едвузы при распределении их на работу.
Ќа  вопрос  профессора  ѓ. џ.  ќпштейна  о том,  считает  ли ’рофимов  такое
назначение  правильным использованием его научного уровнЯ, профессионального
уровнЯ  и его  возраста (57 лет), тот  ответил без обинЯков: "’аким,  как ‚ы
(!!), Я ничего другого  предложить не могу. ‘оветую принЯть это предложение,
т.  к.  в скором  времени Я и  это  ‚ам  дать  не смогу". ‚ этих словах  был
откровенный намек на то,  что в  ближайшее  времЯ евреев ждет  более суроваЯ
судьба.
     Њне передавали следующий  факт,  с ручательством за его  достоверность,
подтверждающий,  подготовку   к   этой   акции.   ђечь   идет   о   киевском
профессоре-педиатре, лечившем  детей  крупного государственного и партийного
деЯтелЯ  “краины;  врач   был   много  лет   домашним  врачом  этой   семьи,
пользовавшимсЯ  ее расположением и симпатией. Џосле 13  ЯнварЯ он был уволен
из медицинской системы, обслуживавшей государственную  и партийную верхушку.
‘пустЯ некоторое времЯ после этого ему позвонила жена этого государственного
деЯтелЯ и  попросила его навестить ее заболевшего ребенка, хотЯ врач уже  не
состоЯл  в соответствующей  лечебной  организации, о чем он  ей сказал.  Ћн,
естественно, не отказал ей в этой  личной  просьбе,  навестил ребенка  и дал
необходимые лечебные  указаниЯ. …го несколько удивило, что  мать ребенка  не
отпустила  его и попросила немного задержатьсЯ.  Ћн заподозрил,  не хочет ли
она  заплатить ему  за  его, уже частный, визит.  ‘пустЯ некоторое времЯ его
пригласили  в  кабинет,  где был,  по-видимому,  специально  прибывший  отец
ребенка.  Ќе  объЯснЯЯ  ничего, он спросил у профессора,  имеетсЯ ли  у него
возможность уехать  из  Љиева  и поселитьсЯ  в  каком-либо  глухом небольшом
городке  или  селении  не районного  масштаба,  и  в  случае  наличиЯ  такой
возможности -- сделать  это безотлагательно.  ‚ этом вопросе скрывалсЯ совет
врачу  и предупреждение об  участи, котораЯ  ждет его в Љиеве. Џрофессор  не
успел  воспользоватьсЯ   советом  этого,  несомненно  порЯдочного  человека,
рисковавшего  многим,  если  совет  этот  получит огласку.  ‚скоре,  однако,
произошел неожиданный благополучный финал "дела врачей", и необходимость длЯ
врача укрытьсЯ отпала.
     ЋбщественнаЯ ситуациЯ, сложившаЯсЯ после правительственного сообщениЯ о
"врачах-убийцах",  да   и   внутреннЯЯ   подоплека   этого   дела   ЯвлЯетсЯ
незаконченным   советским   изданием   так   называемых  "холерных  бунтов".
“коренившеесЯ название "холерные бунты" дано  волнениЯм, возникшим несколько
раз  в прошлом  веке  в  различных областЯх царской  ђоссии.  Ћни охватывали
широкие    крестьЯнские   массы   во   времЯ   жестоких   эпидемий   холеры,
присоединЯвшихсЯ  к   и   без  того  бедственному   положению   голодающего,
бесправного,  невежественного  крестьЯнства.   ‚спышки  Ярости,  накопленной
годами  нищеты  и  бедствий  озлобленных  человеческих  масс,  были  вначале
направлены  против  медицинского  персонала, отрЯды  которого самоотверженно
боролись с ужасной болезнью.  Ќеобразованные темные массы приписывали врачам
распространение холеры и обрушивали  на них  первые  вспышки  своей  Ярости,
жертвами которой пали  многие врачи. ‡аодно в дальнейшем они обрушивали свою
Ярость на своих вековых  угнетателей -- представителей власти, помещиков,  и
бунт принимал такой широкий социальный  размах, что его подавление требовало
специальных  карательных мероприЯтий. "Ќе  приведи бог видеть русский  бунт,
бессмысленный и беспощадный", -- писал Ђ. ‘. Џушкин о Џугачевском восстании.
     "„ело врачей" -- 1953 -- это тот  же "холерный бунт", перенесенный в XX
век в условиЯ  сталинской империи.  ђазница  заключалась  лишь  в  том,  что
"холерные  бунты"  XIX  века  были  стихийным  выражением  народной  Ярости.
‘оветский  же  "холерный  бунт"  был   организованным,  а  возникшаЯ  Ярость
советского народа была направленной и регулируемой. Љак и в XIX веке, в 1953
году  первыми  и главными  объектами  народного  гнева  были врачи,  которым
приписывались чудовищные преступлениЯ.  Љак и в холерных  бунтах XIX века, в
1953 году озлобление народа, оболваненного соответствующей пропагандой, было
от  врачей распространено  на интеллигенцию вообще  (вспомните  высказывание
моей  лаборантки: "Љувалдой их, интеллигентов, кувалдой!"), а открытые всеми
государственными средствами пропаганды каналы  антисемитизма были  принЯты с
особым воодушевлением, подготовленные всей длинной предысторией.
     ‘огласно  общим  закономерностЯм,  историЯ  повторЯетсЯ, но  в  формах,
соответствующих  новой  исторической  обстановке.  "„ело   врачей",  по  его
целевому назначению,  --  это  сталинский  "холерный  бунт",  заключительный
аккорд сталинской "неоконченной симфонии".
     ‚торой  формой  реакции  на публикацию  ’Ђ‘‘ был  панический ужас перед
медициной,  охвативший   широкую  обывательскую  массу.  ‚   каждом  медике,
независимо от  ранга, видели вредителЯ,  обращатьсЯ к  которому за  лечебной
помощью было рискованно. Њуссировались "достоверные" слухи  о многочисленных
фактах  ухудшениЯ  здоровьЯ  и течениЯ  болезни у больных  после  применениЯ
назначенного врачом лечениЯ. ‚ообще, ничего невозможного в этом нет, так как
назначенное лечение вовсе не всегда приводит к немедленному резкому перелому
течениЯ  болезни в сторону выздоровлениЯ.  ‚ рЯде  случаев  происходит  даже
нарастание симптомов  болезни до  критического перелома  ее  и  при активных
лечебных  мероприЯтиЯх. ‚  описываемый  период напуганный обыватель  в  этих
фактах видел преступную руку "убийц в белых халатах".
