ущественного
наименованиЯ. Ђ  причина нашего названиЯ ее <i>придворной</i> та, что, будь у  нас,
италийцев, королевский двор, она стала бы палатинской2. €бо если королевский
двор ЯвлЯетсЯ средоточием всего королевства и августейшим правительством длЯ
его частей, то и  эта речь должна быть  общей длЯ всех,  а не чьей бы  то ни
было частной  собственностью и  ей следует пребывать и обитать  при дворе; и
никакаЯ  инаЯ обитель не  достойна  такой  обитательницы,  каковой  ЯвлЯетсЯ
народнаЯ  речь, о  которой  мы  говорим. €  поэтому-то  пребывающие  во всех
королевских   дворцах  всегда  пользуютсЯ   блистательной   народной  речью;
вследствие этого  и получаетсЯ, что  наша  блистательнаЯ  речь  кочует,  как
чужестранка, и находит приют в ничтожных убежищах3,  потому что королевского
двора  у  нас  нет.  ‡аслуживает она  и  названиЯ  <i>правильной</i>4<i>,</i>  потому  что
правильность  есть  не  что иное, как  проверка  того, что надо обрабатывать
правилом; а  так как прибор длЯ такого рода  выверки  имеетсЯ  обычно лишь у
высочайших  правительств,  то  и все  хорошо выверенное  и исполненное может
называтьсЯ  правильным. ‚следствие этого народнаЯ  речь, когда  она выверена
высочайшим италийским двором  и судилищем,  заслуживает названиЯ правильной.
Ќо ведь говорить, что она выверена высочайшим италийским двором, смешно, раз
у  нас  такового  не имеетсЯ. Ќа это  возразить нетрудно. €бо, пусть и нет в
€талии единого всеобщего правительства,  подобного правительству ѓермании, в
членах его,  однако,  нет недостатка; и  как члены упомЯнутого правительства
объединЯютсЯ единым  государем,  так  членов нашего  объединЯет  благодатный
светоч  разума5.  Џоэтому  считать  италийцев   лишенными  единого   высшего
управлениЯ было  бы ложно, так как, хотЯ мы  и  лишены государЯ, у нас  есть
куриЯ, несмотрЯ на то, что тело ее расчленено.

     XIX.  €  эта  народнаЯ речь,  котораЯ показана  блистательной,  осевой,
придворной  и правильной,  есть,  мы  утверждаем,  та  самаЯ,  какаЯ зоветсЯ
народной италийскою  речью1.  €бо, подобно тому как найдетсЯ некаЯ  народнаЯ
речь, присущаЯ  Љремоне,  так  найдетсЯ и некаЯ присущаЯ  ‹омбардии;  и  как
найдетсЯ  речь,  присущаЯ ‹омбардии, так  найдетсЯ и такаЯ,  котораЯ присуща
всей левой €талии; и как найдутсЯ все эти народные  речи, так найдетсЯ и та,
какаЯ принадлежит  всей €талии в  целом. €  подобно тому,  как  одна зоветсЯ
кремонской, другаЯ -- ломбардской, а третьЯ -- речью половины €талии,  так и
эта, принадлежащаЯ всей €талии,  называетсЯ народной италийскою  речью. ‚едь
ею  пользуютсЯ  в  €талии  блистательные  мастера  поэтических  творений  на
народном Языке  -- сицилийцы,  апулийцы, тосканцы, романьольцы,  ломбардцы и
мужи обеих марок2.
     Ђ так как  намерением нашим, о чем говорилось  уже ранее, было изложить
учение  о  народном  красноречии, начинаЯ  с  этой  самой  речи,  как  самой
превосходной, мы будем в последующих книгах говорить о  тех, кого мы считаем
достойными  пользоватьсЯ  ею,  и почему,  и каким образом, а равно и  где, и
когда, и к кому следует ее обращать. Ћсветив это, мы постараемсЯ  осветить и
низшие народные речи, постепенно нисходЯ к той, какаЯ  присуща только  одной
семье.

     <B>ЉЌ€ѓЂ ‚’ЋђЂџ</b>

     I.  ‘нова побуждаЯ  свой ум  и  берЯсь за перо длЯ  продолжениЯ  своего
честного труда, мы прежде всего заЯвлЯем,  что блистательнаЯ италийскаЯ речь
приличествует столько же прозаическим, сколько и стихотворным произведениЯм.
Ќо так  как применЯющие ее к прозе берут ее больше у слагателей стихов и так
как   сложенному   стихами  приходитсЯ,  видимо,  оставатьсЯ  образцом   длЯ
прозаиков,  а  не  наоборот  (что,  как  видно, дает  некоторое преимущество
стихотворцам),  мы сначала  разберем метрическую народную речь, рассуждаЯ  в
том порЯдке, какой наметили мы в конце первой книги. €так, сперва посмотрим,
все  ли  стихотворцы должны пользоватьсЯ этой  народной  речью. €  на первый
взглЯд  кажетсЯ,  что должны, потому что  всЯкий слагающий стихи должен свои
стихи   по  мере  сил  украшать;   следовательно,   раз  нет   ничего  более
великолепного длЯ их украшениЯ, чем блистательнаЯ народнаЯ речь, то, видимо,
каждый  стихотворец  должен ею  пользоватьсЯ. Љроме  того, все в своем  роде
лучшее  при смешении с  низшим не только  ничего  у  него не  отнимает,  но,
видимо,  его  улучшает;  следовательно,  если  такой  стихотворец,  пусть  и
невежественно слагающий стихи, примешивает к своему невежеству  эту речь, он
не  только  поступает  хорошо, но, видимо, поступает именно так, как  нужно.
