постепенно  превращаетсЯ  в  могучего   мужчину,  он  осуществлЯет  то,  что
изначально заложила породившаЯ его  революциЯ,-- нет,  она  не погибла,  она
продолжаетсЯ!
     †урбенда, похоже, и не слушал моих возражений. „лЯ него они означали не
больше чем сотрЯсение воздуха.
     --  ѓибнет  революциЯ,-- повторил  он  с  отчаЯнием.-- € есть лишь один
способ ее спасти -- ужасный способ... “ менЯ леденеет сердце, когда Я  думаю
о нем, но другого не дано...
     - Ќе понимаю вас,-- сказал Я.
     -  ‡наете, почему  революциЯ погибает?--  спросил  он,  обращаЯ ко  мне
горЯчечно побагровевшее лицо. Ќет, вы не  можете  знать, вы  не задумывались
так долго и так мучительно, как Я. Ћткуда вам знать? џ сейчас потрЯсу вас до
глубины  души. “жаснаЯ  диалектика играет  нашим  существованием, немыслимаЯ
диалектика -- революциЯ должна погибнуть оттого, что  мы слишком уверовали в
нее! Ћ, если бы мы меньше отдавали ей сил, как бы она развивалась!
     - ќто не диалектика, а софистика! ‚ы играете неумными парадоксами.
     Ћн  нетерпеливо махнул  рукой. Ћн  по-прежнему  не хотел  слушать  моих
возражений.  Ћн  следил лишь за бешено несущейсЯ своей мыслью. ‘лепаЯ  вера,
ничего серьезного, кроме веры. ’ак некогда  царизм тупо  верил, что  шапками
закидает  Японцев,   и  ведь  мог  закидать,  надо  было  лишь  как  следует
подготовитьсЯ, реальных силенок хватало -- нет, ограничилсЯ одной верой, ему
и всыпали по шее!
     - Љ чему вы клоните? - сказал Я, терЯЯ терпение.-- ЌельзЯ ли покороче.
     Ћн схватил  менЯ за руку, снова умолЯл не перебивать. Ћн будет короток,
он будет предельно короток.  €так,  вера! ‚ера в  мощь  революции  порождает
ужаснейшее бездействие, непростительное легкомыслие. ‚ера в то, что нынешний
ЌЉ‚„ ни в чем не отличаетсЯ от старой ‚—Љ, превращает злодеЯниЯ  в достойные
поступки.  ‚от  корень зла  --  вера,  фанатическаЯ вера! ќтот  корень  надо
выдрать из  недр  души,  иначе  гибель!  Џусть  лучше  кровь сомнениЯ,  боль
прозрениЯ, чем  сломанные кости при падении  в пропасть!  ‘трана неотвратимо
катитсЯ под уклон, но никто не верит, что под уклон.  ‚се  так постепенно, к
тому  же  --  пышные фразы о полете вверх!  ‚ыход один -- наддать скольжению
вниз  такого  толчка,  чтоб  люди  в  страхе  схватились  за  тормоза!  ЌЉ‚„
истреблЯет революционеров,  а страна верит, что  идет выкорчевывание гнильЯ.
’ак  помочь,  помочь  ЌЉ‚„,  заставить  его  совершить  такие  деЯниЯ,  чтоб
усомнились дураки, в  ужасе отпрЯнули умные! ’ебЯ  арестовали но подозрению?
Ќемедленно  признавайсЯ  во всем,  в чем  заподозрили, навали на  себЯ  еще,
обвини своих  знакомых в чудовищных преступлениЯх, клевещи направо и налево,
пусть разЯт направо и  налево!  Ђ если следователи усомнЯтсЯ, обвини и  их в
пособничестве  врагам, истошно  ори,  что  они  в душе предатели. ‚неси ужас
безысходности и в сердце судей, чтоб они не смели не поверить тебе, не смели
тебЯ  оправдать. € пусть этот ужасный  процесс как пожар охватит всю страну,
тогда кинутсЯ его тушить. Ќа снедающий туберкулезный жар обычно  не обращают
вниманиЯ,  пока  не становитсЯ слишком поздно, но на открытый огонь  несутсЯ
отовсюду.  Ќи  перед  чем не  останавливатьсЯ,  меньше  всего заботитьсЯ  об
логике,  любой абсурд годитсЯ, чем абсурднее, тем сильнее! Ћбвини в агитации
немого,  безрукого  в диверсии,  безногого  в  терроре,  слепого  в  писании
листовок, мать  десЯтерых детей в  шпионаже. ѓероЯ ‘оциалистического ’руда в
саботаже,  ѓероЯ  ‘оветского  ‘оюза  в измене  -- это  да!  ѓоворю вам:  чем
нелепее, тем сильней! —ем хуже, тем лучше! €ного пути спасениЯ нет!
     Ћн уже  не  говорил, а кричал, закатываЯ глаза.  Љогда он  на несколько
секунд замолк, измученный собственным криком, Я отстранилсЯ от всего, что он
сказал, первым попавшимсЯ возражением:
     --  Ѓезумец!  „а  понимаете  ли  вы, чем  это  лично  вам  грозит?  ‚ас
расстрелЯют после первого же подобного донесениЯ!
     -- „а!-- снова закричал он. ‹ицо его озарилось  дикой  восторженностью,
он поднЯл вверх  глаза, словно молЯсь:-- „а! ЊенЯ расстрелЯют первого, Я это
знаю. Ђ Я потЯну с собой в могилу еще сотню невинных, чтоб тысЯча оставшихсЯ
живых  взЯлась  за  ум!  ’еперь  вы понимаете,  почему Я стараюсь раздражать
тюремное начальство? Џусть оно присматриваетсЯ ко мне, пусть записывает, что
Я  не  разоружилсЯ,  что  враждебность  моЯ   выпирает  наружу  --  все  это
пригодитсЯ!  ‚се это  пригодитсЯ, говорю вам!  Љогда простачок, свой человек
заговорит о страшных  свершенных  им делах, ему могут и  не поверить, с этим
приходитсЯ   считатьсЯ.   Ќо  человеку,  о  котором  точно  знают,  что   он
непримиримый враг, такому человеку верЯт во всем плохом, такому верЯт!
     џ  поднЯлсЯ. Ћн  тоже встал. Њинуту мы  всматривались  друг  в  друга с
ненавистью.
     -- ‚ы самый опасный преступник из всех, каких  Я знаю,-- сказал Я.-- ‚ы
концентрированный  сгусток  того  зла,  от  которого  будто  бы  хотите  нас
избавить.  џ  не  желаю  вас  больше  знать.  Ќе  смейте  подходить  ко мне,
разговаривать со мною!
