        ‚алентин Љатаев. Ђлмазный мой венец

 
----------------------------------------------------------------------------
     ‚.Љатаев, Ђлмазный мой венец, Њ., ‘оветский писатель, 1979.  
----------------------------------------------------------------------------
 
     ...таким образом, оставив далеко и  глубоко  внизу  февральскую  вьюгу,
котораЯ лепила мокрым снегом в переднее  стекло  автомобилЯ,  где  с  трудом
двигались туда и сюда  стрелки  стеклоочистителЯ,  сгребаЯ  мокрый  снег,  а
встречные и попутные машины скользили юзом  по  окружному  шоссе,  мы  снова
отправились в погоню за вечной весной...
     ‚ конце концов, зачем мне эта вечнаЯ весна? € существует ли она вообще?
     „умаю, что  мне  внушил  идею  вечной  весны  (и  вечной  славы!)  один
сумасшедший  скульптор,  с  которым  Я  некогда  познакомилсЯ  в   закоулках
Њонпарнаса, куда менЯ  на  несколько  недель  занесла  судьба  из  советской
Њосквы.  Ћн  был  знаменитостью  сезона.  ‚  Џариже  всегда  осенний   сезон
ознаменован поЯвлением какого-нибудь гениЯ, о котором все  кричат,  а  потом
забывают. џ сделалсЯ свидетелем недолгой славы Ѓрунсвика. ЉажетсЯ, его звали
именно так, хотЯ не ручаюсь. ЏамЯть мне изменЯет, и Я уже начинаю забывать и
путать имена.
     …го студиЯ, вернее  довольно  запущенный  сарай  в  глубине  небольшого
садика, усеЯнного разбитыми или  недоконченными  скульптурами,  всегда  была
переполнена   посетителЯми,   главным   образом    приезжими    англичанами,
голландцами,   американцами,   падкими   на    знакомства    с    парижскими
знаменитостЯми. Ћни были  самыми  лучшими  покупателЯми  модной  живописи  и
скульптуры. “ Ѓрунсвика (или как его там?) не было отбоЯ  от  покупателей  и
заказчиков. Ћн сразу же разбогател  и  стал  капризничать:  отказыватьсЯ  от
заказов, разбивать свои творениЯ. “ него в студии всегда  топилась  чугуннаЯ
печурка и коленчатой трубой. Ќа круглой конфорке  кипел  чайник.  Ћн  угощал
своих посетителей скупо заваренным чаем Я солеными  английскими  бисквитами.
Џри этом он сварливым голосом произносил отрывистые,  малопонЯтные  афоризмы
об  искусстве  ваЯниЯ.  Ћн  поносил  ђодена  и  ЃурделЯ,   объЯснЯл   упадок
современной скульптуры тем, что нет достойных сюжетов, а  главное,  что  нет
достойного материала. …го не устраивали ни медь, ни бронза, ни чугун, ни тем
более банальный мрамор, ни гранит, ни бетон, ни  дерево,  ни  стекло.  Њожет
быть, легированнаЯ сталь? - да и то врЯд ли. Ћн всегда был недоволен  своими
шедеврами и разбивал их на куски молотком или распиливал пилой.  Ћбломки  их
валЯлись под ногами среди соломенных  деревенских  стульев.  ќто  еще  более
возвышало его в глазах ценителей. "”игаро" отвела ему две страницы. Ќа  него
взирали с обожанием, как на пророка.
     џ был свидетелем, как он разбил на куски мраморную стилизованную чайку,
косо положенную на кусок зеленого  стекла,  изображающего  средиземноморскую
волну, специально длЯ него отлитую на стекольном заводе.
     ‘ловом, он бушевал.
     Ћн был полиглотом и умел говорить, кажетсЯ, на всех Языках мира, в  том
числе па русском и польском,- и на всех ужасно плохо, еле понЯтно. Ќо  мы  с
ним понимали друг друга. Ћн почему-то обратил на менЯ внимание - может быть,
потому, что Я был выходцем из загадочного длЯ него мира советской Њосквы,- и
относилсЯ ко мне весьма внимательно  и  даже  дружелюбно.  Ћн  уже  и  тогда
казалсЯ мне стариком. ‚ечным стариком-гением. џ рассказывал ему о  советской
ђоссии, о нашем искусстве и о своих друзьЯх - словом, обо всем том, о чем вы
прочтете в моем сочинении, которое Я  в  данный  момент  начал  переписывать
набело.
     Ѓрунсвик был в восхищении от моих рассказов и однажды воскликнул:
     - џ вас вполне понЯл. ‚ы, ребЯта, молодцы.  џ  больше  не  хочу  делать
памЯтники королЯм, богачам, героЯм, вождЯм и великим гениЯм.  џ  хочу  ваЯть
малых сих. ‚ы все -- моЯ  тема.  џ  нашел  свою  тему!  џ  предам  всех  вас
вечности. ЉлЯнусь, Я это сделаю. Њне только надо найти подходЯщий  материал.
…сли Я его найду... Ћ, если Я его только  найду...  тогда  вы  увидите,  что
такое настоЯщаЯ скульптура. Џоверьте, что в один  из  дней  вечной  весны  в
парке Њонсо среди розовых и белых цветущих каштанов, среди тюльпанов  и  роз
вы наконец увидите свои изваЯниЯ,  созданные  из  неслыханного  материала...
если Я его, конечно, найду...
     Ћн похлопал менЯ по спине своей могучей  старческой  рукой,  и  мы  оба
рассмеЯлись...
     ...образ Ѓрунсвика (или как его там) пропал в провалах моей памЯти.
     € вот теперь, лет через пЯтьдесЯт, мы с женой полулежали  в  креслах  с
откинутыми спинками, в  коридоре  между  двух  рЯдов  двойных,  герметически
закупоренных иллюминаторов, напоминавших прописное  Ћ,  которое  можно  было
истолковать как угодно, но мною они читались как заглавные  буквы  некоторых
имен и фамилий. Џожалуй, один из иллюминаторов Я мог бы  прочесть  даже  как
прописное ћ. Љлючик. Ќо мешало отсутствие впереди палочки, без которой ћ уже
не ћ,- не ключик, а всего лишь ноль, зеро, знак пустоты, или в данном случае
начало бесконечной колодезной пустоты, в глубине которой  ничего  невозможно
было разглЯдеть, кроме мутного воздуха, туманно обещавшего вечную весну, где
монотонно двигалась темнаЯ полоска - тень нашего длинного самолета.
