м  величьи  стоЯли  фрегаты на ЯкорЯх,  облюбовываЯ с рейда  наиболее
тихие  и  глубокие залы. Џо тем временам  это  был  флот  очень  сильный. Ћн
поражал  своей  численностью. “же  в пЯтнадцатом  веке в нем  одних торговых
судов,  не  считаЯ  военных, насчитывалось до  трех  с половиной тысЯч,  при
семидесЯти тысЯчах матросов и судорабочих.
     ќтот  флот был  невымышленной Явью ‚енеции,  прозаической подоплекой ее
сказочности. ‚  виде парадокса  можно сказать, что его покачивавшийсЯ тоннаж
составлЯл твердую  почву города, его  земельный фонд  и торговое  и тюремное
подземелье. ‚ силках снастей скучал плененный воздух. ”лот  томил и угнетал.
Ќо,  как  в  паре  сообщающихсЯ  сосудов,  с  берега  вровень  его  давлению
поднималось  нечто ответно-искупительное.  ЏонЯть  это -  значит понЯть, как
обманывает искусство своего заказчика.
     ‹юбопытно   происхождение   слова   "панталоны".  Љогда-то   до  своего
позднейшего значеньЯ штанов, оно  означало лицо итальЯнской комедии.  Ќо еще
раньше, в первоначальном значеньи, "pianta leone" выражало идею венецианской
победоносности  и значило: водрузительница льва на знамени, то  есть,  иными
словами,  - ‚енециЯ-завоевательница. Ћб этом есть даже у  Ѓайрона в  "—айльд
ѓарольде":

     Her very by word sprung from victory,
     The "Planter of the Lion", wech through fire
     And blood she bore oer subject earth and sea.*
     _______________________
     * „аже  ее  прозвище  произошло  от победы - распространительница льва,
которого сквозь огонь и кровь она несла покоренной суше и морю.

     ‡амечательно  перерождаютсЯ  понЯтиЯ.  Љогда к  ужасам  привыкают,  они
становЯтсЯ  основаниЯми  хорошего  тона.  Џоймем  ли  мы когда-нибудь, каким
образом гильотина могла стать на времЯ формой дамской брошки?
     ќмблема льва многоразлично фигурировала в ‚енеции. ’ак, и опускнаЯ щель
длЯ тайных доносов на лестнице цензоров, в соседстве с росписЯми  ‚еронеза и
’инторетто, была изваЯна в виде львиной пасти. €звестно, какой страх внушала
эта "bocca  di  leone "  современникам  и  как мало-помалу  стало  признаком
невоспитанности  упоминание  о  лицах, загадочно провалившихсЯ  в  прекрасно
изваЯнную щель, в тех случаЯх, когда сама власть не выражала по этому поводу
огорчениЯ.
     Љогда  искусство  воздвигало  дворцы  длЯ  поработителей,  ему  верили.
„умали, что оно делит  общие воззрениЯ и разделит в будущем общую участь. Ќо
именно этого не случилось. џзыком дворцов оказалсЯ Язык забвениЯ, а вовсе не
тот  панталонный  Язык, который им ошибочно  приписывали.  Џанталонные  цели
истлели, дворцы остались.
     € осталась живопись ‚енеции. ‘о вкусом ее горЯчих ключей Я был знаком с
детства по  репродукциЯм и в вывозном музейном разливе. Ќо надо было попасть
на их  месторождение, чтобы, в  отличие  от отдельных картин,  увидать самое
живопись, как золотую топь, как один из первичных омутов творчества.


        17

     џ глЯдел на это зрелище глубже и более расплывчато, нежели это  выразЯт
теперь мои формулировки. џ не старалсЯ осознать увиденное в том направленьи,
в  каком  его сейчас истолкую. Ќо впечатлениЯ сами отложились у менЯ сходным
образом в течение лет, и в своем сжатом заключении Я не удалюсь от правды.
     џ увидел, какое наблюдение  первым  поражает  живописный  инстинкт. Љак
вдруг постигаетсЯ,  каково становитсЯ видимому, когда  его начинают  видеть.
Ѓудучи запримечена, природа  расступаетсЯ послушным простором повести,  и  в
этом состоЯнии ее, как сонную, тихо вносЯт на полотно. Ќадо видеть Љарпаччио
и Ѓеллини, чтобы понЯть, что такое изображение.
     џ узнал далее, какой синкретизм  сопутствует расцвету мастерства, когда
при  достигнутом  тождестве  художника   и  живописной   стихии   становитсЯ
невозможным  сказать,  кто  из  троих  и в чью  пользу проЯвлЯет себЯ  всего
деЯтельнее  на полотне - исполнитель, исполненное  или  предмет  исполнениЯ.
€менно  благодарЯ этой  путанице мыслимы недоразуменьЯ,  при которых  времЯ,
позируЯ  художнику,   может   вообразить,  будто  подымает   его  до  своего
преходЯщего величьЯ. Ќадо видеть ‚еронеза и ’ициана, чтобы понЯть, что такое
искусство.
     Ќаконец, недостаточно оценив эти  впечатлениЯ  в то времЯ, Я узнал, как
мало нужно гению длЯ того, чтоб взорватьсЯ.
     Љругом - львиные морды, всюду  мерещащиесЯ, сующиесЯ во все интимности,
все  обнюхивающие, - львиные пасти, тайно  сглатывающие у себЯ в  берлоге за
жизнью жизнь. Љругом  львиный  рык  мнимого бессмертьЯ, мыслимого  без смеху
только потому, что все бессмертное у него в руках и взЯто на крепкий львиный
повод. ‚се это чувствуют, все это терпЯт. „лЯ того чтобы ощутить только это,
не требуетсЯ гениальности: это видЯт и терпЯт все. Ќо раз это терпЯт сообща,
значит,  в этом зверинце должно  быть и нечто такое, чего  не чувствует и не
видит никто.
     ќто  и  есть  та каплЯ, котораЯ  переполнЯет чашу терпениЯ  гениЯ.  Љто
поверит? ’ождество изображенного,  изобразителЯ и предмета изображениЯ,  или
шире:  равнодушие к непосредственной истине, вот что  приводит его в Ярость.
’очно  это пощечина, даннаЯ в  его лице человечеству. € в его холсты  входит
бурЯ, очищающаЯ хаос мастерства определЯющими ударами страсти.  Ќадо  видеть
Њикеланджело ‚енеции -  ’инторетто,  чтобы понЯть, что  такое гений, то есть
художник.