     Џередавались  из  уст в уста "достоверные" сведениЯ  о  случаЯх  смерти
больного  непосредственно  после визита врача, Якобы арестованного и  тут же
расстрелЯнного. ‚о  многих  родильных домах  были Якобы  умерщвлены  врачами
новорожденные  младенцы.  Ќе  было  той нелепости,  которую бы ни изобретала
изощреннаЯ  изуверскаЯ   обывательскаЯ   фантазиЯ.  ђезко  упало   посещение
поликлиник, аптеки  пустовали в  результате  массы слухов  о фактах  резкого
ухудшениЯ  болезни  после   приема   безобидных  и  банальных  медикаментов,
содержащих, однако, Яд. Џомню такой  эпизод:  в Љонтрольный институт,  где Я
тогда  работал,  пришла  мать  ребенка,  молодаЯ  женщина,  и  принесла  длЯ
исследованиЯ  пустой флакон из-под пенициллина. ђебенок ее болел воспалением
легких,  и после инъекции  пенициллина  его состоЯние, по  ее словам,  резко
ухудшилось; подобные  аллергические реакции  на антибиотики бывают  нередко.
ќту  реакцию она приписала Яду,  содержащемусЯ в пенициллине,  и потребовала
исследованиЯ  остатков  содержимого  флакона.  Џри  этом  она  заЯвила,  что
прекращает какое-либо  лечение  ребенка,  и  на  мое указание, что  этим она
обрекает  ребенка  на  возможную  гибель  от  пневмонии, она  с исступленной
категоричностью сказала, что она к этому готова, но никаких лекарств  давать
ребенку не  будет: пусть умирает от  болезни, а не от Яда, который ему дали.
Ѓыли среди врачей  и дополнительные  к  арестованной группе  жертвы  идеи  о
"врачах-вредителЯх".
     Ќад врачами, особенно еврейской национальности, тЯготел страх уголовной
ответственности за  свои  действиЯ,  которые  больному или его родственникам
покажутсЯ преступными.  Ќекоторые граждане  проЯвлЯли  особую  готовность  к
реализации  такой  угрозы.  џ  сам  был свидетелем  предусмотрительности  со
стороны  одного  мужа,  доставившего свою  жену  в  приемное  отделение  1-й
ѓрадской больницы длЯ госпитализации.  „ержа  в руках  блокнот и перо, он  с
грозной  невозмутимостью  допрашивал  персонал  и  записывал  фамилию врача,
принимавшего больную, No отделениЯ  и палаты, куда направЯт больную, фамилии
заведующего  отделением, палатного лечащего  врача, не скрываЯ, что  это ему
нужно длЯ наблюдениЯ за их действиЯми и  вмешательства прокуратуры  в нужный
момент. ђазумеетсЯ,  всЯ эта обстановка не повышала  обычной ответственности
врача;  она  только  нервировала его и настораживала  к  возможной уголовной
ответственности и  к  перестраховке от нее.  ‚рач должен  был действовать  с
оглЯдкой на прокурора,  что  наврЯд  ли  способствовало  созданию атмосферы,
необходимой  длЯ  нормальной  врачебной  деЯтельности.  Ќе  поддаютсЯ  учету
подобные физические и моральные издержки "дела врачей"!

     <b>Џђ…„‚…‘’Ќ€Љ€ Ђђ…‘’Ђ.  Ђђ…‘’, ЋЃ›‘Љ, ђ…ЂЉ–€џ ЋЉђ“†…Ќ€џ. ‹“ЃџЌЉЂ,  Џ…ђ‚›…
‚Џ…—Ђ’‹…Ќ€џ</b>
     Ќарастали  событиЯ  в  личном плане.  ‘мысл  некоторых из  них мне стал
понЯтен только после ареста. Љ  ним относитсЯ вызов в райвоенкомат в декабре
1952 года, т. е.  за несколько недель до ареста. Ќезадолго до  моего  вызова
приглашение ЯвитьсЯ  в военкомат (одного и того же -- ‹енинградского района)
получил мой  близкий друг, о котором Я уже писал, профессор ќ. Њ. ѓельштейн.
Љ  этому  времени  он  уже  был  уволен  из  2-го  Њосковского  медицинского
института, где занимал кафедру факультетской терапии, и находилсЯ на пенсии.
Ћн  перенес два инфаркта (развившихсЯ  у  него  в  процессе  принудительного
освобождениЯ  от кафедры),  перешедших  в  хроническую  аневризму  сердца  и
сделавших  его  инвалидом. ‘  удивлением  рассказывал  он  мне  о  том,  что
происходило в  военкомате.  …му  заЯвили,  что  он вызван  длЯ  медицинского
переосвидетельствованиЯ,  как  бывший  участник  Ћтечественной  войны.   „лЯ
облегчениЯ задачи комиссии он  информировал ее о состоЯнии своего здоровьЯ и
принес  электрокардиограммы,  регистрировавшие   тЯжелое  поражение  сердца.
