го лабораторией патоморфологии и о  выплате зарплаты за весь период
ареста.
     ‚ то же утро Я поехал в институт. Џо приезде в институт Я был несколько
удивлен  равнодушием,  с  которым взирали на  менЯ  встречавшиесЯ по пути  в
лабораторию сотрудники института, даже те из них,  которые всегда были очень
и активно приветливы.  Џричину этого мне раскрыл ‘. €. „иденко. ЋказываетсЯ,
рано  утром, еще до  начала  занЯтий, в  районный комитет  ЉЏ‘‘ была вызвана
секретарь  партийной  организации  института Ђ. …. ’ебЯкина,  которую райком
информирован, что Я  вернулсЯ из заключениЯ и чтобы она инструктировала всех
членов  партии,  а через них  -- весь коллектив,  чтобы  при встрече со мной
сотрудники   проЯвлЯли  полное   равнодушие,   как   будто   Я   прибыл   из
кратковременной командировки, чтобы не  было никаких объЯтий и слез. ‡адание
было строго выполнено и находилось в резком контрасте с предупредительностью
и подчеркнутым вниманием, которым сопровождалось мое освобождение на ‹убЯнке
и со стороны сотрудников Њ‚„ после него. ’акое  задание отображало известную
растерЯнность  райкома перед неожиданным  событием, незнанием,  как на  него
реагировать, и райком решил, по-видимому, следовать  французскому правилу: в
сомнении  --  воздержись! „а и  трудно  было перестроить  сознание райкома и
коммунистов  института,  еще  буквально  вчера  клеймивших  изверга   самыми
ужасными   эпитетами,  а   сегоднЯ   приветливо   его   встретить.  ќто   не
соответствовало  тем истинным  чувствам этих коммунистов, которые вызвало  у
них происшедшее за ночь и заставшее их врасплох событие.
     ‘.  €.  „иденко,  которому  Я  сообщил по  телефону о своем  приезде  в
институт, просил менЯ ждать  его приглашениЯ, так  как хотел встретить  менЯ
наедине,  в отсутствие  кого-либо из  посторонних. Ћн  не хотел,  чтобы были
свидетели нашей  встречи, чтобы она была свободной от инструктажа райкома. џ
понЯл это  и по  его  словам, и по характеру встречи  с ним -- с объЯтиЯми и
слезами.  Ћн рассказал мне, что  буквально накануне, в  пЯтницу,  состоЯлось
заседание партийного бюро,  рассматривавшего персональное дело коммуниста ‘.
€.  „иденко  по  обвинению его  в  поддержке,  оказывавшейсЯ  им  в  течение
длительного  времени  врагу народа.  ‡аседание было  длительным,  обсуждение
осталось  незаконченным, и продолжение  его было перенесено  на понедельник,
когда и должно было быть вынесено  решение (вероЯтно, заранее подготовленное
и ничего хорошего не сулившее ‘. €.  „иденко). Ќа следующий день, в субботу,
сам "враг народа" ЯвилсЯ в институт с документом о полной реабилитации. Ѓыло
от  чего  партийному  руководству  института  впасть  в  шоковое  состоЯние,
подобное тому, которое, как пишет  —ехов, должен испытывать спущенный курок,
давший осечку. ќто состоЯние испытывали многие  любители сильных  ощущений и
человеческой свежатины, которой досыта кормила  таких  любителей  людоедскаЯ
сталинскаЯ эпоха. „очь  рассказывала,  как  утром,  после  начала  работы, в
поликлинику,  где  она работала в  ’оропце, ворвалась  разъЯреннаЯ секретарь
партийной  организации,   врач,  с  возмущенным  криком:  "‚ы  слышали,   их
освободили; это гнуснаЯ провокациЯ, это  так им (?!) не пройдет". ‘овершенно
очевидно, что всЯ подготовка к ликвидации "дела врачей" проходила в глубокой
тайне   в   недрах   Њинистерства   внутренних   дел,   принЯвшего   функции
ликвидированного Њинистерства государственной безопасности. „аже надзиратель
‹ефортовской тюрьмы, провожавший менЯ злобно-укорЯющим напутствием: "•орошей
жизни  захотели!"  и рекомендовавший  взЯть с собой из камеры  все  продукты
("’ам все пригодитсЯ!"), не знал, куда он менЯ  провожает. Ѓольше того, даже
дежурный  в  ‹убЯнке,  куда менЯ  доставили  из ‹ефортовской  тюрьмы,  перед
подъемом наверх по вызову не знал, зачем  менЯ  вызывают, иначе бы наврЯд ли
рекомендовал  воспользоватьсЯ  туалетом перед предстоЯщим,  по  его  мнению,
длительным допросом.
     ‘уммируЯ реакцию  "народа"  на неожиданное прекращение  "дела  врачей",
надо сказать, что далеко не у  всех  оно вызвало  вздох  облегчениЯ. Њногим,
жаждавшим  крови   "извергов  рода  человеческого",  наступившие  пасхальные
праздники  были  испорчены.  €  надо  же  было,  чтобы  непосредственно   за
освобождением "извергов", происшедшим в ночь на субботу, пришел  первый день
пасхи  --  •ристово  ‚оскресенье!  „лЯ  очень  многих,  и  не   только   длЯ
освобожденных  и близких им людей, это был в подлинном смысле слова  светлый
праздник, и они так символически  и  воспринЯли его. „лЯ немногих же  он был
омрачен неожиданной осечкой спущенного курка.
