имитивной
мимикой).  ‡начит,  Я,  по-твоему,  последнЯЯ  хамскаЯ   тварь,
котораЯ  и  должна  погибнуть?  Ќу,  прекрасно, прекрасно. ‚се,
значит, и объЯснилось, эврика, эврика, карта бита, гвоздь вбит,
хребет перебит...
     -- Ћлег  Џетрович  расстроен,  вы,  может   быть,   теперь
пойдете,--  вдруг  из  угла  сказала  жена  Љолдунова с сильным
эстонским произношением. ‚  голосе  ее  не  было  ни  малейшего
оттенка  чувства,  и  оттого  ее  замечание  прозвучало  как-то
деревЯнно-бессмысленно. Љолдунов медленно повернулсЯ на  стуле,
не  менЯЯ  положениЯ  руки,  лежащей  как  мертваЯ  на столе, и
уставилсЯ на жену восхищенным взглЯдом.
     -- џ  никого  не  задерживаю,--  проговорит  он   тихо   и
весело.-- Ќо и менЯ попрошу не задерживать. € не учить. Џрощай,
барин,--  добавил  он, не глЯдЯ на ‹ика, который почему-то счел
нужным сказать: -- €з Џарижа напишу, непременно...
     -- Џускай  пишет,  а?--   вкрадчиво   произнес   Љолдунов,
продолжаЯ,   по-видимому,   обращатьсЯ   к  жене.  ‹ик,  сложно
отделившись от стула, пошел было по направлению к ней,  но  его
отнесло в сторону, и он наткнулсЯ на кровать.
     -- Ќичего,  идите, идите,-- сказала она спокойно, и тогда,
вежливо улыбаЯсь. ‹ик бочком выплыл на улицу.
     ‘перва -- облегчение: вот ушел из мрачной  орбиты  пьЯного
резонера-дурака, затем-- возрастающий ужас: тошнит, руки и ноги
принадлежат  разным  людЯм,--  как  Я буду сегоднЯ играть?.. Ќо
хуже всего было то, что он всем своим зыбким и пунктирным телом
чуЯл наступление сердечного  припадка;  это  было  так,  словно
навстречу  ему  был  наставлен  невидимый  кол,  на  который он
вот-вот наткнетсЯ, а потому-то приходилось вилЯть и даже иногда
останавливатьсЯ  и  слегка  пЯтитьсЯ.  Џри  этом  ум  оставалсЯ
сравнительно  Ясным: он знал, что до начала представлениЯ всего
тридцать шесть минут, знал, как пойти домой...  ‚прочем,  лучше
спуститьсЯ  на  набережную,--  посидеть у морЯ, переждать, пока
рассеетсЯ  телесный,  отвратительно   бисерный   туман,--   это
пройдет,  это пройдет,-- если только Я не умру... Ћн постигал и
то, что солнце только что село, что небо  уже  было  светлее  и
добрее  земли.  ЉакаЯ  ненужнаЯ,  какаЯ обиднаЯ ерунда. Ћн шел,
рассчитываЯ  каждый  шаг,  но  иногда  ошибалсЯ,   и   прохожие
оглЯдывались  на  него,-- к счастью, их попадалось немного, был
свЯщенный обеденный час, и когда он добралсЯ до набережной, там
уже совсем было пусто,  и  горели  огни  на  молу,  с  длинными
отражениЯми  в  подкрашенной  воде,-- и казалось, что эти Яркие
многоточиЯ и перевернутые восклицательные знаки сквозисто горЯт
у него в голове. Ћн сел на скамейку, ушибив при этом кобчик,  и
прикрыл  глаза.  Ќо  тогда  все  закружилось,  сердце, страшным
глобусом отражаЯсь  в  темноте  под  веками,  стало  мучительно
разрастатьсЯ,   и   чтобы  это  прекратить,  он  принужден  был
зацепитьсЯ взглЯдом за первую звезду, за черный буек в море, за
потемневший эвкалипт в конце  набережной,  Я  все  это  знаю  и
понимаю,  и  эвкалипт  странно  похож  в  сумерках на громадную
русскую березу... "’ак  неужели  это  конец,--  подумал  ‹ик,--
такой  дурацкий конец... Њне все хуже и хуже... —то это... Ѓоже
мой!"