‚прочем,  тЯжелое состоЯние сердца было очевидным и  без кардиограмм.  Љ его
удивлению, врачебнаЯ комиссиЯ признала его годным к несению военной службы в
мирное л военное времЯ, т. е. полностью здоровым. ‚ нем заговорила не боЯзнь
призыва в армию; он видел  в решении комиссии грубую врачебную ошибку и, как
опытный врач,  указал им на это. ’огда  длЯ решениЯ  вопроса они  пригласили
"военкома". ‚ошел полковник, который, глЯдЯ на профессора ќ. Њ.  ѓельштейна,
сказал: "Ћн  хорошо выглЯдит, годен к военной службе". Ќа ќ.  Њ. ѓель-штейна
все это произвело впечатление какой-то странной инсценировки, смысла которой
он  не  понимал.  Ћсобенно  поразило  его,  что  решение  было предоставлено
полковнику, удовлетворенному его внешним видом. Љонечно, это был не военком,
а полковник ЊѓЃ. ‘пустЯ несколько  дней вслед за ним и Я получил приглашение
в  военкомат.  ЏринЯвший  менЯ  молодой  капитан  сказал  мне, что  в  армии
необходимости  во  мне в данное  времЯ * и в  ближайшем  будущем нет  и  что
военкомат  хочет  снЯть  менЯ  с  учета,  но длЯ  проформы мне  нужно пройти
медицинское переосвидетельствование (перед демобилизацией весной 1945 года Я
был  признан  ограниченно  годным  к   несению   военной  службы  вследствие
гипертонии и после  травмы на  фронте). џ  несколько  удивилсЯ, зачем  нужно
переосвидетельствование, раз имеетсЯ предварительное решение о снЯтии менЯ с
военного учета, но решил, что это  -- формальнаЯ  процедура,  каких  в армии
много. ‚рачебнаЯ комиссиЯ, состоЯвшаЯ из нескольких  человек (в числе их  --
одна женщина),  принЯла менЯ  с приветливостью,  побеседовали  о  гипертонии
вообще,  не производЯ никакого  медицинского  освидетельствованиЯ,  и Я  был
отпущен с впечатлением о выполненной какой-то формальности,  не  требовавшей
врачебной  компетенции. Љаково же  было мое удивление, когда в  возвращенном
мне  на следующий день моем военном билете, вместо отметки о снЯтии с учета,
стоЯл штамп: годен к  военной службе в военное и мирное времЯ.  џ  ничего не
понимал.  ‹ишь  позднее,  после  событий   1953  года,   Я  понЯл,  что  все
"переосвидетельствование"  имело свои  задачи  и что штамп "годен к  военной
службе" означал пригодность по состоЯнию здоровьЯ <i>к</i> пребыванию в  тюрьме. ’о
же  относилось,  конечно,  и к  профессору ќ. Њ.  ѓельштейну,  арестованному
одновременно со мной.
     *  ‚о  времЯ  Ћтечественной  войны   Я  был   главным  патологоанатомом
Љарельского и 3-го Џрибалтийского фронтов.

     14 ЯнварЯ, на следующий день после опубликованиЯ сообщениЯ ’Ђ‘‘, Я  был
вызван к главному врачу (директору)  1-й  ѓрадской  больницы, который вручил
мне  приказ  по  больнице  об  освобождении  менЯ  от  занимаемой  должности
прозектора больницы,  как  работающего по совместительству.  Ѓыло совершенно
очевидным,  что  мотивировка  увольнениЯ  была  формальной  отпиской,  т. к.
большинство заведующих отделениЯми больницы в ранге профессоров числились на
основной  работе в  учреждениЯх,  где занимали профессорские  должности. Џри
этом  главный врач (‹. ”. —ернышев) в категорической форме  рекомендовал мне
не оспаривать  этот приказ  нигде, даваЯ понЯть, что он согласован с высшими
инстанциЯми или  продиктован ими. Ќо и  без этой рекомендации мне и в голову
не приходила  мысль о  каком-либо оспаривании  приказа. џ прекрасно оценивал
всю ситуацию и подлинные мотивы изгнаниЯ из больницы авторитетного ученого и
компетентного специалиста, каким Я уже тогда был, члена  ЉЏ‘‘, награжденного
орденами  ‘оветского ‘оюза, в том  числе орденом ‹енина. ‚ прозектуре еще до
моего прихода  знали об этом  приказе. џ застал там настоЯщий траур, причина
которого мне еще не была известна, а  сотрудники  хранили молчание. Ћсобенно
поразили  менЯ  слезы  моего  старого  лаборанта, фельдшера ….  X.  ђожкова,
проработавшего со мной около 30  лет. Ћн рыдал, не скрываЯ это, догадываЯсь,
конечно,  об  истинном смысле этого событиЯ. џ  передал все дела заместившей
менЯ моей сотруднице Ќ. ‚. Ђрхангельской.
     „нЯ  через  два  после  моего увольнениЯ  мне позвонили по  телефону из
больницы  и  просили  быть  на митинге, посвЯщенном сообщению  ’Ђ‘‘  о "деле
врачей", в  котором упоминаетсЯ в  качестве  одного  из активных  вредителей
профессор џ.  ѓ. ќтингер. Љлиника до  его изгнаниЯ  находилась на территории
больницы. ‚ ней же до войны находилась и клиника арестованного профессора ‚.
Ќ. ‚иноградова. Ќе состоЯ уже в коллективе больницы, Я мог бы  отказатьсЯ от
приглашениЯ.  Ћднако  именно потому, чтобы не быть обвиненным в сознательном
уклонении  от выступлениЯ  (а  его, несомненно, ожидали,  имеЯ  в  виду  мои
деловые и личные  контакты с џ. ѓ. ќтингером), Я решил приехать на митинг. џ
не помню его содержаниЯ, вероЯтно, оно было  стереотипным  длЯ того времени.
Ѓесновалась  ‡олотова-Љостомарова -- совершенно невежественнаЯ в  научном  и
профессиональном отношении,  бывший ассистент профессора ќтингера и наиболее
остервенелаЯ его гонительница,  занЯвшаЯ  после  изгнаниЯ  его  кафедру,  но
недолго удержавшаЯсЯ на ней.
     ‚ своем выступлении  Я сказал, что  "потрЯсен  сообщением 13  ЯнварЯ  о
чудовищных преступлениЯх медиков, в том числе и џ.  ѓ. ќтингера,  которых  Я
знал много лет и со многими из которых был в  дружеских отношениЯх. €х знали
и многие  из  присутствующих, знали о том авторитете и уважении, которым они
пользовались. џ, как, конечно, и многие присутствующие, не мог заподозрить в
них людей, способных на такие злодеЯниЯ, џ и сейчас не могу представить, что
впечатление, которое  они производили на  протЯжении многих лет  знакомства,
было результатом тщательной маскировки. џ не могу присоединитьсЯ к некоторым
из   выступавших,  что   давно  видели   в  ќтингере  предателЯ   ђодины   и
потенциального убийцу,  иначе  Я реагировал  бы  на  это  так, как  от  менЯ
требовал мой долг гражданина и члена ЉЏ‘‘".
     ќто был  мой последний перед арестом  контакт с 1-й ѓрадской больницей.
Ћн возобновилсЯ только спустЯ 5 лет, но уже в другой обстановке.
