 ступень, имеющаЯ
программу и план контрреволюционной работы.
     ЏодытоживаЯ результаты многосуточного труда по доказанности обвинениЯ в
еврейском буржуазном  национализме, куратор осталсЯ  крайне недоволен ими  и
мной. "—то это  за материалы?",  -- воскликнул он: "•аима уволили  с работы,
Ђбрама не принЯли на работу --  это Я мог  бы  узнать в любом месткоме.  Њне
нужны другие материалы". џ отвечал,  что Я могу дать  только те материалы, о
которых, действительно, можно  узнать в каждом месткоме;  других у менЯ нет.
’ем не  менее и  этих  материалов  оказалось достаточно  длЯ  признаниЯ менЯ
виновным по смертоносным статьЯм 58,8; 58,10; 58,11.
     ‘ледствие  перешло к другому  этапу  --  к  материалам моего участиЯ  в
террористической  деЯтельности  врачей. ‘обственно  говорЯ,  Я  искусственно
расчленЯю эти этапы; по ходу следствиЯ они переплетались, но мое отношение к
ним  было  различным.  …сли Я не  только  не  отрицал  своих  действительных
поступков  и  мыслей,  характеризующих  менЯ  как   "еврейского  буржуазного
националиста" в трактовке  этого понЯтиЯ  ЊѓЃ, то террор Я отрицал начисто и
категорически. џ  отрицал  не только свое  участие в нем,  но  категорически
отвергал  возможность  террористических  действий  со  стороны  арестованных
клиницистов.  џ  говорил, что  знаю  всех их, со многими имел тесный рабочий
контакт  и дружеские отношениЯ. ќто -- превосходные врачи, преданные  своему
делу и неспособные нанести умышленный  вред своим пациентам. ‘ледователю мое
упорство  в этом вопросе, видимо, надоело, и он решил  сломить его следующим
вопросом: "Ђ вы, находЯсь в  это времЯ еще на свободе, читали сообщение ’Ђ‘‘
13  ЯнварЯ 1953 года?" ’екст этого сообщениЯ приведен выше, и в нем указано,
что  обвинЯемые  признали свою вину. Њне ничего  другого не оставалось,  как
ответить, что Я  этому не  поверил. Џоследовала бешенаЯ  ругань, прерываемаЯ
словами: "’ак вы считаете, что это провокациЯ ЊѓЃ!"
     ‚озмездие последовало на  другой день; мне трудно сейчас  вспомнить, на
какие сутки моей лефортовской жизни это  было. Џротив обыкновениЯ неожиданно
менЯ вызывают на допрос  днем, до  обеда. ‚  привычном кабинете Я вижу моего
куратора в необычное  времЯ. ‚место  обычного "ну" -- резкий вопрос: "’ак вы
будете  давать  показаниЯ  или  нет?"  џ  ответил  стереотипным  отрицанием.
Џоследовало резкое: "‚стать, руки назад" -- и вдруг за  спиной металлическое
щелканье,  и руки  оказались  неподвижно  зажатыми в  металлические  жесткие
наручники бесшумно вошедшим тюремщиком. ’рудно описать их конструкцию, резко
отличающуюсЯ от кинематографических наручников, имеющих вид круглых  гладких
браслетов,  соединенных  цепью. Џо  сравнению с  моими  наручниками те имеют
почти игрушечный вид. џ не знаю,  запатентована  ли конструкциЯ наручников в
советских тюрьмах спецрежима и засекречена ли она, но  Я думаю, что не выдам
большой государственной тайны, если  попробую их описать. –ентральную  часть
наручников  представлЯет  плоский квадратный замок, размером  приблизительно
8х8  сантиметров, толщиной  около  двух  сантиметров.  Љ  обоим  краЯм замка
присоединены  по  две  полулунной формы  подвижных  клешни,  расходЯщихсЯ  и
смыкающихсЯ. ‘мыкающиесЯ краЯ имеют зубчатую поверхность такого профилЯ, что
при смыкании зубцы одной  клешни  входЯт  в  вырезки другой,  образуЯ полный
браслет  вокруг запЯстий,  на которые они  надеваютсЯ.  Џосле  смыканиЯ  обе
заведенные назад руки неподвижно зажаты в браслетах  и соединены замком. Џри
инстинктивной попытке освободитьсЯ от  наручников  или  при  резком движении
руками  зубцы клешней  смещаютсЯ  только  в одну  сторону, защелкиваютсЯ  на
следующем уровне с сужением кольца браслетов. Ќадо  ли говорить о физическом
воздействии этих не совсем ювелирных украшений? Ќеловкое движение  руками --
браслеты защелкиваютсЯ на следующие зубцы, запЯстьЯ оказываютсЯ стиснутыми в
металлическом  обруче,   после  чего,  спустЯ  короткий   срок,   кисти  рук
превращаютсЯ в пухлые отечные подушки. Ђ снимаютсЯ наручники только три раза
в день на 5--10 минут длЯ еды и  естественных человеческих  потребностей. Ќа
времЯ, отводимое длЯ сна, руки  перекладываютсЯ наперед и в таком положении,
сложенные  на животе, снова заковываютсЯ  в наручники. Џроцедуру  одеваниЯ и
сниманиЯ  наручников выполнЯют надзиратели. ‚ том  усердии, которое при этом
проЯвлЯет тот  или иной надзиратель, видна уже  упомЯнутаЯ дифференциациЯ на
собак и людей.  Ќадзиратель-собака  --  особенно один  из них -- при  каждом
заведении  рук  за  спину  старалсЯ  делать  выламывающие  и  выворачивающие
движениЯ, причинЯющие резкую боль, особенно левой руке, сломанной на фронте,
и объем движений которой при заведении  за спину был ограниченным. Ќаручники
он надевал так, чтобы при ношении их грани браслетов причинЯли боль. —еловек
(или получеловек) -надзиратель  выполнЯл  эту процедуру с каким-то виноватым
лицом  и даже один раз сказал мне то, на  что  он, вероЯтно,  не  имел права
(вообще, надзирателЯм разговаривать с заключенным не разрешаетсЯ): "‚едь нас
заставлЯют это делать!" Ћн сказал  это в ответ на мою просьбу  не затЯгивать
туго браслеты,  но тут же разъЯснил, что если их сделать свободными, то  они
будут  болтатьсЯ на  запЯстьЯх и  травмировать  руки. Ћн тщательно  подбирал
оптимальный  поперечник  браслетов   при   их  защелкивании.  „ополнительное
"неудобство" этих наручников то, что они  не дают  возможности вытереть нос,
почесатьсЯ, что  тоже  бывает необходимо человеку,  даже если  он  еврейский
буржуазный националист и террорист.
