ом же самом своем письме
к  ѓоголю.  --  проходит с  успехами  цивилизации;  но  религиозность  часто
уживаетсЯ с  ними:  живой  пример  ”ранциЯ,  где и теперь  много  искренних,
фанатических  католиков  между  людьми просвещенными  и  образованными и где
многие, отложившись от  христианства,  все  еще  упорно  стоЯт  за какого-то
бога".
     Ќо вот  в оценке перспектив распространениЯ  религиозной идеи  в ђоссии
Ѓелинский  коренным образом  с —аадаевым расходитсЯ. ‚оззрениЯ Ѓелинского на
этот счет  находЯт  себе несомненную  аналогию  с приводившимсЯ  здесь  выше
высказыванием Џушкина, порой почти даже текстуально с ними совпадаЯ.
     "Џо-вашему, -- говорит  Ѓелинский, обращаЯсь к ѓоголю, -- русский народ
--  самый религиозный  в  мире: ложь!  Ћснова  религиозности  есть  пиэтизм,
благоговение, страх божий. Ђ русский человек произносит имЯ божие, почесываЯ
себе  задницу. Ћн говорит об  образе; годитсЯ -- молитьсЯ, не годитсЯ горшки
покрывать.  ЏриглЯдитесь пристальнее, и ‚ы увидите, что по натуре своей  это
глубоко атеистический  народ. ‚  нем  еще много  суевериЯ,  но  нет и  следа
религиозности".
     Ѓолее  того,  если  —аадаев  именно в  возможности  приобщениЯ  масс  к
религиозной  идее  видел  основу  длЯ  какого-то   общественно-исторического
прогресса страны в целом, то  Ѓелинский именно  в  отсутствии сколько-нибудь
серьезной  религиозности в русском народе усматривает  обнадеживающий в этом
смысле  знак  и  хорошее предзнаменование. ЋтводЯ гоголевские рассуждениЯ  о
приверженности русского крестьЯнина к идее бога, Ѓелинский говорит: "ђусский
народ  не  таков; мистическаЯ экзальтациЯ  вовсе не  в  его  натуре:  у него
слишком много длЯ этого здравого смысла, Ясности и положительности в  уме; и
вот,  --  добавлЯет  Ѓелинский,  -- в  этом-то, может  быть,  и  заключаетсЯ
огромность исторических судеб его в будущем".
     ‡а этим различием стоит уже очень многое. Љогда человек не видит вокруг
себЯ никакой реальной силы, на которую он мог бы опереть свой протест, то он
порой,  чтобы, может быть, самому себе уже не показатьсЯ жалким, придумывает
некий "закон сохранениЯ  справедливости", согласно которому неправые в итоге
все-таки будут с несомненностью покараны, а их жертвы будут отомщены.
     €меЯ в  виду  как  раз  один  из подобных периодов в  русской  истории,
Џлеханов некогда писал: "ѓерцен  прЯмо говорит  в своем "„невнике": "—аадаев
превосходно заметил однажды, что один из величайших характеров христианского
воззрениЯ есть поднЯтие надежды  в добродетель и постановление ее  с верою и
любовью.  џ  с  ним  совершенно согласен. ќту сторону  упованиЯ  в  горести,
твердой надежды в по-видимому  безвыходном положении должны по  преимуществу
осуществить мы". Џочему же, --  говорит Џлеханов,  -люди,  подобные ѓерцену,
чувствовали  себЯ  в  безвыходном  положении?  Џотому,  что  им  не  удалось
выработать себе сколь-нибудь конкретный идеал,  т.  е.  такой идеал, который
подсказывалсЯ бы историческим развитием неприЯтной им действительности; а не
доработавшись до  такого идеала,  они  испытывали  то  же тЯжелое  сознание,
которое пережил Ѓелинский  еще в эпоху своих юношеских увлечений абстрактным
идеалом:  они  чувствовали  себЯ  совершенно  бессильными. "Њы вне  народных
потребностей", -- жалуетсЯ ѓерцен. Ћн, -- замечает Џлеханов, -- не сказал бы
этого,  если  бы видел,  что  свойственнаЯ  ему "идеЯ отрицаниЯ"  составлЯет
результат   внутреннего  развитиЯ  народной  жизни.   ’огда  он  не  мог  бы
чувствовать  себЯ  вне  народных  потребностей. ‘овершенно  подобно  ѓерцену
Ѓелинский  восклицает:  "Њы несчастные анахореты  новой ‘кифии;  мы люди без
отечества, -- нет, хуже,  чем без  отечества, мы люди, которых отечество  --
призрак, и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши
стремлениЯ, наша деЯтельность призрак?"
     ‚от такаЯ-то ситуациЯ, такое-то  "социальное настроение"  и  рождает  у
людей мыслЯщих склонность воззвать к чему-то "существующему" "по ту сторону"
той жизни, котораЯ всЯ, сплошь  уже враждебна и презираема и, однако, сильна
и всеобъемлюща в  своей наглой самоуверенности и  издевательском  социальном
самодовольстве. ‚от  это самое чувство бессилиЯ праведного  гнева и  испытал
‹ермонтов, узнав о гибели Џушкина:
        <i>...‚ы, жадною толпой стоЯщие у трона,</i>
        <i>‘вободы, ѓениЯ и ‘лавы палачи!</i>
        <i>’аитесь вы под сению закона,</i>
        <i>Џред вами суд и правда -- все молчи!..</i>
        <i>Ќо есть и божий суд, наперсники разврата!</i>
        <i>…сть грозный суд: он ждет;</i>
        <i>Ћн не доступен звону злата,</i>
        <i>€ мысли и дела он знает наперед.</i>
        <i>’огда напрасно вы прибегнете к злословью:</i>
        <i>Ћно вам не поможет вновь,</i>
        <i>€ вы не смоете всей вашей черной кровью</i>
        <i>Џоэта праведную кровь!</i>
     Ђ в  год поЯвлениЯ первого  "”илософического письма"  ‹ермонтов написал
стихотворение, вполне, вероЯтно, обращенное к самому —аадаеву:
        <i>‚еликий муж! ‡десь нет награды,</i>
        <i>„остойной доблести твоей!</i>
        <i>…е на небе сыщут взглЯды,</i>
        <i>€ не найдут среди людей.</i>
        <i>Ќо беспристрастное преданье</i>
        <i>’вой славный подвиг сохранит,</i>
        <i>€, услыхав твое названье,</i>
        <i>’вой сын душою закипит.</i>
        <i>‘вершит блистательную тризну</i>
        <i>Џотомок поздний над тобой</i>
        <i>€ с непритворною слезой</i>
        <i>Џромолвит: "он любил отчизну!"</i>
     Њежду временем, когда  были написаны оба эти стихотворениЯ, и временем,
когда  Ѓелинский  написал свое  знаменитое письмо  к  ѓоголю,  а  —аадаев  к
‚Яземскому,  прошло  чуть более десЯти  лет. Ќо  "мертваЯ точка"  в развитии
русской общественной мысли к тому времени была уже перейдена. Џомочь русской
мысли  преодолеть эту мертвую  точку смог тот  же —аадаев, но сам он, как бы
пригвожденный  свинцовой дланью ЌиколаЯ, так и осталсЯ  на  этой точке,  под
самый конец  своей  жизни  в  почти  инстинктивной  конвульсии  сделав  было
какое-то  движение  вперед, но  тут же  и остановившись  в тЯжком  раздумье,
смертельно усталый, умирающий.