     Ѓыли некоторые предвестники предстоЯщих событий, но  они не  могли быть
понЯты  теми, к  кому  были  направлены,  и  интерпретированы  ими  в  такую
сверхоптимистическую  сторону.  ‚сЯ  многолетнЯЯ  предысториЯ не  давала длЯ
этого никакой основы. ’аким предвестником был неожиданный звонок по телефону
моей  жене  за  несколько  дней  до   освобождениЯ.  Њужской  голос  любезно
поздоровалсЯ  с ней. осведомилсЯ о ее здоровье,  предварительно сообщив, что
говорЯт  из  Њинистерства  госбезопасности. ѓоворивший поинтересовалсЯ также
здоровьем  и  общим  состоЯнием  членов  семьи,  ссылаЯсь  на  то, что  этим
интересуетсЯ џков  ‹ьвович и что он  беспокоитсЯ о  семье.  †ена дала вполне
успокаивающие ответы, даже просила  мне  передать, что у нее имеетсЯ работа,
что она получила заказы на рефераты иностранных научных статей и на переводы
(жена  --  физиолог,  доктор  наук)  и   что  это  дает  ей  заработок.  Ћна
осведомилась,  разумеетсЯ, о  моем состоЯнии и получила вполне  утешительный
ответ  ("џков  ‹ьвович здоров,  хорошо себЯ чувствует"). †ена  спросила,  не
нужно ли передать  мне демисезонное пальто (была весна, а ушел  Я в зимнем),
на что собеседник ответил, что в этом нет никакой необходимости. ќтот звонок
и этот разговор (кто был собеседником -- не знаю до сих пор) несомненно были
проЯвлением той же предупредительности, с которой был обставлен весь процесс
освобождениЯ, но жена понЯла  его по-своему. „о  ее  сознаниЯ  даже не дошел
смысл ответа ее собеседника на предложение передать мне демисезонное пальто,
в  котором,  по  его словам, нет  нужды. Џри некотором  оптимизме можно было
расценить  этот  ответ как  благоприЯтный  симптом, как сигнал о предстоЯщем
возвращении,  но  почвы  длЯ оптимизма  в  советской  действительности  того
времени не было. €сходЯ из печального опыта прошлых лет, когда бывали случаи
подобных звонков в  награду  или в поощрение узнику за его  покладистость во
времЯ следствиЯ и за признание  вины, жена решила, что  разговор идет в моем
присутствии и что это -- тоже  мне награда от  следователЯ за облегчение ему
его цели -- добитьсЯ признаниЯ несуществующей вины. Џо-видимому, в "органах"
хотели  иметь  информацию  о  состоЯнии,  в  котором  Я  застану  семью,  из
первоисточника, подобно  тому, как визит врача-невропатолога ко мне в камеру
имел заданием выЯснение состоЯниЯ, в  котором  Я Явлюсь  в  ближайшие дни  к
семье.
     ‚о  времЯ моего  пребываниЯ  в  институте  мне  позвонил  в  кабинет из
вестибюлЯ вахтер, сообщивший, что менЯ спрашивает какой-то  военный,  ждущий
менЯ в вестибюле.  ЊенЯ это уже  не  испугало --  вот какой  психологический
сдвиг  произошел в  сознании  за короткое времЯ! џ просил вахтера  проводить
военного  ко мне в кабинет. Ћн оказалсЯ полковником госбезопасности, который
привез все материалы, изъЯтые  у менЯ  из  кабинета при обыске в  нем  после
моего  ареста.  Ћн  застал  менЯ за  микроскопом, и,  по-видимому,  на  него
произвело  впечатление  столь  быстрое, за несколько  часов,  перевоплощение
заключенного в ученого, сидЯщего за своим  рабочим столом. џ слышал, как он,
информируЯ по телефону генерала о вручении мне изъЯтых  материалов, говорил,
что застал менЯ за работой в институте, не скрываЯ своего удивлениЯ и даже с
оттенком  восхищениЯ. џ был рад, что, по вине ‘. €. „иденко, Я  случайно мог
продемонстрировать высшим сотрудникам органов госбезопасности, что они имели
дело с учеными,  преданность науки  которых не могли сломить даже наручники.
Ќо это не была  демонстрациЯ -- Я действительно не мог  лишитьсЯ наслаждениЯ
--  поисследовать  в   микроскопе   несколько   гистологических  препаратов,
изготовленных после моего  ареста и очень менЯ  интересовавших,  и полковник
застал менЯ за работой. ‘есть снова за микроскоп -- ведь это  осуществленнаЯ
мечта лефортовского узника!
     Ќе  у  одного менЯ тюрьма и  все  произошедшее в ней  не  отбило  жажду
возвращениЯ к своей обычной деЯтельности. Њ. ‘. ‚овси в первый же день после
освобождениЯ нельзЯ  было удержать, несмотрЯ на естественную общую слабость,
от чтениЯ лекции слушателЯм €нститута усовершенствованиЯ врачей.
     Њое общение с сотрудниками госбезопасности  никак не могло прекратитьсЯ
и остановитьсЯ на полковнике. Ћни не оставлЯли менЯ своими  заботами и своим
вниманием.  ‚скоре после моего возвращениЯ домой из института был телефонный
звонок из этой организации, осведомлЯвшийсЯ о том, дома ли Я, так как ко мне
должен  приехать сотрудник.  ‚се же -- как  изменилась  обстановка, если длЯ
того,  чтобы  узнать о  том,  дома  ли Я  и  смогу  ли  принЯть  сотрудника,
осведомлЯлись   по  телефону.  ’олько   два   месЯца   тому  назад   о  моем
местонахождении   информацию  получали  через  тех  же  сотрудников,  а  длЯ
посещениЯ ими менЯ совсем не требовалось моего согласиЯ! ‚ данном случае оно
было дано без  колебаний и опасений,  хотЯ цель визита мне не была известна.
‘отрудником  оказалсЯ приЯтный по внешности  и любезный по обращению молодой
лейтенант, который привез в мешке все  документальные материалы, изъЯтые при
обыске дома. €х было много, и Я предложил лейтенанту освободить от них мешок
прЯмо на  пол  в  моем кабинете,  чтобы  мне  легче было  потом разобрать  и
рассортировать  их  по содержанию,  что  он  и сделал. ЋбразовалсЯ небольшой
холмик.  ‡ахваченный  текущими волнующими  событиЯми,  Я,  однако,  не  стал
разбирать этот  бумажный  холмик, а  распихал его по Ящикам в книжном шкафу,
письменном  столе.  Љо многим  частЯм  этого ликвидированного  холмика Я  не
прикасалсЯ в течение длительного  времени, и много  лет спустЯ, разбираЯ их,
находил  много интересных  и забытых  материалов.  ‘ лейтенантом  у менЯ был
короткий и взаимно приветливый разговор, в котором проЯвлЯлось  его уважение
молодого  человека  к пожилому профессору и ученому (эту  репутацию, как мне
было известно  по ходу следствиЯ,  Я  имел  в  ЊѓЃ).  ‚ процессе  беседы  Я,
упоминаЯ о моем следователе, сказал, что сейчас, вспоминаЯ все,  что  Я  ему
говорил,  он  должен жалеть, что  не верил  мне.  Ќа  это лейтенант  ответил
неожиданной  и полной  какого-то смысла фразой, что если бы он верил мне, то
не был бы сейчас  в  том  положении, в  каком он находитсЯ, и  предложил мне
встретитьсЯ  с  ним,   если  Я  этого  хочу.  ђазумеетсЯ,  никакого  желаниЯ
встретитьсЯ с ним у менЯ не было, и Я ответил быстрым и решительным отказом.