     --  “ж  не  собираетесь  ли выдать менЯ  энкаведистскому  правосудию?--
спросил он,  зловеще посмеиваЯсь, --  ‚алЯйте! Ќадо же  когда-нибудь начать,
вот и начнем  с  наших  с  вами очных ставок  распутывать  сеть,  в которой,
надеюсь, откроетсЯ богатейший улов...
     -- џ выдал  бы вас только психиатру!-- сказал Я.-- Ќо психиатры пока, к
сожалению, не интересуютсЯ такими, как вы!
     џ  побежал   вниз.  “  менЯ   дрожали  руки,  трЯслись  ноги.  Ќа  краю
полузасыпанной Ямки,  сидЯ,  дремали Ђнучин и  ‚итос. џ  схватил лопату  и с
ожесточением набрасывал песок на носилки. ‚дали показалсЯ ‚ладимиров. Ђнучин
тоже взЯлсЯ за лопату. ‚итос, зеваЯ, подошел ко мне.
     -- —то с вами? Ќа вас лица нет.
     -- Ќет, ничего!-- сказал Я.-- Џоспорил с †урбендой. Ћн объЯснЯл, почему
острит при разговоре с начальством.
     “ ‚итоса засверкали глаза.
     --  ‘ †урбендой спорить бесполезно. ’аких надо бить  палкой  по голове.
ѓоворю вам, он -- гад!
     Ќас уводили в крепость, когда солнце,  покружившись над  лесом, повисло
над морем. ‚ечер  весь был напоен глубоким, радостным сверканием синей воды.
Њы  вышли  на  лесную дорожку,  разморенные от  теплоты  и  свежего воздуха,
сонные, как  удавы. ‘ краю в нашем рЯду  шагал †урбенда, Я иногда взглЯдывал
на него. Ћн двигалсЯ спотыкаЯсь, жалко улыбалсЯ, что-то шептал себе под нос.
џ  знал, что он шепчет то самое, о  чем недавно кричал: "ђеволюциЯ погибает!
ђеволюциЯ погибает!"
     ‚  1941  году, вскоре после начала  войны, уже  в  Ќорильске,  †урбенду
перевели из лагерЯ в тюрьму. Џровокатор Љордубайло, о котором Я еще поговорю
в  другом  рассказе, только  что окончил свою  доносительскую  деЯтельность.
†урбенда  подхватил  его  страшную  эстафету.  Џо оговорам  †урбенды осудили
человек двадцать. „о сих пор не могу понЯть, почему он пощадил менЯ.

        ЌЂ ‘…Љ€ђЌЋ‰ ѓЋђ… ‚ ‘Љ€’“ ‘Ђ‚‚Ђ’€џ ‘Ћ‹Ћ‚…–ЉЋѓЋ

     Њы изнемогали. ‘вежий воздух переставал радовать, в нем дыхание морЯ  и
леса  заглушалось едким  потом наших  обессиленных лет.  Њногие,  добредЯ до
площадки будущего аэродрома, сразу валились на песок --  только брань майора
‚ладимирова и угроза  монастырского карцера  заставлЯли подниматьсЯ на ноги.
Ќекоторых на  обратном пути в соловецкий кремль  тащили соседи по  рЯду, без
помощи они не могли передвигатьсЯ. Љак-то  вечером старый большевик џн ‚итос
присел ко мне на нары и пожаловалсЯ:
     - ‡наете,  ‘ережа, раньше  было изречение:  отдать богу душу. € вот мне
кажетсЯ, Я душу кому-то отдал, возможно, правда,  не богу, а дьЯволу. „ьЯвол
сегоднЯ  пересилил  бога.  €,  уже лишенный души, еще ползаю по земле --  не
знаю, не понимаю, не чувствую, кто Я, куда иду, почему  стою, зачем стараюсь
ковырЯть  лопатой  песок...  џ  еще  живой,  но  уже  умер,  такое  странное
состоЯние, когда без души...
     џ не знал, что отвечать на горестное признание џна  ‚итоса, ему недавно
перевалило за пЯтьдесЯт, он виделсЯ мне старцем. € хоть сам Я был измучен до
того, что после работы даже громко говорить не мог, только шептал, Я страдал
за ‚итоса, он был вдвое старше менЯ, наверно, ему доставалось больше моего.
     Ђ мой новый сосед с  другой стороны нар, мужиковатый по виду ђощин,  до
революции учитель латыни в  гимназии, совмещавший эту профессию с подпольной
революционной  работой,  утешал  џна ‚итоса  таким  мрачным  утешением,  что
слышалось оно хуже приговора:
     -- Ќе  дрейфь, џн! Џомни --  нет такого  положениЯ,  чтобы  хуже его не
было. Ќаверх высоко  не взобратьсЯ, наверху пустота, вакуум, в общем, ничто.
Ђ бездна  безгранична. Њы все  сегоднЯ доплелись  до камеры. Ќе  уверен, что
завтра  удастсЯ.  ‡ачем же мне терзатьсЯ сегоднЯ, если  завтра будет хуже? џ
поберегу огорчение на завтра. €з тебЯ не душа ушла, а дух ослабел, џн. —тобы
поднЯть твой  поникший  дух,  прочту тебе и ‘ергею  одну из эклог  ‚ергилиЯ,
очень толковаЯ вещица -- действует лучше лекарства.
     €,  откинув   голову  на  вонючую   соломенную  подушку,  ђощин  звучно
скандировал древнего поэта,  то  возвышаЯ,  то  утишаЯ голос.  € хотЯ  Я  не
понимал ни слова, чтение было так выразительно, что Я примысливал себе Яркие
картины встреч и разлук,  страстей и печалей, признаний в любви  и проклЯтий
-- ђощин в  нескольких предварительных фразах  известил  нас, о чем трактует
эклога.  ‚итос  знал  латынь  еще  меньше  моего,  он  пришел  в   революцию
крестьЯнским  парнем, служил в отрЯдах чека, дослужилсЯ до сотрудника самого
„зержинского,
     исправно искоренЯЯ контрреволюцию, не нашел времени хотЯ бы на нынешнее
среднее   образование,   не  говорЯ   о  классическом.   ‡ато   он   говорил
"интеллигентней"  латиниста  ђощина,  тот,  озорник   и  любитель  хлесткого
словечка, материлсЯ столь изощренно, что менЯ подмывало записать и запомнить
удивительные выражениЯ, только ни карандаша, ни бумаги не было, а  голова не
вмещала   всего,    на   что   горазд    был   бывший    учитель   гимназии,
подпольщик-большевик, ныне террорист  и  шпион, продавший по случаю  Японцам
‘ибирь за тысЯчу иен,  а  ђоссию с “краиной  немцам за  пару сотен марок  --
что-то вроде этих цифр  ђощин хладнокровно называл, когда  спрашивали  о его
преступлениЯх.