     Њрачные событиЯ  нарастали. ‘нарЯды падали все ближе  и ближе, и  росла
ужаснаЯ уверенность,  что скоро один из них нацеленно попадет в менЯ. ‚ этой
уверенности почему-то особое значение имел арест 25  ЯнварЯ профессора ‚. ”.
‡еленина,  известного терапевта,  учителЯ  моего и моей жены и нашего друга.
ЊоЯ жена  была в эти дни в ’оропце ‚еликолукской области, где  навещала нашу
старшую дочь,  окончившую в 1952 году медицинский институт и получившую туда
назначение  на  работу.  Џолучив  известие  от  менЯ  во  времЯ  телефонного
разговора об аресте ‡еленина, жена немедленно выехала, так как по непонЯтным
психологическим механизмам придала ему особо роковой смысл, хотЯ аналогичные
сообщениЯ поступали непрерывно.
     ‚   течение   нашей   жизни   мы   с   женой   неоднократно   обсуждали
"жизнерадостные" перспективы возможного ареста. Џочему он мог менЯ миновать?
‚едь не  миновал же  он многих известных нам  людей,  в  том  числе друзей и
знакомых,  честных   тружеников,   преданных  своей  родине.  “   менЯ  были
неосторожные  (по тому  времени) поступки, продиктованные профессиональной и
просто   человеческой  совестью,  и  у  моей   жены   иногда  был   наготове
"джентльменский набор" (как  Я его называл), состоЯщий  из пары  смен бельЯ,
носовых  платков, мыла и т. д., т. е.  из всего того, что  "там" может  быть
необходимым.  ЋбсуждаЯ  с  женой  очередную,  уже  ближайшую,  казалось  бы,
неизбежную перспективу ареста, мы повторно возвращались к теме  о  поведении
"там". ЊоЯ жена была почему-то убеждена, что, безусловно, расстреливают тех,
кто, не выдержав истЯзаний и других пыток, о которых ходили ужасающие слухи,
подписал  требуемые  показаниЯ.  Џоэтому  она  умолЯла  менЯ  быть  стойким,
выдержать все, мобилизовать длЯ этого все свое мужество,  но  не подписывать
выколоченных  признаний в мифических преступлениЯх.  ќту  просьбу  Я  помнил
всегда,  она  сопутствовала  мне  в течение  всего тюремного периода  и была
мощной  поддержкой  в самые тЯжелые минуты.  „о нас доходило  расширенное до
абсурда понЯтие о преступлениЯх в органах  госбезопасности,  где  чудовищным
преступлением  против  партии  и ‘оветского государства мог  оказатьсЯ самый
невинный,  самый  естественный,  бытовой  поступок,  совершаемый  нормальным
человеком  ежедневно, если этот  человек  почему-то подлежал  уничтожению. џ
убедилсЯ  в этом в дальнейшем и  на личном опыте,  а следователь раскрыл мне
некоторые теоретические обоснованиЯ советской криминологии, сформулированные
гнусной памЯти Ђ.  џ, ‚ышинским. „аже дети знали о том, как расширено было у
нас понЯтие  о  политическом  преступлении,  о чем  может  свидетельствовать
детский анекдот, принесенный из школы. ‘идЯт в тюремной камере медведь, волк
и петух и  обмениваютсЯ информацией  о  совершенных  преступлениЯх.  Њедведь
говорит: "џ корову загрыз".  ‚олк: "џ овцу зарезал". Џетух говорит: "Ђ  Я --
политический; Я пионера в задницу клюнул".
     ЏриближалсЯ роковой день -- 3 февралЯ. ‚ этот день Я выступал  в ученом
совете Њедицинской академии в качестве оппонента по одной диссертации. Џосле
заседаниЯ Я заехал  в книжный отдел „ома ученых за зарубежными журналами длЯ
себЯ и длЯ профессора ќ. Њ. ѓельштейна,  у которого болезнь резко ограничила
возможности передвижениЯ. ‚ечером  Я  позвонил профессору  ќ. Њ. ѓельштейну,
чтобы сообщить  ему о взЯтых длЯ него журналах, но  на телефонные звонки  не
было никакого  отклика. ЊенЯ это удивило, так как Я знал, что больной ќ.  Њ.
ѓельштейн никогда не покидает квартиры, а вечером  дома и жена его --  ѓ. X.
ЃыховскаЯ, доцент –€“, известный врач-невропатолог. џ позвонил профессору ‘.
џ.  Љапланскому, соседу  по дому  и  другу ѓельштейнов, чтобы осведомитьсЯ у
него  о  возможной  причине  молчаниЯ   их  телефона.  Ћн  сказал,  что  это
случайность, подтвердив, что кто-нибудь из  них всегда  дома. Ќаконец, около
10  часов   вечера  телефон  ѓельштейна  откликнулсЯ  взволнованным  голосом
домработницы, сообщившей, что только что всех увезли после суточного обыска.
ќто был снарЯд уже совсем рЯдом, и не оставалось сомнениЯ,  что следующий --
в  менЯ.  Њы обещали быть в этот вечер у наших  друзей Њошковских,  живших с
нами в одном доме. џ захватил с собой  те очень скромные сбережениЯ, которые
у нас  были,  чтобы  просить  Њошковских сохранить их  и вернуть  оставшимсЯ
членам  моей семьи после моего ареста. ‚ечер  был траурный  в полном  смысле
этого слова. ‚се понимали, хотЯ об этом не говорили, что это вечер траурного
прощаниЯ навеки. Ќо  каждый думал  о  себе с тенью надежды, что судьба минет
его. ’олько у  менЯ не было и  этой  тени при всем  моем оптимизме.  ‘ таким
настроением мы отправились домой около часа ночи.
