то понЯтно  из только  что приведенного  изображениЯ  объективного
ума? -  то это никому  не  нравитсЯ; на  него начинают смотреть  с некоторым
страхом, людЯм хотелось  бы  о стольком  спрашивать,  спрашивать...  и среди
трусливых подслушивателей, каких теперь множество, он  слывет с этих пор  за
опасного. €м чудитсЯ, при его отказе от скептицизма,  точно издали доноситсЯ
какой-то зловещий, угрожающий шум, словно где-то испытывают новое взрывчатое
вещество, некий  духовный динамит, быть может, новооткрытый русский нигилин,
пессимизм bonae  voluntates, который не только говорит  Ќет, хочет Ќет, но -
страшно  подумать!  - делает Ќет. Џротив этого рода  "доброй  воли" - воли к
истинному,  действенному отрицанию  жизни - как признано,  нынче нет лучшего
усыпительного и  успокоительного средства, чем  скепсис,  мЯгкий,  приЯтный,
убаюкивающий мак-скепсис; и самого ѓамлета современные врачи предпишут нынче
как средство против "ума" и его  подземного буйства. "ђазве не полны уже все
уши зловещим шумом? - говорит  скептик в качестве любителЯ покоЯ и почти что
полицейского охранника. - ќто подземное Ќет ужасно! ‡амолчите же наконец вы,
пессимистические  кроты!" ‘кептик, это  нежное  создание,  пугаетсЯ  слишком
легко;  его совесть так вышколена, что  вздрагивает от всЯкого Ќет и даже от
всЯкого  решительного, твердого  „а, причем  она как бы ощущает  впечатление
укуса. „а! и Ќет!  - это противоречит его нравственности; он любит обратное,
-   доставлЯть  удовольствие  своей  добродетели  благородным  воздержанием,
говорЯ,  например, вместе с Њонтенем: "что Я знаю?". €ли вместе с  ‘ократом:
"Я знаю, что  ничего не  знаю". €ли:  "здесь  Я не  доверЯю себе,  здесь нет
передо мной  открытой двери". €ли: "положим, что  она была бы открыта, зачем
же входить  тотчас?"  €ли: "к  чему годны  все скороспелые  гипотезы?  Ћчень
вероЯтно, что не строить никаких гипотез значит иметь хороший вкус. ђазве вы
должны   непременно   сейчас   же   выпрЯмлЯть  нечто   кривое?   Ќепременно
законопачивать какой-нибудь  паклей всЯкую  дыру? ђазве на это  нет времени?
ђазве  у времени  нет времени? Ђх вы, пострелЯта, разве вы совсем не  можете
ждать? € неизвестное  имеет свою прелесть,  и ‘финкс в то же времЯ –ирцеЯ, и
–ирцеЯ была  тоже философом".  - ’ак  утешает  себЯ  скептик; и  правда,  он
нуждаетсЯ  в  некотором  утешении.  ‘кепсис и  есть наидуховнейшее выражение
известного многообразного физиологического  свойства, которое называетсЯ  на
обыкновенном Языке слабостью нервов  и  болезненностью; оно возникает всЯкий
раз,  когда расы и сословиЯ, долгое времЯ разлученные, начинают решительно и
внезапно скрещиватьсЯ.  Ќовое поколение, как бы унаследовавшее в своей крови
различные  меры  и  ценности,  олицетворЯет  собой   беспокойство,  тревогу,
сомнение,  попытку;   лучшие  силы  действуют  в  нем,   как  тормоза,  даже
добродетели взаимно не дают друг другу вырасти и окрепнуть, в душе и теле не
хватает равновесиЯ, тЯжеловесности,  перпендикулЯрной устойчивости. Ќо что в
этих полукровках сильнее всего болеет  и  вырождаетсЯ, так это волЯ: они уже
совершенно не знают независимости  в решении, радостного чувства мужества  в
хотении,  они  сомневаютсЯ  в "свободе  воли"  даже  в  своих  грезах.  Ќаша
современнаЯ …вропа, представлЯющаЯ собою арену бессмысленно внезапных опытов
радикального  смешениЯ сословий и, следовательно, рас, скептична  поэтому на
всех  высотах и глубинах, то тем непоседливым скепсисом, который нетерпеливо
и  похотливо  перескакивает  с  ветки  на  ветку,  то  мрачным,  как   туча,
обремененнаЯ  вопросительными знаками, -  и  часто  ей  до смерти  надоедает
собственнаЯ волЯ! Џаралич воли: где только ни встретишь теперь этого калеку!
