любили товарищи.
   Џравда, те невзгоды быстро прошли. ‹етом, когда началась война,  его  в
числе большой группы курсантов отозвали из  училища  и  с  маршевой  ротой
направили на фронт. Ћвсеев вначале даже обрадовалсЯ и, по пыльным  дорогам
добираЯсь  до  передовой,  был  полон  решимости  совершить   какой-нибудь
героический поступок: все хотелось показать, на  что  он  способен.  Ќо  в
первом же бою его оглушило  грохотом  взрывов,  ослепило  страхом  близкой
смерти, обожгло болью неудач. "Ќет, - сказал он себе. - ќто не длЯ  менЯ".
„альше он только и думал о том, как бы уцелеть.
   „о сих пор ему везло, но, кажетсЯ,  пришел  конец  его  удачам.  Ћвсеев
очень беспокоилсЯ за завтрашний день, чувствовал, ныло его сердце  -  быть
беде, Я все думал: что предпринЯть, чтобы отвести от себЯ гибель?
   ‘тоЯ так под краешком крыши и отчаЯнно ища выхода из тупика, Ћвсеев  не
заметил, как прекратилсЯ дождь. Ќаступила тишина. Џерестали стучать  капли
по крыше, кажетсЯ, постепенно унималсЯ и ветер.  Ќеизвестно,  который  был
час. Ћвсеев чувствовал слабость во всем теле и, сердито подумав о тех, что
остались в сторожке и не сменЯют его, рванул на себЯ дверь.


        9

   €з сторожки  пахнуло  теплом,  дымом,  кислыми  испарениЯми  от  мокрых
солдатских шинелей. Ќе переступаЯ порога и держа дверь настежь  раскрытой,
Ћвсеев спросил:
   - Ќу что? ‚ы менЯ смените сегоднЯ?
   - —то-то ты больно скоро, - отозвалсЯ с топчана Љарпенко. - …ще, верно,
и двух часов не прошло.
   Ћн неторопливо вытащил из карманчика старые "кировские" часы на цепочке
и повернулсЯ к скупому свету из печки.
   - „а пЯть часов! ‘коро рассвет. Ќу кто? ѓлечик, давай ты.
   ѓлечик с готовностью вскочил с пола, но его опередил Џшеничный.
   - Џостой. џ пойду. ѓлечик пусть отдохнет. Ћн копал много, так что...
   Ќе ожидаЯ согласиЯ командира, боец запахнул шинель  и  полез  в  дверь.
Ћвсеев поставил в углу винтовку и стал устраиватьсЯ у печки.
   - „ождь, кажетсЯ, утихает? - спросил Љарпенко.
   - ‘тих, - ответил Ћвсеев, протЯнув к огню озЯбшие красные руки.
   ђЯдом, разомлев от жары и поджав ноги, сидел ‘вист. Ћн все,  видно,  не
мог одолеть своего задумчиво-меланхолического настроениЯ и с тихой грустью
в светлых глазах, уставленных на горЯщие угольЯ, говорил:
   - Џовидал Я людей и  там,  и  тут,  смерти  насмотрелсЯ  и  думаю:  эх,
человек, не знаешь ты, что тебе надобно. ‚ыкамариваешь,  как  малое  дитЯ,
пока тебЯ жареный петух в зад не клюнет. Ђ клюнет, тогда враз ум поЯвитсЯ.
’огда докумекаешь, как жить надо. ќто Я о самом  себе  думаю.  „опер  вот,
Ярина зеленаЯ.
   - Ћно так, - отозвалсЯ Љарпенко, вытЯгиваЯ ноги на  топчане.  -  ’олько
пропади она пропадом, война эта. Њне она всю  жизнь  поломала.  ’олько  на
ноги поднЯлсЯ, на свою дорогу набрел, как тут трах-бах - понесло...
   - ќто правда, - согласилсЯ ‘вист. - € когда уж  мы  его  осилим,  гада?
Џрет и прет, паразит окаЯнный!
   - Ќичего, осилим. Љ Њоскве не допустим. ќто уж точно.
   Ћвсеев, греЯ мокрые руки,  неприветливо  блеснул  на  старшину  черными
холодными глазами.
   - Ќу да. Њожно подумать, Њосква за “ралом.
   - ‡а “ралом не за “ралом, а Њоскву не отдадим.
   - ќто мы уже слышали, - хмыкнул Ћвсеев. - Ђ три месЯца отступаем...
   - …рунда, - живо отозвалсЯ ‘вист. - Љутузов тоже  отступал.  ’ут  план,
может, такой - как с французами. Ђ что? ‡аманить поглубже в леса,  болота,
окружить и кокнуть к чертовой матери, чтоб ни одного не осталось.
   Љарпенко курил, пускаЯ в  потолок  широкие  кольца  дыма,  и  о  чем-то
сосредоточенно думал.  Ћвсеев,  отогревшись,  стал  доедать  кашу.  ‚итька
сгребал у печки последнее топливо, а ѓлечик, полный  вниманиЯ  на  круглом
мальчишеском лице, оперсЯ на  руку  и  слушал.  „рова  в  печке  догорали,
сверкала, переливалась  жаром  куча  углей,  тьма  все  плотнее  окутывала
силуэты людей. ’ускло светились лишь их лица и руки.
   - Ђх, гады, гады! —то сделали с ђоссией, - говорил ‘вист,  подбираЯ  во
тьме остатки топлива. - Ќу подожди, доберемсЯ - никому пощады не будет.
   - ‡ачем так, - подумав, заметил Љарпенко. - ‚сех на одну  мерку  нельзЯ
мерить. …сть и среди немцев люди. Џодпольщики. Ћни свое дело делают.
   - —то, может, пролетарскую революцию готовЯт? -  невесело  улыбнувшись,
съехидничал Ћвсеев. - џ слыхал, один политрук  про  революцию  в  ѓермании
агитацию разводил. ѓоворит, скоро немецкий пролетариат  подниметсЯ  против
ѓитлера.
   - Ђ что? ‚озьмет и подниметсЯ. —то ты думаешь?  Њы  не  знаем,  а  там,
возможно, дело делают. Ќе может того быть, чтоб все  немецкие  рабочие  за
ѓитлера стоЯли.
   - „а, жди, - буркнул Ћвсеев.
   - ќх ты, умник, - разозлилсЯ Љарпенко. - —то-то, смотрю, все ты знаешь,
все понимаешь.
   - € понимаю, а что ж!
   - Џонимаешь! ‚от посмотрю завтра на тебЯ, умника.
   Ћвсеев смолчал.  ‘тало  тихо.  ѓлечик  насупилсЯ.  ‘вист  рассудительно
говорил:
   - ќто ничего, ничего. Џускай! ЏонЯтно, беда, да кто  беды  не  бедовал.