        18

     Ћднако  в те дни Я не  входил  в эти тонкости. ’огда, в ‚енеции,  и еще
сильнее во ”лоренции, или, чтобы быть окончательно точным, в ближайшие после
путешествиЯ зимы в  Њоскве мне приходили в голову  другие, более специальные
мысли.
     ѓлавное, что выносит всЯкий от встречи с  итальЯнским искусством, - это
ощущение осЯзательного единства нашей культуры,  в чем бы он его ни  видел и
как бы ни называл.
     Љак  много,   например,  говорилось  о  Язычестве   гуманистов   и  как
по-разному, -  как о течении  законном и незаконном.  € правда, столкновение
веры  в  воскресенье  с  веком ‚озрождениЯ - Явление необычайное и длЯ  всей
европейской  образованности центральное.  Љто  также не замечал анахронизма,
часто безнравственного, в  трактовках канонических тем всех этих "‚ведений",
"‚ознесений", "Ѓракосочетаний  в Љане"  и  ’айных  вечерь" с их  разнузданно
великосветской роскошью?
     €  вот  именно  в   этом  несоответствии  сказалась   мне  тысЯчелетнЯЯ
особенность нашей культуры.
     €талиЯ  кристаллизовала  длЯ  менЯ то, чем мы  бессознательно  дышим  с
колыбели.  …е  живопись сама  доделала длЯ  менЯ то, что  Я должен был по ее
поводу  додумать, и  пока Я  днЯми  переходил  из собраниЯ в  собрание,  она
выбросила к моим ногам готовое, до конца выварившеесЯ в краске наблюдение.
     џ  понЯл,  что,  к  примеру,  ЃиблиЯ  есть  не столько  книга с твердым
текстом, сколько записнаЯ тетрадь человечества, и что таково все вековечное.
—то оно жизненно не тогда, когда оно  обЯзательно, а когда оно  восприимчиво
ко всем  уподоблениЯм, которыми на него озираютсЯ исходЯщие  века. џ  понЯл,
что историЯ культуры есть цепь  уравнений  в  образах,  попарно  свЯзывающих
очередное  неизвестное  с  известным, причем  этим известным, постоЯнным длЯ
всего рЯда, ЯвлЯетсЯ легенда, заложеннаЯ  в основание традиции,  неизвестным
же, каждый раз новым - актуальный момент текущей культуры.
     ‚от чем Я тогда интересовалсЯ, вот что тогда понимал и любил.
     џ любил живую суть исторической  символики, иначе говорЯ, тот инстинкт,
с  помощью которого  мы, как ласточки саланганы, построили мир,  -  огромное
гнездо, слепленное из земли  и неба, жизни и смерти и двух времен, наличного
и отсутствующего.  џ  понимал,  что ему мешает развалитьсЯ  сила  сцеплениЯ,
заключающаЯсЯ в сквозной образности всех его частиц.
     Ќо  Я был  молод  и не знал, что это не охватывает  судьбы гениЯ и  его
природы. џ не знал, что его существо покоитсЯ в опыте реальной  биографии, а
не  в  символике,  образно  преломленной.  џ  не  знал, что,  в  отличие  от
примитивов, его корни лежат в грубой непосредственности нравственного чутьЯ.
‡амечательна  одна его  особенность. •отЯ все  вспышки нравственного аффекта
разыгрываютсЯ  внутри  культуры, бунтовщику  всегда  кажетсЯ, что  его  бунт
прокатываетсЯ на улице, за ее оградой. џ не  знал, что долговечнейшие образы
оставлЯет  иконоборец в  тех редких случаЯх, когда он рождаетсЯ не с пустыми
руками.
     Љогда папа ћлий ‚торой выразил неудовольствие по поводу колористической
бедности  сикстинского  плафона,  то в применении  к  потолку, изображающему
создание мира с полагающимисЯ фигурами, Њикеланджело, оправдываЯсь, заметил:
"‚ те  времена в  золото не рЯдились. Ћсобы, здесь изображенные, были людьми
небогатыми".
     ‚от громоподобный и младенческий Язык этого типа.
     Џредела  культуры   достигает  человек,   таЯщий   в  себе  укрощенного
‘авонаролу. Ќеукрощенный ‘авонарола разрушает ее.


        19

     ‚ечером накануне отъезда на пьЯцце  был концерт  с  иллюминацией, какие
часто  там устраивались.  Ћграничивающие ее  фасады  сверху  донизу  оделись
остриЯми лампочек.  …е с  трех  сторон озарил  черно-белый транспарант. ‹ица
слушавших  под  открытым  небом  вспарило  банной  Яркостью, как  в закрытом
великолепно  освещенном помещении.  ‚друг  с  потолка воображаемого бального
зала стало слегка накрапывать. Ќо, едва начавшись, дождик внезапно перестал.
€ллюминационный  отсвет  кипел  над  площадью цветною мглой. ЉолокольнЯ  св.
Њарка ракетой  из  красного  мрамора врезалась  в розовый туман, до половины
заволакивавший  ее  верхушку.  Ќесколько подальше клубились  темно-оливковые
пары, и в них сказочно прЯталсЯ  пЯтиголовый остов собора. ’от конец площади
казалсЯ  подводным царством.  Ќа соборном притворе  золотом играла  четверка
коней, вскачь  примчавшихсЯ из древней ѓреции  и тут остановившихсЯ, как  на
краю обрыва.
     Љогда  концерт  кончилсЯ,  стал  слышен жернов  равномерного  шарканьЯ,
вращавшийсЯ и раньше по  галерейному кругу, но  тогда заглушавшийсЯ музыкой.
ќто  было кольцо фланеров, шаги которых шумели  и  сливались, подобно шороху
коньков в ледЯной чашке катка.
     ‘реди гулЯвших быстро  и  гневно проходили  женщины, скорее угрожавшие,
чем  сеЯвшие обольщение.  Ћни оборачивались  на  ходу,  точно  с  тем  чтобы
оттолкнуть и уничтожить. ‚ызывающе изгибаЯ стан, они  быстро скрывались  под
портиками.   Љогда   они   оглЯдывались,   на   вас  уставлЯлось  смертельно
насурмленное лицо черного венецианского платка.  €х быстраЯ походка в  темпе
allegro irato странно соответствовала черному дрожанью  иллюминации в  белых
царапинах алмазных огоньков.
     ‚  стихах Я  дважды пробовал выразить ощущение, навсегда свЯзавшеесЯ  у
менЯ с ‚енецией. Ќочью перед отъездом Я  проснулсЯ в гостинице от  гитарного
арпеджио, оборвавшегосЯ в момент пробуждениЯ. џ поспешил к окну, под которым
плескалась вода,  и  стал вглЯдыватьсЯ в даль  ночного неба так внимательно,
точно  там  мог быть след  мгновенно смолкшего звука. ‘удЯ по моему взглЯду,
посторонний сказал бы, что Я спросоньЯ исследую, не  взошло ли  над ‚енецией
какое-нибудь  новое созвездье, со смутно готовым представленьем  о нем как о
‘озвездьи ѓитары.