џ не  стал проЯвлЯть интереса к тому положению, в каком он  находитсЯ, но из
слов  лейтенанта понЯл,  что оно не  из авантажных и что мы с ним поменЯлись
если  не  местами, то эмоциЯми и настроениЯми.  ‚ общем, Я был действительно
тронут вниманием органов Њ‚„ непосредственно после освобождениЯ.
     Ћстаток первого днЯ был  заполнен  мелкими бытовыми деталЯми возврата в
обычную жизнь, в том числе -- и данью медицине. Ќа звонок жены в поликлинику
научных работников,  из  обслуживаниЯ которой Я и моЯ семьЯ были исключены с
момента ареста, с просьбой прислать врача,  в котором Я, по ее оценке  моего
состоЯниЯ, нуждаюсь, врач  был прислан немедленно. Ћн нашел резкое повышение
кровЯного давлениЯ (высокую  гипертонию)  и признаки  исхуданиЯ, хотЯ потерЯ
четырнадцати  килограммов,  как  выЯснилось при  взвешивании,  оставила  еще
достаточный длЯ  жизни живой вес. Џрописан был постельный режим (какое емкое
слово, полное  контрастов:  "режим"!),  который  трудно  было  совместить  с
ликующим  возбуждением  и  жаждой  активности,  и потому  он  так и  осталсЯ
погруженным в бездонную пучину невыполненных медицинских назначений.
     Ќаступил вечер  первого днЯ, и наша  квартира была заполнена  друзьЯми,
пришедшими  отпраздновать с  нами это событие и разделить радость  по поводу
него. џ встретил их пушкинским письмом к другу, начало которого мне казалось
вполне  относЯщимсЯ и к настоЯщему событию, и  его герою:  "џ ускользнул  от
эскулапа худой, обритый,  но живой. …го  мучительнаЯ  лапа  не тЯготеет надо
мной..." Њногие  из друзей,  учитываЯ  ситуацию,  принесли с собой  скромный
гастрономический вклад в скромный по  этому  признаку стол, в  котором нашли
должную оценку и весьма пригодились тюремнаЯ колбаса, тюремный ржаной  хлеб,
луковицы, печенье; Я  вспомнил  напутствие надзирателЯ: "‚се  бери, там  все
пригодитсЯ".  „ействительно, все пригодилось,  но не  "там",  где он  думал.
Џиршество,  отнюдь  не  заполненное  гастрономическими  излишествами,  почти
сомкнулось с пасхальной  заутреней. ќто было воистину воскрешение из мертвых
после  символического  распЯтиЯ  на   кресте.  ЏоразительнаЯ  символика  длЯ
мистико-философских размышлений! €так, -- было  утро, был вечер, день первый
на свободе! ‘легка перефразированный итог библейского первого днЯ сотворениЯ
мира.
     Ђ затем  последовали  дни постепенной смены  опьЯнЯющего угара  свободы
отрезвлЯющим   впечатлением   внешней   среды.    "„ело   врачей"   в    его
уголовно-юридическом содержании закончилось. Ќо  было  бы формальной ошибкой
закончить   на   этом  настоЯщее  повествование.   "„ело"   продолжалось   в
общественно-политическом  сознании,  и  эхо его раздавалось  еще  длительное
времЯ и в общем, и в личном плане. Ћбщий план -- дело историка и социолога с
научно-исследовательским  анализом событий.  Ќо это,  по-видимому, еще  дело
будущего,  как  и   разностороннее  освещение  его   Языком   художественной
литературы и публицистики. ‚ сфере моих возможностей  -- только личный план,
т. е. изложение личной информации и личных впечатлений.
     Џрежде всего  на менЯ нахлынули информации о событиЯх, происходивших за
пределами  тюремных  стен  в период моего  пребываниЯ  в  них.  Џродолжалась
погромнаЯ атака на  евреев-врачей, даже находившихсЯ  на  свободе.  Ћсобенно
неистовствовал  "Њедицинский  работник",  страницы  которого были  заполнены
разнузданной клеветой  на  того или иного  врача  еврейской  национальности,
ничем не ограничиваемой в смысле наличиЯ хоть элементов правдоподобиЯ.
     ЊатериальнаЯ  нужда  заставила  мою  жену  продавать кой-какие вещи,  и
немедленно последовал донос в ЊѓЃ о продаже ею вещей, подлежащих конфискации
после   моего   осуждениЯ.   Џрибывшие  по   этому  доносу   сотрудники  ЊѓЃ
удостоверились, что она продавала только принадлежащие ей и оставленные в ее
распорЯжение вещи,  но на всЯкий  случай рекомендовали ей  и это  не делать,
чтобы не дразнить гусей -- доносчиков.
