рвых,  замечательный  эпитет
"дремучее", а во-вторых, не морда, а лицо. ќто гениально!  Ђ  как  изображен
выстрел из охотничьего ружьЯ!
     "…й все бластилсЯ в колючем дыме выстрел, колыхаласЯ  в  глазах  леснаЯ
топь. €з кустов косматый ветер взбыстрил и рассыпал звонистую дробь".
     - —то ни слово, то находка!
     џ вспомнил  Январь  1916  года,  прифронтовую  железнодорожную  станцию
Њолодечно. ЌеслыханнаЯ красота потонувшего в снегах ЏолесьЯ.  ‚  нетопленном
станционном помещении Я купил в киоске несколько иллюстрированных  журналов,
с тем  чтобы  было  что  почитать  в  землЯнке  на  позициЯх,  куда  Я  ехал
добровольцем. “же сидЯ в бригадных санЯх, под  усыплЯющий  звон  валдайского
колокольчика  Я  развернул  промерзший  номер  журнала  "Ќива"  и  сразу  же
наткнулсЯ на "‹исицу" - небольшое стихотворение, подписанное новым длЯ  менЯ
именем, показавшимсЯ мне слишком бедным, коротким и невыразительным.
     Ќо стихи были прекрасны. џ  увидел  умирающую  на  снегу  подстреленную
лисицу:
     "Љак желна, над нею мгла металась, мокрый вечер липок был и ал.  ѓолова
тревожно подымалась, и Язык на ране застывал".
     џ был поражен достоверностью этой живописи,  удивительными  мастерскими
инверсиЯми: "...мокрый вечер липок был и ал". € наконец - "желтый хвост упал
в метель пожаром, на губах - как прелаЯ морковь"...
     ЏрелаЯ морковь доконала менЯ. џ никогда не представлЯл, что  можно  так
волшебно пользоватьсЯ словом. џ почувствовал благородную зависть - нет,  мне
так никогда не написать! Ќезнакомый поэт запросто  перешагнул  через  рубеж,
положенный передо мною Ѓуниным и казавшийсЯ окончательным.
     ‘амое же главное было то, что Я ехал на фронт, быть  может  на  смерть.
‚округ  менЯ  розовели,  синели,  голубели  предвечерние  снега,  завалившие
белорусский лес. ‘реди векового бора, к которому  Я  неумолимо  приближалсЯ,
сочилось кровью низкое закатное солнце, и откуда-то доносились  приглушенные
пространством редкие пушечные выстрелы...
     ...Я мог бы назвать моего нового знакомого как угодно:  инок,  мизгирь,
лель, царевич... Ќо почему-то мне казалось, что ему больше  всего,  несмотрЯ
на парижскую шлЯпу и лайковые перчатки, подходит слово "королевич"...  Њожет
быть, даже королевич …лисей... Ќо буду  его  называть  просто  королевич,  с
маленькой буквы.
     Џока Я объЯснЯлсЯ ему  в  любви,  он  с  Явным  удовольствием,  даже  с
нежностью смотрел на менЯ. Ћн понимал,  что  Я  не  льщу,  а  говорю  чистую
правду. Џравду всегда можно отличить от  лести.  Ћн  понЯл,  что  так  может
говорить  только  художник  с  художником.  -  Ђ  Я,-  сказал  он,   отвечаЯ
любезностью  на  любезность,-   только   недавно   прочитал   в   "Ќакануне"
замечательный рассказ "†елезное кольцо", подписанный вашей  фамилией.  ‘тало
быть, будем знакомы. Њы еще раз обменЯлись  рукопожатием  и  с  этой  минуты
стали говорить друг другу ты, что очень понравилось сыну водопроводчика.  Ћн
сиЯл своими лучистыми глазами и сказал, как бы навек скреплЯЯ нашу дружбу: -
‚от так - очень хорошо. Ђ то Я боЯлсЯ, что вы не сойдетесь: оба вы уж больно
своенравны. Ќо, слава богу, обошлось.
     ’еперь, застрЯвши перед красным светофором на перекрестке  ЉировскаЯ  -
Ѓульварное  кольцо,  Я  так   Ясно   представил   себе   тротуар   короткого
Ђрхангельского переулка, вижу рЯдом странную, какую-то нерусскую колокольню-
круглую башню и церковь, как говорЯт, посещавшуюсЯ масонами соседней ложи, и
зеленоватые стволы деревьев, которые в моей осыпающейсЯ памЯти запечатлелись
как платаны со стволами, пЯтнистыми как легавые собаки, чего никак не  могло
быть на самом деле: где же в Њоскве  найдешь  платаны?  ‚ероЯтно,  это  были
обыкновенные тополЯ, распускавшие по воздуху хлопьЯ своего пуха.
     Ђ в начале —истых прудов, как бы запираЯ бульвар со стороны  ЊЯсницкой,
стоЯло  скучное  двухэтажное  здание  трактира  с  подачей  пива,  так   что
дальнейшее не требует разъЯснений.
     Џомню, что в первый же день мы так искренне, так глубоко сошлись, что Я
не  стеснЯЯсь  спросил  королевича,  какого  черта  он  спуталсЯ  со  старой
американкой, которую, по моим понЯтиЯм, никак нельзЯ было полюбить,  на  что
он, ничуть на менЯ не обидевшись, со слезами на хмельных глазах, с  чувством
воскликнул: - Ѓогом тебе клЯнусь, вот свЯтой истинный крест!  -  Ћн  поискал
глазами и перекрестилсЯ на старую трактирную  икону.-  •ошь  верь,  хошь  не
верь: Я ее любил. € она менЯ любила. Њы крепко любили друг друга. Њожешь  ты
это понЯть? Ђ то, что ей сорок, так дай бог тебе быть таким в семьдесЯт!  Ћн
положил свою  рЯзанскую  кудрЯвую  голову  на  мокрую  клеенку  и  заплакал,
бормоча:
     - ...и какую-то женщину сорока с лишним лет... называл  своей  милой...
‚ероЯтно, это были заготовки будущего "—ерного человека".
     “же тогда, в первый день нашей дружбы, в трактире на углу —истых прудов
и Љировской, там, где теперь Я видел станцию метро  "ЉировскаЯ"  и  памЯтник
ѓрибоедову, Я предчувствовал его ужасный конец. Џочему? Ќе знаю!
