ша свобода... - Як це ми зустрiлися тут? Ожина кусюча, очерети, стежка безлюдна... i раптом ти. Просто мiстика якась! ™лька звела очi на нього: - Я вмерла б, якби ми бiльше в життi не зустрiлись. Правду кажу: умерла б. I погляд њњ став глибоким, як там, коли вперше побачив њњ на своњй Веселiй через Ягорiв паркан. Не було вже у вiчу того, що перед цим навiювала на себе, навмисно навiювала, мовби вiд чогось захищаючись... Було зараз зовсiм iнше: вловив затаЇну, болiсну жагу чистоти й кохання. Жестом вродженоњ турботи й ласкавостi зiгнала йому комара з плеча, а рука так i затрималась на плечi. Вiдданiстю, любов'ю свiтився й зеленавий погляд, очi стали криницями бездонними, знову наскрiзне сяйнули слiзьми, як там, бiля собору. - Ти мiй коханий, коханий... Знав би ти, що зараз робиш зi мною. Бiля тебе я вдруге народжуюсь, бiля тебе знову людиною стаю... - Щастя ти моЇ! Щастя, доки й живу на свiтi! Слiпнучи вiд власноњ нiжностi, Микола пригорнув, обiйняв њњ. Чапля поблизу, розгонисте змахнувши крилами, злетiла над сонцем, над очеретами. Стояли, вмерши в обiймах. Будуть ще вам мiсячнi ночi Скарбного, будуть ще вам сивi тумани i роси по пояс! Порадують русалковим плескотом на глибинах, занiмiють волохатими тiнями по кущах. I птахи нiчнi будуть озиватися до вас своЇю таЇмничою мовою, i в грозах благовiсних, серпневих ще побачите своЇ Скарбне, у сплесках неба голубих, невагомих, коли весь надземний простiр ними трепеще, i наелектризоване небо дихаЇ свiжiстю й силою розрядiв, раз у раз освiтлюючи до самих безодень ущелини хмар. Наснажена життям, аж весела йтиме нiчна гроза, i шумiтимуть дерева, по-нiчному високi i якiсь розп'ятi, хрестатi... Ще й ранки вам будуть гожi, пiслягрозовi, коли вже вiдгримiло, й нема химерностей ночi, волохатих тiней, нема спалахiв, таЇмничостi, видiнь - тонконогi комахи бiгають по водi, вода корiнь миЇ, i дiвчина, приготувавшись до купання, стоятиме задумана мiж дубами на рiдколiссi берега, i сонце молоде цiлуватиме перса дiвочi... Так буде: сонце хвилясте бiжить по водах Скарбного, ледь торкнутих вранiшнiм рухом повiтря, i свiтлянi зайчики, вiдбившись вiд води, перебiгають по берегу, по голих кореневищах, хвилями тiней i свiтла бiжать по щасливих обличчях закоханих, по тугiй карбованостi гiллястих вiкових дубiв. XXIV Навiть тi, в чињх душах живе поезiя урбанiзму, мрiють хоч раз провести вихiдний поза мiстом, з ночiвлею на Скарбному. Вiд танцмайданчикiв та радiол, вiд асфальтовоњ задухи й заводських димiв тисячами втiкають сюди, до музики жаб, до плюскотiння води й комариного дзвону. Комарi тут найбiльшi в свiтi. Але й перед комаром горожанин не пасуЇ, радiсним стаЇ саме збирання в дорогу, коли заводчани гуртуються, мов у далекий похiд, i лунаЇ над ними пiдбадьорливий голос ватажка: - Що ж? рушимо, братцi? Пiдемо на луги-базавлуги комарiв, як вед медiв р годувати! I з цiЇю запорозькою примовкою, з рюкзаками на горбах один за одним до автобуса.. Ще й не звечорiЇ, як на круто обривистому, переплутаному корiняччям та буреломом березi Скарбного, де було колись стiйбище первiсноњ людини (школярi не раз знаходили тут у вимивинах берега мамонтовi бивнi та кам'яне знаряддя наших пращурiв), на кожному закрутi рiчки влаштовуЇ собi стiйбище людина XX вiку. Веселими голосами вилунюють стiйбища, лаштуються триноги, з'являються казанки, будуть тут кашi-саламахи чумацькi, юшки подвiйнi та потрiйнi, будуть розмови до пiвночi... I от уже яскрiЇ вогнище на високому березi мiж дубами. Патлате полум'я обiймаЇ казанок, бутить болотяний бугай десь в очеретах - темрява заливаЇ плавнi. Звечора небо грозою полякало людей, крiзь темнi дерева лiсу кiлька разiв сяйнуло невагоме майво нiчне, потрепетало голубим i щезло, кудись на Днiпро хмару потягло. Знову тепла нiч владуЇ повсюдно, хвилюЇ загадковiстю, духом плавнiв, духом степового лiта. На чорториях, у глухих заводях, де соми та щуки звечора скидалися з плюскотом, тепер головатi водяники виглядають серед латаття, а з гущавини потойбiччя, з-помiж буреломiв зеленоокi мавки зацiкавлено прозирають на людей, що зiбралися довкруг вогнища, - мавкам та водяникам теж кортить дочути людських розмов. - А немаЇ нiде краще, братцi, як на нашiй планетi! Земля - вона моя Зачiплянка! I не хочу я мiняти цi козацькi дуби чи пальми Iндiњ на жужелицю iнших планет... - Не та вже планета, що плекала рiд людський, порушилась на нiй рiвновага життя. А хто порушив? Людина ж i порушила, дисгармонiю внесла. Практичнi знання випереджають духовний розвиток людства - звiдси всi нещастя. В той час як iнтелект робить божественнi вiдкриття, пристрастi залишаються на рiвнi нашого патлатого пращура. - Товаришу iнженер, я й не знала, що ви скептик. Може, ви ще й догматик? Давайте краще спiвати!..Туман яром, туман долиною... - заводить високий жiночий голос i, нiким не пiдтриманий, гасне. - ...