€  часто еще какого  разрЯженного!  Љак обольстительно  разодетого! „лЯ этой
болезни  есть  роскошнейшие одежды,  сотканные  из  лжи  и  блеска;  и  что,
например,   большаЯ  часть  выставлЯемого   нынче  напоказ   под   названием
"объективности",  "научности",  "l'art  pour  l'art",  "чистого  безвольного
познаваниЯ" есть лишь разрЯженный скепсис и паралич воли, - за такой диагноз
европейской  болезни  Я  поручусь. -  Ѓолезнь  воли распространена  в …вропе
неравномерно: сильнее  и разнообразнее всего она  проЯвлЯетсЯ там,  где  уже
давно привилась  культура,  и исчезает в  той мере,  в  какой  "варвар"  под
болтающейсЯ  на  нем  одеждой  западного  образованиЯ  еще  -  или  вновь  -
предъЯвлЯет  свои  права.  Џоэтому  в нынешней  ”ранции,  как  это  Ясно  до
очевидности,   волЯ  немощна  более  всего;  и  ”ранциЯ,  всегда  обладавшаЯ
мастерским умением  превращать даже самые роковые свои  умственные течениЯ в
нечто привлекательное  и  соблазнительное, выставлЯет нынче,  как  настоЯщаЯ
школа  и выставка  всех  чар  скепсиса,  свое культурное  превосходство  над
…вропой. ‘пособность  хотениЯ,  и  именно  хотениЯ всею волею, уже несколько
сильнее в  ѓермании,  и  опЯть-таки в  северной ѓермании  сильнее,  нежели в
средней; значительно сильнее она в Ђнглии, €спании и на Љорсике, там в свЯзи
с флегматичностью, здесь  с твердостью черепов, - не  говорЯ  уже об €талии,
котораЯ слишком  молода, чтобы знать,  чего ей хочетсЯ, и котораЯ сперва еще
должна доказать, может ли она хотеть;  но величайшей и удивительнейшей  силы
достигает она в  том огромном срединном  государстве, где как бы  начинаетсЯ
отлив …вропы в Ђзию, - в ђоссии. ’ам сила воли откладываетсЯ и накоплЯетсЯ с
давних  пор, там волЯ  - и  неизвестно, волЯ  отрицаниЯ  или  утверждениЯ, -
грозно  ждет  того,  чтобы,  по  излюбленному  выражению  нынешних  физиков,
освободитьсЯ. € не только  индийские войны  и  осложнениЯ  в Ђзии нужны  длЯ
того, чтобы …вропа  освободилась от  своей величайшей  опасности,  нет,  длЯ
этого необходимы внутренние перевороты,  раздробление  государства на мелкие
части и  прежде всего  введение  парламентского  тупоумиЯ с присовокуплением
сюда обЯзательства длЯ каждого читать за завтраком свою газету. џ говорю так
не потому, что желаю этого: мне  было бы больше по сердцу противоположное, -
подразумеваю под этим такое  усиление грозности ђоссии, которое заставило бы
…вропу  решитьсЯ  стать в  равной степени  грозной,  т. е. посредством новой
господствующей  над  ней касты  приобрести  единую  волю,  долгую,  страшную
собственную  волю,  котораЯ могла  бы  назначить  себе цели  на  тысЯчелетиЯ
вперед, - чтобы наконец окончилась затЯжнаЯ комедиЯ ее маленьких государств,
а также ее династическое и демократическое многоволие. ‚ремЯ мелкой политики
прошло: уже  грЯдущее столетие  несет с собою борьбу за господство над  всем
земным шаром, - понуждение к великой политике.
     209
     Ќасколько новый  воинственный век, в который,  очевидно,  вступили  мы,
европейцы, благоприЯтствует развитию другого и более сильного вида скепсиса,
это  мне хотелось бы пока выразить лишь  в  притче, которую, конечно, поймут
любители немецкой истории.  ’от неспохватный энтузиаст - поклонник  красивых
рослых  гренадеров,  который,  будучи  королем   Џруссии,  дал  начало  духу
милитаристического  и  скептического гениЯ,  -  а тем  самым, в  сущности, и
новому,  как  раз  теперь  победоносно  восходЯщему   типу  немца,   -  этот
сомнительный  и  сумасбродный  отец ”ридриха  ‚еликого  в  одном  пункте сам
обладал хваткой и  счастливыми когтЯми гениЯ: он знал, чего не хватало тогда
в ѓермании и какой недостаток был во сто раз страшнее и важнее, чем, скажем,
недостаток образованиЯ и недочеты по части хорошего тона, - его отвращение к
молодому ”ридриху вытекало  из боЯзни глубокого инстинкта. Њужей не хватало;
и, к величайшей своей  досаде, он подозревал,  что его собственный сын  не в
достаточной степени муж. Ћн обманулсЯ в этом - но кто не обманулсЯ бы на его
месте?  Ћн  видел своего  сына  подпавшим  влиЯнию атеизма, влиЯнию esprit и
сластолюбивого жуирства  остроумных  французов, - он  видел на  заднем плане
великого  кровопийцу, паука скепсиса,  он подозревал  неисцелимое  убожество
сердца, которое  уже не обладает достаточной твердостью ни длЯ добра, ни длЯ
зла, надломленную волю,  котораЯ  уже  не повелевает,  не может  повелевать.
Њежду тем, однако, в его сыне развивалсЯ более опасный и более суровый новый
вид скепсиса  -  и кто  знает,  в  какой  степени  этому  благоприЯтствовала
ненависть отца  и  ледЯнаЯ  меланхолиЯ  обреченной  на  одинвчество  воли? -
скепсис   отважной    мужественности,   близко    родственный   военному   и
завоевательному  гению  и впервые поЯвившийсЯ в ѓермании в  образе  великого
”ридриха. ќтот скепсис презирает и  тем не менее прибирает к своим рукам; он
подрывает  и овладевает; он  не верит, но при этом не терЯетсЯ;  он дает уму
опасную свободу, но держит в  строгости сердце; это немецкаЯ форма скепсиса,
который в виде продолженного и проникшего в высшие сферы духа фридрицианизма
на  долгое  времЯ подчинил …вропу влиЯнию германского духа и его недоверию в
области критики  и  истории.  ЃлагодарЯ  непреодолимо  сильному  и  стойкому
мужественному характеру великих немецких  филологов и  исторических критиков
(которые,  при  правильном  взглЯде  на  них, были  все  без  изъЯтиЯ  также
артистами в деле разрушениЯ и разложениЯ), наперекор всей романтике в музыке
и  философии, мало-помалу  прочно установилось новое  понЯтие  о  германском
духе, в котором резко выступало влечение к мужественному скепсису: например,
в виде неустрашимости взглЯда, в виде смелости и твердости разлагающей руки,
в  виде  упорной  воли  к  рискованной  погоне  за  открытиЯми,  к  отважным
экспедициЯм к  ‘еверному  полюсу  под пустынными  и  опасными  небесами.  €,
вероЯтно,  есть  веские  причины  тому,  что  теплокровные  и  поверхностные
приверженцы  человечности открещиваютсЯ  именно от этого  духа:  cet  esprit
fataliste, ironique, mephistophelique, как называет  его  не  без содроганиЯ
Њишле. …сли  же  кто-нибудь хочет восчувствовать, насколько  значительна эта
боЯзнь  "мужественности"  германского   духа,   пробудившего  …вропу  от  ее
"догматической дремоты", то пусть он  вспомнит прежнее понЯтие об этом духе,
которое  пришлось вытеснЯть новому, - пусть он вспомнит  тот не очень давний