     Њы незаметно передвигались в среде,  котораЯ  еще  не  может  считатьсЯ
небом, но уже и не землЯ, а нечто среднее, легкое,  почти  отвлеченное,  где
незаметно  возникают  изображениЯ  самого  отдаленного  прошлого,   например
футбольнаЯ  площадка,  лишеннаЯ  травЯного  покрова,  где  в   клубах   пыли
центрфорвард подал мЯч на край, умело подхваченный  крайним  левым.  Љрайний
левый перекинул мЯч с одной ноги на другую и  ринулсЯ  вперед  -  маленький,
коренастый, в серой форменной куртке ђишельевской гимназии, без  поЯса,  нос
башмаком,  волосы,  упавшие  на  лоб,  брюки  по  колено  в  пыли,   потный,
вдохновенный, косо летЯщий, как Яхта на крутом повороте. ‘ поворота он  бьет
старым, плохо зашнурованным ботинком. ЊЯч влетает мимо падающего голкипера в
ворота. ‚орота - два столба с верхней перекладиной, без сетки. ЏродолжаЯ  по
инерции мчатьсЯ вперед, маленький ришельевец победоносно смотрит на зрителей
и кричит на всю площадку, хлопаЯ в ладоши самому себе:
     - Ѓраво, Я!
     (‚роде Џушкина, закончившего "Ѓориса ѓодунова". Ђй  да  Џушкин,  ай  да
сукин сын!)
     Љак сказали бы теперь,  "был  забит  завершающий  победный  гол"  этого
рЯдового  гимназического  матча,  об  окончании  которого  возвестил  рефери
сигналом принЯтого в то  времЯ  трехзвучного  судейского  свистка.  ‚прочем,
нельзЯ сказать, что это был ничем не  замечательный  матч:  в  нем  принимал
участие тощий, золотушного вида ришельевец в  пенсне  на  маленьком  носике,
будущаЯ мироваЯ  знаменитость,  центрфорвард  сборной  команды  ђоссии,  как
сказали  бы  теперь  -  "нападающий  века",  "суперстар"  мирового  футбола,
Ѓогемский.  Ќо  тогда  он  был  лишь  старшеклассником  и,   надо   сказать,
прескверным учеником с порочной улыбочкой на малокровном лице.
     …го имЯ до сих пор легенда футбола.
     ‚ ту пору Я  тоже  был  гимназистом,  посещал  спортивную  площадку  и,
подобно множеству моих сверстников, сочинЯл  стишки  и  даже  печатал  их  в
местных газетах, разумеетсЯ бесплатно. - Љто забил гол? - спросил Я. € тогда
второй раз в жизни услышал имЯ и  фамилию  ключика.  ‚  первый  раз  Я  его,
впрочем, не  услышал,  а  увидел  под  стихами,  присланными  по  почте  длЯ
альманаха в пользу раненых, который Я составлЯл по поручению редакции  одной
из газет. Њожете себе представить, какую кучу стихотворного  хлама  обрушили
на менЯ все городские графоманы: до сих  пор  помню  одно  стихотворение  на
военно-патриотическую тему,  выведенное  писарским  почерком  с  нажимами  и
росчерками; в ном содержалось следующее бессмертное двустишие:
     "“ланский конь скакает в поле по окровавленным телам".
     Ђльманах не вышел  ввиду  затруднений  военного  времени,  которые  уже
начали ощущатьсЯ. ‘тихи  же,  привлекшие  мое  внимание,  были  написаны  на
канцелЯрской бумаге, уже вполне устоЯвшимсЯ почерком: круглые крупные  буквы
с отчетливыми свЯзками. Ћни были подписаны полным именем и фамилией,  уже  и
тогда ничем не отличаЯсь от тех факсимиле, которые мы привыкли теперь видеть
под портретом на его посмертных книгах. ’огда Я никак не  мог  предположить,
что маленький серый ришельевец, забивший левой ногой такой прекрасный гол, и
автор понравившихсЯ мне стихов - одно и то же  лицо.  Њы  учились  в  разных
гимназиЯх. ‚се гимназисты нашего города за  исключением  ришельевцев  носили
форму черного цвета; ришельевцы - серого. ‘реди нас они слыли аристократами.
•отЯ их гимназиЯ- формально ничем не отличалась от других казенных  гимназий
и называлась ЋдесскаЯ перваЯ гимназиЯ, все же она была некогда  ђишельевским
лицеем и славилась тем, что в ее стенах побывали как почетные гости  Џушкин,
а потом и ѓоголь.
     џ был в черной куртке, он - в серой.
     џ подошел к нему, подбрасываЯ на тамбурине  резиновый  мЯчик.  Џо  моим
вискам струилсЯ пот. џ еще не остыл после проигранной партии. џ назвал себЯ.
Ћн назвал себЯ. ’ак состоЯлось  наше  формальное  знакомство.  Њы  оба  были
приЯтно удивлены. Њне было семнадцать, ему  пЯтнадцать.  Њне  нравились  его
стихи, хотЯ они были написаны по моде того времени немножко под  ‘еверЯнина.
’еперь одному из нас восемьдесЯт, а другого вообще  уже  нет  на  свете.  Ћн
превратилсЯ в легенду. Ќо часть его души навсегда соединилась  с  моей:  нам
было суждено стать самыми близкими друзьЯми - ближе, чем  братьЯ,-  и  долго
прожить рЯдом, развиваЯсь и мужаЯ в магнитном  поле  революции,  приближение
которой тогда еще даже не предчувствовали,  хотЯ  она  уже  стоЯла  у  наших
дверей.
     ’олько что Я прочел в черновых записЯх „остоевского: "—то такое  времЯ?
‚ремЯ не  существует,  времЯ  есть  цифры,  времЯ  есть  отношениЯ  бытиЯ  к
небытию"...(”. Њ. „остоевский. Џреступление и наказание. Њ., "Ќаука",  1970,
стр. 457-458.)
     џ знал это уже до того, как прочел у „остоевского. Ќо каково? Ѓолее чем
за сто лет до моей догадки о несуществовании времени! Њожет быть, отсюда моЯ
литературнаЯ  "раскованность",  позволЯющаЯ  так   свободно   обращатьсЯ   с
пространством.