ѓораздо больше  нужна помощь  тем,  кто  способны  на  малое, чем  тем,  кто
способны  на  многое!  €так,   очевидно,  всем  слагающим   стихи  допустимо
пользоватьсЯ этой речью.  Ќо это  глубочайшее заблуждение;  потому  что даже
самые выдающиесЯ поэты не всегда должны облекатьсЯ этой речью, как это можно
будет усмотреть из дальнейших рассуждений.  ќта речь  требует подходЯщих  ей
мужей,  подобно и  другим нашим обычаЯм  и одежде;  величие требует  великих
мужей,  пурпур  -- именитых,-- так и эта речь ищет выдающихсЯ по дарованию и
знаниЯм,  а  прочими пренебрегает, как  будет показано в дальнейшем. €бо все
обычно бывает присуще нам либо по роду,  либо  по  виду, либо по особи, как,
например,  чувства, смех,  военное дело. Ќо  эта речь  не присуща нам  ни по
роду,  ибо  тогда она была бы присуща  и людЯм грубым и  примитивным;  ни по
виду, ибо она  была бы  присуща всем людЯм, о  чем не может  быть и вопроса:
никто ведь не скажет, что  она присуща горцам в их разговорах  о деревенских
делах; значит, она присуща нам по особи. Ќо ничто не присуще особи иначе как
по ее  собственным  достоинствам,  так,  например, торговлЯ, военное  дело и
правление;  поэтому,  если  присущее  определЯетсЯ  достоинствами,  то  есть
достойными, и  одни  могут быть достойными, другие  более достойными, третьи
самыми  достойными, Ясно, что хорошее  присуще  достойным,  лучшее --  более
достойным,  наилучшее -- самым достойным.  Ђ так как Язык служит необходимым
орудием нашей мысли не иначе как конь всаднику и наилучшим всадникам в  силу
сказанного  присущи наилучшие кони,  то и  наилучший Язык  присущ  наилучшим
мыслЯм. Ќо  наилучшие  мысли невозможны  без  наличиЯ  дарованиЯ  и  знаниЯ;
следовательно, наилучший Язык не присущ никому, кроме  обладающих дарованием
и знанием1.  €так, не всем  слагающим  стихи, поскольку большинство  из  них
стихотворствуют  без знаниЯ  и  дарованиЯ, будет присущ  наилучший  Язык,  а
следовательно, и наилучшаЯ  народнаЯ речь.  Џоэтому,  если  она  подходит не
всем,  пользоватьсЯ  ею  должны  не все, так  как никто не должен  поступать
неподобающим  образом.  €  когда говорЯт,  что  всЯкий  должен  по  мере сил
украшать свои стихи, мы признаем это справедливым; но  ни быка под чепраком,
ни  свинью  с  перевЯзью  мы  не  назовем  украшенными, а, напротив,  скорее
посмеемсЯ   над  таким  уродством;   украшение  ведь  состоит  в  добавлении
чего-нибудь присущего. Љогда на это говоритсЯ, что примесь высшего к низшему
идет  на пользу,  мы  считаем  это  справедливым,  если  разница  становитсЯ
незаметной,  например если  золото спаиваетсЯ с  серебром; но  если  разница
остаетсЯ, то низшее еще  больше принижаетсЯ, например когда красивые женщины
примешиваютсЯ к  безобразным.  Џоэтому,  если  мысль стихотворцев, постоЯнно
расходЯщаЯсЯ  с выражающими ее словами и  не будучи наилучшей, сочетаетсЯ  с
наилучшей народной речью, она окажетсЯ не улучшенной, но ухудшенной, подобно
презренной женщине, нарЯженной в золото или шелка.

     II. Џосле того как мы показали,  что не все, но только самые выдающиесЯ
стихотворцы должны  применЯть блистательную народную речь, следует показать,
пригодна ли она длЯ всЯких предметов или  же нет; и если  не длЯ  всЯких, то
указать  по  отдельности, какие  ее  достойны. ‚  свЯзи с этим надо  сначала
разъЯснить, что именно мы называем достойным. ’ак вот, достойным мы называем
то,  что обладает достоинством, так же как благородное благородством; и если
по одежде  сколько-нибудь познаетсЯ в нее одетый, то, познав достоинство, мы
познаем и  достойного. „остоинство ведь есть итог, или предел, заслуженного:
так, если кто-нибудь поступает хорошо, мы сочтем его по достоинству хорошим,
а если дурно -- дурным; так, хороший воин достоин победы, хороший властитель
-- власти, а вот лжец достоин позора, а  разбойник -- смерти. Ќо так как при
сравнении и хороших, да и всЯких других поступков оцениваетсЯ, кто поступает
хорошо, кто лучше, кто всего лучше, кто  худо, кто хуже, кто всего  хуже,  и
при такого рода сравнениЯх поступки  оцениваютсЯ лишь по итогу заслуженного,
который,  как сказано, мы  называем  достоинством,  то Ясно, что достоинства
определЯютсЯ  в зависимости  от  их величины и  оказываютсЯ  одни  большими,
другие  бульшими,  третьи  наибольшими; и,  следовательно, одно  оказываетсЯ
достойным,  другое  более  достойным,  третье  самым  достойным. Ђ  так  как
сравнение достоинств не делаетсЯ относительно одного и  того же предмета, но
относительно  разных, так что более достойным мы  считаем  то, что  достойно
большего, а  наиболее  достойным  то,  что достойно  наибольшего,  поскольку
ничего не может быть его достойнее, Ясно,  что по естественной необходимости
наилучшее достойно наилучшего. Ћтсюда, так как  та речь, которую мы называем
блистательной,  есть наилучшаЯ из других  народных речей, следует, что  быть
изложенным этой речью  достойно лишь то, что мы считаем  наиболее  достойным
изложениЯ. ’еперь  исследуем, что  же  это такое.  „лЯ того чтобы  это стало
Ясно, следует знать, что, поскольку человек одушевлен троЯко, а именно душой
растительной, животной и разумной1, он идет и тройным  путем. €бо, поскольку
он  растет,  он ищет пользы, в чем он объединен  с  растениЯми; поскольку он
живое существо -- удовольствиЯ, в чем он объединен с животными; поскольку он
существо разумное, он ищет совершенства, в чем он одинок или же объединЯетсЯ
с  естеством  ангельским2.  ќтими   тремЯ  началами  определЯютсЯ  все  наши
действиЯ. € так как в каждого рода действиЯх одни оказываютсЯ  значительнее,
другие  наиболее значительными, то наиболее  значительные  должны излагатьсЯ
наиболее значительно и, следовательно, наиболее значительной народною речью.