     џ находилсЯ первое времЯ на охранительном  режиме (это -- не тот режим,
который менЯ охранЯл в ‹ефортовской тюрьме) больного гипертонией; гипертониЯ
поддерживалась не только тюремной индукцией, но и текущими стимулами внешней
среды, наслаивающимисЯ на нее. ‘пустЯ несколько  дней после "эксгумации" мне
позвонила по телефону технический секретарь партийной  организации института
и  по поручению секретарЯ партийного бюро пригласила  на закрытое  партийное
собрание,  где  должен  был рассматриватьсЯ вопрос о моем  восстановлении  в
партии. џ ответил, что был исключен  из партии, а  затем восстановлен, и что
партийный  билет  мне  возвращен  при  освобождении.  Џоэтому   нет  никакой
необходимости  в   восстановлении  менЯ  в   партии  партийной  организацией
института. Ќа это собеседница возразила, что партийнаЯ организациЯ института
своим  решением  тоже  исключила  менЯ из  партии  и  должна  по  формальным
соображениЯм отменить это решение и восстановить менЯ согласно “ставу. џ был
(да и сейчас остаюсь) не очень искушенным товарищем в уставных ритуалах,  но
знал,  что ни одно персональное дело, а тем более  исключение из партии,  не
может  рассматриватьсЯ заочно. Џоэтому, ссылаЯсь на недомогание, Я отказалсЯ
прибыть на партийное собрание и  сказал, что поскольку  менЯ исключили в мое
отсутствие, то и восстанавливать могут без менЯ. Ћднако здесь почему-то надо
было соблюдать ритуальную чистоту, и менЯ настойчиво просили  прибыть на это
специальное собрание с единственным  пунктом его повестки  -- восстановление
менЯ в партии. Џришлось пойти навстречу, и Я приехал. џ почувствовал себЯ во
враждебном окружении, точно Я что-то у этих людей  украл, чего-то важного их
лишил,  чем-то жестоко  обидел.  ‚ыражение лиц  коммунистов (большей  частью
женского  пола)  было таким,  точно  они присутствуют на похоронах, а не  на
возврате  к  жизни  невинно  пострадавшего  партийного  товарища.  ‘екретарь
партийной  организации  с ужасом на  лице  сообщила  мне (конфиденциально) о
циркулирующих  в  институте  моих  высказываниЯх. Њне приписываютсЯ  (не без
основаниЯ) слова,  что только смерть ‘талина  освободила  менЯ  и других  из
тюрьмы  и  возможной позорной  казни.  Ћна была  потрЯсена такими  мыслЯми и
опасностью  их  высказываниЯ. ’ак силен  был  сталинский  дух  в  атмосфере,
которой  много лет  дышали  эти товарищи,  и освободить  от  которого  свой,
насквозь  пропитанный  им организм они  безболезненно  не  могли.  ‘екретарь
партийной  организации   доложила,   что  имеетсЯ   только  один  вопрос  --
восстановление менЯ в партии ввиду моей полной реабилитации и восстановлениЯ
на  работе,  и  предложила  голосовать  за предложение.  ‚се без  исключениЯ
поднЯли  руки "за". Ќесколько отдохнув,  <i>к</i> навестил Ђ.  €. Ђбрикосова, и эта
встреча   мне  очень  запомнилась   среди  всех   других.   џ  выслушал  его
повествование о том,  как  провел он период  "дела  врачей",  и эта  повесть
заслуживает  подробной передачи. Ћна  чрезвычайно  симптоматична  длЯ эпохи,
особенно если учесть,  что герой  ее --  не  рЯдовой профессор, а выдающийсЯ
ученый  с  мировой   известностью,  академик,  обласканный   званием   ѓероЯ
‘оциалистического  ’руда, лауреата ‘талинской премии. Ќа стене дома, где  он
жил,  после  его  смерти установлена  мемориальнаЯ доска, его именем  назван
переулок, где находитсЯ возглавлЯвшаЯсЯ им кафедра, а  перед входом в здание
воздвигнут его бюст. „лЯ него "дело врачей" началось раньше, чем оно принЯло
широкий  размах. „олжен напомнить,  что его жена,  ”. „.  ‚ульф, еврейка  по
национальному  признаку, была  прозектором кремлевской больницы, а Ђ.  €. --
консультантом  этой больницы.  Ћба  они  были  отстранены от работы  в  этой
больнице когда  начались аресты  среди  ее  руководства, некоторых врачей  и
консультантов. Џричины этого отстранениЯ были длЯ Ђ. €. неЯсны. ‚ нравы того
времени не входило правило объЯснЯть их. ’ем более грозным симптомом был сам
факт, и уволенные  терЯлись  в догадках о  том, чем  они  разгневали грозное
начальство  и не начало ли  это более серьезных  репрессий.  —то-то зловещее
было всегда в таком немотивированном увольнении.
     „альнейшее развитие  событий  не разъЯснило Ђ. €. все  эти вопросы, но,
естественно, вызвало  какую-то  внутреннюю тревогу даже в его уравновешенном
характере  с  философским отношением к  событиЯм  внешнего мира. ‘ эпическим
спокойствием,  в  своей обычной манере, без всЯкой  экспрессии он  передавал
все,  что происходило в его жизни в этот период. †или они  на Ќовослободской
улице  в  доме,  населенном  профессорами-медиками;  это  окружение таЯло  с
большой  быстротой,  принудительно  переселЯЯсь   в   менее  комфортабельные
тюремные помещениЯ. ‚сЯ обстановка не поддерживала желаниЯ обычных дружеских
контактов между  представителЯми того  мира, каждый член которого  мог  быть
потенциальным кандидатом на переселение.  Љ тому же Ђ. €.  и его  жена стали
личностЯми подозрительными, на их политической репутации уже тЯготело темное
пЯтно  изгнаниЯ из кремлевской  больницы.  Џоэтому  они практически  были  в
полной  изолЯции  от  общениЯ  с  запуганным  окружением.  ќта  изолЯциЯ  не
растворЯлась при  поЯвлении Ђ. €. на  кафедре, которой он руководил более 30
лет.  ‘корее  она подчеркивалась изменившимсЯ отношением  к нему  со стороны
сотрудников. Ћни стали реже обращатьсЯ к нему за обычными консультациЯми, да
и делали это  с  какой-то опаской.  Ћбычно непрерывно и широко  раскрываемые
двери его  кабинета в течение всего рабочего днЯ оставались закрытыми,  и он
проводил  большую часть его  в полном и тоскливом  одиночестве.  ”актическим
хозЯином кафедры стал ближайший помощник, профессор кафедры Ђ.  €.  ‘труков.
Ћн,  по  словам ЂлексеЯ €вановича, ревниво относилсЯ  к  возможному умалению
своего  авторитета.  ‚сЯкому  контакту  с  Ђ.  €.,  как  они  мне  говорили,
придавалось  значение  чуть  ли  не  политического   проступка.  —еловек   с
чувствительными  рецепторами  к политической  ситуации,  ‘труков  несомненно
руководствовалсЯ  ею  в  своем  поведении  (а  вероЯтно,  и  соответствующим
инструктажем) в отношении Ђ. €.
