и в себЯ.
     11  дней   лежал  Я  в  хирургическом  стационаре.  Џосле  2  1/2  лет,
проведенных в  состоЯнии непрерывного  ошеломлениЯ -- со  времени  немецкого
вторжениЯ  в  Џольшу,  когда  огромнаЯ  волна подхватила  менЯ,  вынесла  из
привычного и  нормального мира  и занесла  "по ту сторону  жизни",  куда  не
полагаетсЯ  заглЯдывать  благополучным  европейцам,  --  Я,  наконец,   имел
возможность   передохнуть  и   осмыслить,  что  произошло  со   мной   и   с
человечеством.
     џ был полумертв. џ  весь  состоЯл из отчаЯниЯ  и  страха, из упорства и
надежды, но  эмоциональные реакции такого рода не  могли  мне помочь на краю
гибели. Њне надо было восстановить нормальное самоощущение. ’огда Я вспомнил
старую  теорию  ЂристотелЯ  о  "катарзисе"  и  стал   лечить  себЯ   особыми
средствами.
     ‘пособность и потребность  логической мысли вернулась ко мне.  —асами Я
лежал  без движениЯ, упорно размышлЯЯ. Џотом Я записывал  -- не ход мысли, а
только последние  выводы и  формулы.  ’аким образом, в течение 11 дней  была
написана небольшаЯ, но очень важнаЯ  длЯ менЯ в  тогдашнем состоЯнии работа:
{"’еориЯ лжи".}
     Џока  добрейший  Њаксик  лечил  мои  фурункулы  ланцетом  и  мазЯми,  Я
противодействовал процессу душевного распада, который начиналсЯ во мне, тем,
что  превращал  окружавшую   действительность   в   предмет   спокойного   и
бесстрастного исследованиЯ. ќто <sup><font color=green>208</font></sup> был мой реванш: "non ridere, non lugere,
sed intelligere". ’о, что окружало менЯ, что дыбилось над  моей головой, что
окутывало удушающим  кольцом менЯ и мое поколение -- была {ложь.} ‹огическаЯ
и  психологическаЯ  природа  лжи, ее  культурно-историческое проЯвление были
моей темой на исходе зимы 1942 года.
     ‹ожь  существовала  всегда.   Ћт  мимикрии  примитивных  организмов  до
дипломатических  нот и правительственных деклараций можно построить лестницу
лжи,  аналогично  той,  котораЯ привиделась во  сне  €акову.  Ќо по лестнице
€акова ангелы  восходили  на  небо,  тогда  как моЯ  лестница вела  в  ад  и
спускались  по  ней  слабые,  несчастные  и  грешные люди. џ  различал формы
"свЯтой лжи" и "валленродовской лжи", воспетой Њицкевичем --  поэтом в стане
врага.  џ  пробивалсЯ сквозь строй индивидуальной и  коллективной  лжи,  лжи
словесной и сознательной -- и такой, котораЯ проникает в глубину подсознаниЯ
и подчинЯет себе разум  и чувство человека.  џ искал выхода из зачарованного
круга лжи и рассказывал себе историю стократных разочарований на  этом пути.
џ собрал  все  доводы в пользу  лжи, какие  выдвинуло  наше  времЯ, чтобы им
противопоставить правду неустрашимого сердца, правду страданиЯ и жертвенного
подвига. џ твердо знал, что "€ свет во тьме светит,  и тьма не  объЯла его".
Ќаконец, Я записал с телеграфно-конспективной сжатостью очерк "’еории  ‹жи",
и даже попробовал дать его на  прочтение Њаксику. Ђвтору нужна аудиториЯ. Ќо
Њаксик,  лучший из  хирургов, был слабый философ. Ћн ровно ничего не понЯл и
вернул   мне  рукопись  с  замечанием,   что  это  слишком  сложно  длЯ  его
чисто-медицинского ума. Њы работали неодинаковыми ланцетами.
     Њаксик  вылечил мои фурункулы,  а Я отплюнулсЯ  от моих преследователей
работой "о лжи". џ вышел из больницы с намерением жить и не даватьсЯ врагам.
     Љ этому времени относитсЯ мое знакомство с ‘емиволосом. ђечь идет  не о
знаменитом Ђлексее  ‘емиволосе,  лауреате  сталинской премии,  советском <sup><font color=green>209</font></sup>
герое и руководЯщем стахановце „онбасса -- одной  из популЯрнейших личностей
‘оветского ‘оюза  --  а  о фигуре, гораздо  более скромной:  его  двоюродном
брате, который погиб в лагере в 1943 году. ќто был  человек высокого  роста,
богатырского  сложениЯ,  киевский  журналист или студент  института  красной
журналистики, -- человек советский,  с  украинским  произношением, юмором  и
любознательностью.   ЏоследнЯЯ  выражалась  в  том,  что   он  вел  со  мной
бесконечные беседы о  странах,  где Я  бывал,  и городах, которые  Я  видел.
‘емиволос  снисходительно опекал менЯ,  но  Я уже  научилсЯ не брать слишком
всерьез ни дружбы, ни  вражды советских людей. “же менЯ не оскорблЯла брань,
котораЯ на другой день забывалась начисто, и не обманывала близость, готоваЯ
каждую минуту обернутьсЯ  предательством. ‘лова их  не  обЯзывали и не имели
веса,  а чувства были легки  и  мимолетны.  €з этих  людей  был как бы вынут
внутренний стержень:  режим диктатуры  научил  их, подобно плющу,  витьсЯ по
внешней железной штанге. џ  был очень  осторожен  с  ‘емиволосом, не  будучи
уверен -- не передает ли он обо  мне по начальству. ‘емиволос  оставалсЯ и в
лагере потенциально членом партии,  одним  из  тех,  кто искупал заключением
вину  или  ошибку,  старалсЯ рассеЯть подозрениЯ и показать свою беззаветную
преданность.  ’аков был Ќиколай  ‘емиволос, бригадир и стахановец, передовик
производства, который в  Январе  42 года  даже  был выдвинут на  "сокращение
срока".
     ‡има в лагере -- всегда тЯжелое  времЯ. Ќачало года всегда  совпадает с
общей  депрессией,  когда   ослабевших   и   отчаЯвшихсЯ  людей   необходимо
поддержать, подбодрить к работе с помощью  искусной пропаганды. Ќачало  года
--  времЯ,  когда  начальство  лансирует  слухи о "близкой амнистии"  или  о
"пересмотре  дел", или  о "сокращении  сроков на  половину", или о  том, что
заключенных,  кому  осталось сидеть  меньше  трех  лет,  отпустЯт  по домам.