     Ѓелинский,  больно  споткнувшись  о  ту  же  "мертвую  точку"  в  своем
"примирительном периоде", перестрадал  эту пору в своем духовном  развитии и
через некоторое времЯ двинулсЯ дальше. ‚от тогда-то и были им сказаны слова,
произведшие такое сильное впечатление  на ѓерцена: "‚ы хотите  менЯ уверить,
что  цель  человека   --   привести   абсолютный   дух   к  самосознанию,  и
довольствуетесь  этой  ролью;  ну,  а Я  не  настолько  глуп,  чтобы служить
невольным  орудием кому бы то ни  было. …сли Я мыслю, если Я страдаю, то длЯ
самого себЯ. ‚аш абсолютный дух, если он и существует, то чужд длЯ менЯ. Њне
незачем его знать, ибо ничего общего у менЯ с ним нет".
     Ќе  надо, конечно, представлЯть  дело таким  образом, что выход русской
общественной  мысли,  русского  передового общества  той  поры  из  идейного
кризиса и "духовной  драмы",  разразившихсЯ вслед за поражением на ‘енатской
площади, был обусловлен лишь "идейным  героизмом".  Ѓез этих  усилий и этого
героизма выход,  конечно, в ту пору не нашелсЯ бы. Ќо кое-что изменилось и в
глубинах национального сознаниЯ  страны,  в ее  крестьЯнских "низах",  в  ее
социальных недрах.
     ‚споминаЯ  позднее о  настроениЯх и  мыслЯх, которые занимали передовых
русских  людей примерно  в тот  самый период,  когда  и  выступил  со  своим
"Џисьмом" —аадаев, ѓерцен писал: "„олгое рабство --  факт не случайный, оно,
конечно,   отвечает   какой-то   особенности  национального  характера.  ќта
особенность может  быть  поглощена, побеждена другими, но  может победить  и
она. …сли ђоссиЯ способна примиритьсЯ с  существующим порЯдком вещей, то нет
у нее впереди будущего, на которое мы возлагаем надежды. …сли  она и  дальше
будет следовать петербургскому  курсу или вернетсЯ к московской традиции, то
у нее  не  окажетсЯ  иного пути,  как  ринутьсЯ  на  …вропу,  подобно  орде,
полуварварской,   полуразвращенной,  опустошить   цивилизованные  страны   и
погибнуть среди всеобщего разрушениЯ".
     ‚от какие мысли о будущем ђоссии приходили тогда в головы  лучшей части
русских  людей.  €  не без  основаниЯ.  —аадаев  подобный трагический  исход
считал, как помним, более чем вероЯтным.
     "Ќарод,  --  писал ѓерцен, -- осталсЯ безучастным зрителем  14 декабрЯ.
Љаждый сознательный человек видел страшные последствиЯ полного разрыва между
ђоссией национальной и  ђоссией европеизированной. ‚сЯкаЯ живаЯ  свЯзь между
обоими лагерЯми была разорвана, ее надлежало восстановить, но каким образом?
‚  том-то, -- замечает ѓерцен, -- и  состоЯл  великий вопрос". € вопрос этот
навевал трагические  мысли тогдашнему  образованному  человеку: "—то же это,
наконец,  --  писал  тот же  ѓерцен,  --  за  чудовище,  называемое ђоссией,
которому нужно  столько  жертв  и  которое  представлЯет  детЯм  своим  лишь
печальный   выбор   погибнуть   нравственно   в   среде,  враждебной   всему
человечеству,  или умереть на заре  своей жизни? ќто бездоннаЯ  пучина,  где
тонут лучшие пловцы, где  величайшие усилиЯ,  величайшие таланты, величайшие
способности исчезают прежде, чем успевают чего-либо достигнуть".
     "‘трашно далеки они от народа" -- эти хорошо известные всЯкому русскому
читателю ленинские слова, обращенные к декабристам,  в нашем сознании звучат
почему-то чаще всего как некое порицание декабристов, их "исторической вины"
перед  ђоссией,  ее  будущим. Ќо,  пожалуй,  подобное  осмысление этих  слов
односторонне. ‚едь если уж говорить об "исторической вине" тогдашних русских
людей,  так и  не сумевших повернуть свою страну на иной путь, избавивший бы
ее  от многих  и многих лет деспотизма и т.  д., то ведь  и о самом  народе,
прежде всего о тогдашнем  русском  крестьЯнстве,  следует сказать,  что  оно
оставалось   в   ту  пору  еще  "страшно  далеко"  от   всЯкого  осознанного
общественного протеста,  от наиболее передовых идей своего  времени. ќто еще
была  почва,  на которой  не могли прорасти  семена  каких-либо  радикальных
прогрессистских  идей.  Њедленно,  очень  медленно  совершалось  движение  в
"низах" ђоссии, изменЯлась социальнаЯ психика народных масс. Ќо чем  дальше,
тем  больше   становились   изменениЯ,   происходившие   среди   по-прежнему
"безмолвствовавшего" народа. Њедленно, но верно ђоссиЯ подтЯгивалась к своей
первой  революционной ситуации  шестидесЯтых годов. Љо времени,  когда  было
написано  знаменитое  письмо  Ѓелинского к ѓоголю, эти  изменениЯ  в "низах"
сделались  уже достаточно ощутимы. „аже  "верхами"  ђоссии они  начали вдруг
восприниматьсЯ как предвестие серьезной политической угрозы строю.
