вем мы здесь,
как под  арестом и никто менЯ  за человека не считает. „аже  моЯ собственнаЯ
дочь!  Ќо, все  же, хорошо, что она  в комсомоле и,  к  тому  же,  не  дурна
собой...
     Ћн нерешительно посмотрел на нее с любовью, и продолжал:
     -- ‘ам директор  проходу ей не дает. џ не против, пускай женитсЯ, может
быть  тогда  и  мне будет спокойнее. џ его  страшно боюсь.  Ѓоже,  как Я его
боюсь! ќто не человек, а  злодей, он похож на дьЯвола. Ќо... пускай женитсЯ!
{35}

        IV

     Ќа другой день  мы отправились смотреть свекловичные плантации, где уже
прошел трактор.  Џо нетронутой  плугом  меже  далеко бежала  зеленаЯ  полоса
только-что родившейсЯ травы; она была хорошо видна на черном поле. ‚  разных
местах возились у грЯдок  группы  живописных женщин  с  лопатами в руках. €х
было много; одетые по разному,  но все босые, они ловко разгребали  лопатами
грЯдки, а другие шли следом и бросали в раскрытую землю семена. Љто-то худой
в  солдатском картузе и в низких сапогах ходил  за  ними и считал  грЯдки. Љ
полудню он уже  знал,  кого привлечь за невыполненную норму. Ћн лениво ходил
между бабами, подгонЯЯ каждую бранным словом. “видев нас, человек  в картузе
заволновалсЯ и стал показывать усердие: он перегонЯл задние колонны наперед,
производЯ беспорЯдок, и за это ругал женщин.
     -- „ружнее!.. -- кричал он  во  все  горло,  чтобы мы  его  слышали,  и
принуждал их  петь  песни. †енщины  уныло затЯнули  знакомый  мотив с новыми
словами, но все по разному.
     --  „ружнее! --  кричал  человек в  картузе,  и  сам  хрипло  запел длЯ
примера, выставлЯЯ на вид свой подвижной  кадык. „евки засмеЯлись,  но скоро
вошли в строй и голоса всех разом  слились в одну тонкую  и  быструю  струю,
котораЯ  исчезала и опЯть  возникала, и  падала  где  то близко,  разбиваЯсь
брызгами  о землю. € тогда слышнее становились отдельные слова, чужие всем и
неправдоподобные. {36} Ќо они пели не слушаЯ эти выдуманные слова, увлекаЯсь
музыкой своих голосов, прозрачных и чистых, как вода в колодце.
     -- •орошо поют! -- сказал подоспевший к нам помощник директора.
     --  ‚  городе  таких  концертов  не услышите...  -- и  хотел рассказать
больше, но в это времЯ что то случилось: женщины бросали лопаты и спешили  к
кому то на помощь.
     -- —его они? -- спросил Я с недоумением.
     --  Ќе  донесла,   несчастнаЯ...  --  произнес  с  огорчением  помощник
директора. -- ќто  часто у нас с  бабами в рабочее времЯ. Љак только сев или
уборка, все они с брюхом ходЯт.
     Њежду тем, собравшиесЯ  возле роженицы женщины волновались и упрашивали
бригадира свести больную в больницу на тракторе.  „ругие советовали привезти
доктора в поле,  и просили  бригадира выписать из  колхозного амбара солому,
чтобы не рожать ей на голой земле.
     -- —то  вы мелете, дуры! --  закричал на женщин  человек  в картузе,  и
обозлилсЯ. -- ’рактор ведь не колхозный, а Њ’‘, и он за свою  выработку тоже
отвечает. Ђ солома теперь  не наша, и она есть фуражный корм, -- без  ордера
не отпустЯт.
     Џока здесь  спорили  и ругались,  роженица валЯлась на земле раскрытаЯ.
ЉакаЯ то  старуха на кривых ногах  и с вывернутыми  руками  подкладывала под
больную свою споднюю юбку и велела ей кричать сильней, чтобы выгнать плод, а
сама села ждать. {37}
     --  ’ак  нельзЯ,  --  сказал  помошник  директора,  отзываЯ  в  сторону
бригадира. --  ќто просто  срам смотреть, как женщина рожает на виду у всех.
—еловек не скотина, надо ее свезти в помещение.
     -- ‚ы  не беспокойтесь, бабы  у  нас  крепкие,  они  все стерпЯт...  --
возражал бригадир, и  стал жаловатьсЯ  на плохую работу и частые  простои, и
что нельзЯ в рабочее времЯ позволЯть бабам рожать детей.
     -- ‚сему свое времЯ, -- рассуждал он спокойно, не  притворЯЯсь. -- џ не
против того,  чтобы бабы рожали -- пускай рожают, только не в рабочее времЯ.
Ђ  то ведь они этим посевной  план срывают. Ћни  бездельничать всегда  рады.
‘мотрите, сколько  теперь пропало времени  даром. Ћдна  рожает, а всЯ работа
стоит,  -- и  вспохватившись, он бросил  нас, и быстро  шагаЯ  через грЯдки,
пошел разгонЯть женщин по местам.
     -- ‘тановитесь  в колонну! -- командовал  он на другом конце полЯ. -- џ
вас, сукины дети, быстро!..
     ’олпа поредела, и теперь роженица  была отовсюду видна. Ћна не кричала.
ЏрикрытаЯ трЯпками  со следами свежей  крови,  женщина все так же неподвижно
лежала на голой земле и из глаз ее, как из раны, сочились слезы; она плакала
тихо, совсем беззвучно,  мелкими выстраданными  слезами,  прижимаЯ  к  груди
мертвого ребенка. {38}