Свiт iррацiональних емоцiй - отам гнiздиться звiр. Звiдти всi злочинства, культи, вiйни, звiдтiля, мабуть, прийде i те, що працю нашу перетворить на атомний шлак... Отуди б докопатись, до тих потаЇмних глибин!.. Та не поширюЇться влада здорового глузду на тi темнi печери iнстинктiв, там варвар i досi дрiмучо живе... Вiд його поштовхiв часом планета здригаЇться... - Чого там? Обехеес працюЇ. Закоханi, як були, так i Ї... Планета живе, зеленiЇ, з орбiти не збилася... - А тривоги скiльки? Всi живуть пiд постiйним страхом. - Не будем перебiльшувати.. Людям не раз уже здавалося, що свiт завтра пiде на звалище, все полетить шкереберть. Рiзнi бузувiрськi секти прорiкали день i годину настання страшного суду. А життя тим часом Ї, розвиваЇться, новi рослини вивели люди, епiдемiй поменшало... - Але ж поменшало й китiв у морях, волошок не стало у полi. Куди не кинь - самi полiгони та полiгони... Фантасти вважають, що рiд людський кiнчить самозгубою, зостануться пiсля вибухiв тiльки таргани та скорпiони... - Осточортiло каркання. Тiльки хворому на печiнку може здатися, що завтра - то вже Помпея, суцiльний чорторий... - Але ж авантюристи можуть з'явитись? Он у Писанiњ сказано... Глухуватий чийсь голос зненацька перебито жiночим високим заспiвом: За-а туманом нi-i-чого не видно, за тума-а-ном... - Ой голосиста. Це наша. Якось у цех дзвоню вiд директора, а ця голосиста Марiя якраз трубку взяла. Що там, питаю. I чую у вiдповiдь: за туманом нiчого не видно! Дим та кiптява такi, що не проглянеш. Фiльтри вашi - поки що на паперi, а в натурi - курява суцiльна... - Зате тут яке повiтря, як дихаЇться... I помiчено, що на Скарбному багато закоханих. - Доки на свiтi будуть закоханi, журитися нiчого. Слухають водяники над темними чорториiями, головато занишкнувши мiж лататтями; слухають мавки, закоханi в мову людей; чують голос дiвчини бiля того поганського вогнища, ласкавий;, довiрливий: - Микольцю, отут би жити... Який цей лiс увесь чистий... I вся нiч без зла. I хлопець прихиляЇться головою до њњ голови, ще мокроњ, недавно скупаноњ, волосся так свiжо пахне лататтям... - А ви чули? ™лька ж наша здорово спiваЇ! Баглањ спiвучих люблять. Ану, майбутня невiсточка, починай!... Тiльки видно дуба зеленого, Тiльки видно хлопця молодого... З молодоњ, з красивоњ душi ллЇться спiв. Повноголосе, розлоге, аж луна покотилася берегами, i плавнi занишкли, i нiч заслухалась. На голос пiснi до них добуваЇться з берега ще один. Виник нiби з води. Причалив човна, вичалапкуЇ на берег - зi списом у руцi, в капелюсi крислатому. Раменястий, дужий, наче велет не наших часiв. Сивий вус при свiтлi вогнища срiблясте блищить усмiхом привiту чи насмiшки. Запорожець живий! 3 куреня! Iз снiв, iз видiнь Великого Лугу просто до них, до яскравого њхнього вогнища. Курiнний бунчужний, що триста лiт пролежав пiд сивим курганом самарських степiв. Але чому ж замiсть списа буденне весло у руцi? Чому в капелюсi химерному - капелюсi металурга вiд печей? Багаття запасло йому вогнем, i, наближаючись, вiн широко вдихав його дух. - Я не водяник, не полохайтесь... Зачув нашу, зачiплянську, та й завернув. А вона ж веде так тобi чисто, як майстер свою плавку веде... Його впiзнали: батько всiх металургiв, Лобода-ветеран. - Iзоте Iвановичу, з самого вечора вас ждемо! Вже й у вашому iнтернатi шукали вас... - У богадiльнi, хочеш сказати? З поверненням тебе, Iване... ДвоЇ людей зiйшлися бiля вогнища, чоломкаються, як батько й син. - От тепер розумiю, кого нам бракувало: Iзота Iвановича. Металург повiсив капелюха на гiлляку, капелюх упав, але господар не кинувся його пiднiмати, лише глянув скоса: - Вбився. Одразу молодшi руки пiдняли, прилаштували на дубi. Разом тепер усi довкола вогнища сидять, шанобливо пригощають старого металурга. - Кажу ж, на пiсню поплив... Де зачую - спiвають, туди й пливу. Ген там теж нашi затягують, десь за Бабиним Колiном отаборились на Журавлиному. - Подiлiться ж досвiдом життя в раю, дорогий наш майстре... - А що, паную. Настане ранок, не думаю про снiданок... Скарбне вiд браконьЇрiв стережу. Бачили табличку при входi до лiсу: "Хто посадить дерево - того i внуки згадають. Хто зламаЇ - того й дiти проклянуть..." Моя то програма. - А не скучно вам тут, Iзоте Iвановичу? - Чого скучати? Ятерi маю, догляд Ї, i кiно безплатне... Запорожцi ж доживали вiку по монастирях. В молодостi вiн на конi, а настане час, прощаЇться з товариством, три днi п'Ї-гуляЇ в КиЇвi на Подолi, а потiм аж до Межигiр'я навприсядки штаньми вулицю мете. Одгуляв - i прощай, життя земне, прощай, суЇта суЇт, вiдтепер вiн тiльки на небо дивиться... Ну, а я на своњ дими заводськi... - Спасибi, що ви ™льку нашу в трудну хвилину пiдтримали, до дiла прилаштували. ПопрацюЇ, а там ми њњ до себе в цех заберем, поповнить робiтничий клас. Вчитиметься, набуде фах, згодом ще й на електронну машину сяде!.. Старий металург добув люльку, натоптав тютюном, запалив. - МаЇ людина в собi такий живчик - бажання робити