     "Џростой  народ ныне  не тот,  что  был за 25 лет  перед  тем. ‚есь дух
народа  направлен к  одной  цели  --  к  освобождению...  ‚ообще  крепостное
состоЯние есть  пороховой погреб под государством, и тем опаснее, что войско
составлено из  крестьЯн  же". ќто писал  в  ту пору Ѓенкендорф  в  секретном
отчете Ќиколаю.
     ‘оциальный   протест   передовых  образованных   людей   обретал  новую
социальную  почву.  ђомантическое  утешительство  социально-этических утопий
отживало свое времЯ.
     —аадаев отмирал.
     —аадаев перевоплощалсЯ.
     €бо процесс "конкретизации" идеала, о котором говорит Џлеханов, отнюдь,
конечно же, не  завершилсЯ в Ѓелинском. € шестидесЯтые годы в итоге принесли
передовому русскому  обществу  отнюдь  не  меньшую,  если не  большую только
трагедию,  нежели  двадцатые. € снова обманутые надежды грозили  отчаЯнием и
разрушением личности, и снова люди "уходили в себЯ"...
     "Њогучий  и светлый  —ернышевский, --  писал ‹уначарский,  --  который,
занимаЯ  даже самые радикальные позиции, не  мог уже чувствовать себЯ  таким
одиноким, как Ѓелинский, все  же  весьма  скептически  относилсЯ к  надеждам
революционного   порЯдка   длЯ  своего  времени.  ЃлестЯщим  и   раздирающим
памЯтником этих сомнений, этого научного скептицизма  —ернышевского ЯвлЯетсЯ
так  мало  оцененный в  нашей  литературе роман его  "Џролог".  —ернышевский
все-таки оказалсЯ искупительной жертвой, но он старалсЯ  сделать все от него
зависЯщее,  чтобы не растерЯть своих  сил, сил подготовителЯ на  прЯмую, еще
несвоевременную борьбу. •отЯ —ернышевский героически вынес искушениЯ каторги
и  ссылки,  но   сравнение  —ернышевского,  каким  он  выехал  в  ‘ибирь,  с
—ернышевским,  каким он  приехал оттуда, наводит не меньшую тоску, чем какое
угодно крушение других великанов нашей мысли, нашей литературы.
     ќтот список, --  замечает  ‹уначарский,  --  можно  было  бы  длить  до
бесконечности.  Њы  все  времЯ находили  бы  людей,  которые  проснувшись до
полноты сознаниЯ, ориентировавшись в  окружающей тьме, в  той  или иной мере
бросали ей вызов,  в той  или другой мере были  ею  разбиты то физически, то
морально-политически, а часто и так и этак".
     €, погибаЯ,  многие  из этих  людей  готовы были бросить своей  стране,
погубившей  их, своему народу, хладнокровно взиравшему на их мученичество и.
их гибель, слова последнего  безнадежного проклЯтьЯ, как  бы говорЯ вместе с
Џушкиным:
        <i>Џаситесь, мирные народы!</i>
        <i>‚ас не разбудит чести клич.</i>
        <i>Љ чему стадам дары свободы?</i>
        <i>€х должно резать или стричь.</i>
        <i>Ќаследство их из рода в роды</i>
        <i>џрмо с гремушками да бич.</i>
     ’олько  "патриот",  уже насквозь пропахший  квасом, попрекнет  великого
поэта  этими  строками.  ќто  были  строки  "настоЯщей любви к родине, любви
тоскующей".
     "‚  письме к  џ. €. Ѓулгакову из Њонпелье от  25 ЯнварЯ... 1778  г., --
замечает Џлеханов в одной из своих статей о Ѓелинском,  -- ”онвизин говорит:
"Ќе скучаю  вам  описанием нашего воЯжа, скажу  только, что он  доказал  мне
истину  пословицы: славны бубны  за  горами. Џраво, умные люди везде  редки.
…сли здесь  прежде нас  жить начали, то, по крайней  мере, мы, начинаЯ жить,
можем дать себе такую  форму, какую хотим,  и избегнуть тех неудобств и зол,
которые здесь вкоренились... џ думаю, что  тот,  кто  родитсЯ,  посчастливее
того, кто умирает".
     €, приведЯ этот действительно любопытный с точки зрениЯ истории русской
общественной мысли отрывок из письма старинного русского  писателЯ, Џлеханов
так говорит  далее:  "Ќасколько Я  знаю,  это  самаЯ перваЯ из наших "формул
прогресса",  основывающаЯсЯ  на   историческом  идеализме  и  сводЯщаЯсЯ   к
отрадному убеждению, что "мы"  можем дать себе  любую  "форму"...  €  ту  же
самую, -- продолжает Џлеханов свою  мысль, -- "формулу"  мы  встречаем...  у
—аадаева,  поскольку  он в  самом деле  занималсЯ  подобными  выкладками,  у
ѓерцена и у —ернышевского. ‚ каждой разновидности этой основной формулы "мы"
означает  не  народную  массу, а ту часть населениЯ,  котораЯ предполагаетсЯ
руководительницею  народа.  ‚от   что   говорит,  например,   Ѓелинский   об
исторической роли Џетра ‚еликого: "ђусскаЯ поэзиЯ, как и русскаЯ жизнь... до
Џетра  ‚еликого была только  телом, но телом,  полным  избытка  органической
жизни,  крепким,  здоровым,  могучим,  великим,  вполне  способным,   вполне
достойным  стать сосудом необъЯтно великой души, --  но телом, лишенным этой
души  и  только  ожидающим, ищущим  ее... Џетр вдул  в него  душу живую -- и
замирает дух при мысли о необъЯтно великой судьбе, ожидающей народ Џетра..."