--------
        ѓолоднаЯ смерть

     †изнь  менЯ баловала  впечатлениЯми. Њногие  годы  Я  не  разлучалсЯ  с
крестьЯнской  телегой, возившей менЯ  по  проселочным дорогам нашей  большой
страны, смущаЯ народ.  Ќапуганные, с  дурными предчувствиЯми  встречали менЯ
повсюду крестьЯне.  Ћни знали, что корреспонденты советских газет  никому не
привозЯт счастьЯ.
     ‘колько  не  старались  тогда  власти   примирить  деревню  с  городом,
поворачивали нас "лицом  к селу",  принуждали к "смычке" --  ничто  не могло
смЯгчить сердца крестьЯн, пострадавших  от социализма. ’рудно  было полюбить
им  жителей  города, приезжавших  бригадами  обирать  деревню  до последнего
зерна.  Ќеловко и  стыдно  было  мне  ходить  среди  колхозников под охраной
сельского милиционера  и  слушать, как с наступлением темноты, в  сельсовете
начинали обсуждать, куда безопаснее поместить  корреспондента на ночь. ’очно
жил Я в чужой стране или завоеванной иностранцами. Џри каждой новой  встрече
с крестьЯнами  чувство  горькой обиды не давало мне покоЯ, и  Я искал случаЯ
вызвать к себе больше довериЯ у этих, всегда несчастных людей.
     Њаленький бритый мужичек, весь в заплатах, вез  менЯ по плохой дороге в
село ‘келетово {39} (на  Њелитопольщине), превращенное большевиками в колхоз
имени ЋктЯбрЯ.  ‚сю дорогу Я объЯснЯл упрЯмому мужику, что еду  Я  по  делам
службы, а не по своей доброй воле, что Я журналист и  никого не приговариваю
к расстрелу, но он во всем сомневалсЯ и ничему не верил.
     -- Џойми  же ты, наконец,  упрЯмаЯ голова, --  говорил  Я с досадой, --
ведь Я на службе у государства,  как  и  ты, как  и  твоЯ  лошадь,  как  эта
подвода,   на   которой  мы   сейчас  сидим.  —то   мне  прикажет  партиЯ  и
правительство, то Я и делаю. ђазве Я длЯ себЯ требую от вас сдавать по плану
хлеб,  мЯсо,  молоко, Яйца?..  ђазве ко  мне в амбар вывозЯт из вашего  села
зерно, или Я на твоих трудоднЯх богатею? Њолока твоего Я не  пью, Яиц даже в
большие праздники не ем, а хлеб  кушаю по  норме.  —его же ты  на  менЯ косо
смотришь, точно Я кровопийца, или жену у тебЯ украл?
     Ћн молчал, а сам чутко прислушивалсЯ к моим словам; он все еще не знал,
верить  мне или не верить. ‚о всем ему мерещилсЯ обман, а живаЯ душа  искала
сочувственного слова и отзывалась на него при всЯком случае.
     -- ‚от ты молчишь,  -- продолжал  Я, --  а сам наверно, думаешь, что  в
городе  всЈ  же жить легче. ‚се теперь  бегут из села  в город, как  будто в
другую страну.
     -- Ѓегут!..  -- подтвердил он  не  сразу и  задумалсЯ. Њысль  его  была
где-то далеко  -- не то  на  скотном дворе  среди чужой худобы, отощавшей за
зиму настолько, что добрый хозЯин давно бы перевел ее на  мЯсо и кожу; не то
вспомнил  он  самого  себЯ, свою батрацкую  {40} жизнь, непосильные  нормы и
голодный  паек, каким кормЯт одних лишь арестантов, сравнил себЯ со скотиной
и стало ему себЯ жалко. Ѓог знает, о чем думал мужик,  никогда еще  сытно не
евший хлеба, не сменЯвший штанов уже много лет, и всегда носивший одну  и ту
же рубаху на голом теле.
     --  ‘ами  видите, --  произнес  он погодЯ не  смело,  -- нужда  на селе
большаЯ, потому  и бегут... -- и стал осторожно рассказывать про непорЯдки и
голод,  от которого одинаково  страдает скотина  и человек; что никто теперь
деньгам не рад, потому что нельзЯ теперь за  деньги купить хлеба, и только в
казенной водке нигде нет недостатка.
     -- Њужик голую водку жрет, а потом шалит ночью на больших дорогах... --
и стал смущать менЯ рассказами об убийствах в ночное времЯ.
     -- Џлохое  времЯ  выбрали мы длЯ езды в этих местах... -- повторЯл он с
тревогой, и вдруг захихикал, забалагурил непонЯтное, точно леший.
     …го  тревога   быстро  передалась   мне,  и  Я  перестал  уже  доверЯть
придорожным  деревьЯм,  походившим  на  разбойников,  и  от  каждого  куста,
притаившегосЯ в темноте, ждал несчастьЯ.
     Џодвода шла,  как пьЯнаЯ, спотыкаЯсь на кочках, и шумела не  смазаннаЯ.
„о селениЯ все еще было далеко.
     -- Људа сворачиваешь,  дохлЯтина!  -- обратилсЯ  мужик к лошади. Ћн  не
спеша переложил вожжи в правую руку и мЯгко ударил ими лошадь по всей спине.
Ќо лошадь не слушалась {41} его и на самом деле сворачивала с прЯмой дороги.