добро... Помiчали? Коли зробиш кому бодай маленьке добро, i тобi самому стаЇ на душi легко, чисто. Казали колись, - гомонiв далi старий, - що у людини на плечi, i на лiвiм, i на правiм, сидить невидимий ... товариш Дух, так його назвемо. Один сидить, пiдказуЇ: роби добро, а другий у друге вухо нашiптуЇ, пiдбиваЇ на зло... ДумаЇте, зараз њх нема? - ЗдаЇться, вiн усмiхнувся. - Носимо й зараз. У кожного з нас сидить на плечi;, i на лiвому, i на правому ... До якого тiльки дужче дослухаешся... У химерностях ночi, в плетивi тiней здаЇться присутнiм, що на плечах старого i справдi сидять отi невидимi, причањлись мовби птахи якiсь невiдлучнi, занишкли нахохлено, волохате. - Бiда тiльки, коли задрiмаЇ товариш Дух... Не можна йому цього, бо на посту не сплять. Нишком живе, не бачимо його, а вiн кожного iз нас бачить: ану, який ти? Чи душа не всохла? Чи совiсть не розгубив? Iнодi, бува, й серед ночi раптом запитаЇ: а з якого ти роду зайшов, чоловiче? Чи племенi свого не вiдцурався, чи звичаю батькiв своњх не забув? Нi-нi, люди добрi, тут не до жартiв, на цьому Скарбному всього передумаЇш... Ось, кажемо, бiльше сала та м'яса на душу. Це, звiсно, добре. Без цього не проживеш. Ну, а як стане по пуду сала на душу, як жиром њњ заллЇш, то вже й щастя по вiнця? Нiякого болю вона тодi не почуватиме? Крiм сала, нiчого њй бiльше й не треба? Допалив люльку, до старшого Баглая звернувся: - А як же там, у свiтах? Якi плавки дають? БХIЛАЙСЬКЕ ВОГНИЩЕ Скрiзь побував, всього надивився, а скажу вам: нема крањни кращоњ, нiж правда. Почалося звичайно. Викликали, питають: - Товаришу Баглай, полетиш? - Куди? - В крањну чудес... Ще б пак не полетiти! У Москвi, доки збиралися, Мавзолей вiдвiдали, кремлiвськi оглянули собори. Теж краса! Iз зимових речей начальство порадило нiчого не брати i ми, хоч надворi хурделиця мете, з'явились до лiтака в самих костюмчиках, у черевиках не для завiрюх, адже летимо в крањну вiчноњ весни, вiчного лiта! Мороз аж пищить, вiтер пробираЇ наскрiзь, та все ж ми в доброму настроњ збiгли по трапу, мотори заревли, i - прощай, земля, прощай, хурделиця зимова. На трасi в нас була ще одна посадка, щоб зиму краще запам'ятали. Приземлились - нiч, завiрюха. В лiтаку залишатись не дозволяЇться, бiжiть у готель, бачите, ген-ген блискотять вогники... Побiгли, тiльки трохи вгрiлися, давай назад, далi летимо. Знову марафоном через усе аеродромне поле до свого лайнера. А в лiтак не пускають, дверцята замкнутi, льотчикiв нема... Одне слово, знайома картина. З нами, украњнськими металургами, летiла ще велика група нафтовикiв iз Башкирiњ, з сiм'ями, з малечею, дiти одягнутi легенько - у тропiки ж летять... Збилися ми купою пiд крилом у своњх пiджачках, обступили малих, щоб хоч њх трохи прихистити вiд вiтру, пританцьовуЇм та, звичайно ж, вихваляЇм наш рiдний сервiс. Iншого разу, мабуть, запалення легенiв схопив би, а тут вiдбулись самими дрижаками, нiхто навiть i нежить не нажив, - от що означаЇ бути в польотi, тримати нерви в кулацi. Далi летимо через Гiмалањ. Сяйво снiгiв, слiпучiсть небес, чистота вiчностi. Прощавайте всi: i ти, жiночко, i ви, дiти, i ви, хлопцi з мартена, дорогi моњ "мартини". До побачення й вам, бюрократи, не скоро з вами тепер зустрiнемось... Летимо туди, де вас не буде, де справдi, як на iншiй планетi, тiльки руда в надрах, а все iнше починай спочатку. Що ми знали про Iндiю? Крањною споглядання вважають њњ, а для нас вона маЇ стати крањною роботи й роботи, постiйноњ напруги, перших найважчих плавок... Ночiвля в Делi, з балкона цiлу нiч парко троянди пахнуть, вранцi вулицею оркестри, барабанщики в леопардових шкурах (був там у них саме парад з нагоди якогось свята), важка пiхота на бойових слонах... I пiсля цього знову дорога, й нарештi тропiки. Солодкуватий запах квiтiв тропiчних, нам не знайомих, повiтря гаряче, цикади трiскочуть, мов кулемети, голодрана чорноока малашня накидаЇться звiдусiль: - Бакшиш! Бакшиш! Мiсцевiсть майже пустельна, серед рiвнини пальми, мов у кiно, i на тлi пальм - вiн, велетень металургiйний... Вдома у нас ще зима, а тут душно, як у печi. СiдаЇш в автобус, за металеве не торкнись - опечешся! Стали ми жити на цiй бурiй, аж червонястiй землi, в самому серцi найзасушливiшого њхнього штату. Розповiсти б, як по своњй необiзнаностi, корнфлекс пробували њсти виделками чи як широкими штаньми њх дивували? Дечим i вони нас дивували теж. Вразило найперше: завод вiдкритий усiм вiтрам, зовсiм розгороджений! Згодом його огородили, зробили прохiдну, як i в нас. Поряд з мартеном, пiд робочим майданчиком - базар! На ходу щось варять, шкварять, тут i горох продають, i банани, всi жуйку якусь жують iз листя... Мiж людьми й корови блукають - це в них повсюдно... I кастовiсть, звичайно. Коли вiн начальник - то вже iнструмент у руки не вiзьме, меньшi для цього Ї. Контрактор-пiдрядник у них особа поважна, сам укладаЇ контракт на роботи, людей набираЇ сам, без