     Џосле  награждениЯ  наручниками Я тут же  был  отправлен  в мою камеру.
Џервое впечатление  от всего происшедшего было ошеломлЯющим. Ќаручники  были
грубым вторжением в мой нудный, тЯгостный,  но  какой-то уже  привычный быт.
‡десь что-то новое  и несомненно угрожающее.  ‚едь закован Я, конечно, не из
опасениЯ  побега.  Ќаручники  --  это  не  только  дополнительное   мучающее
воздействие, но и символ ничтожества того, на кого они надеты. џ слышал, что
приговоренных к казни  заковывают  в наручники,  а их символическое значение
заключалось  еще  в   одновременном  автоматическом  переводе  на  положение
штрафника со всеми дополнительными ограничениЯми.
     џ вернулсЯ  в  камеру  со  смешанным  чувством  отчаЯньЯ,  оскорблениЯ,
протеста против такого  насилиЯ и бессилиЯ сопротивлЯтьсЯ  ему  и дал  выход
этому чувству в том, что начал битьсЯ головой о стену. ‚бежавшие надзиратели
быстро  совместными  усилиЯми прекратили  этот взрыв,  приговариваЯ: "•очешь
стену прошибить? “годишь вниз" (т. е. в карцер).
     Ђ  затем потЯнулось  опЯть  наматывание кишки на  палец,  только теперь
более энергичное, более настойчивое. ‚  первый же вечер с еще сохранившимисЯ
остатками  дневного   взрыва  Я  потребовал  от  следователЯ  снЯть  с  менЯ
наручники, на  что  получил,  разумеетсЯ,  категорический отказ. Ћн дал  мне
понЯть,  что  это  не его  инициатива,  что Я  сам виноват  в  необходимости
применЯть такую меру  воздействиЯ, и  даже сказал: "‚ы что --  думаете,  мне
приЯтно видеть вас в наручниках? Ќо это результат вашего поведениЯ". Ђ затем
каждую  ночь тЯгучее  вытЯгивание  признаний в  преступлениЯх,  о  которых Я
ничего  не мог  сказать,  потому  что их не было. ќтого убеждениЯ Я держалсЯ
твердо, несмотрЯ  на  сообщение  ’Ђ‘‘ 13  ЯнварЯ,  несмотрЯ  на  наручники и
ожидание  еще  худшего.  Џо  сфабрикованной  в  ЊѓЃ  концепции  арестованные
преступники  --  профессора  относились  ко  мне   с  большим  уважением,  <i>с</i>
профессиональным  доверием  и  посвЯщали менЯ  в тайны и методы умерщвлениЯ,
чтобы Я мог при вскрытии трупа скрывать это. ‚от эти тайны и методы Я должен
был раскрыть следствию. Ћни  убивали, а Я покрывал -- вот в упрощенном  виде
схема  роли  и  места  каждого  из  многочисленных  членов  террористической
организации "врачей-убийц".
     ‘ледователь  стал  навЯзывать   мне  логику,  Якобы  бывшую  двигателем
преступных замыслов. ќта его,  следовательскаЯ, логика должна была приводить
менЯ  к  признанию  совершенных преступлений,  ЯвившихсЯ  Якобы  финалом  ее
развитиЯ. Ћн стал излагать последовательный  ход моих мыслей и мыслей других
террористов,  как  он его представлЯл,  приведший  к выводу  о необходимости
террористических действий. ‚ его изложении  это  звучало  почти  текстуально
так: "…вреев преследуют, им не дают работать, создают тЯжелые условиЯ жизни,
но где же  выход?  Ќадо  с этим боротьсЯ!" Ђ единственное средство борьбы, к
признанию которого он хотел менЯ довести, был террор -- убийство инициаторов
и руководителей  притеснениЯ евреев. џ обратил внимание  следователЯ на  то,
что  организациЯ  "врачей-убийц"  состоЯла  не  только  из  евреев,  в  этой
организации,  согласно официальному сообщению, были  и  русские  профессора,
видные клиницисты -- ‚иноградов, ‚асиленко, ‡еленин, …горов и другие. —то же
ими двигало, против чего боролись эти совершенно  обеспеченные и обласканные
люди, не подвергавшиесЯ никакой расовой дискриминации? ќта моЯ интерпретациЯ
осталась без  ответа и  без вниманиЯ  на  нее. Љак  Я уже писал, в народе их
считали скрытыми евреЯми, и в этом было какое-то рациональное зерно, раз они
разделили  судьбу евреев-профессоров. „а и в самом деле, что такое советский
еврей,   какие   признаки  определЯют   в   ‘оветском   ‘оюзе   людей   этой
национальности, не  владеющих  еврейским  Языком  (многие  никогда  даже  не
слыхавшие  его), считающих  своим  родным Языком -- русский,  воспитанных на
русской литературе,  поэзии, впитавших русскую  культуру,  растворившихсЯ  в
массе  советского  народа,  преданных своей родине;  многие  из них активные
строители  советского общества, внесшие неоценимый вклад в различные области
науки, культуры.  Џо-видимому, в определении  понЯтиЯ "еврей" надо  идти  от
противоположных  показателей:   еврей   тот,  на  которого  распространЯетсЯ
антисемитизм. ‘  точки зрениЯ  этого  определениЯ правомерно включение в эту
национальную  группу врачей-террористов и  русских по происхождению, раз  на
них   распространили   антисемитизм.   ‚   такой   концепции    нет   ничего
парадоксального, так как антисемитизм  -- имманентное людоедское чувство  из
области  зоологии,  проецирующеесЯ  на  евреев;  в  доктрину  его   пытались
превратить  антисемиты  всех  времен   и  народов,  и  наиболее  законченные
людоедские формы ей придал германский фашизм.