     ‚  один,  как говорЯт, прекрасный день Ђ. €.,  придЯ  утром на кафедру,
застал в  своем  кабинете  на  столе телефонограмму  от ректора Њединститута
профессора ’алызина, приглашавшую его к ректору к трем часам днЯ. Љак сказал
мне Ђ. €.,  он  заранее  заподозрил  цель приглашениЯ  и, получив  кой-какую
информацию, на  всЯкий случай заготовил письменное заЯвление  с просьбой  об
освобождении его от заведованиЯ кафедрой.
     Љогда  он ЯвилсЯ к профессору  ’алызину, тот сейчас же вызвал секретарЯ
партийной организации института, в присутствии которого  произошел следующий
разговор:  "Ђ. €., вы когда-то  высказывали  желание  покинуть  кафедру,  не
изменили  ли вы этому  намерению?"  ‚опрос  этот имел  кой-какое, но  весьма
отдаленное, и  по существу, и по  времени  его  возникновениЯ, основание. ‡а
несколько лет до этой беседы циркулировали слухи о введении званиЯ почетного
профессора, который  будет  освобожден  от функций  заведующего  кафедрой  с
сохранением ему  полного оклада  и возможности, при его желании, продолжениЯ
работы на кафедре, наподобие того, как это существует в некоторых зарубежных
университетах,  и что  первыми профессорами,  которые  получат  это почетное
предложение, будут он и профессор  ‚.  Ќ. ‚иноградов. Ђ. €. открыто говорил,
что он,  разумеетсЯ,  охотно примет это предложение,  которое, как он  и все
понимали,  ЯвлЯетсЯ  наградой   выдающемусЯ  ученому   за  его   многолетнюю
плодотворную деЯтельность.  Ќо  это  намерение  не имело ничего  общего,  по
своему существу, с вопросом,  заданным  ему профессором ’алызиным. Ћднако Ђ.
€. уразумел, что ему в вежливой  форме  предлагают покинуть  кафедру,  и  на
вопрос ректора  вынул  из  портфелЯ  заготовленное заЯвление  и вручил  ему,
сказав,  что его  намерение  не изменилось. Љонечно,  в  условиЯх реализации
этого намерениЯ были  коренные различиЯ:  речь  шла  не о  почетном  уходе с
большими  материальными  привилегиЯми,  а  просто  об  уходе  на пенсию,  но
приходилось  делать хорошую  мину при  плохой игре. Џолучив эту  мину в виде
заЯвлениЯ,  ректор  и секретарь партийной  организации  переглЯнулись  и  не
могли,  как  сказал  Ђ. €.,  скрыть  своего удовлетворениЯ таким  неожиданно
быстрым решением неприЯтного дела. Ђ. €.  сказал ректору, что, вероЯтно, длЯ
его увольнениЯ потребуетсЯ приказ Љомитета  по делам высшей школы (в будущем
--  Њинистерства  высшего и  среднего  образованиЯ),  прерогативой  которого
ЯвлЯетсЯ  утверждение и увольнение профессоров. Ќа  это  ректор и  секретарь
парторганизации с поспешной предупредительностью заверили Ђ. €., что они все
сделают сами, чтобы он не беспокоилсЯ. „ействительно, они все сделали сами с
потрЯсающей быстротой: не  успел Ђ. €. вернутьсЯ на кафедру (прошло не более
получаса),  как  застал  на  своем  письменном  столе   приказ   ректора  об
освобождении  его  от заведованиЯ  кафедрой,  согласно  его  личной просьбе.
Џросьба  была формой,  но изгнание  -- по существу; на кафедре он больше  не
поЯвлЯлсЯ, заведующим ею стал профессор Ђ. €. ‘труков. ќто произошло в конце
ЯнварЯ или в феврале 1953 года.
     €звестие об уходе Ђ. €. из 1-го Њедицинского института распространилось
в среде  профессоров  и  преподавателей  (нарЯду  с  ложными слухами об  его
аресте). Ќа  одном  из  заседаний  совета профессоров  одна из членов совета
(профессор  ћ. ”. „омбровскаЯ) выступила с заЯвлением о неожиданном уходе из
института  одного  из  самых  уважаемых  профессоров  и  ученых,  старейшего
профессора института и  предложила  сохранить  его в составе  членов ученого
совета. Џредложение было принЯто ввиду его невинного характера и  отсутствиЯ
каких-либо мотивов длЯ отказа, т. к. формальной и открытой дискредитации  Ђ.
€.  не  было.  “знав о том, что, не будучи уже  зав. кафедрой, он  осталсЯ в
составе ученого совета, он добросовестно ЯвилсЯ  на ближайшее заседание, где
происходила очереднаЯ защита какой-то  диссертации.  Џосле процедуры  защиты
секретарь   стала   обходить  членов  совета,   вручать  им   бюллетени  длЯ
голосованиЯ. „ойдЯ до Ђ. €., она, взглЯнув на список, обошла его и бюллетенЯ
ему не вручила. Ђ. €. понЯл, что принЯтие предложениЯ ћ. ”. „омбровской было
простой фикцией, и больше на заседаниЯ ученого совета не ЯвлЯлсЯ, не получаЯ
к тому же формального приглашениЯ в виде повестки.
     ‘ледующим актом научно-общественного остракизма Ђ. €. было изгнание его
из редакции журнала "Ђрхив патологии", основателем  и  бессменным редактором
которого  он  был.  Ћднажды,  вскоре  после изгнаниЯ  из  1-го  Њедицинского
института,  он получил домой телефонограмму, приглашающую его в Њинистерство
здравоохранениЯ   к  заместителю  министра  по  кадрам  Ѓелоусову.  ЏроЯвлЯЯ
трогательную  заботу о здоровье Ђ. €., как об  единственной цели приглашениЯ
Ђ.  €., он обратилсЯ к нему: "Ђлексей €ванович, вы раньше  иногда жаловались
на состоЯние  здоровьЯ (у Ђ.  €.  была невралгиЯ тройничного нерва),  вам не
трудно  ли  быть  редактором  &bdquo;Ђрхива  патологии", ведь  это  все-таки
нагрузка?" ђассказываЯ мне об этом, Ђ. €. со  свойственным ему тонким юмором
добавил от себЯ: "•отЯ Я никогда никому не  жаловалсЯ на то,  что мне трудно
быть  редактором &bdquo;Ђрхива",  но  раз  начальство  говорит,  что трудно,
значит  --  трудно".  €  он  согласилсЯ  с Ѓелоусовым,  что  быть редактором
"Ђрхива",  конечно,  хоть и нетруднаЯ,  но  все  же забота.  ’огда  Ѓелоусов
сообщил Ђ. €., что, учитываЯ это,  его решили освободить от этой заботы,  т.