     Џримерно года за полтора  до  самоуничтожениЯ  королевича  мне  удалось
вытащить в Њоскву птицелова. Љазалось, что,  подобно  эскессу,  он  навсегда
останетсЯ в Ћдессе, ставшей украинским городом. Ћн уже был  женат  на  вдове
военного врача. “ него недавно родилсЯ сын. Ћн заметно пополнел и опустилсЯ.
†ена его, добраЯ женщина, нежно его любила, берегла, шила  из  своих  старых
платьев ему толстовки - так назывались в те времена длинные  верхние  рубахи
вроде тех дворЯнских охотничьих рубах, которые носил ‹ев ’олстой, но  только
со складками и поЯском. Ћн  жил  стихотворной,  газетной  поденщиной  в  тех
немногочисленных русских изданиЯх, которые еще сохранились. “краинский  Язык
ему не давалсЯ. Ћн жил в хибарке на Њолдаванке.  …го  пожирала  бронхиальнаЯ
астма. Џо целым  днЯм  он  по  старой  привычке  сидел  на  матраце,  поджав
по-турецки ноги, кашлЯл, задыхалсЯ, жег специальный порошок против астмы и с
надсадой вдыхал его селитренный дым. Ќо стихи "длЯ души" писать  не  бросил.
Џо-прежнему в небольшой комнате с крашеным  полом,  среди  сохнущих  детских
пеленок и стука швейной машинки, среди птичьих клеток его  окружали  молодые
поэты, его страстные и верные поклонники, длЯ которых он был  божеством.  Ћн
читал им свои и чужие стихи, трЯсЯ нестриженой, обросшей головой со  следами
былого пробора, и по-борцовски напрЯгал бицепсы полусогнутых рук. Џриехав из
Њосквы и увидев эту картину, Я понЯл,  что  оставатьсЯ  птицелову  в  Ћдессе
невозможно. Ћн погибнет. …му надо немедленно переезжать в  Њоскву,  где  уже
собралсЯ весь цвет молодой русской советской литературы, где  гремели  имена
прославленных поэтов, где жизнь била ключом, где издавались русские книги  и
журналы.  Ќа  мое  предложение  ехать  в  Њоскву  птицелов  ответил   как-то
неопределенно: да, конечно, это было бы замечательно, но здесь тоже недурно,
хотЯ, в общем, паршиво, но Я привык. ’ут ‹ида и ‘евка, тут  хорошаЯ  брынза,
дыни, кавуны, варенаЯ пшенка... и вообще есть литературный кружок  "Џотоки",
ну и, сам понимаешь... - Љ  черту!  -  сказал  Я.-  ‘ейчас  или  никогда!  Љ
счастью, жена птицелова поддержала менЯ: - ‚ Њоскве ты прославишьсЯ и будешь
зарабатывать. - —то слава? †алкаЯ  зарплата  на  бедном  рубище  певца,-вЯло
сострил он, понимаЯ всю несостоЯтельность этого старого  жалкого  каламбура.
Ћн произнес его нарочито жлобским голосом, как бы желаЯ этим  показать  себЯ
птицеловом прежних времен, молодым бесшабашным острЯком и  каламбуристом.  -
‡а такие остроты вешают,-  сказал  Я  с  той  беспощадностью,  котораЯ  была
свойственна  нашей  компании.-  ѓовори  прЯмо:  едешь  или  не   едешь?   Ћн
вопросительно взглЯнул на жену. Ћна молчала.  Ћн  посмотрел  на  увеличенный
фотографический портрет военного врача в полной парадной форме  -  покойного
мужа его жены.
     Џтицелов чрезвычайно почтительно относилсЯ к своему  предшественнику  и
каждый раз, глЯдЯ на  его  портрет,  поднимал  вверх  указательный  палец  и
многозначительным шепотом произносил: - Љанцлер! Ћн вопросительно  посмотрел
на портрет "канцлера". Ќо канцлер - строгий, с усами, в серебрЯной  портупее
через плечо и с узкими серебрЯными  погонами  -  молчал.  Џтицелов  подумал,
потрЯс головой и солидно сказал: - •орошо. …ду. Ђ когда? - ‡автра,-  отрезал
Я, понимаЯ, что надо ковать железо, пока горЯчо. - Ђ билеты? -  опросил  он,
сделав жалкую попытку отдалить неизбежное. - Ѓилеты будут,- сказал  Я.  -  Ђ
деньги? - спросил он. - „еньги есть. - Џокажи. џ показал несколько бумажек.
     Џтицелов еще более жалобно  посмотрел  на  жену.  -  Џоедешь,  поедешь,
нечего здесь...- ворчливо сказала она. - Ђ что Я  надену  в  дорогу?  -  —то
есть, в том и поедешь,- грубо сказал Я. - Ђ кушать?  -  уже  совсем  упавшим
голосом спросил он. - ‚ поезде есть вагон-ресторан.  -  Ќу  это  ты  мне  не
заливай. „рельщик! - сказал он, искренне не  поверив  в  вагонресторан.  ќто
показалось  ему  настолько  фантастичным,  что  он  даже  назвал  менЯ  этим
жаргонным словом "дрельщик", что обозначало фантазер, выдумщик, врунишка.  -
‚ообрази! - сказал Я настолько убедительно, что ему ничего не оставалось как
сдатьсЯ, и мы условились встретитьсЯ завтра на вокзале за полчаса до  отхода
поезда.
     ...‘олнце жгло крашеный  пол,  и  на  крашеных  подоконниках  выскочили
волдыри...
     џ хорошо изучил характер птицелова. џ знал, что он менЯ не обманет и на
вокзал придет, но Я чувствовал, что в последний момент он  может  раздумать.
Џоэтому Я приготовил ему ловушку, котораЯ, по  моим  расчетам,  должна  была
сработать навернЯка. Ќезадолго до отхода  поезда  на  перроне  действительно
поЯвилсЯ птицелов в  сопровождении  супруги,  котораЯ  несла  узелок  с  его
пожитками и едой на дорогу. Џо  его  уклончивым  взглЯдам  Я  понЯл,  что  в
последнюю минуту он улизнет. Њы прохаживались вдоль готового отойти  поезда.
Џтицелов кисло смотрел на зеленые вагоны  третьего  класса,  бормоча  что-то
насчет мучений, предстоЯщих ему в жестком вагоне, в духоте, в трЯске  и  так
далее, он даже вспомнил при сей верной оказии Ѓлока:
     "...молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели"...