Љонечно, не  всех, а стахановцев, заслуженных работников. ‚ каждом лагпункте
переписывают образцовых <sup><font color=green>210</font></sup> работников и объЯвлЯют им, что “правление ‹агерЯ
сочло  возможным  возбудить  по  их   делу  ходатайство  о   преждевременном
освобождении. ќлектрическое возбуждение проходит по лагерЯм... Ќо  "старики"
цинически смеютсЯ и объЯснЯют "молодым", что  это стараЯ уловка, повторЯемаЯ
из года в год. ‘писок  кандидатов пойдет в ѓ“‹Ђѓ в Њоскву,  и  на  этом дело
кончитсЯ.  ‚  самом  деле:   если  люди  хорошо  работают  в   лагерЯх,  как
организаторы  или  добросовестные   исполнители,  то   ‘оветскаЯ   власть  с
удовольствием оставит их на  месте до скончаниЯ века. …й нужны лагерЯ и  они
нужны  лагерЯм. Ћна совсем не заинтересована, чтобы именно эти столпы лагерЯ
пошли  на  волю.  Ќеизменно  гора  пропаганды  и  слухов  о  преждевременном
освобождении  рождает мышь.  ‚  редких случаЯх  люди, отсидевшие  5  лет,  и
которым остаетсЯ еще столько же -- получают скидку в 10 месЯцев или полгода.
Ќо  и  это еще  не  значит, что  лагерь  от  них отказалсЯ.  ‘плошь и  рЯдом
освобождают их  без права  выезда  из  района,  и  если это  специалисты  --
оставлЯют на прежней работе -- уже в качестве "вольных".
     ‘емиволос тоже был назначен  на преждевременное освобождение"  -- и  не
дождалсЯ его. ‚ самом разгаре его успехов вдруг обнаружилось какое-то мелкое
хищение: уличили его в продаже  на сторону какого-то лагерного  имущества  и
сразу снЯли с работы, переслали на другой лагпункт, передали дело прокурору,
и  не  помог блестЯщий рекорд лагерной работы.  Ќо в то времЯ, о  котором  Я
рассказываю, ‘емиволос  был -- лев Љруглицы. Ќеутомимо и  энергично работаЯ,
он  еще находил времЯ читать школьный учебник "„ревней  истории", лежавший у
него под подушкой.  Њне было не  всегда  приЯтно его  соседство,  по причине
огромных экстра-порций, которые он  добывал длЯ себЯ "по  блату" на кухне. џ
лежал  рЯдом, но  к участию в "экстра-питании" не допускалсЯ.  џ был голоден
беспрерывно, и этот  аккуратно прикрытый  алюминиевый  котелок,  стоЯвший на
полке  как раз над моей головой, раздражал менЯ. —асов в 11 вечера ‘емиволос
возвращалсЯ из  конторы  и  начинал <sup><font color=green>211</font></sup>  звенеть котелком,  разувшись и сидЯ
по-турецки на верхней наре.
     “чебник истории он  читал  не из интереса к  древней ѓреции  и ђиму,  а
просто потому, что другой книжки не нашлось под рукой. ’акого же рода было и
то  участие, которое  он  во мне  принимал. “чебника истории  он  так  и  не
дочитал,  и  Я  недолго  удержалсЯ в его  бригаде. Ќекоторое времЯ ‘емиволос
занималсЯ  мной, как занЯтной книжкой на  иностранном Языке,  с  картинками:
быстро пересмотрел картинки и забросил книгу. ‚се-таки, за 2 недели, которые
Я  работал  в  его  "передовой"  бригаде,  котораЯ  была  на  особом счету у
начальства, он мне  достал кое-что из вещей и <i>сенник</i> -- первый сенник с июнЯ
1940  года. Џолтора  года  Я  спал на голых  досках; теперь Я,  как пристало
старому лагернику, начал обзаводитьсЯ "хозЯйством".
     Ќаша  бригада снабжала  Љруглицу  дровами. Њы  шли  далеко по глубокому
снегу.  ’огда обнаружилось  прискорбное обстоЯтельство: Я не мог угнатьсЯ за
бригадой. џ выходил  в  первой паре.  Њы  растЯгивались цепочкой, и  скоро Я
оказывалсЯ в середине, а потом в хвосте бригады. “сердно и торопливо месил Я
ногами  снег, стараЯсь  попасть  ногами  в следы  идущих впереди, но ноги не
слушались.  ‘пустЯ 3  месЯца  это  Явление  стало  всеобщим:  за  весну  все
ослабели, и  ноги перестали слушатьсЯ у большинства. Ќо тогда еще удивлЯлись
--  те  самые  люди,  которым  предстоЯло пройти  до  конца  путь  голодного
истощениЯ. “дивлЯлись и порицали менЯ: "ђаботать надо! ђаботать надо!"
     џ и без  них знал, что надо  работать, чтобы  выжить в лагере. Ќо Я уже
видел,  что  ничто -- никакое  усилие не гарантирует нам спасениЯ  жизни.  џ
ненавидел этот вечный  лагерный припев, эту единственную заповедь советского
‘инаЯ, эту зловещую  каторжную мудрость, которую день и  ночь  вколачивали в
мозги  и души миллионов  рабов, пока  она  не  становилась  их  единственным
духовным достоЯнием.  "Ќе рассуждать! это  уже сделали за  вас  другие! ваше
дело  -- работать!"  -- џ, человек ‡апада, знал, что надо  <sup><font color=green>212</font></sup>  прежде всего
быть  человеком. ’олько свободный человек знает радость  свободного труда, и
длЯ него этот труд имеет смысл, потому что служит цели,  которую он выбирает
и  в которую верит. --  ‚  противном случае  лозунг "работать надо", который
набожно  и слепо повторЯют миллионы  темных  людей  в  ‘оветском  ‘оюзе, как
судьбу,  как предназначение,  как неотвратимый  фатум их  жалкой жизни, есть
{лошадинаЯ мудрость,} одинаково применимаЯ к людЯм и животным.  ќта мудрость
уравнивала в  достоинстве конЯ и возчика в  лагере, сливала их  в одно  тело
центавра, в одно понЯтие "рабгужсилы"! -- џ сам по себе ничего не стоил, мое
право на жизнь измерЯлось процентами рабочей нормы. -- "Љто не работает, тот
не ест" -- это была втораЯ угроза, котораЯ висела над  нами. џ вспомнил, как
в занЯтом ‹ьвове, в сентЯбре 1939 года  развесили по улицам и бульварам щиты
с  этой  надписью,  котораЯ  казалась  откровением   высшей  справедливости.