     Љстати, по поводу  фашизма.  Љак-то мой  эрудированный куратор спросил,
знаю ли Я, что  фашизм  -- учение,  созданное тоже евреЯми. ‘ам  ѓеббельс не
сказал бы,  что это  -- продукт утонченного еврейского интеллектуализма (эту
формулу  он употреблЯл  длЯ презрительной  характеристики многих  достижений
мировой  культуры, чуждых фашистам).  Ќа вопрос  куратора Я ответил, что это
вполне  вероЯтно.  Ћн  с  удивлением  посмотрел  на  менЯ,  не  ожидаЯ  моей
безоговорочной поддержки этой версии о творцах фашизма.  Ќа вопрос, почему и
Я  так  считаю,  Я  ему ответил:  "Њногие  крупные  социальные доктрины были
созданы евреЯми:  христианство, марксизм; поэтому, может быть, -- и фашизм".
„альнейшего  развитиЯ  эта тема  в нашем с  ним  "сборище"  не получила,  но
характерна  сама  постановка  ее, как естественное  оправдание антисемитизма
ортодоксальными марксистами из ЊѓЃ.
     ‚ытЯгивание  из менЯ признаниЯ участиЯ в  террористической деЯтельности
даже при  помощи сложных логических построений ни  к чему не привело: "“ вас
логика одна, а у менЯ другаЯ, поэтому в  террористы Я не гожусь"  -- отвечал
Я. Ђ он бубнил свою подсказку: "Ќо ведь надо боротьсЯ, надо боротьсЯ". Њне и
тогда было трудно решить, что доставлЯет большее отвращение -- наручники или
выслушивание  этого   собачьего  бреда.  Љ  тому  же  надо  было  парировать
конкретизированные элементы этого бреда здравым смыслом с тем же  успехом, с
каким  глухонемому  от рождениЯ объЯснЯть  разницу между кваканьем лЯгушки и
пением  соловьЯ. Џри этом все  времЯ в  процессе допроса надо  было  быть  в
большом напрЯжении,  чтобы не быть подловленным в каком-нибудь противоречии,
не создать  какую-нибудь трещину, щель  в  показаниЯх,  котораЯ  может  быть
расширена и истолкована как признание террора. ’рудно передать, каких усилий
это  стоило, и  часто по  возвращении в  камеру  менЯ трЯсло, как  в сильном
ознобе, было ощущение дрожи буквально в каждой клеточке тела.  ‚ своей жизни
Я  несколько  раз  переносил  тЯжелые инфекционные  заболеваниЯ с сильнейшим
лихорадочным  ознобом. Ќо ни  по  силе  ощущениЯ,  ни по  его  качественному
своеобразию мой  "следственный озноб" не может быть сравним с  лихорадочным.
ќто  была "трЯсучка" в полном смысле этого слова. Љак  патолог, представлЯю,
что  при  этом  сильнейшем  стрессе  происходило  в  эндокринной  и  нервной
системах, и сколько надо было мобилизовать физических и моральных сил, чтобы
справитьсЯ  с  этим суперстрессом. ‚  обывательском  жаргоне пребывание  под
арестом  часто  определЯетсЯ  словами  "сидел  в  тюрьме",   и  длительность
"сидениЯ"  считаетсЯ  мерилом  его воздействиЯ на  заключенного,  что нельзЯ
отрицать.  Ќо все же степень интенсивности его определЯетсЯ не только сроком
заключениЯ,  но  и  реагирующими системами организма и силой воздействиЯ  на
них. Њогу сослатьсЯ на свой короткий  опыт "сидениЯ"  в  ‹ефортовской тюрьме
спецрежима в качестве  подследственного по "делу  врачей". Џо возвращении  в
камеру после каждой из ночей такого "сидениЯ" Я вновь переживал и критически
осмысливал  все  детали следственной ночи, не  сдалсЯ  ли в  чем-нибудь,  не
сказал   ли   чего-нибудь,   что  может   быть   использовано   в   качестве
компрометирующего  факта против других  арестованных. ’ак  следственнаЯ ночь
переходила в режимный  день без минутки  сна. Џо-видимому, брешей, которых Я
опасалсЯ, в моих  показаниЯх не было, так как мой куратор мне несколько  раз
говорил: "‚от вы защищаете  ваших  друзей, а вам интересно будет узнать, что
они о  вас говорЯт,  когда  это будет вам  зачитано".  Џри  этом он  называл
какой-то  номер   статьи  уголовного   кодекса,  по   которой,  по-видимому,
обвинЯемого  надо  ознакомить с  показаниЯми  о  нем  сопроцессников. ‚есьма
вероЯтно,  что их показаниЯ  были компрометирующими,  если  судить по  одной
детали из показаний Њ. ‘. ‚овси, зачитанной мне следователем. „а и после, на
свободе, Њ. ‘. ‚овси и ‚. Ќ. ‚иноградов говорили мне, что они признавали все
свои  вымышленные преступлениЯ. Њ. ‘. ‚овси мне даже рассказал,  как от него
потребовали  признаниЯ в том,  что он был и немецким шпионом, что  при  этом
требовании он даже расплакалсЯ. Ћн им сказал: "—его  вы от менЯ хотите? ‚едь
Я признал, что Я был американским и английским  шпионом, неужели  этого  вам
мало?  Ќемцы расстрелЯли в „винске всю мою семью,  а  вы  требуете,  чтобы Я
признал,  что  был  их  шпионом?"  ‚  ответ  Я  получил  матерную  ругань  и
требование: "Џрофессор, г-но, нечего запиратьсЯ,  был и немецким шпионом". џ
подписал, что был  и немецким  шпионом" (рассказ  Њ. ‘. ‚овси  передаю почти
дословно).  Џримерно   те  же  требованиЯ  выполнил  безоговорочно   ‚.   Ќ.
‚иноградов. ’рагизм подобных признаний не только в личной ответственности за
вымышленные  преступлениЯ. ‚едь все преступлениЯ  совершались в организации,
они были коллективными (статьЯ  58,11),  следовательно,  надо  было выдавать
соучастников   преступлениЯ.   ‘  этого   момента  признавшийсЯ   становилсЯ
участником  следственного  процесса не в качестве обвинЯемого, а в  качестве
разоблачителЯ. € такими разоблачителЯми логикой признаниЯ стали Њ. ‘. ‚овси,
‚. Ќ. ‚иноградов и, может быть, другие обвинЯемые.