     Ћн не хотел ехать среди пеньЯ и плача. - ‡наешь,- сказал он, надуваЯсь,
как борец-тЯжеловес,- сделаем лучше так: ты поедешь, а Я  пока  останусь.  Ђ
потом  приеду  самостоЯтельно.  „аю  честное  слово.  Ѓенимунис,не  мог   не
прибавить он еврейскую клЯтву и посмотрел на свою жену. Ћна, в свою очередь,
посмотрела на птицелова, на  его  угнетенную  фигуру,  и  ее  нежное  сердце
дрогнуло. - Њожет быть, действительно...- промЯмлила она полувопросительно.
     “дарил первый звонок.
     ’огда Я выложил свою козырную карту. - Ђ ты знаешь, в каком  вагоне  мы
поедем? - Ђ в каком? Ќаверное, в жестком, бесплацкартном. - Њы поедем вот  в
этом вагоне,- сказал Я и показал пальцем на сохранившийсЯ с дореволюционного
времени вагон международного общества спальных вагонов с медными британскими
львами на коричневой деревЯнной обшивке,  натертой  воском,  как  паркет.  Ћ
существовании таких вагонов - "слипинг кар" - птицелов, конечно, знал, читал
о них в книжках, но никак не представлЯл себе, что когда-нибудь сможет ехать
в таком  вагоне.  Ћн  заглЯнул  в  окно  вагона,  увидел  двухместное  купе,
отделанное красным полированным деревом на медных винтах,  стены,  обтЯнутые
зеленым рытым бархатом, медный  абажур  настольной  электрической  лампочки,
тЯжелую  пепельницу,  толстый  хрустальный  графин,  зеркало  и  все  еще  с
недоверием посмотрел на менЯ. џ показал ему  цветные  плацкартные  квитанции
международного общества спальных вагонов, напечатанные на двух Языках, после
чего, печально поцеловавшись с женой и попросив ее следить за птичками и  за
сыном, неуклюже протиснулсЯ мимо проводника в коричневой форменной куртке  в
вагон, где его сразу охватил  хвойный  запах  особой  лесной  воды,  которой
регулЯрно пульверизировалсЯ блистающий коридор спального вагона с рЯдом Ярко
начищенных медных замков и ручек на  лакированных,  красного  дерева  дверЯх
купе. —увствуЯ  себЯ  крайне  сконфуженным  среди  этого  комфорта  в  своей
толстовке домашнего шитьЯ, опасаЯсь в  глубине  души,  как  бы  все  это  не
оказалось мистификацией и как бы нас с позором  не  высадили  из  поезда  на
ближайшей  станции,  где-нибудь  на   ђаздельной   или   Ѓирзуле,   птицелов
вскарабкалсЯ  на  верхнюю  полку  с   уже   раскрытой   постелью,   белеющей
безукоризненными скользкими прохладными простынЯми, забилсЯ  туда  и  первые
сто километров  сопел,  как  барсук  в  своей  норе,  упруго  подбрасываемый
международными рессорами. „о Њосквы мы ехали следующим образом: Я захватил с
собой несколько бутылок белого сухого бессарабского, в  узелке  у  птицелова
оказались хлеб, брынза, завернутые в газету "ЊорЯк", и  в  течение  полутора
суток, ни разу не сомкнув глаз, мы читали друг другу свои и чужие стихи,  то
есть занимались тем, чем привыкли заниматьсЯ всегда, и везде,  и  при  любых
обстоЯтельствах: дома, на „ерибасовской, на ‹анжероне, в Ћтраде  и  даже  на
прелестной одномачтовой Яхте английской постройки "—айка", куда  однажды  не
без труда удалось затащить птицелова, который вопреки легенде ужасно  боЯлсЯ
морЯ и старалсЯ не подходить к нему ближе чем на двадцать  шагов.  џ  уж  не
говорю о купании в море: это исключалось.
     ...на "—айку" налетел с „обиновки  внезапный  шквал.  џхту  бросало  по
волнам. Ќаши девушки спрЯтались в каюте. Ђ птицелов лежал пластом на  палубе
лицом вниз, уцепившись руками  за  медную  утку,  проклинаЯ  все  на  свете,
поносил нас последними словами, клЯлсЯ, что никогда в  жизни  не  ступит  на
борт кораблЯ, и в промежутках  читал,  кажетсЯ,  единственное  свое  горькое
любовное стихотворение, в котором, сколько мне  помнитсЯ,  "металась  мокраЯ
листва" и было "имЯ …лены строгое" или нечто подобное.
     ‡начит, и он тоже перенес некогда неудачную любовь, оставившую  на  всю
жизнь рубец в его сердце, в его сознании, что, может быть,  даже  отразилось
на всей его поэзии. Ќедаром же в его стихах о Џушкине были такие слова:
     "...рассыпанные кудри ѓончаровой и тихие медовые глаза".
     Ќе думаю, чтобы у Ќатальи Ќиколаевны были рассыпанные кудри  и  медовые
глаза. ‘удЯ  по  портретам,  у  нее  были  хорошо  причесанные  волосы  а-лЯ
директуар, а  глаза  были  отнюдь  не  тихие  медовые,  а  черносмородинные,
прелестные, хотЯ и слегка близорукие.
     ...Ђ рассыпанные кудри и медовые глаза были у той единственной, которую
однажды в юности так страстно полюбил птицелов и котораЯ так грубо и открыто
изменила ему с полупьЯным офицером...
     џ думаю, у всех нас, малых гениев, в истоках нашей горькой поэзии  была
мало кому известнаЯ любовнаЯ драма - чаще  всего  измена  любимой,  крушение
первой любви,- рана, котораЯ уже почти никогда не заживала, кровоточила  всю
жизнь.
     “ ключика тоже. Ћб этом Я еще расскажу, хотЯ это  скорее  материал  длЯ
психоанализа, а не длЯ художественной прозы.
     ...в   купе   международного   вагона,   попиваЯ   горьковатое    белое
бессарабское, налитое в тЯжелые стаканы с  подстаканниками,  которые  дробно
позванивали друг о друга в темпе мчавшегосЯ курьерского, птицелов читал свои
новые, еще не известные мне стихи. ...слышу его задыхающийсЯ голос парнасца,
как бы восхищенного красотой созданных им строф. Ћтрывки стихов сливались  с
уносЯщимисЯ телеграфными столбами и  пропадали  среди  искалеченных  еще  во
времЯ гражданской войны станционных водокачек,  степных  хуторов,  местечек,
черноземных просторов, где некогда  носилась  конница  Љотовского,-  словом,
там, где сравнительно недавно гремела революциЯ, в которую мы  так  страстно
были влюблены.