‚ "формуле" ѓерцена роль тела играл уже народ  с его общинным бытом,  а роль
Џетра -- образованное дворЯнство, преимущественно среднее и мелкое, которому
рекомендовалось  проникнутьсЯ  социалистическим  идеалом.  “  субъективистов
дворЯнство  заменЯлось  разночинцами и т.  д. „ело, --  заключает свою мысль
Џлеханов,  --  не в  этих видоизменениЯх,  а  в том,  что  в  каждом из  них
двигателем исторического развитиЯ ЯвлЯетсЯ не народ, а кто-то, расположенный
к народу и выбирающий за него ту или другую "форму".
     €  опЯть-таки  к сказанному  тут  хочетсЯ и  следует добавить, что этот
разрыв идеи исторического прогресса с реальностью, выразившийсЯ в  указанном
Џлехановым разрыве передовых людей старой ђоссии и народа, -- этот разрыв не
может быть объЯснен  лишь "незрелостью" мыслЯщих "верхов", "недоработками" в
их теориЯх и идеалах.
     ‚едь в конце-то концов если уж быть вполне последовательным в изложении
точки зрениЯ, выраженной здесь Џлехановым, то следует все-таки признать, что
и эта незрелость и эти недоработки в  конце концов в итоге свЯзаны с уровнем
общественного развитиЯ тех же народных масс, с их собственной  незрелостью и
их  собственными  историческими  "недоработками".  “тверждаЯ свЯзь передовых
идей той  или  иной  эпохи с общественными  "настроениЯми", уровнем развитиЯ
народных    масс,    не    следует,     очевидно,     проЯвлЯть     странную
непоследовательность, указываЯ на эту свЯзь, поскольку речь идет об "идейных
достижениЯх" данной эпохи, и умалчиваЯ об этой свЯзи, поскольку речь заходит
об ограниченности передовых идей и принципов того же самого времени. ‘тепень
"исторической  виновности",  если  только  прибегать  к  этому  поэтическому
термину, просвещенных передовых "верхов", которые в каком-то случае так и не
смогли прийти со своими  идеЯми к народу, и темных, забитых "низов", которые
так  и не  поднЯлись  в данном  случае  до  пониманиЯ этих  идей,  очевидно,
все-таки и не может не быть совершенно равна по крайней мере.
     "Ћттого, --  писал ѓерцен, -- что  мы глубоко, непримиримо  распались с
существующим,  оттого  ни у  кого нет собственно практического дела, которое
было  бы  принимаемо за  дело  истинное,  вовлекающее  в себЯ все силы души.
Ћтсюда  небрежность,  беспечность,  долею  эгоизм,  лень  и бездействие. ‚от
среда,   благоприЯтнаЯ   длЯ   развитиЯ!   —ем   больше,  тем   внимательнее
всматриваешьсЯ  в лучших,  благороднейших  людей, тем Яснее видишь, что  это
неестественное   распадение  с  жизнью  ведет  к  идиосинкразиЯм,  к  всЯким
субъективным  болезнЯм.  Ѓлажен,  кто  в  стороне  от  дел  может  с головою
погрузитьсЯ  в  частную  жизнь  или  в теорию.  Ќе  всЯкий  может. €  эти-то
немогущие  вЯнут   в  монотонной,  длинной  агонии,  плачевной  и,  главное,
убийственно  скучной.  ‚  юности  все  кажетсЯ  еще,  что  будущее  принесет
удовлетворение всему,  лишь бы  скорее  добратьсЯ  до него,  но  на середине
нашего  жизненного пути нельзЯ себЯ  тешить  --  будущее нам лично ничего не
предвещает,  разве гонениЯ усугубленные и опЯть  скуку бездействиЯ. Ѓудут ли
наши  дети счастливее?  ‚сЯкий  раз,  -- говорит  ѓерцен,  --  когда Я  вижу
—аадаева, например, Я содрогаюсь".
     ’ак  ѓерцен писал в 1844  году. Ђ  через  13 лет после этого,  говорЯ о
письме Џ.  ‹. ‹аврова,  опубликованном в  одном из герценовских  заграничных
неподцензурных  сборников,  ѓерцен  замечал:  "Ђвтор  письма  винит  уже  не
правительство, он  идет далее  и обрушивает всю ответственность на народ. Ќе
соглашаЯсь с автором, мы,  --  пишет ѓерцен,  -- и не  думали порицать  этот
гнев, мы сами знакомы с ним. ќто та же любовь, только опрокинутаЯ. Њы вполне
понимаем   страстную  логику,  по   которой  автор  дошел   до  чаадаевского
раздражительного отчаЯниЯ".
     ‹авров впадал  в  крайность,  противоположную той, в которую  впадал  в
приведенных выше строках Џлеханов. Ќо пройдет немного времени, и сам ѓерцен,
столь спокойно в этом  случае отметивший "раздражительное отчаЯние" ‹аврова,
махнет рукой на русское крестьЯнство. “же не в первый раз.
     ’от  разрыв  передовых людей  ђоссии  и  ее народа,  о котором  говорил
Џлеханов  и  который  он  пыталсЯ  объЯснить  лишь "недоработками" в теориЯх
передовых    людей,    --   роковое   следствие   фатального   длЯ   всЯкого
классово-антагонистического общества отрыва духовных  потребностей передовой
части данного  общества  от  потребностей  экономического  развитиЯ  страны,
разрыва, объективно такому обществу присущего  и не зависЯщего, стало  быть,
от  данной личности.  ќто следствие отчуждениЯ в  этом обществе  культуры от
политики и  морали  --  от  практики общественной  деЯтельности,  проЯвление
уродливости самого исторического прогресса в условиЯх  этого общества, когда
человек, с  наибольшей  активностью выступающий  "за прогресс", с наибольшей
вероЯтностью оказываетсЯ его жертвой.
     ‘тоит очень внимательно вдуматьсЯ в этой свЯзи в  смысл Њарксовых слов:
"‹ишь после  того, как великаЯ социальнаЯ  революциЯ  овладеет  достижениЯми
буржуазной  эпохи, мировым  рынком и современными производительными силами и
подчинит  их общему контролю наиболее прогрессивных народов, -- писал Њаркс,
--   лишь   тогда  человеческий   прогресс   перестанет   уподоблЯтьсЯ  тому
отвратительному Языческому идолу, который не хотел пить нектар иначе, как из
черепа убитого" <sup>1</sup>.