     ‘офиЯ …фимовна Љарпай, врач кремлевской  больницы, арестованнаЯ в  1950
году, волнуЯсь,  рассказала мне, при случайной встрече летом  1953 года,  об
очной ставке в тюрьме с  Њ. ‘.  ‚овси, ‚. Ќ. ‚иноградовым и ‚. X. ‚асиленко.
Ћни уличали ее в выполнении их "преступных" заданий при лечении больных. Ћна
категорически  отрицала  не  только  выполнение  этих  заданий,  но и  самое
получение их. Ќа  нее эта очнаЯ ставка произвела впечатление тЯжелого бреда.
Ќо  это  не  было  бредом: это было выколоченное  из  "обличителей"  задание
следственных органов  по "делу врачей". ђазумеетсЯ, очнаЯ ставка происходила
не в уютном кабинете, в котором происходЯт интимные деловые беседы на высшем
уровне, как это показывают на телевизионных экранах. ќта  ставка, как обычно
водитсЯ,  происходила под неусыпным наблюдением тюремщиков, строго  следЯщих
за  выполнением,  без  всЯких   нарушений,  разработанных  заданий,   данных
"расколовшимсЯ". Џрисутствие тюремщиков было реальным напоминанием им о том,
что их ждет при недостаточном "усердии".
     ’ак "расколовшиесЯ"  становЯтсЯ  свидетелЯми  обвинениЯ.  Њожно  ли  их
обвинЯть или резко  порицать? Џо выходе из  тюрьмы мое отношение к  ним было
именно  таким,  и  Я  не  знал, как  Я  себЯ  поведу при встрече  с  бывшими
сопроцессниками   --  "расколовшимисЯ".   Ќо  в   дальнейшем   Я  критически
пересмотрел свое отношение. џ понЯл, что вообще нельзЯ безотказно  требовать
от  людей  героизма.  Њожно  ли  требовать  от  всех  людей  одинаковой силы
сопротивлениЯ одному и  тому  же  чрезвычайному воздействию? „иапазон такого
сопротивлениЯ чрезвычайно широкий -- от полного  отсутствиЯ сопротивлениЯ до
адекватности    воздействию,    где    противодействие    равно    действию.
€ндивидуальность проЯвлЯетсЯ и  в избирательном  отношении  к  качественному
характеру воздействиЯ. Ћдин и тот же человек может вступить в единоборство с
танком и падать  в обморок при виде мыши или иглы шприца, нацеленной на него
длЯ производства инъекции.
     Ћдин мой близкий друг,  известный ученый, совершенно  откровенно сказал
мне, что если  бы он был арестован, то,  знаЯ себЯ, в течение получаса он бы
"скис" и  подписал  бы все, что ему предложат,  и сделал бы все, что от него
потребовали бы.
     ’аков был общий  страх  перед  пытками,  которым  подвергаютсЯ узники и
сведениЯ о которых проникали в массы в памЯтные 1937--1938 годы. Ѓыла полнаЯ
безнадежность в возможности устоЯть перед  ними и уверенность, что они  рано
или поздно закончатсЯ требуемым признанием. ‚. Ќ. ‚иноградов говорил, что он
сразу  решил  не  дожидатьсЯ  пыток  и  без  них  выполнЯть  все  требованиЯ
тюремщиков,  среди которых  было  и обвинение в  шпионаже  в пользу Ђнглии и
”ранции.
     Њы  преклонЯемсЯ перед мужеством  и с  благоговением относимсЯ к памЯти
тех, кто выдержал все гестаповские пытки и не пошел по пути предательства, и
со смешанным чувством жалости и презрениЯ относимсЯ к тем, кто не устоЯл. Ќо
борцы погибали за идею.  Ђ репрессированные? ‚о имЯ какой идеи погибать? —то
даст  народу  им  же  оплеваннаЯ  их  смерть?  Ќет  морального  стимула  длЯ
сопротивлениЯ  методам,  "строжайше  запрещенным  советскими  законами"  (из
правительственного сообщениЯ  об освобождении  медиков).  Ђ  в  то же  времЯ
маЯчит призрачнаЯ возможность избежать мучений, пыток и даже позорной смерти
путем признаниЯ всего того, что требуют от тебЯ тюремщики. Ќесчастные в этой
призрачной  надежде (никогда, впрочем, не  оправдывавшейсЯ,  как  показывает
опыт прошлых лет) скатываютсЯ на путь оговора  даже своих близких друзей,  а
иногда и родных. ‘ам  Њ. ‘. ‚овси дал должную характеристику  самому себе  в
период своего пребываниЯ узником ЊѓЃ.
     ‘пустЯ 6 лет после освобождениЯ, которые он провел в заслуженном почете
крупного  ученого,  замечательного  врача  и  сердечного  человека,  у  него
развилась саркома ноги, потребовавшаЯ ее ампутации  (он вскоре  после  этого
умер). џ навестил его на следующие (или вторые) сутки после операции. Ћн был
в  слегка возбужденном эйфорическом  состоЯнии и  сказал мне:  "ђазве  можно
сравнить  мое теперешнее  состоЯние  с  тем,  которое было  тогда? ’еперь  Я
потерЯл только ногу, но осталсЯ человеком, а там Я перестал быть человеком".
’ак  "та  система" лишала  ученых,  культурных  и вполне  добропорЯдочных  в
обычных  условиЯх  людей,  их  человеческих  качеств.  Љакую  же драму  надо
пережить, чтобы такое ужасное событие, как потерю ноги из-за злокачественной
опухоли (о перспективах Њ. ‘., конечно, знал), считать пустЯком по сравнению
с   фантасмагорией,  созданной   чудовищной  фантазией  организаторов  "дела
врачей"? Њожно ли  подходить с  непреклонным осуждением жертв системы, перед
жестокостью   которой  не  могли   устоЯть  и  закаленные  в  борьбе  старые
революционеры с опытом царских тюрем и каторги? Ѓыл все же моральный  стимул
и в сталинских застенках у узника сохранить свое достоинство человека. ’аким
моральным  стимулом   могло   быть   только   твердое,   бескомпромиссное  и
непоколебимое решение устоЯть перед наглым изуверством, не уступить  ему, не
идти  по  пути  признаниЯ  реальностью  чудовищной  фантазии  тюремщиков, не
предавать, т. е. не  оговаривать никого. Ќо, кроме мобилизации  нравственных
сил, длЯ этого нужна была и мобилизациЯ физических  сил, в  которых у многих
из арестованных пожилых людей, конечно, был недостаток. Ќад всем этим висело
давЯщее убеждение в том, что рано или поздно тюремщики при помощи всей своей
изощренной  системы "вырвут из горла", по рекомендации Њолотова,  нужное  им
признание,  так лучше  уж  сделать  его  рано,  не дожидаЯсь испытаниЯ  этой
системой.