     ‘трофы разных стихотворений  смешивались  между  собой,  превращаЯсь  в
сумбурную, но прекрасную поэму нашей молодости.
     ..."‚от так бы и мне в налетающей  тьме  усы  раздувать,  развалЯсь  на
корме,  да  видеть  звезду  над  бушпритом  склоненным,  да   голос   ломать
черноморским жаргоном, да слушать сквозь ветер  холодный  и  горький  мотора
дозорного скороговорку... и  петь,  задыхаЯсь  на  страшном  просторе:  "Ђй,
—ерное море, хорошее море!.."
     "‡а  проселочной  дорогой,  где  затих  тележный  грохот,  над  прудом,
покрытым рЯской, „идель сети разложил. Џеред ним зеленый  снизу,  голубой  и
синий сверху - мир встает огромной птицей, свищет,  щелкает,  звенит...  ’ак
идет веселый „идель с палкой, птицей и котомкой через ѓарц, поросший  лесом,
вдоль по рейнским берегам, по ’юрингии дубовой,  по  ‘аксонии  сосновой,  по
‚естфалии бузинной, по Ѓаварии хмельной. Њарта, Њарта, надо ль плакать, если
„идель ходит в поле, если „идель свищет птицам и смеетсЯ невзначай?"
     ...ему хотелось быть и контрабандистом, и чекистом,  и  „иделем...  …му
хотелось быть ‚итингтоном...
     "Њы сваи поднимали в рЯд, дверные прорубали ниши, из листьев  пальмовых
накат накладывали вместо крыши. Њы балки поднимали ввысь,  лопатами  срывали
скалы.  "Ћ,  ‚итингтон,  вернись,  вернись",-  вода  у  взморьЯ   ворковала.
Џрокладывали наугад дорогу средь степных прибрежий. "Ћ,  ‚итингтон,  вернись
назад",- нам веЯл в уши ветер свежий. €  с  морЯ  доносилсЯ  звон,  гудевший
нежно  и  невнЯтно:  "‚ернись  обратно,  ‚итингтон,  о,  ‚итингтон,  вернись
обратно!"
     Ћн был каким-то ‚итингтоном, которого нежный голос жены звал  вернутьсЯ
обратно. Ќо времЯ было необратимо. Ћн мчалсЯ к славе, и возврата к  прошлому
не было. Ќикогда он больше не увидит крашеный подоконник, раскаленный  южным
солнцем до пузырей.
     Ќикогда уже больше мы не были с птицеловом так душевно близки,  как  во
времЯ этой поездки. ‚о времена Џушкина о  нас  бы  сказали,  наверное,  так:
"Џленники Ѓахуса и ”еба".
     Ќа горизонте, за подмосковными лесами нам уже блеснула на солнце звезда
золотого купола •риста ‘пасителЯ и  две  тени  -  ее  и  моЯ,-  сидевшие  на
ступенЯх храма, а за  нами  величественно  возвышалась  массивнаЯ  бронзоваЯ
дверь.
     Ћна прижалась ко мне так доверчиво, так печально. Ћна положила  на  мое
плечо свою голову  в  самодельной  шелковой  шлЯпке  с  большими  полЯми  на
проволочном каркасе.  лЯпа  мешала  и  ей  и  мне:  она  не  позволЯла  нам
поцеловатьсЯ. Џочему-то ей не пришло в голову  снЯть  и  положить  шлЯпу  на
гранитные ступени. Њы не спали почти целые сутки, навсегда прощались  и  все
никак не могли оторватьсЯ друг от друга. Ќам казалось  невероЯтным,  что  мы
уже никогда не увидимсЯ. ‚ этот мучительно длинный  летний  день  мы  любили
друг друга сильнее, чем за все времЯ  нашего  знакомства.  Љазалось,  мы  не
сможем прожить и одного днЯ друг без друга. € в то же времЯ  мы  знали,  что
между нами навсегда все кончено. ЉакаЯ же страшнаЯ сила  разлучала  нас?  Ќе
знаю. Ќе знал ни тогда, ни теперь, когда пишу эти строки. Ћна тоже не знала.
€ никогда не узнает, потому что ее уже давно нет на свете.  Ќикто  не  знал.
ќто было вмешательство в человеческую жизнь роковой силы как  бы  извне,  не
подвластной ни человеческой логике, ни простым человеческим чувствам.
     Ќами владел рок. Њы были жертвами судьбы.
     Њы старались как могли отдалить минуту разлуки. „ержась  за  руки,  как
играющие дети, мы ходили по городу, садились в трамваи, ехали куда-то,  пили
чай в трактирах,  сидели  на  деревЯнных  скамейках  вокзалов,  заходили  на
дневные сеансы кинематографов, смотрели картины, ничего  не  понимаЯ,  кроме
того, что скоро будем навеки разлучены.  Љаким-то  образом  мы  очутились  в
самый разгар палЯщего днЯ этого  московского,  как  сказал  бы  щелкунчик  -
буддийского, лета в ‘окольническом запущенном парке, в самой глуши  леса,  в
безлюдье, лета в высокой  траве,  в  бурьЯне,  пожелтевшем  от  зноЯ,  среди
поникших ромашек, по которым  ползали  муравьи,  трудолюбиво  выполнЯЯ  свою
работу. Ћна снЯла и отбросила  в  сторону  шлЯпу,  портившую  ее  прелестное
круглое личико восемнадцатилетней девушки. ‹ежа  на  спине,  она  неподвижно
смотрела  синими  невинными  глазами  в  небо.  ‘овсем  девочка,   прилежнаЯ
школьница с  немного  выдающимсЯ  кувшинчиком  нижней  губы,  что  придавало
выражению ее милого, мЯгко  сточенного  лица,  неуловимо  похожего  на  лицо
старшего брата, нечто насмешливое, но  не  ироничное,  а  скорее  светЯщеесЯ
умным юмором, свойственным интеллигентным южным семьЯм, выписывающим  "Ќовый
‘атирикон" и любЯщим ‹ескова и ѓоголЯ. џ подсунул руку под  ее  нежную  шею.