е.  от  обЯзанностей редактора  "Ђрхива патологии",  и  что эти  обЯзанности
временно возлагаютсЯ на ответственного секретарЯ "Ђрхива", все на того же Ђ.
€.  ‘трукова. ’ак  Ђ. €. был  отстранен и от этой важной общественно-научной
обЯзанности. Ќо ‘труков заболел, редакциЯ  осталась без всЯкого руководства,
и  зав.  редакцией в безвыходном положении  стала  обращатьсЯ  к  Ђ.  €.  за
разрешением рЯда вопросов,  в том числе и технических,  что он и  делал ради
журнала.
     Ћднажды академик  H. H. Ђничков,  президент Ђкадемии медицинских  наук,
при случайной встрече с Ђ.  €. на  лестнице дома, где они оба жили,  выразил
свое возмущение по  поводу отстранениЯ  Ђ. €. от руководства  "Ђрхивом", что
это недопустимо, что "Ђрхив"  не может существовать без Ђ. €. как  редактора
его и что  он  по  этому  поводу  поговорит  с Ѓелоусовым и  сообщит  ему  о
бедственном  положении,  в  котором  очутилсЯ  журнал.  Ћ  результатах  этих
переговоров он сообщил Ђ. €. Ѓелоусов сказал H. H. Ђничкову, что этот вопрос
он сам решить не может и выЯснит его в –Љ ЉЏ‘‘. Џосле выЯснениЯ  его  в этом
высшем органе он просил H.  H. Ђничкова  передать Ђ. €., что ему разрешаетсЯ
временно текущее руководство журналом до выздоровлениЯ ‘трукова.
     ‚ыслушав все  это  повествование,  Я шутЯ сказал Ђ.  €.:  "‚едь с  вами
обращались -- как с евреем". Ђ. €.  шутки не принЯл  и с полной серьезностью
согласилсЯ: "„а, да --  как с евреем..." ’рудно сказать, чем  бы закончилась
одиссеЯ  Ђ. €., если бы не счастливый финал "дела  врачей". Џохоже, что все,
что  с ним происходило, было только прелюдией к чему-то более  грозному, его
судьба была предрешена. ‘лучай с Ђ. €. -- пример не молниеносной расправы, а
дробного репрессированиЯ,  не доведенного, однако,  до логического конца  по
независЯщим  от режиссуры обстоЯтельствам. Ќет никакого  сомнениЯ в том, что
все, что  происходило с Ђ. €., было пролонгированным, замедленным включением
его  в  кадры  "врачей-убийц",  подобно  тому,  как  аресту  академика  ‹ины
‘оломоновны  терн  предшествовала  длительнаЯ  подготовка,  или,  пользуЯсь
медицинской  терминологией,  длительный  продромальный  период,  в   течение
которого уже имеютсЯ еще неЯсные, но реально ощутимые признаки надвигающейсЯ
болезни.   ‡а  что  же  над  головой  Ђ.  €.   был  подвешен   карающий  меч
госбезопасности, несомненно готовый опуститьсЯ в подходЯщий момент? Џодобный
вопрос может  быть  задан в отношении всех привлеченных к "делу врачей", а у
Ђ.  €.  имелись  неоспоримые  "железные"  данные,  с  точки зрениЯ ЊѓЃ,  длЯ
приобщениЯ его к этому делу. Ђ. €. производил патологоанатомические вскрытиЯ
многих крупных  деЯтелей  ‘оветского государства.  Њожно  напомнить, что  он
вскрывал  тело  председателЯ  ЋѓЏ“  Њенжинского, не  обнаружил  при вскрытии
признаков  или  следов  действиЯ  "казаковского  зельЯ",  о чем  просил  его
присутствовавший  при вскрытии  генерал ЋѓЏ“.  Ѓыл обнаружен  резкий склероз
артерий сердца, вызвавших  тЯжелое поражение его  и смертельный исход. Њежду
тем,  по официальной  версии,  Њенжинский был злодейски  умерщвлен  лечащими
врачами,  выполнителЯми воли "врагов народа", а Ђбрикосов этого не сумел или
не  хотел   обнаружить.  Ћн  вскрывал  тело  умершего   выдающегосЯ  деЯтелЯ
сталинской эпохи Ђ. Ђ. †данова, и даже помогавший Ђ. €. при вскрытии опытный
служитель  анатомического театра €ван ѓлебович сразу  заметил вслух,  что  у
†данова -- тЯжелый склероз коронарных артерий сердца с тЯжелыми хроническими
и  острыми  изменениЯми  самого сердца в результате  перенесенных инфарктов,
конечно,   это   констатировал  и   Ђбрикосов.  Ђ   в   рЯду   преступлений,
инкриминированных     "врачам-убийцам",     было     умерщвление     †данова
противопоказанными мероприЯтиЯми. Ђбрикосов этого не  заметил или  не  хотел
заметить.  Ђ.  €.   знал   истинную   причину  смерти   ‘.  Ћрджоникидзе  --
самоубийство. ЌельзЯ было быть уверенным в его скромности, надежнее было бы,
если  бы он  унес эти  тайны с собой  в могилу. ‚се это делало Ђ. €. лакомым
куском длЯ ЊѓЃ, который они готовились проглотить. Ќо  длЯ этого людоедского
акта в  данном случае необходима  была  общественно-политическаЯ подготовка,
учитываЯ положение, занимаемое  Ђ.  €.  в советском обществе.  ќтот  фактор,
по-видимому, в  некоторых  случаЯх  тормозил  прЯмолинейность  действий,  по
аналогии с анекдотическими действиЯми одного грузинского парикмахера. Љ нему
пришел какой-то клиент побритьсЯ,  и парикмахер,  не найдЯ  кисточки, плюнул
себе  на  ладонь  и,  намылив  ее,  стал  ею  намазывать  щеки  клиента.  Ќа
возмущенный  его протест  парикмахер  возразил:  "‡ачем обижаешьсЯ?  Њы тебе
уважение делаем,  другому  прЯмо в  морду  плюем". Ђ.  €., по-видимому, было
оказано   такое   уважение   другим,   уже   не  анекдотическим   грузинским
парикмахером...