     <sup>1</sup>   "Љ.  Њаркс  и  ”.  ќнгельс  об  искусстве".  Њ.,  изд-во
"€скусство", 1957, т. 2, стр. 215.

     „о тех  же пор уже  сама даже  идеЯ  прогресса  с  неизбежностью  будет
отчуждатьсЯ от человека, будет противостоЯть  ему как нечто  "должное",  как
некий  внешний  или  внутренний категорический  императив, обращенный  к его
совести или его разуму (в данном случае это совершенно все равно) со стороны
каких-то "высших" принципов. Џрогресс будет требовать жертв, оставлЯЯ взамен
лишь новые надежды.
     …ще  до  свершениЯ  ‚еликой   ЋктЯбрьской  социалистической   революции
‹уначарский писал: "—еловек должного ("то -- нельзЯ, а это -- можно") -- это
мещанин, он человек обычаев, приличий, угрызений  совести и прочих этических
прелестей. Ѓуржуа по существу своему этичен, то есть главнаЯ масса буржуазии
-- мещанство; и то, что мещанин всегда, когда можно, нарушает мораль свою --
вполне этично, ибо этика, как и •ристос, существуют в мире длЯ грешных, а не
длЯ  праведных.  ‘ознательный  пролетарий,  --  продолжает  ‹уначарский,  --
человек безусловной свободы, длЯ него нет ничего должного. …сли он поступает
определенным  образом, то не потому, что он должен так  поступать, а потому,
что он хочет так поступать, потому, что находит это целесообразным".
     ’ак   старый   чаадаевский  индивидуализм,   подготовивший   кое-что  в
нравственном сознании передовой части русского общества к приЯтию "разумного
эгоизма"   —ернышевского,   получает   новое   и   столь   энергичное   свое
переосмысление. Ќо эти строки были  написаны еще молодым ‹уначарским. Џридет
времЯ,  и  сам  он  уже  с  некоторой   оторопью  остановитсЯ  перед  такими
нравственными  проблемами,  над  которыми  не имели  повода  размышлЯть  его
предшественники.
     "Ќаучную  основу морали исторического материализма,  --  писал  Ђнтонио
ѓрамши  в  своих знаменитых  "’юремных  тетрадЯх", -- мне  кажетсЯ,  следует
искать в утверждении, что общество никогда не ставит перед собой задач,  длЯ
разрешениЯ которых еще  не созрели условиЯ. Џри наличии условий "разрешение"
задач  становитсЯ  "долгом",  "волЯ"  становитсЯ  "свободой".   Њораль,   --
заключает  свою  мысль  ѓрамши,  --   должна  была   бы  представлЯть  собой
исследование  условий,   необходимых   длЯ  осуществлениЯ  свободы   воли  в
определенном  смысле,  по направлению  к определенной  цели,  и одновременно
доказательством, что эти условиЯ существуют" <sup>1</sup>.
     <sup>1</sup> Ђнтонио ѓрамши, €збранные  произведениЯ в  трех томах. Њ.,
€зд-во иностранной литературы, 1959, т. 3, стр. 101.

     ’ак,  очевидно, в общих  хотЯ бы чертах может  быть поставлена проблема
"политика   и  мораль",  "долг   и  чувство",  иными  словами  --   проблема
нравственной активности и духовной свободы личности.
     Ќет  слов,   —аадаев  был   крайне  далек  от  подобного  исторического
истолкованиЯ подобных проблем.  Ќо  именно  им  эти проблемы  в  ђоссии были
впервые  поставлены  с  такой  энергией  и такой серьезностью.  € именно его
проповедь  решительного  разрыва с моралью  общепринЯтой, его  индивидуализм
стал  первым шагом  в  истории русской общественной  мысли  к осознанию того
самого разрыва между "политикой" и  "моралью", между "чувством"  и "долгом",
между  "человеческим"  и "гражданским", из  которого  только в  дальнейшем и
могло, конечно, вырасти, хотЯ бы  и на других социальных  основах, понимание
необходимости новой  нравственности. € в этом смысле обращение  —аадаева  "к
самому себе", его  "уход в себЯ" не был, конечно же, никаким "уходом". Ћн не
ушел и не собиралсЯ уйти от того, от чего уходить  не следует  и невозможно.
Џросто он решил начать пробиватьсЯ через ту  же самую скалу, только с другой
стороны, с той  стороны, с которой  еще никто до него  не  копал. Ћн рыл без
всЯкого плана  и не так, как  нужно, но он рыл  все-таки там, где тоже нужно
рыть, если только  ты решил  пробитьсЯ  к людЯм. ‚ заблуждениЯх  его не было
"злого умысла" -- он шел тогда совершенно один.
     ‚ пути он утешал себЯ сказками. Љое-кто заслушалсЯ этими его сказками и
не обратил вниманиЯ на то, что он делает.
     "‚ерхи"  почувствовали  какое-то  неприЯтное  движение  в самой глубине
окончательно  задавленного ими, казалось, общества. €мператор, обеспокоенный
возможностью нового подкопа под свой трон, топнул ногой. —аадаева придавило.
Ќо первые пласты он все-таки успел отвалить. € сделанного им уже нельзЯ было
"исправить" никакими внешними  мерами: он ведь пробивалсЯ к себе, и  царь не
смог залезть в его душу.
     Њежду тем —аадаев поступал, может быть, не так уж и нерасчетливо, начав
с  себЯ  ликвидировать  тот  разрыв в интеллектуальной и  нравственной жизни
тогдашнего   русского   общества,  который  уже   многие  до  него  пытались
преодолеть, исправлЯЯ других.  Џо  крайней мере и ту  работу, которую  он "с
божьей  помощью", как  ему  казалось,  начал  делать, тоже  ведь  надо  было
когда-то начинать...
     "—то означает, -- писал ’оро, -- Ђфрика -- и что означает ‡апад?  ђазве
в  глубь  нашей  собственной души  не тЯнутсЯ земли,  обозначенные на  карте
белыми пЯтнами, хотЯ, если  исследовать их, они могут оказатьсЯ черными, как
и побережье?"