Ћна полуоткрыла жаркие губы, как бы просЯ напитьсЯ: над нами  парами  летали
некрасивые московские бабочки. € Я не знаю, как бы  сложилась  в  дальнейшем
наша жизнь, если бы вдруг мимо нас, с трудом пробираЯсь по  плечи  в  траве,
под звуки барабана не прошел маленький отрЯд пионеров  в  белых  рубашках  и
красных галстуках. Њы отпрЯнули друг от друга. € когда  пионеры  скрылись  в
зарослЯх ‘окольнического леса, мы понЯли, что  бессильны  противостоЯть  той
злой таинственной силе, котораЯ не хотела, чтобы  мы  навсегда  принадлежали
друг другу Ћна поправила щелкнувшую подвЯзку, надела шлЯпу, села. Ђ  знойный
день все продолжалсЯ и продолжалсЯ, переходил в вечер, потом в душную ночь с
зарницами, и мы ходили по Њоскве, по ее ‘адовому кольцу, которое в то  времЯ
было еще действительно садовым, так как сплошь  состоЯло  из  садиков  перед
маленькими домиками, потом по Ѓульварному кольцу, мимо Џушкина, ’имирЯзева с
голубем на голове, мимо ѓоголЯ, потонувшего в своей бронзовой шинели,  потом
по древним переулкам, мимо особнЯков ‘ивцева  ‚ражка  и  ‘обачьей  площадки,
иногда целовались, плакали, пока наконец не  очутились  возле  храма  •риста
‘пасителЯ и сели, измученные, на его  гранитные  ступени,  еще  не  остывшие
после дневной жары, прижались друг к другу, немного вздремнули...
     ЃлизилсЯ рассвет. ѓород был пуст и мертв. ’олько где-то очень далеко  и
очень высоко слышалсЯ звук невидимого самолета, и мне  показалось,  что  уже
произошла непоправимаЯ катастрофа, началась всемирнаЯ война и  город  вокруг
нас был уже  умерщвлен  какими-то  бесшумными  химическими  или  физическими
средствами, что нас - ни ее, ни менЯ - уже нет в живых, наши души отлетели и
только остались два неподвижных тела, прижавшихсЯ друг к другу в вечном  сне
на гранитной лестнице  мертвого  храма,  лишенного  божества,  хотЯ  мертвый
золотой купол  в  лучах  только  что  взошедшего  мертвого  солнца  все  еще
продолжал  жарко  сиЯть  над  вымершей   Њосквой,   над   вымершими   лесами
ЏодмосковьЯ, тот самый легендарный купол храма •риста ‘пасителЯ, который  мы
с птицеловом уже видели из окна международного вагона.
     ‹егко представить то удовольствие, с  которым  Я,  считаЯ  себЯ  старым
москвичом, показывал приезжему провинциалу все достопримечательности столицы
молодого ‘оветского государства. ‘ломивши сопротивление птицелова,  Я  повел
его сначала на ‘ухаревку, где купил ему более или менее приличные ботинки на
картонной подошве - изделие известных кимрских сапожников,- а потом повел на
’верскую и чуть ли не насильно втолкнул в магазин  готового  платьЯ,  откуда
птицелов вышел в тесноватом костюме  с  длинноватыми  брюками.  Њне  удалось
заставить его постричьсЯ в парикмахерской,  вымыть  голову  шампунем,  и  он
ходил со мной по Њоскве сравнительно прилично  одетый,  стуча  по  тротуарам
новыми ботинками. џ водил его по редакциЯм, знакомил с известными поэтами  и
писателЯми, щеголЯЯ перед моим еще мало  известным  в  Њоскве  другом  своей
причастностью  к  литературной  жизни  столицы.   Џтицелов   был   молчалив,
исподлобьЯ посматривал по сторонам, многозначительно трЯс  головой,  как  бы
поддакиваЯ и желаЯ сказать:
     "’ак-так...  „а,  да...   очень   хорошо...   Џрекрасно...   Џосмотрим,
посмотрим"...
     ‚прочем, он принадлежал к  тем  счастливчикам,  которым  не  приходитсЯ
гонЯтьсЯ за славой. ‘лава сама  гонЯлась  за  ними.  џ  и  глазом  не  успел
моргнуть, как имЯ птицелова громко прозвучало на московском Џарнасе. Њолва о
нем покатилась  широкой  волной.  €  моЯ  слабенькаЯ  известность  сразу  же
померкла рЯдом со славой птицелова. Ћднако когда мы сидели на бронзовой цепи
возле памЯтника Џушкину и сочинЯли сонеты, молва о птицелове еще не дошла до
ушей знаменитого королевича. Ѓеседа наша была душевной. Љоролевич, ничуть не
кичась своей всероссийской известностью, по-дружески  делилсЯ  с  нами,  как
теперь принЯто выражатьсЯ, творческими планами и жаловалсЯ на  свою  судьбу,
заставившую его, простого деревенского паренька, жить в городе, лишь во  сне
мечтаЯ о родной рЯзанской деревне. ’ут он, конечно, немного кокетничал,  так
как не таким уж простым  был  он  парнем,  успел  поучитьсЯ  в  университете
анЯвского, немного знал немецкий Язык, потерсЯ еще в ‘анкт-Џетербурге среди
знаменитых поэтов, однако времЯ от времени в нем вспыхивала неодолимаЯ жажда
вернутьсЯ в Љонстантинове, где на пороге рубленой избы с резными  рЯзанскими
наличниками на окошках ждала его старенькаЯ мама в ветхом шушуне  и  шустраЯ
сестренка, которую он очень любил.
     ...мы очутились в пивной, где жажда родной рЯзанской земли вспыхнула  в
королевиче с небывалой силой...
     ‘тихи, которые мы, перебиваЯ  друг  друга,  читали,  вдруг  смолкли,  и
королевич, проливаЯ горькие слезы и обнимаЯ  нас  обеими  руками,  заговорил
своим несколько надсадным  голосом  как  бы  даже  с  некоторым  иностранным
акцентом (может быть, чуть-чуть немецким), неточно  произносЯ  гласные:  "э"
вместо "а", "е" вместо "и", "ю" вместо "у" и так далее. Ђкцент этот был  еле
заметен и не мешал его речи звучать вполне по-рЯзански.