•лебнуть доведетсЯ, но беда жить научит. ќх, Ярина  зеленаЯ.  -  Ћн  вдруг
переменил тон на свой обычный шутливо-разухабистый. - ‘лушайте анекдот  на
закуску, да нужно кемарнуть часок.
   Љарпенко улыбнулсЯ, поворачиваЯсь на бок. ѓлечик  придвинулсЯ  ближе  к
печке. Ћвсеев пренебрежительно скривил губы.
   - ’ак вот, про женское любопытство. Љто "против", кто  "за"?  €дет.  Ќу
вот, Ярина зеленаЯ, слушайте. Ѓыл у одного человека знакомый.  ‚стречаютсЯ
однажды: "Љак жизнь?" - "Ќичего".  -  "‘мотрю,  что-то  тощий  ты  больно,
еле-еле душа в теле. —то такое?" - "„а жена заела". -  "ќк,  а  жена  что,
тоже похудела?" - "ѓде тал: печь-баба". -  "Ќу,  Я  помогу,  отучу  ее  от
ссор".  €  вот  ЯвлЯетсЯ  как-то  этот  знакомый  в  выходной.  ‘тук-стук.
"‡дравствуйте". - "‡аходите, милости просим". - "„а Я по делу, к хозЯину".
- "Ќу что ж". •озЯин притих, понЯтно, ведет  гостЯ  в  комнату,  дверь  на
ключ. †ена нервничает: в чем дело? Ќу и к двери, понЯтно, глаз в дырочку -
что такое? Ђ знакомый бух перед хозЯином на колени. ‘лышит  баба,  умолЯет
простить. "Ќе могу, - говорит хозЯин, - сам знаешь, не могу".  -  "•ристом
прошу: прости, молодой был, бес попутал". -  "Ќе  проси,  не  в  моих  это
силах". € так с полчаса. Ќаконец вышли оба совершенно убитые. ‡накомый  за
шапку да к двери, не попрощавшись. †ена к мужу: "—то такое?" -  "Ќе  могу,
говорит, дорогаЯ, не моЯ тайна". Ћна и так и этак; а он: "Ќе могу, и  все,
не проси". †ена не  спит  ночами,  перестала  есть,  все  думает,  гадает,
допытываетсЯ, просит раскрыть ей тайну.  Ђ  муж  ни  в  какую.  ‚о  второй
выходной снова та же историЯ. Џриходит знакомый, запираютсЯ, и снова  один
просит, а второй упорствует. †ена места себе не находит,  сохнуть  начала,
обед не варит. Ђ муж молчит - и все. ’ак трижды приходил  этот  человек  и
все умолЯл простить его, а на четвертой неделе  высохшую  как  щепка  жену
отвезли в больницу.
   - ‡дорово, - сказал Љарпенко. - Ќе очень смешно,  но  правильно.  Ќу  а
теперь на пару минут - молчок.
   ‡аскрипев топчаном, он повернулсЯ на другой бок  и  сразу  затих.  ‘идЯ
прислонилсЯ к теплой печке промокший Ћвсеев, на  полу  с  головой  укрылсЯ
шинелью ‘вист. ѓлечик подвинулсЯ ближе к печке и, обхватив колени  руками,
печально смотрел на дотлевавший огонь.
   Љогда совсем догорели дрова, еще  долго  Ярко  краснели  угли,  по  ним
кое-где пробегали  синевато-прозрачные  огоньки,  но  их  становилось  все
меньше. Џотом угольЯ стали покрыватьсЯ  тоненькой  пеленой  пепла,  и  эта
пелена, будто живаЯ, шевелилась, дышала, расползалась по  топке.  ‚  груди
ѓлечика отчего-то все больнее сжималось сердце,  полное  давних  горестных
терзаний.


        10

   ‡а это страшное времЯ неизмеримых людских страданий ѓлечик уже порЯдком
огрубел душой и перестал замечать  мелкие  жизненные  невзгоды.  Ќе  очень
допекали его марши и окопы, стужа, голод. Џривык он и  к  требовательности
командиров. ’олько одна всепоглощающаЯ боль, ни на минуту не утихаЯ,  день
и ночь жила в его сознании.
   Ћн был робким и молчаливым. Ќикто никогда не слышал от него  ни  одного
слова жалобы, так же как никому не открывал  он  своей  души,  не  делилсЯ
затаенными страданиЯми, и, слушаЯ других, думал, что его горе -  не  горе.
Џравда, от этого было не легче, и сердце его тоскливо сжималось.
   ќх, если бы можно  было  остановить  времЯ,  перекроить  жизнь  заново,
"собрать с дороги камни те, что  губЯт  силы  молодые".  Ќе  поступил  бы,
может, и он,  ѓлечик,  так  опрометчиво,  не  обидел  бы  самого  близкого
человека - родную мать. Ќо сделанного не исправишь.  Ћттого  так  и  болит
теперь его сердце.
   ЃезмЯтежным и тихим было детство ‚асилЯ  ѓлечика.  Љирпичный  завод  на
окраине  поселка,  огромные  старые  карьеры,  залитые   широкими   лужами
желтоватой воды, длинные сушильные навесы да множество кирпича  -  сырого,
подсохшего и обожженного. Ќа  сыром  можно  было  запросто  написать  свою
фамилию, нарисовать  звездочку.  Ћбожженный  кирпич,  жесткий  и  звонкий,
краснел  как  медь.  ‚  карьерах   поселковые   сорванцы   ловили   весной
головастиков, баловались, купались, пропадали у воды  спозаранку  дотемна,
пока на обрыве не поЯвлЯлсЯ ‚асин отец и не разгонЯл их по домам.
   Ћтец ‚асилЯ ѓлечика, конечно, имел самое непосредственное  отношение  к
заводу, работал обжигальщиком, считалсЯ чуть ли не полновластным  хозЯином
длинной, как пещера,  гофманской  печи,  котораЯ  всегда  полыхала  жаром.
„обрЯк по натуре, он никогда не обижал ‚асю,  в  получку  обычно  приходил
слегка навеселе и приносил сыну игрушки и конфеты. Њать тогда хмурилась, и
маленький ‚асилек никак не мог понЯть, почему она сердитсЯ - ведь  отец  в
такие часы был еще  ласковее  и  добрее,  чем  всегда.  Ќу  а  когда  мать
обижалась, ‚асилек не мог чувствовать себЯ счастливым, он тоже переживал и
тоже  дулсЯ  на  отца,  потому  что  очень  любил  мать.  ‚сегда  веселаЯ,
жизнерадостнаЯ, с приветливой,  открытой  улыбкой  на  спокойном  красивом
лице, она была ровной со всеми, и, бывало, каждый при встрече с ней  сразу
радостно и светло улыбалсЯ. Ћни очень счастливо жили тогда. ‚асилек училсЯ
в  школе.  •арактером  он  пошел  в  мать,  был   старательным,   честным,
уважительным к старшим и до пЯтнадцати лет не знал,  что  такое  настоЯщее
горе.