     ’еперь  плечом  к  плечу  со  своей  женой  Я  стоЯл  среди  старинного
протестантского кладбища, где на небольших аккуратных могильных плитах  были
изваЯны мраморные раскрытые книги - символы не  дочитанной  до  конца  книги
человеческой жизни,- а вокруг живописно  простирались  вечнозеленые  луга  и
пригорки чужой, но милой страны, и хотЯ весна еще не Явилась, но  ее  вечное
присутствие  в  мире  было   несомненно:   всюду   из-под   земли   вылезали
новорожденные крокусы и мальчики бегали по откосам,  запускаЯ  в  пустынное,
почти уже весеннее небо разноцветные - не совсем такие, как у нас в ђоссии,-
бумажные змеи с двумЯ хвостами. џ знал, что этот  европейский  ландшафт  уже
был когда-то создан в  воображении  маленького  ришельевца.  Џрижав  к  себе
локоть жены, Я наЯву наблюдал этот ландшафт глазами, мокрыми от слез.
     ...—то-то Я на склоне лет стал сентиментален...  ‚ремЯ  не  имеет  надо
мной  власти  хотЯ  бы  потому,  что  его  не  существует,   как   утверждал
"архискверный" „остоевский. —то же касаетсЯ ассоциативного метода построениЯ
моих сочинений, получившего у критиков определение "раскованности",  то  это
лично мое. ‚прочем, как знать? Њожет быть, ассоциативный метод  давным-давно
уже открыт кем-нибудь из великих и Я не более чем "изобретатель велосипеда".
ѓлЯдЯ на бумажные змеи и на зеленые холмы, Я подумал, что ту книгу,  котораЯ
впоследствии получила название  "Ќи  днЯ  без  строчки",  ключик  однажды  в
разговоре со мной хотел назвать гораздо лучше и без претензий на затрепанное
латинское nulla dies sine linea, использованное древними, а вслед за ними  и
‡олЯ; он хотел назвать ее "Џрощание с жизнью",  но  не  назвал,  потому  что
просто  не  успел.  џ  же,  вероЯтно,  назову  свою  книгу,  которую  сейчас
переписываю набело, "‚ечнаЯ весна", а вернее всего "Ђлмазный мой венец", как
в той сцене из "Ѓориса ѓодунова", которую  Џушкин  вычеркнул,  и,  по-моему,
напрасно. ЏрелестнаЯ сцена: готовЯсь к решительному свиданию с  самозванцем,
Њарина советуетсЯ со своей горничной ђузей, какие надеть драгоценности.  "Ќу
что ж? ѓотово ли? ЌельзЯ ли поспешить?" - "Џозвольте, наперед  решите  выбор
трудный: что вы наденете, жемчужную ли нить  иль  полумесЯц  изумрудный?"  -
"Ђлмазный мой венец".- "Џрекрасно! Џомните? …го вы надевали, когда  изволили
вы ездить во дворец. Ќа бале,  говорЯт,  как  солнце  вы  блистали.  Њужчины
ахали, красавицы шептали... ‚ то времЯ, кажетсЯ,  вас  видел  в  первый  раз
•откевич молодой, что после застрелилсЯ. Ђ точно, говорЯт:  на  вас  кто  ни
взглЯнул, тут и влюбилсЯ".- "ЌельзЯ ли поскорей"...
     Ќет, Њарине не до воспоминаний,  она  торопитсЯ.  Ћтвергнута  жемчужнаЯ
нить, отвергнут изумрудный полумесЯц. ‚сего не наденешь. ѓений должен  уметь
ограничивать себЯ, а главное, уметь выбирать. ‚ыбор - это душа поэзии.
     Њарина уже сделала свой выбор. џ тоже: все лишнее отвергнуто.  Ћставлен
"Ђлмазный мой венец". ’оропЯсь  к  фонтану,  Я  его  готов  надеть  на  свою
плешивую голову. Њарина - это моЯ душа перед решительным свиданием.  Ќо  где
этот фонтан? Ќе в  парке  же  Њонсо,  куда  менЯ  некогда  звал  сумасшедший
скульптор?
     џ ошибсЯ, думаЯ, что на острове, омываемом теплым течением ѓольфстрим -
или, как его называли в старых гимназических учебниках, ѓольфштрем, что  мне
нравитсЯ гораздо больше,- весна обычно ЯвлЯетсЯ на глаза в феврале.  Ќо  был
год  дракона,  в  мире  происходили  ужасные  событиЯ:  войны,   наводнениЯ,
землетрЯсениЯ,  извержениЯ  вулканов,   авиационные   катастрофы,   эпидемии
гонконгского гриппа, внезапные смерти...
 
     ЊенЯ преследовали неудачи.
 
     Ѓаба-Яга в докторском халате, сидевшаЯ за  письменным  столом  с  тремЯ
телефонами и аппаратом длЯ измерениЯ кровЯного давлениЯ, даже не потрудилась
менЯ исследовать. Ћна лишь слегка повернула узкое лицо к моей жене,  окинула
ее недобрым взглЯдом и категорически отказалась выдать справку о здоровье, а
затем повернулась всем своим костлЯвым телом,  пробормотав  сквозь  вставные
зубы: - ќто не ему, а вам хочетсЯ попутешествовать. ‹ично Я не рекомендую. ‘
этими словами она показала свою  тощую  спину.  џ  был  настолько  уверен  в
отличном состоЯнии своего здоровьЯ, что,  услышав  роковой  приговор  врача,
запрещавший нам лететь в страну вечной весны, сначала  не  поверил  ушам,  а
потом  едва  не  потерЯл  сознание:  все  вокруг  менЯ  сделалось  как   при
наступлении полного солнечного затмениЯ. …сли бы не клочок  ваты,  смоченный
нашатырным спиртом, поднесенный к моим ноздрЯм чьей-то милосердной рукой, то
Я бы, чего доброго, хлопнулсЯ в  обморок.  Љ  счастью,  затмение  постепенно
заканчивалось, и в проЯснившейсЯ комнате Явилась добраЯ феЯ,  положила  менЯ
на клеенчатую лежанку, велела спустить штаны  и  как  можно  крепче  поджать
колени под живот. ”еЯ была тоже  в  медицинском  халате,  но  профессорском,
более высокого ранга - белоснежно накрахмаленном, из-под которого  виднелись
оборочки нарЯдного платьЯ и стройные, элегантно обутые ноги,- чуть  было  не
написал "ножки", что было бы весьма бестактно по отношению к профессору.  …е
лицо  было  строго-доброжелательно,  хотЯ  и   вполне   беспристрастно.   Ќе
оборачиваЯсь, она повелительным жестом  королевы  протЯнула  назад  руку,  в
которой  вдруг  как  бы  сам  собой  очутилсЯ  стерильный  пакет   с   парой
полупрозрачных хирургических перчаток. Ћна вынула одну из них и натЯнула  на
правую  руку.  ЏродолжаЯ  процедуру  исследованиЯ,   она   осталась   вполне
довольной, по-королевски скупо улыбнулась, после чего  уже  ничто  не  могло
помешать нам лететь...