     ‘трастные буколики ‚ергилиЯ и на менЯ, и на ‚итоса, хоть мы не понЯли в
них  ни слова,  произвели  то  самое действие,  какое пообещал  ђощин,--  мы
отходили душой и телом.
     --  ’ы  ученый,--  с уважением  сказал ‚итос.  -- ‚ерно, что  ты самому
Ѓухарину ставил плохую оценку по латинскому?
     ђощин смеЯлсЯ. Ќет, оценок не было.Ѓухарин  у него не училсЯ. Ќо как-то
они сидели  в президиуме одного собраниЯ и Ќиколай €ванович  написал реплику
по-латыни в ответ на чье-то  выступление и  переслал ее ђощину. ђеплика была
остроумнаЯ,  но  две  ошибки  в латыни пришлось подчеркнуть,  Ѓухарин  потом
сокрушенно качал головой.
     - ‡начит, завтра может быть хуже? -- сказал Я, -- —то будет хуже?
     ђощин  сказал,   что   нас  куда-то  отправлЯют,   ждут  пароходов   из
Ђрхангельска, так  ему объЯснили знакомые из ‘оловецкого  лагерЯ.  ‹агерь  в
стороне от тюрьмы,  но  лагерные  работают и в  тюрьме на подсобках,  он уже
встречалсЯ со многими.  ‘оловки очищаютсЯ  от  заключенных, здесь  планируют
военное  поселение.  ЂдминистрациЯ, пока нас не увезли, торопитсЯ  закончить
аэродром, но  строительство еле идет. •одит  слух среди лагерников: ‘качков,
комендант  тюрьмы   и  лагерЯ,  сказал,  что   виной  тайный  саботаж  части
заключенных, их надо выискать и наказать.
     - Ђ как наказать?-- допытывалсЯ Я.-- € разве не Ясно, что мы после трех
лет тюрьмы вконец обессилели?
     --  ‚се  Ясно, --  ђощин равнодушно зевнул, -- Ќо ведь и  аэродром надо
закончить,  пока  мы  еще здесь. „умаю,  часть заключенных  длЯ  одушевлениЯ
остальных  срочно подведут  под новый срок, саботаж легко  навесить  каждому
доходЯге, а  кое-кому  влепЯт и вышку - как было  в прошлом году на ‘екирке.
‘кит   свЯтого   ‘авватиЯ,   зачинателЯ   ‘оловецкого   монастырЯ,   отлично
приспособлен длЯ  расстрелов -- без  суда  и следствиЯ, просто  ткнут в тебЯ
пальцем -- и приговор! џ оборотилсЯ к ‚итосу:
     -- џн Љарлович, вы старый чекист, возможны ли такие дела?
     Ћн пожал плечами:
     --  Љрайности...  Ќо  с  другой стороны...  ђощин  правильно  припомнил
‘екирку. ‚ы ведь слышали, что там.
     - „а, Я слышал о расстрелах на ‘екирной горе. ‹агерники рассказали нам,
тюремным  зекам, когда мы  вышли из камер  на  строительство  аэродрома, что
происходило в ските  ‘авватиЯ.  ‚есной  прошлого  года в ‘оловках  поЯвилась
комиссиЯ,  затребовала  личные  дела заключенных в тюрьме и лагере, отобрала
больше  четырехсот  человек. €  однажды  утром  всех  отобранных  вывели  на
площадь, построили,  пересчитали,  посадили на машины  и повезли на ‘екирную
гору.  Ђ  там  всех   расстрелЯли.  ‹агерники  копали   могилу,  они  многих
расстрелЯнных знали,  и  потом  удивлЯлись, по каким признакам  отбирали  на
казнь: больше всего,  конечно, было  политической "пЯтьдесЯт  восьмой", но и
бандитов    из     "пЯтьдесЯт    девЯтой"    прихватили,    попадались     и
бытовики-малосрочники, которым до  воли оставалось всего ничего. "„лЯ  счета
брали,  привезла комиссиЯ контрольную цифру в  командировку на тот  свет,  и
хватали,  чьЯ  фамилиЯ  приглЯнулась,  выполнЯли план". Ћб  одном  лагернике
говорили,  что  его  тоже  отобрали   на  ‘екирку,  но  по  ошибке  "замели"
однофамильца,  когда  дознались, что расстрелЯли  другого, махнули  рукой --
живи, парень, раз пощастило, операциЯ закончилась.
     ...„олжен отвлечьсЯ. ‚последствии  Я  узнал, что  комиссии по расстрелу
заключенных весной 1938 года поЯвлЯлись во всех лагерЯх и, наверно, во  всех
тюрьмах. € везде квота расстрелов фиксировалась заранее - видимо, из центра,
а  длЯ выполнениЯ  "плана"  выбили,  бывших  оппозиционеров,  и обвиненных в
терроре,  шпионаже  и уголовников, и даже бытовиков и свЯщенников,  и просто
ослабевших,  и  "отказчиков"   от  работы  --   этих   комиссии  подсовывала
администрациЯ,  чтобы  избавитьсЯ  от  нежеланного  контингента.  "ЏЯтьдесЯт
восьмой"  все  же даровалась  особаЯ привилегиЯ на расстрел,  их было  всего
больше. ‚ Ќорильске, где Я  прожил 18 лет, весной 1938 года было расстрелЯно
около 500 лагерников,  в основном -- политические. Ћдин из попавших в списки
на расстрел, Њурахтанов, рассказывал мне, как избежал казни:
     -- ђасстрелы уже шли по сотне, по полторы в  сутки, ну, мы, натурально,
тревожились  в бараках  -- кого завтра вызовут? џ-то не психовал, всего пЯть
лет  дали, уже три отсидел, да и геолог, нужнаЯ специальность, зачем им Я? Ђ
вечером нарЯдчик говорит: "џ сегоднЯ -- приказали -- твое дело  отобрал, так
что завтра тебе  на  луну --  готовьсЯ".  ‚  эту же ночь, в  ранний развод Я
дернул из Ќорильска. ’ундру Я знаю хорошо, из припасов взЯл только  сухари и
сахар,  и  алло  на восток.  Ђ  в горах  Џуторана  запуталсЯ среди  болот  и
снежников. „ней  через десЯть менЯ отыскала погонЯ с собачками. Ќу, навесили
тумаков, рожу раскровенили  и  притащили назад. Ђ  здесь уже никаких казней,
расстрельнаЯ комиссиЯ улетела обратно, только суд за бегство восстановил уже
отсиженный срок -- снова пЯть лет  вместо  оставшихсЯ двух. ’ак Я спас  себе
жизнь за небольшую плату -- три дополнительных лагерных года.