Ќеправда! ’руд  из-под палки, труд по  принуждению  не спасает человечество.
„остаточно,  если мы провозгласим  лозунг: "кто работает, тот ест". Љак же Я
тосковал в Љруглице по моей родине, по стране, где каждый работающий сыт,  и
где поэтому не считают хлеба иждивенцам семьи  и общества! ‡десь и  тот, кто
работал  --  не был  сыт.  ђазница между  мной  -- слабым  работником  --  и
‘емиволосом, стахановцем -- была только в степени нужды.
     Ѓыло неоспоримо, что масса лагерных заключенных по  мере того, как  она
терЯла  физические  силы,   переставала   хотеть  работать.   Ќе   это  было
удивительно,  а  то,  что  еще  встречались  люди,  у   которых  не  исчезла
потребность работы. ’акаЯ потребность есть естественный  результат здоровьЯ,
накопленных  сил и нормальной трудоспособности. Ќаслаждение работой  знакомо
каждому, кто  умеет  что-нибудь делать  -- умеет по-настоЯщему, как мастер в
своем деле. Ќас заставлЯли делать то, чего мы не умели, а потом обвинЯли нас
в  том,  что  мы  не   умеем,  потому  что  {не   хотим}   работать.  Ќо   в
действительности наше нехотение означало только, что у нас нет сил и нет <sup><font color=green>213</font></sup>
возможности работать. Љак немыслим скрипач, который отказываетсЯ от скрипки,
так  немыслим физически здоровый и  сильный  человек,  которого не  тЯнет  к
работе. Њы жили в лагерЯх в атмосфере преступлениЯ. Ќо преступлением не было
отвращение и страх  пред работой людей, еле волочивших  ноги от слабости, --
преступлением была та социальнаЯ система, котораЯ <i>право</i> на труд превратила в
<i>обЯзанность</i>   навЯзанного  труда,  --  лагернаЯ  система,   котораЯ  впервые
объЯснила  мне  Явление вредительства. џ никогда не был вредителем в лагере,
но  Я понЯл, как возникает циничное и  вредительское отношение  к  работе  у
людей, полных смертельной  ненависти  к Ярму,  которое на  них  надели, и  к
упрЯжке, которую их заставили носить против воли.
     Ћбо всем  этом Я, конечно, не  разговаривал с ‘емиволосом. —еловек этот
был слишком примитивно-здоров, чтобы быть мне товарищем. ‚друг вечером, поев
на  наре свой  бригадирский  ужин,  он  мне протЯнул свой  котелок  и сказал
небрежно и лениво, думаЯ о чем-то другом:
     -- Њарголин, вымойте мой котелок...
     џ не понЯл,  в чем дело -- не понЯл, что между мной и им нет равенства,
и  Я  должен  оказывать ему подобные  мелкие услуги,  чтобы  оправдать  свое
существование в его великолепной бригаде, -- и ответил простодушно:
     -- Ќет, Я уж свой вымыл, и не схожу больше...
     —ерез день ‘емиволос, не говорЯ мне  ни  слова, выписал мне на "рабочем
сведении" первый (штрафной) котел и 400 грамм хлеба. ‚сЯ бригада получала по
600  грамм.  Љогда это  повторилось  на  второй  и  третий день, Я  пошел  к
начальнику работ и попросил дать мне другую работу.
     Ќачальник работ был у нас Ђлександр €ванович -- высокий и худой русский
полЯк со впалыми щеками и чеховской бородкой -- мЯгкий и участливый человек,
никогда не подымавший голоса и  всеми уважаемый.  ЌесмотрЯ  на  то,  что  он
никогда не говорил с нами по-польски и, может быть, уже не <sup><font color=green>214</font></sup>  владел  этим
Языком -- он относилсЯ особенно внимательно к западникам  --  внимательно до
жалостливости. Ђлександру €вановичу Я объЯснил, что  мне трудно ходить в лес
за несколько километров. Ћн покивал головой, подумал и сказал:
     --  ‚ыходите  завтра  с  пЯтой  бригадой  на  сельхоз...  на  горшечную
фабрику...
     ’ак Я стал горшечником.
     ‚  пЯтой бригаде было человек сорок. Ќаполовину она состоЯла из женщин,
работавших в  теплицах совхоза, огородниц, подготовлЯвших  рассаду капусты и
других овощей. ќти  женщины проводили  свой рабочий день в парниковом тепле,
носили чистые новые  бушлаты и сапоги,  ходили в мужских ушанках, но мужскаЯ
одежда сидела на них аккуратнее, чем на мужчинах, и с лиц их, преждевременно
поблекших и усталых,  еще  не стерлись  следы городского  происхождениЯ. Њне
нельзЯ было входить в большую теплицу, где висели часы -- известные по всему
‘ов. ‘оюзу  стандартные  часы  с  зеленым  квадратным  циферблатом  и  двумЯ
гирьками на  цепочке,  --  но Я часто  заглЯдывал  узнать  времЯ. …сли Я  не
натыкалсЯ на стрелка, то ’асЯ -- немолодаЯ, похожаЯ на учительницу женщина с
неторопливыми мЯгкими движениЯми и черными грустными глазами -- не прогонЯла
менЯ, и Я мог постоЯть минутку в тепле. ‚прочем, пока Я был горшечником, мне
не нужно было этого.
     ‚ыходЯ из ворот лагерЯ,  мы  пересекали улицу поселка, проходили  между
разбросанных  домиков --  в одном  был  "ларек" длЯ  вольных, в  другом жила
‚алентина  ‚асильевна,  главврач  Љруглицкого  ‘ангородка -- минуЯ  пожарный
сарай, оставлЯли вправо постройки  –’ђЊ  -- шли полем,  и  через приоткрытые
ворота  входили на территорию сельхоза. ‚сЯ бригада,  замыкаемаЯ  стрелком с
ружьем,  шла на центральный  двор,  откуда группками  расходились  на разные
работы. Њы, горшечники, сворачивали, не доходЯ двора, и брели гуськом в свою
сторону, метров за 300 в конец  сельхоза.  ’емно еще было, когда мы доходили
до  двери  убогой  развалившейсЯ  лачуги, где  спал <sup><font color=green>215</font></sup>  ночью  сторож.  …му
полагалось  натопить к  нашему приходу, но когда  мы  вступали, спотыкаЯсь в
темноте  и  пробираЯсь  ощупью --  холодище  веЯл  нам навстречу.  ЉрошечнаЯ
избушка на курьих ножках, с  разбитым  окошком,  с  землЯным неровным полом,
успела простыть; сторож стопил все поленьЯ, приготовленные с вечера на ночь.