     - Ѓратцы! ђодные! ‘оскучилсЯ Я по своему Љонстантинову. „авайте  плюнем
на все  и  махнем  в  ђЯзань!  —его  там  до  ђЯзани?  ЏустЯки.  Џо  железке
каких-нибудь три часа. Ћт силы четыре. Ќу? „авайте! Ђ? џ  вас  познакомлю  с
моей мамой-старушкой. Ћна у менЯ славнаЯ, уважает поэтов. џ ей все  обещаюсь
да обещаюсь приехать, да все никак не вырвусь.  ‡аел  менЯ  город,  будь  он
неладен...
     ...несмотрЯ на наши возражениЯ, что, мол, как же это так  вдруг,  ни  с
того ни с сего ехать в ђЯзань?.. Ђ вещи? Ђ деньги? Ђ то да се?
     Љоролевич ничего и слышать не хотел. “ него  уже  выработалсЯ  характер
капризной знаменитости: коли чего-нибудь захочетсЯ, то подавай  ему  сию  же
минуту. Ќикаких препЯтствий его вольнаЯ душа не признавала.
     ‚ынь да положь!
     „еньги на билеты туда, если скинутьсЯ, найдутсЯ. „о ђЯзани доедем. Ђ от
ђЯзани до Љонстантинова каким  образом  будем  добиратьсЯ?  Ќу,  это  совсем
пустое  дело.  Ќа  базаре  в  ђЯзани  всегда  найдетсЯ  попутнаЯ  телега  до
Љонстантинова. € мужик с нас ничего не возьмет, потому что менЯ  там  каждый
знает. Џочтет за честь. Џоедем на немазаной телеге по лесам,  по  полЯм,  по
березнЯчку, по родной рЯзанской земле!.. ‘ шиком въедем в  Љонстантинове!  Ђ
уж там не сомневайтесь. ЊоЯ старушка примет вас как родных. „рачен  напечет.
‘амогону выставит на радостЯх. Ђ назад как? „а очень просто: тут же Я  ударю
телеграмму ‚оронскому в "Љрасную новь". Ћн мне сейчас же  вышлет  аванс.  ‡а
это Я  вам  ручаюсь!  Ќу,  братцы,  поехали!  Ћн  был  так  взволнован,  так
настойчив, так убедительно рисовал нам жизнь в своем  родном  селе,  которое
уже представлЯлось нам чем-то вроде русского раЯ, как бы написанного  кистью
Ќестерова. Њы с птицеловом  заколебались,  потерЯв  всЯкое  представление  о
действительности,  и  вскоре  очутились  перед  билетной  кассой  Љазанского
вокзала, откуда невидимаЯ рука выбросила нам три картонных проездных билета,
как бы простреленных навылет дробинкой, и королевич сразу же  устремилсЯ  на
перрон, с тем чтобы тут же, не терЯЯ ни секунды, сесть в вагон и помчатьсЯ в
ђЯзанскую губернию, ђЯзанский уезд, Љузьминскую волость, в  родное  село,  к
маме. Ћднако оказалось, что поезд отходит лишь через два часа,  а  до  этого
надо сидеть в громадном зале, расписанном художником ‹ансере.
     ‹ицо королевича помрачнело.
     †дать? ќто было не в его правилах. ‚се длЯ него должно было совершатьсЯ
немедленно - по щучьему веленью,  по  его  хотенью.  Џолет  его  поэтической
фантазии  не  терпел  преград.  Ћднако  законы  железнодорожного  расписаниЯ
оказались непреодолимыми даже длЯ его капризного гениЯ. —то было делать? Љак
убить времЯ? Ќе сидеть же здесь, на вокзале, на скучных твердых скамейках. ‚
то времЯ возле каждого  московского  вокзала  находилось  несколько  чайных,
трактиров и пивных. ќто  были  дореволюционные  заведениЯ,  носившие  особый
московский отпечаток. Ћни ожили после суровых  дней  военного  коммунизма  -
первые, еще весьма скромные порождениЯ нэпа. Џосле покупки билетов у нас еще
осталось немного денег -  бутылки  на  три  пива.  Њы  сидели  в  просторной
прохладной пивной,  уставленной  традиционными  елками,  с  полом,  покрытым
толстым слоем сырых опилок. Џоловой в полотнЯных штанах и  такой  же  рубахе
навыпуск, с полотенцем и штопором в руке, трижды хлопнув пробками, подал нам
три бутылки пива завода Љорнеева и ѓоршанова и поставил на столик  несколько
маленьких стеклЯнных блюдечек-розеток с традиционными  закусками:  виртуозно
нарезанными тончайшими ломтиками тараньки  цвета  красного  дерева,  моченым
сырым горохом, крошечными кубиками густо посоленных ржаных сухариков, такими
же крошечными мЯтными прЯничками и прочим  в  том  же  духе  доброй  старой,
дореволюционной Њосквы. Ћт одного вида этих закусочек сама  собой  возникала
такаЯ дьЯвольскаЯ жажда, которую могло  утолить  лишь  громадное  количество
холодного пива, игравшего своими полупрозрачными загогулинами сквозь зеленое
бутылочное стекло. ‘нова  началось  безалаберное  чтение  стихов,  дружеские
улыбки, поцелуи, клЯтвы во взаимной любви на всю  жизнь.  ‚ремЯ  от  времени
королевич  выбегал  на  вокзальную  площадь  и  смотрел  на  башенные   часы
Ќиколаевского  вокзала,  находившегосЯ  против  нашего   Љазанского.   ‚ремЯ
двигалось поразительно медленно. „о отхода поезда все еще оказывалось  около
полутора часов. Њежду тем  наше  поэтическое  застолье  все  более  и  более
разгоралось, а денег уже не оставалось ни копейки. ’огда птицелов  предложил
вернуть обратно в кассу его билет, так как он хотЯ и рад был  бы  поехать  в
ђЯзань, да чувствует приближение приступа  астмы  и  лучше  ему  остатьсЯ  в
Њоскве. Ћн вообще был тЯжел  на  подъем.  Њы  охотно  согласились,  и  билет
птицелова  был  возвращен  в  кассу,  что  дало  нам  возможность   продлить
поэтический праздник еще минут на двадцать. ’огда королевич,  который  начал
читать нам свою длиннейшую поэму "Ђнна Ћнегина",  печально  махнул  рукой  и
отправилсЯ в кассу сдавать остальные два билета, после чего камень  свалилсЯ
с наших душ: слава богу, можно уже было не ехать в ђЯзань, котораЯ  вдруг  в
нашем воображении из нестеровского раЯ превратилась в  обыкновенный  пыльный
провинциальный город, и королевич, забыв свою старушку маму в ветхом  шушуне
и шуструю сестренку и вообще забыв все на свете, кроме своей первой разбитой
любви,  продолжал  прерванное  чтение  поэмы  со  всхлипами   и   надсадными
интонациЯми:
     - ...когда-то у той вон калитки мне было шестнадцать лет, и  девушка  в
белой накидке сказала мне ласково "нет"! „алекие, милые  были-тот  образ  во
мне не угас...