     „еревьЯ  мало  знакомых  мне   пород,   хотЯ   среди   них   попадались
пирамидальные тополЯ, как в Џолтаве, стоЯли голые, по-зимнему  черные.  ‘удЯ
по крокусам, весна уже была где-то совсем близко,  рЯдом,  на  подходе.  ќто
несомненно. Ќо что-то тормозило ее приближение, не давало ей  наступить.  Ћ,
проклЯтый год дракона! ‚се вокруг еще дышало мучительно  медленно  умирающей
зимой.
     ‚  моем  представлении  ЂнглиЯ  была  страной  мЯгкой  зимы  и  ранней,
очень-очень ранней, нежной весны. ‚ероЯтно, это всего лишь игра воображениЯ.
     Ќо неужели воображение не сильнее метеорологии?
     ЏоэзиЯ - дочь воображениЯ. Ђ может быть, наоборот: воображение  -  дочь
поэзии. „лЯ менЯ, хотЯ и не признанного, но все  же  поэта,  поэзией  прежде
всего было ее словесное выражение, то есть стихи. Ћ, как много чужих  стихов
накопилось в моей памЯти за всю мою долгую жизнь! Љак Я их любил!  ќто  было
похоже на то. что, как бы не имеЯ собственных детей, Я лелеЯл  чужих.  —ужие
стихи  во  множестве  откладывались  в  моем  мозгу,  в  том  его  еще  мало
исследованном отделе, который называетсЯ механизмом запоминаниЯ, сохранЯющим
их навсегда  нарЯду  с  впечатлениЯми  некогда  виденных  картин,  слышанной
музыки,  касаний,  поцелуев,  пейзажей,  пробежавших  за   вагонным   окном,
различных элементов морского прибоЯ - его цвета, шума,  подводного  движениЯ
массы ракушек и камешков, многообразиЯ  его  форм  и  цветов,  его  хрупкого
шлейфа,  временами   закрывающего   мокро-лиловый   песок   мировых   плЯжей
‘редиземного и —ерного морей,  ’ихого  и  Ђтлантического  океанов,  Ѓалтики,
‹а-Њанша,  ‹онг-Ђйленда...  ЂнглиЯ  помещалась  где-то  среди   слоев   этих
накоплений памЯти и была порождением воображениЯ некоего поэта,  которого  Я
буду называть с маленькой буквы эскесс, написавшего: "‚оздух Ясен, и деревьЯ
голы. •рупкий снег, как голубой  фаЯнс.  Џо  дорогам  Ђнглии  веселой  вновь
трубит старинный дилижанс. „огораЯ над высокой крышей, гаснет в небе золотаЯ
гарь. ‘тарый гномик над оконной нишей вновь зажег решетчатый фонарь".
     Љонечно, в этих строчках, как у нас принЯто было говорить, "переночевал
„иккенс", поразивший однажды вообрЯжение автора, а  потом  через  его  стихи
поразил воображение многих других, в том числе и  мое.  Ќе  было  вокруг  ни
хрупкого  снега,  похожего  на  голубой  фаЯнс,  ни  старинного   дилижанса,
трубЯщего на дорогах Ђнглии, совсем не показавшейсЯ мне веселой, не  было  и
гнома,  зажегшего  решетчатый  фонарь.  Ќо  все  эти  элементы  были   мутно
нарисованы синькой  на  веджвудском  фаЯнсе  во  времЯ  нашего  брекфеста  в
маленькой лондонской гостинице недалеко от ѓайд-парка.
     Њы видели очень  быстрое  движение  автомобилей  на  хорошо  накатанном
бетонном шоссе с белыми полосами,  которые  через  ровные  промежутки  вдруг
резко обрубались, с тем чтобы через миг возникнуть снова и снова обрубитьсЯ.
Њы видели по сторонам коттеджики, одинаковые, как близнецы, но в то же времЯ
имеющие каждый какие-то неповторимые особенности своих  деталей,  как  и  те
английские семейства, которые в них обитали.
     ‚ одном из промелькнувших домиков действительно над оконной нишей  гном
держал решетчатый фонарь.
     Ќад высокой крышей другого могла гаснуть в небе золотаЯ гарь, и  на  ее
фоне чернели рога араукарии. —ерные, как бы  обугленные  деревьЯ,  настолько
мертвые, что, казалось, дальше так продолжатьсЯ не может и  они  должны  или
перестать существовать, или наконец воскреснуть: хоть немножко зазеленеть. Ђ
между тем во многих  крошечных  палисадниках  мимо  нас  проносились  кусты,
сплошь осыпанные желтыми цветами, но без малейшей  примеси  зелени.  Ќикаких
листьев, только цветы; уже Явно не зимние, но еще далеко и  не  весенние,  а
какие-то странные, преждевременные выходцы из  таинственной  области  вечной
весны. Ќас сопровождал длинный индустриальный пейзаж высокоразвитой  страны:
трубы заводов, пробегавшие мимо поодиночке, попарно, по три, по  четыре,  по
шесть  вместе,  целыми  семьЯми;  силуэты  крекингов,   запутанные   рисунки
газопроводов,  ультрасовременные  фигуры  емкостей  различного   назначениЯ,
иногда посеребренных... Ћднако в темных,  закопченных  маленьких  кирпичиках
иных фабричных корпусов наглЯдно выступала старомодность девЯтнадцатого века
викторианской Ђнглии,  ‚еликобритании,  повелительницы  полумира,  владычицы
морей и океанов, именно такаЯ, какою ее видел Љарл  Њаркс.  „вижущиесЯ  мимо
прозрачно-сумрачные   картины   не   затрагивали    воображениЯ,    занЯтого
воссозданием стихов все того же эскесса:
     "‚ы плачете, Ђгнесса, вы поете, и ваше сердце бьетсЯ, как и встарь. Ќад
старой книгой в темном переплете весна качает голубой фонарь"...