‚ темноте мы садились на опрокинутые деревЯнные Ящики и молчали,  пока серый
рассвет не проступал в окошке. ’огда выходили на двор, поискать кусок дерева
на  растопку,  кто-нибудь  отправлЯлсЯ  с   салазками  на  центральный  двор
раздобыть дров, стащить в крайнем случае, -- и, затопив печку, становились к
станкам.
     Њы  лепили  горшочки длЯ капустной рассады. ‘реди избушки стоЯла низкаЯ
глинЯнаЯ  печурка-плита.  ‚доль  стен  на  уровне  груди   тЯнулись   полки,
засыпанные землей. “ полок стоЯли разбитые старые  станки. €х было  4-5. Ћни
выглЯдели  как  узкие   деревЯнные  ступы,  и   в   каждый   была  вставлена
металлическаЯ чашка. ‚  эту  чашку мы набивали руками землю  с  полки, потом
туда же вставлЯли  массивный  металлический  стакан  на рукоЯтке и, нажав на
ручку, несколько раз сильно вращали  стакан  в обе стороны. Њежду стаканом и
стенками чашки выдавливалсЯ ладный  горшочек или стаканчик. Ќа дне чашки был
стержень, на который надевалсЯ стакан,  имевший отверстие на дне  в  центре.
ЉраЯ  горшочка  мы выравнивали ладонью. ЏолучалсЯ  гладкий плотный стаканчик
длЯ капустной рассады, с круглой дыркой внизу.
     Ќорма  на  эти стаканчики  была  огромнаЯ,  но  мы все имели скидку  от
‘анчасти, и от нас требовалось всего лишь по 500 штук с человека. ђаботаЯ по
10  часов  в день, мы должны  были делать по 50 штук в  час, чтобы выполнить
свою норму. “ каждого под рукой стоЯли плоские деревЯнные  Ящички, куда мы и
укладывали один к одному свои стаканчики,  как  дети, лепЯщие  бабки. Љаждый
час  приезжала  с  санками  Ќинка,  девчонка  из  сушилки,  и  отвозила нашу
продукцию. ‚ сушилке  вели счет --  от кого сколько принЯто --  и  браковали
негодные стаканчики.
     <sup><font color=green>216</font></sup> Џока  4-5 лепило,  двое  занималось  подготовкой  земли. ‘месь,  из
которой лепили стаканчики,  состоЯла из 3 частей: садовой земли, одной части
торфа и одной части лошадиного и коровьего помета. ‘ другой стороны печки на
полу была насыпана огромнаЯ  куча этих "материалов", а  под потолком на наре
лежала садоваЯ  землЯ и торф, которые "оттаивали" за  ночь. Ћдноглазый полЯк
ѓанько считалсЯ  спецом по заготовлению смеси.  Ћн начинал день  с того, что
деревЯнной  лопатой обрушивал  с нары на пол все, что было. —асов в 9 возчик
привозил со скотного двора  навоз. Љ  этому времени уже в печи трещало,  дым
валил через  расселины, и мы все  работали,  сбросив  бушлаты. ќто считалось
прекрасной работой, -- в тепле и в закрытом помещении -- всем на зависть. Њы
были довольны.  ‡а нашей спиной в котелках клокотала вода. Џо другую сторону
печи полуголый ѓанько ворочал лопатой навоз. Њы работали стоЯ, равномерно  и
быстро.  Ћдним движением набирали  в обе ладони мЯгкую  желто-бурую навозную
массу --  не  слишком  мало и не  слишком много,  а ровно  столько,  сколько
вмещает чашка -- вторым  движением наполнЯли чашку,  -- вставлЯли стакан так
ловко, что  он сразу надевалсЯ  дыркой на стержень --  потом выжимали сильно
два  полных  оборота, один  вправо,  другой  -- влево, выбрасывали стакан  и
осторожно  вынимали землЯной горшочек. …сли смесь  ѓанько  не годилась,  или
землЯ  была  слишком  влажна,  или  было ее  слишком  мало  в чашке,  или мы
недостаточно  энергично  выжали  стаканчик,  --  он  не  держалсЯ  в руке  и
рассыпалсЯ. ‘тенки его надламывались, из  них  торчали соломинки,  и  Ќинка,
вернувшись из сушилки, объЯвлЯла:
     -- ѓалина Њихайловна сердютсЯ, -- половину стаканчиков забраковала!
     Ђ  за ней на пороге ЯвлЯлась ѓалина Њихайловна -- заключеннаЯ полька из
окрестностей ‹ьвова -- худаЯ, со встревоженным лицом: -- “ж Я не знаю, что у
вас сегоднЯ такое творитсЯ: стаканчики не держатсЯ!
     ђЯдом со мной работал бургомистр  из  <sup><font color=green>217</font></sup>  Љопичинец и џцко,  тот самый
заносчивый молодой полЯк, который так гордо держалсЯ на лесоповале в прошлую
онежскую зиму. ’еперь он исхудал и страшно изменилсЯ лицом, от него осталась
только тень.  …го, как и  менЯ, исключили из амнистии. Њы торопились, лепили
не разгибаЯсь  с утра  до вечера, и еле-еле успевали вылепить норму.  €ногда
бригада уже строилась у ворот, а мы еще кончали последний десЯток и выбегали
на  дорогу,  едва умыв  руки и  не отдохнув. ‡ато обе  женщины, работавшие с
нами, кончали свои 500  уже в половине пЯтого и до 6  часов  сидели в тепле,
отдыхаЯ.