         * —Ђ‘’њ ’ђ…’њџ * 


        1

     –епь бульваров  прорезала зимами Њоскву за  двойным пологом  почернелых
деревьев. ‚ домах желтели огни, как звездчатые кружки перерезанных посередке
лимонов. Ќа деревьЯ низко свешивалось небо, и все белое кругом было сине.
     Џо  бульварам,  нагибаЯсь,  как  длЯ  боданьЯ, пробегали  бедно  одетые
молодые люди. ‘ некоторыми Я был  знаком, большинства не знал, все же вместе
были моими ровесниками, т. е. неисчислимыми лицами моего детства.
     €х  только что  стали  звать  по отчеству,  наделили  правами и ввели в
секрет  слов:   овладеть,  извлечь  пользу,  присвоить.   Ћни   обнаруживали
поспешность, достойную более внимательного разбора.
     Ќа  свете есть  смерть и предвиденье. Ќам  мила неизвестность,  наперед
известное  страшно,  и  всЯкаЯ страсть  есть  слепой  отскок  в  сторону  от
накатывающей  неотвратимости.  †ивым  видам  негде было  бы  существовать  и
повторЯтьсЯ, если бы  страсти некуда было прыгать с  той  общей  дороги,  по
которой  катитсЯ общее  времЯ,  каковое есть времЯ  постепенного  разрушеньЯ
вселенной.
     Ќо жизни есть где жить и страсти есть куда прыгать, потому что нарЯду с
общим   временем   существует   непрекращающаЯсЯ  бесконечность  придорожных
порЯдков, бессмертных  в воспроизведеньи,  и  одним  из них  ЯвлЯетсЯ всЯкое
новое поколенье.
     ЌагибаЯсь на бегу, спешили сквозь вьюгу молодые  люди, и хотЯ у каждого
были  свои  причины   торопитьсЯ,  однако  больше   всех  личных  побуждений
подхлестывало их нечто общее, и это была  их историческаЯ цельность, то есть
отдача  той страсти, с какой только  что  вбежало в них,  спасаЯсь  с  общей
дороги, в несчетный раз избежавшее конца человечество.
     Ђ чтобы заслонить от них двойственность бега сквозь неизбежность, чтобы
они не сошли с ума, не бросили начатого и не перевешались всем земным шаром,
за деревьЯми по всем бульварам караулила сила, страшно бывалаЯ и искушеннаЯ,
и провожала их своими умными глазами. ‡а  деревьЯми  стоЯло искусство, столь
прекрасно   разбирающеесЯ  в   нас,  что   всегда   недоумеваешь,  из  каких
неисторических миров принесло оно свою способность видеть историю в силуэте.
Ћно стоЯло за деревьЯми, страшно похожее на жизнь, и  терпелось в ней за это
сходство,  как  терпЯтсЯ  портреты  жен  и  матерей  в  лабораториЯх ученых,
посвЯщенных естественной науке, то есть постепенной разгадке смерти.
     Љакое же  это  было  искусство?  ќто было молодое  искусство  ‘крЯбина,
Ѓлока, Љомиссаржевской,  Ѓелого, - передовое, захватывающее, оригинальное. €
оно  было так  поразительно, что не только не  вызывало мыслей о замене, но,
напротив, его длЯ вЯщей  прочности хотелось повторить с самого основаниЯ, но
только еще  шибче,  горЯчей и цельнее. …го  хотелось пересказать залпом, что
было  без страсти немыслимо, страсть же отскакивала в сторону, и таким путем
получалось  новое.  Ћднако новое возникало  не в отмену старому,  как обычно
принЯто  думать,  но  совершенно  напротив,  в  восхищенном  воспроизведеньи
образца. ’аково было искусство. Љаково же было поколенье?
     Њальчикам близкого мне возраста, было  по  тринадцати  лет в  девЯтьсот
пЯтом году и шел  двадцать второй год  перед войною. Ћбе их критические поры
совпали с двумЯ красными числами родной истории. €х  детскаЯ  возмужалость и
их призывное совершеннолетие сразу пошли на  скрепы переходной  эпохи.  Ќаше
времЯ  по  всей  толще  прошито  их  нервами и  любезно предоставлено  ими в
пользованье старикам и детЯм.
     Ћднако длЯ полноты  их  характеристики  надо  вспомнить государственный
порЯдок, которым они дышали.
     Ќикто не  знал, что это  правит Љарл  ‘тюарт  или ‹юдовик  XVI.  Џочему
монархами по преимуществу кажутсЯ последние  монархи? …сть, очевидно, что-то
трагическое в самом существе наследственной власти.
     Џолитический самодержец занимаетсЯ политикой лишь в тех редких случаЯх,
когда он  Џетр. ’акие примеры исключительны и запоминаютсЯ  на  тысЯчелетьЯ.
—аще  природа  ограничивает властителЯ тем полнее, что она не парламент и ее
ограниченьЯ  абсолютны. ‚ виде  правила, освЯщенного веками,  наследственным
монархом  зоветсЯ  лицо,  обЯзанное  церемониально  изживать  одну  из  глав
династической  биографии -  и только.  ‡десь имеетсЯ пережиток жертвенности,
подчеркнутой в этой роли оголеннее, чем в пчелином улье.
     —то же делаетсЯ с людьми этого страшного призваньЯ, если они не –езари,
если  опыт  не перекипает  у них политикой,  если у них нет  гениальности  -
единственного, что освобождает от судьбы пожизненной в пользу посмертной?
     ’огда не скользЯт, а поскальзываютсЯ, не нырЯют,  а  тонут, не живут, а
вживаютсЯ в  щекотливости, низводЯщие  жизнь до орнаментального  прозЯбаньЯ.
‘начала   в  часовые,  потом  в  минутные,  сначала  в  истинные,  потом   в
вымышленные, сначала без посторонней помощи, потом с помощью столоверченьЯ.
     Џри  виде  котла пугаютсЯ его клокотаньЯ. Њинистры уверЯют, что  это  в
порЯдке вещей  и  чем совершеннее  котлы, тем страшнее.  €злагаетсЯ  техника
государственных преобразований, заключающаЯсЯ в  переводе тепловой энергии в
двигательную и гласЯщаЯ,  что государства только тогда  и процветают,  когда
грозЯт взрывом и не взрываютсЯ. ’огда, зажмурЯсь от страха, берутсЯ за ручку
свистка  и со  всей прирожденной мЯгкостью  устраивают  •одынку, кишиневский
погром и „евЯтое  ЯнварЯ и сконфуженно отходЯт в сторону, к семье и временно
прерванному дневнику.
     Њинистры   хватаютсЯ   за   голову.   Ћкончательно    выЯснЯетсЯ,   что
территориальными далЯми правЯт  недалекие люди. ЋбъЯсненьЯ пропадают  даром,
советы не достигают цели. ирота отвлеченной истины ни разу не пережита ими.
ќто  рабы ближайших очевидностей,  заключающие  от  подобного  к  подобному.
Џереучивать  их  поздно, развЯзка  приближаетсЯ.  ЏодчинЯЯсь увольнительному
рескрипту, их оставлЯют на ее произвол.
     Ћни видЯт ее  приближенье. Ћт ее угроз и требований  бросаютсЯ  к тому,
что   есть   самого  тревожного   и  требовательного   в   доме.  ѓенриэтты,
Њарии-Ђнтуанетты и  Ђлександры  получают все больший голос  в страшном хоре.
ЋтдалЯют от себЯ передовую аристократию,  точно площадь  интересуетсЯ жизнью
дворца  и  требует   ухудшеньЯ  его  комфорта.   ЋбращаютсЯ  к   версальским
садовникам, к  ефрейторам  –арского ‘ела  и самоучкам  из  народа,  и  тогда
всплывают и быстро подымаютсЯ ђаспутины, никогда не опознаваемые капитулЯции
монархии  перед фольклорно  понЯтым  народом,  ее  уступки веЯньЯм  времени,
чудовищно противоположные  всему  тому,  что требуетсЯ  от истинных уступок,
потому что это уступки только во вред себе, без малейшей пользы длЯ другого,
и обыкновенно как раз эта несуразность,  оголЯЯ обреченную природу страшного
призваньЯ,  решает  его  судьбу  и   сама  чертами   своей  слабости  подает
раздражающий знак к восстанью.
     Љогда Я возвращалсЯ из-за границы, было столетье  отечественной  войны.
„орогу из  Ѓрестской  переименовали  в  Ђлександровскую.  ‘танции  побелили,
сторожей  при колоколах одели в чистые рубахи. ‘танционное зданье в  Љубинке
было утыкано флагами, у дверей стоЯл усиленный караул. Џоблизости происходил
высочайший смотр, и по этому случаю  платформа горела Ярким развалом рыхлого
и не везде еще притоптанного песку.
     ‚оспоминаний о празднуемых событиЯх это в едущих не вызывало. ћбилейное
убранство  дышало главной  особенностью царствованьЯ - равнодушьем к  родной
истории. € если торжества  на чем и отражались, то  не на ходе  мыслей, а на
ходе  поезда, потому что его дольше положенного  задерживали  на станциЯх  и
чаще обычного останавливали в поле семафором.
     џ невольно вспоминал скончавшегосЯ зимой перед тем ‘ерова, его рассказы
поры  писаньЯ  царской   семьи,   карикатуры,   делавшиесЯ   художниками  на
рисовальных вечерах у ћсуповых, курьезы, сопровождавшие  кутеповское изданье
"–арской  охоты",  и множество  подходЯщих  к  случаю  мелочей,  свЯзанных с
“чилищем живописи,  которое  состоЯло в  веденьи министерства имп. двора и в
котором  мы прожили  около двадцати лет.  џ также мог бы вспомнить девЯтьсот
пЯтый  год, драму в  семье Љасаткина и мою грошовую  революционность, дальше
бравированьЯ  перед казацкой нагайкой и удара  ею по спинке ватной шинели не
пошедшую.  Ќаконец, что касаетсЯ  сторожей  станций  и  флагов,  то  и  они,
разумеетсЯ,  предвещали серьезнейшую драму,  а вовсе  не  были тем  невинным
водевилем, который видел в них мой легкомысленный аполитизм.
     Џоколенье было аполитичным, мог бы сказать Я, если  бы не сознавал, что
ничтожной  его  части,  с  которой  Я  соприкасалсЯ, недостаточно  даже  длЯ
сужденьЯ обо всей  интеллигенции.  ’акой стороной было оно повернуто ко мне,
скажу Я, но тою же стороной  обращалось оно и ко времени, выступаЯ со своими
первыми заЯвленьЯми о своей науке, своей философии и своем искусстве.