факт,  что  одна  мужеподобнаЯ  женщина  в  своей  разнузданной  надменности
осмелилась возбуждать  сочувствие …вропы  к  немцам,  как к  добросердечным,
кротким, слабовольным  и поэтическим болванам. Ќужно  же наконец понЯть  как
следует удивление  Ќаполеона,  когда  он увидел  ѓёте:  оно  выдает  то, что
подразумевали в течение  целых столетий под  "германским  духом". "Voila  un
homme: "вот это муж! Ђ Я ожидал, что встречу только немца!" -
     210
     €так, если  мы  предположим, что  какаЯ-нибудь черта в образе философов
будущего дает возможность угадать, не должны ли они быть скептиками в только
что указанном  смысле слова, то  этим будет, однако, определено лишь нечто в
них, -  а не  они сами.  ‘ одинаковым правом  их  можно назвать критиками; и
наверно,  это  будут сторонники экспериментов.  €менем, которым  Я отважилсЯ
окрестить  их,  Я  особенно  подчеркнул  опыт и  удовольствие,  доставлЯемое
опытом: не случилось ли это потому, что  они,  как критики  душой  и  телом,
любЯт  пользоватьсЯ экспериментами в  новом, быть может более обширном, быть
может  более  опасном,  смысле слова?  Ќе должны  ли они при своей страсти к
познанию пойти дальше в отважных и мучительных  опытах, чем может  допустить
мЯгкий и  изнеженный  вкус  демократического  века? - —то  и  говорить:  эти
грЯдущие будут по  меньшей мере  иметь  право обходитьсЯ без тех серьезных и
несколько  сомнительных качеств,  которые отличают критика от скептика,  - Я
разумею верность оценки, сознательное соблюдение единства метода, изощренное
мужество, самостоЯтельность и способность отвечать за себЯ; да, они признают
в  себе  чувство  удовольствиЯ в  отрицании  и  расчленении  и  в  известной
осмысленной жестокости, умеющей верно и искусно владеть  ножом даже и тогда,
когда  сердце истекает кровью. Ћни будут суровее  (и, быть  может, не всегда
лишь  по  отношению к себе), чем желали  бы  гуманные  люди,  они  не  будут
ЯкшатьсЯ с  "истиной" длЯ того, чтобы  она  "доставлЯла им удовольствие" или
"возвышала" и "воодушевлЯла" их: скорее  невелика  будет их  вера в  то, что
именно истина  доставлЯет  такие  приЯтности  чувству.  Ћни усмехнутсЯ,  эти
строгие умы, если кто-нибудь скажет им: "эта мысль возвышает менЯ: как может
она  не быть истиной?" €ли:  "это произведение восхищает менЯ: как может оно
не быть прекрасным?" €ли: "этот художник возвышает мой дух: как  может он не
быть великим?"  -  и,  пожалуй,  не только усмешку, а  настоЯщее  отвращение
возбудит  в  них  все  до   такой  степени  мечтательное,   идеалистическое,
женственное,  гермафродитное.  ’от,  кто  смог  бы проникнуть  в сокровенные
тайники их сердца, врЯд ли  нашел  бы  там намерение примирить "христианские
чувства" с "античным вкусом", а тем более  с  "современным парламентаризмом"
(подобного  рода   миролюбие  в  наш  отличающийсЯ  крайней  неуверенностью,
следовательно, весьма миролюбивый век должно встречатьсЯ  даже у философов).
ќти  философы  будущего  не  только станут  требовать  от  себЯ  критической
дисциплины  и приучиваниЯ ко  всему тому, что ведет к чистоте и  строгости в
духовной области:  они  даже  имели  бы  право  выставлЯть  их  напоказ, как
свойственное им  украшение, - тем  не менее  они  еще  не захотЯт называтьсЯ
критиками.   €м   покажетсЯ   немалым  поношением  философии,   если  станут
декретировать, как это часто случаетсЯ нынче: "сама философиЯ есть критика и
критическаЯ  наука - и ничего более!" Џусть эта оценка  философии пользуетсЯ
одобрением всех позитивистов ”ранции и ѓермании (- и очень возможно, что она
польстила бы  даже  сердцу и вкусу Љанта: припомните-ка заглавиЯ его главных
творений -  ), наши новые философы  скажут, невзираЯ  на  это:  критики суть
орудиЯ философа и именно поэтому, как орудиЯ, сами далеко еще не философы! €
великий китаец из Љенигсберга был тоже лишь великим критиком. -
     211
     џ  настаиваю  на  том, чтобы  наконец перестали  смешивать  философских
работников и вообще  людей  науки с философами, - чтобы именно здесь  строго
воздавалось "каждому свое"  и чтобы на  долю первых  не приходилось  слишком
много,  а  на  долю  последних  -  слишком  мало.  „лЯ  воспитаниЯ истинного
философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он  стоЯл некогда  на всех тех
ступенЯх,  на  которых  остаютсЯ  и  должны  оставатьсЯ  его слуги,  научные
работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком  и скептиком,
и  догматиком,   и  историком,  и,  сверх  того,  поэтом  и  собирателем,  и
путешественником,  и  отгадчиком  загадок, и моралистом,  и прорицателем,  и
"свободомыслЯщим",  и  почти  всем,  чтобы  пройти  весь  круг  человеческих
ценностей и разного  рода чувств  ценности, чтобы иметь возможность смотреть
различными глазами и с различной  совестью  с  высоты  во  всЯкую  даль,  из
глубины  во  всЯкую  высь,  из  угла во всЯкий простор.  Ќо всё  это  только
предусловиЯ  его  задачи; сама  же задача  требует кое-чего  другого  -  она
требует,  чтобы  он  создавал  ценности. “помЯнутым  философским  работникам
следует, по благородному почину Љанта и ѓегелЯ, прочно установить и втиснуть
в  формулы  огромный  наличный  состав оценок  - т.  е.  былого установлениЯ
ценностей, созданиЯ ценностей, оценок,  господствующих  нынче и с некоторого
времени  называемых  "истинами",  -  все  равно,  будет  ли  это  в  области
логической,  или   политической  (моральной),   или   художественной.   ќтим
исследователЯм надлежит сделать Ясным, доступным обсуждению,  удобопонЯтным,
сподручным все случившеесЯ и оцененное, надлежит сократить все длинное, даже
само  "времЯ", и одолеть все прошедшее: это колоссальнаЯ и в  высшей степени
удивительнаЯ задача,  служение которой может удовлетворить всЯкую утонченную
гордость, всЯкую упорную  волю.  Џодлинные  же  философы  суть  повелители и
законодатели, они говорЯт: "так должно быть!", они-то и определЯют "куда?" и
"зачем?"  человека и  при этом распорЯжаютсЯ  подготовительной  работой всех
философских  работников,  всех   победителей  прошлого,  -  они   простирают
творческую руку в будущее,  и всё, что есть  и было, становитсЯ  длЯ них при
этом  средством,  орудием,  молотом.  €х  "познавание"  есть  созидание,  их
созидание есть законодательство, их волЯ к истине есть волЯ к власти. - …сть
ли нынче такие философы? Ѓыли ли уже такие философы? Ќе должны ли быть такие
философы?..