Ќо следует разъЯснить, что такое наиболее значительное. ‚о-первых,  в смысле
пользы: здесь, если хорошенько разобратьсЯ, мы найдем, что целью всех ищущих
пользы  оказываетсЯ  не  что  иное,   как  спасение.  ‚о-вторых,  в   смысле
удовольствиЯ:  здесь  мы говорим, что наибольшее удовольствие состоит в том,
чтобы  удовольствовать наши  желаниЯ самым  из них ценным, то есть  любовным
наслаждением3. ‚-третьих, в смысле совершенства, а это вне всЯкого  сомнениЯ
--  добродетель.  Џоэтому  эти  три предмета, а  именно  спасение,  любовное
наслаждение и  добродетель, ЯвлЯютсЯ первенствующими и говорить о них, как и
о том, что ближайшим  образом к  ним относитсЯ, то есть о воинской доблести,
любовном пыле и справедливости, следует с наибольшей значительностью. ’олько
это, если памЯть нам  не изменЯет, и воспевали народной речью  блистательные
мужи,  именно: Ѓертран де Ѓорн4 -- брани, Ђрнаут „аниель5 --  любовь, ѓерард
де   Ѓорнель6  --  прЯмоту,  —ино  да  ЏистойЯ   --   любовь,  друг  его  --
справедливость7.  ‚от  говорит Ѓертран:  "Non  posc mudar  c'un  cantar  non
exparja"8*. Ђрнаут:  "L'aure  amara  --  fal bruol  brancuz --  clairir"9**.
ѓерард:  "Per  solaz reveillar Che s'es trop  endormitz"10***.  —ино: "Digno
sono   eo  de  morte"11****.  „руг  его:   "Doglia  mi   reca   nello   core
ardire"12*****. Ќо браней,  по-моему, не воспевал досель ни один италиец. €з
этого Ясно, чту надлежит воспевать возвышеннейшей народной речью.

     III. ’еперь же  попытаемсЯ проследить поскорее, каким  образом  следует
нам слагать  в  стихи то, что достойно столь  высокой народной  речи. € вот,
желаЯ разъЯснить размер, каким оказываютсЯ достойны слагатьсЯ эти стихи, нам
прежде всего надо напомнить, что творцы поэтических произведений на народной
речи сочинЯли их разнообразными размерами: кто канцонами, кто баллатами, кто
сонетами,  кто вне законов и правил стихосложениЯ, как будет  показано ниже.
€з всех же этих размеров превосходнейшим мы считаем размер канцон;  поэтому,
если превосходнейшее достойно превосходнейшего, как доказано выше, достойное
превосходнейшей   народной   речи  достойно  превосходнейшего   размера   и,
следовательно, должно  быть выражаемо в  канцонах. Ђ то, что  размер  канцон
соответствует сказанному, можно определить многими доводами. ‚о-первых, хотЯ
всЯкое  наше  стихотворение  есть канцона  (песнь), но одни  только  канцоны
получили  такое  наименование, что произошло  не  без древнего  предвидениЯ.
‡атем,  все,  что  само  по  себе  создает то, длЯ  чего оно  создано,  Явно
благороднее того, что нуждаетсЯ в чем-нибудь извне;  но  канцоны  сами собой
создают все,  что  нужно, чего  не  делают  баллаты, они  ведь  нуждаютсЯ  в
плЯсунах,  длЯ  которых они  и  создаютсЯ;  поэтому канцоны  следует считать
благороднее  баллат и,  следовательно,  их  размер  благороднейшим  из  всех
других, хотЯ никто  не  сомневаетсЯ, что по благородству баллаты стоЯт  выше
сонетов1.  ‚о-вторых,  более благородным считаетсЯ то, что приносит  бульшую
честь  своему создателю;  но  канцоны  дают  своим  создателЯм  больше,  чем
баллаты; итак,  они благороднее и, следовательно, размер их благороднее всех
других.  Љроме того, все наиболее благородное  тщательнее всего сохранЯетсЯ;
но  из всех поэтических произведений тщательнее всего  сохранЯютсЯ  канцоны,
что  Ясно  знакомым  с  книгами;  поэтому  всего   благороднее  канцоны,   а
следовательно,  размер их  самый  благородный.  Љ  тому  же в  произведениЯх
искусства  самое  благородное  то, которое  заключает  в себе  все искусство
целиком; следовательно,  раз поэтические  произведениЯ  --  это произведениЯ
искусства,  целиком  заключающегосЯ  только  в  канцонах,  канцоны  наиболее
благородны и, таким образом,  их размер из всех самый благородный. Ђ то, что
в канцонах заключаетсЯ все поэтическое искусство, Явствует из  того, что все
части искусства, какие имеютсЯ  во всех  других произведениЯх,  имеютсЯ и  в
канцонах; но не  наоборот. Ћчевидным  же  знаком  справедливости наших  слов
ЯвлЯетсЯ то, что все  истекающее с высоты  блистательных поэтических умов на
уста  находитсЯ  только в  канцонах.  €з  этого  очевидно  следует,  что все
достойное возвышеннейшей народной речи должно излагатьсЯ в канцонах2.