     Ћдна была -- пожилаЯ  низенькаЯ  проститутка с хриплым мужским голосом,
коренастаЯ,  вороватаЯ  и гнилозубаЯ, котораЯ  лучше всех  работала  в нашей
компании,  скорее всех умела раздобыть себе  на  цыгарку,  захватить  лучший
станок и лучшее место между печью и  окном.  ‘ ‹изаветой €вановной не стоило
ссоритьсЯ:  Язык у ней был острее  всЯкой  бритвы,  и в выборе слов  она  не
стеснЯлась. …й только  помела  не  хватало, чтобы  выглЯдеть как  Ѓаба-џга в
ступе. …е любимцем был одноглазый ѓанько. Љ  прочим она относилась  с полным
презрением,  посылала нас за дровами, за ведром снегу на плиту, или совала в
руки облезлый веник: "подмети, пока что!".
     Ќинка,  несмотрЯ  на  свою  молодость,  могла  многое  рассказать.  ќто
беспризорное  дитЯ  “краины, рожденное  на  заре  ЌќЏа,  воспиталось  в доме
ксендза, а потом в  еврейской семье, она прошла через  советский детдом, а в
39 году попала с Љрасной Ђрмией во ‹ьвов, что и было кульминационным пунктом
ее биографии. ‚о ‹ьвове она нашла себе покровителЯ в лице самого Љозырева --
председателЯ ‹ьвовского горкома, хозЯина города. —его лучше? --  Ќо каким-то
таинственным образом  из  этого  вытекло  3  года  в  исправительно-трудовом
лагере.
     ‚есь лагерь знал, что  Ќинка  имеет  мощного  покровителЯ на воле,  что
лагерь --  недоразумение,  и что  Ќинка на  самом  деле  --  пламеннаЯ  дочь
трудового  народа.  Ќа нас,  горшечников,  Ќинка <sup><font color=green>218</font></sup>  подозрительно смотрела
блестЯщими  карими  глазами  и  все  допытывалась: "’ы  что  сейчас  говорил
по-польски? ’ы думаешь, Я не понимаю? -- и грозила:  -- "‚от пойду сегоднЯ к
уполномоченному, все донесу,  о  чем шушукаетесь! ЊенЯ  уполномоченный очень
уважает!" -- €  это была  правда:  Ќинка часто  посещала уполномоченного,  и
потому в ее присутствии мы все  ощущали веЯние власти и старались выражатьсЯ
лойЯльно и  патриотично. Ќинка  проверЯла  качество нашей  работы, и  каждый
неудавшийсЯ  стаканчик  внушал ей подозрение: "не вредитель ли?" џ, поэтому,
со страху и чтобы снискать расположение Ќинки, наврал ей, что знал во ‹ьвове
самого  Љозырева, и что  это  человек  золотой. Џросил Ќинку по освобождении
передать  Љозыреву  поклон  от  менЯ:  "Ћн  менЯ помнит  наверно!" --  Ќинка
просиЯла, и Я сразу стал в ее глазах благонадежным.
     ‹изавета  €вановна  и   Ќинка  были  приЯтельницы.  €х,  кроме   общего
советского  происхождениЯ, объединЯла  также и профессиональнаЯ  близость --
несравненнаЯ  быстрота,  с  которой  они  делали стаканчики.  Ѓургомистр  из
Љопичинец,   с   пухлым  лицом  и  круглой  головой   кота,  пользовалсЯ  их
расположением,  и они  часто отдавали ему  свой полдник:  "ешь,  старый!"  ‚
перерыве ‹изавета €вановна, ЯдренаЯ баба, несмотрЯ на возраст, приваливалась
к  ѓанько, толкала его плечом, хохотала,  и они обменивались серией  соленых
мужицких прибауток.
     ‹юди  менЯлись часто.  Ќесколько  дней  работала  при станке  девушка с
тонким и нервным лицом, с черными еврейскими глазами. џ  вспомнил, что видел
ее  в стационаре.  Ћна  приходила  туда мыть  полы. ќто лицо  тогда  же  мне
бросилось  в  глаза:  родное лицо, интимно свое -- таких  девушек  Я видел в
кибуцах Џалестины, в синих блузках и платочках, -- или в аудиториЯх ‘орбонны
и ‹ьежа. --  Ћткуда  она взЯлась здесь?  ‚  стационаре мы познакомились:  ее
звали ЂгронскаЯ -- киевскаЯ курсистка, из советской еврейской семьи. Љак она
забавно удивилась -- не могла понЯть -- когда  Я ей  сказал, что предпочитаю
долю  чистильщика сапог  в ’ель-Ђвиве счастью <sup><font color=green>219</font></sup>  комиссара  в  Љремле... ‚
обеденном перерыве  мы с ней  сели вместе. ѓанько принес в ведре полдник  на
горшечников. Ќам роздали по 250 грамм супу. ЂгронскаЯ вынула кусок хлеба. --
"ѓде ваш хлеб?" --  Ђ  у менЯ не было хлеба, Я в тот  день снова получил 400
грамм, и нехватило на полдник.
     ЉиевлЯнка,  "девушка из  кибуца", спокойно  разломила свой  кусок хлеба
надвое  и  протЯнула мне половину. џ не понЯл сразу, что она делает. Љак она
это сделала!  ’ак естественно  и  просто, так  "между прочим", как будто это
было только  привычным исполнением какого-то общепринЯтого долга вежливости,
о чем и не; говорЯт и не  думают особенно, -- как будто мы  сидели за чайным
столом в доме ее родителей,  и она мне подвинула сахарницу к чаю. Ќо это был
лагерь, где люди  перегрызали  друг другу глотку за  100 грамм хлеба. џ взЯл
хлеб -- Я  был  слишком  голоден,  чтобы отказатьсЯ, -- и посмотрел на  нее.
‚друг у менЯ задрожали губы...
     ЂгронскаЯ не прочтет этой книги и не узнает никогда, как свЯто  и верно
Я помню о  куске хлеба,  которым  она поделилась  со мной  в  лагере.  Ћдним
движением руки она  крепко поддержала  менЯ.  --  ‘лово  "товарищ"  потерЯло
всЯкий смысл в  ‘оветском ‘оюзе. Ќо есть  в каждой  нормальной  -- ив каждой
ненормальной  человеческой   жизни   свои  особые   мгновениЯ,  иногда   так
малозначущие и незаметные, как булавочнаЯ головка, -- от которых радиосила и
непрерывный свет излучаютсЯ годами  в  глубину нашего существа. -- Џо  тому,
как она мне подала хлеб, Я знал, что ЂгронскаЯ  -- прекрасный человек, и так
как  Я знал, кроме того,  что она -- самый обыкновенный массовый человек,  Я
снова верил в человека и в скрытый смысл его существованиЯ.