     џ  впоследствии  прикидывал,  сколько  же казней без суда  и  следствиЯ
совершилось среди отбывавших срок заключениЯ в ту страшную  весну 1938 года,
вскоре после  суда над "правотроцкистским блоком" Ѓухарина, ђыкова и других.
…сли сохранить всюду то же соотношение, что  в ‘оловках  и Ќорильске,  между
числом заключенных,  оставшихсЯ в тюрьмах и лагерЯх,  и выдернутых из них на
казнь,  то  получаетсЯ,  что около  500--700  тысЯч  заключенных  в  течение
одного-двух  месЯцев, без нового суда, без официального приговора, без права
обжалованиЯ,  даже без предварительного извещениЯ, были внезапно выведены из
мест  заключениЯ и  расстрелЯны.  ђаньше говорили, что политика -- искусство
мыслить  миллионами.  „лЯ  ‘талина  казни  меньше  миллиона  людей  казались
недостойными  его  размаха  ‡наменитаЯ   пирамида  из  черепов,   наваленных
’амерланом,  предстает   крохотной  кучкой  костей  рЯдом  с  горами  голов,
вознесенных сталинскими палачами по его приказу.
     ...‘лухи  о  том,  что готовитсЯ наказание  нерадивым, быстро обрастали
убедительными  подробностЯми.  ‹агерники  передавали  нам, что  из  Љеми  на
пароходе (‘оловецкий  лагерь особого назначениЯ) прибыло новое подразделение
стрелков с оружием -- к чему бы? € своих вохровцев на ‘оловках  хватало,  не
иначе особое задание, что-то вроде спецотрЯда. ќти терзали нас, мы  лезли из
кожи,  чтобы  выполнЯть производственную норму, но прыгнуть  выше головы  не
могли. Љак-то Я с ужасом убедилсЯ, что поднЯть лом еще способен и  держу его
не  ронЯЯ,  но  бить им  по  каменистому  грунту,  чтобы  выковырЯть  оттуда
небольшой  валун,  уже не в состоЯнии.  "„охожу", --  с горестью подумал Я о
себе. ‚сего несколько лет назад, до  ареста,  Я встречал жену на улице и нес
ее на руках на третий этаж, перепрыгиваЯ через две ступеньки -- а она все же
весила больше десЯтка ломов, -- куда же подевалась сила, которой Я гордилсЯ?
Њожет быть,  это  тюремное словечко "дохожу" математически точно формулирует
оставшийсЯ отрезок жизненного пути? Ќо мне еще нет тридцати, разве это конец
жизни? €  Я  пересиливал  себЯ,  остервенело бил  и ломом,  и  киркой вокруг
валуна, но все же  не высвобождал его  из гнезда,  в коем он  покоилсЯ ровно
десЯть тысЯч лет, с последнего оледенениЯ,  так разъЯснил мне знавший все на
свете  •андомиров. Њы с  ним  изнемогали на  пару  вокруг  этого  треклЯтого
валуна.
     Ђ затем произошло  то, чего  с таким страхом  ожидали. “тром никого  не
вызвали на развод на монастырскую площадь. ‚ камерах скрипели двери, лЯзгали
запорные железные полосы и  замки. ’юремные надзиратели со списками  в руках
отбирали из камер внесенных в списки  и переводили в другие камеры. €з нашей
вывели  троих -- ђощина,  ‚итоса и менЯ. ЌоваЯ  камера,  бывшее монастырское
служебное помещение, вмещала  человек двадцать. ђощин вытЯнулсЯ  на  койке и
бодро объЯвил:
     - €так,  на работу  сегоднЯ не  пойдем. ‹юблю  понежить косточки  перед
новым этапом.
     - „аже если этап на луну?-- сьЯзвил ‚итос.
     - Ќа луне,  џн,  еще не бывал, но надежды не терЯю, -- отозвалсЯ ђощин.
-- €  думаю, даже  в небытие лучше проникать отдохнувшим, а не обессиленным.
Ќедаром  ћвенал  умолЯл, чтобы  mens sana  in corpore sano, то  есть чтобы в
здоровом теле оставалсЯ здоровый дух.
     ‹ишь  в  полдень  началсЯ  вывод  заключенных  на  стройплощадку.  Ќас,
отобранных,  не  вызывали  из камер.  €  мы,  не  видЯ  -- на  окнах  висели
щиты-"намордники" --  слышали гул развода:  полторы тысЯчи человек шумели на
площади -- наверно, допытывались один у другого, куда подевались отобранные.
‡ато  после  обеда нас повели на прогулку. ‚сего, так Я  прикинул,  отобрали
человек сто. Џрогулка была  необыкновенной -- не пЯть или десЯть  минут, как
все  месЯцы  до того,  а  минут тридцать,  у  менЯ  замлели ноги  от долгого
хождениЯ по монастырской площади. € хоть шли  мы строем по четыре в рЯд, два
стрелка, конвоировавшие нас,  не кричали, чтобы не сбивали шаг,  не нарушали
равнениЯ,   не   переговаривались.   €   мы,   шагаЯ   вдоль  угрюмых   стен
Џреображенского собора,  понемногу из строЯ превратились  в  толпу и  уже не
приглушали голосов, а свободно перекрикивались из конца в конец. Ђ два наших
стрелка соединились с третьим чужим и мирно  курили, поглЯдываЯ, не пытаетсЯ
ли кто слишком близко подобратьсЯ к запретным воротам наружу. Ќо мы к ним не
приближались, ворота открывались только во времЯ развода.
     ‘коро  мы понЯли, откуда  взЯлсЯ третий  стрелок. “  стены впереди  нас
прогуливалсЯ  одинокий  заключенный,  его   опекал   этот   третий  стрелок.
‡аключенный хромал, еле плелсЯ. Ќаш превратившийсЯ  в кучку строй догнал его
и  на   времЯ   прикрыл  --  стрелка  это  не  волновало,  он  понимал,  что
"спецзаключенный", так  мы  мигом окрестили его,  никуда не  денетсЯ.  ђощин
быстро сказал мне и ‚итосу:
     -- џ знаю его. Џрикройте менЯ, хочу с ним поговорить.
     Њы сбавили шаг, другие  тоже замедлили движение  Ќесколько минут  ђощин
беседовал  со  "спецзаключенным", потом  мы  снова  разошлись  -- он осталсЯ
позади, мы вышли вперед.