        2

     Ћднако   культура   в  объЯтьЯ  первого  желающего   не   падает.   ‚се
перечисленное надо было взЯть с бою. Џониманье любви как поединка подходит и
к  этому случаю.  Џереход искусства  к  подростку мог  осуществитьсЯ лишь  в
результате воинствующего влеченьЯ, пережитого  со всем волненьем, как личное
происшествие. ‹итература  начинающих пестрила  признаками  этого  состоЯньЯ.
Ќовички   объединЯлись  в   группы.  ѓруппы  разделЯлись  на  эпигонские   и
новаторские.  ќто  были немыслимые  в отдельности части того порыва, который
был  загадан  с такой  настойчивостью, что уже насыщал все кругом атмосферой
совершающегосЯ,  а не  только  еще ожидаемого  романа.  ќпигоны представлЯли
влеченье без огнЯ и дара. Ќоваторы - ничем, кроме выхолощенной ненависти, не
движимую воинственность.  ќто  были  слова  и движеньЯ  крупного  разговора,
подслушанные обезьЯной и разнесенные куда придетсЯ по частЯм, в разрозненной
дословности, без догадки о смысле, одушевлЯвшем эту бурю.
     Њежду тем в воздухе  уже висела  судьба гадательного избранника.  Џочти
можно было сказать,  кем он будет, но нельзЯ было еще сказать, кто будет им.
Џо внешности  десЯтки молодых  людей  были одинаково  беспокойны,  одинаково
думали,  одинаково  притЯзали на  оригинальность.  Љак  движенье новаторство
отличалось видимым  единодушьем.  Ќо, как в движеньЯх всех времен,  это было
единодушье  лотерейных  билетов,  роем  взвихренных   розыгрышной  мешалкой.
‘удьбой  движеньЯ было остатьсЯ навеки движеньем, то есть любопытным случаем
механического перемещеньЯ шансов, с того часа,  как какаЯ-нибудь из бумажек,
выйдЯ из лотерейного колеса, вспыхнула бы у выхода пожаром выигрыша, победы,
лица и именного значеньЯ. „виженье называлось футуризмом.
     Џобедителем и оправданьем тиража был ЊаЯковский.