     ‚ойдЯ  в   наш  подъезд,  мы  удивились  присутствию  лифтерши,  обычно
уходившей в 24 часа  и  запиравшей лифт. ђЯдом  с  лифтершей  стоЯл  мужчина
боксерского   вида  в   штатской  одежде,  что   тоже  нас  удивило  и  было
подозрительным. ЏоднимаЯсь в лифте, Я  высказал  жене предположение, что это
--  сотрудник ЊѓЃ,  но жена,  многократно  видевшаЯ  их  на  площадках нашей
лестницы,  следЯщими  без  стеснениЯ  за  кем-то во дворе, сказала, что "те"
выглЯдЯт иначе.  „альнейшие событиЯ показали,  что это был член  оперативной
группы,  прибывшей длЯ  моего ареста, с  заданием либо  караулить  лифтершу,
чтобы она не ушла и не смогла предупредить каким-либо образом  менЯ о ночных
посетителЯх,  либо схватить  менЯ, если Я сделаю попытку к бегству (вероЯтно
--  совмещение  обоих  заданий).  Ћткрыв  входную  дверь  ключом и  войдЯ  в
переднюю, Я  сразу оценил всю ситуацию. “  входа в  переднюю справа от двери
стоЯл  молодой мужчина  в стандартной  штатской одежде  эмгебешников  (синее
пальто с серым каракулевым  воротником,  шапка  ушанка с  таким  же  мехом),
встретивший  менЯ наглой полуулыбкой.  ‚  Ярко  освещенной  столовой,  дверь
которой  выходила в  переднюю, Я  увидел, вернее  почувствовал,  присутствие
многих людей. џ настолько был психологически подготовлен к подобной встрече,
что у менЯ вырвалось восклицание, адресованное стоЯщему у входа эмгебешнику:
"Ђ, привет!"  ќто не было ни бравадой,  ни  тем более  вежливостью  хозЯина,
приветствующего гостЯ.  €звестнаЯ пословица гласит: "Ќе ко времени  гость --
хуже татарина".
     Њой гость полностью отвечал  смыслу  этой пословицы, только с некоторым
оттенком:  он  был  незваный,  но не  был  нежданный,  и мое  приветственное
восклицание значило: "Ќаконец-то!" ’ак смерть снимает ужас ее ожиданиЯ.
     Ќа "привет" гость ответил тем,  что стал быстро обшаривать мои карманы,
выворачиваЯ  их  и  задаваЯ  стандартный  вопрос:  "Ћружие  есть?"  ‚ойдЯ  в
столовую,  Я  застал  в   ней  большое  общество:  двух  или   трех  молодых
эмгебешников в военной  форме, немолодого полковника, а  также подавленных и
напуганных  всем  происходЯщим  дворничиху, взЯтую, по-видимому, в  качестве
понЯтой,  и нашу домработницу  --  молодую девушку. Џолковник  предъЯвил мне
ордер  на  мой арест  и обыск в квартире,  который  Я  даже не  прочитал, не
проЯвлЯЯ никакого интереса к его тексту и к его авторам, и лишь заметил дату
выдачи ордера: 2  февралЯ.  Љак потом выЯснилось, этой же  датой был помечен
ордер на арест ќ. Њ. ѓельштейна, но, по-видимому, большаЯ перегрузка работой
оперативников  ЊѓЃ  не  дала  им  возможности  одновременного  ареста,  и  Я
оставалсЯ на свободе на сутки больше ќ. Њ. ѓельштейна.
     џ  не  помню всех  деталей  процедуры ареста, да  они  и не  интересны,
протекали по  отработанному  шаблону.  ‘покойным  и  даже  заботливым  тоном
опытного в этих  делах  человека полковник давал советы жене  о  необходимом
ассортименте  вещей  ("джентльменский  набор"),  которые  мне  надо  дать  в
"дальнюю дорогу",  сказав, что никакой еды не нужно.  Џопрощавшись с женой и
запомнив на  всю жизнь ее многозначительное --  "мужайсЯ", сказанное в  виде
самого последнего напутствиЯ, Я в сопровождении полковника с узелком в  руке
отправилсЯ  в  неизведанное.  Џри  спуске  по  лестнице  полковник  в  своем
спокойном тоне сказал:  "…сли кто-нибудь из соседей встретитсЯ, скажете, что
едете в  командировку". џ  ничего  не ответил на этот  совет,  хотЯ  он  мне
показалсЯ наивным: советские люди отлично знали,  в какую командировку  едут
ночью в сопровождении полковника  госбезопасности. ‚низу у лифта уже не было
ни лифтерши, ни "боксера". ‚месте с полковником Я сел в поджидавшую легковую
машину. Џо  дороге  Я задал скорее себе, чем ему, вопрос вслух: "‚  чем менЯ
могут обвинить?"  Џолковник  утешающе  ответил:  "Њожет  быть,  ‚ы  нужны  в
качестве   свидетелЯ".   џ   удивилсЯ   также   вслух:   "ђазве   свидетелей
арестовывают?"  Ћтвет:  "€ногда  бывает  необходимость  в  их  изолЯции".  ‚
тЯгостном молчании продолжалсЯ путь по ночной Њоскве, пока перед машиной  не
открылись знакомые всем москвичам глухие тЯжелые ворота ‹убЯнки  (со стороны
‘ретенки),  и машина въехала  со своими  пассажирами в  ее двор. ’ак началсЯ
этап, конец которого тонул в бесконечном мраке, возможно, загробного мира.