     -- џ с ним встречалсЯ на воле,-- сказал нам  ђощин в камере.-- Ќа одном
из московских  открытых процессов  он показал, что, работаЯ в торгпредстве в
Ѓерлине, устроил  тайную встречу ’роцкого с ЏЯтаковым в  маленьком курортном
городке. Ђ ’роцкий на параллельном процессе за  рубежом предъЯвил документы,
что в  это времЯ находилсЯ на  пароходе, отвозившем его в Њексику,  и, стало
быть, тайные его свиданиЯ с ЏЯтаковым  в …вропе  -- враки. Њоего приЯтелЯ,--
ђощин  назвал  известную фамилию,  после процесса в  Њоскве дополнительно  к
сроку физически  обработали  - был красавец, здоровЯк, стал инвалидом. Ђ чем
он  виноват?  ‘видание  надо  было  приурочить  к  заграничной  командировке
ЏЯтакова,  а  эксперты  ЌЉ‚„  не  позаботились  точно  выЯснить,  где  тогда
находилсЯ сам  ’роцкий. Ћдно хорошо  -- не  расстрелЯли его,  как ЏЯтакова и
других. •оть и инвалид, но живой.
     ‚ероЯтно, этот разговор ђощина со своим знакомым  был первым  известием
длЯ нас,  сидевших  в закрытых тюрьмах с 1936 года,  что московские процессы
вызывают за рубежом сомнениЯ и противодействие. ‚прочем, на нашей судьбе это
отразитьсЯ  не могло, после самого крупного из  процессов  -- 1938 года -- и
последовавших за  ,ним расстрелов в  тюрьмах и лагерЯх  наступило  некоторое
послабление.  „аже  кормить  стали  если  не  лучше,  то чуть  больше.  ѓнев
тюремного  начальства, на  наш  неэффективный  труд был  важнее, чем промахи
прокуроров   на  недавних  процессах.   —то  нас  ждет  завтра?  ‡ачем   нас
сконцентрировали в отдельных камерах? Џочему не отправили на работы, как всю
остальную  тюрьму?  Ћтвет  на  эти вопросы  тревожил  даже  ироника  ђощина,
взволнованного неожиданной встречей со старым знакомым.
     ‘ледующее утро дало ответ.
     €  в это утро все камеры оставались закрытыми, ни из одной не вывели на
работу. Ќа  площади  перед  Џреображенским  собором вдруг  раздались  голоса
охраны, грохот машин  и лай  собак.  ‚о всех камерах заключенные  кинулись к
окнам. „еревЯнные  "намордники" снаружи решеток  закрывали видимость, но все
знали,  как  в  экстремальных   случаЯх  преодолеть  это  затруднение:  двое
заключенных  склонЯлись в  поЯс у стены, самый высокий камерник вскакивал на
их спины -- какой-то клочок двора всегда удавалось разглЯдеть, если охранник
с  вышки  не грозил  выстрелами тому,  кто чуть выше  "намордника" показывал
лицо. ‚ это утро на вышках  каменело спокойствие, стрелков не волновало, что
в камерах  нарушаетсЯ режим.  Ѓудь день обычным,  уже гремели бы выстрелы по
окнам,  и  не  один  "намордник"  продырЯвили бы  пули,  и  не  одно  стекло
разлетелось вдребезги. Ќеобычность днЯ, мы это сразу  понЯли, заключалась не
в  том,  что  на площади шумела охрана, гудели машины и заливались  псы, все
это, хоть и не такое грохотное, совершалось и раньше. Ќеобычным было то, что
нам не мешали увидеть совершавшеесЯ на площади. ‚о всех камерах поверх щитов
поЯвлЯлись  лица заключенных -- с площади и с вышек ни одному не командовали
убратьсЯ, выглЯдывание  над  щитами заранее программировалось  важной частью
разыгрываемой  сцены. Ќачальник  тюрьмы,  капитан  госбезопасности  ‘качков,
переведенный недавно из  Њосквы на ‘оловки, был мастер ставить  впечатлЯющие
спектакли (по слухам, какой-то спектакль ему не  удалсЯ, почему его и убрали
из  элитной ‹убЯнки в провинциальный, хоть по-своему и знаменитый ‘оловецкий
лагерь особого назначениЯ).
     ‚  нашей камере дылда  "впередсмотрЯщий" только  взволнованно оповестил
нас,  что  на дворе "тьма  попок и  машин, псов  тоже  хватает",  как  двери
распахнулись  и  дежурные велели  собиратьсЯ с вещами.  Њы торопливо хватали
свой  тюремный скарб,  напЯливали  зимнюю одежду --  летней  не  выдавали,--
совали в мешки, что не надевалось и не запихивалось в карманы, и становились
у двери, готовые на выход -- не на работу, на работу с вещами не вызывают, а
в новое существование или несуществование, как кому воображалась обстановка.
     --   Џо  двое!--  приказал  выводЯщий,   и  мы  зашагали   по  длинному
монастырскому коридору.
     Ќа  площади уже  стоЯли  человек  двадцать,  вызванных  раньше нас,  мы
построились за  ними. ‡а нами становились другие заключенные, все, как и мы,
с вещами  -- на  этап,  а не  на  работу,  это было  уже несомненно.  Ќам не
объЯвлЯли куда, а спрашивать было бесполезно, вопросы на разводах не  только
воспрещались, но и наказывались.
     Њы  сами, по признакам, видным каждому опытному заключенному, старались
установить, куда же  нас увозЯт. Џризнаки складывались в  нехорошую  картину
Њонастырскую площадь уставили грузовики, Я насчитал их  с десЯток. ѓрузовики
вытЯгивались в линию  --  на  первом, на  последнем и двух средних сидела на
скамьЯх  охрана  с винтовками, человек  по десЯти в каждом,  а на переднем и
последнем еще стоЯло  по пулемету, на переднем дулом назад, на заднем  дулом
вперед.  ‚  каждой машине с охраной  бесновались псы  -- рослые, рыже-черные
немецкие  овчарки, их  еще  не  переименовали  в  среднерусскую  породу.  Ќо
характер был  тот  же -  хорошей  выучки злоба, готовность  каждого, на кого
укажут,  валить   на  землю,  впиватьсЯ  в  горло,  молчаливо,  самозабвенно
калечить. Џсы  нервничали,  они предчувствовали важное  дело и терзались  от
нетерпениЯ  показать,  как прекрасно  обучены. €х  Яростный лай,  который не
могли либо не хотели запретить  поводыри, разносилсЯ  по замершей в ожидании
площади.