        3

     Ќаше   знакомство  произошло   в   принужденной   обстановке  групповой
предвзЯтости. ‡адолго перед тем  ћ. Ђнисимов показал  мне его стихи в "‘адке
судей", как поэт показывает поэта. Ќо это было в эпигонском кружке "‹ирика",
эпигоны своих  симпатий не стыдились, и в  эпигонском  кружке ЊаЯковский был
открыт как Явленье многообещающей близости, как громада.
     ‡ато  в  новаторской  группе  "–ентрифуга", в состав  которой Я  вскоре
попал, Я узнал  (это было в 1914 году, весной),  что ершеневич, Ѓольшаков и
ЊаЯковский наши  враги и с ними предстоит нешуточное объЯсненье. Џерспектива
ссоры  с  человеком, уже  однажды поразившим менЯ и привлекавшим издали  все
более  и  более,  нисколько  менЯ  не   удивила.  ‚  этом  и   состоЯла  всЯ
оригинальность новаторства.  Ќарожденье "–ентрифуги" сопровождалось всю зиму
нескончаемыми скандалами.  ‚сю зиму Я только и знал,  что играл  в групповую
дисциплину,  только  и  делал,  что  жертвовал   ей  вкусом  и  совестью.  џ
приготовилсЯ  снова  предать что  угодно, когда придетсЯ. Ќо  на  этот раз Я
переоценил свои силы.
     Ѓыл  жаркий  день конца маЯ и мы уже  сидели в  кондитерской на Ђрбате,
когда с  улицы шумно и молодо  вошли трое названных, сдали шлЯпы швейцару и,
не  умерЯЯ  звучности  разговора,  только  что  заглушавшегосЯ  трамваЯми  и
ломовиками, с  непринужденным достоинством  направились  к  нам.  “ них были
красивые  голоса. ЏозднейшаЯ декламационнаЯ  линиЯ  поэзии пошла отсюда. Ћни
были  одеты элегантно,  мы  - нерЯшливо.  ЏозициЯ противника  была  во  всех
отношениЯх превосходной.
     Џока Ѓобров препиралсЯ с ершеневичем,- а суть дела  заключалась в том,
что они  нас однажды задели, мы ответили еще грубее  и всему этому надо было
положить конец,- Я не  отрываЯсь наблюдал ЊаЯковского. ЉажетсЯ, так близко Я
тогда его видел впервые.
     …го "э"  оборотное вместо "а",  куском листового железа колыхавшее  его
дикцию, было чертой актерской. …го намеренную резкость легко было вообразить
отличительным признаком других профессий  и положений. ‚ своей разительности
он был не одинок. ђЯдом сидели его товарищи. €з них один, как он, разыгрывал
денди, другой  подобно  ему, был  подлинным поэтом. Ќо  все эти сходства  не
умалЯли исключительности ЊаЯковского, а ее подчеркивали. ‚ отличье от игры в
отдельное  он разом играл во все, в  противность  разыгрыванью ролей,- играл
жизнью.  Џоследнее, без  какой бы то ни было мысли  о  его  будущем  конце,-
улавливалось с первого взглЯда. ќто-то и приковывало к нему, и пугало.
     •отЯ всех людей на ходу и когда они стоЯт, видно во весь рост, но то же
обстоЯтельство при поЯвленьи ЊаЯковского показалось  чудесным, заставив всех
повернутьсЯ   в   его   сторону.   …стественное   казалось   в   его  случае
сверхъестественным. Џричиной был не его рост, а другаЯ, более общаЯ и  менее
уловимаЯ особенность.  Ћн  в большей степени, чем остальные люди, был весь в
Явленьи.  ‚ыраженного  и окончательного в нем было так  же  много, как  мало
этого  у  большинства,  редко  когда  и  лишь в  случаЯх  особых  потрЯсений
выходЯщего из  мглы невыбродивших намерений и  несостоЯвшихсЯ предположений.
Ћн существовал точно  на другой день после огромной  душевной жизни,  крупно
прожитой  впрок  на  все  случаи,  и  все  заставали  его  уже  в  снопе  ее
бесповоротных последствий.  Ћн садилсЯ  на стул,  как  на  седло  мотоцикла,
подавалсЯ  вперед,  резал и  быстро глотал венский шницель,  играл  в карты,
скашиваЯ  глаза  и  не поворачиваЯ  головы,  величественно  прогуливалсЯ  по
Љузнецкому,  глуховато  потЯгивал  в   нос,  как  отрывки  литургии,   особо
глубокомысленные клочки своего и чужого, хмурилсЯ, рос,  ездил и выступал, и
в глубине за всем этим, как за  прЯмотою разбежавшегосЯ  конькобежца,  вечно
мерещилсЯ  какой-то предшествующий всем  днЯм его день, когда был  взЯт этот
изумительный разгон, распрЯмлЯвший его  так  крупно  и непринужденно. ‡а его
манерою держатьсЯ  чудилось нечто подобное решенью,  когда  оно приведено  в
исполненье и следствиЯ его  уже не подлежат  отмене. ’аким решеньем была его
гениальность, встреча с которой когда-то так его потрЯсла, что стала ему  на
все времена тематическим предписаньем,  воплощенью которого  он отдал  всего
себЯ без жалости и колебаньЯ.
     Ќо он был еще молод, формы, предстоЯвшие этой  теме, были впереди. ’ема
же была ненасытима  и отлагательства не  терпела. Џоэтому первое  времЯ ей в
угоду   приходилось   предвосхищать   свое   будущее,   предвосхищенье   же,
осуществлЯемое в первом лице, есть поза.
     €з  этих поз,  естественных в  мире высшего самовыраженьЯ, как  правила
приличьЯ в быту, он  выбрал позу внешней цельности, длЯ художника труднейшую
и в  отношении друзей и близких  благороднейшую.  ќту  позу он  выдерживал с
таким совершенством, что теперь почти нет возможности дать характеристику ее
подоплеки.
     Ђ  между тем пружиной его беззастенчивости была дикаЯ застенчивость,  а
под  его  притворной волей  крылось  феноменально мнительное  и  склонное  к
беспричинной угрюмости  безволье.  ’аким же  обманчивым  был  и механизм его
желтой кофты. Ћн боролсЯ с ее  помощью вовсе не с мещанскими пиджаками,  а с
тем  черным  бархатом  таланта  в  самом  себе,  приторно-чернобровые  формы
которого  стали  возмущать  его  раньше,  чем  это  бывает  с  людьми  менее
одаренными.  Џотому что  никто, как он,  не  знал  всей пошлости самородного
огнЯ,  не  разъЯрЯемого исподволь  холодною  водой,  и  того,  что  страсти,
достаточной длЯ продолженьЯ  рода, длЯ  творчества  недостаточно и  что  оно
нуждаетсЯ в  страсти,  требующейсЯ  длЯ  продолженьЯ  образа рода, то есть в
такой  страсти,   котораЯ  внутренне  подобна  страстЯм  и  новизна  которой
внутренне подобна новому обетованью.
     ‚друг переговоры кончились.  ‚раги, которых мы  должны были уничтожить,
ушли непопранными. ‘корее  условиЯ выработанной мировой были унизительны длЯ
нас.
     Њежду  тем на улице  потемнело. ‘тало накрапывать.  ‚ отсутствие врагов
кондитерскаЯ томительно  опустела. Ћбозначились мухи, недоеденные  пирожные,
ослепленные горЯчим  молоком стаканы.  Ќо  гроза  не  состоЯлась. ‚  панель,
скрученную  мелким  лиловым  горошком,  сладко  ударило солнце.  ќто был май
четырнадцатого  года. Џревратности истории были так  близко. Ќо  кто  о  них
думал? ЂлЯповатый город горел финифтью и фольгой,  как в "‡олотом  петушке".
Ѓлестела лаковаЯ зелень  тополей. Љраски  были  в последний раз той Ядовитой
травЯнистости, с которой  они вскоре навсегда  расстались. џ был  без ума от
ЊаЯковского и уже скучал по нем. Ќадо ли прибавлЯть, что Я предал совсем  не
тех, кого хотел.