   Ќо горе нагрЯнуло - неожиданное, обидно-нелепое и страшное.  Ћднажды  в
дождливый, как сегоднЯ, осенний вечер они все  -  отец,  мать,  ‚асилек  и
трехлетнЯЯ Ќасточка - сидели за столом и слушали музыку. Ћтец не  ловкими,
огрубевшими от работы пальцами вставлЯл в мембрану неделю назад купленного
патефона иголку и осторожно опускал ее на пластинку.  Њать,  облокотившись
на подоконник, казалось, всЯ ушла в  музыку,  -  она  была  очень  красива
тогда,  какаЯ-то  мечтательно-грустнаЯ  и  тихаЯ-тихаЯ.  €  вдруг  снаружи
донессЯ дикий, нечеловеческий крик.
   ‚се вздрогнули, отец бросилсЯ к окну, затем к двери, ноги  в  сапоги  и
как был - в одной рубахе, без шапки -  выскочил  на  улицу.  ‚асилек  тоже
выбежал следом  и  сразу  за  углом,  у  забора,  в  свете  фонарЯ  увидел
незабываемо-ужасное. ‘ мокрого  от  дождЯ  невысокого  столба  электросети
сползал вниз человек. ќто был их сосед ’рошкин. Ђ на земле, распластавшись
в грЯзи,  неподвижно  лежал  отец.  ‚асилек  бросилсЯ  к  нему,  закричал.
‚ыскочила мать, сбежались люди. Ќо уже ничего нельзЯ было сделать  -  отца
убило током.
   ‚ тот вечер кончилось ‚асильково счастливое детство.  Ћтца  похоронили.
Њать почернела от горЯ и слез. ‚асилек тоже плакал,  но  тайком  от  всех:
неожиданно он почувствовал  себЯ  самым  сильным  в  осиротевшей  семье  и
сдерживалсЯ как мог. †ить стало трудно, томительно-скучно  и  одиноко.  Ћн
тогда окончил семилетку, но мать хотела, чтобы сын училсЯ дальше,  и  сама
пошла на завод формовать черепицу. ‡арабатывала она немного, денег на  все
не хватало, они берегли каждую копейку и кое-как сводили концы с  концами.
‚асилек  старалсЯ  помогать  матери  -  собирал  металлолом,  ремонтировал
вагонетки, грузил на машины кирпич. Њать постепенно оправлЯлась  от  горЯ,
успокаивалась и иногда, положив спать Ќасточку, садилась у окна, говорила:
"Ќичего,  не  горюй,  сынок,  как-нибудь  проживем.  ‚се   ж   нас   двое,
работников". ЏолнаЯ нежности,  она  гладила  его  по  коротко  остриженным
вихрам, а ‚асильку было очень не по себе от этой ее ласки, и  он  стыдливо
уклонЯлсЯ. Ќо в такие минуты мальчик готов был на любые невзгоды, лишь  бы
облегчить жизнь матери. Џосле смерти отца он стал любить ее вдвое сильней.
   Њать неожиданно повеселела.
   Љак-то в погожий выходной день она  обула  свои  белые,  купленные  еще
отцом  туфли,  взЯла  маленькую  сумочку   и   пошла,   наказав   ‚асильку
присматривать за Ќасточкой и никуда не отлучатьсЯ из дому.  ‚ернулась  она
под вечер, веселаЯ, быстраЯ, по-прежнему красиваЯ и ласковаЯ. Ћна долго  и
радостно играла с Ќасточкой, гладила по голове ‚асилька, но  в  душе  сына
вдруг возникла к ней непонЯтнаЯ, ничем не объЯснимаЯ враждебность. Џравда,
он тогда ничего не сказал ей, а, тихонько  выйдЯ  из  дому,  направилсЯ  к
карьеру и до сумерек просидел на обрыве.
   —ерез несколько дней  обида  улеглась;  мать,  веселаЯ  и  добраЯ,  как
всегда, много  работала,  вечером  приходила  усталаЯ  и  успокоеннаЯ.  Ќо
однажды в какой-то праздник она поднЯлась очень рано, сбегала  в  магазин,
тщательно убрала в комнате, приготовила посуду и сказала ‚асильку, что он,
если хочет, может погулЯть, потому что к ним придет гость.  ‚асилек  сразу
насторожилсЯ, насупилсЯ, гулЯть не пошел, а залез на крышу  сараЯ  и  стал
высматривать гостЯ. €м оказалсЯ Љузьмиченков - бухгалтер  завода,  уже  не
молодой человек, который всегда ездил на велосипеде с пристегнутым к  раме
портфелем. ‚асилек убежал на карьер и до полуночи не возвращалсЯ домой.
   Ђ мать в тот вечер долго  не  ложилась  спать:  все  ждала  сына.  Ћна,
конечно, сразу почувствовала его  отчужденность  и  вздохнула,  когда  он,
придЯ, молча завалилсЯ на кровать, потом всплакнула и сказала, что он  еще
мал и не понимает всего, что нужно  было  б  понЯть.  ЉакаЯ-то  жалость  к
матери на мгновение шевельнулась в его душе, но понЯть  мать  окончательно
он действительно не мог, а главное - не хотел.
   —то-то в нем ожесточилось, он утратил свою прежнюю искренность, избегал
оставатьсЯ  с  ней  наедине.  €  когда  год  назад  мать  привела  в   дом
Љузьмиченкова и сказала, что он теперь будет их отцом, ‚асилек понЯл:  тут
ему оставатьсЯ нельзЯ.
   „ва днЯ спустЯ он  взЯл  новую  рубаху,  зимнюю  отцовскую  шапку,  три
червонца полученных накануне денег и отправилсЯ  на  станцию.  ’ам  сел  в
пригородный поезд и приехал в ‚итебск. ‚ его  кармане  лежала  потрепаннаЯ
газета с объЯвлением о приеме учащихсЯ в  школу  ”‡Ћ.  ’ак  ‚асиль  ѓлечик
перешел на свой хлеб.
   „ома он не сказал никому, куда поехал, за что и на кого обиделсЯ. Њать,
видно, немало пережила, пока отыскала его в  ‚итебске,  приехала,  просила
вернутьсЯ, а главное - не обижатьсЯ, но он молчал, ни слова не  сказал  ей
при  встрече,  не  отвечал  на  письма.  ‚  начале  войны  он  узнал,  что
Љузьмиченков пошел в армию, а мать с Ќасточкой  остались  одни.  €  парень
тогда заколебалсЯ. Ћн  знал,  что  перед  той  бедой,  котораЯ  неудержимо
катилась на восток, ему надо быть ближе к матери, но прежнЯЯ обида нет-нет
да и давала еще о себе знать.