     …сли   улучшение   мира  посредством  исправлениЯ   других  оказываетсЯ
удручающе безнадежным  в какое-то  времЯ  делом, то  не  значит ли  это, что
следует заглЯнуть в конце концов и в самого себЯ?
     "Љаждый из  нас, --  продолжает ’оро  свою  мысль, -- владеет  страной,
рЯдом  с  которой земные  владениЯ  русского  императора  кажутсЯ карликовым
государством,  бугорком, оставленным льдами...  Ќе стоит ехать вокруг  света
ради  того,  чтобы сосчитать  кошек в ‡анзибаре. Ќо пока вы не умеете ничего
иного, делайте хотЯ бы это,  и вы, может  быть,  отыщете,  наконец...  дыру,
через которую  можно проникнуть  внутрь себЯ...  …сли хочешь  выучитьсЯ всем
Языкам, узнать обычаи всех народов, проехать  дальше  всех путешественников,
освоитьсЯ  со всеми  климатами и  заставить ‘финкса  разбить  себе  голову о
камень, послушайсЯ совета древнего  философа  и Џознай  ‘амого ‘ебЯ. ‚от где
нужны зоркость и отвага".
     —аадаев  мечтал  о  создании  мирового  духовного  единства, всемирного
нравственного  братства людей и  возлагал в  этой  свЯзи  большие надежды на
неокатолицизм. Ћн  взывал  к  еллингу,  присматривалсЯ  к  другим  западным
философам современного ему мира. ђомантик-утопист, он  прошел  мимо  ѓегелЯ,
хотЯ  и  познакомилсЯ с его  учением. ѓегель испугал его возможностью такого
его  истолкованиЯ,  которое  обернетсЯ   утверждением  сущего.   ѓегелевскаЯ
философиЯ, писал —аадаев в одном из своих писем, -- это "учение, толкующее о
динамическом движении человеческого духа  и сводЯщее  к нулю значение разума
отдельной личности, это "система всеобщего примирениЯ".
     Ћ ’оро —аадаев, по всей видимости, конечно, даже и не слыхал. Њеж тем и
’оро "копал" в том же направлении, что и —аадаев. ќтическаЯ робинзонада двух
этих столь  во многом не сходных между собою мыслителей-гуманистов смыкалась
в  одном --  в утверждении  духовного  суверенитета личности  перед  угрозой
гражданского  деспотизма  общества,  в  котором  со стремительностью кошмара
нарастало, по пушкинскому выражению,  "равнодушие  ко всему, что не ЯвлЯетсЯ
необходимостью".
     Њечта   о  таком  суверенитете  как  о  последнем   прибежище  основных
нравственных  ценностей  была,  естественно, как  мы  знаем, утопией. Ќо эта
утопиЯ имела огромный социально-исторический смысл.
     "џ  живу  в  углублении свинцовой  стены, к которой  примешано  немного
колокольного металла", -- писал ’оро. ‚ таком же углублении жил и —аадаев.
     ‚  то времЯ стало Ясно, что  ђоссиЯ,  пройдЯ  мимо  декабрЯ 1825  года,
двинулась дальше  по страшному пути гражданского  единовластиЯ самодержавных
диктатур.
     ‚ это времЯ стало  Ясно,  что  "молодаЯ"  Ђмерика  не  минует  в  своем
развитии  бед  и  несчастий "проклЯтой  …вропы",  что она  уже  вступила  на
страшный путь "старого мира", что надежды на какой-то "особый",  "свой" путь
длЯ этой страны уже обмануты.
     € вот именно  в этот момент, почти одновременно в разных концах планеты
ударили  два   колокола.  ќто   был   погребальный   звон:  надежды  умерли.
"ЏогребальнаЯ проповедь —аадаева",  -- скажет потом ѓерцен.  ќто  был сигнал
бедствиЯ -- человек в опасности.
     € в том и в другом случаЯх лишь очень немногие из современников понЯли,
что  означает этот  странный звук, долетевший  вдруг до их сознаниЯ. €  даже
тогда, когда смысл этого  звука длЯ них  проЯснилсЯ, большинство из них лишь
пожимало  плечами: какое  им  было дело  до того,  что еще  одну чью-то душу
пронесли на погост, что еще  одной душой человеческой  стало  меньше на этом
свете!
     ‹ишь позднее  до большинства  людей  дошел истинный смысл происшедшего:
если ты слышишь этот звук, не спрашивай, по ком звонит колокол, -- он звонит
по тебе.

        <i>Љонцы и начала</i>
        <i>ѓлава VI</i>
     € чувства нет в твоих очах, € правды  нет в твоих речах, € нет  души  в
тебе.  ЊужайсЯ,  сердце, до конца: € нет в творении творца! € смысла  нет  в
мольбе!
        <i>’ютчев</i>
     ...Љогда люди столько мужества приносЯт  в этот мир, мир должен убивать
их,  чтобы сломить,  и поэтому он их убивает. Њир  ломает каждого,  и многие
потом только крепче  на изломе.  Ќо тех, кто не хочет сломитьсЯ, он убивает.
Ћн убивает самых добрых, самых нежных и самых храбрых без разбора. Ђ если ты
ни  то, ни  другое, ни  третье, можешь быть уверен, что и тебЯ убьют, только
без особой спешки.
        <i>•емингуэй</i>
     Џошли последние годы  чаадаевской жизни,  долгие одинокие  годы заката.
"‘мешнаЯ и грустнаЯ" чаадаевскаЯ историЯ близилась к концу. “же давным-давно
миновало   то   времЯ,   когда   —аадаев,   только   что  закончивший   свои
"”илософические   письма",   написал   Џушкину    с   чувством   внутреннего
удовлетворениЯ  и облегчениЯ:  "џ окончил, мой друг, все, что имел  сделать,
сказал все, что имел сказать".
     †ихарев, вспоминаЯ времЯ созданиЯ  "”илософических писем", говорил, что
именно  тогда "—аадаев достиг  вершины своего умственного,  нравственного  и
духовного  развитиЯ, дальше которой уже никогда не  поднималсЯ.  ‚сю прежнюю
его жизнь, все...  его существование,  -- свидетельствует  †ихарев, -- можно
считать приготовлением  к  настоЯщему  мгновению".  ‚ершина  жизни  —аадаева
осталась позади. "”илософические письма" были делом всей его жизни.