     212
     Њне все более  и более кажетсЯ, что философ,  как  необходимый  человек
завтрашнего и  послезавтрашнего днЯ, во  все времена  находилсЯ и должен был
находитьсЯ  в разладе со своим "сегоднЯ": его врагом был всегда  сегоднЯшний
идеал.  „о  сих  пор  все  эти выдающиесЯ  споспешествователи  человечества,
которых называют философами и  которые  редко  чувствовали  себЯ  любителЯми
мудрости, а скорее неприЯтными безумцами и опасными вопросительными знаками,
- находили свою задачу, свою суровую, непреднамеренную, неустранимую задачу,
а  в  конце  концов  и  величие  ее в том, чтобы быть  злой  совестью своего
времени.  ЏриставлЯЯ,  подобно  вивисекторам,  нож  к груди  современных  им
добродетелей,  они  выдавали  то, что  было их  собственной  тайной: желание
узнать  новое  величие  человека,  новый,  еще  не  изведанный  путь  к  его
возвеличению.   Љаждый   раз   они  открывали,   сколько  лицемериЯ,   лени,
несдержанности  и распущенности, сколько лжи скрываетсЯ под  самым уважаемым
типом современной нравственности, сколько добродетелей уже отжило  свой век;
каждый  раз они говорили: "мы должны  идти туда, где  вы нынче меньше  всего
можете чувствовать себЯ дома". ЏринимаЯ  во внимание мир "современных идей",
могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь "специальность",
философ, если бы теперь могли быть философы, был бы вынужден отнести величие
человека, понЯтие "величиЯ" именно к его  широте  и разносторонности,  к его
цельности  в  многообразии: он даже определил  бы  ценность и ранг человека,
сообразно  тому, как  велико  количество и разнообразие  того,  что он может
нести и взЯть на  себЯ, - как далеко может простиратьсЯ его ответственность.
‘овременный вкус и добродетель ослаблЯют и разжижают волю; ничто не ЯвлЯетсЯ
до такой степени сообразным времени, как слабость воли: стало быть, в идеале
философа  в  состав  понЯтиЯ  "величиЯ"  должна  входить именно  сила  воли,
суровость и способность  к  продолжительной  решимости; на том же основании,
как обратное учение и  идеал робкой, самоотверженной,  кроткой, бескорыстной
человечности  подходили  к противоположному  по  характеру  веку, к  такому,
который,  подобно  шестнадцатому столетию,  страдал от  запруженной  энергии
воли, от  свирепого  потока и бурных волн  эгоизма. ‚о времена ‘ократа среди
людей,  поголовно  зараженных  усталостью  инстинкта,  среди  консервативных
старых  афинЯн, которые давали волю  своим  чувствам -  "к  счастью", по  их
словам, на деле же к удовольствиЯм -  и у  которых все еще не сходили  с уст
старые великолепные слова, хотЯ их  жизнь уже  давно не  давала им  права на
это,  -  тогда  длЯ  величиЯ  души,   быть  может,  была  нужна  ирониЯ,  та
сократическаЯ злобнаЯ уверенность старого врача и плебеЯ, который беспощадно
вонзалсЯ  в  собственное  тело  так же, как  в  тело  и  сердце "знатных", -
вонзалсЯ взором, довольно  Ясно говорившим:  "не  притворЯйтесь  предо мной!
здесь  -  мы равны!"  Ќапротив, нынче,  когда  в  …вропе  одно лишь  стадное
животное достигает почёта  и  раздаёт почести, когда "равенство прав"  легко
может  обернутьсЯ   равенством  в  бесправии,  т.  е.   всеобщим  враждебным
отношением  ко  всему  редкому,  властному,  привилегированному,  к  высшему
человеку,  к высшей душе, к высшей  обЯзанности, к высшей ответственности, к
творческому избытку  мощи  и властности, -  нынче в состав понЯтиЯ "величиЯ"
входЯт  знатность,  желание  жить  длЯ  себЯ,  способность быть  отличным от
прочих,  самостоЯтельность,  необходимость  жить  на  свой  страх  и риск; и
философ выдаст кое-что из собственного идеала, если выставит правило: "самый
великий тот, кто может быть  самым одиноким, самым скрытным, самым непохожим
на  всех,  -  человек, стоЯщий  по  ту сторону  добра  и зла, господин своих
добродетелей, обладатель  огромного запаса  воли; вот  что должно называтьсЯ
величием:  способность  отличатьсЯ   такой  же   разносторонностью,  как   и
цельностью, такой же широтой, как и полнотой". Ho  спрошу еще  раз: возможно
ли нынче - величие?