   Џока он взвешивал и раздумывал, немцы подошли к ‚итебску, и нужно  было
спасатьсЯ  самому.  ‚асилек  прицепилсЯ  на  станции  к   заднему   вагону
последнего поезда и, где пешком по шпалам, а где в эшелонах,  добралсЯ  до
‘моленска. ‚идно, в  огромном  людском  горе  растворилась  и  его  обида.
Ћсталось  только   болезненное   сознание   своей   так   поздно   понЯтой
несправедливости к матери...
   ѓлухаЯ тьма наконец  целиком  завладела  сторожкой;  потухли  последние
искорки  в  печке.  ‘тало  холоднее.  „ружно   посапывали   красноармейцы,
похрапывал старшина, а ѓлечик широко открытыми глазами  смотрел  во  тьму.
‡автра может настигнуть его беда, он может погибнуть. ќто будет его первый
бой с ненавистным врагом. Ќо не страх смерти, не жалость  к  себе  терзали
парнЯ в эти последние минуты покоЯ.
   - Њама, дорогаЯ моЯ мамулЯ,  -  беззвучно  шептал  во  тьме  ѓлечик,  -
простишь ли ты когда-нибудь мое непослушание, мои глупые выходки? Џочему Я
был тогда таким дурнем, зачем оставил тебЯ - родную, единственную мою? Љак
ты теперь там, во вражьем  плену,  одна?  —то  сделают  с  тобой  кровавые
изверги и кто заступитсЯ за тебЯ?..


        11

   ’ем временем старшине Љарпенко снилсЯ несуразный, тЯгостный сон.
   —удилось ему, будто вот в этой сторожке у  печки,  на  том  месте,  где
разлегсЯ ‚итька  ‘вист,  сидит  его,  ѓригориЯ  Љарпенко,  отец.  ‘трогий,
озабоченный,   сгорбленный   от   нелегкой   житухи   старик   закручивает
взлохмаченный седой ус, хрипловатым голосом говорит: "‚от что,  сыны.  Љак
себе хотите, а надел больше  делать  не  будем.  Џока  Я  жив  -  не  дам.
„оделились - с сохой повернутьсЯ негде. ‹Яксей пусть живет, остальные геть
в свет - своего хлеба искать".
   € тут видит Љарпенко: из тьмы выступают его братьЯ -  старший  Ђлексей,
хромой –ипрон, сварливый Ќикита, а с другой стороны он,  младший,  ѓришка.
Љак и тогда, лет пЯтнадцать назад,  злой,  горластый  Ќикита  в  ответ  на
отцовские слова сорвал с головы замусоленную от пота шапку и, ударив ею об
землю, закричал: "Ђга! ‹юбимчику, старшенькому, черт его дери! Ђ  мы  что?
Људа мне четверых босЯков девать? Људа? ѓовори, отец!" - бил себЯ  кулаком
в расхристанную грудь Ќикита.
   ЃратьЯ загудели, задвигались, недовольные отцом, вытЯнули жилистые руки
и стали наступать на него, готовые растерзать сгорбленную фигуру у  печки.
Ќо  отец  сидел  спокойный,  строгий,  лишенный  всЯкого  страха,   словно
чувствовал в себе какую-то магическую силу, способную защитить его. Ђ  он,
ѓришка, испугалсЯ и, бросившись к старику, заслонил его.
   ’огда  братьЯ  замахали  длинными,  как  поломанный  шлагбаум,  руками,
растопырили  над  ним  костлЯвые,  с  отросшими  ногтЯми   пальцы,   жадно
потЯнулись к его шее.
   "Ђга, - шипел из тьмы голос Ќикиты. - •орошо тебе: ты в армию  пойдешь,
до командира дослужишьсЯ, жалованье получишь, а мы что? —то мы-ы-ы?"
   € вот костлЯвые пальцы брата ухватили ѓришку за горло, сжали,  он  стал
задыхатьсЯ, но отбивалсЯ как мог. Ђ отец все сидел у печки и, наблюдаЯ  за
дракой, противно хихикал: "Ђга, ага! ‚от так его, так-так, так..."
   ѓригорий изо всех сил рванулсЯ,  выскользнул  из  сжавших  его  мертвой
хваткой объЯтий и бросилсЯ прочь.
   Џотом что-то переменилось во сне, и он лежал уже за станковым пулеметом
под огромным заснеженным валуном,  на  берегу  того  безымЯнного  озера  в
”инлЯндии, где совершил свой первый воинский подвиг. ‡а  вторым  таким  же
камнем притаилсЯ с "ручником" взводный - лейтенант •иль. Ѓольше из их роты
не осталось никого, и они третьи сутки из  двух  пулеметов  отбивались  от
финнов. ’олько теперь, во сне,  на  них  почему-то  наступали  не  лыжники
особого батальона "‘уоми", а немецкие эсэсовцы. Ћни  ровной  густой  цепью
бежали по заснеженному льду озера. Љарпенко стрелЯл и стрелЯл, но его пули
где-то пропадали, не причинЯЯ врагу никакого вреда. Ћн спохватилсЯ, что не
поставил на планке прицел, и тогда оказалось, что нет и самой планки,  что
ее срезало осколком, а пули из перегретого ствола  падали  на  снег  прЯмо
перед самой его позицией. “жаснувшись от мысли, что может попасть в  плен,
Љарпенко схватил в обе руки по "лимонке" -  они  были  последними  -  и  с
криком: "‡а ђодину!" - замахнулсЯ на врагов. € в  этот  момент  послышалсЯ
сзади хорошо знакомый ему простуженный голос командира батальона,  который
вчера оставил их здесь, на этом переезде: "’ак их, так их, Љарпенко!.."
   “дивленный  старшина  повернулсЯ  на  этот  голос  и  почему-то  увидел
Ћвсеева, который спокойно выскребал из  котелка  остатки  каши,  сваренной
‘вистом, и говорил: "’ы чудак, командир. ‡ачем так артачишьсЯ? „авай лучше
есть кашку с котлетами. Ќе видишь разве - это же наши".
   …ще больше недоумеваЯ, Љарпенко всмотрелсЯ в цепь на льду и понЯл,  что
это  действительно  шли  наши,  красноармейцы  в  буденовках,  а   Ћвсеев,
облизываЯ ложку, продолжал: "Ќу вот, командир, теперь у  тебЯ  медальку  и
отберут. Џочему в своих стрелЯл?"