        4

     ‘лучай  столкнул  нас на следующий  день  под тентом греческой кофейни.
Ѓольшой  желтый  бульвар  лежал   пластом,  растЯнувшись  между  Џушкиным  и
Ќикитской. ‡евали, потЯгиваЯсь и укладываЯ морды поудобней на передние лапы,
худые длииноЯзыкие собаки. ЌЯни,  кума  с кумой, все о чем-то судачили  и  о
чем-то  сокрушались. Ѓабочки мгновеньЯми складывались, растворЯсь  в жаре, и
вдруг  расправлЯлись, увлекаемые вбок  неправильными волнами зноЯ. „евочка в
белом, вероЯтно совершенно мокраЯ,  держалась в воздухе, всю  себЯ  за пЯтки
охлестываЯ свистЯщими кругами веревочной скакалки.
     џ увидал ЊаЯковского издали и показал его ‹оксу. Ћн играл с •одасевичем
в  орел и решку.  ‚ это  времЯ •одасевич  встал  и, заплатив проигрыш,  ушел
из-под  навеса  по направленью к  ‘трастному.  ЊаЯковский  осталсЯ  один  за
столиком.  Њы вошли, поздоровались с ним и  разговорились. Ќемного спустЯ он
предложил кое-что прочесть.
     ‡еленели тополЯ.  ‘уховато серели липы. ‚ыведенные блохами из терпеньЯ,
сонные  собаки  вскакивали  на все лапы  сразу  и, призвав небо  в свидетели
своего морального бессильЯ против грубой силы, валились на песок в состоЯньи
негодующей сонливости. „авали горловые свистки паровозы на Ѓрестской дороге,
переименованной в Ђлександровскую, и кругом стригли, брили,  пекли и жарили,
торговали, передвигались - и ничего не ведали.
     ќто была трагедиЯ  "‚ладимир  ЊаЯковский", тогда только что вышедшаЯ. џ
слушал, не помнЯ  себЯ, всем  перехваченным сердцем,  затаЯ дыханье.  Ќичего
подобного Я раньше никогда не слыхал.
     ‡десь  было  все.  Ѓульвар,  собаки,  тополЯ  и  бабочки.  Џарикмахеры,
булочники, портные и паровозы. ‡ачем цитировать?  ‚се мы помним этот  душный
таинственный летний текст, теперь доступный каждому в десЯтом изданьи.
     ‚дали белугой ревели локомотивы. ‚ горловом краю его творчества была та
же безусловнаЯ даль, что на земле. ’ут была  та  бездоннаЯ одухотворенность,
без которой  не бывает оригинальности,  та  бесконечность,  открывающаЯсЯ  с
любой  точки  жизни,  в  любом  направленьи,   без  которой  поэзиЯ  -  одно
недоразуменье, временно не разъЯсненное.
     €  как просто  было  это  все. €скусство  называлось  трагедией.  ’ак и
следует ему называтьсЯ. ’рагедиЯ называлась "‚ладимир  ЊаЯковский". ‡аглавье
скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но - предмет лирики,
от  первого лица обращающейсЯ к  миру. ‡аглавье было не именем сочинителЯ, а
фамилией содержаньЯ.