     Џушкина  уже  давно  не было. ѓерцен уехал  за  границу. “тихла  борьба
западников и славЯнофилов,  шли новые времена, новые  идеи. ли новые  люди.
“мер Ѓелинский.
     —аадаев все сидел на Ќово-Ѓасманной.
     “тлаЯ  квартиренка его все более  разрушалась,  проваливались половицы,
провисал потолок. „енег не было. ‘давали нервы. ‚ременами —аадаеву казалось,
что он и в самом деле начинает повреждатьсЯ в рассудке. Ћн вЯло уже лечилсЯ,
хотЯ теперь-то уже было от чего. ’еперь это уже было ни к чему.
     ‘реди писем —аадаева, относЯщихсЯ к этому времени, есть такое:
     "Њилостивый ѓосударь Ђлександр Џавлович!
     Џозвольте, ‚аше Џревосходительство, прибегнуть к покровительству ‚ашему
в несчастном случае менЯ постигшем. 26-го числа, в  11 часов вечера, выронил
Я из дрожек, на ’рубном бульваре,  новый с  иголочки  пальто-жак; проискавши
его до полуночи,  возвратилсЯ домой с горестным сердцем. Ќа другой  день,  к
несказанной радости моей, узнал, что он  найден фонарщиком. Ќынче посылаю за
ним  в  пожарный  „епо,  с 3  рублЯми  награды великодушному фонарщику.  ’ам
объЯвлЯют   посланному  моему,  что  пальто  отправлено  в  канцелЯрию  г-на
обер-полицмейстера; туда спешит  он, и  узнает,  что до четверга  не  получу
своего пальто. ‚ойдите, ‚аше превосходительство, в  мое положение, сжальтесь
над   моей   наготой   и   милостивым   предстательством  ‚ашим  перед   …го
Џревосходительством, возвратите  мне, если  можно без  нарушениЯ закона, мой
бедный пальто: прошу вас покорнейше  между прочим принЯть в соображение, что
при долговременном  его  странствии  в  том светлом  мире, где он находитсЯ,
могут в него проникнуть разные насекомые, тем более, что этот мир (Я разумею
мир фонарщиков) отчасти населен, как вам известно, гадинами...
     ‚ надежде на благосклонное участие ‚аше, честь имею быть
     ‚ашего Џревосходительства покорный слуга
     Џетр —аадаев".
     ’акое письмо мог написать  и так шутить с "…го Џревосходительством" мог
бы,  пожалуй, и Њакар „евушкин. Ќо написал  его тот самый человек, который в
свое времЯ был одной  из самых  блестЯщих фигур в высшем  русском обществе в
один из самых  блестЯщих периодов  его  жизни  -- "прекрасный  —аадаев", как
звали тогда автора  этого письма люди, ке имевшие привычки восхищатьсЯ чьими
бы то ни было судьбой и положением в свете.
     ’еперь  же —аадаев даже не стеснЯлсЯ своей  бедности, своего упадка. Ћн
примирилсЯ с ними. Ћн считал теперь бедность привычным, своим состоЯнием.
     Љакой Яркий случай типической судьбы неудачника! Љакой путь пройден тут
человеком от  одного  полюса  в  общественном положении к другому полюсу!  €
какаЯ,  действительно,  выдержанность,  точность,  законченность   --  почти
художественные --  во всем образе  этого рыцарЯ печального  образа!  ‚едь не
многие, в самом деле, способны к такой вот последовательности.
     Ќо  многие  ли из самых  удачливых людей  могут  сказать так о себе: "Я
окончил все, что хотел сделать, и сказал все, что хотел сказать"?
     Џросто за дорогие вещи надо платить дорогую цену, в этом случае никогда
не продешевишь.
     "€меть и не  иметь".  Ќадо только честно  сказать  себе, что именно  ты
хочешь иметь в жизни.
     "ѓлЯдЯ на груженые возы, -- писал ’оро, -- Я никогда не мог определить,
кому они принадлежат -так называемому богачу или беднЯку: их владелец всегда
казалсЯ мне беднЯком.  —ем больше всего этого у нас, тем мы  беднее... ’ак и
кажетсЯ, что все эти  пожитки  прицеплены  к человеку, и он, передвигаЯсь по
нашей пересеченной местности, вынужден тащить  за  собой  капкан.  ‘частлива
лиса,  котораЯ  оставлЯет  в  капкане  свой  хвост. ЊускуснаЯ  крыса,  чтобы
освободитьсЯ, отгрызает себе лапу... …сли мне суждено влачить свой капкан, Я
постараюсь, чтобы он... не  защемил важного длЯ жизни органа... Ќе  надо мне
любви, не надо денег, не надо славы -- дайте мне только истину".
     ‘ам  ’оро умер  42  лет  от роду. Њожет быть,  и  вообще именно поэтому
истинно замечательные люди столь часто слишком уж рано уходЯт из жизни?
     —аадаеву   было   38   лет,   когда   он  решилсЯ   опубликовать   свое
"”илософическое письмо". ‘  тех пор  его общественное положение, его  личнаЯ
судьба были вполне  безнадежны.  €  он  это  сознавал.  "ђазвЯзки,  -- писал
—аадаев  брату,  -- ...не предвижу,  да и признатьсЯ не  разумею, какаЯ  тут
может быть  развЯзка? ‘казать человеку: "ты с ума сошел" не мудрено,  но как
сказать ему: "ты теперь в полном разуме"? Ћкончательно скажу тебе, мой друг,
что... земнаЯ твердость бытиЯ моего поколеблена навеки".
     —аадаев оставил в капкане два последних десЯтилетиЯ своей жизни.
     €з песни  слова не  выкинешь  -- не зачеркнешь поступка в  человеческой
жизни. Ћдин раз за эти два десЯтилетиЯ —аадаев дернулсЯ в сторону, ему тогда
показалось, что  капкан может в это мгновение затЯнуть  его  с головой.  ќто
случилось,  когда  —аадаев   узнал,   что  говорилось   о   нем  в   брошюре
эмигрировавшего ѓерцена "Ћ развитии революционных идей в ђоссии".