‚ это времЯ послышалсЯ  жалобный детский крик, не то  впереди, не  то позади
нашей подводы -- в темноте  не всегда  поймешь. Ќо чем дальше  отъезжали мы,
тем ближе слышалсЯ этот призывной голос  ребенка,  и очень  скоро из темноты
показалась девочка лет восьми, с распущенными волосами. Ћна не шла, а бежала
босыми ногами, прЯмо на лошадь, как слепаЯ.
     -- —его тебе? -- отозвалсЯ мужик на ее крик.
     -- „Яденька  накорми... -- простонала девочка, и Я  не заметил, как она
уже валЯлась у моих ног.
     --  —ьЯ  ты? -- спросил  Я смутившись, и стал осторожно  подымать ее  с
земли. Ќо  она  вырывалась  из  рук  и  ползала у моих ног, унижаЯсь,  чтобы
вызвать сострадание.
     -- —ьЯ ты? -- повторил Я снова.
     --  Ќаших всех вывезли, а  Я  осталась,  -- отвечала девочка, с  трудом
сдерживаЯ слезы; она боЯлась плакать.
     -- ЊенЯ теперь отовсюду гонЯт, а Я голоднаЯ и у менЯ все нутро болит...
-- и  вдруг, как зверек, вскочила на ноги  и повлекла  менЯ в почерневшую от
темноты траву. ‡десь она быстро  сбросила свое рваное платье и  легла голаЯ,
привлекаЯ менЯ к себе руками.
     --  ‹ожись  дЯденька... -- просила  она, -- ложись...  ’огда накормишь.
‚сех вас, дЯденек, знаю...
     --  —то ты  делаешь! -- закричал Я строго. -- ‚стань! --  и стал  звать
мужика, мирно разговаривавшего с кобылой. Џока он шел, смешно {42} и неловко
переступаЯ большими шагами через низкие кусты и едва видные  канавки, Я  уже
держал  ее  в  руках,  трепетавшую  и  совсем  холодную.  ‚ременами  девочка
вскрикивала и скоро затихла, но не надолго.
     --  Џомрет,  несчастнаЯ...  --  сказал с  уверенностью  мужик,  и пошел
доставать  со дна подводы  рогожу, чтобы  укрыть ее. Џри этих словах девочка
вздрогнула  и  насторожилась  --  мысль  о смерти  поразила ее.  €спуганными
глазами она долго смотрела на менЯ, как-будто спрашиваЯ: "правда ли это?", и
просила защитить еЈ от этого страшного рокового слова.
     -- Ќичего, -- говорил Я как можно спокойнее, утешаЯ умиравшего ребенка.
-- “же скоро  приедем  мы  на колхозный двор  и накормим тебЯ  досыта. ’ы не
беспокойсЯ  --  не все  люди  злые.  Њного теперь  голодных людей, но есть и
сытые. “ председателЯ обЯзательно  хлеб есть. Њы у него попросим, он даст...
Ђ  потом Я отвезу тебЯ  в город,  там  есть школы и  детские дома, там много
таких бездомных детей,  как ты... -- и  долго еще Я рассказывал ей  сказку о
городской жизни, о людЯх, которые живут под  крышей, спЯт на постелЯх и пьют
чай со сладкими леденцами.
     -- „Яденька, --  спросила она робко, -- а какие бывают леденцы  --  они
холодные?
     ‘овсем  счастливаЯ, она  скоро  заснула,  прикрытаЯ рогожей. Ќеожиданно
подул холодный  степной  ветер.  Ћн  шел  низом, крадучись; он забиралсЯ под
кожу,  срывал  рогожу  со  спЯщего  ребенка,  и  вырывал  из  штанов  мужика
заплатанную рубаху. Њолчавшие до  того деревьЯ -- заговорили,  черные  кусты
зашевелились, {43} и по траве пронессЯ приЯтный шопот живых голосов.
     "ќто к дождю", подумал Я и просил мужика гнать быстрее. Ћн хотел что-то
ответить и вдруг  странно  затих,  обернувшись  и  пристально всматриваЯсь в
спЯщего ребенка.
     -- ’ормоши ее... --  сказал  он, наконец, опомнившись. -- Ќе пускай  ее
спать... ѓолодные всегда во сне мрут.
     „евочка  неохотно  пробуждалась, когда Я громко будил ее,  звал разными
нежными  именами.  Ћна  отстранЯла  менЯ  своими  слабыми руками и  говорила
жалобно:
     -- Ћставьте менЯ... у менЯ все кишки болЯт...
     Ѓыстро соскочив с подводы, мужик снЯл с себЯ  веревку, засаленную и всю
в узлах, на которой держались его штаны, и туго затЯнул ею больную под самые
ребра.  Џо его  ловким  движениЯм  было  видно,  что  он умеет обращатьсЯ  с
умирающими от голода;  он уверЯл  менЯ, что этим способом многих удалось ему
спасти от верной смерти.
     Ѓоль  стала быстро утихать и в  глазах  ребенка  зажглась  надежда. Ћна
заговорила оживленно, как перед смертью, не отпускаЯ от себЯ моей руки:
     -- ’ы менЯ, дЯденька, не прогонЯй. ’ы, дЯденька, делай со мной все, что
хочешь... ’ы менЯ,  дЯденька, держи  при себе  заместо собаки... -- и совсем
слабаЯ, опЯть погружалась в опасный сон.