     IV.  Џосле  того  как  мы  потрудились,  разбираЯ,  кто и  что достойно
придворной народной  речи,  а также  и какой размер мы  удостаиваем  высокой
чести быть исключительно присущим высочайшей  народной  речи, мы, прежде чем
перейти к другому, разъЯсним размер  канцон, который многие применЯют скорее
случайно, чем по  правилам искусства;  и отворим  мастерскую этого  размера,
который до сих пор был затронут вскользь, оставлЯЯ в стороне размер баллат и
сонетов, так как его мы намерены  осветить в  четвертой книге нашего труда1,
когда  мы  будем  рассуждать  о  средней  народной  речи.  € вот,  обдумываЯ
сказанное, мы  напоминаем,  что неоднократно  называли  слагателей стихов на
народной речи  поэтами2;  мы  дерзнули на это, без сомнениЯ, разумно, потому
что они, конечно, поэты,  если рассудить, что такое поэзиЯ: она не что иное,
как вымысел, облеченный в  риторику и музыку3. Ћднако отличие их от великих,
или  правильных,  поэтов  в  том,  что великие  творЯт  по  правилам  речи и
искусства, они же -- как  придетсЯ, о  чем  уже  говорилось. Џоэтому-то, чем
ближе  мы  следуем  великим  поэтам, тем и  правильнее сочинЯем стихи.  ђади
этого, принимаЯсь за ученый труд, нам следует равнЯтьсЯ по законам их ученой
поэтики4. €так, прежде  всего  мы требуем, чтобы каждый брал себе предмет по
плечу, иначе, слишком понадеЯвшись на силу плеч,  он споткнетсЯ и непременно
шлепнетсЯ в грЯзь.  ‚от  об этом-то и предупреждал  ѓораций, говорЯ в начале
"Џоэтики":  "‚ы  избирайте предмет..."5 Ќо в  том, о чем  случитсЯ говорить,
надо сделать выбор и решить, воспевать ли это  слогом трагедии, или комедии,
или элегии. ’рагедией мы вводим более высокий слог, комедией более низкий, а
под элегией разумеем слог  несчастных. „лЯ того, что оказываетсЯ необходимым
воспевать слогом трагедии,  надо  применЯть  блистательную  народную речь и,
следовательно, слагать канцону. Ђ при  слоге комедии брать или среднюю, а то
и низкую народную речь; как это распознать, мы намерены показать в четвертой
нашей  книге. Ђ  при слоге элегическом  нам следует  применЯть только низкую
народную  речь.  Ќо  оставим  другие  слоги и  будем  теперь рассуждать  как
подобает о слоге трагическом. ’рагическим  слогом мы пользуемсЯ, разумеетсЯ,
тогда, когда  с  глубиною  мысли согласуютсЯ как величавость  стихов, так  и
возвышенность оборотов речи и изысканность слов. Џоэтому если  мы хорошенько
припомним, что, как уже установлено,  высшее  достойно высшего, то  и  слог,
названный  нами трагическим, ЯвлЯетсЯ высшим и предметы, выбранные нами  длЯ
высшего воспеваниЯ, должны  быть  воспеваемы только этим слогом: а именно --
спасение, любовь и добродетель6 и то, что мы при этом мыслим, лишь бы это ни
в  коем случае  не  было опошлено.  Џусть  же  каждый  будет осмотрителен  и
распознает то, о  чем мы говорим, и при  намерении в  совершенстве воспевать
эти  три  или  прЯмо  и  совершенно  к  ним  примыкающие предметы приобщитсЯ
ѓеликона7 и, настроив струны на торжественный лад, тогда только и беретсЯ за
плектр.  Ќо достигнуть такой осмотрительности и распознаваниЯ  --  вот в чем
задача и труд8, так как без изощренного дарованиЯ и без  усердиЯ к искусству
и навыка в науках это совершенно недостижимо. € таковы  те, которых в шестой
книге  "ќнеиды"  поэт  называет  избранными  богом, и возносимыми  пламенной
доблестью к небесам,  и сынами богов,  хотЯ и говорит иносказательно. €  тут
обличаетсЯ глупость тех,  кто при  своем  невежестве  в искусстве  и  науке,
полагаЯсь на одно лишь дарование, порываетсЯ к высшему воспеванию высшего; и
пусть оставЯт  они такую  самонадеЯнность, а если  они по  природе  либо  по
нерадивости сущие гуси, пусть не смеют подражать парЯщему к звездам орлу.

     V. Ћ глубине мыслей мы, по-видимому, сказали либо достаточно, либо все,
что  требуетсЯ длЯ  нашего  труда;  поэтому  поспешим  теперь  к величавости
стихов. ’ут надо иметь в виду, что наши предшественники пользовались в своих
канцонах различными стихами, что делают и наши современники; но до  сих  пор
мы  не  находим  в  стихосложении ни стиха  длиннее одиннадцатисложного,  ни
короче трехсложного1.  € хотЯ италийские лирики пользуютсЯ и трехсложным,  и
одиннадцатисложным,  и   всеми  промежуточными   видами  стиха,  всего  чаще
применЯют  они  пЯтисложный,  семисложный  и  одиннадцатисложный;  а  затем,
преимущественно перед другими,--  трехсложный. €з  всех  этих  стихов  более
величавым ЯвлЯетсЯ  одиннадцатисложный как  по  продолжительности,  так и по
простору длЯ мысли, длЯ строЯ речи и длЯ слов; и выразительность всего этого
сильно  в  нем возрастает,  что  совершенно  очевидно; ибо  при  возрастании
веского  возрастает и вес. €  это отлично  взвешивали  все мастера,  начинаЯ
канцоны  с этого  стиха,  как ѓерард  де  Ѓорнель:  "Ara ausirez  encabalitz
cantars"2*. Џусть  и  кажетсЯ  этот стих  десЯтисложным,  он на  самом  деле
одиннадцатисложный,   ибо    две    последние   согласные   не   принадлежат
предшествующему слогу; и пусть у  них и  нет собственной гласной, они тем не
менее силы слога не  терЯют; признак же этого тот, что рифма там завершаетсЯ
одной гласной, чего не  могло  бы быть, если  бы не подразумевалась там сила
другой. Љороль Ќаваррский: "De fin amor si vient sen et bontй..."3** -- где,
если принЯть во внимание ударение и его причину, станет  Ясно,  что это стих
одиннадцатисложный.  ѓвидо  ѓвиницелли:   "Al  cor   gentile  repara  sempre
Amore"4*.  ‘удьЯ  делле Љолонне  из Њессины:  "Amor,  che  lungiamente  m'ai
menato"5**. ђинальдо ди Ђквино: "Per fino amore vo sм letamente..."6*** —ино
да ЏистойЯ:  "Non spero che giа mai per mai salute"7****.  „руг его:  "Amor,
che movi  tua vertu da cielo..."8*****  € если указанный  стих, пусть и  так
самый  знаменитый  из  всех  прочих,  вступает  в  какое-нибудь  сочетание с
семисложным,  лишь  бы  только  сохранЯл свое первенство, он оказываетсЯ еще
более блестЯщим и еще более возвышенным и величавым. Ќо  это пусть останетсЯ
длЯ  выЯснениЯ  в дальнейшем. €  мы  говорим, что  следующим за этим,  самым
знаменитым стихом идет стих семисложный. Џосле него мы ставим пЯтисложный, а
затем  трехсложный. Ђ  девЯтисложный -- из-за  того, что  ЯвлЯетсЯ утроенным
трехсложным, либо  никогда  не был в почете, либо вышел  из употреблениЯ как
надоедливый.  ‘тихами же с  четным числом слогов пользуемсЯ мы лишь в редких
случаЯх9, ибо  они верны сущности своих чисел, стоЯщих  ниже чисел нечетных,
подобно   тому   как   материЯ   стоит  ниже  формы.   €так,   подводЯ  итог
вышесказанному,   мы   видим,   что   самым   величавым   оказываетсЯ   стих
одиннадцатисложный;  и  это  то, чего  мы  доискивались. Ђ  теперь  остаетсЯ
произвести  изыскание  о  возвышенных  оборотах  речи и  высоких  словах; и,
наконец,  подготовив трости и  прутьЯ,  мы  научим,  каким размером  следует
сплетать обещанную свЯзку, то есть канцону.