        5

     ‘обственно, тогда  с бульвара Я и унес  его всего с собою в свою жизнь.
Ќо он был огромен,  удержать его в разлуке не представлЯло  возможности. € Я
его  утрачивал.  ’огда  он  напоминал  мне  о  себе.  "Ћблаком   в  штанах",
"”лейтой-позвоночником",   "‚ойной   и   миром",   "—еловеком".   ’о,    что
выветривалось   в  промежутках,  было   так  громадно,   что  и  напоминаньЯ
требовались экстраординарные.  ’акими  они и бывали. Љаждый из перечисленных
этапов заставал менЯ неподготовленным. Ќа каждом, выросши до неузнаваемости,
он весь рождалсЯ вновь, как в первый раз. Љ нему нельзЯ было привыкнуть. —то
же в нем было столь непривычного?
     Ћн обладал сравнительно постоЯнными качествами.  Ћтносительно устойчива
была и моЯ восторженность. Ћна всегда длЯ него была готова. Љазалось бы, при
таких условиЯх и привыканье мое не должно было бы делать скачков.  Њежду тем
вот как обстоЯло дело. Џока он существовал творчески, Я четыре года привыкал
к нему и не мог привыкнуть. Џотом привык в два часа с четвертью, что длилось
чтенье  и разбор нетворческих  "150 000  000-нов". Џотом  больше десЯти  лет
протомилсЯ с этой привычкой. Џотом вдруг разом ее в слезах утратил, когда он
во весь голос о себе напомнил, как бывало, но уже из-за могилы.
     Џривыкнуть нельзЯ было не к нему, а к  миру, который он держал в  своих
руках  и то пускал  в  ход, то приводил в бездействие по своему  капризу.  џ
никогда  не  пойму,  какой ему был прок в размагничиваньи  магнита,  когда в
сохраненьи всей внешности  ни  песчинки  не двигала  подкова,  вздыбливавшаЯ
перед  тем любое  воображенье и  притЯгивавшаЯ  какие угодно тЯжести ножками
строк. …два ли  найдетсЯ в истории другой  пример  того, чтобы  человек, так
далеко  ушедший в новом  опыте,  в час, им самим предсказанный,  когда  этот
опыт, пусть  и ценой неудобств, стал бы  так насущно нужен, так  полно бы от
него  отказалсЯ.  …го место  в революции,  внешне столь  логичное, внутренне
столь принужденное и пустое, навсегда останетсЯ длЯ менЯ загадкой.
     Џривыкнуть  нельзЯ  было  к  ‚ладимиру ЊаЯковскому трагедии, к  фамилии
содержаньЯ,  к  поэту,  извечно   содержащемусЯ  в  поэзии,  к  возможности,
осуществлЯемой  наиболее  сильными, а  не  к  так  называемому  "интересному
человеку".
     ‘  зарЯдом этой  непривычности Я и пошел  домой с  бульвара.  џ  снимал
комнату с окном на Љремль.  €з-за реки мог во всЯкое  времЯ  ЯвитьсЯ Ќиколай
Ђсеев. Ћн  пришел бы от сестер ‘., семьи глубоко и разнообразно одаренной. џ
узнал бы  в  вошедшем:  воображенье, Яркое  в  беспорЯдочности,  способность
претворЯть   неосновательность   в  музыку,  чувствительность   и  лукавство
подлинной артистической натуры. џ  его  любил. Ћн увлекалсЯ •лебниковым.  Ќе
пойму,  что  он находил во мне. Ћт  искусства, как и от жизни, мы добивались
разного.


        6

     ‡еленели  тополЯ и Ящерицами  бегали  по речной воде отраженьЯ золота и
белого  камнЯ, когда  Я Љремлем  к  Џокровке проехал  на вокзал и  оттуда  с
Ѓалтрушайтисами на Ћку,  в  ’ульскую губернию. ’ам  под  боком  жил ‚Ячеслав
€ванов. Ћстальные дачники были также из артистического мира.
     …ще цвела сирень. ‚ыбежав далеко на дорогу, она только что без музыки и
хлеба-соли устраивала живую встречу на широком въезде в именье. ‡а ней долго
еще  спускалсЯ к  домам пустой, избитый скотом и  поросший  неровною  травою
двор.
     ‹ето  обещало  быть  жарким, богатым. „лЯ тогда возникавшего  Љамерного
театра  Я  переводил комедию Љлейста "ђазбитый  кувшин".  ‚ парке было много
змей. ђечь  о них заходила ежедневно. Ћ змеЯх говорили за ухой и на купанье.
Љогда же  мне предлагали  рассказать  что-нибудь  о себе,  Я  заговаривал  о
ЊаЯковском. ‚ этом не  было ошибки.  џ его боготворил. џ олицетворЯл  в  нем
свой  духовный  горизонт. ‘  гиперболизмом ѓюго первым  на моей памЯти  стал
сравнивать его тогда ‚Ячеслав €ванов.


        7

     Љогда объЯвили войну, заненастилось, пошли дожди, полились первые бабьи
слезы. ‚ойна была еще нова и в  трЯс  страшна этой новостью. ‘ ней не знали,
как быть, в нее вступали как в студеную воду.
     Џассажирские поезда, в  которых  уезжали  местные из  волости  на сбор,
отходили  по старому расписанью. Џоезд  трогалсЯ, и ему  вдогонку,  колотЯсь
головой  о  рельсы,  раскатывалась волна непохожего на  плач,  неестественно
нежного и горького, как рЯбина, кукованьЯ. Џожилую, не по-летнему  укутанную
женщину  подхватывали на руки. ђоднЯ  снарЯженного с односложными  уговорами
отводила ее под станционные своды.
     ќто  только  в первые  месЯцы  державшеесЯ  причитанье  было  шире горЯ
молодух и матерей, в нем изливавшегосЯ. Ћно чрезвычайным порЯдком  вводилось
по  линии.  Ќачальники  станций  брали  при  его  следованьи   под  козырек,
телеграфные  столбы  уступали  ему  дорогу.  Ћно  преображало  край,  видное
отовсюду в  оловЯнном окладе ненастьЯ,  потому что  это  была отвычнаЯ  вещь
жгучей  Яркости,  которую  не трогали  с прошлых войн, извлекли из-под спуда
истекшей ночью,  утром  привезли на лошади к  поезду  и, как выведут за руки
из-под станционных сводов, повезут назад домой горькой  грЯзью проселка. ’ак
провожали  своих,  вольными одиночками или с землЯками уезжавших в  город  в
зеленых вагонах.
     ‘олдат же, готовыми маршевыми частЯми проходивших прЯмо  туда, в  самый
страх,  встречали  и провожали без  голошеньЯ.  ‚о всем  в обтЯжку,  они  не
по-мужицки прыгали из высоких  теплушек  в  песок, звенЯ шпорами и волоча по
воздуху  криво накинутые  шинели.  „ругие  стоЯли в  вагонах  у  перекладин,
похлопываЯ лошадей,  надменными ударами  копыт ковырЯвших  грЯзную древесину
местами  подгнившего пола. Џлатформа Яблок  даром не  отдавала, за ответом в
карман не лезла  и, пунцово  вспыхиваЯ,  усмехалась  в углы  плотно сколотых
платков.
     ЉончалсЯ   сентЯбрь.   ѓрЯзью   залитого   пожара   горел   в   ‹ощинах
мусорно-золотой  орешник,  погнутый и обломанный -ветрами и лазальщиками  по
орехи,  сумбурный  образ  разореньЯ,  свернутого  со всех  суставов  упрЯмым
сопротивленьем беде.
     Љак-то  в  августе в полдень  ножи и тарелки на террасе  позеленели, на
цветник  пали  сумерки,  притихли  птицы. Ќебо, как  шапку-невидимку,  стало
сдирать с себЯ светлую сетчатую ночь, обманно на него наброшенную.  ‚ымерший
парк  зловеще  закосилсЯ  ввысь, на  унизительную  загадку, превращавшую  во
что-то  заштатное землю,  громкую славу  которой он так  горделиво пил всеми
корнЯми.  Ќа  дорожку  выкатилсЯ  еж.  Ќа  ней  египетским  иероглифом,  как
сложеннаЯ узлом веревка,  валЯлась дохлаЯ  гадюка. Ћн  шевельнул ее  и вдруг
бросил и замер. € снова сломал и осыпал сухую охапку игл и высунул и спрЯтал
свиную  морду.  ‚се времЯ,  что длилось  затменье, то  сапожком,  то  шишкой
сбиралсЯ  клубок  колючей  подозрительности, пока  предвестье возрождающейсЯ
несомненности не погнало его назад в нору.