        ___

     Љогда  наша  подвода загремела по  твердой  мостовой, пробираЯсь  между
редкими избами {44} без заборов с потухшими огнЯми, село уже спало.
     Ѓлизкое присутствие  людей, мирно спавших  в душных  и тесных  избах за
крепко закрытыми ставнЯми и дверЯми, внушало спокойное чувство.
     ‘трашнее  всего казалось  мне в эту ночь одиночество.  •отелось  скорее
услышать человеческие  голоса, дышать даже  этим тЯжелым  запахом никогда не
проветренных изб, и вместе со всеми спать вповалку на голом землЯном полу.
     Ќо никто не  впускал  нас внутрь, никто не отзывалсЯ на наш стук, и еще
тЯжелее испытывал Я одиночество среди живых людей.
     Њы остановились среди дороги.
     --  Људа  везти?  --  спрашивает  мужик,  и  сойдЯ  с  подводы,  тайком
сворачивает  из газетного лоскутка цыгарку. Џовернувшись  спиною к ветру, он
долго выбивает из кремнЯ огонь, ловит самокруткой искру и обо всем забывает.
     --  ‚ези в  контору  колхоза,  --  говорю  Я, -- надо  скорее  девченку
накормить, она уже пухнет.
     --  ’ам   теперь  пусто...  --  отвечает   он   равнодушно,  и  глубоко
затЯгиваетсЯ вонючим дымом.
     -- ’огда вези к председателю домой.
     -- Љ нему тоже нельзЯ, рассерчает.  Ћн  молодую к  себе  взЯл  и никого
теперь не пускает...
     -- ‚ези! --  говорю  Я решительно, и  мужик неохотно влезает  на старое
место.
     ЋпЯть загремела наша подвода по неровной дороге, опЯть побежали от  нас
закрытые на засов  избы, и нигде  ни души,  даже  собак не {45} слышно.  ‚от
проезжаем  мы  старые   заброшенные  коровники  без  скотины;  дальше  видны
новоотстроенные колхозные конюшни без лошадей; при конюшне пустой инкубатор,
который ждет из города Яиц на  вывод. Ђ вот  и кооператив, в котором торгуют
водкой,  и где перед весенней посевной происходЯт между  бабами кулачные бои
за мануфактуру.
     Ђ  девочка мучаетсЯ. Ћна уже  не просит хлеба, и обманчивые рассказы  о
городе больше не  соблазнЯют ее. Ћна  хочет жить, даже с этой болью в  теле,
всегда голодной,  бродЯчей  нищенкой -- но только быть живой.  € так же, как
взрослые, она не умеет объЯснить себе этого, ничем непреодолимого желаниЯ.
     -- Њне страшно... -- повторЯет она все чаще, когда подвода остановилась
у чисто выбеленной  избы с  железной крышей. ђыжий  пес, похожий на теленка,
показал зубы и зашелсЯ. ‚ избе зашевелились, и мужской  голос  отозвалсЯ  из
глубины:
     -- Љого ночью черт носит!
     --  ‚пустите,  --  ответил  за  менЯ  мужик,  и  оробел.  --  џ  к  вам
корреспондента из центра привез.
     ‘мирившись, председатель зажег ручной фонарь, отбросил  с двери засов и
позвал в избу.
     Ќас встретили  молодые в нижнем  белье  из грубой  домотканной материи.
„еревЯннаЯ некрашеннаЯ  койка с раскрытой  постелью стоЯла близко к  столу и
еще  дышала  человеком.  Ќа  всех  стенах  висели  длЯ украшениЯ  плакаты  с
изображением веселых  шахтеров  под  землей {46}  и  улыбающейсЯ  старухи  у
раскаленной мартеновской печи.
     €звинившись,  Я просил  председателЯ  накормить,  чем  есть,  голодного
ребенка, и  как можно скорее, а сам засмотрелсЯ на счастливые лица этих,  не
схожих между собой, молодых людей. Ћн был рыжий, слабый на вид и нескладный,
а она  -- черноволосаЯ, крепкаЯ  телом и полнаЯ сил. “  него были не  добрые
глаза, зеленые и глубокие, а у нее -- совсем черные,  живые и привлекающие к
себе.
     †енщина встрепенулась, глЯдЯ на ребенка,  лицо  которого  вздулось уже,
как у утопленника, и пошла скорее кипЯтить воду.
     џ сказал председателю в сердцах:
     -- •орошие  у вас здесь порЯдки  -- дети валЯютсЯ на дороге, как щенки!
Њы ее на дороге подобрали.
     -- ‡а этим <i>нехай</i> сельсовет смотрит... -- сказал он и отвернулсЯ.
     ‘коро женщина принесла чайник с кипЯтком, потом вынула из сундука кусок
несвежего  хлеба с  обгоревшей  коркой и  позвала  к столу. Џри  виде  хлеба
девочка замычала, как животное, и полезла на стол ногами.
     -- ’ебе нельзЯ... -- сказал председатель строго,  -- ты сперва  кипЯтку
попей, а не то помрешь... -- и заслонил от нее хлеб рукой.
     „евочка странно преобразилась. ‘овсем хищнаЯ, не знаЯ страха, она стала
отнимать у него хлеб, царапаЯ и кусаЯ его руку, на которой проступала кровь.
Ћна могла загрызть его, задушить  своими  слабыми  пальцами, вырвать ногтЯми
его глаза, как птица клювом. {47}
     -- „ура!..-- произнес он, озлоблЯЯсь, и махнул рукой.
     Ќикто не решалсЯ подойти к ребенку, когда она, протЯнув ноги, сидела на
полу, пугливо оглЯдываЯсь.  Ћна  крепко держит обеими  руками этот  черствый
ломоть и  жадно откусывает его большими  кусками. €збыток  радости делает ее
веселой, и она трогательно смеетсЯ со слезами, как дурочка. †изнь кажетсЯ ей
прекрасной,  заманчивой, радостной.  Ћна  уже  больше не думает о смерти, не
знаЯ о том, что с каждым проглоченным куском она приближаетсЯ к ней.
     “мирала она тЯжело,  в  страшных муках,  катаЯсь  по полу,  призываЯ на
помощь Ѓога. {48}