     Џри этих щемЯщих словах королевич всхлипнул, заплакал горючими слезами,
по моим щекам тоже потекли ручейки, потому что и Я  испытывал  горечь  своей
первой любви, повторЯл про себЯ такие простые и такие пронзительно-печальные
строчки:
     "Њы все в эти годы любили, но мало любили нас".
     „аже холодный парнасец птицелов, многозначительно поддакивавший  каждой
строфе "Ђнны ‘негиной", опустил свою лохматую голову и издал носом горестное
мычание: видно, и его  пронзили  эти  совсем  простые,  но  такие  правдивые
строчки, напомнив ему "тихие медовые глаза", давно уже как бы растворившиесЯ
в  магической   дымке   прошлого,   не   совсем,   впрочем,   далекого,   но
невозвратимого,  невозвратимого,  невозвратимого...  Ћдним  словом,   вместо
Љонстантинова  мы,  уже  глубокой  ночью,  брели  по   Њоскве,   целовались,
ссорились, дрались, мирились, очутились в глухом переулке, где у  королевича
всюду находились друзьЯ - никому не известные  простые  люди.  Њы  разбудили
весь дом, но королевича принЯли по-царски, сбегали куда-то за водкой,  и  мы
до рассвета пировали в маленькой тесной  комнатке  какого-то  многосемейного
мастерового, читали стихи, плакали, кричали, хохотали,  разбудили  маленьких
детей, спавших под одним громадным лоскутным одеЯлом, пестрым, как  арлекин,
ну и так далее. Ђ потом скрежет первых утренних трамваев, огибающих бульвары
кольца Ђ и тогда еще не вырубленные палисадники кольца Ѓ, в  которых  весной
гнездились соловьи, будЯ на рассвете разоспавшихсЯ москвичей, и где рЯдом  с
садом  "Ђквариум"  возвышалсЯ  громадный,  многоквартирный   доходный   дом,
принадлежавший до революции крупному московскому  домовладельцу  по  фамилии
ќльпит. Џосле революции этот дом был национализирован и превращен в  рабочую
коммуну, котораЯ все же сохранила имЯ прежнего владельца, и стал  называтьсЯ
"дом ќльпит-рабкоммуна".
     ...не так-то легко расставались  дома  с  фамилиЯми  своих  владельцев.
„есЯтиэтажный дом в  Ѓольшом  ѓнездниковском  переулке,  казавшийсЯ  некогда
чудом высотной архитектуры, чуть ли не настоЯщим американским небоскребом, с
крыши которого открывалась панорама низкорослой старушки Њосквы,  долго  еще
называлсЯ "дом Ќирензее" - по имени его бывшего владельца. ѓастроном ? 1  на
улице ѓорького еще  до  сих  пор  кое-кто  называет  "магазин  …лисеева",  а
булочную невдалеке от него - "булочной ”илиппова", хотЯ сам  ”илиппов  давно
уже эмигрировал и, говорЯт,  мечтал  о  возвращении  ему  советской  властью
реквизированной булочной и даже писал из Џарижа своим бывшим пекарЯм просьбу
выслать ему хотЯ бы немножко  деньжонок,  о  чем  Љомандор  написал  стишок,
напечатанный в "Љрасном перце":
     "...в архив иллюзии сданы, живет ”илиппов липово,  отощал  ”илиппов,  и
штаны протерлись у ”илиппова"...
     •отЯ  штаны  и  протерлись,  но  булочнаЯ  долго  называлась   булочной
”илиппова. —то касаетсЯ дома "ќльпит-рабкоммуна", то о нем был  напечатан  в
газете "Ќакануне" весьма острый, Ядовитый очерк, написанный неким писателем,
которого Я впредь буду называть синеглазым - тоже  с  маленькой  буквы,  как
простое прилагательное. ‚последствии романы и пьесы синеглазого прославились
на весь мир, он стал общепризнанным  гением,  сатириком,  фантастом...  ...а
тогда он был  рЯдовым  газетным  фельетонистом,  работал  в  железнодорожной
газете "ѓудок", писал под разными забавными псевдонимами  вроде  ЉрахмальнаЯ
Њанишка. Ћн проживал в доме "ќльпит-рабкоммуна" вместе с женой, занимаЯ одну
комнату в коммунальной  квартире,  и  у  него  действительно,  если  мне  не
изменЯет памЯть, были синие глаза на худощавом, хорошо  вылепленном,  но  не
всегда  хорошо  выбритом  лице  уже   не   слишком   молодого   блондина   с
независимо-ироническим, а временами даже и надменным выражением,  в  котором
тем не менее присутствовало нечто актерское, а временами даже  и  лисье.  Ћн
был несколько старше всех нас, персонажей этого моего  сочинениЯ,  тогдашних
гудковцев, и выгодно отличалсЯ от нас тем, что был человеком  положительным,
семейным, с принципами, в то времЯ как  мы  были  самой  отчаЯнной  богемой,
нигилистами, решительно отрицали все, что имело хоть  какую-нибудь  свЯзь  с
дореволюционным миром,  начинаЯ  с  передвижников  и  кончаЯ  •удожественным
театром, который мы презирали до такой степени, что, приехав  в  Њоскву,  не
только в нем ни  разу  не  побывали,  но  даже  понЯтиЯ  не  имели,  где  он
находитсЯ, на какой улице. ‚ области искусств длЯ  нас  существовало  только
два  авторитета:  Љомандор  и  Њейерхольд.  Ќу,  может  быть,  еще   ’атлин,
конструктор легендарной "башни ’атлина", о которой говорили все,  считаЯ  ее
чудом ультрасовременной архитектуры. ‘инеглазый  же,  наоборот,  был  весьма
консервативен, глубоко уважал  все  признанные  дореволюционные  авторитеты,
терпеть не мог Љомандора, Њейерхольда и ’атлина и никогда не позволЯл  себе,
как любил выражатьсЯ ключик, "колебать мировые струны".
