имитивной мимикой). ‡начит, Я, по-твоему, последнЯЯ хамскаЯ тварь, котораЯ и должна погибнуть? Ќу, прекрасно, прекрасно. ‚се, значит, и объЯснилось, эврика, эврика, карта бита, гвоздь вбит, хребет перебит... -- Ћлег Џетрович расстроен, вы, может быть, теперь пойдете,-- вдруг из угла сказала жена Љолдунова с сильным эстонским произношением. ‚ голосе ее не было ни малейшего оттенка чувства, и оттого ее замечание прозвучало как-то деревЯнно-бессмысленно. Љолдунов медленно повернулсЯ на стуле, не менЯЯ положениЯ руки, лежащей как мертваЯ на столе, и уставилсЯ на жену восхищенным взглЯдом. -- џ никого не задерживаю,-- проговорит он тихо и весело.-- Ќо и менЯ попрошу не задерживать. € не учить. Џрощай, барин,-- добавил он, не глЯдЯ на ‹ика, который почему-то счел нужным сказать: -- €з Џарижа напишу, непременно... -- Џускай пишет, а?-- вкрадчиво произнес Љолдунов, продолжаЯ, по-видимому, обращатьсЯ к жене. ‹ик, сложно отделившись от стула, пошел было по направлению к ней, но его отнесло в сторону, и он наткнулсЯ на кровать. -- Ќичего, идите, идите,-- сказала она спокойно, и тогда, вежливо улыбаЯсь. ‹ик бочком выплыл на улицу. ‘перва -- облегчение: вот ушел из мрачной орбиты пьЯного резонера-дурака, затем-- возрастающий ужас: тошнит, руки и ноги принадлежат разным людЯм,-- как Я буду сегоднЯ играть?.. Ќо хуже всего было то, что он всем своим зыбким и пунктирным телом чуЯл наступление сердечного припадка; это было так, словно навстречу ему был наставлен невидимый кол, на который он вот-вот наткнетсЯ, а потому-то приходилось вилЯть и даже иногда останавливатьсЯ и слегка пЯтитьсЯ. Џри этом ум оставалсЯ сравнительно Ясным: он знал, что до начала представлениЯ всего тридцать шесть минут, знал, как пойти домой... ‚прочем, лучше спуститьсЯ на набережную,-- посидеть у морЯ, переждать, пока рассеетсЯ телесный, отвратительно бисерный туман,-- это пройдет, это пройдет,-- если только Я не умру... Ћн постигал и то, что солнце только что село, что небо уже было светлее и добрее земли. ЉакаЯ ненужнаЯ, какаЯ обиднаЯ ерунда. Ћн шел, рассчитываЯ каждый шаг, но иногда ошибалсЯ, и прохожие оглЯдывались на него,-- к счастью, их попадалось немного, был свЯщенный обеденный час, и когда он добралсЯ до набережной, там уже совсем было пусто, и горели огни на молу, с длинными отражениЯми в подкрашенной воде,-- и казалось, что эти Яркие многоточиЯ и перевернутые восклицательные знаки сквозисто горЯт у него в голове. Ћн сел на скамейку, ушибив при этом кобчик, и прикрыл глаза. Ќо тогда все закружилось, сердце, страшным глобусом отражаЯсь в темноте под веками, стало мучительно разрастатьсЯ, и чтобы это прекратить, он принужден был зацепитьсЯ взглЯдом за первую звезду, за черный буек в море, за потемневший эвкалипт в конце набережной, Я все это знаю и понимаю, и эвкалипт странно похож в сумерках на громадную русскую березу... "’ак неужели это конец,-- подумал ‹ик,-- такой дурацкий конец... Њне все хуже и хуже... —то это... Ѓоже мой!" Џрошло минут десЯть, не более. —асики шли, стараЯсь из деликатности на него не смотреть. Њысль о смерти необыкновенно точно совпадала с мыслью о том, что через полчаса он выйдет на освещенную сцену, скажет первые слова роли: "Je vous prie d'excuser, Madame, cette invasion nocturne" ("џ прошу вас, мадам, извинить это ночное вторжение" <I>(франц.)</I>) -- и эти слова, четко и изЯщно выгравированные в памЯти, казались гораздо более настоЯщими, чем шлепоток и хлебет утомленных волн или звуки двух счастливых женских голосов, доносившиесЯ из-за стены ближней виллы, или недавние речи Љолдунова, или даже стук собственного сердца. …му вдруг стало так панически плохо, что он встал и пошел вдоль парапета, растерЯнно гладЯ его и косЯсь на цветные чернила вечернего морЯ. "Ѓыла не была,-- сказал ‹ик вслух,-- нужно освежитьсЯ... как рукой... либо умру, либо снимет..." Ћн сполз по наклону панели и захрустел на гальке. Ќикого на берегу не было, кроме случайного господина в серых штанах, который навзничь лежал около скалы, раскинув широко ноги, и что-то в очертании этих ног и плеч почему-то напомнило ему фигуру Љолдунова. ЏошатываЯсь и уже наклонЯЯсь. ‹ик стыдливо подошел к краю воды, хотел было зачерпнуть в ладони и обмыть голову, но вода жила, двигалась, грозила омочить ему ноги,-- может быть, хватит ловкости разутьсЯ?-- и в ту же секунду ‹ик вспомнил картонку с новыми туфлЯми: забыл их у Љолдунова! € странно: как только вспомнилось, образ оказалсЯ столь живительным, что сразу все опростилось, и это ‹ика спасло, как иногда положение спасает его формулировка. Ќадо их тотчас достать, и можно успеть достать, и как только это будет сделано, он в них выйдет на сцену -- все совершенно отчетливо и логично, придратьсЯ не к чему,-- и забыв про сжатие в груди, туман, тошноту, ‹ик поднЯлсЯ опЯть на набережную, граммофонным голосом кликнул такси, как раз отъезжавшее порожнЯком от виллы напротив... ’ормоза ответили раздирающим стоном. оферу он дал адрес из записной книжки и велел ехать как можно шибче, причем было Ясно, что всЯ поездка -- туда и оттуда в театр -- займет не больше пЯти минут. Љ дому, где жили Љолдуновы, автомобиль подъехал со стороны площади. ’ам собралась толпа, и только с помощью упорных трубных угроз автомобилю удалось протиснутьсЯ. Ћколо фонтана, на стуле, сидела жена Љолдунова, весь лоб и леваЯ часть лица были в блестЯщей крови, слиплись волосы, она сидела совершенно прЯмо и неподвижно, окруженнаЯ любопытными, а рЯдом с ней, тоже неподвижно, стоЯл ее мальчик в окровавленной рубашке, прикрываЯ лицо кулаком,-- такаЯ, что ли, картина. Џолицейский, принЯвший ‹ика за врача, провел его в комнату. ‘реди осколков, на полу навзничь лежал обезображенный выстрелом в рот, широко раскинув ноги в новых белых... -- ќто мои,-- сказал ‹ик по-французски. <I>Њентона. 1938 г.</I>