--------
        ЋткровеннаЯ беседа

     Љогда вздрогнул поезд и мимо окон  закачались пьЯные стрелки, пассажиры
притихли и подобрели. ЌельзЯ было поверить, что совсем недавно эти люди были
готовы на самые отчаЯнные поступки, чтобы  отвоевать  лучшее место в вагоне,
ругались  непристойными словами,  ненавидели друг  друга  и лезли  в  драку.
’еперь же,  каждое купэ напоминало счастливую семью; незнакомые люди угощали
друг друга чаем и мирно беседовали, радуЯсь чужою радостью и огорчаЯсь чужим
горем.
     Њы ехали тогда прЯмым сообщением из Њосквы в советский ’уркестан, -- из
…вропы в Ђзию,  -- а  дальние  путешествиЯ, как известно, сближают  людей. џ
находилсЯ среди аспирантов восточного института,  впервые  отправлЯвшихсЯ на
‚осток  длЯ  практических  занЯтий. Ђспиранты  кичились  своею партийностью,
своими заслугами  и  орденами, старались показать свое  превосходство передо
мной,  отчего Я часто  чувствовал  себЯ  среди них  чужим  и  незначительным
человеком.  Ќо хуже было еще, когда они просто не  замечали  менЯ, как вещь,
котораЯ давно вышла из употреблениЯ.
     Ќо  теперь  всЈ  переменилось -- здесь  все  мы  стали  равными, как на
чужбине.   ‚  то  времЯ  мы  проезжали  уральские  горы  с  последними  {49}
поселениЯми оренбургских казаков, и стали  приближатьсЯ к киргизским степЯм.
‚сЈ  здесь было мне знакомо: и люди,  не умеющие прощать и сносить  обиды; и
небо, рождающее мечту;  и солнце, которое можно ненавидеть. Њои спутники  не
скрывали своего враждебного чувства к этому  азиатскому солнцу. ђаздраженные
жарой, они были особенно грубы, невоздержаны,  принебрежительны к  туземцам,
которые толпами набивались в вагоны на каждой маленькой остановке. Ђспиранты
уже больше не следЯт  за собой, смотрЯт на  киргизов свысока,  и  при всЯком
случае  открыто  оскорблЯют  их больное  самолюбие,  каким  всегда  страдают
невежественные и отсталые люди.
     ‚от уже  вторые сутки, как поезд  ползет  по киргизским степЯм,  где не
видно даже саксаула.  „нем мы задыхаемсЯ  и  умираем -- кажетсЯ, что  солнце
проникает под кожу, и все  мы точно жаримсЯ на костре. ѓорЯчий песок  бьет в
стекла,  стучит  по  крыше,  и  уже  у  каждого  он  на  зубах. Џартийные  и
беспартийные,  орденами и без  орденов, -- все  одинаково страдают  от этого
пылающего  солнца  на  открытом,  ничем  не  защищенном   месте,  от   этого
раскаленного песка, проникающего в вагон. ‹юди валЯютсЯ на  вагонных полках,
как  мертвые рыбы на песке, и  затихают. ‚сегда  крепкий  здоровьем аспирант
‹опатухин, хвалившийсЯ своей крестьЯнской кровью, задиравший каждого грЯзным
словом,  жалобно вздыхает сейчас растЯнувшись на верхней полке, предсказываЯ
себе скорую смерть.
     -- Џочему нас погнали в ‘реднюю Ђзию в  такое времЯ?  -- обращалсЯ он к
парторгу,  который {50}  лежал  по соседству,  не  проЯвлЯЯ ни к кому былого
интереса. -- ђазве мы раскулаченные мужики, или гулЯщие девки?
     Џарторг молчал как утопленник;  его сейчас ничто не  огорчало, ничто не
радовало.
     ‚  то  времЯ,  на каждой  остановке мы  встречали  бородатых  землЯков,
завернутых  в  пестрые  трЯпки  и просивших  милостыню.  Ћдни называли  себЯ
пензенскими, другие  -- саратовскими,  многие были из  украинских  деревень,
подлежавшие  истреблению. Џри каждой встрече с  ними  у  всех  нас возникало
родственное  к  ним  чувство, -- свои ведь, не чужие нам! --  и  это чувство
кровного родства возвращало нас домой, в поле, к родным коровам, в избу, где
бывает грЯзно,  душно, темно, но  всегда почему-то хорошо на сердце. ќто они
давали  нам жизнь,  кормили нас,  оживлЯли  землю,  которую  мы  топчем, и с
которой  свЯзывает нас  общаЯ  судьба до последних дней.  ќто  они  сочинЯли
молитву Ѓогу и с нею покорно жили и покорно умирали. Ћни  научили нас любить
всЯкую тварь земную, в каждом дереве искать жизнь вечную, и все любить...
     -- Џочему мы здесь? -- снова произнес ‹опатухин, но другим голосом, как
будто говорЯ не о себе, пристально всматриваЯсь в эти знакомые и близкие ему
лица мужиков.
     ’ем временем  кончалсЯ день. ‘ наступлением  темноты землЯ здесь быстро
остывает, и холодное небо  с зЯбкими звездами  накрывает  степь. —ернаЯ ночь
поглощает все живое, и уже нельзЯ отличить землю от неба, сухой саксаул {51}
от  мЯгкой травы, ссыльных мужиков от  их вооруженного конвоЯ. ‚ такое времЯ
оживают и пассажиры, и всем  хочетсЯ поговорить.  Љаждый  спешит  рассказать
что-то важное  о  самом  себе, чтобы  непременно  оправдать себЯ  и  осудить
другого, приписываЯ ему свои собственные ошибки, заблуждениЯ, пороки.  € как
часто в нашем осуждении других мы слышим свой собственный приговор над самим
собой.
     Њы пили горЯчий чай из жестЯных  кружек, и  всем было весело. Ђспиранты
придумывали  что-нибудь  смешное,  вспоминаЯ  жалких мужиков  с  протЯнутыми
руками,  стараЯсь отвлечьсЯ  от  страшной  правды,  от своей ответственности
перед  ними.  —тобы  посмеЯтьсЯ,  парторг  сказал  насмешливо,  обращаЯсь  к
‹опатухину:
     -- ЏризнайсЯ, крестьЯнский  сын, плакала душа  твоЯ, глЯдЯ на  мужицкие
бороды? •а-ха-ха!.. Љаждый из них похож на патриарха, не правда ли? ‘ такими
бородами, их можно принЯть за наших праотцов, Ђвраама, скажем, или џкова...
     -- Ќе смейсЯ! -- строго сказал ‹опатухин, даваЯ понЯть, что не потерпит
шуток, и  как-то по-новому посмотрев на  парторга,  задумалсЯ. —то-то мешало
ему  говорить  так,  как  он  хотел бы  сказать, и  он  медлил,  не  решаЯсь
приступить к той откровенной  беседе, в которой,  повидимому,  нуждалась его
душа.
     -- џ тебе прЯмо скажу: плакать Я не  стану, но и смеЯтьсЯ  тоже нечего.
„а, нечего! -- настойчиво  повторил он,  как будто требуЯ не возражать. {52}
-- Њужиков надо знать,  разные  бывают мужики... Ђ Я всЯкого  знаю: дурака и
умного, пьЯного и трезвого, труженика и лентЯЯ... џ их всех знаю, потому что
с мужиками вырос и всему научилсЯ у них. Ќо, представьте себе, когда послали
менЯ на село раскулачивать  и ставить на каждом мужике клеймо, --  одного от
другого  Я  не  мог отличить,  как в стаде  овец. џ  тогда  честно  сказал в
партийном комитете: за ошибки не ручаюсь...
     Ћн шумно потЯнул из кружки давно остывший чай, и опЯть задумалсЯ. Ќищие
мужики смутили его. Ћни напомнили ему отвратительные сцены, жестокие случаи,
бессмысленные убийства  и неоправданные страданиЯ этих мирных жителей  села,
когда он грузил их в вагоны дальнего следованиЯ, направлЯвшиесЯ в ’уркестан,
и ему стало стыдно. ќто было длЯ  него новым чувством, оскорблЯвшим,  по его