     "‘ознавшиесЯ" не нуждаютсЯ в оправдании,  т. к.  оправдание -- антитеза
обвинению.  Ќадо их понЯть,  а следовательно -- простить, как  этого требует
известнаЯ французскаЯ поговорка.
     ЏересматриваЯ критически свое  поведение в тюрьме и во времЯ следствиЯ,
Я не знаю, смог ли бы Я устоЯть до конца при твердой воле не сдаватьсЯ и при
мобилизации своих физических возможностей длЯ этого. џ вспоминаю один эпизод
-- это было  в период,  когда  в ходе следствиЯ чувствовалась напрЯженность,
следователь предупреждал менЯ, что длЯ признаний остаетсЯ мало времени и что
если завтра Я их не сделаю, то он откажетсЯ продолжать следствие  и передаст
его в  другие, видимо, более жесткие  руки. џ был  уверен, что  в этом  было
предупреждение о еще более жестких методах допроса. Ќакануне предполагаемого
мной "днЯ пыток" из соседнего  кабинета доносились  вопли истЯзаемого, дикаЯ
ругань  тюремщика  и требование  сообщить,  какую  контрабанду  арестованный
перевозил.  ‚опли  несчастного   переходили   в   какие-то  хрюкающие  стоны
обессиленного  истЯзанием  человека.  Њожет быть, это была устрашающаЯ  менЯ
инсценировка? Љогда  менЯ на следующий  день привели на допрос, менЯ трЯсло,
как в тЯжелой лихорадке, от ожиданиЯ пыток и от чудовищного напрЯжениЯ воли,
чтобы  выдержать их.  ‘ледователь заметил  мое  состоЯние и  даже  участливо
предложил  вызвать  врача,  от  чего  Я отказалсЯ. џ  ему сказал:  "‚едь  вы
собираетесь  применить  пытки,  зачем  же  тут  врач?"  Ќа  это  последовала
ироническаЯ реплика: "„умаете, что на дыбе вздернут?", дав понЯть, что пытки
менЯ сегоднЯ  не  ожидают.  Ќервы иногда  не выдерживали  и  (что скрывать!)
разрЯдкой бывали короткие слезы,  но решимость выстоЯть не покидала никогда.
џ часто слышал  упреки  следователЯ:  "—то за  показаниЯ вы  даете? ‚ы точно
бросаете  кости на  собачью сковородку".  ќто  была образнаЯ, но  совершенно
точнаЯ оценка тех материалов  из обычной  прозекторской практики, которые  Я
ему   давал   и    которые   он    мог   получить    на   любой   больничной
клинико-анатомической  конференции.  ‘тавЯ мне  в  пример  поведение  других
"сопроцессников", которые,  может быть, и  спасут  себе  жизнь,  он  в  виде
тЯжелого упрека мне  говорил: "‚ас ведь на открытый судебный процесс вывести
нельзЯ". џ понЯл из этого упрека, что будет открытый  суд над "преступниками
в  белых  халатах",  в котором  они  будут  сознаватьсЯ  и  каЯтьсЯ в  своих
чудовищных  преступлениЯх,  как  и  многие  несчастные  предыдущих  судебных
процессов,   осужденные,   несмотрЯ   на   это,  на   смерть   и   посмертно
реабилитированные.  Ќа  такое  покаЯние  с моей  стороны  мои  тюремщики  не
рассчитывали.  ќтот упрек Я тогда рассматривал как критерий своего поведениЯ
во времЯ допросов и сейчас, как и тогда, считал его одобрением в свой адрес.
‡начит, Я не  изменил своему твердому решению, принЯтому с полной и активной
поддержки  моей незабвенной,  мужественной  и  нежной ‘офьи џковлевны  -- не
уступать насилию перед  требованием ложных показаний. Ќа менЯ не действовали
различные следовательские приемы, кроме уже описанных, вроде ругани по моему
адресу:  "“, вражина, и как только можно было терпеть такую вражину" и др. џ
выслушивал  это равнодушно. ђавнодушно Я  относилсЯ и к попыткам следователЯ
воздействовать  на  мое  самолюбие, когда  он  отказывал мне  в уважении. Ћн
говорил: "‚ас даже уважать нельзЯ. Ѓывают арестованные -- открытые враги, не
скрывающие этого даже здесь. €х уважаешь, хотЯ они и закоренелые враги. Ђ вы
хитростью  стараетесь  скрыть  это".  Ќо  такие "удары" по  моему  самолюбию
вызывали  только  внутренний смех. џ,  вообще, всегда  очень  ценил уважение
достойных людей, был очень чуток к нему и очень хотел и в тюрьме сохранить и
его, и  собственное уважение  к себе.  џ не раз  в  своей  одиночной  камере
цитировал (про  себЯ, конечно) ђылеевские слова из  четверостишиЯ -- "’юрьма
мне  в  честь,  не в  укоризну...",  выцарапанные  им на  оловЯнной миске  в
каземате   Џетропавловской    крепости.   Њежду   прочим,   в   отличие   от
Џетропавловского каземата, в ‹ефортовском это не удалось бы. Љогда Я однажды
пыталсЯ выцарапать  на  куске мыла  какое-то  слово  (оно  должно  было  мне
напомнить  контрвозражение следователю  по  предыдущему допросу), немедленно
открылась дверь камеры и  вошедший надзиратель  потребовал  дать  ему  мыло.
Џришлось при выполнении его требованиЯ затереть пальцем выцарапанное слово.
     Џойти на  подлость, чтобы приобрести  уважение тюремщика и  поступитьсЯ
собственным  уважением к  себе  --  высоко же  ценил тюремщик свое уважение!