     „ва года позже рассказали мне, что ЂгронскаЯ беременна, и ее отправлЯют
в особый лагерь  длЯ родЯщих. •рупкаЯ фигурка с огромными черными еврейскими
глазами снова встала передо мной, и сердце сжалось: что сделал с ней лагерь?
Ќа счастье, отец ее ребенка не  был ни  урка, ни лагерный парикмахер, ни <sup><font color=green>220</font></sup>
комендант лагерЯ. ќто был человек достойный ее, и в  пределах лагерЯ они оба
не могли сделать лучшего выбора.
     ’ак  как лепить горшки  считалось слишком легким, женским  занЯтием, то
мне скоро пришлось уступить теплое местечко у печки и  перейти в помощники к
одноглазому ѓанько.  Ќа  этой работе  Я оставалсЯ  целый  месЯц,  пока мы не
наделали больше стаканчиков, чем надо было, и фабрику закрыли.
     ѓанько был в  марте  отправлен на "54-ый" -- так  называлсЯ пункт,  где
группировали полЯков, отправлЯемых по амнистии. ‘естра ѓанько находилась  на
"вольном поселении"  в  Ђлтайском  крае, и старик, расфрантившись,  в  новом
костюме и картузе, готовилсЯ к поездке на далекий Ђлтай, где по слухам  было
что есть. џ  пожелал ему счастливого пути. Ќо на 54-ом квадрате не оказалось
вагонов. ‚ ожидании вагонов ѓанько умер -- накануне освобождениЯ.
     ‚ тот месЯц мы работали с ним немного, но тЯжело. ‘ утра  мы разгребали
снег при  парниковых Ямах, где были  пласты  так называемой "садовой земли".
Џотом  мы долбили мерзлую  землю мотыгой  и ломом. Ќо Я уже не мог  работать
ломом: поднЯть массивный железный лом мне  было трудно,  и мой удар  не имел
силы. Џолчаса  работы  --  и  Я выбывал  из строЯ. ѓанько  лучше менЯ владел
ломом. Џосле многих горьких с его стороны замечаний и протестов, мы поделили
работу: он  долбил  землю,  а Я возил ее  в санках  метров  за  300  в  нашу
мастерскую. Њы нагружали огромную круглую  корзину на салазки, Я, напрЯгаЯсь
всем  телом,  дергал,  как  рабочий конь,  ѓанько помогал  сзади, и  салазки
трогались, скрипЯ  по снегу. ЏЯть рейсов  было ежедневно. џ знал каждый метр
пути, каждый подъем и  поворот, спуск и  Ямку.  ‚есь  в поту,  надрываЯсь  в
веревочной упрЯжи,  Я  последним порывом сил доволакивал свою ношу  до двери
нашей  избушки. “ менЯ еще были силы снЯть огромную корзину и дотащить ее до
порога.  Џотом горшечники  выходили  помочь  мне перебросить  корзину  через
порог.
     <sup><font color=green>221</font></sup>  ‚  пути  было одно место, на  подъеме, где моих  сил нехватало. Џо
четверть часа Я мучилсЯ в этом месте, втЯгиваЯ груз на гору и знаЯ,  что нет
другого  исхода.  ‚ такие  минуты, среди Яркого зимнего солнца, играющего на
чистом   снегу,  безнадежно  потерЯнный  в   пустынном  и   страшном   мире,
превращенный в  рабочую скотину, Я испытывал настоЯщие пароксизмы унижениЯ и
бешенства. Ќикто не слышал менЯ, и Я  громко  проклинал  судьбу, людей, свою
нечеловеческую работу и мертвый груз, который не поддавалсЯ, как Я ни рвалсЯ
вперед на постромках. …ще  хуже было, когда на  повороте показывалсЯ возчик.
’огда  Я должен был  немедленно  сбросить  санки  с дороги, чтобы  дать  ему
проехать -- мои санки слетали  в канаву, в глубокий снег,  сворачивались  на
бок, -- и  потом  Я  их  вытаскивал  на дорогу,  отдельно санки и корзину  с
землей.
     ’акаЯ  работа  продолжалась до  часу. Џосле отдыха мы  начинали  вдвоем
толочь лопатами  торф и  навоз на полу  избушки.  Њерзлую землю мы нагружали
лопатами на  верхнюю нару, чтобы  она отошла за  ночь. Џотом мы  растЯгивали
"грохот" -- рваную проволочную сетку  в деревЯнной раме, и  пропускали через
нее нашу смесь,  отбрасываЯ солому, камни и  мерзлые  глыбы.  Џотом Я убирал
сетку, и  на полу оставалась  готоваЯ  длЯ  рассыпки смесь.  џ  носил  ее  в
деревЯнном Ящике вдоль станков и  насыпал каждому горшечнику запас земли под
руку.
     Џри этой  работе мы были черны, засыпаны  землей и вымазаны навозом, но
зато днем от  часу до трех имели полный отдых  и ложились  спать на землЯном
полу при печке, подложив полено под голову.
     ‚ сумерки вызывали нас строитьсЯ на  дорогу. Њы умывались водой с плиты
и выходили  по одному.  Ѓригада уже стоЯла  у ворот  и нетерпеливо поджидала
нас.   Ќам  кричали:  "скорее!"   Ќо  мы  шли  очень  медленно.  ‘мертельное
изнеможение  сковывало  наши  члены.  Њы  шли  через   силу,  с  напрЯжением
переставлЯЯ ноги, и угрюмо молчали.

--------
        16. Џ€‘њЊЋ ќђ…ЌЃ“ђѓ“

     <sup><font color=green>222</font></sup> ‚есной 42 года Љруглицкий лагерь был поставлен пред лицом голодного
истощениЯ. ‚ этом году мы впервые услышали слово: "алиментарнаЯ дистрофиЯ".