   €змученный ужасами, старшина с опаской глЯнул на свою грудь, где  рЯдом
со значком "Ћтличник ђЉЉЂ" висела медаль  "‡а  боевые  заслуги",  и  вдруг
почувствовал там чью-то руку, ласково гладившую его. Ћн приподнЯл  голову:
рЯдом  стоЯла  ЉатЯ  -  Љатерина  ‘еменовна,  его  молодаЯ  жена,  котораЯ
неизвестно как очутилась тут. Ћна гладила его грудь, отчаЯнно цеплЯЯсь  за
шею, и плакала, плакала, как в тот день, когда провожала его в военкомат -
на вторую, куда более страшную, войну.
   "’ак смотри ж, - говорил Љарпенко, большими рунами обнимаЯ худые острые
Љатины плечи. - ђодитсЯ, береги его..."
   "Ћй, родненький, никогда он длЯ  тебЯ  уже  не  родитсЯ,  -  запрокинув
голову; сквозь слезы причитала жена. - Џогибнешь ты,  пропадешь,  любимый,
хороший мой!.."
   ќто было  невыносимо.  Ћхваченный  страхом,  Љарпенко  напрЯгсЯ,  чтобы
освободитьсЯ от него, и проснулсЯ.
   ‚ сторожке царила слепаЯ тьма. Њерно посапывал на  полу  ‘вист,  где-то
ровно и сдержанно дышал Ћвсеев. Љарпенко спустил с топчана ноги. ’ело  его
застыло от холода, который уже успел забратьсЯ в это дырЯвое помещение,  и
старшина зЯбко закуталсЯ в шинель.  Ћн  пощупал  карманы,  вытЯнул  кисет,
свернул  цигарку.  ‡ажигалка  почему-то  не  загоралась,  только  высекала
маленькие синеватые искорки, которые тут же и  гасли.  Љарпенко  сунул  ее
обратно в карман  и  осторожно,  стараЯсь  не  наступить  на  кого-нибудь,
пробралсЯ к печке. Џод пеплом еще кое-где тлели угольки.  ‘таршина  достал
один и, взЯв его пальцами,  прикурил.  Ѓумажный  кончик  цигарки  вспыхнул
Ярким испуганным пламенем, осветив на мгновение сонное,  нахмуренное  лицо
старшины, сверкнул в  настороженных  глазах  лежавшего  у  печки  ѓлечика.
‘таршина бросил уголь в печку, затЯнулсЯ и снова пошел к топчану.
   - ’ы почему не спишь? - спросил он из темноты ѓлечика.
   - ’ак, не спитсЯ.
   - Ђ ну ложись! ‡автра врЯд ли удастсЯ, - заметил он,  а  сам,  весь  во
власти только что приснившегосЯ, отмахнулсЯ мысленно:  "…рунда!  Ќаплелось
всЯкое..."
   Ћн снова улегсЯ на топчане, курил и думал о том, что  навеЯл  ему  этот
нелепый кошмарный сон...
   „а, нелегко  сложилась  жизнь  крестьЯнского  сына  Љарпенко.  Ћтслужив
срочную помощником командира взвода, он осталсЯ в армии и лет  десЯть  еще
тЯнул лЯмку  старшины  роты.  ЃеспокойнаЯ  это  служба,  кто  знает  -  не
позавидует старшинскому хлебу. Ќо ѓригорий привык, втЯнулсЯ в  бесконечные
казарменные хлопоты. „а и вынужден был привыкнуть, потому что возвращатьсЯ
домой,  на  Ћрловщину,  не  выпадало:  в  отцовской  хате  жил  со   своей
многодетной семьей Ђлексей, все  остальные  братьЯ  разбрелись  по  свету.
Џравда, потом организовалсЯ колхоз,  но  он  на  первых  порах  крестьЯнам
ничего не давал. Љаждый пробивалсЯ как мог. Џостепенно жизнь  налаживалась
и в деревне, и в городе. Ќо внезапно началась финскаЯ война. ’ут  Љарпенко
довелось хлебнуть горЯ. ’Яжелое ранение надолго вывело его из строЯ, потом
он получил боевую медаль и наконец осуществил свою давнюю мечту - уволилсЯ
в запас. Љак участника войны и награжденного, его  назначили  заместителем
директора льнозавода, дали хорошую квартиру во второй половине  поповского
дома, где была заводскаЯ контора,  и  Љарпенко  вскоре  женилсЯ  на  Љате,
молоденькой учительнице местной начальной школы.
   ‡аводские дела его увлекли. Џо старой армейской привычке он не жалел ни
сил, ни времени, вместе с директором, одноруким красным партизаном орцем,
сделал этот завод одним из лучших в районе. Ћн сдержанно,  по-своему,  без
особой ласки, но крепко любил свою Љатю и с необычной, никогда  прежде  не
испытанной нежностью ждал поЯвлениЯ малыша.
   € тут снова война.
   ’Яжело и неудачно началась она. Љаждый день погибали люди. Ќо  Љарпенко
на фронте все же везло. €х дивизию летом разгромили  под  ‹епелем,  однако
остатки полка, в котором служил старшина, как-то выбрались  из  окружениЯ,
вынесли оружие и знамЯ. Џравда, погибли в боЯх  три  командира  его  роты,
сменилось несколько комбатов, уже совсем мало осталось тех,  кто  выдержал
первый бой, а Љарпенко по-прежнему был невредим. Ќаконец он уже  привык  к
мысли  о  своей  неуЯзвимости,  больше  заботилсЯ  о  других  и  почти  не
тревожилсЯ о себе. ‘лучалось, он ненадолго оставалсЯ командиром батальона,
дольше - командиром роты. Ќемцы наседали крепко, но обычно  выходило  так,
что и Љарпенко, наловчившись, давал им хорошей сдачи. Ћн не  терЯлсЯ  сам,
внимательно  следил  за  боем,  не  давал  спуска  трусам.  Ѓойцы  немного
обижались на него за излишнюю строгость, но в  боЯх  по-настоЯщему  ценили
крикливого командира...
   Љарпенко докурил цигарку, полежал еще. ‘он больше не  шел.  ‚  сторожке
по-прежнему было темно, но чуткий ко  времени  старшина  догадывалсЯ,  что
скоро утро. Ћн снова поднЯлсЯ, плотней запахнул шинель и, переступив через
‘виста, открыл дверь.
   Њедленно светало. ’ьма постепенно редела, отползала  от  переезда,  уже
проглЯнула из мрака железнодорожнаЯ насыпь  и  дорога  с  блестЯщей  лужей
посредине. —ерной расплывчатой  полосой  вдоль  дороги  тЯнулись  посадки.
‚етер стих, потеплело, с лощины через пути ползли серые космы тумана.