вiддiлу кадрiв. Виконали роботу - по рупiњ в зуби, а суму собi кладе. Дешева людська праця в них. БуваЇ, механiзми стоять, а землю жiнки на головах корзинами носять. Ну i те, що моляться всi. Перш нiж на змiну заступити, вiн поклони б'Ї, на сонце молиться. Та все це повсякденнiсть буття. Головне, що в роботу ввiйшли ми впевнено i з тамтешнiми людьми швидко здружилися. Був у мене пiдручний по iменi Рангар, сiмейний уже, старшiй доньцi вiсiм рокiв, все вiн њњ вихваляЇ. Якось кажу йому жартома: - Рангаре, в тебе дочка, в мене син такого ж вiку... Може, будем сватами? - Давай, мiстер Iван! Вона в мене бЇлiй-бЇлiй, як у вас! I запрошуЇ в гостi. Живе, звичайно, скромно, без роскошiв, у них у багатьох там житла такi: чотири палицi i рогожа зверху... Та все ж кавою почастував i доньку виставив на оглядини. Красуня, нiчого не скажеш, але де ж там бЇлiй-бЇлiй?! Як циганча! - Згода,кажу. -Славна буде невiсточка. ПородичаЇмось. I пiсля того вiн справдi зi мною, як з родичем: цiлковита довiра, щирiсть, вiдвертiсть. А Таратутi це чомусь не сподобалось. - Що ти водишся з цими чорношерстими? - питаЇ мене, коли я повернувся вiд Рангара. Рiзонуло мене це слово, де вiн його i взяв. Але я промовчав. Тiльки перед сном, коли вже й пропелер свiй ми на нiч ввiмкнули (пiдвiшений на стелi такий вентилятор, що зарятовував нас вiд духоти), Таратута знов до мене: - Образився за них? Кинь ти, Iване. Яка може бути дружба з бакшишниками? - Вони до мене по-людському, i я до них - теж. -Хiба вони розумiють по-людському? Англiйцi њх привчили одне розумiти: кулак... А нас вони тiльки обциганюють на кожному кроцi. Англiйцi з ними справдi не панькались, до них мiсцевi в кiно не ходили: квас не для вас. А в нас iндiйцям кiно безкоштовне, i хоч нiчого й не розумiють, а йдуть, та ще цiлими сiм'ями, забирають з собою навiть немовлят,- жiнки њх у себе за спиною носять. - Глухий, - кажу, - ти, Семене, до людей. - Ну, ходи, родичайся з ними. - I родичатимусь. - А я, - каже, - не терплю самий дух, що вiд них iде. Це вiн про те, що iндiйцi мають звичай голову мастити кокосовою олiЇю. А спека ж така, що часом олiя перегораЇ, розкладаЇться... Кондишеном поки що не кожен там маЇ змогу користуватись... - Пожив би ти, - кажу, - в њхнiх умовах, Таратуто, цiкаво, яким би духом от тебе понесло. А то запросили тебе, як людину, платять тобi, та ще й бiльше, нiж своњм... - Менi Союз платить, - вiдбуркнувся Таратута. - Брататися з ними я не наймався. Недобрий? А я й не збираюся для всiх бути добрим... Хто подбаЇ про цього Таратуту, як не вiн сам? Людина - найдобрiша до себе, хiба ж ти цього не помiтив? Так i не порозумiлися ми з ним. Та все ж, коли надiйшов день народження Таратути, ми з хлопцями вирiшили вiдзначити. Для згадки вiд своњх заводчан подарунок iменинниковi поднесли: лампу настiльну з пiдставкою у формi Тадж-Махала. З бiлого нефрiту, гарненько зроблений, майстрiв на такi речi багато. Подарували, повеселились. А через кiлька днiв бачимо цю лампу з Тадж-Махалом... у сусiднього бакшишника! Очам своњм не повiрили: звiдки взяв? ВиявляЇться, збув йому наш iменинник. Образило це нас. Гаразд, на "Волгу" людина збираЇ, хоче пiсля повернення в Союз взяти машину експортну, але як на мене... та чорт iз нею, з тiЇю "Волгою", коли отак њњ добувати!.. - Слухай, Семене, - кажу йому, коли пiсля змiни вийшли з заводу, -чого ти через Гiмалањ летiв сюди? -Того, чого й ти: рупiй заробити. - Я - не того. - Ах, ти, звичайно, подавати руку братньоњ допомоги... А я тебе питаю: за яке спасибi ми будуЇмо њм оцей металокомбiнат? Цим комбiнати, тим Асуани... Та що, в нас дома дiвати нiкуди? Латками не свiтимо? Доки нам бути для всiх бiлими неграми? Ти спершу мене, вiтчизняного роботягу, забезпеч яким-небудь джипом, а тодi вже й iншим виказуй щедрiсть за мiй рахунок. - Тим-то, - кажу, - й дорога њм наша помiч, що не вiд жиру вона, не вiд зайвини. ГадаЇш, вони цього не розумiють? Зайшлося знову про ту лампу нещасну. Таратута й не заперечуЇ: було, здав на перепродаж бакшишниковi. - Ну й що? Менi зараз кожна рупiя дорога. Бачиш, тiльки "Чаар-мiнар" i курю. - "Чаар-мiнар", тобто "Чотири мiнарети", - це найдешевшi з њхнiх сигарет, - а ви до мене iз своњм Тадж-Махалом. Навiщо вiн менi? Тiльки й лишалося на валюту його перевести. - Дешево ж, - кажу, - пустив на торг нашу дружбу i честь металурга. На мiсцевкомi незабаром довелось розглядати Таратуту. Бо некрасива ця iсторiя з лампою, як з'ясувалось, була тiльки ниточкою вiд клубочка. Зв'язався наш Таратута з бакшишниками, стало вiдомо, потай веде з ними рiзнi гендлi. Сьогоднi вiн обдурить бакшишника, завтра той його, вони його навiть частiше, комерсанти з них будь здоров. А на такому дiлi, звiсно, дружби не збудуЇш. Постановили: за двадцять чотири години щоб духу твого тут не було. Щоб не поганив барахольник колонiю радянських спецiалiстiв! Без оркестрiв, звiсно, вiдправили його. А ми з братами-iндiйцями