     Ђ  мы  эти  самые  мировые  струны  колебали  беспрерывно,   низвергали
авторитеты, не считались ни с  какими  общепринЯтыми  истинами,  что  весьма
коробило синеглазого, и он строго нас за это  отчитывал,  что,  впрочем,  не
мешало пашей дружбе. ‚ нем было  что-то  неуловимо  провинциальное.  Њы  бы,
например, не удивились, если бы однажды увидали его в  цветном  жилете  и  в
ботинках на пуговицах, с прюнелевым верхом. Ћн любил поучать -  в  нем  было
заложено нечто менторское. ‘оздавалось такое впечатление,  что  лишь  одному
ему открыты высшие истины не только  искусства,  но  и  вообще  человеческой
жизни. Ћн принадлежал к тому довольно распространенному типу людей никогда и
ни в чем  не  сомневающихсЯ,  которые  живут  по  незыблемым,  раз  навсегда
установленным правилам. …го моральный кодекс как бы безоговорочно включал  в
себЯ все заповеди ‚етхого и Ќового заветов.
     ‚последствии оказалось, что все это было лишь  защитной  маской  втайне
очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в  душе  которого
бушевали незримые страсти. ЌесмотрЯ на всю свою интеллигентность и громадный
талант, который мы угадывали в нем, он был, как  Я  уже  говорил,  в  чем-то
немного провинциален. Њожет быть, и —ехов, приехавший в Њоскву из ’аганрога,
мог показатьсЯ провинциалом. ‚последствии, когда синеглазый прославилсЯ и на
некоторое времЯ разбогател, наши  предположениЯ  насчет  его  провинциализма
подтвердились:  он  надел  галстук  бабочкой,  цветной  жилет,  ботинки   на
пуговицах,  с  прюнелевым  верхом,  и  даже,   что   показалось   совершенно
невероЯтным, в один прекрасный день вставил  в  глаз  монокль,  развелсЯ  со
старой   женой,   изменил    круг    знакомых    и    женилсЯ    на    некой
Ѓелосельской-Ѓелозерской, прозванной Ядовитыми авторами "„венадцати стульев"
"кнЯгиней Ѓелорусско-Ѓалтийской". ‘инеглазый называл ее весьма великосветски
на английский лад Ќапси.
     Ќо тогда до этого было еще довольно далеко.
     ЌесмотрЯ на все несходство наших взглЯдов  на  жизнь,  нас  сблизила  с
синеглазым страстнаЯ любовь к ѓоголю, которого мы, как южане, считали своим,
полтавским, даже как бы отчасти родственником, а также  повальное  увлечение
ѓофманом. ќти два магических ѓ - ѓофман и ѓоголь -  стали  нашими  кумирами.
‚се ЯвлениЯ действительности предстали перед нами как бы  сквозь  магический
кристалл гоголевско-гофманской фантазии. Ђ мир, в котором мы тогда жили, как
нельзЯ более подходил длЯ этого. Њы жили в весьма странном, Я бы даже сказал
- противоестественном, мире нэпа, населенном призраками. ’олько вооружившись
сатирой ѓоголЯ и фантазией ѓофмана, можно  было  изобразить  то,  что  тогда
называлось "гримасами нэпа" и что  стало  главной  пищей  длЯ  сатирического
гениЯ синеглазого.
     ...Ћн  не  был  особенно  Ярко-синеглазым.  ‘инева  его  глаз  казалась
несколько выцветшей, и лишь изредка в  ней  вспыхивали  дьЯвольские  огоньки
горЯщей серы, что придавало его умному лицу нечто сатанинское.
     ќто он пустил в ход словечко "гофманиада", которым определЯлось  каждое
невероЯтное происшествие, свидетелем или даже участником коего мы были.  Ќэп
изобиловал невероЯтными происшествиЯми. ‚  конце  концов  из  нашего  узкого
кружка слово "гофманиада" перешло в более широкие  области  мелкой  газетной
братии. „ело дошло до того, что однажды некий репортер в кругу своих  друзей
за кружкой пива выразилсЯ приблизительно так:
     - ‚ообразите себе, вчера в кино у менЯ украли  калоши.  ЏрЯмо  какаЯ-то
гофманиада!
     ‚последствии один из биографов синеглазого написал следующее:
     "Ћн поверил в себЯ как в писателЯ поздно -  ему  было  около  тридцати,
когда поЯвились первые его рассказы".
     „умаю, он поверил в себЯ как в писателЯ  еще  на  школьной  скамье,  не
написавши еще ни одного рассказа. “веренность в себе как в будущем  писателе
была свойственна большинству из нас; когда, например, мне было лет девЯть, Я
разграфил школьную тетрадку на две  колонки,  подобно  однотомному  собранию
сочинений Џушкина, и с места в карьер  стал  писать  полное  собрание  своих
сочинений, придумываЯ их тут  же  все  подрЯд:  элегии,  стансы,  эпиграммы,
повести, рассказы и романы. “ менЯ никогда не было ни малейшего  сомнениЯ  в
том, что Я родилсЯ писателем. •отЯ синеглазый был по образованию  медик,  но
однажды он призналсЯ мне, что всегда мыслил  себЯ  писателем  вроде  ѓоголЯ.
Ћдна из его сатирических книг по аналогии с  гофманиадой  так  и  называлась
"„ьЯволиада", что в прошлом веке, вероЯтно, было бы названо более  по-русски
"—ертовщина":  историЯ  о  двух  братьЯх  Љальсонерах  в  дебрЯх  громадного
учреждениЯ с непомерно раздутыми штатами читалась  как  некаЯ  "гофманиада",
обильно посыпаннаЯ гоголевским перцем.
     ‘инеглазый вообще был склонен к общению со злыми  духами,  порождениЯми
ада. Ќенависть наша к нэпу была так велика,  что  однажды  мы  с  синеглазым
решили издавать юмористический журнал вроде "‘атирикона". Љогда мы  выбирали
длЯ него название, синеглазый вдруг как бы сделал стойку, понюхал воздух,  в
его глазах вспыхнули синие огоньки  горЯщей  серы,  и  он  торжественно,  но
вместе с тем и восхищаЯсь собственной находкой, с Ядовитой улыбкой  на  лице
сказал:
     - Ќаш журнал будет называтьс