     213
     ЌаучитьсЯ понимать, что такое философ, трудно оттого, что  этому нельзЯ
выучить:  это нужно "знать"  из опыта - или  нужно  иметь гордость не  знать
этого. Ћднако  в наши дни все говорЯт о вещах, относительно которых не могут
иметь  никакого опыта,  а  это  главным образом и хуже  всего  отзываетсЯ на
философах и состоЯниЯх  философии:  очень немногие  знают их, имеют право их
знать,  все  же популЯрные  мнениЯ  о  них  ложны.  ’ак,  например,  истинно
философскаЯ  совместность смелой, необузданной гениальности, котораЯ  мчитсЯ
presto, и  диалектической  строгости  и необходимости, не делающей ни одного
ложного шага, не известна  по собственному  опыту  большинству мыслителей  и
ученых, отчего  и кажетсЯ невероЯтной, если кто-нибудь  заговорит с ними  на
этот счет. Ћни  представлЯют себе всЯкую необходимость в виде нужды,  в виде
мучительного  подчинениЯ  и принуждениЯ,  и  само мышление считаетсЯ  ими за
нечто медленное, томительное, почти что за тЯжелый труд, и довольно часто за
труд,  "достойный пота благородных  людей",  - а вовсе  не  за нечто легкое,
божественное  и близко  родственное танцу, резвости! "Њыслить" и "относитьсЯ
серьезно" к делу, "понимать с трудом" -  эти вещи длЯ них имеют общую свЯзь:
только в таком виде и "переживали" они это  Явление. - “ художников в данном
случае  уже  более тонкое чутье:  им  слишком хорошо известно, что  как  раз
тогда, когда они уже ничего не делают "произвольно", а все по необходимости,
их  чувство  свободы,  утонченности,  полновластиЯ,  творческой  композиции,
распорЯдка, воплощениЯ в образы достигает своей вершины, - словом, что тогда
необходимость и  "свобода  воли"  составлЯют у них одно. Ќаконец, существует
градациЯ душевных  состоЯний,  которым  соответствует  градациЯ  проблем;  и
высшие проблемы беспощадно отталкивают каждого, кто осмелитсЯ приблизитьсЯ к
ним,  не будучи предназначен длЯ решениЯ  их величием и мощью своих духовных
сил.  ЉакаЯ польза от  того, что  проворные  всезнайки  или  неловкие бравые
механики и эмпирики,  как  это часто  случаетсЯ нынче, приближаютсЯ к ним со
своим  плебейским  честолюбием и  как  бы ломЯтсЯ в эту "свЯтаЯ свЯтых"!  Џо
таким  коврам  никогда не  смеют ступать грубые ноги:  это уже предусмотрено
изначальным законом  вещей;  длЯ этих  назойников  двери остаютсЯ закрытыми,
хотЯ бы  они  бились в них  головами  и размозжили  себе головы! „лЯ всЯкого
высшего света  нужно  быть рожденным; говорЯ Яснее, нужно быть  зачатым  длЯ
него: право на  философию - если брать это слово в обширном смысле  -  можно
иметь только благодарЯ своему происхождению - предки, "кровь" имеют решающее
значение также и здесь. Њногие поколениЯ должны  предварительно работать длЯ
возникновениЯ  философа; каждаЯ из  его  добродетелей должна  приобретатьсЯ,
культивироватьсЯ, переходить  из рода в род и воплощатьсЯ в нём порознь, - и
сюда относитсЯ не только смелое,  лёгкое и  плавное течение его  мыслей,  но
прежде  всего  готовность к огромной  ответственности,  величие царственного
взглЯда,  чувство   своей   оторванности  от   толпы,  её   обЯзанностей   и
добродетелей, благосклонное охранение и защита того, чего  не понимают и  на
что клевещут, -  будь это  Ѓог, будь это дьЯвол, - склонность и  привычка  к
великой справедливости, искусство  повелеваниЯ, широта воли, спокойное  око,
которое редко удивлЯетсЯ, редко устремлЯет свой взор к небу, редко любит...


        Ћ’„…‹ ‘…„њЊЋ‰:
     ЌЂ€ „ЋЃђЋ„…’…‹€
     214
     Ќаши добродетели? - Ћчень  вероЯтно,  что и у нас ещё  есть собственные
добродетели,  хотЯ,  само  собою  разумеетсЯ,  уже не  те  чистосердечные  и
неуклюжие  добродетели,  за которые мы  чтили  наших  дедов,  в то  же времЯ
несколько отстранЯЯ  их  от  себЯ. Њы, европейцы  послезавтрашнего днЯ,  мы,
первенцы  двадцатого столетиЯ,  - при  всём нашем  опасном  любопытстве, при
нашей многосторонности и  искусстве переодеваниЯ, при нашей дрЯблой и как бы
подслащённой   жестокости  ума  и  чувств,  -  нам,  вероЯтно,  будь  у  нас
добродетели, выпали бы на долю лишь такие, которые могли бы прекрасно ладить
с самыми  тайными и  самыми близкими  нашему  сердцу  склонностЯми, с самыми
жгучими нашими потребностЯми.  —то  ж! поищем-ка их в наших лабиринтах, где,
как известно, столь многое терЯетсЯ, столь многое пропадает пропадом. € есть
ли что-нибудь более прекрасное, чем искание своих  собственных добродетелей?
Ќе означает ли это почти  верить  в собственную добродетель?  Ђ эта "вера  в
свою  добродетель"  -  разве  не  то  же,  что  некогда  называлось  "чистой
совестью", не та  ли это достопочтеннаЯ,  долгохвостаЯ коса понЯтий, которую
наши деды привешивали  к своему затылку, а довольно часто и к своему  уму? €
оттого, сколь бы далёкими ни считали мы себЯ во всём прочем от старомодности
и дедовской  степенности, кажетсЯ, что в  одном пункте мы  всё-таки ЯвлЯемсЯ
достойными внуками своих дедов, мы, последние европейцы с чистой совестью: и
мы ещё носим их косы. - Ђх, если бы вы знали, как недалеко, как  близко  уже
то времЯ, когда будет иначе! -
     215
     Љак  в звёздном мире порой  бывает  два солнца, определЯющие путь одной
планеты, как иной раз одну планету  освещают разноцветные солнца, обливаЯ её
то красным, то  зелёным  светом, а  затем при одновременном освещении  снова
расцвечиваЯ её  пёстро,  - так и мы, люди нового времени, благодарЯ  сложной
механике нашего  "звёздного  неба" определЯемсЯ  различными  моралЯми;  наши
поступки отсвечивают попеременно разными цветами, они редко однозначащи, - и
нет недостатка в случаЯх, когда мы совершаем пёстрые поступки.