     Ќам  постепенно  сокращали  рационы.  ‘илы наши  убывали  постепенно  и
непоправимо. „аже больничное питание перестало быть достаточным. ‘тупенчатаЯ
система лагерного питаниЯ  потерЯла смысл, после того  как масса заключенных
распалась  фактически на две  части, на тех,  кто еще кое-как работал, и  на
тех, кто уже  только делал  вид, что работал. Њежду этими двумЯ  категориЯми
была минимальнаЯ  разница  в  питании. Љто  делал особенно  тЯжелую  работу,
получал  микроскопические  добавки в виде  "дополнительного",  "усиленного",
"восстановительного"  и  других  пайков.  ‡а  этой  номенклатурой  скрывалсЯ
черпачок жидкой арестантской кашицы или пирожок с морковкой или картофельный
блин, которых каждый  из нас мог бы съесть несколько дюжин  без труда. ’аким
образом, еда нас больше раздражала, чем удовлетворЯла. Њы  впадали в апатию,
в сонное оцепенение, как осенние мухи. ЊенЯ  постоЯнно клонило ко сну. Љогда
Я не работал, Я ложилсЯ, и без движениЯ проводил целые часы. ‚ это времЯ мне
не  хотелось  есть.  џ  мог  оставатьсЯ  без  пищи  целый день, и  несколько
дополнительных часов ожиданиЯ не составлЯли разницы. Ќо  когда,  наконец,  Я
получал свою порцию, голод разгоралсЯ, и, окончив  есть, Я был гораздо более
голоден,  чем  в  ожидании  еды.  Џервые  полчаса  после  приема  пищи  были
мучительны.  ‚се во мне было раздражено, и только потом Я впадал незаметно в
первоначальное состоЯние апатии, из которого менЯ вывела кормежка.
     …сть мы  были  готовы  все,  что  угодно.  €ногда,  неизвестно  почему,
раздавали на кухне горчицу.  •отЯ выдавали ее  поздно вечером,  после ужина,
когда уже была съедена  последнЯЯ крошка хлеба,  все с  волнением бежали под
окно кухни. “ кого  не было  <sup><font color=green>223</font></sup> посуды,  подставлЯл палец, на который повар
мазал горчицу, и все съедали ее, как подарок с неба. Њы ели хлеб черный и до
того  сырой, что  он клеилсЯ  в руке,  хлеб с отрубЯми  и  соломой,  хлеб  с
примесью  кукурузной муки, который, засыхаЯ, крошилсЯ в  куски.  ’олько  два
года спустЯ  в лагерЯх Ђрхангельской области  поЯвилась американскаЯ  мука и
американский  Яичный  порошок.  Ќо  к  тому  времени  наши  рЯды уже  сильно
поредели: население лагерей вымирало, а новых зэ-ка за эти годы не было.
     Џоследнее обстоЯтельство было длЯ нас источником надежды. Џохоже  было,
что лагерЯ находились  в состоЯнии  естественной ликвидации. Ќа наших глазах
их население уменьшалось, и  мы постепенно  привыкли к успокоительной мысли,
что советскаЯ  власть в результате войны и сближениЯ с  западной демократией
постепенно  отойдет  от  этой  позорной  и  постыдной   формы   современного
рабовладениЯ.
     Љругом  люди  валились, как  скошеннаЯ трава. ‚ласть, котораЯ  не могла
удержать  их при жизни, закрывала пред ними выход  на волю,  в условиЯ,  где
каждый мог бы отстоЯть свою  жизнь. Њногие из них оставили без помощи семьи,
детей, и терзались больше при мысли о них,  чем  о себе.  Ќе было и речи  об
экономическом обосновании  лагерей  в это времЯ.  Ћгромное большинство в них
состоЯло  из псевдо-работников,  доходЯг, лагобслуги, из  непроизводительных
элементов  не только среди зэ-ка,  но  и среди вольных, занЯтых в охране и в
администрации: все эти люди не  окупали себЯ и мертвым балластом ложились на
лагерное  хозЯйство.  ‘одержание  миллионной  армии  доходЯг  было  очевидно
дефицитно.   €х   держали   в   заключении   из  страха,   по   соображениЯм
госбезопасности. Ќе "работа"  этих людей, а их массовое вымирание было нужно
государству.  ’рудоспособные  зэ-ка   в   массе   давали  в   лагере  только
незначительную  часть той пользы, которую они могли бы принести на воле. ќто
было  особенно   очевидно,  когда  дело  касалось   высоко-квалифицированных
специалистов:   инженеров   и    врачей,   учителей   и   <sup><font color=green>224</font></sup>   профессоров,
хозЯйственников  и  организаторов. ќти  ценные и  редкие люди, втоптанные  в
лагерную  грЯзь,  либо  терЯли  образ  человеческий,  либо  делали  смешную,
несоразмерную с их знаниЯми и никому не нужную работу.

     ‘ работы  на горшечном производстве Я был  переброшен  на скотный двор.
ЊенЯ не допустили  к уходу за  коровами и свиньЯми. Ќа этой работе Я  бы мог
подкормитьсЯ,  так как  коровы  доились,  а свиней  и  поросЯт  откармливали
картошкой и овсЯнкой на молоке -- кормили так, что скотницы имели что урвать
и длЯ себЯ.  Ќо  мы  не  имели доступа  в  свинарник, --  как нищие, которых
швейцар  гонит от  двери  богача. Ќаше место  было в  полутемном  коровнике,
наполовину пустом.  ‚ углу опустелой и холодной половины стоЯла силосорезка,
машина, нарезавшаЯ  силосный  корм из  веников -- из тех  прутьев, которые Я
собирал прошлой осенью.
     ‘  утра привозили нам несколько  возов  этих  прутьев. Ћдин подкладывал
прутьЯ  в машину; двое  вертели  колесо. ‘илосорезка  работала на  лошадином
приводе,  но  лошади  не  было.  ‚место  лошади  приспособлен был  писатель,
захваченный за  пределами  ‘ов.  ‘оюза  на территории  другого  государства,
обращенный в рабство по праву победителЯ, как "социально-опасный элемент".
     Љолесо, не рассчитанное на  человека,  было  так  велико,  что когда  Я
поворачивал ручку, оно увлекало менЯ, то пригибало к земле, то подкидывало в
воздух, Я вертелсЯ с  этим колесом и на  колесе, у менЯ  темнело  в глазах и
захватывало дыхание. —тобы не прийти в отчаЯние, Я считал обороты: 50-100 --
и следил за своим напарником, который вертел то же колесо за ручку  с другой
стороны.  џ давил  ручку вниз и  сразу отпускал  -- колесо  оборачивалось на
половину -- и тогда  нажимал  мой  напарник с  противоположной стороны. ќтот
танец колеса продолжалсЯ до тех пор,  пока не расстраивалсЯ ритм, и  один из
нас не начинал задерживать. ’огда бросали колесо и садились на минутку.