через кiлька днiв нову пiч ввели. Коли пускали, сутужно було, жарота замучувала. Скiльки працюЇш, весь час мокрий як хлющ, задихаЇшся, - працювати доводилось в кисневих iзолюючих апаратах. Першу плавку нарештi даЇмо, радiють усi. ЛлЇться небачений у них тут метал, а мимо нього - просто через цех! - поважки ступають бродячi священнi корови... Нелякливо, солiдно, мов яка-небудь iнспекцiя, проходять мимо розпашiлих вагонеток-iзложниць, що аж розжеврiлись вiд налитого в них металу. Пройшли, освятили i пiшли собi з цеху. I њх не чiпай, iндiйцi просять њх не чiпати... Людей понасходилось сила-силенна - диво ж, перший мартен, iндiйчата з цiкавостi до самоњ печi лiзуть, доводиться вiдганяти: пiчка нова, газить, як би не почадiли... Стоњмо з Рангаром, дивимось на вогненну лаву, що ллЇться в ковшi двома потоками: в один кiвш i в другий. В Рангара очi повнi слiз. Схвильований, питаЇ, як вгадати, де ллЇться шлак, а де чистий метал... Обидва ж потоки нiби однаковi. - Де шлак iде, Рангаре, там iскор немаЇ. Тiльки чистий метал, коли ллЇться, даЇ отi мерехтючi сузiр'я... Шлак не iскрить, розумiЇш? Це йому сподобалось: - Добре запам'ятаю, мiстер Iван: шлак не iскрить. Тiльки чистий метал iскрить. Iз лiсiв та з гiр прињхали племена з самодiяльнiстю. Чоловiки в якихось рогах, жiнки в рясних прикрасах... Пiзнiше i ми њздили до них, на честь зустрiчi вони танцi влаштовували просто бiля автобуса... Поступово налагоджувалось життя. Основного досягнуто: пiшов, ллЇться iндiйський метал! ВстаЇш уранцi, приходиш на роботу, обiйдеш печi, оглянеш ковшi, шихтове подвiр'я, наявнiсть шлакових чаш... Одне слово, зробиш усе, що й належиться тобi, як сов'Їт-експерту. Бо я хоч i поњхав звичайним сталеваром, а функцiњ лягали на мене начальника змiни. Все, що ви колись навчили нас тут, Iзоте Iвановичу, все згодилось. Важливо, звiсно, не лише розказати, а й самому показати - в металургiв дiло таке. Ясна рiч, у нас без кастовостi, нiякоњ роботи нашi хлопцi не цурались. За це вони всi - вiд i до - металургiв наших поважали. Украњнськi металурги заступають на змiну - можна бути спокiйним. Треба, сам i плавку пустиш, треба, то й отвiр сам закриЇш, вiзьмеш списа, то сам i проб'Їш, iнодi й за пiдручного станеш його роботу зробити, бо хiба то майстер, що не був свого часу пiдручним! Щадити себе не доводилось. Часом, тiльки повернешся, виморений, з роботи, помився, сiв з хлопцями в домiно поклацати чи за книжку взявся, а тут уже мчить джип заводський, записку тобi подають: "Мiстер Iван, просимо негайно в цех..." ХапаЇш кепку свою сталеварську з окулярами i знову туди... Траплялося, що по вiсiмнадцять годин з цеху не виходили. Здоров'я не пiдводило, спеку њхню витерплювали, може, тому, що органiзм у нашого брата-металурга жаростiйкий, звичний до будь-яких температур. Адже i в нас у цеху влiтку на площадцi, буваЇ, температурка така вискакуЇ, хоч яЇчню смаж... Звик i до сонця в зенiтi. Iдеш удень у брилi тропiчному, а вiд тебе тiнi зовсiм нема, таке там сонце. Ну i палить вiдповiдно, аж поки не настане перiод мансунiв тобто перiод злив таких, що з неба на тебе, як з ковша, ллЇ. Пiд час мансунiв особливо ясно бачиш њхнi контрасти. Той голий-голiсiнький, в одних трусиках на роботу чеше, в iншого - парасолька над головою, а ще заможнiший - той у нейлоновiм плащi... У Рангара тим часом невiсточка моЇму Петрусевi росте. Глянув на нењ, i одразу рiдне все попливе перед очима. Днiпро блакиттю сяйне, i наша Зачiплянка зачервонiЇ вишнями, згадаЇться, як у пiдшефних соняшники цвiтуть... ™ соняшники i в них, але там вони тiльки як квiти, як рослина декоративна... Промайне бiля соняшникiв Рангарова донька в своЇму сарi, мимоволi подумаЇться: а що? Що ми знаЇмо про прийдешнЇ, про те, як нашi дiти житимуть на землi? Може, й справдi не захочуть визнавати мiж собою бар'Їрiв, i колись оцi зiркi iндiйськi оченята побачать наше небо украњнське i заводськi заграви вночi за Днiпром? Може, з'явиться i на нашiй Веселiй iндiйське дiвча з своЇю любов'ю, з своњми танцями та пiснями, i ласкавi води Скарбного торкнуться тих загорiлих, Гангом у дитинствi омитих ноженят? У вiльний час ходимо в гостi до наших iндiйських друзiв; крiм Рангара, маЇмо й вiд iнших запрошення, бо вони, дарма що народ бiдний, без статкiв особливих, але гостинний: люблять, коли до них приходять. Окрiм того, були серед њхнiх сталеварiв i кiлька одружених на запорiзьких та марiупольських дiвчатах - познайомились, коли iндiйськi хлопцi вiдбували практику на наших металургiйних заводах. - Приходьте на украњнський борщ, - запрошують. I як зберемось, то хоч душу вiдведемо - пiсень своњх наспiваЇмось. Бо дедалi дужче душа прагла домiвки. Бувало, таке накотиться, що мiсця собi не знаходиш. А потiм ота пригода, що сталась зi мною, наробила такого переполоху... А було так. Одного вихiдного вињхали ми всiЇю колонiЇю автобусами на масовку за мiсто. ™ там у них велике