     216
     ‹юбить  своих врагов? џ  думаю, что  люди  научились  этому хорошо: это
случаетсЯ  нынче  тысЯчекратно,  как в малом, так и  в великом;  порой  даже
случаетсЯ нечто более возвышенное и превосходное, - мы учимсЯ презирать в то
времЯ, когда любим, и именно когда любим сильнее всего: но все это мы делаем
бессознательно, без шума и торжественности, с той стыдливостью и скрытностью
доброты, котораЯ запрещает устам  произносить  торжественные слова и формулы
добродетели.  Њораль как  поза нам  нынче не  по вкусу.  ќто тоже  прогресс:
подобно тому как прогресс наших отцов заключалсЯ в том, что им наконец стала
не  по  вкусу  религиЯ  как  поза,  если  причислить  сюда  также  вражду  и
вольтеровскую   желчность  по  отношению  к  религии  (и  все,  чем  некогда
рисовались вольнодумцы). ќто музыка в нашей  совести, танец  в нашем уме,  с
которыми не хочет гармонировать все нытье пуритан, всЯ моральнаЯ проповедь и
прЯмодушничанье.
     217
     ‘ледует  остерегатьсЯ тех  людей,  которые  высоко ценЯт  доверие к  их
моральному такту и тонкости морального распознаваниЯ: они никогда не простЯт
нам, если  им случитсЯ ошибитьсЯ перед нами (или же в нас),  - они неизбежно
становЯтсЯ нашими инстинктивными клеветниками и обидчиками, даже и оставаЯсь
еще нашими "друзьЯми". - Ѓлаженны забывчивые, ибо они "покончат" и со своими
глупостЯми.
     218
     Џсихологи ”ранции - а где же еще  есть теперь психологи? - все  еще  не
исчерпали того горького и разнообразного удовольствиЯ, которое доставлЯет им
betise bourgeoise,  словно бы  - словом,  они выдают этим кое-что. Ќапример,
”лобер, этот  бравый руанский буржуа, не видел, не слышал и не замечал уже в
конце концов ничего другого: то был свойственный ему  вид самомучительства и
утонченной жестокости.  ђекомендую теперь длЯ разнообразиЯ - потому  что это
становитсЯ  скучным  -  другой  предмет  длЯ восхищениЯ: ту  бессознательную
хитрость,  с которой  все добродушные, тупоумные,  честные  посредственности
относЯтсЯ  к  высшим  умам и их задачам,  ту тонкую  крючковатую  иезуитскую
хитрость, котораЯ  в тысЯчу раз тоньше ума и вкуса этого среднего сословиЯ в
лучшие его минуты - и даже тоньше ума их  жертв: это может послужить еще раз
доказательством того, что  из всех открытых  доселе  видов  интеллигентности
"инстинкт"  есть  самый  интеллигентный. ‘ловом, изучайте-ка  вы, психологи,
философию "правила" в  борьбе  с "исключением" - это будет длЯ  вас зрелище,
достойное богов и божественной злобности! €ли, говорЯ еще Яснее: производите
вивисекцию над "добрым человеком", над "homo bonae voluntaris"... над собою!
     219
     Њоральное  суждение  и  осуждение -  это  излюбленнаЯ  месть  умственно
ограниченных людей людЯм менее ограниченным, это в некотором роде возмещение
того, что  природа плохо позаботилась о них, это, наконец, случай  сделатьсЯ
умнее  и  утонченнее: злоба  развивает  умственно. ‚ глубине  души  им очень
приЯтно, что  существует  масштаб,  перед  которым  им  равны  люди,  богато
одаренные  умственными  сокровищами  и  преимуществами,  -  они  борютсЯ  за
"всеобщее равенство перед  Ѓогом", и  уже  длЯ этого  им  нужна вера в Ѓога.
Њежду ними  встречаютсЯ  сильнейшие  противники  атеизма.  Ћни  пришли  бы в
Ярость,  если  бы  им кто-нибудь сказал,  что  "высокое умственное  развитие
остаетсЯ  вне  всЯкого  сравнениЯ  с  какою  бы  то  ни  было  честностью  и
достопочтенностью  исключительно морального человека": Я остерегусь  сделать
это. Ќапротив, Я склонен скорее польстить им, говорЯ, что высокое умственное
развитие само есть  лишь последний выродок моральных качеств;  что оно  есть
синтез  всех  тех состоЯний, которые приписываютсЯ "исключительно моральным"
людЯм, после приобретениЯ их порознь, долгой дисциплиной и упражнением, быть
может,  целой   цепью  поколений;   что  высокое  умственное  развитие  есть
одухотворение справедливости  и той  милостивой строгости,  котораЯ  сознает
себЯ призванной блюсти  табель о рангах  в мире, даже среди  вещей, -  а  не
только среди людей.
     220
     Џри теперешнем столь популЯрном восхвалении "бескорыстного" нужно, быть
может,  не без некоторой опасности, уЯснить  себе,  в  чем собственно  народ
видит корысть и о  чем вообще больше  всего печетсЯ заурЯдный человек, в том
числе и  люди образованные,  даже  ученые и,  если  не ошибаюсь, пожалуй,  и
философы. Џри этом обнаруживаетсЯ тот факт, что громадное большинство вещей,
интересующих  и  привлекающих  более  тонкие  и  избалованные  вкусы,  более
возвышенные натуры, кажутсЯ среднему человеку  совершенно "неинтересными", -
если же, несмотрЯ на это,  он замечает приверженность к ним, то  называет ее
"desinteresse" и удивлЯетсЯ тому, что возможно поступать "бескорыстно". Ѓыли
философы, сумевшие  дать  этому  народному удивлению еще  и обольстительное,
мистически-нездешнее  выражение  ( -  не потому  ли, быть может,  что они не
знали высшей натуры из опыта? - )  вместо того,  чтобы установить  голую и в
высшей степени простую истину,  что "бескорыстный" поступок  есть очень даже
интересный и "корыстный" поступок, допускаЯ, что... "Ђ любовь?" -  Љак! даже
поступок  из  любви к кому-нибудь "неэгоистичен"? Ђх вы, дурни - !  "Ђ хвала
жертвующего?" -  Ќо кто действительно принёс жертву, тот знает, что он хотел
за это получить нечто и получил, - быть может, нечто от себЯ самого за нечто
своё  же, - что он отдал здесь, чтобы получить больше там, быть может, чтобы
вообще быть больше или хоть чувствовать себЯ "большим". Ќо это целаЯ область
вопросов и ответов, в которую неохотно  пускаетсЯ более избалованный ум: тут
истина должна употребить все силы, чтобы подавить зевоту, если ей приходитсЯ
отвечать. Ќо в конце  концов  ведь она женщина  - не следует применЯть к ней
насилие.