   ‘таршина осмотрелсЯ, ища часового Џшеничного, но того нигде не было. Ћн
обошел сторожку, заглЯнул  в  траншею,  позвал.  "“дивительно,  -  подумал
Љарпенко, - неужто задремал?" Ћн еще осмотрелсЯ, потом зло выругалсЯ.
   ‚ этот момент  на  дороге  за  березами  чуткую  предрассветную  тишину
прорезала гулкаЯ пулеметнаЯ очередь...


        12

   ‡а несколько часов до того, оставшись один в поле,  ”ишер  встревоженно
слушал дальнюю стрельбу за лесом, смотрел  на  мигающие  сполохи  ракет  и
думал, что их дела здесь, видно, плохи.  …сли  немцы  уже  зашли  с  тыла,
удержать эту дорогу будет невозможно. ’еперь, наверно, в  тыл  вышла  лишь
небольшаЯ группа фашистов, но их основные силы не минут этого  единственно
пригодного длЯ машин пути. Љогда они хлынут? Љакие это будут силы? “дастсЯ
ли им, шестерым, удержать переезд на сутки? ќтого ”ишер не знал, и  именно
это не давало ему покоЯ.
   Љогда стрельба за лесом утихла, ”ишер все же стрЯхнул с себЯ  тревожную
задумчивость и взЯл лопатку. “же совсем стемнело:  небо,  поле,  дорогу  с
березами заволокло туманной мглою, еще немного видна была стернЯ у ног и в
ней - неровнаЯ полоска определенного старшиной контура окопа. ”ишер взЯлсЯ
копать, азартно, но беспорЯдочно, неумело разгребаЯ в  стороны  мЯгкую  от
влаги почву со стерней. ‚скоре  образовалась  Ямка,  похожаЯ  на  воронку.
„альше землЯ стала тверже и не хотела поддаватьсЯ. Ѓоец устал,  расстегнул
ремень, снЯл противогазную сумку, немного постоЯл, хотЯ и не отдохнул,  но
дальше стал работать спокойнее.
   Ћт однообразного труда и  монотонной  ветреной  тиши  к  ”ишеру  пришла
привычнаЯ  потребность   рассуждать,   добиратьсЯ   до   скрытого   смысла
разнообразных Явлений и обстоЯтельств его военной судьбы.
   ‘ложное и противоречивое чувство вызывал в нем Љарпенко. ”ишер не любил
этого человека. …го угнетали неизменнаЯ  требовательность  старшины,  злые
окрики,  черствость  его  солдатской   натуры.   —асто,   когда   старшина
бесцеремонно, грубо  за  какие-нибудь  мелочи  кричал  на  бойцов,  ”ишеру
хотелось  возмутитьсЯ,  дать  ему  отпор,  потребовать  доброжелательного,
ровного отношениЯ к людЯм. •отелось, но ни ”ишер, ни кто  другой  из  тех,
кто тоже про себЯ возмущалсЯ его наскоками,  не  решались  сделать  этого.
‘амоуверенность  старшины  обезоруживала,  парализовывала  волю,  и  ”ишер
временами чувствовал, что он просто побаиваетсЯ взводного. Љарпенко же, по
всему  было  видно,  не  любил  "интеллигентов-умников"  и,   как   натура
элементарно простаЯ, не  умел  скрывать  своего  к  ним  отношениЯ.  ”ишер
временами презирал старшину, временами ненавидел, но стоило тому  хоть  на
минуту просто, по-человечески подойти к  нему,  стать  Љарпенко-товарищем,
как ”ишер уже забывал о своей неприЯзни и  готов  был  простить  все  свои
прежние обиды.
   ‚от и теперь, после короткой  стычки  на  переезде,  стычки,  во  времЯ
которой, накопившись, взорвалось наконец давнее возмущение ”ишера,  стоило
Љарпенко заговорить с бойцом просто и уважительно, как тот сразу обмЯк.  €
хоть ему было очень не по  себе  тут,  в  этом  холодном,  продутом  всеми
ветрами поле (и одиноко, и боЯзно, и горели ладони от  свежих  мозолей,  и
где-то точила маленькаЯ обида - почему на такое дело назначили его,  а  не
другого), он молчаливо терпел.  ‡нал:  это  нужно  полку,  батальону,  им,
шестерым, на переезде, и  еще  в  каком-то  уголке  души  тлело  затаенное
желание - угодить командиру.
   Ђ угодить было трудно. —ем глубже он зарывалсЯ и землю,  тем  неудобнее
становилось копать в тесноте узкой Ячейки - ни согнутьсЯ как  следует,  ни
выбросить полную лопатку - она тыкалась о стены и рассыпала  землю.  ”ишер
все чаще вынужден был выпрЯмлЯтьсЯ и, тЯжело дыша, вслушиватьсЯ в ночь.
   Ќо тогда сразу становилось холодно на ветру, порывы  которого  делались
все неистовее, наполнЯЯ ночь шелестом берез у дороги, шорохом стерни и еще
какими-то неЯсными звуками. ‘тал накрапывать дождь.
   “же можно было с  грехом  пополам  укрытьсЯ  в  окопчике-Ямке,  отрытом
”ишером. Ќо старшина приказал окопатьсЯ как следует, и боец, отдохнув, все
сгибалсЯ и сгибалсЯ в черной тесноте убежища.
   “дивительно,  думал  ”ишер,  как  это  получаетсЯ,  что  он,   молодой,
способный, как раньше утверждали  многие,  ученый,  знаток  многочисленных
человеческих истин, хотЯ втайне, но все ж таки не прочь угодить  какому-то
малограмотному солдафону. Ќеужели  все  дело  в  грубой  силе  или  в  тех
дисциплинарных правах, какие дает командиру устав, а может,  в  нагловатой
самоуверенности этого человека? Ћднако, поразмыслив, ”ишер пришел к  иному
выводу. Ћн подсознательно почувствовал, что Љарпенко имеет свои  настоЯщие
преимущества перед ним, свою потенциальную силу, на  которую  опираетсЯ  и
он, боец ”ишер. Ќо в чем была та сила, он понЯть не  мог.  Ќе  мог  же  он
допустить,  что  старшина  умнее  его  или  лучше  разбираетсЯ  в  военных
обстоЯтельствах, от которых ежечасно зависела их судьба. ”ишер хоть  и  не
был кадровым военным, но за времЯ своей фронтовой жизни научилсЯ  понимать
обстановку, как он думал, не хуже Љарпенко.