понЯтиЯм  достоинство коммуниста,  и  он  старалсЯ  скрыть  его  за  грубыми
словами, рассказываЯ о страшном, как о смешном.
     -- Њужику доказываешь, -- говорил он, терЯЯ хладнокровие, -- что партиЯ
и правительство решили  ликвидировать  кулаков, как класс, и что после этого
всем будет лучше,  а он не верит и  требует суда.  "Љак  же  можно без  суда
ликвидировать!",  -- кричат дураки и  бунтуют. ’огда Я  устраивал им суд  на
месте, не  жалеЯ патронов.  Ќо был один случай,  когда мужик совсем напрасно
поплатилсЯ жизнью, из трусости, а может  быть  по глупости своей -- не знаю.
Љогда Я сгонЯл кулаков  к  станции,  этот  один уперсЯ.  ЉраснаЯ  борода его
разметалась, {53} волосы всклокочены и машет руками, как помешанный.
     "Ќе пойду, говорит, из своего дома, хоть  убей! ‚ сельсовете все знают,
что отец мой батрак, и дед батрак, и сам Я своим трудом в люди выбилсЯ..."
     џ подумал тогда, что наверно в сельсовете проЯвили к нему снисхождение,
потому он такой смелый и не страшно ему за самого себЯ заступитьсЯ.
     -- Џослушай, говорю Я,  краснаЯ  борода: ты разговоры  разговаривай,  а
манатки свои скорее тащи на двор.
     Џри этих словах мужик осунулсЯ, оробел и некрасиво заплакал.
     "Џозволь,  говорит, умереть мне  в  своем  доме", -- и  повалилсЯ мне в
ноги, как батрак перед помещиком.
     -- ‚ставай! -- кричу Я. -- Ќичего тебе не поможет!..
     Ђ он не слушает, и рассказывает про себЯ,  про свою нужду в старости, и
что  теперь  у него ничего нет.  €, стыдно сказать, бросилсЯ старик целовать
мои  сапоги, как чужую девку. џ от этого  еще  больше озлилсЯ  и без всЯкого
дурного намерениЯ приставил к самому его лицу дуло нагана. Ћн как-то странно
выпучил  глаза,  посмотрел  на менЯ  снизу вверх,  и  без выстрела повалилсЯ
навзничь. џ кричу ему:
     -- ќх ты, дурнаЯ голова! ‚ставай  пока не поздно, и не притворЯйсЯ. ‚се
равно, ничего тебе не поможет!... {54}
     Ђ мужик не двигаетсЯ  и  лежит спокойно. џ подумал:  "Ћтчего  он  такой
спокойный, вдруг? Њожет смирилсЯ?"
     Ђ ведь был он уже мертвым.
     ‚се на минуту примолкли. Ќо в это времЯ в разговор вмешалсЯ парторг.
     -- —его же вы все скисли? --  произнес он без всЯкого чувства. -- ђазве
и  после  этого случаЯ вы все  еще  не понимаете,  что кулака можно  пронЯть
только смертью. ‚едь партии без них лучше, -- заключил он, и сразу перешел к
грЯзному  рассказу  из  своей  личной  жизни, который  называл  любовью. Ћн,
возможно, хотел  развлечь нас этим несвоевременным рассказом, чтобы  отвлечь
разговор от мертвого мужика, плохо повлиЯвшего  на веселье. Ќо  слова любви,
которые произносил  он  насмешливо  и грубо,  придаваЯ  понЯтиЯм  красоты  и
душевной чистоты безобразные и грЯзные  свойства,  никого не могли развлечь.
Ћн долго и путанно объЯснЯл  нам, как детЯм,  что такое правда вообще, и что
такое  партийнаЯ  правда,  и  что  коммунисту  следует  пользоватьсЯ  только
партийной правдой, отличной от общепринЯтой правды, котораЯ не есть  правда,
и  что  с  точки  зрениЯ диалектического  материализма, общепринЯтой  правды
вообще не существует...
     -- ’о же самое надо сказать и в отношении любви, -- уверЯл он, развЯзно
рассказываЯ,  что  любить глупо и стыдно,  и что  всЯкие, как  он выражалсЯ,
"любовные штучки" происходЯт от бездельЯ.
     --  ‚се  это Я  узнал на  самом себе,  когда  сам  Я,  по  легкомыслию,
пользовалсЯ этими {55} устаревшими мещанскими словами и понЯтиЯми, выдумываЯ
"тайну любви",  в то  времЯ  как между  мужчиной  и женщиной  не  может быть
никакой тайны.  ‚се Ясно: жизнь людей, как и жизнь вещей одинаково подчинена
диамату. џ теперь смеюсь над самим собой, когда  вспоминаю  о любви, котораЯ
завела менЯ в болото...
     € он, на самом деле засмеЯлсЯ тем мелким, удушливым, похотливым смехом,
который вызывает брезгливое чувство у неиспорченных людей.
     -- ѓлЯдЯ на ее  задумчивые глаза и небесную  печаль, можно  было  сразу
сказать, что она  чужой  породы.  Ќо,  должен признатьсЯ,  это  нисколько не
повредило красоте ее плеч, груди и прочих частей ее женского тела.
     € опЯть он нехорошо засмеЯлсЯ.
     -- џ старалсЯ быть к ней ближе, а она от менЯ --  дальше. џ  говорил ей
сладкие  слова, а она мне -- горькие. џ признавалсЯ  ей в любви, а она мне в
ненависти. €,  страннаЯ вещь, Я привЯзалсЯ к ней  от этого еще больше, и уже
не  владел собой.  џ стал худеть и глупеть. џ подслушивал  ее разговоры, как
будто  они содержали длЯ менЯ  жизненный интерес. џ засматривал в ее письма,
как будто  в них  заключалось  тоже  что-то  чрезвычайно важное длЯ менЯ.  џ
тайком ходил  за нею  следом по  улицам и тратил  непроизводительно всЈ своЈ
времЯ только  на  неЈ.  €  не достигнув  цели, Я тогда твердо решил, что так
дальше продолжатьсЯ не может. ‘коро случай помог мне говорить с ней наедине.
Ѓез лишних слов Я сказал ей прЯмо: {56}
     -- Џочему ты избегаешь менЯ? ђазве Я не мужчина, а ты не женщина?
     Ћна посмотрела на  менЯ  с отвращением и  внезапно вскрикнула, точно от
боли.
     --  Љак ты противен  мне! --  закричала она, и хотела  бежать.  Ќо Я не
пустил еЈ. Ќе считаЯсь с обидой, Я продолжал настаивать на своЈм и потЯнулсЯ
к ней губами, как пестик тЯнетсЯ к тычинке.
     --  ’ы сатана!.. „ьЯвол!.. —орт!.. -- закричала она  с такой силой, что
на улице стал собиратьсЯ народ.
     -- —орт, чорт, чорт!., -- кричала она со страхом в голосе, содрогаЯсь и
вырываЯсь из моих рук,  как будто Я на самом деле был  чортом. € вырвавшись,
она всЈ ещЈ продолжала кричать:
     -- Љак ты мне противен, гадок, тошен, вместе с твоим диаматом!
     Ћн так  живо  передавал отчаЯние  этой  незнакомой мне  женщины,  что Я
увидел еЈ перед собой, услышал еЈ  голос, в  котором было страшное по  своей
глубине разочарование, боль оскорбленной мечты и крик опустошенного сердца.
     ‚се  насторожились.  Ќо в  это времЯ парторг заговорил о другом  -- его
пугал  рассвет, напомнивший о  жарком  солнце  и знойном дне. Ћн  как  будто
боЯлсЯ не солнца, а солнечного света; это был тот,  кто  "возлюбил тьму". Ќа
его, всегда равнодушном, лице можно было увидеть выражение страха, когда  он
молча показывал рукой на восток, где уже занималсЯ костер. {57}
     Ќебо пылало.  Ќо Я  не видел неба. Џередо  мной  всЈ  еще дрожали  губы
женщины, и  где-то  рЯдом жила еЈ  больнаЯ оскорбленнаЯ  душа.  ‘тараЯсь  не
показать волнениЯ, Я осторожно спросил нахала:
     -- —ем же всЈ это кончилось?
     -- Ќичем... -- ответил он небрежно, а потом прибавил:
     --  џ поместил красавицу  в камеру предварительного заключениЯ  особого
отдела ЌЉ‚„. {58}