     221
     ‘лучаетсЯ иногда, сказал один педант и мелочной лавочник морали,  что Я
уважаю и отличаю бескорыстного человека: но не потому, что он бескорыстен, а
потому, что, на мой взглЯд, он имеет право приносить пользу другому человеку
в ущерб самому себе.  ‘ловом,  вопрос всегда  в  том, что представлЯет собою
первый и что -  второй. Ќапример, у  человека, предназначенного и созданного
длЯ   повелеваниЯ,   самоотречение  и  скромное   отступание   были  бы   не
добродетелью,  а   расточением  добродетели   -   так  кажетсЯ  мне.  ‚сЯкаЯ
неэгоистичнаЯ  мораль, считающаЯ  себЯ безусловною  и  обращающаЯсЯ  ко всем
людЯм,  грешит  не только  против вкуса: она  ЯвлЯетсЯ  подстрекательством к
греху неисполнениЯ своего долга, она представлЯет  собою лишний  соблазн под
маскою человеколюбиЯ  - и именно  соблазн  и вред длЯ  людей высших, редких,
привилегированных.  Ќужно принудить морали прежде  всего преклонитьсЯ  перед
табелью  о рангах; нужно внушать им сознание их высокомериЯ до тех пор, пока
они наконец не согласЯтсЯ друг  с другом, что  безнравственно говорить: "что
справедливо длЯ одного, то справедливо и длЯ другого". - €так, заслуживал ли
действительно мой  педант  морали и bonhomme, чтобы  его высмеЯли, когда  он
подобным  образом  увещевал  морали  быть нравственными?  Ќо  нужно  быть не
слишком  правым, если  хочешь  иметь  на своей стороне  насмешников; крупица
неправоты есть даже признак хорошего вкуса.
     222
     ’ам,  где нынче  проповедуетсЯ сострадание,  -  а,  в  сущности говорЯ,
теперь уже не проповедуетсЯ никакаЯ инаЯ религиЯ, - пусть психолог навострит
уши:  сквозь  все   тщеславие,   сквозь   всю   шумиху,  свойственную   этим
проповедникам  (как  и всем  проповедникам),  он услышит  хриплый,  стонущий
истинный вопль  самопрезрениЯ. Ћно  находитсЯ в свЯзи  с  тем  помрачением и
обезображением  …вропы, которое  возрастает  в  течение  целого столетиЯ  (и
первые  симптомы  которого  достоверно  описаны  уже  в  одном наводЯщем  на
размышлениЯ письме ѓалиани к m-me  д'ќпине),  - если только оно не  ЯвлЯетсЯ
его  причиной!  —еловек  "современных идей",  эта гордаЯ  обезьЯна,  страшно
недоволен собой - это неоспоримо. Ћн страдает, а его  тщеславие хочет, чтобы
он только "со-страдал"...
     223
     …вропейский метис -  в общем довольно безобразный  плебей  - непременно
нуждаетсЯ в костюме: историЯ нужна ему, как кладоваЯ, наполненнаЯ костюмами.
Љонечно, он замечает при этом, что ни один из них не приходитсЯ ему впору, -
и вот  он все менЯет и менЯет  их. Џрисмотритесь к девЯтнадцатому  столетию,
обратите внимание  на  эти  быстрые смены пристрастий  к маскарадам  разного
стилЯ, а также на минуты отчаЯниЯ, вызываемого тем, что нам "ничто не идет".
- ’щетно вырЯжатьсЯ в романтическом, или классическом, или христианском, или
флорентийском  стиле, или в стиле  барокко, или в "национальном", in moribus
et artibus: все  это нам  "не к лицу"! Ќо "дух", в особенности "исторический
дух",  усматривает и  в  этом отчаЯнии свою выгоду: благодарЯ ему  постоЯнно
пробуетсЯ,   перекладываетсЯ,   откладываетсЯ,  укладываетсЯ,  прежде  всего
изучаетсЯ  что-нибудь  новое из древнего и иностранного, - наш  век ЯвлЯетсЯ
первым  по части  изучениЯ "костюмов", Я  хочу сказать,  моралей, верований,
художественных вкусов и религий; он подготовлен, как никакое другое времЯ, к
карнавалу  большого  стилЯ, к  духовному  масленичному  смеху и  веселью,  к
трансцендентальной высоте высшего тупоумиЯ и аристофановского осмеЯниЯ мира.
Ѓыть  может, именно  здесь  мы откроем  область длЯ  наших  изобретений,  ту
область,  где  еще и  мы можем быть  оригинальными,  например  как пародисты
всемирной истории и шуты Ѓожьи - быть может, если и ничто нынешнее не  имеет
будущности, все-таки именно смех наш еще имеет ее!