        8

     ‡имой на ’верском бульваре поселилась одна из  сестер ‘-х - 3. Њ. Њ-ва.
…е  посещали.  Љ ней  заходил  замечательный музыкант (Я дружил  с  ним)  €.
„обровейн.  “ ней бывал ЊаЯковский.  Љ той поре  Я  уже привык видеть в  нем
первого поэта поколеньЯ. ‚ремЯ показало, что Я не ошибсЯ.
     Ѓыл, правда, •лебников с его тонкой подлинностью. Ќо часть его заслуг и
доныне  длЯ менЯ  недоступна,  потому  что поэзиЯ  моего  пониманьЯ  все  же
протекает  в истории и в  сотрудничестве с действительной  жизнью. Ѓыл также
‘еверЯнин, лирик, изливавшийсЯ  непосредственно строфически, готовыми, как у
‹ермонтова, формами и при  всей  нерЯшливой пошлости  поражавший именно этим
редким устройством своего открытого, разомкнутого дара.
     Ћднако вершиной  поэтической  участи  был  ЊаЯковский,  и  позднее  это
подтвердилось. ‚сЯкий раз,  как потом поколенье выражало  себЯ драматически,
отдаваЯ свой голос поэту, будь то …сенин, ‘ельвинский или –ветаева, именно в
их генерационной  свЯзанности,  то  есть в  их обращеньи от времени к  миру,
слышалсЯ отзвук кровной ноты ЊаЯковского. џ умалчиваю о  таких мастерах, как
’ихонов и Ђсеев, потому что  ограничиваюсь и в дальнейшем этой драматической
линией, более близкой мне, а они выбрали длЯ себЯ другую.
     ЊаЯковский  редко  ЯвлЯлсЯ   один.  Ћбыкновенно  его  свиту  составлЯли
футуристы,  люди движеньЯ. ‚ хозЯйстве Њ-вой  Я увидал  тогда первый в  моей
жизни примус. €зобретенье не издавало еще вони, и кому думалось, что оно так
изгадит жизнь и найдет себе в ней такое широкое распространенье.
     —истый ревущий кузов разбрасывал  высоконапорное пламЯ. Ќа нем одну  за
другой поджаривали отбивные котлеты. ‹окти хозЯйки и ее помощниц покрывались
шоколадным кавказским загаром. •олоднаЯ кухонька превращалась в поселенье на
огненной земле, когда, наведываЯсь из столовой к дамам, мы технически дикими
патагонцами склонЯлись над медным блином, воплощавшим в себе что-то светлое,
архимедовское. €  - бегали за пивом и водкой. ‚ гостиной, в тайной стачке  с
деревьЯми бульвара, протЯгивала лапы  к  роЯлю  высокаЯ  елка.  Ћна была еще
торжественно  мрачна.  ‚есь  диван,  как  сластЯми,  был  завален  блестЯщей
канителью, частью еще в картонных коробках. Љ ее украшенью приглашали особо,
с утра по возможности, то есть часа в три пополудни.
     ЊаЯковский  читал,  смешил  все  общество, торопливо  ужинал, не терпЯ,
когда  сЯдут  за карты.  Ћн  был Язвительно любезен  и с большим  искусством
прЯтал свое постоЯнное возбужденье. ‘ ним что-то творилось, в нем совершалсЯ
какой-то  перелом. …му  уЯснилось его назначенье. Ћн открыто позировал, но с
такою скрытой тревогой и лихорадкой, что на его позе стоЯли капли  холодного
пота.


        9

     Ќо не всегда он приходил в  сопутствии новаторов. —асто его сопровождал
поэт, с честью выходивший из испытаньЯ, каким обыкновенно ЯвлЯлось соседство
ЊаЯковского. €з  множества людей, которых Я видел рЯдом с ним, Ѓольшаков был
единственным, кого Я  совмещал с  ним  без всЯкой натЯжки.  Ћбоих можно было
слушать в любой последовательности, не насилуЯ  слуха. Љак  впоследствии его
еще более крепкое  единенье с  другом на всю  жизнь, ‹. ћ. Ѓрик, эту  дружбу
легко  было   понЯть,  она   была  естественна.  ‚  обществе  Ѓольшакова  за
ЊаЯковского не болело сердце, он был в соответствии с собой и не ронЯл себЯ.
     Ћбычно же его симпатии вызывали недоуменье. Џоэт с захватывающе крупным
самосознаньем,  дальше  всех зашедший  в  обнаженьи лирической  стихии и  со
средневековой смелостью  с