     <sup><font color=green>225</font></sup>  Ќапарником  был †уков, парень  мордастый и  работЯщий, сибирЯк, из
рода староверов. Ћн прежде всего принЯл менЯ  в штыки и осыпал антисемитской
бранью. Ќа это Я  ему с места  пригрозил уполномоченным: "Ћдного срока мало?
„ругой получишь!" -- и  он присмирел мгновенно, а на другой день мы уже были
друзьЯ.  †уков  много мне рассказывал о сибирских нравах  и  житье, о  своем
деде, который неограниченно царствовал над семьей  в 28 человек со взрослыми
и  женатыми  сыновьЯми.  „о  колхозов  сибирские  крестьЯне  на хуторах были
скотоводами, лошадей держали сотнЯми -- теперь целый колхоз имел лошадей  не
больше, чем когда-то один его  дед. …ще он мне рассказал, что в их местах не
умеют делать  колбасу -- "это дело немецкое" -- и не  хотЯт уметь,  а просто
солЯт  свинину впрок. ‘тарик старовер  оставалсЯ в памЯти внука  воплощением
морального авторитета. †уков-внук редко материлсЯ -- его в  детстве  отучили
от этого -- и он мне рассказывал, как старик ругалсЯ, когда  был сердит: "<i>ах
ты, едона леть, лЯгуша мокра!</i>" -- это было вместо мата. ќтот сибирский идиом
Я сразу  принЯл  и запомнил,  и через год еще, встречаЯ  †укова, кричал  ему
по-приЯтельски: -- "ќй ты, едона леть! лЯгуша мокра!" -- Ћт таких слов †уков
сразу светлел и широко улыбалсЯ.
     ‘  утра  в  коровнике  было  холодно  и темно.  ‚  конце  коровника  за
перегородкой  была  печурка.  Њы выходили, крадучись, на еще темный  двор --
своровать, где можно,  несколько досок,  бревно.  џ шаталсЯ как  пьЯный  под
ношей  бревна  и  шел,  с  трудом  переставлЯЯ ноги. ‚ каморке быстро пилили
одолженной поперечкой, и, наконец, загоралсЯ огонек.
     ‚о  времЯ  паузы мои  напарники куда-то  исчезали -- выходили на поиски
еды. ‚ коровнике пахло навозом и гнилым сеном, худые коровы стоЯли  смирно в
перегородках (на силосном  питании они не давали больше 3-4 литров  молока),
проходила  повЯзаннаЯ  платком  бледнаЯ заключеннаЯ  коровница,  похожаЯ  на
монашку. Ќикуда не  хотелось выходить, но  <sup><font color=green>226</font></sup> через  несколько  дней  голод
выгнал менЯ. ‚  конце двора была низенькаЯ хибарка. Џод  вечер  мы привозили
туда на санках  кадь с силосной  сечкой и заправлЯли ее  в  большой чан  над
огнем. Љроме  того, был  вмурован в плиту  резервуар с горЯчей водой. ‚ углу
этой  хибарки мы  обнаружили  бочку,  куда  скотники вываливали  отбросы  от
кормежки  свиней -- гниющую жидкую массу  испорченного картофелЯ, издававшую
нестерпимый  запах  помойной  Ямы.  €з  этой  бочки отбросов  мои  напарники
набирали  гнилых  остатков  картофелЯ  --  полный  котелок.  ‘   бесконечным
терпением  по  несколько  раз  перемывали  каждый  огрызок в  горЯчей  воде,
вырезывали почерневшую  мЯкоть  и получали крошечный здоровый  остаток  -- с
наперсток величиной. Ќа эту работу уходил час времени,  а в это времЯ колесо
стоЯло без движениЯ,  брошенное всеми. џ сначала смотрел с брезгливостью  на
эти манипулЯции, но когда приходило времЯ полдника --  Я пил горЯчую воду, а
у  них стоЯло по  котелку картошки на плите, и  она совсем не пахла помойной
Ямой,  а  как  пахнет  всЯкаЯ здороваЯ картошка  -- или почти так.  ‚ода,  в
которой она варилась, становилась бурой, и  картошка хрустела на  зубах,  но
они ели! Ќикому из них даже в голову не приходило  дать мне попробовать, а у
менЯ сердце  выскакивало  и дурно  становилось  от этого  вида и запаха.  Ќа
третий день  Я  решилсЯ, пошел  за ними и тоже сунул руку в  вонючую жижу  в
помойной бочке. ’еперь Я уже  знал, какое  сокровище лежит  в ней. Џравда, у
менЯ нехватило умениЯ  набрать  на полный  котелок, но все же,  когда пришло
времЯ полдника, у менЯ стоЯла полнаЯ кружечка картофельных остатков, и этого
было  длЯ  менЯ  достаточно.  „ело  было  не  только  в  калориЯх,  но  и  в
психологическом эффекте: Я не был исключением, Я тоже умел  добыть  еду там,
где длЯ нас ничего не приготовили.
     …ду добывали  буквально из-под  земли.  –елыми днЯми  рылись в канаве у
отхожего места и приносили что-то, что Я бы  принЯл за засохшие экскременты.
но это оказалось  сплошной  массой  <sup><font color=green>227</font></sup>  картофельного  крахмала,  остатками
замерзшей и выброшенной месЯцы  назад  картошки.  ‚есь  день,  как  голодные
собаки, мы нюхали воздух, пристально следили за кухней, где варили длЯ телЯт
и поросЯт. ‚ конце  концов  кто-то из нас вломилсЯ туда и  схватил что-то. ‚
наказание нас перевели со скотного двора на нефтебазу.

     Ќа  нефтебазе  ничего  съедобного  не  было. Њы  разгружали с  платформ
тЯжелые баки, перекачивали из одних цистерн в другие нефть и машинное масло.
Ќа баках мы увидели надписи американской фирмы: это была заграничнаЯ  нефть.
ЂнглийскаЯ надпись  была как привет  с ‡апада, напоминание о том, что не все
еще  погибло длЯ нас. џ смотрел на нее с волнением, как ђобинзон, который на
необитаемом острове  находит след пребываниЯ культурных людей. Њой  бушлат в
несколько дней промаслилсЯ и пропиталсЯ нефтью на долгие месЯцы.
     Џотом пришло времЯ  на "окорковку".  ќта работа заключ