   „ождь все  настойчивей  стучал  по  спине,  пилотке.  Џо  лицу  стекали
студеные капли. Џромокла повЯзка на шее. ”ишер выпрЯмилсЯ,  вытер  горЯчей
ладонью мокрые колючие щеки и жалобно посмотрел в небо, словно  там  можно
было что-либо увидеть. ‡атем он измерил глубину - бруствер еще не достигал
и груди, но уже покрылсЯ грЯзью. ‚ грЯзи выпачкались мокрые  полы  шинели,
руки, пудовые комьЯ прилипли к ботинкам. Ќигде в эту ночь не было спасениЯ
от холодной противной сырости, котораЯ наполнЯла собой все окрест.
   ”ишер минуту постоЯл, отдышалсЯ и решил,  что  копать  уже  хватит.  Ќе
вылезаЯ из  окопчика,  он  кое-как  разровнЯл  на  бруствере  землю,  взЯл
лежавшую в стороне винтовку, поднЯл воротник шинели  и  скорчилсЯ  на  дне
укрытиЯ.
   ЌепреодолимаЯ, страшнаЯ усталость охватила его. ‘ама  собой  склонилась
голова - сильно захотелось спать.  Ќо  спать  ему  было  нельзЯ.  “сталое,
разомлевшее тело очень скоро охватил озноб. •олод  с  каждой  минутой  все
дальше за ворот запускал свою ледЯную руку, заставлЯл  бойца  сжиматьсЯ  в
комок и мелко дрожать. „ождь  становилсЯ  гуще.  ‘овсем  вымокла  пилотка;
зЯбла на ветру недавно остриженнаЯ голова. ‘омкнув руки в  рукавах,  ”ишер
дрожал, поводил  плечами,  топал  ногами,  стараЯсь  как-нибудь  облегчить
страданиЯ. Ќо согретьсЯ было невозможно.
   € постепенно, видимо, уже  свыкнувшись  с  безвыходностью  или,  может,
отупев от холода, он смирилсЯ со своим положением, и,  хоть  замерзал  еще
больше, им завладели новые чувства и мысли.
   ‚от уже несколько дней в привычные горестные восприЯтиЯ его  -  чувства
безысходности и боли за неудачи войны,  отступление  -  как-то  постепенно
входило подсознательное  недовольство  собой,  неЯсное  ощущение  какой-то
своей вины. Ќо хорошенько  разобратьсЯ  в  этом  все  было  некогда  -  то
бомбежки,  то  марши,  короткие  схватки  на  случайных  рубежах  и  снова
отступление. Ћн боЯлсЯ признатьсЯ  самому  себе,  но,  кажетсЯ,  где-то  в
глубине души надломились несокрушимые до сих пор устои его  бытиЯ,  устои,
которые с детства усвоил себе Ѓорис ”ишер и на  которых  строил  всю  свою
жизнь.
   Ћн был не так уж молод - недавно разменЯл четвертый десЯток, но за  все
прожитые годы ни разу в нем не поЯвилось и тени сомнениЯ в  извечной  силе
прекрасного. ‚се самое лучшее, самое вечное и мудрое видел он в высочайшем
проЯвлении человеческого духа - в искусстве.
   Ћн рос в  ‹енинграде.  “  его  отца,  доктора  ”ишера,  была  ценнейшаЯ
библиотечка монографий о великих художниках, и первые рисунки, захватившие
мальчика, оказались репродукциЯми из альбомов живописи и скульптуры. Ѓорис
рос тихим не по летам, болезненным мальчиком, неохотно и редко спускалсЯ в
тесный, захламленный двор, в котором всегда было студено и сыро,  и  часто
подолгу рассматривал рисунки в отцовских книгах.
   Џотом он сам с трепетным волнением в сердце взЯлсЯ за кисть  и  краски,
рисовал то, что видел из  окна  квартиры:  дома,  улицу,  лошадей,  собак.
‚зрослые хвалили, а мальчику хотелось плакать от  обиды,  что  все,  такое
красивое в представлении, так плохо выходило на бумаге. Ќаперекор  людским
убеждениЯм о  его  одаренности,  Ѓорис  знал,  что  художник  из  него  не
получитсЯ. Ќо окончательно он убедилсЯ в этом, вероЯтно, тогда, когда  всЯ
душа его без остатка оказалась в плену у искусства, и  юноша  уже  не  мог
мыслить и существовать без него. ЌепонЯтной болью  очарованиЯ  душили  его
слезы перед босыми ногами "Ѓлудного сына", истошный  крик  гнева  и  ужаса
всегда рвалсЯ из груди перед катастрофой Џомпеи, ему хотелось молитьсЯ  на
"„жоконду",  бесконечно  рассматривать  необычные   лица,   позы,   одежду
знаменитого ивановского "џвлениЯ •риста народу", стыдливаЯ  радость  жизни
охватывала его у полотен ђубенса.
   € он, не став художником,  все  же  свЯзал  свою  жизнь  с  искусством.
“чилсЯ, читал, думал,  исследовал  сам  и  в  двадцать  пЯть  лет  защитил
диссертацию на звание кандидата искусствоведениЯ. Ѓлиже  всех  ему  в  эту
пору стал €ванов с его бескорыстной  самоотверженной  душой,  сгоревшей  в
многолетних поисках высшего смысла жизни, с его фанатичной приверженностью
к мудрости и правде. ”ишер преклонЯлсЯ перед его "џвлением...",  любовалсЯ
воздушной тонкостью его итальЯнских пейзажей, но особенно поразили  эскизы
художника. Ћн нашел в  них  €ванова  -  чудесного  графика,  и  €ванова  -
философа, неутомимого искателЯ вечного. …го "‚ирсавиЯ" казалась ”ишеру  не
оцененным по справедливости гимном жизни, зенитом акварельного мастерства,
шедевром гениЯ, который творил, не подозреваЯ о величии своего творениЯ.
   €скусство навсегда очаровало ”ишера, наполнило его непреодолимой жаждой
прекрасного. Џосле диссертации он  несколько  лет  исследовал  итальЯнское
‚озрождение,  написал  монографию  о   Њикеланджело.   Ѓезмерное   величие
захватывающего и высокого открывалось ему в  каждом  из  великих  деЯтелей
прошлого, и он очень жалел, что  так  быстро  идет  времЯ  и  так  коротка
человеческаЯ жизнь. Ћн не очень интересовалсЯ политикой, той  беспокойной,
хлопотливой  жизнью,  что  бурлила,  плыла,  обгонЯла  его.  “ченого  мало
заботили дела и планы действительности: с детства он обособилсЯ от  всего,
что не составлЯло чарующих интересов искусства. Џо этой, вероЯтно, причине
он не понимал и не очень интересовалсЯ  братом  -  инженером-конструктором
самолетостроениЯ. …ще с  юношеских  лет  они  как-то  взаимно  отдалились,
встречались редко и по духу были чужими друг другу. Џоследний  раз  братьЯ
съехались два года назад на похороны отца и несколько дней провели вместе.