     “же в  конце  тридцатых годов в зарубежной  печати стали  просачиватьсЯ
отрывочные  сведениЯ о —аадаеве.  "ќти, впрочем,  --  вспоминает †ихарев, --
весьма редкие случаи  трогали его (—аадаева) в весьма малой и незначительной
степени. Ќе то  произошло,  когда  в европейской  печати  стал высказыватьсЯ
ѓерцен. Ћт первого его об нем отзыва —аадаев пришел в восхищение, даром, что
до его известности дошла только книга "Ћ развитии революционных идей"..."
     Њы  не раз уже цитировали относЯщиесЯ к —аадаеву места  из этой брошюры
-- именно в ней ѓерцен впервые заЯвил о том, что с —аадаева начинаетсЯ новый
период  в развитии русской освободительной мысли и что революционный протест
последующего поколениЯ был пробужден чаадаевским "Џисьмом".
     ќто было в 1852 году, уже не очень задолго до смерти —аадаева.
     € к этому же году относЯтсЯ два  письма —аадаева, свЯзанных с названной
герценовской  работой.  Ћдно  из  них  --  нелегальное,  посланное  с верной
оказией, -- ѓерцену. „ругое -- вполне легальное  -- Ђ. ”. Ћрлову, тогдашнему
шефу жандармов, главному начальнику ’ретьего отделениЯ.
     ‚от эти письма.
     "Њилостивый государь ѓраф Ђлексей ”едорович,
     слышу, что в книге ѓерцена мне приписываютсЯ мнениЯ, которые никогда не
были и никогда  не  будут моими мнениЯми. •отЯ из слов  вашего сиЯтельства и
вижу, что в этой наглой клевете не видите особенной важности, однако не могу
не  опасатьсЯ,  чтобы она  не оставила в уме  вашем некоторого  впечатлениЯ.
ѓлубоко  благодарен был  бы вашему  сиЯтельству,  если  б  вам  угодно  было
доставить мне возможность ее опровергнуть,  и представить вам  письменно это
опровержение, а может быть и опровержение всей книги. „лЯ этого, разумеетсЯ,
нужна мне самаЯ книга, которой не могу иметь иначе, как из рук ваших.
     Љаждый  русский, каждый верноподданный –арЯ,  в котором весь мир  видит
Ѓогом призванного спасителЯ общественного порЯдка в …вропе, должен гордитьсЯ
быть  орудием, хотЯ и ничтожным, его  высокого свЯщенного призваниЯ;  как же
остатьсЯ равнодушным, когда наглый беглец,  гнусным  образом искажаЯ истину,
приписывает нам  собственные свои  чувства и кидает на имЯ  наше собственный
свой позор?
     ‘мею надеЯтьсЯ, ваше сиЯтельство, что благосклонно примете  мою просьбу
и   если   не   заблагорассудите  ее  исполнить,  то   сохраните   мне  ваше
благорасположение.
     —есть имею..."
     € вот второе письмо:
     "‘лышу, что вы обо мне помните и менЯ любите. ‘пасибо вам.  —асто думаю
также о вас,  душевно и умственно  сожалеЯ, что событиЯ мира разлучили нас с
вами может  быть навсегда. •орошо бы было, если  б  вам удалось сроднитьсЯ с
каким-нибудь из народов европейских и  с Языком его, так  чтобы вы  могли на
нем высказать все,  что у вас на  сердце. ‚сего  бы мне кажетсЯ  лучше  было
усвоить вам себе Язык французский. Љроме того, что это дело довольно легкое,
при чтении хороших образцов, ни на каком ином Языке современные предметы так
складно не  выговариваютсЯ. ’Яжело, однако  ж, будет вам расстатьсЯ с родным
словом, на котором  вы так жизненно выражались. Љак бы то ни было, Я уверен,
что вы не станете жить сложа руки и зажав рот, а это главное...
     Ѓлагодарю  вас  за известные  строки.  Њожет быть, придетсЯ  вам  скоро
сказать  еще несколько  слов  об том же человеке, и вы, конечно,  скажете не
общие  места,  а  общие мысли. ќтому  человеку, -- пишет —аадаев  о себе, --
кажетсЯ, суждено было  быть примером не  угнетениЯ, против которого восстают
люди,  а  того,  которое они  сносЯт  с каким-то  трогательным  умилением  и
которое, если не ошибаюсь, по этому самому гораздо пагубнее первого...
     Њне, вероЯтно,  не долго  остаетсЯ быть  вечным земным  свидетелем  дел
человеческих; но веруЯ искренно в  мир загробный, уверен,  что  мне и оттуда
можно будет любить вас  так же, как теперь люблю, и смотреть на вас с тою же
любовью, с которой теперь смотрю. Џростите".
     ќто письмо к ѓерцену.
     Љ приведенному тут нечего добавить. ’олько ведь ошибки крупных людей, к
сожалению, не остаютсЯ лишь фактом их биографии.
     "—то ѓерцен исказил правду,  приписав —аадаеву свои собственные  мысли,
--  пишет ѓершензон, -- и чувства, ему чуждые, -- это  была, как  мы  знаем,
совершеннаЯ правда; без сомнениЯ также, —аадаев вполне искренно сочувствовал
политике  императора  ЌиколаЯ  по  отношению к  революционным  движениЯм  на
‡ападе... € при всем том, -- сокрушаетсЯ ѓершензон, -- это  письмо —аадаева,
конечно, ложитсЯ пЯтном на его  памЯть. Џравда, времЯ было крутое, а —аадаев
никогда не отличалсЯ большим физическим мужеством".
     ’олько  ѓерцен в своей статье "Ћ  развитии революционных идей в ђоссии"
говорит  не о  том,  что  хотел выразить —аадаев своим  "Џисьмом", а о своем
отношении  к  этому "Џисьму",  о  своей  оценке  этого  произведениЯ.  ’аким
образом, никаких мыслей —аадаеву ѓерцен в данном хотЯ бы случае приписать не
мог и, стало быть, не мог и исказить чаадаевских мыслей.
     ѓерцен  тут говорил о  том  объективн