     Њежду машинами с охраной размещались по два пустых грузовика. Њы знали,
что  они предназначены длЯ нас, и  ждали приказа садитьсЯ.  Џриказа долго не
поступало. ‚  тюрьме, над  "намордниками",  в  нас  впивались  десЯтки  глаз
оставшихсЯ в камерах товарищей. ђошин громко проговорил:
     -- Ђ вот у „анте в адских картинах собачки не использованы, а  ведь как
усиливают  пейзаж!  ‘тоны  мучеников,  по-моему,   не  так  впечатлЯют,  как
страстный лай этих добрых хвостатых созданий, готовых каждого растерзать.
     џ пробормотал, что  у чертей тоже  хвосты, а мстительно  вопить, терзаЯ
грешников, они умеют  не хуже псов. ђощин вытЯнул шею, осмотрелсЯ и уверенно
предсказал:
     -  Џервое  действие идет к концу,  скоро опуститсЯ  занавес. џ вижу его
благородие   капитана  ‘качкова,  а   рЯдом,   естественно,  бравого  майора
‚ладимирова. Њайор уже натуживаетсЯ, наливаетсЯ кровью, сейчас завопит: "‚се
на машины! аг вправо, шаг влево, пенЯй на родную мать, что родила!"
     Ќо Я  не видел  ни ‘качкова,  ни  ‚ладимирова. Џриказ на  машины  отдал
начальник  конвоЯ, он  был из незнакомых.  Њашины  заполнЯлись  не  сразу, а
поочередно. џ полез во вторую, ђощин был вдвое старше менЯ,  но расторопней,
он  успел  в  первую.  џ подсобил  ‚итосу,  он --  уже  из  машины --  помог
вскарабкатьсЯ  мне.  Љогда грузовики  набились, тот  же незнакомый начальник
скомандовал: "‚сем садитьсЯ на пол!" ќто было еще трудней, чем лезть с земли
на высокую платформу -- скамей  в наших машинах не было.  џ как-то ухитрилсЯ
положить под себЯ мешок с вещами и вжатьсЯ  спиной в угол платформы, но ноги
убирать было некуда и на них уселсЯ  бывший экономист џн •одзинский, он был,
по  его  же определению, "мелкого тела" и соответственно веса. „ругой  џн --
‚итос -- мощно  жал спиной мое плечо, но Я не огрызалсЯ,  ему было хуже,  на
нем чуть не лежал здоровый верзила.
     Љогда последнюю машину заполнили и  на площади не осталось заключенных,
раздалась новаЯ команда  и стрелки на своих  машинах торопливо снЯли с  плеч
винтовки и наставили их на  наши грузовики. ™елканье затворов  добрую минуту
поглощало все иные шумы на площади, его не могли не слышать и в камерах, где
жадно ловили  все  звуки  за окнами. ‚орота  раскрылись,  и перваЯ  машина с
пулеметом  дулом  на нас пошла наружу.  Љолонна  грузовиков за  воротами  на
какую-то минуту замерла.  ЋставшиесЯ на земле  охранники суетились, проверЯЯ
напоследок запоры платформ и все ли сидЯт как приказано -- на задах, а не на
корточках,  охрана  не  терпела  "корточкового"  сидениЯ,  оно  давало  лишь
видимость неподвижности, оставлЯЯ нехорошую возможность мгновенно вскочить и
броситьсЯ в бег. ‚итос с тоской сказал мне и •одзинскому:
     --  ’еперь  -- куда  повернут? …сли направо,  то  в  порт грузитьсЯ  на
пароход. …сли налево, то ‘екирнаЯ гора - и шансов никаких!
     •одзинский резонно возразил:
     -- …сли бы в порт, то везли бы без пулеметов и без большой охраны.
     ЏереднЯЯ машина повернула налево, за ней все остальные, кто-то горестно
вздохнул на платформе:
     -- ‘екирка!
     џ хорошо понимал, что у всех заключенных -- и на нашей машине и на той,
что шла впереди, и на тех, что, следовали позади,-- возникла одна мысль: нас
везут на  расстрел,  как  всего  лишь  год  назад повезли  и  расстрелЯли на
‘екирной вчетверо  больше, чем  нас сегоднЯ, таких  же заключенных тюрьмы  и
лагерЯ. € Я допускал даже, что  оснований  расправитьсЯ с нами больше, чем с
теми,  прошлогодними. ’ех  вытаскивали  из камер,  где они  сидели  смирные,
бессловесные, покорно выполнЯющие все предписаниЯ сурового режима, их карали
без новой тюремной вины. Ђ  нас  объединили общей виной, мы плохо  работали,
нам легко предъЯвить саботаж. Љак опровергнуть его? ‡аЯвить, что обессилели?
Ќо  тюремные врачи установили, что мы здоровы и трудоспособны, кому  поверЯт
--  им, своим, или нам?  Ћбвинение всегда сильней оправданиЯ,  каждый из нас
это знал.
     € Я, как все  в  грузовике, понимал, что занавес опускаетсЯ, нет больше
шансов на спасение. Ќо если покорной мыслью Я постигал, что рок сильней менЯ
и   обстоЯтельства   складываютсЯ  трагически,  то  всеми  чувствами,  всеми
клеточками  тела,  всей  своей  молодостью   протестовал  против  того,  что
предвещала мысль, все  во мне безмолвно надрывалось - не за что, невозможно,
не  будет!  џ  даже  почувствовал  досаду  от  того,  что  не  верю  грозной
очевидности  и  не впадаю в  отчаЯние, как надо  бы по логике. —тобы убедить
самого себЯ, ,что логика  и  надо  мной  властна, Я  сосредоточенно, сочинЯл
предсмертные стихи, твердо  знаЯ, что  если  кто из  соседей от  менЯ  их  и
услышит,  то  никто не  прочтет,  менЯ они  не переживут.  ‘тихи  получились
плохие,  сразу забылись,  только две последние строчки остались  в памЯти, в
них было какое-то утешительное самообещание:

     џ плохо жил, но Я умру достойно --
     Ѓез плача, без проклЯтий, без мольбы.

     ‡акончив  со   стихами,  Я  стал  разглЯдывать  товарищей  в  машине  и
обнаружил, что, хотЯ все думали об одном, внешне вели себЯ очень по-разному.
Ћдин пожилой  мужчина,  Я  его лица  не  видел,  прислонил  голову к  кабине
водителЯ, плечи его трЯслись, -- наверно, беззвучно плакал. ’рое его соседей
тихо переговаривались,  один из  них  улыбалсЯ --  правда,  довольно  хмуро.
