наконец, прочнее других утвердилсЯ в ѓамбринусе  известный ‹ешка -гармонист,
по профессии вор, но решивший, вследствие женитьбы, искать правильных путей.
…го давно знали по разным трактирам, а потому терпели и здесь, да,  впрочем,
и надо было терпеть, дела в ѓамбринусе шди очень плохо.
     Џроходили месЯцы, прошел год. Ћ ‘ашке  теперь никто не вспоминал, кроме
мадам €вановой,  да и та, больше  не  плакала при его имени. Џрошел еще год.
„олжно быть, о ‘ашке забыла даже и беленькаЯ собачка.
     Ќо, вопреки  ‘ашкиному сомнению,  он  не только  не  подох от  русского
креста, но не был даже  ни разу ранен, хотЯ участвовал в трех больших битвах
и  однажды ходил  в атаку впереди  батальона в  составе музыкальной команды,
куда его  зачислили  играть  на флейте. Џод ‚афангоу он попал  в плен  и  по
окончании войны  был привезен на германском  параходе  в тот самый порт, где
работали и буйствовали его друзьЯ.
     ‚есть  о  его  прибытии,  как электрический  ток,  разнеслась  по  всем
гаванЯм,  молам, пристанЯм  и мастерским...  ‚ечером в  ѓамбринусе было  так
много   народа,  что  большинству   приходилось  стоЯть,  кружки   с   пивом
передавались из рук в руки через головы и  хотЯ  многие ушли  в этот день не
плативши, ѓамбринус  торговал, как никогда. Љотельный мастер принес  ‘ашкину
скрипку,  бережно  завернутую  в  женин платок,  который он тут же и пропил.
Ћткуда-то раздобыли  последнего  по времени  ‘ашкина аккомпаниатора. ‹ешка -
гармонист, человек самолюбивый и самомнительный, вломилсЯ было в амбицию. "џ
получаю поденно, и  у менЯ контракт!"  -  твердил он упрЯмо. Ќо его попросту
выбросили  за   дверь  и   наверное  поколотили   бы,  если  бы  не  ‘ашкино
заступничество.
     “ж  наверно ни  один из отечественных  героев времен Японской войны  не
видел  такой  сердечной и  бурной  встречи, какую  сделали  ‘ашке!  ‘ильные,
корЯвые  руки  подхватывали  его,  поднимали  на  воздух  и  с  такой  силой
подбрасывали вверх, что  чуть  не расшибли  ‘ашку о  потолок. € кричали  так
оглушительно, что газовые  Язычки гасли, а городовой несколько раз заходил в
пивную и упрашивал, "чтобы потише, потому что на улице очень громко".
     ‚  этот  вечер  ‘ашка переиграл  все  любимые песни и танцы ѓамбринуса.
€грал  он  также  и  Японские  песенки,  зученные  им в  плену,  но  они  не
понравились слушателЯм. Њадам €ванова, словно ожившаЯ, опЯть бодро держалась
над своим капитанским мостиком, а Ѓелка  сидела у ‘ашки на коленЯх  и изжала
от радости. ‘лучалось,  что  когда ‘ашка переставал играть,  то какой-нибудь
простодушный рыбалов, только  теперь осмысливший чудо ‘ашкиного возвращениЯ,
вдруг восклицал с наивным  и  радостныи изумлением:  - Ѓратцы,  да ведь  это
‘ашка!
     ѓустым ржанием и веселым сквернословием наполнЯлись  залы ѓамбринуса, и
опЯть  ‘ашку хватали, бросали  под потолок, орали, пили, чокались и обливали
друг друга пивом.
     ‘ашка,  казалось  совсем не изменилсЯ и не постарел  за свое отсуствие:
времЯ и бедствиЯ так же мало действовали на его наружность, как и на лепного
ѓамбринуса, охранителЯ и покровителЯ пивной. Ќо  мадам €ванова  с  чуткостью
сердечной женщины заметила, что из глаз ‘ашки не только не исчезло выражение
ужаса и  тоски, которые она видела в них при прощании, но стало еще глубже и
значительнее.  ‘ашка по-прежнему  паЯсничал,  подмигивал и  собирал  на  лбу
морщины, но мадам €ванова чувствовала, что он притворЯетсЯ.


        VII


     ‚се  пошло  своим  порЯдком, как будто  вовсе  не  было  ни  войны,  ни
‘ашкиного пленениЯ в Ќагасаки. ’ак же праздновали  счастливый  улов белуги и
лобана рыбаки в сапогах-великанах, так же плЯсали воровские подруги, и ‘ашка
по-прежнему играл  матросские  песни,  привеэенные  из  всех гаваней земного
шара.
     Ќо  уже  близились переменчивые, бурные  времена. Ћднажды вечером  весь
город загудел, заволновалсЯ, точно  встревожанный набатом, и в необычний час
на улицах стало черно  от  народа. Њаленькие  белые  листки  ходили по рукам
вместе  с  чудесным словом:  "свобода",  которое  в  этот  вечер  без  числа
повторЯлЯ всЯ необъЯтнаЯ, доверчиваЯ страна.
     Ќастали  какие-то  светлые,  праздничные,  ликующие  дни,  и сиЯние  их
озорЯло даже подземелье  ѓамбринуса. Џриходили студенты,  рабочие, приходили
молодые, красивые девушки. ‹юди с горЯщими глазами становились на бочки, так
много видевшие на своем веку, и говорили. Ќе все было понЯтно в этих словах,
но  от  этой  плЯменной  надежды и великой любви,  котораЯ  в  них  звучала,
трепетало сердце и раскрывалось им на встречу.
     - ‘ашка, марсельезу! †-жарь! Њарсельезу!
     Ќет, это было совсем не похоже  на ту марсельезу, которую скрепЯ сердце
разрешил играть градоначальник в  неделю франко-русских восторгов. Џо улицам
ходили бесконечные процессии с красными флагами  и пением. Ќа женщинах алели
красные ленточки и  красные  цветы.  ‚стречались совсем  незнакомые  люди  и
вдруг, светло улыбнувшись, пожимали руки друг другу...
     Ќо всЯ эта радость мгновенно исчезла, точно ее смыло, как следы детских
ножек  на морском побе