     VI.  ‚виду  того,  что  наше  внимание сосредоточено  на  блистательной
народной речи, как благороднейшей из всех прочих, и мы выделили те предметы,
какие достойны быть  ею  воспеваемы  (это три  благороднейших  предмета, как
показано выше), и  выбрали длЯ них размер канцоны, как высший из всех других
размеров,  а чтобы иметь возможность ему научить, кое-что  уже  подготовили,
именно слог и  стих,-- поведем теперь речь о строе.  „а будет  известно, что
строем  мы называем  правильное  сочетание  слов, как, например, Aristotiles
phylosophatus est tempore  Alexandri1******.  €бо здесь правильно сочетаютсЯ
пЯть  слов, образуЯ  единый  строй.  Ћтносительно него  следует,  во-первых,
принЯть  во   внимание,   что   один  строй   бывает  сообразным,  а  другой
несообразным.  €  так  как  --  если  хорошенько  припомнить  начало  нашего
отступлениЯ   --  мы  ищем   только  высшего,  в  нашем  искании  нет  места
несообразному,     как    не     заслуживающему    даже    низшей    степени
доброкачественности. „а постыдЯтсЯ же, да постыдЯтсЯ невежды так  непрерывно
и самонадеЯнно порыватьсЯ к канцонам. Ћни нам не  менее  смешны, чем слепец,
берущийсЯ  разбиратьсЯ  в  красках.  Њы  же, как очевидно,  добиваемсЯ  лишь
сообразного.  Ќо  предстоит  не  меньшей  трудности  выбор,  прежде  чем  мы
достигнем того  строЯ,  какого  мы  добиваемсЯ,  то есть  наиболее изысканно
светского.   €меетсЯ   ведь   множество   степеней   речевого   строЯ,   как
безыскусственнаЯ, свойственнаЯ  людЯм необразованным, например: Petrus  amat
multum  dominam  Bertam2*******.  …сть  и чисто  искусственнаЯ, свойственнаЯ
строгим ученым или наставникам, например: Piget me, cunctis pietate maiorem,
quicungue in exilio tabescentes patriam tantum sompniando revisunt3********.
…сть  и  искусственнаЯ,  и  красиваЯ  у  некоторых  поверхностно   вкусивших
риторики,  например:  Laudabilis  discretio  marchionis   Estensis  et   sua
magnificentia  preparata  cunctis,  illum  facit  esse  dilectum4*.  …сть  и
искусственнаЯ,  и  красиваЯ  также,  и  возвышеннаЯ   у  славных  писателей,
например:  Eiecta  maxima  perte florum de sinu tuo,  Florentia,  nequicquam
Trinacriam   Totila  secundus   adivit5**.  ќту  степень  строЯ  мы  именуем
высочайшей, и  это и есть та, какую  мы ищем,  стремЯсь к совершенству,  как
было  сказано.  ’олько  этим  строем  оказываютсЯ сплетенными  блистательные
канцоны, например -- ѓерард: "Si per mon Sobretots  non fos..."6***; ”олькет
Њарсельский:  "Tan  m'abellis 1'amoros pensamen"7****; Ђрнаут „аниель: "Sols
sui che sai lo sobraffan chem sorz"8*****; Ќамерик де Ѓельнуй: "Nuls hom non
pot complir addreciamen"9******;  Ќамерик  де ЏекульЯн: "Si com 1'arbres che
persobre carcar"10*******; король Ќаваррский:  "Ire d'amor qui  en  mon  cor
repaire"11********; судьЯ  из  Њессины: "Anchor  che  l'aigua  per  lo focho
lassi"12*********;  ѓвидо  ѓвиницелли:  "Tegno  de  folle'mpresa  a  lo  ver
dire"13**********;  ѓвидо  Љавальканти:  "Poi  che de doglia core conven  --
ch'io porti"14***********; —ино да  ЏистойЯ: "Avegna  che  io aggia piщ  per
tempo"15************;   друг    его:    "Amor    che    ne   la   mente   mi
ragiona"16*************.  He  удивлЯйсЯ,  читатель,  что  мы   привели  тебе
стольких  сочинителей; ведь тот строй речи, какой мы называем высшим, мы  не
можем  показать иначе  как  такого  рода  примерами.  €  может  быть,  чтобы
приучитьсЯ   к  нему,  полезнее  всего  было  бы  знакомство  с  образцовыми
поэтами17, то есть ‚ергилием, Ћвидием ("Њетаморфозы"), ‘тацием и ‹уканом, да
и  с  другими,  писавшими превосходнейшей  прозой,  как  с  ’итом  ‹ивием18,
Џлинием19,  ”ронтином20, Џавлом  Ћрозием21 и  многими  другими,  с  которыми
приглашает  нас  вести   знакомство  подруга  забота22.   Џусть  же  уймутсЯ
приспешники  невежества,  превозносЯщие  ѓвиттоне   д'Ђреццо23  и  некоторых
других, никак не отвыкающих в словах и строе речи подражать толпе.