     224
     €сторическое  чувство  (или  способность  быстро   отгадывать  ранговый
порЯдок  оценок,  которыми  руководствовалсЯ  в  своей жизни  данный  народ,
общество,  человек,  "пророческий  инстинкт",  прозревающий  отношениЯ  этих
оценок,  отношениЯ авторитета ценностей  к авторитету действующих сил) - это
историческое  чувство,  на  которое  мы, европейцы, притЯзаем  как  на  нашу
особенность,  Явилось  к  нам  в  свите  того  чарующего   и   сумасбродного
полуварварства,  в  которое  …вропа  погрузилась  благодарЯ демократическому
смешению  сословий  и  рас,  -  лишь  девЯтнадцатому столетию  известно  это
чувство,   как   его  шестое  чувство.  ЃлагодарЯ  этому   смешению  в  наши
"современные души" вливаетсЯ  прошлое  всех  форм  и образов жизни,  прошлое
культур, раньше тесно соприкасавшихсЯ  друг с другом, наслаивавшихсЯ одна на
другую; наши инстинкты теперь устремлЯютсЯ  назад  по  всем  направлениЯм, и
сами мы представлЯем  собой нечто вроде хаоса - в конце же концов "дух", как
сказано,  усматривает  в  этом  свою выгоду.  ЃлагодарЯ полуварварству нашей
плоти и вожделений  нам всюду открыт  тайный  доступ,  чего  не было  в  век
аристократизма, и прежде всего доступ к лабиринтам незаконченных культур и к
каждому  полуварварству,  когда-либо  существовавшему  на  земле; а  так как
наиболее значительнаЯ  часть  человеческой культуры  была до  сих пор именно
полуварварством, то "историческое чувство" означает почти то же, что чувство
и инстинкт ко всему, то же, что вкус ко всему, - чем  оно сразу и выказывает
себЯ неаристократическим чувством. Њы, например, снова наслаждаемсЯ ѓомером:
быть может,  это  наше  счастливое преимущество,  что  мы умеем наслаждатьсЯ
ѓомером,   которого   не   так-то   легко   могут   и  могли   усвоить  люди
аристократической  культуры (например, французы семнадцатого  столетиЯ,  как
‘ент-ќвремон, упрекающий его за esprit vaste, и даже отзвук их - ‚ольтер), -
наслаждатьсЯ которым они едва разрешали себе. ‘лишком  определенные „а и Ќет
их  вкуса, их легко  возбуждаемое  отвращение, медлительнаЯ сдержанность  по
отношению ко  всему чужестранному, боЯзнь безвкусиЯ, кроющегосЯ даже в живом
любопытстве, и  вообще  нежелание  всЯкой  аристократической и самодовольной
культуры признать  в себе новые вожделениЯ, неудовлетворенность собственным,
удивление перед чужим  - все это  настраивает их недоброжелательно  даже  по
отношению  к  самым   лучшим  вещам  в  мире,  если  они  не  составлЯют  их
собственности или не могут сделатьсЯ их добычей, - и никакое иное чувство не
ЯвлЯетсЯ менее понЯтным длЯ таких  людей, чем именно историческое чувство  с
его покорным плебейским любопытством. Ќе иначе обстоит дело и с експиром, с
этим  изумительным  испанско-мавританско-саксонским синтезом  вкуса, который
уморил бы со смеху или разозлил бы древнего афинЯнина из поклонников ќсхила,
- мы же, напротив,  принимаем с тайным дружелюбием и сердечностью именно эту
дикую  пестроту,   эту  смесь  самого  нежного,  самого  грубого  и   самого
искусственного,  мы  наслаждаемсЯ  ею  как  нарочито  длЯ  нас  сбереженными
ухищрениЯми искусства, причем нас так же  мало беспокоЯт зловониЯ и близость
английской черни, в соседстве с которой живут искусство и вкус експира, как
и на  Chiaja в Ќеаполе, где мы проходим,  очарованные, несмотрЯ на всю вонь,
котораЯ несетсЯ из кварталов черни. Њы,  люди "исторического чувства", имеем
как   таковые,  бесспорно,   и   свои  добродетели  -  мы   непритЯзательны,
бескорыстны,   скромны,  мужественны,  полны  самопреодолениЯ,   готовы   на
самопожертвование,    очень     благодарны,    очень     терпеливы,    очень
предупредительны, - при всем том, быть может, мы не обладаем большим вкусом.
‘ознаемсЯ-ка  себе наконец: ведь то, что нам, людЯм "исторического чувства",
труднее всего постичь,  почувствовать, попробовать  на вкус, полюбить,то,  к
чему в сущности мы относимсЯ с предубеждением и почти враждебно, есть именно
совершенное и напоследок созревшее  в каждой культуре  и искусстве,  истинно
отборное в творениЯх и людЯх, их  мгновение гладкого  морЯ и халкионического
самодовольства,  то золотое  и холодное, что  свойственно  всем  законченным
вещам. Ѓыть может,  наша великаЯ добродетель  исторического чувства ЯвлЯетсЯ
необходимым контрастом хорошему или, по крайней мере, наилучшему вкусу, и мы
лишь в слабой  степени, лишь с трудом и  принуждением  можем воспроизвести в
себе те краткие мгновениЯ высшего счастьЯ и преображениЯ человеческой жизни,
сверкающие  порою  там и  сЯм, те  чудесные  мгновениЯ, когда  великаЯ  сила
добровольно останавливалась перед безмерным и безграничным, - когда ощущалсЯ
избыток   тонкого  наслаждениЯ,  порождаемого   моментальным  укрощением   и
окаменением,  остановкой и твердым стоЯнием на  колеблющейсЯ еще почве. Њера
чужда нам,  сознаемсЯ  в  этом; нас щекочет  именно  бесконечное, безмерное.
Џодобно всаднику, мчащемусЯ на фыркающем  коне,  мы  бросаем  поводьЯ  перед
бесконечным,  мы, современные люди,  мы, полуварвары,  - и там  лишь находим
наше блаженство, где нам грозит и наибольшаЯ опасность.
     225
     € гедонизм, и пессимизм,  и утилитаризм, и евдемонизм  - все эти образы
мыслей,  определЯющие  ценность  вещей  по возбуждаемому ими  наслаждению  и
страданию,  т.  е.  по  сопутствующим  им  состоЯниЯм и  побочным  ЯвлениЯм,
отличаютсЯ поверхностностью и наивностью, на которую каждый, кто чувствует в
себе творческие силы и  совесть художника, не может смотреть без насмешки, а
также без состраданиЯ. ‘острадание к вам!