     Џрошло минут десЯть, не более.  —асики  шли,  стараЯсь  из
деликатности  на него не смотреть. Њысль о смерти необыкновенно
точно совпадала с мыслью о том, что через полчаса он выйдет  на
освещенную  сцену,  скажет  первые  слова  роли:  "Je vous prie
d'excuser, Madame, cette  invasion  nocturne"  ("џ  прошу  вас,
мадам, извинить это ночное вторжение" <I>(франц.)</I>) -- и эти
слова,  четко  и  изЯщно  выгравированные  в  памЯти,  казались
гораздо более настоЯщими, чем шлепоток и хлебет утомленных волн
или звуки двух счастливых женских голосов,  доносившиесЯ  из-за
стены ближней виллы, или недавние речи Љолдунова, или даже стук
собственного  сердца.  …му вдруг стало так панически плохо, что
он встал и пошел вдоль парапета, растерЯнно гладЯ его и  косЯсь
на  цветные чернила вечернего морЯ. "Ѓыла не была,-- сказал ‹ик
вслух,-- нужно  освежитьсЯ...  как  рукой...  либо  умру,  либо
снимет..."  Ћн  сполз  по наклону панели и захрустел на гальке.
Ќикого на берегу не было, кроме случайного  господина  в  серых
штанах,  который  навзничь  лежал  около скалы, раскинув широко
ноги, и что-то в очертании этих ног и плеч почему-то  напомнило
ему   фигуру  Љолдунова.  ЏошатываЯсь  и  уже  наклонЯЯсь.  ‹ик
стыдливо подошел к краю воды, хотел было зачерпнуть в ладони  и
обмыть  голову,  но  вода  жила, двигалась, грозила омочить ему
ноги,-- может быть, хватит  ловкости  разутьсЯ?--  и  в  ту  же
секунду  ‹ик  вспомнил  картонку  с  новыми туфлЯми: забыл их у
Љолдунова!
     € странно: как только вспомнилось,  образ  оказалсЯ  столь
живительным,  что сразу все опростилось, и это ‹ика спасло, как
иногда положение  спасает  его  формулировка.  Ќадо  их  тотчас
достать,  и  можно  успеть  достать,  и  как  только  это будет
сделано, он в них выйдет на сцену -- все совершенно отчетливо и
логично, придратьсЯ не к чему,-- и забыв про  сжатие  в  груди,
туман,  тошноту, ‹ик поднЯлсЯ опЯть на набережную, граммофонным
голосом кликнул такси, как раз отъезжавшее порожнЯком от  виллы
напротив...  ’ормоза ответили раздирающим стоном. ˜оферу он дал
адрес из записной книжки и велел ехать как можно шибче,  причем
было  Ясно,  что всЯ поездка -- туда и оттуда в театр -- займет
не больше пЯти минут.
     Љ дому, где жили Љолдуновы, автомобиль подъехал со стороны
площади. ’ам  собралась  толпа,  и  только  с  помощью  упорных
трубных  угроз  автомобилю удалось протиснутьсЯ. Ћколо фонтана,
на стуле, сидела жена Љолдунова, весь лоб и  леваЯ  часть  лица
были  в блестЯщей крови, слиплись волосы, она сидела совершенно
прЯмо и неподвижно, окруженнаЯ любопытными, а рЯдом с ней, тоже
неподвижно, стоЯл ее мальчик в окровавленной рубашке, прикрываЯ
лицо кулаком,-- такаЯ, что ли, картина. Џолицейский,  принЯвший
‹ика  за  врача,  провел его в комнату. ‘реди осколков, на полу
навзничь лежал обезображенный выстрелом в рот, широко  раскинув
ноги в новых белых... -- ќто мои,-- сказал ‹ик по-французски.

     <I>Њентона. 1938 г.</I>