     VII. ’еперь же неуклоннаЯ последовательность требует, чтобы мы осветили
величавые слова, достойные нахождениЯ в возвышенном слоге. Џоэтому мы начнем
с указаниЯ на  немалую трудность разумного отбора слов, потому  что мы видим
множество способов возможного их нахождениЯ. ‚ самом деле, иные слова бывают
детскими, иные женственными, иные мужественными; а из них одни дикие, другие
светские;  из тех  же, какие  мы  называем светскими, одни  мы  ощущаем  как
расчесанные и напомаженные, другие как волосатые и взъерошенные. € вот среди
расчесанных и волосатых  находЯтсЯ те, которые мы же  называем величавыми, а
напомаженными и  взъерошенными мы называем те, что чересчур  звучны; подобно
этому, в великих делах одни дела обличают  величие души, другие дым; и тогда
при  видимости   подъема,  из-за   чего   искривлЯетсЯ   определеннаЯ  линиЯ
добродетели1, получаетсЯ не благоразумный подъем,  а,  наоборот,  снижение и
падение. €так,  смотри,  читатель, как  важно отсеивать  отборные слова2  от
мЯкины; ибо,  если ты проследишь блистательную народную речь  --  какою, что
было  указано выше, должны пользоватьсЯ в  трагическом слоге народные поэты,
которых мы  намерены осведомить,--  ты  позаботишьсЯ,  чтобы  в  твоем  сите
остались  одни только благороднейшие слова. ‚ числе их ты никоим образом  не
сможешь  поместить ни  детских, из-за  простоватости,  вроде  mamma (мама) и
babbo  (папа), mate  (маменька)  и  pate (папенька); ни  женственных,  из-за
изнеженности, как dolciade (душенька) и placevole (милашка); ни диких, из-за
их  терпкости, вроде  greggia  (отара) и ceira (цитра);  ни  напомаженных  и
взъерошенных светских, вроде  femina  (женщина)  и corpo (тело). ’ы увидишь,
однако, что  тебе  остаютсЯ расчесанные  и волосатые светские слова,  весьма
благородные, и члены блистательной народной речи. Ђ расчесанными мы называем
такие, которые, будучи  трехсложными  или ближайшими к трехсложности,--  без
придыханиЯ, без острого  или облегченного  ударениЯ, без сдвоенных  "z"  или
"х",  без соединениЯ двух  плавных  или  непосредственного  положениЯ  после
немой,--  как бы вылощены и притом придают речи какую-то приЯтность,-- вроде
amore (любовь), donna (госпожа), disio (желание), vertute (доблесть), donare
(дарить), letitia (радость),  salute  (спасение),  securtate (безопасность),
defesa (оплот). ‘ другой стороны, волосатыми мы называем все те, которые или
необходимы, или  украшают народную речь. Ђ именно  необходимыми  мы называем
те, без которых не  можем обойтись,  например некоторые односложные, как si,
no, me te,  se, a,  e, i,  о, u, и  многие другие междометиЯ. “крашающими же
считаем все многосложные, которые в смешении с расчесанными дают  прекрасную
слаженность сочетанию, несмотрЯ на резкость своего придыханиЯ и  ударениЯ  и
протЯженность  двойных  и  плавных,  например:   terra,  honore,   speranza,
gravitate,  alleviato, impos-sibilita, impossibilitate,  benaventuratissimo,
inanimatis-simamente,               disaventura                tissimamente,
sovramagnificen-tissimamente*,  в  котором одиннадцать слогов. Њожно было бы
найти и слово или глагол  с еще  большим количеством  слогов; но так как оно
выходит за пределы  вместимости  всех  наших стихов, то и не подлежит нашему
суждению; таково слово "honorificabilitudinitate"3**, образуемое в  народной
речи  двенадцатью  слогами,  а  в  двух  косвенных  падежах  по-латыни  даже
тринадцатью.
     Ђ  каким  образом  слаживать  в стихах такого  рода волосатые  слова  с
расчесанными,  мы оставлЯем  длЯ  дальнейшего наставлениЯ. €  того, что  уже
сказано о высоком слоге, достаточно длЯ подобающего выбора слов.

     VIII.  Џосле  заготовки  тростей  и  прутьев  длЯ  свЯзки  пора  теперь
приступить  и к  свЯзыванию.  Ќо так  как  знакомство  с любым делом  должно
предшествовать его выполнению, как  знак  перед пуском  стрелы или  дротика,
рассмотрим первым делом, что это за свЯзка, которую намереваемсЯ мы  вЯзать.
’ак вот, эта  свЯзка, если припомним все  рассмотренное  выше, есть канцона.