     ‚есна уже начинала качать голубой фонарь, и мне не было  никакого  дела
до  Ѓирмингама,  мимо  которого  мы  проезжали  со   скоростью   шестидесЯти
километров в час. Ђх, этот голубой фонарь вечной весны, выдуманный  эскессом
в пору моей юности.
     Ћн был, эскесс, студентом, евреем, скрывавшим свою бедность. Ћн  жил  в
большом доме, в нижней части „ерибасовской улицы, в "дорогом районе", но  во
втором дворе, в полуподвале, рЯдом с дворницкой и  каморкой,  где  хранились
иллюминационные фонарики и  национальные  бело-сине-красные  флаги,  которые
вывешивались в царские дни. Ћн жил вдвоем со своей мамой, вдовой.  Ќикто  из
нас никогда не был у него в квартире и не видел  его  матери.  Ћн  поЯвлЯлсЯ
среди нас в опрЯтной,  выглаженной  и  вычищенной  студенческой  тужурке,  в
студенческих диагоналевых брюках, в фуражке  со  слегка  вылинЯвшим  голубым
околышем.  “  него  было  как  бы  смазанное  жиром  лунообразное  лицо   со
скептической еврейской улыбкой. Ћн был горд, ироничен, иногда высокомерен  и
всегда  беспощаден  в  оценках,  когда  дело   касалось   стихов.   Ћн   был
замечательный пародист, и Я до сих пор помню его пародию на входившего тогда
в моду €горЯ ‘еверЯнина:
     "Љто говорит, что у менЯ есть муж, по кафедре  истории  прозектор.  …го
давно не замечаю уж. Ќе на него  направлен  мой  прожектор.  ‘ейчас  ко  мне
придет один эксцесс, так Я зову соседа с ближней дачи,  мы  совершим  с  ним
сладостный процесс сначала так, а после по-собачьи"...
     ‘вою пародию эскесс пел на мотив €горЯ ‘еверЯнина, растЯгиваЯ гласные и
в наиболее рискованных местах сладострастно жмурЯсь, а при постыдных  словах
"сладостный процесс" его глаза делались  иронично-маслеными,  как  греческие
маслины. Ћн был поэт старшего поколениЯ, и мы, молодые, познакомились с  ним
в  тот  жаркий  летний  день  в  полутемном  зале  литературного  клуба,   в
просторечии "литературки", куда Џетр Џильский, известный  критик,  пригласил
через газету всех начинающих поэтов, с тем  чтобы,  выбрав  из  них  лучших,
потом возить их напоказ по местным лиманам и фонтанам, где они  должны  были
читать свои стихи в летних театрах.
     ќскесс уже тогда был признанным поэтом  и,  сидЯ  на  эстраде  рЯдом  с
полупьЯным Џильским, выслушивал наши стихи  и  выбирал  достойных.  Ќа  этом
отборочном  собрании,  кстати  говорЯ,  Я  и  познакомилсЯ  с  птицеловом  и
подружилсЯ с ним на всю жизнь. Џетр Џильский, конечно, ничего нам не платил,
но сам весьма недурно зарабатывал на так называемых вечерах молодых  поэтов,
на которых председательствовал и произносил  вступительное  слово,  безбожно
перевираЯ наши фамилии и названиЯ наших стихотворений. Џеред ним на  столике
всегда стоЯла бутылка  красного  бессарабского  вина,  и  на  его  несколько
лошадином лице с циническими  глазами  криво  сидело  пенсне  со  шнурком  и
треснувшим стеклом. ђЯдом с ним всегда сидел ироничный эскесс. џ  думаю,  он
считал себЯ гениальным и носил  в  бумажнике  письмо  от  самого  Ђлександра
Ѓлока, однажды похвалившего его стихи. ЌесмотрЯ на его вечную  иронию,  даже
цинизм, у него иногда делалось такое пророческое  выражение  лица,  что  мне
становилось страшно за его судьбу. …го мама боготворила его. Ћн ее  страстно
любил и боЯлсЯ. Џтицелов написал на него следующую эпиграмму:
     "Њне мама не дает ни водки, ни вина. Ћна твердит: вино  бросает  в  жар
любовный; мой ‘ема должен быть как камень хладнокровный, мамашу слушатьсЯ  и
не кричать со сна".
     Ћн действительно не пил вина, и у него не было Явных  любовных  свЯзей,
хотЯ он был значительно старше  всех  нас,  еще  гимназистов.  Ћдно  из  его
немногочисленных стихотворений  (кажетсЯ,  то,  которое  понравилось  Ѓлоку)
считалось у нас шедевром. Ћн сам читал его с благоговением, как молитву:
     "Џрибой утих. Њолите бога, чтоб был обилен ваш улов. ’рудна  и  пениста
дорога по мутной зелени валов. ‚се холодней, все позже зори. Џлывет сентЯбрь
по облакам. Љакие сны та открытом  море  приснЯтсЯ  бедным  рыбакам?  Ћпасны
пропасти морские. Ќо знает кормчий ваш седой, что ходЯт  по  морю  свЯтые  и
носЯт звезды над водой"...
     “ менЯ уже начала разрушатьсЯ памЯть,  и  некоторые  волшебные  строчки
выпали  из  полузабытых  стихов,  как  кирпичи  из  старинных  замков  эпохи
‚озрождениЯ,  так   что   пришлось   их   заменить   другими,   собственного
изготовлениЯ. Ќо, к счастью, лучшие строчки сохранились.
     ...еще там упоминалсЯ свЯтой Ќиколай с темным ликом  и  белой  бородой,
покровитель морЯков и рыбаков...
     Џочему нас так волновали эти стихи? Њожет быть, мы и были этими  самыми
бедными ланжероновскими рыбаками, и сентЯбрь Ярусами плыл по низким облакам,
и нам снились несказанные блоковские  сны,  и  по  морю,  где-то  далеко  за
„офиновкой, ходили свЯтые и над водой носили звезды: ћпитер,  ‚егу,  ‘ириус,
‚енеру, ЏолЯрную звезду...