--------
        ‹етуны

        I

     ѓород  стоЯл на реке,  мелководной и  совсем  ничтожной,  но  небольшие
баржи,  давно  состарившиесЯ, с  полинЯвшей  краской, с  худыми  окривевшими
мачтами ходили вдоль и поперек реки, перевозЯ пассажиров за двадцать копеек.
‡адолго  до рассвета  у пароходной кассы  собиралась большаЯ толпа  рабочих,
большей  частью  женщин и подростков,  заменивших  теперь  на  всех  работах
мужчин.  Ћни были  одеты  в  мужские  рабочие  блузы  и  штаны,  ругались  и
сквернословили  по-мужскому, ходили развЯзной  походкой,  сплевывали  сквозь
зубы  и  сморкались в кулак,  так  что  трудно было  признать в них девушек,
женщин, матерей.
     ‚сех  клонило еще ко  сну и чтобы развлечьсЯ женщины перебрасывались от
скуки плохими словами.  €ногда  слышалсЯ  в  ответ  невеселый смех и грЯзнаЯ
шутка,  котораЯ  никого  не смущала.  ‘тарухи  были невоздержанней  молодых,
задевали  друг  друга  сплетней, порочили молодых  правдой  и  неправдой,  и
насладившись  чужим  срамом,  унимались.  Ќо  не надолго.  ‚  разных  местах
пристани загорались, как костры, горЯчие, непримиримые  {59} споры,  которые
не всегда удавалось затушить мирным путем. Ќо вот к берегу подходит баржа, и
мелкие споры  затихают сами собой.  ‘мешавшись  в  одну черную, крикливую  и
безобразную толпу, в которой не видно уже отдельного человека, все бросаютсЯ
к деревЯнному помосту, теснЯ  и не  узнаваЯ друг  друга.  ‚се  спешат, всеми
руководит  одна лишь мысль -- не отстать от смены, не опоздать, точно в этом
заключаетсЯ всЯ судьба человека.
     ’ем  временем,  тЯжелаЯ от лишнего  груза  баржа  с  трудом  отходит от
опустевшего и безлюдного берега. Ќа воде пассажиры успокаиваютсЯ и затихают.
ђека казалась черной от ночного неба, и звезд в ней не было видно. Ќа палубе
стоЯл тот смутный  полумрак, когда люди кажутсЯ тенЯми, бестелесными  душами
усопших. ѓолосов не слышно, и вода безшумно и  мЯгко  облизывает бока баржи,
сворачиваЯсь и замираЯ у рулЯ.
     ‘коро баржа подошла к берегу, вдоль которого лежал заводской поселок, и
прозЯбшие   пассажиры  покорно   и  не  торопЯсь  стали  сходить  на  землю,
направлЯЯсь к заводским воротам, как к неизбежному злу.

        II

     Ќикем  незамеченные мы быстро отделились<a href=#fn_9_1><sup>1</sup></a> ЯвшаЯ из трех человек, быстро
отделилась  от от толпы, сойдЯ на берег.  ђедакциЯ направила  нас  на  завод
произвести облаву длЯ  поимки и разоблачениЯ  "злостных  летунов", срывающих
производственные планы. ‚ то времЯ еще не прикреплЯли рабочих к предприЯтиЯм
и по разному  оплачивали труд  в  разных республиках и городах.  ‹юди искали
счастье  и  {60} находили его  там,  где были лучшие ставки и пайки. Ќужда и
голод  гнали людей в  киргизские степи, в туркестанские пески,  в таджикские
горы, как будто там, в этих степЯх, песках и горах не было советской власти.
Ћни  хотели  верить обманчивым  иллюзиЯм,  как дети сказкам,  что  советский
восток все еще отличаетсЯ от советского запада, севера и юга.

     <a name=fn_9_1></a><sup>1</sup> ’ипографскаЯ ошибка, пропуск текста. -- ‘. ‚.

     ЋставлЯли родные места  без сожалениЯ -- жалеть  было нечего. “ каждого
на душе лежало много  обид,  горечи  и тЯжелых  разочарований.  ђадость была
редкой  гостьей   в   рабочей  семье.  ‚  поисках   лучшей  оплаты,  рабочие
"перелетали" с места на место, из города в город, с одного завода на другой,
как залетные птицы с ветки на ветку, от чего заводы и  фабрики жаловались на
"прорыв".  Љаждому новому  рабочему, залетевшему  по неведению в наши места,
радовалась администрациЯ  завода  как  большой  удаче.  ’акого  прилетевшего
"летуна" скрывали до поры до времени, пока был он нужен.
     Њы шли поникшими, как  новобранцы.  Џустые улицы заводского поселка  не
везде  освещались,  и  местами  приходилось  пробиратьсЯ   на  ощупь.  ’ощие
волкодавы  выходили  из  подворотен  и далеко  сопровождали  нас, выпрашиваЯ
больными глазами подачку. Ѓыло мучительно тоскливо и от того пусто на душе.
     Ќас  было трое.  ‘воей  нетерпеливостью  и  раздражительностью  заметно
выделЯлсЯ в  нашей  группе  студент  из  Љ€†'а,  присланный  в  редакцию длЯ
практических занЯтий. Ћн был {61} немолодым,  но  ростом и  тщедушным  телом
напоминал   подростка,  и   производил   впечатление   усталого,  вЯлого   и
непригодного ни  к чему.  Њелкие черты его лица не запоминались. Џо-видимому
раздражительность мешала ему понимать  людей,  а партийнаЯ служба делала его
высокомерным  и  равнодушным ко всем,  и трудно было поверить, что  у  этого
человека есть душа. Ќо совсем другим характером отличалсЯ сопровождавший нас
фоторепортер местной газеты -- подвижной,  легкомысленный и жадный ко всему.
Ћн имел особое пристрастие к каламбуру, к шутке, котораЯ не смешила, но в то
же времЯ располагала к себе людей. ‘ ним было легко и временами весело...
     “ заводских ворот привратник остановил нас.
     -- Људа вам? -- спросил привратник. Њы просили пропустить  нас сперва в
завком, на что привратник таинственно улыбнулсЯ в ответ, и ничего не сказал.
     -- —то же ты молчишь? -- возмутилсЯ студент, и обозвал его чурбаном.
     -- —урбан ты, а не человек...
     -- ‚ы напрасно ругаетесь, -- произнес привратник, и неохотно продолжал.
--  ‚ такое времЯ в завкоме никого нет, а если вам самого председателЯ надо,
так его вообще нет. Ћн  не то  что ночью, но и днем теперь не бывает. Џропал
человек...
     --  ѓде же  он?  --  живо  заинтересовалсЯ  репортер,  искавший  случаЯ
пошутить и чем-нибудь развлечьсЯ. -- Ќадеюсь, он не помер... {62}
     --  Љто  его знает, -- ответил равнодушно  привратник, --  когда кого с
нами нет,  так длЯ нас  он  все равно, что помер. “же больше недели, как его
ищут, а найти не могут. Џропал человек, -- повторил он, и махнул рукой.
     "Ћн непременно в летунах", -- нашептывал мне по дороге студент, радуЯсь
удаче.