Џоэтому  рассмотрим,  что  такое  канцона  и  что  мы  разумеем  под  словом
"канцона".  ‚едь канцона, согласно точному значению слова,  есть песнь, либо
как  действие,  либо  как  восприЯтие, так  же  как чтение  есть  тоже  либо
действие,  либо  восприЯтие.  Ќо, расчленЯЯ  сказанное,  определим,  есть ли
канцона  песнь,   поскольку  она  есть  действие  или  поскольку  она   есть
восприЯтие.  €  здесь надо  принЯть  во  внимание,  что  канцона  может быть
понимаема двоЯко: в одном  смысле,  поскольку она создаетсЯ  ее сочинителем,
она есть действие, и в этом смысле ‚ергилий говорит в первой книге "ќнеиды":
"Ѓрбни  и  мужа  пою";  в другом  смысле,  поскольку,  будучи  создана,  она
исполнЯетсЯ  либо  сочинителем,  либо  кем-нибудь  другим,  исполнЯЯсь  либо
нараспев, либо нет, она  есть восприЯтие. €бо в  первом случае она делаетсЯ;
во  втором же  она, очевидно,  действует  на другого и,  таким образом,  она
ЯвлЯетсЯ или  чьим-либо действием, или чьим-либо восприЯтием. € так как  она
делаетсЯ  раньше, чем действует, ее надо скорее и  даже непременно  называть
согласно тому, что она делаетсЯ и есть чье-либо действие, чем согласно тому,
что она действует  на  других. ‘видетельство этого то, что мы говорим:  "ќто
канцона  Џетра" -- не потому, что  он  ее  исполнЯет,  а потому,  что  он ее
создал.  Љроме  того,  требуетсЯ выЯснить, называетсЯ  ли  канцоной создание
слаженных слов или же сам напев. ’ут мы и скажем, что напевом  называетсЯ не
сама  канцона, но  звук,  или  тон,  или  нота,  или мелодиЯ. ‚едь  ни  один
флейтист, или органист, или гитарист не называют свою мелодию канцоной, если
только она не сочетаетсЯ с какой-нибудь канцоной; но слагатели слов называют
свои созданиЯ канцонами; да и мы подобные  слова, написанные на листочках  и
никем не исполнЯемые, называем канцонами1.  Џоэтому канцона ЯвлЯетсЯ  не чем
иным,  как  полностью  действием,  искусно сочетающим  слова, слаженные  длЯ
напева; по  этой причине как канцоны, о которых мы теперь  рассуждаем, так и
баллаты, и сонеты, и все  любого рода слова, слаженные в  стихи  на народной
речи и по-латыни, мы будем считать канцонами. Ќо так как мы обсуждаем только
сложенное народной  речью,  не касаЯсь сложенного  на  Языке  латинском,  мы
утверждаем, что среди народных поэтических произведений имеетсЯ одно высшее,
которое мы  за  его  наивысшее превосходство называем  канцоной;  а  то, что
канцона есть нечто высшее, доказано  в  третьей главе нашей книги. € потому,
что данное там определение ЯвлЯетсЯ длЯ многого  родовым, мы, принимаЯ опЯть
это  определенное  родовое  слово, определим посредством  известных  отличий
только искомое. €так, мы  говорим, что канцона, поскольку она так называетсЯ
за  свое  наивысшее  превосходство,  что  мы  и доказываем,  есть соединение
трагическим слогом равных  станц  без  репризы  в  единую  мысль2, что  мы и
показываем,   говорЯ:   "Donne,  che  avete   intelletto   d'amore..."3*   Ђ
"трагическим слогом" мы сказали потому, что,  когда  это соединение делаетсЯ
слогом  комедии,  мы называем  его уменьшительным "канцонетта";  об этом  мы
намерены рассуждать  в  книге четвертой4.  ’аким образом,  Ясно,  что  такое
канцона,  и  поскольку  это  слово  беретсЯ  как  родовое,  и  поскольку  мы
пользуемсЯ этим наименованием, имеЯ в виду  наивысшее ее превосходство.  ’ак
же достаточно, видимо, Ясно и то, что мы  понимаем  под словом "канцона",  а
значит, и что такое та свЯзка, какую мы принимаемсЯ сплетать.

     IX. ’ак как,  согласно  сказанному, канцона есть соединение  станц1, то
при незнании, что такое станца,  неизбежно  и незнание канцоны; ибо познание
определЯемого  получаетсЯ  из  познаниЯ  его определЯющих;  следует  поэтому
сказать о станце, то есть проследить, что это такое и что мы желаем  под ней
разуметь.  ’ут  надо  знать,  что  это  слово  применено только  в отношении
искусства,  а именно  чтобы то,  в чем  заключаетсЯ  все  искусство канцоны,
называлось станцей, то есть  просторным пристанищем, или вместилищем,  всего
искусства.  €бо как канцона есть объЯтие всей мысли, так станца обнимает все
искусство;  и нельзЯ ничего захватывать из искусства последу--ющих станц, но
надо облекатьсЯ только в искусство предыдущего. €з этого Ясно, что то, о чем
мы говорим, будет объЯтием, или сплочением, всего того,  что канцона берет у
искусства;  после  расчленениЯ этого станет  Ясным искомое нами определение.
€так, все это, то есть искусство канцоны, состоит из трех частей: во-первых,
из распределениЯ ее напева; во-вторых, из расположениЯ частей; в-третьих, из
счета стихов и слогов. Ћ рифме же мы не  упоминаем, так как она не относитсЯ
к собственному искусству  канцоны. ‚едь в каждой станце  допустимо обновлЯть
рифмы и повторЯть одни и  те  же  как  угодно2; если бы  рифма относилась  к
собственному искусству канцоны, это  было бы совершенно недопустимо. …сли же
имеет значение как-нибудь соблюдать эту рифму, то это искусство содержитсЯ в
том,  что  мы  назвали  "расположением частей"3.  Џоэтому  мы  можем сделать
заключение из  вышесказанного  и определить станцу  как  сочетание стихов  и
слогов в границах определенного напева и слаженного расположениЯ.

     X.  ‡наЯ,  что  человек разумное  живое существо  и что живое  существо
состоит из чувствующей души и тела, но не знаЯ, что же такое эта душа,  да и
само тело,  мы  не  можем  иметь  совершенного  познаниЯ  человека, так  как
совершенное познание каждого предмета определено  конечными  элементами, как
свидетельствует  учитель  мудрецов в начале  его "”изики"1.  Џоэтому,  чтобы
иметь  познание   канцон,  которого   мы  жаждем,   обсудим  теперь  вкратце
определители  ее  определениЯ;  и  осведомимсЯ сначала  о  напеве,  затем  о
расположении и, наконец, о  стихах и  слогах. €так,  мы говорим,  что всЯкаЯ
станца должна быть слажена длЯ восприЯтиЯ некого голоса2.  Ќо метрически они
строЯтсЯ по-разному, так как некоторые идут до самого конца на один и тот же
голос, то  есть без  повторениЯ каждой  модулЯции и  без диезы; а <i>диезой</i>3 мы
называем переход,  ведущий  от одного голоса к  другому;  обращаЯсь  к людЯм
необразованным, мы называем это  <i>оборотом;</i> и такого рода станца обычна почти
во всех канцонах Ђрнаута „аниелЯ, и мы следовали ему, сказав: "Al poco iorno
e al gran cerchio d'ombra"4*. Ќо некоторые  станцы допускают диезу; и диеза,
согласно  нашему ее  определению,  не может  быть ничем иным,  кроме повтора
одного и того же голоса либо перед диезой, либо после нее, либо и тут и там.