озеро майже в самiсiньких джунглях. День минав нормально: були спiви, й веселощi, й ревнощi, бо де жiнки вплутаються, без цього ж не обiйдеться; не секрет, що й сухий закон штату було таки порушено. Але що я нiбито вхопив тодi зайвого, як дехто менi закидав, то це не вiдповiдаЇ дiйсностi. Не шотландське вiскi причина. Просто накотилось щось, як це iнодi з людиною буваЇ, i засумувалося, i товариство тебе вже не радуЇ, взяв би й пiшов собi свiт за очi кудись... Озеро широчезне, бiльше за оцi плавнi Скарбного, контур протилежного берега вабить загадковiстю, вiн аж синюватий, iмлиться, бузковiЇ вдалечi... Просторiнь, як отам на пониззi в нас, навпроти села Вiйськового, де Днiпро так розлився, де в сорок третьому нашi його форсували... Вони форсували, а ти? "Пливи", - наче штовхаЇ мене хтось. I я поплив. За розвагами нiхто й не помiтив мого дурацького запливу. А мене наче якийсь бiс штовхаЇ все вперед та вперед, туди, де нiхто ще з наших не був, туди, де синiЇ... Що там, думаю? Який той протилежний берег зблизька? Звiдси вiн нагадав менi смужку днiпровського берега, де щолiта заводськi дитячi табори дзвенять, де й мiй Петрусь, може, зараз з дiтворою футбол ганяЇ. Так раптом гостро все уявилось менi - i загорiлi його ноженята в "сиротах", i руки в подряпинах, i синовi жарти чую, i вже нiби вдвох ми розглядаЇмо отой камiнь скелястий, на якiм викарбувано по мiдi, що тут загинув у бою з печенiгами славний витязь Святослав Iгорович. Коли затоплювали пороги, видобули ту мiдну плиту знизу й перенесли на iнше, на високе камiння, i вона тепер, ви ж знаЇте, опинилась саме на територiњ заводського пiонерського табору. Все те згадалось, i защемiло в душi, i наче туди, до того рiдного берега, я пливу. Мах за махом, неквапом, економлячи сили, та тiльки одного не врахував я: що й вiтерець може дмухнути. А вiн дмухнув, та й неабияк, щось схоже i в нас буваЇ, коли надвечiр знiметься на Днiпрi низовик. Тепер хочеш не хочеш, а мусиш плисти вперед, бо як поверну, думаю, назад, то хвилею захльосне. Пливу. Правду кажучи, сподiвався я, що буде це ближче. Пiдлiтком не раз Днiпро перепливав, завжди почувався на водi впевнено, а тут острах почав проймати. Може, тому, що вечорiло. Вiд своњх вiддалився, бiльшу половину проплив, а протилежний берег мовби не ближчаЇ. Скажу тiльки, що й смерк мене на водi застав. В тропiках темнiЇ одразу, це слiд було врахувати. Одне слово, опинився на гранi. Не знаю хто, чи могутнiй дух прадiда запорожця явився та мене серед цього озера присоромив, чи синок менi з берега руку подав, але все-таки добувся я берега! Одначе був передi мною берег зовсiм не схожий на наш, на днiпровський. Без камiння, без степу запашного... Темрява, хащi якiсь, а довкола пiд ногами: ш-шу! ш-шу! гадюки. Не знаю, чи справдi њх стiльки було, чи так менi з переляку здалося. Стою голий у тiй тропiчнiй темрявi i кроку ступити далi не зважуюсь, довкруги стрiляЇ отой гадючий шурхiт, всюди ввижаються менi переплетенi змiњнi клубки, i про тигрiв-людожерiв, звичайно, згадалось. Нахилився, розглядаюсь, де б вибрати дерево мiцнiше та вище, заберусь, думаю, на дерево, i хоч не зовсiм воно личить сов'Їт-експертовi, а цю нiч доведеться переночувати по-мавпячому. Дерева високого не нагледiв, все якiсь покрученi стоять маняки, зате вдалинi, десь на березi озера, бачу, вогник проблискуЇ! Всi люди на свiтi, мабуть, переживають одне й те ж саме, коли в отакому становищi раптом побачать вогник живий. Ще не знаЇш, що вiн тобi вiщуЇ - порятунок чи, може, загибель, хто розiклав той вогонь i чим вiн зустрiне тебе, але ти чомусь вiриш, довiряЇшся йому, вже ти ладен бiгцем кинутись до нього крiзь нiч, крiзь гаддя занишкле в химерному плетивi заростей тропiчних. Хапаю якусь лозиняку i, ганяючи нею по травi, як косар косою, щоб гадюк розполохати, починаю пробиратись туди, на той людський свiтлячок. Рибалки то були. Вогнище, схоже на оце наше, i вони сидять довкола вогнища, вечерю собi варять. 3-помiж гурту вирiзнявся старий один, ватажний такий чоловiк, борода сива, апостольська. Не знаю, пришельцем з якоњ планети я њм видався - голий витрiщений без'язикий експерт, що не знаЇ й слова по-хiндi. Але що цiкаво - не з ворожiстю вони дивились, а тiльки з подивом, з бажанням розгадати мене, збагнути й, можливо, чимось допомогти. Погляд доброзичливостi й пiдтримки - ось що найбiльше мене вразило в ту мить! Ось такими поглядами й повиннi - всюди, завжди! - дивитися люди на людей... Я, звiсно, залементував на всiх суржиках свiту, заволав, що менi, мовляв, треба на той бiк, бо мене там ждуть, розшукують, я заблукався, вiдбився вiд своњх, - смiшним я мав њм здаватись, мов дикий, вимахував руками в темряву озера й лементував безладно, годi було щось дотямити в моњй лепетнi, та все ж, як не дивно, вони мене... зрозумiли. Ватаг њхнiй, старший рибалка, похитав головою: неможливо, мовляв. Переплисти його неможливо, це озеро. Навiть