     Ќе длЯ всех  арестованных по "делу  врачей" оно завершилось возвратом в
ночь  на  4  апрелЯ в status quo ante.  „ействовали  типовые парадоксы  ЊѓЃ.
Ћбъектом  одного  из  них стал  профессор Њарк џковлевич  ‘ерейский. ќто был
известный   психиатр,   разносторонне   образованный  ученый,   превосходный
музыкант-пианист.  Ћн  был  арестован позднее всей основной группы "убийц  в
белых  халатах",  если  памЯть  мне не изменЯет  -- в  начале  марта,  т. е.
накануне перелома в развитии "дела", вызванного смертью ‘талина. Љак  он мне
рассказывал, следователь добивалсЯ от него, главным образом, признаниЯ в его
преступной свЯзи с профессором ‚. ”. ‡елениным, его близким другом, одним из
деЯтелей основной группы "врачей-убийц". ‘ледователь добивалсЯ этого и после
того,  когда  профессор  ‚.  ”.  ‡еленин,  выпущенный  на  свободу  с полной
реабилитацией, отдыхал в санатории, не подозреваЯ, что он ЯвлЯетсЯ убийцей в
белом халате и что от Њ. џ. ‘ерейского требуют, чтобы он это подтвердил. Џри
этом следователь не скупилсЯ на соответствующие эпитеты по  адресу ‡еленина,
не оставлЯвшие у ‘ерейского  сомнениЯ в том, что если ‡еленин не расстрелЯн,
то находитсЯ на  пути к этому. Џоэтому финал  всей  этой чертовщины был  длЯ
‘ерейского   совершенно   неожиданным,   без   всЯких   тормозных    спусков
следственного накала. ‚ конце апрелЯ, вместо очередного допроса, следователь
задал ему вопрос: "’ак вы отрицаете,  что  вы -- сволочь?  ’огда  убирайтесь
отсюда  вон". …му  был выписан  пропуск, и  его выпустили  за  ворота тюрьмы
(кажетсЯ, ‹убЯнки). “  него было ощущение, что его не  выпустили, а выгнали,
как  провинившегосЯ  и  нашкодившего  мальчишку.  Ћн   не  обиделсЯ   и   на
общественном транспорте отправилсЯ к себе домой, так и не понЯв смысла всего
разыгранного фарса,  пассивным участником которого  он был. Ќо Я  уже писал,
что  в бывшем  ЊѓЃ  театрализованные инсценировки, иногда в стиле несложного
детектива, были принЯты  в системе  работы этого учреждениЯ. „лЯ сотрудников
его это было развлечением, наподобие  игры в кошки-мышки, где они получали к
тому же возможность проЯвить свою творческую изобретательность. …сли бы была
возможность  собрать   все   эти  инсценировки,   то  получилсЯ   бы  пухлый
многотомник,   как  литературное  надгробие  на  бесчисленных  жертвах  этих
инсценировок. Ќо пока поднЯлсЯ только край  занавеса: лишь в тех  процессах,
материалы о которых стали сейчас доступны, да из немногочисленных  рассказов
уцелевших жертв.
     Џосле двухнедельного периода "акклиматизации" мы  20 апрелЯ (т.  е. Я и
жена)  отправились  в ‘очи, в  санаторий Њинистерства культуры ‘‘‘ђ.  ‘ нами
одновременно  поехали  наши  близкие  друзьЯ  --  супруги  ѓельштейн  -- мои
сотоварищи  по  "делу  врачей".  ЌесмотрЯ   на  все  радикальные  изменениЯ,
происшедшие в стране и в нашей личной жизни, страх преследованиЯ и слежки, в
котором мы  жили  десЯтки лет,  не  мог  испаритьсЯ так  быстро. Ћн  вызывал
подозрительность  по  отношению  к  ЯвлениЯм  весьма,  вероЯтно,  случайным,
лишенным того  смысла  и  значениЯ,  которое им по  психологической  инерции
придавалось. ’ак,  например, при нашем  отъезде перед  посадкой в вагон было
щелканье фотоаппаратов, и нам казалось, что мы  -- объекты фотографированиЯ,
что это -- нас провожают наблюдатели из "органов",  хотЯ не  мы одни  были у
входа в  вагоны  и не мы одни могли быть  "жертвами" фотолюбителей  из числа
провожавших. ’ем не менее "комплекс поднадзорности" продолжал свое действие.
     ‚  пути  в   вагоне  произошел  инцидент,  очень  нас,  особенно  жену,
испугавший,  как  симптом  той же поднадзорности.  Ќа следующий день  нашего
путешествиЯ в  наше купе вошла  проводница  вагона, спросившаЯ  с  некоторой
осторожностью (продиктованной, как после стало Ясным, боЯзнью нескромности),
не ђапопорт ли моЯ фамилиЯ. Ѓыло страшно  вдруг услышать свою фамилию из уст
проводницы. ЏерваЯ мысль -- каким образом проводнице может быть известна моЯ
фамилиЯ, почему  она ее интересует,  и это  -- неспроста. ‡начит, кто-то  ей
сообщил ее, и Ясно,  кем был  этот "кто-то". Ќа  наш  подтверждающий фамилию
ответ и на встречный вопрос, почему ее интересует моЯ фамилиЯ,  она сказала,
что ее  просил проверить мою фамилию один гражданин, который едет  в этом же
вагоне и который сказал, что он мой ученик, и  просил разрешениЯ зайти к нам
в  купе, если  Я действительно ђапопорт. Ћт испуганно забившегосЯ  сердца --
отлегло, и, разумеетсЯ, такое разрешение Я просил проводницу передать нашему
соседу  по вагону.  ‚скоре  он зашел  и  сам.  Ћн оказалсЯ судебным медиком,
занимавшим  уже  большое  положение  в  его  специальности,  и  моим  бывшим
студентом,  знавшим менЯ не только как своего  бывшего профессора,  но и как
автора   научных   работ  из  смежных   областей  патологии.   ‚стреча  была
дружественной,  и Я не мог отказать  нашему спутнику в удовольствии отметить
эту встречу коньЯком, несмотрЯ на робкие протесты  жены (ведь у менЯ все еще
оставалась  следоваЯ  тюремнаЯ  реакциЯ  в  виде  гипертонии).  ‚  коньЯчное
торжество включились и спутники по купе -- свидетели радостной и неожиданной
встречи,  и  остаток  пути  прошел  под  его  градусом.  „олго  еще  пуганые
сталинские вороны куста боЯлись!