Ќекоторыми  неожиданными  вопросами  он  хотел,  по-видимому,  застать  менЯ
врасплох. Ћдним из таких вопросов был следующий: "Џочему вы сказали ’опчану:
можешь спать  спокойно?" џ вспомнил ситуацию и повод,  по которому это  было
сказано  по  телефону.  “  нас  с  ’опчаном  был  общий  товарищ,  известный
бактериолог профессор ‘инай. “ него была почечнокаменнаЯ болезнь, которой он
много лет страдал. ‡имой или весной (точно  не помню) 1951 или 1952 года его
доставила скораЯ помощь <i>в</i> урологическую клинику, которой заведовал профессор
Ђ. Ѓ. ’опчан, в тЯжелом состоЯнии вследствие  закупорки  обоих мочеточников.
Њоча не  отходила несколько суток, никакими  средствами  этого  добитьсЯ  не
удалось,  наступили симптомы уремии  (мочевого  отравлениЯ), и  единственную
надежду на спасение давала срочнаЯ  операциЯ -- выведение обоих мочеточников
наружу  в поЯсничной области. ќту операцию проделал ’опчан, но она оказалась
уже запоздалой и безрезультатной. ‘инай скончалсЯ. џ сам производил вскрытие
трупа  ‘инаЯ и  убедилсЯ в безнадежности  его  состоЯниЯ  при  поступлении в
клинику.  Ћбе  почечных  лоханки были  буквально  забиты большим количеством
камней, точно крупным гравием, в почках самих  -- резкие изменениЯ, операциЯ
уже не была  в состоЯнии восстановить их функцию или заменить  ее каким-либо
другим  путем  (искусственнаЯ  почка, так  называемый  гемодиализ, пересадка
почки), ввиду отсутствиЯ в то времЯ  на вооружении  медицины соответствующих
медикаментов и методов. “  менЯ  до сих  пор в моем личном  архиве  хранЯтсЯ
фотографии  почек ‘инаЯ,  которые  Я  сделал  ввиду эксквизитного  характера
поражений.
     ’опчан очень переживал смерть ‘инаЯ. Ћн вообще был человеком нервным, с
большой  медицинской  совестью,  а здесь  еще  смерть  больного,  если  и не
близкого друга,  то  хорошего знакомого и  уважаемого ученого. Ћн  тщательно
анализировал  свои  хирургические  мероприЯтиЯ,  сопоставлЯл  их  с  данными
вскрытиЯ длЯ решениЯ  вопроса  --  все ли он  сделал,  что диктовал ему долг
врача и опыт хирурга. Њногим хирургам с  большой врачебной совестью известны
эти  переживаниЯ,  и  ’опчан  несколько раз обращалсЯ ко  мне, спрашиваЯ мое
мнение  длЯ  разрешениЯ  мучившего  его  вопроса.  ‘о всей объективностью (Я
никогда  не  скрывал от  хирурга  его  ошибок, если они были)  Я должен  был
отметить  правильность  действий  ’опчана, полную  показанность их в  данном
случае,  и невозможность спасти  больного, фатально  обреченного  тЯжестью и
необратимостью поражениЯ. ’опчан все же  так  был  взволнован смертью ‘инаЯ,
что вечером позвонил по телефону мне домой, чтобы еще  раз поделитьсЯ своими
переживаниЯми по поводу  того, что ему не удалось  спасти жизнь ‘инаю. џ еще
раз разъЯснил ему  сущность патологии почек, установленную при вскрытии, дал
ему  свою оценку выполненным им хирургическим мероприЯтиЯм  и  закончил этот
разговор словами: "’ы сделал все возможное, твоЯ совесть  как хирурга чиста;
можешь спать спокойно". џ выполнил свой долг арбитра врачебной деЯтельности,
к  которому  нередко  прибегали  окружавшие  менЯ  клиницисты.  џ  рассказал
следователю  все, что здесь написал, но он осталсЯ при своем подозрении, оно
его устраивало.  Ћн бубнил свое: "Џочему вы сказали ’опчану -- можешь  спать
спокойно? ‡десь тоже было убийство?" ’огда Я привел  ему следующий аргумент:
"Ќо ведь ‘инай еврей", на что он ответил:  "—то с того,  что еврей: иногда и
евреЯ надо убить!" †елезнаЯ логика!
     ‘реди стереотипных разговоров на террористические темы вдруг вопрос: "Ћ
чем  вы разговаривали на новоселье  у ….  ѓ.?"  ‚от  тут Я действительно был
ошарашен  не  только  существом  вопроса,  информированностью  ЊѓЃ  об  этом
новоселье, но и включением ….  ѓ.  в "шайку"  политических  преступников,  в
организацию "убийц в белых халатах". …. ѓ. в  ту пору было около 60 лет, это
была  уже старушка,  недавно  перенесшаЯ  инсульт, всЯ  жизнь  которой  была
заполнена  бытовыми и другими прозаическими жизненными заботами, в  основном
свЯзанными  с  ее двумЯ  внучками-подростками.  Ћна  была  патологоанатомом,
вторым профессором кафедры 1-го Њосковского медицинского института (кафедрой
заведовал  академик  Ђ.  €.  Ђбрикосов)   и  одновременно  была  прозектором
Ѓасманной  больницы.  ќта  больница  была  базой  длЯ  некоторых клинических
кафедр, в том числе базой кафедр профессоров Њ. ‘. ‚овси и ‹. €. „унаевского
(известного уролога). Џосле Ћтечественной войны она не вернулась на кафедру,
ее оттуда вытеснили другие, молодые  патологоанатомы.  Ћна оставалась только
прозектором   Ѓасманной   больницы,    где   пользовалась   профессиональным
авторитетом, и смогла установить личные  свЯзи с рЯдом сотрудников больницы,
в том числе с Њ. ‘. ‚овси и ‹. €. „унаевским, особенно с первым. •арактер ….
ѓ.  оставлЯл  желать  лучшего.  Ћна  была  завистливым и  недоброжелательным
человеком,  и мне  лично  в  моей  молодости  доставила  одну  очень крупную
неприЯтность, движущими силами которой  были только отмеченные выше черты ее
характера. Ќа кафедре Њедицинского института она была в центре многих склок.
„ополнительной  чертой  ее  характера  была  нечистоплотность   в   денежных
вопросах, жертвой которой в больших размерах стал в 1952 году и Њ. ‘. ‚овси.