удень. Отже, й не ламай собi голову, чоловiче, не гарячкуй, отямся - i показав жестами цiлком ясно: повечеряЇмо i будемо спати. Показав навiть, як ми будемо спати, поклавши голову на руку, i як небо оте, замiсть ковдри, вкриЇ нас своњми планетами та галактиками. Вечеря наша була як у святих: риба, сiль та вiдварений у водi рис - жодних домiшок цивiлiзацiњ. Буйна незнайома рослиннiсть оточувала нас i наше багаття. У вiдблисках його я бачив листя величезне, лопухи якiсь тропiчнi. Коли рис вiдварився, молодий рибалка пiшов i нарвав тих лопухiв, акуратно розiклав листя за числом присутнiх: першому поклав менi, потiм старому рибалцi, потiм усiм iншим. МоЇ мiсце було скраю вiд заростей, найближче до тигрiв-людожерiв, до всiх тих хижакiв, що менi ввижалися, i спина моя, мабуть, сама њх почувала, бо мимо моЇњ волi нервовий дрож по нiй пробiгав раз у раз. I хоч я намагався нiчим не виказати свого внутрiшнього стану, однак старий њхнiй помiтив моЇ самопочуття, скорiше не помiтив, а вiдчув. Такi делiкатнi, душевно тонкi були тi нiчнi люди! Ледь вловимо кивнув старий у бiк молодих, i вони його зрозумiли, одразу мовчки перейшли й сiли зi своњми листками-серветками з другого боку вiд мене; таким чином, я був тепер захищений ними вiд усiх тигрiв, що досi блукали в моњй уявi. Вийшло так, що я опинився тепер у центрi, на почесному мiсцi поруч з њхнiм ватагом. Така-то була наша тайна вечеря. I спати вони мене поклали в куренi не скраю, а помiж себе всерединi, поклали так лагiдно, дбайливо, ще чимось i прикрили вiд комашнi. Не до сну менi було. Хто цi люди? I хто я для них? I чому ми, випадково й так неприродно зустрiвшись, уже як брати? Щось безмiрно далеке, первiсно-таЇмниче було для мене в цих людях, що з правiку живуть на своњй пропеченiй спеками, аж червонястiй землi; все в них iнакше, i водночас почувалось: вони чимось зовсiм близькi менi... I хоч померлих своњх вони спалюють на кострищах, а вiд хвороб лiкуються тим, що носять в мiшечках дрiбки землi, прикладенi до живота, а чорнi чуби своњ надстригають для того, щоб матерi њхнi поклали тi чубчики у храмах якимось њхнiм духам, - через усе це переступивши, я прагнув њх зрозумiти. Чому вони такi? Чому такi звичањ в них? I що то була за прамова, i звiдки отi осколки спiльностi мiж санскритом i нашими мовами, в яких у всiх спiльними Ї слово "мати" i "хлiб"? Розселення пастуших племен? Порвалась Їднiсть якась? А чому порвалася? Непереконливо це для мене. Часом переконливiшим, скажiмо, здаЇться, чиЇсь фантастичне припущення, що всi ми пришельцi з далеких незнаних планет, були в пiтьмах минувшини викинутi сюди iз своЇю Їдиною прамовою, з людською праЇднiстю, яку втратили потiм i яку вiками не спромоглись вiдновити... Рiзнi такi думки туманили голову. Багато чого навiяла менi ця крањна чудес. I хоч нiчого особливого нiби й не було в тому, як вони до мене поставились, та все ж зустрiч з тими людьми залишила в душi глибокий слiд. Нiчого не знають про тебе, вперше бачать, а ти прийнятий ними як друг. Чи, може, такими якраз i повиннi бути стосунки мiж усiма людьми на землi? Ще терзали мене в ту безсонну тривожну нiч думки про наших, про учасникiв гуляння, бо стiльки ж завдав я њм клопоту, прикрощiв i тривог. НП!* Пропала людина! Зник один з металургiв! Втопився, чи заблукався, чи де вiн щез? Але нема! Та про таку подiю негайно мусять сповiщати посольство! За цей випадок не одного там спитають, комусь припечуть так, що аж в Союзi оглянеться! Каятьба мене мучила, терзала совiсть перед товаришами. Хвилинний настрiй налiг, щось тобi намарилось, вдарило в прихмелену твою голову, i ти, нi про кого не подумавши, пустився, як хлопчак, навмання на оте мiражне, синювате... Серйозний чоловiк, а пiддався бiсовi безконтрольностi, в безвiсть якусь потягло, на волю стихiњ... Той бiс, мiж iншим, i тут, у куренi, не до кiнця защух, час вiд часу торкав тебе пустотливо: все ж таки здорово, мовляв, вийшло! Пустились отак до незвiданих таЇмниць, у мрiйну немiряну голубiнь! Погнав, погнав i переплив! Запорожцi колись байдаками по морю до турка добувалися в гостi, ну, а ти навимашки по iндiйських озерах без вiзи поганяв. Вiдповiдати? Аякже, потилицю готуй, боки пiдставляй. Таке безкарно не проходить... Дихнув роздоллям, помiрявся силою з стихiЇю, загадковiстю, а тепер помiряЇшся з силою iнструкцiй, з усiм тим, що за таке сов'Їт-експерту належить... Нiч була довга, думалось, що й сонце не зiйде, а воно зiйшло! Таке ж, як i в нас: ясне. Просто iз-за куща викотилось, купою червоного вогню-жару росте, росте, верхнiй край уже блиску набуваЇ... Ранiше не помiчав, а тут чомусь помiтив, вiдчув, яка це подiя - схiд сонця, з'ява свiтла пiсля ночi, пiсля океану тьми. Вперше зрозумiв, чому вони моляться йому, чому кланяються на схiд сонця... Самому захотiлося вклонитись свiтиловi, привiтати день... Залишили ми свiй курiнь i дотлiле вогнище, ведуть мене моњ друзi кудись