     Ќастало времЯ, и мы все один за другим покинули родной город в  поисках
славы. Ћдин лишь эскесс не захотел бросить свой полуподвал,  свою  стареющую
маму, котораЯ привыкла, астматически дыша, тащитьсЯ с корзинкой на Џривоз за
скумбрией и за синенькими, свой город,  уже  опаленный  огнем  революции,  и
навсегда осталсЯ в нем, поступил на работу  в  какое-то  скромное  советское
учреждение, кажетсЯ  даже  в  губернский  транспортный  отдел,  называвшийсЯ
сокращенно  юмористическим  словом  "ѓубтрамот",  бросил  писать   стихи   и
впоследствии, во времЯ ‚еликой Ћтечественной  войны  и  немецкой  оккупации,
вместе со своей больной мамой погиб в фашистском  концлагере  в  раскаленной
печи с высокой трубой, откуда день и ночь валил жирный черный дым...
     ...теперь из всей нашей странной республики гениев, пророков, подлинных
поэтов и посредственных стихотворцев, ремесленников и  неудачников  осталсЯ,
кажетсЯ, Я один. Џочти все  ушли  в  ту  страну  вечной  весны,  откуда  нет
возврата...
     ...нет возврата!..
     ...Ќо, безвозвратно исчезаЯ, они навсегда остались в моей памЯти,  и  Я
обречен никогда не расставатьсЯ с ними, а также со многими большими и малыми
гениЯми из других республик и царств, даривших менЯ своей дружбой, ибо между
поэтами дружба - это не что иное как вражда, вывернутаЯ наизнанку.  Ќе  могу
взЯть грех на душу и назвать их подлинными именами. ‹учше всего дам им  всем
прозвища, которые буду писать с маленькой  буквы,  как  обыкновенные  слова:
ключик, птицелов, эскесс... €сключение сделаю -длЯ  одного  лишь  Љомандора.
…го буду писать с большой буквы, потому что он уже  памЯтник  и  возвышаетсЯ
над Џарижем поэзии ќйфелевой  башней,  представлЯющей  собой  как  бы  некое
заглавное печатное Ђ. ‚ысокаЯ буква над мелким шрифтом вечного города.
     Ђ, например, щелкунчик будет у менЯ, как  и  все  прочие,  с  маленькой
буквы, хотЯ он, может быть,  и  заслуживает  большой  буквы,  но  ничего  не
поделаешь: он сам однажды,  возможно  даже  бессознательно,  назвал  себЯ  в
автобиографическом стихотворении с маленькой буквы:
     "Људа как страшно  нам  с  тобой,  товарищ  большеротый  мой.  Ћх,  как
крошитсЯ наш табак, щелкунчик, дружок, дурак! Ђ  мог  бы  жизнь  просвистать
скворцом, заесть ореховым пирогом... „а, видно, нельзЯ никак".
     Ћн сам напророчил свою гибель, мой бедный,  полусумасшедший  щелкунчик,
дружок, дурак. ћ. Ћ. Я уже назвал ключиком. ‚едь буква  ћ  -  это,  в  конце
концов, и есть нечто вроде ключика. Ђ остальные  прописные  Ћ  иллюминаторов
были заглавные буквы имен его матери и жены.
     Љак странно, даже противоестественно,  что  в  мире  существует  порода
людей, отмеченных божественным даром жить только воображением.  Њы  были  из
этой породы. Џодобно донне Ђнне,  скрестившей  на  сердце  руки,  мы  видели
неземные сны, но, проснувшись, тотчас забывали их. ‡абытые  сновидениЯ,  как
призраки, ЯвлЯлись в наших стихах, и трудно было  понЯть,  из  каких  глубин
сознаниЯ они взЯлись.
     ...некогда,  давным-давно,  еще  до  первой  мировой  войны,  до  моего
знакомства с ключиком, птицелов стоЯл на сцене  дачного  театра.  Ћтсутствие
гимназического поЯса, а также гимназическаЯ куртка со  светлыми  пуговицами,
обшитыми длЯ маскировки серой материей, делали  его  похожим  на  выгнанного
ученика или экстерна: предосторожность не лишнЯЯ, так как  учащимсЯ  средних
учебных  заведений  строго  запрещались  публичные   выступлениЯ.   ‡а   это
беспощадно выгонЯли с волчьим билетом.
     џ тоже участвовал в "вечере молодых поэтов", происходившем днем, и  так
же, как и птицелов, скрывал, что Я гимназист. Ќаш товарищ  из  аристократов,
барон-фон, одолжил мне свою визитку,  шелковый  галстук  с  модным  рисунком
"павлиний глаз", и Я со своей головой, стриженной под нуль, выглЯдел  чучело
чучелом.
     - Ќам с башен рыдали церковные звоны, длЯ нас подымали узорчатый  флаг,
а мы зарЯжали, смеЯсь, мушкетоны и  воздух  чертили  ударами  шпаг,  рыча  и
брызгаЯ слюной, выкрикивал птицелов в полупустой, полутемный зал, освещенный
стрелами летнего солнца, бившего сквозь дощатые стены и дырочки от  выпавших
сучков. …го руки с напрЯженными бицепсами были  полусогнуты,  как  у  борца,
косой пробор растрепалсЯ, и волосы упали на низкий лоб,  бодлеровские  глаза
мрачно смотрели из-под бровей, зловеще перекошенный рот при  слове  "смеЯсь"
обнаруживал отсутствие переднего  зуба.  ‘лова  "чертили  ударами  шпаг"  он
подкреплЯл энергичными жестами,  как  бы  рассекаЯ  по  разным  направлениЯм
балаганный полусвет летнего  театра  воображаемой  шпагой,  и  даже  как  бы
слышалсЯ звук зарЯжаемых мушкетонов, рыдание  церковных  звонов  с  каких-то
башен - по всей вероЯтности, зубчатых - и прочей, как Я понЯл  впоследствии,
"гумилЯтины".
     Џтицелов принадлежал к той элите местных поэтов, котораЯ была длЯ  менЯ
недоступна. ќто были поэты более  старшего  возраста,  в  большинстве  своем
декаденты и символисты. Ќа деньги богатого молодого человека - сына банкира,
мецената и дилетанта - длЯ  этой  элиты  выпускались  альманахи  квадратного
формата, на глЯнцевой бумаге,  с  шикарными  названиЯми  "елковые  фонари",
"‘еребрЯные трубы", "Ђвто в облаках" и прочее в этом роде. ‚ эти  альманахи,
где царили птицелов и  эскесс  как  звезды  первой  величины,  мне  с  моими
реалистическими провинциальными стишками ходу не было.
     …ще бы! Ћни даже свою группу называли "Ђметистовые уклоны". ѓде уж мне!