     ‚се последующее воспринимаетсЯ  сейчас (да воспринималось, по-видимому,
и  тогда), как  мрачное  сновидение с провалами. ‘охранились  лишь отдельные
куски  происходившего,  без  возможности   воссоздать  целую  картину  в  ее
последовательности.  џ  помню лишь, что до менЯ  вначале не доходил в полной
мере весь драматизм происшедшего со всеми его последствиЯми, и Я обнаруживал
у себЯ даже какой-то исследовательский интерес, какое-то любопытство  к тому
новому, что  менЯ ждет. …ще по пути в ‹убЯнку менЯ  интриговал вопрос, какое
конкретное обвинение мне предъЯвЯт. †дать  пришлось недолго. Џосле короткого
пребываниЯ   в   боксе  Я  попал   в  комнату,  где   за   столом  сидел   с
официально-каменным и деланно-строгим, презрительным лицом молодой военный в
форме ЊѓЃ с погонами капитана. ‚ойдЯ в  комнату (т. е. будучи доставленным в
нее),  Я привычно поздоровалсЯ. ќто был автоматизм вежливости, не покидающий
менЯ иногда даже на автомобильных трассах, где Я на матерную ругань по моему
адресу из соседней  автомашины  из-за какой-нибудь промашки отвечал вежливым
"извините". •озЯин  комнаты оказалсЯ следователем. ‚ дальнейших контактах  Я
узнал имЯ,  отчество и фамилию "гражданина следователЯ", запомнил ее:  ђоман
…вгеньевич  Ћдленицкий. ќто  был молодой  человек  (лет около  30), с  узким
лицом,  с  налетом  интеллигентности  и  плутовства.  Љ его  характеристике,
возможно,  Я еще вернусь. Ќа мой сдержанный привет он ответил едва  заметным
надменным кивком и  нечленораздельным коротким мычанием. ‚идимо,  большее не
входило   в   ритуал  обхождениЯ  с  арестованными,  исключавший  проЯвлениЯ
вежливости.  Ѓез  всЯкого  вступлениЯ  он мне  заЯвил:  "‚ы  арестованы  как
еврейский  буржуазный националист, враг  советского народа; рассказывайте  о
‚аших преступлениЯх". ќтой декларацией мое любопытство было удовлетворено, и
у  менЯ наступило  какое-то облегчение, но отнюдь не из-за  удовлетворенного
любопытства.  “  менЯ "отлегло  от сердца",  когда  Я  услышал  формулировку
обвинениЯ.  Њне  казалось,  что мне  будет  чрезвычайно легко  доказать  его
вздорность,  что Я никогда не был еврейским буржуазным националистом, а  тем
более  врагом советского народа.  Џоэтому Я  был уверен, что мне не доставит
никакого труда опровергнуть возводимое на менЯ обвинение. Ќаперед скажу, что
Я, разумеетсЯ, заблуждалсЯ, так как не знал, что такое "еврейский буржуазный
национализм" в интерпретации ЊѓЃ, в чем его  конкретное содержание. џ бы мог
привести  много  конкретных  свидетельств  моего  российского  и  советского
патриотизма, моей искренней преданности  и  глубокой  привЯзанности к  своей
стране, начинаЯ  с  детства,  и  эти  чувства  перехлестывали  через  многие
оскорблениЯ  и  многие мытарства,  через которые мне,  как  еврею,  пришлось
пройти  в течение жизни.  —увство собственного достоинства не  позволЯло мне
никогда приводить эти свидетельства  в доказательство чувства родины в любой
обстановке. Ћни не  изменили мне и в тюрьме. ќти  чувства,  общие всем людЯм
еврейского  происхождениЯ,  отдавшим   своей  родине   весь   свой,   иногда
недюжинный,  талант;  их  великолепно  выразили  Њаргарита  Ђлигер  в  своей
замечательной поэме "’воЯ  победа",  €.  ѓ.  ќренбург в  своем  литературном
памЯтнике "‹юди,  годы, жизнь" и многие другие. Џоэтому  с полной  искренней
убежденностью Я ответил следователю, что еврейским  буржуазным националистом
Я никогда не был, никаких преступлений против советского народа не совершал.
‘ледователь  повторил  формулу  обвинениЯ  и  требование  не  запиратьсЯ,  а
рассказывать  о своих  преступлениЯх.  џ  обратилсЯ  к  нему с  предложением
конкретизировать мои преступлениЯ, сказать, в чем конкретно менЯ обвинЯют, и
тогда Я  смогу ответить,  совершал  ли  Я  такие преступлениЯ или  нет.  ќто
вызвало молниеносную реплику: "ќ, нет, ‚ы сами все расскажете!" џ  только  в
дальнейшем  понЯл,  что   в  ЊѓЃ  сам  обвинЯемый  должен   изобретать  свои
преступлениЯ,  здесь  жрецы  правосудиЯ  не  желают  этим  себЯ  затруднЯть.
"Џереплевывание"  со следователем продолжалось около  одного часа. Љончилось
оно тем, что следователь пригрозил: "‹ибо ‚ы будете давать нужные показаниЯ,
тогда ‚ы останетесь здесь; хотЯ  здесь  не санаторий, но  условиЯ  более или
менее  приличные. ‹ибо, если будете продолжать  упорствовать,  то  Я  доложу
начальству  об этом,  и ‚ы будете переведены  на  спецрежим".  “гроза, смысл
которой к тому же был не  Ясен, не подействовала.  ‘ледователь  стал  что-то
писать, писал долго и дал мне подписать то, что называлось протоколом. ‡десь
Я впервые познакомилсЯ с его своеобразным  стилем, основоположника  которого
мне потом называли,  но Я  забыл  его  фамилию длЯ авторского  увековечениЯ.
Џротокол состоЯл из вопросов и ответов, и  первые из них в их общем стиле  и
содержании Я запомнил.
     <i>‚опрос.</i> ‚ы, ђапопорт,  арестованы как еврейский буржуазный националист,
враг народа. Џоказывайте о ‚аших преступлениЯх.
     <i>Ћтвет.</i> Ќикаких преступлений Я не совершал.
     <i>‚опрос.</i> ‹живое лецимерное заЯвление.
     ("‹ецимерное"  -- это его орфографиЯ, а не  моЯ, даже в этой обстановке
мне не изменил мой редакторский стереотип -- замечать ошибки).
     <i>Ћтвет.</i> Ќикакого лецимериЯ нет.
     <i>‚опрос.</i> Ќе увиливайте и рассказывайте о ‚аших гнусных действиЯх.
     <i>Ћтвет.</i> Ќикаких гнусных действий Я не совершал.
     <i>‚опрос.</i> ‚ам, ђапопорт, не уйти от ответственности за
     ваши преступлениЯ.
     <i>Ћтвет.</i> Ќикаких преступлений Я не совершал...
     и т. д.
     ‡анЯла всЯ эта уголовнаЯ викторина, под титульной шапкой  --  "протокол
допроса",  целую  страницу. ‚  конце  страницы  --  подписи  вопрошающего  и
отвечающего, после чего вопрошающий удалилсЯ.
     Ќа смену ему ЯвилсЯ спустЯ некоторое  времЯ  какой-то  солдатского вида
субъект,  накрыл  мои  плечи  парикмахерской  салфеткой  с  следами  частого
употреблениЯ, и Я подвергсЯ первому посвЯщению в арестанты -- стрижке головы
наголо.  Џосле  этой  процедуры  --  принудительный душ  (как Я  убедилсЯ  в
дальнейшем, за личной гигиеной заключенного в тюрьме ЊѓЃ следили тщательно).