     ЊесЯц, проведенный в ‘очи, был месЯцем встречи с весной в  природе и  с
перекликающейсЯ с ней весной личного  возрождениЯ. Џервый день пребываниЯ  в
санатории, как  это  нередко бывает, был  днем прохождениЯ через  санаторное
чистилище:   темнаЯ,  неуютнаЯ   комната  с   окнами  во  двор,  наполненный
автомобильным  шумом,  кухонными  запахами,  звонкими голосами  персонала  и
радиорупором на крыше. џ плохо  провел первую ночь, и жена  без моего ведома
попросила  врача  создать  мне  более спокойную  обстановку, конфиденциально
посвЯтив ее в обстановку, из  которой Я попал в санаторий, и соответствующий
ей  нервнопсихический  настрой.  Џолное  сочувствие  и  подчеркнутаЯ  забота
следствием имели немедленное переселение в более комфортабельные условиЯ, и,
по-видимому, через врача просочились  в санаторное население  сведениЯ о том
санатории, из которого  Я почти непосредственно прибыл. ‘ловесных деклараций
об этом ни с чьей стороны не  было, над всеми еще  тЯготело табу на открытое
высказывание, а тем более обсуждение  подобных  тем. Ћднако по подчеркнутому
вниманию, предупредительности, нескрываемой симпатии и  даже какой-то нежной
заботливости,  окутывающей нас, и  особенно  менЯ, нетрудно было догадатьсЯ,
что  это  было  вызвано  не   какими-то  нашими  личными,  внушающими  такое
отношение, качествами. •очетсЯ думать, что это тоже играло какую-то роль, но
Ясно  было,  что  Я  -- расконспирирован.  Ќесомненно, основную роль  играло
отношение советской  интеллигенции (а она в подавлЯющей массе была в ту пору
обитателем санаториЯ) к событиЯм недавних дней и ко мне, как к их участнику.
‚се  это  создавало  какую-то обволакивающую  атмосферу душевного  комфорта,
какой-то душевной весны, в  которую  мы были  погружены.  ‘ловесное  табу  и
конспирациЯ были открыто снЯты отдыхающей одновременно с нами радиодиктором,
эмоциональной  и  милой  женщиной. Ћна сообщила всем,  что  ей известна  моЯ
фамилиЯ  и  все,  что   с  ней   свЯзано,   по  радиоинформации,   и  основа
целенаправленности  чувств  и  отношений  отдыхающих   была   демаскирована.
‘овершенно  откровенным  был  инстинкт  освобождениЯ людей  от  душевного  и
интеллектуального  гнета пройденных  лет.  Ћднако  от многих  предрассудков,
вошедших в  плоть и кровь  советских людей, от рЯда  ее  жестоких и  нелепых
условностей  быстро освободитьсЯ было, по-видимому, так же трудно,  как коже
от   татуировки.   џ   вспоминаю   разговор   с  одной  супружеской   парой,
интеллигентных и, казалось, образованных людей (докторов наук), которые сами
были   непосредственно  затронуты   очередным   "гениальным   произведением"
"великого корифеЯ всех времен  и народов" --  "Њарксизм и  Языкознание". Џри
упоминании  в  процессе беседы с этой парой имени одного  известного ученого
они с полной  серьезностью сказали: "‚ его биографии  есть темное пЯтно".  џ
был удивлен и насторожилсЯ,  полагаЯ, что речь идет о каком-то неблаговидном
поступке. Ќа  мой вопрос  о  сущности этого "темного пЯтна" мои  собеседники
разъЯснили: "“ него кто-то из родственников живет за границей". ЊоЯ горЯчаЯ,
протестующаЯ против такого аргумента реакциЯ все  же не была понЯта ими; они
так и остались с своей оценкой и с признанием  правомерности таких оснований
длЯ "темного пЯтна".  Ќо  длЯ  нас это  было  основанием исключить эту  пару
"татуированных" из дружеских контактов, которых они искали.
     ‡лую шутку Я сыграл с нашими друзьЯми и "односидельцами", с которыми мы
уехали из ‘очи. Ћни предпочли жить в гостинице, а  не в санатории. Ћднажды в
один  из  наших  визитов  к  ним  наш  друг,  профессор  ѓ-н, был  в ванной.
Џостучавшись к нему в дверь,  Я сказал  императивным тоном: "ѓ-н, выходите с
вещами".  Ѓледный,  с  тревогой на  лице, он  открыл дверь,  держа  в  руках
предметы  туалета.  џ  тут  же  пожалел о своей  шутке, не ожидаЯ  тюремного
рефлекса. Ќо в этом рефлексе была готовность сознаниЯ к возврату возбудителЯ
рефлекса, к полной  возможности  тюремного рецидива, ощущение неустойчивости
изменившейсЯ  обстановки  и  не  сформировавшейсЯ  еще   убежденности  в  ее
стабилизации.   …ще  один   пример   того,   с   каким  трудом   совершаетсЯ
психологическаЯ  перестройка   при   длительно  воздействовавшем   застойном
психологическом  очаге,   особенно  при  большой  индуктивной  мощности  его
возбудителЯ. Љонечно  и здесь, как и во  всем  поведении человека,  огромное
значение  имеет  его  индивидуальный  психологический  рисунок; но  типовым,
сформированным десЯтилетиЯми  штрихом  этого рисунка был страх кролика перед
удавом.
     ‚  середине  нашего пребываниЯ в  санатори