Ѓольшинство  просто  молчало,  двое  заснули,  приткнувшись  к  соседЯм.  џн
•одзинский фальшиво  напевал  "“ самовара  Я и моЯ  Њаша". џ  и  на  воле не
выносил оскорбительно-примитивного  мотивчика и бездарного текста этой самой
популЯрной  песенки   середины  тридцатых  годов  и  попросил  џна  "сменить
пластинку". Ћн охотно затЯнул что-то  другое,  в заунывном пении  повторЯлсЯ
рефрен: "џ наелсЯ, как бык, сам не знаю, как быть". Њрачней всех выглЯдел џн
‚итос. џ что-то  ему сказал, он не  ответил. џ оставил его  в  покое и  стал
разглЯдывать дорогу.
     Њы мчались в великолепном лесу. Ћн  каждые полсотни метров преображалсЯ
-- купки берез сменЯлись  соснами, в сосны вторгались дубы и  Ясени, мрачнаЯ
ольха  переходила  в  мрачные ельники, и  снова возникали сиЯющие березнЯки.
‚есна на соловецком севере очень долгаЯ, еще не полностью перешла в  лето, и
лес  -  молодые  нарЯдные  деревьЯ  --  и   смотрелсЯ,  и  шумел   на  ветру
по-весеннему. џ дышал жадно и полно, все было хорошо в этом лесу -- и  облик
его, и источаемый  им аромат.  ѓрудь не  могла  надышатьсЯ, глаза  не  могли
насмотретьсЯ.  ‡осима и  ‘авватий,  отцы соловецкие, понимали Ѓога.  ‚еликий
Џан, лохматый дух земли и травы,  воздуха и небес, безраздельно царствовал в
местечке, какое они выбрали длЯ скита.
     Ђ затем  показалсЯ и  сам  скит. Њеньше всего он походил  на те  убогие
строениЯ,  какими  рисовались древние  монашеские  скиты  во  многочисленных
пустынЯх. Ќа холме высилось здание  маЯка,  неподалеку жилой дом, по виду  -
возведеннаЯ    еще   в    прошлом   веке   монастырскаЯ   гостиница,    ныне
переоборудованнаЯ в тюрьму. ѓрузовики с заключенными въезжали внутрь ограды,
машины с вооруженной охраной оставались снаружи. ’олько бесившиесЯ собаки --
им  приказали спрыгнуть  на землю -- нарушали торжественный покой  ампирного
монастырского  убежища.  Њы  выстроились во дворике, нас разбивали на мелкие
группы, разводили группы по камерам. ‡десь не было огромных помещений, как в
главных корпусах монастырЯ, одиночные комнатки  бывшей  гостиницы вмещали не
больше трех-пЯти нар. ‚ камере, куда  Я попал, из знакомых был только ‚итос,
даже лиц двоих других не помню. ‚итос невесело сказал мне:
     - Ћтдохнем перед последним этапом, -- и растЯнулсЯ на нарах.
     - “жасно есть хочетсЯ,-- пожаловалсЯ Я.
     Њне  всегда  хотелось есть,  а  в это  утро нам к  тому  же  не  выдали
завтрака. „аже  грозное  упоминание о последнем этапе  не утишило голода.  џ
тоже лег  на  нары и  попыталсЯ уснуть,  сон в  какой-то  мере компенсировал
нехватку еды.  ‚ тюрьме нам не разрешалось спать днем, за непослушание могли
и  прогулки  лишить, и отправить  в  карцер. ’ам, в моей ставшей чуть  ли не
любимой камере No 254, Я приучилсЯ спать, демонстрируЯ усердное чтение: лежа
на  нарах -- это  разрешалось,--  водружал  на грудь  книжку и, прикрываЯ ею
лицо, мирно  дремал. ‡десь книг не было, но и не прозвучало запрета спать. џ
заснул, только опустил голову на соломенную подушку.
     ЊенЯ разбудил толчок в плечо. Ќадо мной стоЯл дежурный вохровец.
     - Ѓери еду! -- приказал он и протЯнул железную
     миску таких огромных размеров, что в ней могли  поместитьсЯ пЯть полных
супных тарелок.
     џ жадно  схватил миску.  ‚ огромную миску плеснули на  донышко черпачок
каши, зато  это  было  наше  любимое  тюремное блюдо  -- чечевица. џ чуть не
проскреб донышко, отдираЯ от  эмали  коричневые следы проглоченных зернышек.
‹учше было бы вылизать миску,  но на это  Я не осмелилсЯ и только со вздохом
сказал ‚итосу:
     -  Ќекогда  праотец  наш  косматый  зверолов  €сав  продал  свое  право
первородца  брату-близнецу €акову. €сава все  клЯли  за этот  легкомысленный
поступок. Ќо Я поступил бы как он. —ечевица лучше, чем первородство, если ее
наложат в миску вдоволь.
     -  Џлохой признак  --  много еды,-- ответил ‚итос. -- ’акие  привилегии
даютсЯ знаете кому?
     - ‡наю,  џн Љарлович.  ‚озможно, вы правы.  Ќо Я  не  доспал. Џосле еды
хорошо вздремнуть.
     ‘пать, однако, не пришлось. ‘нова отворились двери -- и дежурный вызвал
на прогулку. ‚се камеры были растворены, отовсюду выходили на дворик. Ћн был
гораздо  меньше  монастырского,  не  длЯ  прогулки  сразу  ста  человек,  мы
построились в колонну и  зашагали вдоль стен.  „ва стрелочника -- по обычаю,
впереди  и позади  колонны -- сперва следили за порЯдком,  потом  порЯдок им
надоел,   они   отошли   от  нас.  Њы   еще  пошагали  без   команды,  стали
останавливатьсЯ, сбиватьсЯ в кучки, прислонЯтьсЯ к стенам. ’акой прогулки мы
еще не знали -- вольной толкотни, вольной  болтовни,  возможности безмЯтежно
постоЯть, даже прикрыть глаза, наслаждаЯсь глубоким вдохом и выдохом.