Џосле  душа поставили  около  едва  теплой батареи и  приказали: "‘охни".  џ
выполнил приказание и старательно сох, прибегаЯ в гораздо большей степени  к
собственному  теплу, чем  к теплу батареи. Џока  Я сох -- тщательный  осмотр
брюк, пиджака, ботинок. ‘резаны пуговицы, на которых были оттиснуты какие-то
фирменные  буквенные  знаки,  после чего  брюки  держались на  мне только из
трогательной   привЯзанности   и  на   единственной  неграмотной   пуговице.
Џроникнуть   в  тайный   смысл  лишениЯ   брюк   и  пиджака   их  пуговичной
принадлежности  -- невозможно, если не представить, что на пуговицах заранее
крамольной фирмой была оттиснута антисоветскаЯ агитациЯ. €звлечены шнурки из
ботинок, видимо, длЯ предупреждениЯ самоповешениЯ на них.
     Ћстриженный,  обмытый, высушенный и обеспуговиченный, Я был запакован в
"черного ворона" и отправилсЯ в нем в дальнейшую неизвестность.  ЉонструкциЯ
"черного ворона" многократно описана в нашей литературе. ‚се же Я ее повторю
длЯ непосвЯщенных, тем более что за 25 прошедших лет техника шагнула вперед,
возможно, изменились средства транспортировки арестантских тел.  Њой "черный
ворон"  был обычным фургоном длЯ перевозки хлеба,  мЯса. Џриспособление  его
длЯ  перевозки  человеческой  живности  заключалось  в  том,  что  он  узким
продольным  проходом   был  разделен  на  две  части,  разделенные   глухими
перегородками на несколько узких кабинок, в каждую из которых мог втиснутьсЯ
человек  средней  упитанности.  Љ  задней  стенке  кабины  была  прикреплена
скамейка длЯ вынужденного  сидениЯ,  при котором  колени упирались в  дверцу
кабины. ‚ последней был "глазок", через  который сопровождающий  надзиратель
мог  времЯ   от   времени   лицезреть  лицо   пассажира,  освещенное  слабой
электрической  лампочкой. ‚  задней  части  "ворона" железные двери,  как  в
обычном фургоне.
     ’ронулись в путь. …хали долго, пересекали какие-то рельсы, стоЯли долго
перед  шлагбаумом,  поскольку Я слышал шум проходЯщего  поезда.  ЉакаЯ-то из
остановок продолжалась долго,  по всей вероЯтности, не меньше получаса, если
сохранилось в этом космическом герметическом аппарате земное представление о
времени.  Џо-видимому, мои  стражи покинули  его по своим  делам  (наверное,
заглЯнули  в   пивную,  ведь   было  уже  утро),  поскольку,  вернувшись,  с
трогательной  заботой  осведомились:  "ќй,  ты,  ты  там  не   замерз?",  и,
удовлетворенные  ответом  (самолюбие  не  позволЯло  дать  им  отрицательный
ответ), тронулись дальше.
     Ѓыл уже день, когда "ворон" въехал в какой-то двор (Я это  определил по
звуку отпираемых и запираемых ворот), выраженные тюремные признаки  которого
Я определил по выходе из своего уютного купе.
     ‡атем Я был введен в комнату в нижнем этаже, где менЯ встретила женщина
лет  30 с миловидным,  человеческим  лицом, в одеЯнии  врача. Њне предложено
было  раздетьсЯ.  €меЯ  в  виду  белый  халат  и белую шапочку  этого милого
доктора, Я  полагал, что подвергнусь обычному медицинскому осмотру, длЯ чего
снЯл пиджак и сорочку, и был удивлен и даже сконфужен (Я не утратил мужского
самосознаниЯ)  предложением  раздетьсЯ догола. Ћт такого милого  предложениЯ
трудно  было  отказатьсЯ,   особенно  при  ассистенте-надзирателе.  ЏриЯтнаЯ
докторица  осмотрела  все  отверстиЯ  (ушные,  носовые,  рот, горло), кончаЯ
заднепроходным  с  глубоким введением  в  него  пальца  (хорошо,  что осмотр
отверстий был  не в обратной  последовательности). Џри  этом  она неожиданно
изрекла вслух: "ѓеморроЯ нет", как будто  удивленнаЯ неожиданным отсутствием
его у  пожилого евреЯ-профессора. џ не удержалсЯ, задал вопрос: "Ђ разве без
геморроЯ  не  расстреливают?"  ћмора  в  этом   вопросе  она,  очевидно,  не
усмотрела,  в  нем было больше  злости (в этом доме  юмор,  по-видимому, был
вообще редким гостем), и только удивленно и, как мне показалось, с интересом
на менЯ посмотрела. Њожет  быть,  она знала менЯ, менЯ  знали многие врачи и
как педагога, и как  участника многих научных конференций.  ‹ишь  недавно  Я
догадалсЯ (и то с  чужой помощью) о  причине  такого вниманиЯ к естественным
отверстиЯм моего организма:  не принес ли Я с собой в них ампул с Ядом. Ђ до
этого  Я  шутил --  не  искала ли она там  атомную бомбу  или скорострельную
пушку.
     —то же в это времЯ происходило у менЯ дома? Ћб этом мне рассказала жена
по  моем  возвращении   из   "мертвого  дома".  џ  это  возвращение  называл
эксгумацией,  что почти  было близко  к истине: эксгумациЯ  -- извлечение из
могилы  захороненного  трупа.  ЋставшиесЯ "сотрудники" приступили  к обыску.
Ћбыск был  произведен  также  и на моей  даче,  куда "сотрудники" поехали  в
сопровождении   моей   жены.    Ћн   производилсЯ   чрезвычайно   тщательно,
просматривалось  все  в  поисках  компрометирующих  материалов.  ‘леды  этой
тщательности Я обнаружил  по  возвращении и  освобождении  запечатанных двух
комнат, где  в общую  кучу были свалены  различные  материалы  --  коллекции
научных  диапозитивов,  научные  рукописные  и  печатные  материалы,  книги.
’щательно  просматривались в  поисках крамолы документальные материалы, но в
них, по-видимому, ничего откровенно контрреволюционного  и компрометирующего
в смысле принадлежности к  террористической организации  выЯвить не удалось.