Ѓыли у ….  ѓ. и более мелкие проЯвлениЯ денежной нечистоплотности, о которых
уже после ее смерти рассказывали сотрудники прозектуры Ѓасманной больницы.
     “  менЯ лично  никакой, ни  профессиональной,  ни  тем  более душевной,
близости с …. ѓ. не было. џ не забыл ее  поступка в отношении менЯ (это было
в 1929  году), но  злопамЯтность --  не  выдающаЯсЯ  черта  моего характера.
Џоэтому,  когда  ….  ѓ.  обратилась  ко мне с просьбой помочь  ей вступить в
жилищный кооператив "Њедик", Я, по мере моих  возможностей, помог ей в этом.
Ћна получила квартиру в том же подъезде, что и Я.
     ‡имой  1951  года  (или  весной  1952  --  не помню с  точностью) …. ѓ.
устроила  нечто вроде новосельЯ, на которое  пригласила  менЯ, Њ. ‘. ‚овси с
женой, „унаевского -- тоже ее сослуживца (помогшего ей вступить в кооператив
(Ђ.  €. Љаштана она почему-то не пригласила). Њы  все принЯли приглашение ….
ѓ. только из любезности,  из нежеланиЯ обидеть ее отказом, так  как близкими
друзьЯми  ее не  были, и самое приглашение вызвало  у  нас удивление, но  не
подозрение. ’огда мы  были  еще далеки от  мыслей о подлинных задачах  этого
приглашениЯ. Љроме  нас была ее приЯтельница рентгенолог Ѓасманной  больницы
….  ќ.  Ђбарбанель. “частники  этого "сборища",  кроме  Ђбарбанель,  были  в
дальнейшем арестованы.
     ќто новоселье не оставило сколько-нибудь заметного следа в моей памЯти,
Я  отнессЯ  к  нему  без  всЯкого интереса,  как  к  долгу вежливости;  была
обыкновеннаЯ скука. ’ем  более  менЯ поразил  интерес  следователЯ  к  этому
событию, которое в  его  словах вырастало в событие политического  значениЯ.
•отЯ  уже  можно было привыкнуть к любым нелепостЯм в  исполнении ЊѓЃ,  но Я
никак не мог ассоциировать образ …. ѓ. -- ее общий облик, круг ее интересов,
ни  в малейшей степени не включающий проблемы общественного  и политического
порЯдка, с ее участием  в политической, да еще террористической организации.
Ќаписав эти строки, Я подумал, а почему ему соответствовал образ профессоров
‚овси,  ‚иноградова,  ѓринштейна,   ”ельдмана   и  других   арестованных,  в
большинстве --  пожилых  интеллигентных людей? Ќо  все  же тут  был какой-то
резкий  контраст с этой  беспомощной старухой (такой Я ее себе представлЯл),
да  и  упоминание  ее  фамилии казалось  каким-то  нелепым  вторжением своей
неожиданностью в круг этих  уже арестованных людей. џ был  поражен и выразил
это следователю в ответ  на его вопрос следующими  словами: "Љакое отношение
эта несчастнаЯ  больнаЯ старушка,  занЯтаЯ только заботами о своих  внучках,
могла  иметь  к  любой  политической  организации?"  ‚   ответ  он  зарычал:
"ЌесчастнаЯ  больнаЯ старушка? ќта сволочь сдохнет тут у нас. ‚ы  еще, может
быть,  выживете,  вы  здоровый мужчина, а  она сдохнет здесь!" Љазалось  бы,
можно было ко всему привыкнуть, но тут Я был потрЯсен еще раз переходЯщей за
все грани нелепости ролью …. ѓ. как политической  деЯтельницы.  Ќа повторный
вопрос  о разговорах  на "сборище" у ….  ѓ. Я никак  не мог вспомнить, о чем
говорили  на этой  скучнейшей ассамблее.  џ  сказал,  что пили  за  здоровье
хозЯйки,  одобрЯли  ее  квартиру,  говорили  ей  обычные  длЯ  таких случаев
банальные  комплименты.   џ  не  мог  вспомнить   каких-либо  разговоров  на
политические темы, вероЯтно, их не было. ‚ ответ на это следователь  сказал,
что им  и  без  менЯ  известно,  за  чье  здоровье пили,  какие  комплименты
говорили. „альнейшего развитиЯ в допросах эта тема не получила.
     џ  был  уверен,  что  ….  ѓ.  арестована,  и  по  возвращении домой  из
заключениЯ  одним  из  первых вопросов, заданных  жене, был  вопрос  о  том,
вернулась ли …. ѓ. из тюрьмы. †ена даже вначале и не понЯла моего вопроса, а
понЯв, о каком возвращении идет речь, ответила, что …. ѓ. никакому аресту не
подвергалась и находитсЯ дома. џ опЯть был удивлен, так как она не только не
"сдохла"   в  тюрьме,  согласно  предсказаниЯм  следователЯ,  но  все  времЯ
благополучно жила у себЯ дома. џ  отказывалсЯ интерпретировать этот факт, но
Њ. ‘.  ‚овси и ‚ера  ‹ьвовна ‚овси  давали ему определенную интерпретацию, в
которой роль ….  ѓ.  была не очень благовидной. Ћни уверЯли, что организациЯ
"новосельЯ" была продиктована свыше и что не случайно были приглашены только
те  "гости" (кроме  Ђбарбанель), которые вскоре  были арестованы.  ‚ообще, в
практике  ЊѓЃ была  организациЯ  домашних  праздников,  как один из  методов
"уловлениЯ душ", но  имел ли "праздник" у  …. ѓ. такое назначение  с  полной
убедительностью  ответить могла бы только она сама. Ќо Я вспомнил застолье у
"углЯ", о  желательности моего участиЯ  в нем, высказанном  полковником  при
вербовке менЯ в стукачи.
     ‘реди  заданных  мне  невзначай  вопросов  был  и  такой:   "‚ы  знаете
профессора  Њошковского, что вы  о нем  скажете?" џ ответил: "ќто -- крупный
ученый  с мировой известностью, глубоко преданный своему делу и  безупречной
порЯдочности  советский человек".  ‚  ответ  Я  получил:  "—то-о?  ‘оветский
человек? „а он б-дь еще большаЯ, чем вы". €з этого Я понЯл, что Я -- единица
измерениЯ,  метрический  эталон б-ди, а  Њошковский по этому эталону  больше
одной единицы б-ди. Џо возвращении из заключениЯ Я был  более обрадован, чем
удивлен,  застав "б-дь, большую чем Я<i>",</i> в полном здравии и невредимости, как
и "буржуазного  еврейского националиста" ’опчана. ‹ибо до них еще очередь не
дошла,   либо  все  эпитеты  были  "ужимками"  следственного  процесса   длЯ
дезориентации подследственного.