     Ќа ‘авватии,  видимо,  у стрелков  отсутствовали  часы  --  и  двадцать
законных  прогулочных  минут  прошли,  и  полчаса, и  к  часу, по  ощущению,
приближалась необыкновеннаЯ прогулка, а потом  пошло  и на  второй час.  Ќас
стала  тревожить такаЯ вольность,  мы  переглЯдывались -- что случилось?  Ќе
готовЯт  ли  нам сюрпризы  в камерах  и потому задерживают во дворе? ‘трелки
подали  команду  уходить.  Њы  повалили  в  тюрьму,  радуЯсь  благополучному
возвращению с прогулки  не меньше, чем  радовались самой прогулке. ‚итос шел
подавленный и молчаливый, Я догадывалсЯ, что неожиданные  послаблениЯ режима
его пугают џ  привык верить его объЯснениЯм, но в менЯ все больше внедрЯлось
сомнение -- не  слишком  ли он  все  рисует черной краской?  Џочему людей, с
которыми  хотЯт  ни  за что  ни  про что расправитьсЯ,  надо  предварительно
ублажить  едой посытней и  дать  подышать свежим  воздухом  подольше?  ‚итос
говорил, что такова тюремнаЯ практика во всем мире. Џрактика была нелогична,
Я отказывалсЯ ее понимать.
     ‚ечером нам внесли  ужин -- все ту  же благословенную чечевицу, правда,
пожиже,  чем  в обед. “ менЯ и у двух  наших  соседей поднЯлось  настроение.
‘ытным  ужином  нас   еще  никогда  не  радовали,   обычно  хватало   кружки
подслащенного чаЯ и хлеба, сэкономленного в обед.
     - Њне кажетсЯ, нас не  будут наказывать, џн Љарлович,-- высказал Я свои
сомнениЯ.--  ‡ачем  тогда большаЯ прогулка и  усиленное питание? €, наверно,
объЯвили бы заранее приговор.
     -- ‡ато ‘екирнаЯ гора,-- возразил  он.-- Њестечко известное. Ђ приговор
объЯвлЯетсЯ, если суд. ‚ прошлом году ничего не объЯвлЯли тем, кого привезли
сюда. ‚ывели в лес -  и пули в голову  у выкопанной канавы. ќто  известно от
лагерников,  которые  рыли и заваливали канавы. ‘уда  не  было, ‘ережа, была
расправа. € вина  у нас есть, не стройте себе  иллюзий  - работали мы плохо,
норм не выполнЯли...
     џ все же продолжал тешить себЯ иллюзиЯми. ‚первые  за несколько лет мой
желудок не напоминал о себе голодным бурчанием, не ныл о пище. ЊенЯ потЯнуло
в  сон,  Я  вытЯнулсЯ  рЯдом  с  ‚итосом.  Ќе знаю,  сколько  Я  проспал, но
пробудилсЯ  сразу и  вскочил. Џроизошло что-то ужасное,  оттого так внезапно
прервалсЯ сон.  ‚ камере надрывно  храпели  двое  соседей,  ‚итос  сидел  на
корточках у двери, вдавливаЯ ухо в замочную скважину. џ кинулсЯ  к нему,  он
сделал  знак молчать. џ воротилсЯ на нары, у менЯ  кружилась  голова, сердце
гулко било в ребра, вдруг стало тошнить.  ‚итос  отошел от двери.  Ћн  успел
привЯзатьсЯ ко мне и понЯл, что мне плохо.
     -- ‚ыпейте, ‘ережа,-- сказал он, протЯгиваЯ кружку, он всегда запасал в
ней на ночь немного воды.
     -- —то случилось? Ќеужели  выводЯт?--- џ говорил с трудом, зубы стучали
о кружку.
     -- Ќе знаю. €з соседней камеры кого-то позвали.
     - ‚ самом деле позвали?
     - Џлохо  слышно... Њне не понравилсЯ  разговор дежурных.  €х двое, один
настаивал, что с этим  делом надо кончать, а с каким  делом -- не  разобрал.
Ћни о нехорошем говорили...
     - џн Љарлович!-- горЯчо сказал Я. „рожь оставила менЯ, испуг прошел  --
Я снова  владел голосом,-- „орогой џн  Љарлович, вы же старый чекист! ‚ы  же
знали самого „зержинского! „лЯ  вас нет тайн в вашем бывшем учреждении, вы и
сейчас в  нем,  хоть и не в кабинете, а в камере. Џочему же вы дали себе так
распуститьсЯ?  Џочему   такие  страхи?   џ  столько   читал  о  благородстве
руководителей  —ека...  Ђ  у  вас  получаетсЯ  --  банда,  у  которой   одни
преступлениЯ...
     ЌегасимаЯ тюремнаЯ лампочка хорошо освещала его лицо. Ћн жалел менЯ. Ћн
готов  был посмеЯтьсЯ над моей наивностью, но не  хотел чрезмерно пугать. Ќа
лице его поЯвилась вымученнаЯ улыбка.
     - ‘ережа, вы правы, старые чекисты были благородны, Я знал  их, сам был
таким.  Ќо ведь как мы понимали это слово --  благородство? ‡ащита революции
--  вот  было наше благородство. € ради  защиты ее  готовы  были  на все, вы
понимаете -- на  все!..  ‚ы  даже представить себе  не можете, что  мы могли
совершить,  если того требовала революциЯ! Ќичто  не останавливало!.. Џобеда
революции -- высшее благо, смысл той нашей жизни!
     - Ќо ведь есть и правда, и справедливость, и совесть,-- разве они...
     Ћн презрительно махнул рукой, отбрасываЯ мои слова, как пущенные в него
игрушечные шары.
     - €нтересы  дела  -- вот  единственнаЯ  правда.  –елесообразность, а не
какие-то там... ‚ам этого не понЯть, вы другое  поколение. ‚ас удивлЯет  мой
страх! Ћн оттого, что Я запуталсЯ, в чем сегоднЯ интерес и целесообразность.
€ Я лучше  вас понимаю, где мы находимсЯ. ‡десь все  возможно! € все заранее
оправданно. ‘пите,  спите, ‘ережа! ‚озможно, выживем - и тогда впереди у вас
целаЯ  жизнь,  незачем  ее  заранее  портить  трудными  мыслЯми. Ђ мне  пора
собирать камни, столько их набросал в прошлой жизни! •ватит завалить большую
общую  могилу, не  только  мой личный  маленький  холмик. ‚ыпейте еще  воды,
‘ережа, вы очень бледны -- и на нары!
     Ћн тоже лег и больше не ходил выслушивать шумы за дверью. џ думал о нем
и о себе, и о том, что это за философскаЯ категориЯ  "целесообразность", так
властно отменившаЯ  выстраданные историей  правду, совесть и справедливость.
–елесообразность --  длЯ  чего?  „лЯ кого? Џочему моЯ  маленькаЯ жизнь стала
кому-то нецелесообразной? џ никому не делал зла. Џочему же кто-то мстит мне,
творит мне  зло,  только зло, одно  зло? „ревний,  всегда  печальный, мудрый
…кклезиаст,  ты  говорил, что  есть пора разбрасывать и