     - Љогда наскучат  ей  лукавые  новеллы  и  надоест  лежать  в  плетеных
гамаках, она уходит в порт смотреть, как каравеллы из дальних  стран  плывут
на темных парусах, читал птицелов с упоением свою знаменитую  "Љреолку",  от
старых кораблей так смутно пахнет дегтем... € прочее.
     ‚идимо, все это  он  позаимствовал  из  пиратских  романов  ‘тивенсона,
которые читал на уроках, прЯча под парту журнал "Њир приключений".  ЌесмотрЯ
на  всю  мою  приверженность  к  русской  классической  литературе,   поэзии
Љольцова, Ќекрасова, Ќикитина, не говорЯ уж о Џушкине и ‹ермонтове, несмотрЯ
на увлечение ”етом, Џолонским, впоследствии Ѓуниным, Я не мог не восхищатьсЯ
и даже завидовать моему новому другу, романтической манере  его  декламации,
даже его претенциозному псевдониму, под которым писал сын владельца мелочной
лавочки на ђемесленной улице. Ћн  ютилсЯ  вместе  со  всеми  своими  книгами
приключений, а также толстым томом "†изни  животных"  Ѓрема  -  его  любимой
книги - на антресолЯх двухкомнатной  квартирки  (окнами  на  унылый,  темный
двор)  с  традиционной  бархатной  скатертью  на  столе,  двумЯ  серебрЯными
подсвечниками и неистребимым запахом фаршированной щуки. …го стихи  казались
мне недосЯгаемо прекрасными, а сам он гением. - ’ам, где выступ  холодный  и
серый водопадом свергаетсЯ  вниз,  Я  кричу  у  безмолвной  пещеры:  „ионис!
„ионис! „ионис! - декламировал он на бис свое коронное стихотворение...
     - “томЯсь после долгой охоты, запылив свой пурпурный нарЯд, ты  ушел  в
бирюзовые гроты выжимать золотой виноград.
     ќти стихи  были  одновременно  и  безвкусны  и  необъЯснимо  прекрасны.
Љазалось, птицелов сейчас захлебнетсЯ от вдохновениЯ. Ћн  выглЯдел  силачом,
атлетом. ‚последствии Я узнал, что с детства он страдает бронхиальной астмой
и всЯ его как бы гладиаторскаЯ внешность - не что  иное  как  не  без  труда
давшаЯсЯ поза. „аже небольшой шрам на его мускулисто напрЯженной щеке - след
детского пореза осколком оконного стекла - воспринималсЯ как зарубцевавшаЯсЯ
рана от удара пиратской шпаги. Ћткуда  он  выкопал  „иониса,  его  пурпурный
нарЯд, запылившийсЯ во времЯ охоты? Ћткуда взЯлись какие-то бирюзовые  гроты
и выступ мало того что холодный и серый, но еще  и  "водопадом  свергающийсЯ
вниз"?
     ЌеобъЯснимо.
     ‚последствии он стал писать по-другому, более реалистично, и,  медленно
созреваЯ, сделалсЯ тем прославленным поэтом,  имЯ  которого  -  вернее,  его
провинциальный псевдоним - принимаетсЯ как должное: к нему просто привыкли.
     Џрошло более полувека, и однажды Я - все в  той  же  погоне  за  вечной
весной - очутилсЯ в ‘ицилии,  куда  мы  прилетели  из  ђима,  предварительно
пройдЯ все зловещие процедуры в аэропорту ”ьюмаччино.
     “гон  самолетов  уже  стал  делом  обыкновенным.  ‚оздушное  пиратство.
Џоэтому всех пассажиров тщательно обыскивали и  надо  было  проходить  через
какую-то  электромагнитную  раму,   реагирующую   на   присутствие   всЯкого
металлического предмета,  например  ручного  пулемета  или  бомбы.  ’ак  как
‘ицилиЯ считаетсЯ центром всемирной мафии, то осмотр  производилсЯ  особенно
строго. …динственное исключение агенты полиции сделали длЯ пожилой  монахини
с тЯжелым саквоЯжем в руках. …е пропустили  без  осмотра.  Џо  всем  законам
авантюрного жанра именно эта монахинЯ и была наиболее опасным членом мафии и
в ее саквоЯже, конечно,  должен  был  находитьсЯ  автомат  или  какое-нибудь
взрывное устройство. ‚о времЯ всего короткого перелета ђим -  Џалермо  Я  не
спускал глаз с монахини, равнодушно перебиравшей четки, а когда она  открыла
свой чемодан и,  надев  очки,  стала  в  нем  копатьсЯ,  Я  проклЯл  судьбу,
угораздившую посадить нас именно в этот  проклЯтый  самолет,  который  могут
угнать куда-нибудь к черту на рога - в Ђфрику - или даже взорвать в воздухе.
џ не обращал вниманиЯ на красоту расстилавшегосЯ под  самолетом  ’ирренского
морЯ и перестал волноватьсЯ лишь после  того,  как  наш  самолет  "алиталиЯ"
пошел на посадку, и мимо нас  побежали  прибрежные  скалы,  холмы,  покрытые
апельсиновыми рощами, желтаЯ полоса плЯжа на кружевной кромке до слез синего
морЯ,  и  мы  покатились  по  бетонной  полосе  небольшого   провинциального
аэродрома.
     Ќе помню, был ли Я прежде  в  Џалермо,  но  этот  город  показалсЯ  мне
знакомым. Ќе буду его описывать. ‚ памЯти сохранилсЯ  лишь  какой-то  людный
перекресток с раковиной фонтана, вделанной в угол старого итальЯнского дома.
€з львиной пасти в эту мраморную раковину лилась не слишком  обильнаЯ  струЯ
воды. Ќо раковина была переполнена - видно,  что-то  засорилось.  ‚одопровод
был дрЯхлый, вероЯтно его чинили в последний раз в начале  двадцатого  века.
€з раковины на тротуар изливалась вода; натекла  большаЯ  лужа,  по  которой
шлепали прохожие, проклинаЯ отдел коммунального хозЯйства. ‚есь  перекресток
был покрыт синей утренней тенью. Џеред входом в дрЯхлый величественный собор
росла целаЯ роща африканских пальм. Џахло светильным  газом,  горЯчим  кофе,
ванилью, и во всем этом было столько староитальЯнского, сицилианского, что Я
вспомнил давнее-предавнее времЯ и наше путешествие с папой и маленьким  моим
братом, братиком, на пароходе из Ћдессы в Ќеаполь с заходом в разные  порты.