‚о всЯком случае,  как мне сообщила потом жена, они периодически сообщали по
телефону  о  скудости  материала  обыска.  €  вдруг  --  сенсациЯ,  всеобщее
возбуждение: найден Яд! ќто была  картоннаЯ  аптечнаЯ  коробочка с  ампулами
атропина   с  символической  наклейкой  длЯ  сильнодействующего   препарата,
изображающего человеческий  череп. Ђтропин этот  был в домашней аптечке, как
необходимое   средство   длЯ   срочной   инъекции   при  острой   коронарной
недостаточности  с резким приступом стенокардии. Ћб этой находке было тут же
сообщено по телефону "товарищу генералу" в ЊѓЃ: найден Яд! ќтой находке было
придано  такое  же значение,  как если  бы были обнаружены  бомбы, пулеметы,
пистолеты и другие вещественные признаки террористической деЯтельности. ‚едь
Яд   --  это  оружие  террориста-врача,  который  убивает  своих  доверчивых
пациентов Ядом,  а не  при помощи огнестрельного оружиЯ.  ‘енсациЯ  получила
широкое  распространение, и  по двору передавались слухи:  у ђапопорта нашли
Яд! ‘трашнаЯ  коробочка  была  со  всей  тщательностью  опечатана  сургучной
печатью, и Я  потом видел  ее  в  руках у  следователЯ.  Љоробочка уже  была
распечатана,   и  одна  ампула  была  пустой;   по-видимому,  содержимое  ее
подверглось анализу, установившему  его  состав и назначение. ’ем  не  менее
следователь спросил: "‡ачем вам нужен был Яд, хотели отравитьсЯ при аресте?"
Џо-видимому,  он  полагал, что  Я могу  пойти  по  пути  ѓеббельса, ѓитлера,
ѓиммлера  и других  фашистов, как  их последователь. Ќа  это  Я ответил, что
травитьсЯ  у  менЯ не было оснований и никакой подготовки  к  самоубийству Я
поэтому не делал. „а и следствию уже известен характер Яда и его назначение.
Ѓольше к этому вопросу  в процессе следствиЯ не возвращались; то ли сенсациЯ
безнадежно  провалилась, то ли другие вопросы на времЯ затмили  ее, то ли он
еще  найдет свое  лицо в  обстоЯтельном заключении  о  моей террористической
деЯтельности.
     €з других  компрометирующих  вещей были  изъЯты финский нож  в  кожаных
ножнах и фашистский штандарт -- красный флажок  с черной свастикой в центре.
Џроисхождение  этих вещей Я объЯснил. ”инский нож (кстати,  настолько тупой,
что им  нельзЯ было даже нарезать хлеб) был мне подарен на Љарельском фронте
одним  начальником  госпиталЯ. …го  сделал  санитар-умелец этого  госпиталЯ.
’акие "финки" имели почти все военнослужащие Љарельского фронта, это был его
местный  сувенир. ЏользоватьсЯ им, как  холодным оружием, было невозможно по
причине его топорной тупости, и даже ножны -- признак холодного оружиЯ -- не
придавали ему  угрожающего  бандитского  значениЯ.  —то касаетсЯ фашистского
штандарта,  то  Я  его  нашел  на письменном столе в  помещении  только  что
покинутого  немцами их штаба в ђиге. тандарт Я взЯл  в качестве сувенирного
трофеЯ, но  предусмотрительно, во избежание подозрений в  преклонении  перед
фашистской свастикой,  написал на  нем чернилами дату взЯтиЯ трофеЯ и место:
"ђига,  13 октЯбрЯ 1944  года"  (день освобождениЯ  ђиги от немцев).  ’ем не
менее следователь  спросил: "Ћткуда  у вас немецкаЯ свастика?  Ќу, Я понимаю
американский флаг,  но фашистскаЯ  свастика -- длЯ  евреЯ  это уж чересчур!"
Џришлось обратить его внимание  на  мою надпись на свастике, разъЯснЯющую ее
происхождение. Ѓольше к этим вопросам следствие не возвращалось, хотЯ  и эти
материалы  могли  быть  признаны компрометирующими доказательствами --  ведь
следствие было не закончено и прервано в его разгаре...
     ’акаЯ   возможность  не  могла   быть   исключена.   ‚едь  всЯ  историЯ
деЯтельности "органов" по истреблению советских людей богата примерами того,
что  нет  той  нелепости,   котораЯ  не  могла  бы  служить  доказательством
преступной деЯтельности  или преступного намерениЯ. ќтими примерами насыщены
все материалы, выЯвленные при реабилитации невинно  осужденных людей.  € чем
тупой  финский  нож и атропин меньшее  доказательство  преступных  намерений
владельца, чем согнутый в дугу ствол пулемета со сбитого немецкого самолета,
найденный ребЯтами под  Њосквой  недалеко от  места  падениЯ  и взрыва этого
самолета? Њежду  тем именно этот ствол  служил  вещественным доказательством
заговора группы молодежи,  раскрытого  "органами" в 1943 году, под названием
"Ћтомстим за родителей".  ќта группа  молодежи  (среди них сын близкой нашей
приЯтельницы 3. ‘.  Љ., и он рассказал  нам  после возвращениЯ из концлагерЯ
все  детали дела)  были дети репрессированных и расстрелЯнных родителей. Ћни
Якобы организовались длЯ отмщениЯ за гибель отцов.
     Џри обыске у одного  из них и  был обнаружен  фигурировавший в качестве
вещественного доказательства скрюченный ствол пулемета.  Џод пытками  кто-то
из ребЯт показал, что из этого  пулемета они хотели расстрелЯть ‘талина  при
проезде его по Ђрбату из окна комнаты одной из девушек -- члена этой группы.
‘уд  не смутили  ни анекдотическое вещественное доказательство, ни тот факт,
что  окно, из  которого  должно было быть  выполнено покушение,  выходило во
двор, а не на Ђрбат. Џоэтому у  менЯ сейчас  нет  уверенности, что  вопрос о
ролЯ атропина,  тупой  финки  и фашистского  штандарта  был исчерпан кратким
разговором  об этих  находках,  не  получивших пока,  однако, отображениЯ  в
протокольных вопросах-ответах.
     —то же  дальше происходило  дома? Ћбыск  продолжалсЯ око