в обхiд озера. Старий ватаг цибаЇ поперед мене, ноги худющi, ребра випирають, шкiра пропечена, аж лущиться, а вiн легко iде собi, ще й сiтку на ходу плете i щось мугиче на своЇму хiндi. Бачив я людину за всяких обставин, люблю дивитись на нашого брата металурга, на якого-небудь вальцювальника, що стоњть на своЇму робочому мiсцi, на узвишшi в цупкiй своњй робi, чорним потом блищить, а бiля нiг у нього мчать розпеченi червонi гадюки, а вiн њх, мовби злегка, мовби забавляючись, своњми щипцями - раз! - i перекинув, мов який-не-будь факiр, приборкувач змiй. ЗнаЇ металург, як там стояти. Якi там треба мати нерви, який зiр, яким слухом людина маЇ володiти, щоб здобутись на оту досконалiсть кожного жесту, на оту видиму легкiсть у роботi. Десять, п'ятнадцять хвилин всього там стоњш, бiльше не вистоњш, але як вiн стоњть! Яка виробляЇться гiднiсть у кожному його трудовому жестi! То людина, на яку можна задивитись. Але й ватаг оцей голоногий, сухоребрий, мов Гандi, що так невтомно поруч тебе ступаЇ i на ходу сiтку плете, до лiктя вмiло намотуЇ i ще й наспiвуЇ, - це теж людина, на яку задивитися можна! По заболоченiй мiсцевостi йдемо, i знов помiж гадюками, по намулинах, помiж купами мурашникiв величезних, - в життi я не бачив таких!.. Протоки, ручайки якiсь перебродимо, аж поки нарештi зустрiчаЇмо њх - наших! В кого радiсть, в кого лють на обличчях. - Ось вiн, герой! Всю масовку нам зiпсував! - кричить на мене одна, що њњ чоловiк весь час з нею панькався, бiля кожного Будди фотоапаратом своњм увiчнював. - Цiлу нiч через нього не спали, з факелами розшукували!.. - Та ти хоч знаЇш, де ти був? - присiкся до мене один iз наших начальникiв. - Ти ж забрався... аж до племен! Там уже племена! Я щиро почував свою вину, вибачався як мiг, бо справдi вийшло так, що вчинив я перед товаришами, мов останнiй егоњст... Заради мене було залишено один з автобусiв, людей стiльки не вiдпочило, на роботу поспiзнювались, бо що там i робота, коли такий випадок, коли ти пропав. Роздратованiсть свою довго не могли погамувати. Збори скликали того ж дня; вiдправити в Союз, i кришка, наполягав той, що все кричав про племена. Як Таратуту, як того нашого вiтчизняного бакшишника. - Але то ж бакшишник! То ж хапуга! - стали заперечувати iншi. - А Iван змiцнював дружбу з племенами, - переводив хтось на жарт. Мусив перед усiма вибачитись. Бо хоч як хотiлося додому, але ж iз плямою повертатись... нi! Вирiшальним виявилось те, що товаришi вступились за мене. Завдяки њм зостався я в колективi. I того ж дня бiля мартена стояв. Думаючи про нiчну свою пригоду, зрозумiв я одне: не можна будувати життя на пiдозрах та недовiрi, не можна жити на догмах ненавистi. Живе в людях щось вище за це - потреба Їдностi, пiдтримки, братерства. Щоправда, начальник той, казенна душа, догматик нещасний, не вдовольнившись тим, що я слово дав зборам, ще i в конторку до себе викликав, при щiльно зачинених дверях сказав: - Пиши! - Що писати? - З якою метою попав до племен... З ким спiлкувався... I ще пиши - що даЇш негласне зобов'язання... Що все виконуватимеш - вiд i до! - Себто стати стукачем? Не став я писати. Та мiг би вiн цього й не вимагати вiд мене, мiг би й на совiсть повiрити в правдивiсть моЇњ розповiдi, до того ж iще й земляк - наш, запорiзький... Мусив би збагнути, що довiку я тiЇњ ночi не забуду - нi перед собою, нi перед товаришами, нi перед тими нiчними людьми, що прихистили мене бiля озера й вiдкрили менi щось таке, що зостанеться зi мною на все життя. ХХV Посеред протоки, посеред зоряного плеса човен темнiЇ, а в ньому - зсутулена постать: дiд Нечуйвiтер, старий металург, пильнуЇ своњ ятери. По документах, як i ранiше, Лобода Iзот, а тут став Нечуйвiтер. I в Будинку металургiв, i прињжджi горожани знають його пiд цим iменем: дiд Нечуйвiтер, гроза браконьЇрiв, громадський доглядач Скарбного. Тi, що прињздять сюди рибу глушити або ловити њњ пiд час нересту, остерiгаються Нечуйвiтра. Старий не маЇ страху нi перед ким, сам наскакуЇ на цiлi ватаги лобуряк, i вони змушенi пiд його натиском вiдступати. Всi цi урочища, плавнi, угiддя - мовби повновладнi його володiння, мовби кимось йому вiдписанi, вiд когось заповiданi в спадщину. Кожен закуток у цих урочищах Нечуйвiтровi знайомий, хоча той, кому вперше випаде опинитися тут, довго блукатиме не знаючи, Скарбне це перед ним, чи Самарчук, чи Вовча, чи якiсь iншi протоки; чаруватимуть i вiдлякуватимуть новоприбульця тихi заводi з мальовничими берегами, лимани, таЇмничi в бiлих лiлеях болiтця, озера, захищенi такою гущавiнню очеретiв, що й човном не проб'Їшся. Комар дзвенить у повiтрi. Крижнi, зiрвавшись, iдуть над тобою, мов бомбовози. За озерами знову пiде лiс, а мiж лiсом знову петляЇ невiдома якась рiчка, темна вiд глибини та вiд того, що вода њњ настояна на корiннi та на всякому водяному зiллi, - воно кисне в нiй протягом лiта; подекуди дерева лежать, зламанi бурею й поваленi