‚ Џалермо, кажетсЯ, не заходили. ‡аходили в Љатанию и Њессину. Ќо все  равно
- теперь, когда в памЯти все смешалось, Я перенессЯ в ту неизмеримо  далекую
пору своей  жизни,  когда  впервые  увидел  €талию,  старую,  королевскую  с
осликами или даже мулами с красными чехольчиками на ушах и  черными  шорами,
что делало их как бы слепыми; с тесными лавчонками, где  продавалсЯ  вкусный
ледЯной оранжад и шипучий лимонад в бутылочках, закупоренных  вместо  пробок
маленькими  матово-стеклЯнными  шариками,  которые  нужно  было  протолкнуть
внутрь...
     ’еперь, как и тогда, переходЯ  по  диагонали  перекресток  (не  все  ли
равно, где это было - в Љатании или Џалермо) из синей тени на залитую  почти
африканским солнцем  сторону,  Я  промочил  туфли  возле  раковины  углового
фонтана с мадонной в нише, украшенной цветами и разноцветными лампадками.
     Ќо это не важно. €звините, Я  отвлексЯ.  ‚ажно  то,  что  в  туристском
автобусе  мы  объехали  треугольник  ‘ицилии,  окруженный  со  всех   сторон
ализариновой синевой  ‘редиземного  морЯ,  останавливаЯсь  по  дороге  возле
древнегреческих храмов, но не из белого мрамора, как в ѓреции, а из местного
желтого камнЯ, возле мраморных развалин римских городов, поверженных в  прах
войсками карфагенЯнами,- ужасный след ѓаннибала, шагнувших под  трубный  рев
боевых слонов через ‘ицилию на Ђпеннинский полуостров по  дороге  к  золотым
воротам ђима,- а может быть, разрушенных землетрЯсениЯми  в  те  дни,  когда
вдруг просыпалась ќтна, извергаЯ из своих семи кратеров огонь и дым и швырЯЯ
в небо раскаленные каменные бомбы, заставлЯЯ трескатьсЯ землю, обжигаЯ лавой
виноградники и обволакиваЯ остров клубами сернистых газов, озаренными  снизу
отсветами преисподней... Љто  знает,  какаЯ  нечеловеческаЯ  сила  разрушила
циклопические постройки древней ‘ицилии? € почему иные из них остались почти
нетронутыми, не поверженными во прах? Ќо теперь громадные  кубические  камни
разрушенных городов заросли кустами одурЯюще-душистой  седой  полыни,  такой
зловеще серебрЯной на фоне пустынного морЯ, почерневшего  от  дождевых  туч,
надвигавшихсЯ откуда-то из ‹ивии, из ’униса, из Љарфагена, от которого почти
ничего не осталось, кроме легенды, кроме флоберовской "‘аламбо".  ‡десь  под
ливнем, внезапно обрушившимсЯ на мраморные развалины, в  толпе  американских
туристов, как стадо испуганных лошадей бегущих к автобусу, Я ощутил страшное
одиночество, тщету человеческих  цивилизаций,  поглощаемых  одна  за  другой
непознаваемой бездной тысЯчелетий, по сравнению  с  которыми  моЯ  жизнь  не
более чем мгновенное сновидение.
     ...Џеречитываю написанное. Њало  у  менЯ  глаголов.  ‚от  в  чем  беда.
‘уществительное  -  это  изображение.  ѓлагол  -  действие.  Џо  соотношению
количества существительных с количеством глаголов можно  судить  о  качестве
прозы. ‚ хорошей прозе  изобразительное  и  повествовательное  уравновешено.
Ѓоюсь,   что   Я   злоупотреблЯю   существительными    и    прилагательными.
‘уществительное,  впрочем,  включает  в  себЯ  часто  и  эпитет.   Љ   слову
"бриллиант",  например,  не  надо  придавать  слово  "сверкающий".  Ћно  уже
заключено в самом существительном. €злишества изображений  -  болезнь  века,
мовизм. Џочти всегда в хорошей современной прозе  изобразительное  превышает
повествовательное.
 
     Ќас окружает больше предметов, чем это необходимо длЯ существованиЯ.
 
     Џисатели восемнадцатого века - да и  семнадцатого  -  были  в  основном
повествователи. „евЯтнадцатый век украсил голые ветки повествованиЯ цветными
изображениЯми. Ќаш век - победа изображениЯ над повествованием.  €зображение
присвоили себе таланты и гении, оставив  повествование  остальным.  Њетафора
стала богом, которому мы поклонЯемсЯ. ‚ этом есть что-то Языческое. Њы стали
Язычниками. Ќаш бог - материЯ... ‚ещество...  Ќо  не  пора  ли  вернутьсЯ  к
повествованию, сделав его носителем великих идей? Ќесколько  раз  Я  пыталсЯ
это сделать. “вы! џ слишком заражен прекрасным недугом мною  же  выдуманного
мовизма. ‚едь даже ЃиблиЯ сплошь повествовательна. Ћна ничего не изображает.
Ѓиблейские изображениЯ поЯвлЯютсЯ в воображении  читателЯ  из  голых  ветвей
повествованиЯ. Џовествование каким-то необъЯснимым образом вызывает картину,
портрет. ‚ Ѓиблии не описана внешность Љаина. Ќо Я его вижу как живого.
     …динственно,  что  менЯ  утешает  -  это  ѓомер,  который  был  великим
изобразителем, изображение  у  него  несет  службу  повествованиЯ.  Ћн  даже
эмпиричен, как и подобает подлинному мовисту: что увидел, то и нарисовал, по
стараЯсь вылизать свою картину.
     "Ѓессонница,  ѓомер,  тугие  паруса.  џ  список  кораблей   прочел   до
половины"...
     ЋказываетсЯ, простой список кораблей - это не статистика, а  поэзиЯ.  Ђ
вообще ничего не поделаешь. Љаждый пишет как может, а  главное,  как  хочет.
’ерпение! € знайте, что все мои изображениЯ в  конце  концов  лишь  элементы
повествованиЯ, которое Я продолжаю:
     ...в  конце  концов  мы  очутились  в  ‘иракузах.  ђаспахнув   окно   с
решетчатыми жалюзи, мы увидели все то же ‘редиземное море и порт,  куда  как
раз в это времЯ входил длинный старомодный пароход  моего  детс