        III

     ЏроходЯ по тусклому  заводскому двору, заваленному скелетами  сеЯлок  и
косилок, Я думал об  этом царстве тьмы,  поглотившем  человека, где недобрые
чувства радуют,  а не огорчают, где нет  любви, нет состраданиЯ и жалости, и
где, поистине, человек человеку  --  волк. €  как  бы  в подтверждение  этой
сокрушавшей менЯ мысли, Я услышал подле себЯ шипЯщий голос студента.
     -- —итай!..  —итай!.. --  выкрикивал студент, забегаЯ наперед  и  делаЯ
лицом нехорошие гримасы.
     -- —итай!  --  продолжал он, подводЯ  менЯ  к  огромной  черной  доске,
висевшей на  видном  месте,  как надгробье; она  была всЯ  исписана  именами
заклейменных людей.
     -- ђазве это  люди! --  кричал он, как помешанный; студент  находилсЯ в
том состоЯнии экстаза, при  котором совершаютсЯ светлые  подвиги, или темные
преступлениЯ.
     -- ђазве это люди! -- не унималсЯ он.
     --  €х  надо  судить на  площади,  на  открытом месте, чтобы всем  было
страшно. ќто враги!.. {63}
     ’ем  временем, приводные ремни  шумели надо  мной, как  падающаЯ с  гор
вода.  Џовсюду  вздрагивали  станки и  стонало железо,  когда  острые  резцы
впивались в твердое  тело болванок, оставлЯЯ на нем незажитые рубцы.  ѓрЯзно
одетые в поношенные спецовки,  рабочие  стоЯли точно прикованные к  станкам,
поминутно ругаЯсь. ‚ их лицах не было живых красок, и при желтом свете лампы
они  напоминали мертвецов. ’олько грЯзнаЯ  ругань,  раздававшаЯсЯ у  каждого
станка, как проклЯтие, возвращала к мысли, что  они еще живы. ‘квернословили
здесь все,  даже малые дети,  и без всЯкой видимой  нужды. —то-то  грозное и
страшное, похожее на мЯтеж, слышалось в этих бранных словах.
     "Љак все здесь несчастны!" -- подумал Я,  когда мы шли вдоль стеклЯнной
стены, тЯнувшейсЯ во всю длину этого большого корпуса. Ќочь делала ее черной
и плотной, и казалось, что там, за нею уже ничего нет.
     Њы проходили  мимо груды железного хлама, напоминавшей свалочное место,
в которой копошилась женщина.  Ќа  ней  была спецовка не по росту, в которой
тонуло ее маленькое  тело, а  голова была  повЯзана платком. ‚ытащив  из под
спуда тЯжелый  брус,  покрытый  ржавчиной, как болЯчкой, она  обхватила  его
тонкими  руками, наваливаЯ главную  тЯжесть на грудь,  и  понесла  к станку.
ЏоровнЯвшись с  нами, она отворачиваетсЯ, но Я успел увидеть ее лицо. ќто не
женщина,  а  девочка, ей может  быть не больше тринадцати--четырнадцати лет.
{64}
     "Џочему она здесь?" -- думаю  Я. --  "—ьЯ она и ради чего увЯдает среди
этого ржавого железа, не успев созреть!".
     Ќо  Я знаю,  что жалеть  здесь  стыдно,  менЯ высмеют  здесь  за  такие
чувства, и, чтобы  скрыть их от людей, Я вместе со всеми  смеюсь, как дьЯвол
над   несчастным  ребенком.   Ћна,   видимо,  ко  всему  привыкла,  но  этот
недоброжелательный смех  поразил  ее; она остановилась на минуту, посмотрела
на нас  открытым взглЯдом  ребенка, как будто  спрашиваЯ:  "что  вам от менЯ
надо?", и вдруг с ее детских губ сорвалась непристойнаЯ брань.
     €  опЯть  всем  весело,  опЯть  слышитсЯ отовсюду  этот  отвратительный
похотливый  смех, оскорблЯющий  совесть. Ќа  шум  подоспел дежурный  по цеху
парторг.
     -- Ћставьте  ее, -- говорил он уводЯ нас от скандала, -- оставьте ее, а
не то будет драка...
     Ћн рассказывал о странном  характере этой девченки, котораЯ с малых лет
ненавидит мужчин.
     Ќедалеко  стоЯл на дизеле  высохший старик, совсем  слабый,  но видно с
крепкой  еще  жилой, смотревший за мотором всю жизнь, изо  днЯ  в  день. …го
руки,  лежавшие неподвижно  на рычаге, точно  приросли к железу, и времЯ  от
времени он  производил ими  одинаковое движение,  от чего казалось,  что они
ЯвлЯютсЯ составной частью этой  большой  машины. Ћднако, обернувшись на нас,
старик показал много  живости в  лице; глаза  его беспокойно бегали по  всем
предметам  с  преувеличенным  интересом  ко  всему,  и  вдруг,  его внимание
остановилось {65} на подмастерье, стоЯвшем без дела с напильником в руках.
     --  ќй,  глупый  человек!  --  закричал  он  скрипучим  голосом,  какой
производит  напильник по  железу. -- —его  стоишь без дела? ђазве не знаешь,
что тебЯ за простой повесЯт!
     Њолодой подмастерье,  не  привыкший  еще к  заводским порЯдкам, отбываЯ
практику по нарЯду, стал прислушиватьсЯ к словам старика, который все знал и
на всех покрикивал.
     -- ’ы  мастеру  никогда не перечь,  -- говорил он  торопЯсь  и  заметно
волнуЯсь. -- Њастер здесь всЈ, а ты -- ничего. Ћн всЈ может... Ћн партийный,
а ты чт