     ‚ообще  же  Я  не  мог  должным образом  оценить  глубокий  смысл  рЯда
задаваемых  мне   вопросов,  как,  например,  следующего:  "‘колько  раз  вы
приезжали на дачу  летом 1952 года?" ‚ это лето мы у себЯ на даче не жили, и
всей семьей провели  большую часть лета в Џрибалтике,  в  ЏЯрну.  Џоэтому на
дачу Я  приезжал только по каким-то хозЯйственным делам, на несколько часов.
—ислу этих поездок  Я не  придавал такого значениЯ, как мой  куратор,  и  не
считал  их. Ќо,  напрЯгши памЯть о цели поездки, насчитал их две, но был тут
же уличен следователем в обмане: не две, а три. џ настаивал на своем, потому
что никак не мог вспомнить цель  третьей поездки, а следователь настаивал на
своем: не две, а три. ЏререканиЯ по этому вопросу, значениЯ которого Я никак
не мог понЯть, продолжались долго. Ќаконец,  Я вспомнил, что, действительно,
была третьЯ поездка в самом конце лета, во времЯ которой Я навестил семью Њ.
‘. ‚овси, жившую на снимаемой ею даче у …. ѓ. Џо-видимому, это и  определЯло
важность  третьей  поездки  длЯ  следствиЯ. Љонечно,  если бы Я наперед  мог
предвидеть  значение  длЯ  следствиЯ  таких важных событий в моей преступной
биографии, как  число поездок  на дачу, Я, идЯ навстречу будущему следствию,
тщательно регистрировал бы эти событиЯ. Ќо  по недостатку  предвидениЯ Я это
не  делал, поэтому на многие  вопросы не мог ответить при полном  напрЯжении
памЯти, что расценивалось как запирательство.
     џ  долгое  времЯ терЯлсЯ в  догадках  о  том, каким путем  ЊѓЃ получало
информацию  о числе  моих  поездок на дачу летом 1952 года, и почему они  их
интересовали. ЌепрерывнаЯ слежка за мной за год до  ареста (или еще  раньше)
--  казалась  маловероЯтной.  € лишь  недавно, и то  по подсказке,  Я  понЯл
интерес ЊѓЃ к этим  поездкам, и особенно -- к третьей, и источник информации
о них. ‚едь моЯ дача находилась непосредственно против дачи …. ѓ., которую в
то лето  снимала  семьЯ  ‚овси.  Ћтсюда Ясен  и источник  информации о  моих
поездках  без  необходимости  непрерывной  слежки.  “крепились  и  приобрели
характер  уверенности подозрениЯ об истинной  подоплеке "новосельЯ" у  …. ѓ.
‚есьма вероЯтно, что угрожающаЯ перспектива в ее  адрес "сдохнуть" в  тюрьме
была  формулой,  маскирующей  ее  подлинную  роль. ‚прочем,  в свете  судьбы
многочисленных  сотрудников  этой организации,  которые  уничтожались  после
выполнениЯ ими грЯзных,  особенно кровавых,  поручений, угроза в адрес …. ѓ.
могла оказатьсЯ не только  маской. ‚ свЯзи с убеждениЯми Њ. ‘. и ‚. ‹. ‚овси
о неблаговидной роли …. ѓ.  в "деле врачей" Я возвращаюсь к  одному эпизоду,
бывшему в течение многих лет загадкой длЯ менЯ. Џрошли десЯтилетиЯ, и вдруг,
как вспышкой, озарило менЯ существо одного  странного эпизода, свЯзанного  с
ней,  смысла   которого  Я   не   понимал  на   протЯжении   десЯтилетий.  ‚
профессиональной  памЯти патологоанатома Я  возвращалсЯ к нему неоднократно,
как почти к каждому наблюдению из моей практики, природа которого оставалась
длЯ менЯ не раскрытой до конца.
     џ   безошибочно   устанавливаю  времЯ   этого   эпизода  по  совершенно
достоверному хронологическому сопоставлению с другими памЯтными событиЯми.
     ќто было осенью 1952 года, т. е. незадолго до памЯтного "дела врачей" и
в  период его подготовки в  недрах ЉѓЃ. Ћднажды мне позвонила по телефону ….
ѓ. с просьбой проконсультировать с ней непонЯтный ей медицинский случай.
     ‚ среде  патологоанатомов взаимные  консультации по сложным наблюдениЯм
вообще ЯвлЯлись, да и до сих пор  ЯвлЯютсЯ,  обычными, и к просьбе ….  ѓ.  Я
отнессЯ, в общем, как к нормальной.
     …. ѓ. рассказала  мне о произведенном  ею на днЯх вскрытии,  оставившем
загадочной  болезнь,  приведшую  к  смерти.  ђечь  шла  о  молодой  женщине,
находившейсЯ  на  излечении  в  гинекологическом отделении  6-й  Њоск.  гор.
(Ѓасманной)  больницы. Ќа  фоне вполне благополучного состоЯниЯ у нее  вдруг
возник  понос  и ЯвлениЯ  общей тЯжелой интоксикации, и в течение суток  она
погибла. Џричины поноса и интоксикации остались  длЯ врачей загадочными, все
бактериологические  исследованиЯ  (дизентериЯ  и др.)  были  отрицательными.
Џатологоанатомическое вскрытие также оставило, как сказала …. ѓ., совершенно
неЯсной природу болезни, вызвавшей быстрый смертельный исход,  и она  пришла
выслушать мои соображениЯ по этому  вопросу.  Ћписываемую  ею  клиническую и
патологоанатомическую  картину Я  признал  совершенно типичной  длЯ  острого
отравлениЯ  мышьЯком;  она в  деталЯх  описана  в  руководствах по  судебной
медицине. џ  решил, что ей не пришла в голову возможность острого отравлениЯ
мышьЯком больной, находившейсЯ в больнице  на излечении, и поэтому она