   Ѓрат был совсем другим. ќнергичный, быстрый, находчивый, он  во  всЯком
деле чувствовал себЯ как рыба в воде и все понимал с полуслова. Ћни должны
были уже расстатьсЯ и как-то в последний вместе проведенный вечер медленно
шли по проспекту. Џарило, было душно. ‘ ”онтанки приЯтно тЯнуло прохладой.
Ћдна за  другой  выскользнули  из-под  Ђничкова  моста  на  середину  реки
байдарки.  ЃратьЯ  остановились  у   одной   из   скульптур   клодтовского
"“крощениЯ" и лениво посматривали на слаженные рывки гребцов.
   - ‚от так и у нас с немцами, - продолжал прерванный  разговор  брат.  -
Ѓудто и согласие, и дружба, и мир, а на самом деле...
   Ћн не кончил, смолк, вглЯдываЯсь в мутную водЯную рЯбь, а  Ѓорис  никак
не мог понЯть, что означало  это  "на  самом  деле".  …му  казалось,  брат
утрирует, ибо давнЯЯ вражда с ѓерманией улажена, договор заключен,  газеты
дают немецкую информацию о войне на ‡ападе, вовсю развиваютсЯ  торговлЯ  и
культурный обмен. Љ чему же тогда это "на самом деле"?
   Ћн высказал все брату, а тот, затЯнувшись папиросой, только  улыбнулсЯ.
Џотом, помолчав немного, объЯснил:
   - Ћтстал ты, Ѓорис, от времени. ‡анафталинилсЯ  в  древности.  Љонечно,
твое дело,  но  в  наше  времЯ  это  удивительно  и,  Я  бы  сказал,  даже
непростительно. - Џомолчав, добавил: - Њир на грани большой войны,  пойми,
брат.
   Ѓорис тогда не поверил, а она вскоре грЯнула и понесла,  эта  страшнаЯ,
большаЯ война. Ѓорис ”ишер остановилсЯ на  сорок  восьмой  странице  своей
новой монографии и больше уже не взЯлсЯ за нее.
   ‚ армии он почувствовал себЯ белой вороной, ни  к  чему  не  пригодным,
самым незадачливым из всех в этой разноголосой, разноликой массе людей. Ћн
никак не мог научитьсЯ ходить  в  ногу,  быстро  вскакивать  при  подъеме,
неуклюже, под громовой хохот товарищей отдавал честь, занЯтиЯ по штыковому
бою  вконец  обессиливали  его.  ‘начала  он  горько  переживал  все  это,
болезненно сносил наскоки крикливых  сержантов,  каЯлсЯ  за  пренебрежение
военным делом в институте и думал, что он  самый  неспособный  человек  на
земле. Џотом слегка освоилсЯ. Ќа  фронте  уже  другие,  большие  страхи  и
заботы вытеснЯли болезненное самолюбие интеллигента. —еловек вдумчивый, он
понимал, что в страданиЯх и муках медленно рождалсЯ  в  нем  тот,  кем  он
меньше всего готовилсЯ быть, рождалсЯ боец. Ќо в то же времЯ  он  почти  с
тревогой следил, как все меньше и меньше оставалось в нем от былого  -  от
искусствоведа ”ишера. ѓрубаЯ, страшнаЯ жизнь ежедневно и неумолимо стирала
в его душе великую  значимость  искусства,  которое  все  больше  уступало
пробуждавшимсЯ инстинктам борьбы. ‚ыходило, что то высокое и  вечное,  чем
дышал он почти тридцать лет, теперь, в этом военном  хаосе,  просто  стало
ненужным. € тогда пришло затаенное сомнение, в котором он сегоднЯ  наконец
призналсЯ себе: в самом ли деле искусство -  то  действительно  великое  и
вечное, чему стоило отдать лучшие годы? Ќе ошибсЯ ли он, признав его своим
единственным крестом, не вернее ли поступил брат, отдав  времени  и  людЯм
усилиЯ другого порЯдка, усилиЯ,  воплотившиесЯ  теперь  в  реальную  силу,
способную защитить мир?
   Ќеизвестно, сколько прошло времени, а черное ветреное небо все сыпало в
ночь спорый шепотливый дождь. ”ишер  окончательно  закоченел,  все  в  нем
дрожало  от  непрекращающихсЯ  судорог,  сводило  челюсти,   но   какое-то
мертвЯщее оцепенение  отобрало  способность  шевельнутьсЯ,  чтобы  согреть
себЯ. Љ спине и плечам липла холоднаЯ мокраЯ  одежда,  с  бруствера  плыли
потоки грЯзи, в которой, увЯзаЯ все глубже, противно хлюпали  ноги.  ”ишер
подтЯнул их к самому лицу, прикрыв колени мокрыми полами шинели. Љогда  от
нестерпимого холода особенно сильно вздрагивало тело, он усилием стрЯхивал
с  себЯ  дремотную  безучастность   и   тревожно   прислушивалсЯ.   ‚округ
по-прежнему завывал ветер и часто сыпал „ождь.
   ’ак постепенно проходила эта мучительнаЯ, сыраЯ ночь.  Џод  утро  ”ишер
прикорнул, будто  провалилсЯ  куда-то  в  мутную  бездну  мыслей  о  себе,
старшине Љарпенко, об историзме ‚азари, новаторстве Њикеланджело и о  том,
как все-таки ужасно трудно стать настоЯщим бойцом.


        13

   Џрикрыв за собой дверь сторожки, Џшеничный с отчетливой Ясностью понЯл,
что он навсегда уже отделен от этих пЯтерых людей, с  которыми  свела  его
непутеваЯ военнаЯ судьба. ‘ самой этой минуты, когда он ступил в дождливый
мрак ночи, он оказалсЯ один, не свЯзанный уже  ни  с  кем  во  всем  белом
свете.  ‚се  его  неладное  прошлое  осталось  теперь  за  дверью   темной
задымленной сторожки, осталось по  его  доброй  воле,  будущее  же  лежало
где-то на грЯзной, неизведанной дороге.
   Љакое-то времЯ Џшеничный боролсЯ  с  внезапным  волнением  от  сознаниЯ
близкого осуществлениЯ своей затаенной мечты. ‚друг в его  душе  неприЯтно
шевельнулась непонЯтнаЯ жалость, словно робкий боЯзливый укор самому себе.
€ он, почувствовав, что это может отразитьсЯ на  его  намерении,  мысленно
выругал себЯ: "Ќе кисни! Ќе из-за чего!"
   Ћн  направилсЯ  к  железной  дороге,  перепрыгнув  траншею,  взошел  на
невысокую насыпь и всмотрелсЯ