…сли повтор делаетсЯ перед  диезой, мы  говорим, что станца имеет <i>стопы;</i>  их
подобает иметь две, хотЯ иной раз их бывает и три5, однако очень редко. …сли
повтор делаетсЯ после диезы,  тогда мы говорим, что  станца имеет <i>повороты</i>6<i>.</i>
…сли поворота не делаетсЯ перед диезой, мы говорим, что станца имеет  <i>лицо</i>7<i>;</i>
если  не делаетсЯ после диезы, мы говорим, что  станца имеет <i>сирму</i>8 <i>(хвост).</i>
‚идишь,  читатель,  какаЯ  вольность  дана  сочинителЯм  канцон;  вот  ты  и
рассмотри, по какой причине этот обычай завоевал себе такой широкий простор;
и  если разум направит тебЯ  по верной тропе, ты увидишь, что  то, о чем  мы
говорим,  допустимо  лишь   в  силу  достоинства  великих  мастеров.  Ћтсюда
достаточно  хорошо  видно,  каким  образом  искусство  канцоны  основано  на
распределении напева; и поэтому перейдем к расположению.

     XI.  ’о,  что мы  называем расположением, представлЯетсЯ  нам важнейшей
частью того,  что относитсЯ к искусству канцоны; ибо это касаетсЯ разделениЯ
и отношениЯ  рифм;  поэтому здесь надо  рассуждать чрезвычайно  внимательно.
€так, начнем с  того, что "лицо" с  "поворотами"1, "стопы" с "хвостом",  или
"сирмой",  как  и  "стопы"  с  "поворотами",  могут  в станце  располагатьсЯ
многоразлично. €бо иногда "лицо" превосходит "повороты"2  по слогам и стихам
или  же  может  превосходить;  и  мы  говорим  "может"  потому,  что  такого
расположениЯ мы  до  сих  пор не  видели. €ногда  оно может  превосходить по
стихам  и быть превзойденным по слогам, например если "лицо"  состоЯло бы из
пЯти стихов, а каждый "поворот" из двух и стихи "лица" были бы семисложными,
а  стихи  "поворота"  одиннадцатисложными. €ной  раз "повороты"  превосходЯт
"лицо"  по слогам и стихам,  как в  той канцоне, какую мы начинаем  словами:
"Traggemi de la mente Amor la stiva..."3* "‹ицо"  здесь было в четыре стиха,
сплетенных из трех одиннадцатисложных и  одного семисложного; и  ведь оно не
могло  быть  разделено  на "стопы", раз  в "стопах", как  и  в  "поворотах",
требуетсЯ взаимное равенство стихов и слогов. € то, что мы говорим о "лице",
мы говорим и о "поворотах". „ело в том, что "повороты" могли бы превосходить
"лицо"  по  стихам  и  быть  превзойденными  по  слогам,  например  если  бы
"повороты"  были  бы  каждый в три стиха по семи слогов,  а "лицо" было бы в
пЯть стихов,  сплетенных из двух  одиннадцатисложных и  трех семисложных.  Ђ
иной раз "стопы" превосходЯт "хвост" по стихам и по слогам, как в той, какую
мы начали словами:  "Amor,  che  movi  tua  vertщ da  cielo..."4**  €ной раз
"сирма" превосходит  "стопы" в  целом,  как  в той, какую мы начали словами:
"Donna pietosa e di novella etate..."5*** € как мы сказали, что "лицо" может
превосходить по стихам, будучи превзойденным по слогам,  и  наоборот, так мы
говорим и о "сирме". "‘топы" также превосходЯт  "повороты" по числу стихов и
слогов и бывают  превзойденными "поворотами";  в станце ведь могут  быть три
"стопы" и два "поворота" и три "поворота" и  две "стопы"; и мы не ограничены
этим числом  так,  чтобы не  разрешалось  равным  образом сплетать и большее
число "стоп" и "поворотов". € как  мы сказали  о переменной  победе стихов и
слогов, так теперь  мы говорим и  о "стопах" и "поворотах", ибо они таким же
образом  могут быть и побеждаемы и побеждать.  Ќе следует упускать из вида и
того, что мы  применЯем слово "стопы" в значении противоположном тому, какое
оно имеет у поэтов латинских, так  как  у них  стих состоит из "стоп", а  мы
говорим, что "стопа" состоит из стихов, как это вполне  очевидно. Ќе следует
также  упускать  из вида  и не  повторить нашего  утверждениЯ,  что  "стопы"
получают  друг от  друга  взаимное  равенство стихов и слогов и расположение
потому,  что иначе не могло бы получатьсЯ повтора напева6. „обавлЯем, что то
же самое надо соблюдать и в "поворотах".

     XII. …сть еще,  как сказано выше, и  расположение,  которое  должны  мы
принимать во внимание при сплетении стихов; и поэтому рассмотрим его,  помнЯ
при этом сказанное нами выше о стихах. Њы видим, что у нас чаще всего бывают
в ходу три вида стихов: одиннадцатисложный, семисложный и  пЯтисложный; и мы
указали, что за ними прежде  всего следует  трехсложный. €з  них,  когда  мы
приступаем  к  поэтическому  творчеству  трагическим  слогом,   безусловного
предпочтениЯ заслуживает одиннадцатисложный, из-за его победоносного прЯмого
превосходства  в  сплетении   стихов.   €бо  есть  и  такаЯ   станца,  какаЯ
довольствуетсЯ   сплетением  из  одних   только  одиннадцатисложных  стихов,
например  станца  ѓвидо  ”лорентийского1: "Donna me  prega,  perch'io voglio
dire..."2* „а и мы говорим: "Donne ch'avete  intellecto d'amore..."3**  ќтим
стихом пользовались также испанцы;  Я  говорю об  испанцах, сочинЯвших стихи
народной  речью  "ок".  Ќамерик де  Ѓельнуй4:  "Nuls  hom  non  pot  complir
adrechamen..."***  …сть  и такаЯ станца,  в которую  вплетаетсЯ один  только
семисложный стих;  и  это невозможно  иначе  как  там,  где есть "лицо" либо
"хвост",  потому что,  как  сказано, в  "стопах"  и  "поворотах" соблюдаетсЯ
равенство  стихов и слогов.  Џоэтому также не может  быть и  нечетного числа
стихов при отсутствии "лица" либо "хвоста"; но при наличии  и того и другого
или одного из двух допустимо пользоватьсЯ и четным, и нечетным числом стихов
по желанию. €  как бывает  станца,