Я "ђевизор"!
     €здатель нашелсЯ сразу: один из тех мелких капиталистов, которые  вдруг
откуда-то поЯвились в большом количестве и  шнырЯли  по  Њоскве,  желаЯ  как
можно выгоднее поместить неизвестно откуда взЯвшиесЯ капиталы. Њожно ли было
найти что-нибудь более выгодное, чем  сатирический  журнал  с  оппозиционным
оттенком  под  редакцией  синеглазого,   автора   нашумевшей   "„ьЯволиады"?
(‚прочем, не ручаюсь, возможно это было еще до поЯвлениЯ "„ьЯволиады".)
     ‚ообще в этом сочинении Я не ручаюсь за  детали.  “молЯю  читателей  не
воспринимать мою работу как мемуары. ’ерпеть не могу мемуаров. ЏовторЯю. ќто
свободный полет моей фантазии, основанный на  истинных  происшествиЯх,  быть
может, и не совсем точно сохранившихсЯ в моей памЯти. ‚ силу этого Я избегаю
подлинных имен, избегаю даже выдуманных фамилий. ‘тихи, приведенные мною,  Я
цитирую исключительно по памЯти, считаЯ,  что  это  гораздо  жизненнее,  чем
проверЯть их точность по книгам, хотЯ бы эти цитаты были неточны. Њагический
кристалл памЯти более подходит длЯ того жанра, который Я выбрал, даже - могу
сказать - изобрел.
     Ќе роман, не  рассказ,  не  повесть,  не  поэма,  не  воспоминаниЯ,  не
мемуары, не лирический дневник... Ќо что же? Ќе знаю!
     Ќедаром же сказано, что мысль изреченнаЯ есть ложь. „а,  это  ложь.  Ќо
ложь еще более правдиваЯ, чем сама правда. Џравда, рожденнаЯ в  таинственных
извилинах механизма моего воображениЯ. Ђ что  такое  воображение  с  научной
точки зрениЯ, еще никто не знает. ‚о всЯком случае, ручаюсь, что  все  здесь
написанное чистейшаЯ правда и в то же времЯ чистейшаЯ фантазиЯ. €  не  будем
больше возвращатьсЯ к этому вопросу, так как все равно  мы  не  поймем  друг
друга.
     ...Њы  с  синеглазым  быстро  накатали  программу  будущего  журнала  и
отправились в ѓлавполитпросвет, где работал  хорошо  известный  мне  еще  по
революционным днЯм в  Ћдессе  товарищ  ‘ергей  €нгулов,  наш  общий  друг  и
доброжелатель... Ќадо заметить, что в то времЯ уже выходило  довольно  много
частных периодических изданий - например, журнальчик "ђупор", юмористическаЯ
газетка "’ачка" и многие другие,-  так  что  Я  не  сомневалсЯ,  что  ‘ергей
€нгулов, сам в прошлом недурной  провинциальный  фельетонист,  без  задержки
выдаст нам разрешение  на  журнал,  даже  придет  в  восторг  от  его  столь
счастливо найденного названиЯ.
     Њы стоЯли перед €нгуловым - оба в пальто - и  мЯли  в  руках  шапки,  а
€нгулов,   наклонивши   к    письменному    столу    свое    красное    лицо
здоровЯка-сангвиника, пробегал глазами нашу программу. Џо мере того  как  он
читал, лицо синеглазого делалось все озабоченнее. Ќесколько раз он поправлЯл
свой аккуратный пробор прилежного блондина, искоса посматриваЯ на менЯ, и  Я
заметил, что его глаза все более и более угасают, а на губах поЯвлЯетсЯ чуть
заметнаЯ ироническаЯ улыбочка - нижнЯЯ губа немного вперед кувшинчиком,  как
у его сестренки-синеглазки.
     - Ќу, ‘ергей Ѓорисович, как вам нравитсЯ название "ђевизор"? Ќе  правда
ли,  гениально?  -  воскликнул  Я,  как  бы  желаЯ  поощрить   €нгулова.   -
ѓениально-то оно, конечно, гениально,- сказал ‘ергей Ѓорисович,- но что-то Я
не совсем понимаю, кого это вы  собираетесь  ревизовать?  €  потом,  где  вы
возьмете деньги на издание? џ оживленно объЯснил, кого мы хотим ревизовать и
кто нам обещал деньги на издание. €нгулов  расстегнул  ворот  своей  вышитой
рубахи под пиджаком, почесал такую же красную, как лицо, будто распаренную в
бане  грудь  и  тЯжело  вздохнул.  -  €дите   домой,-   сказал   он   совсем
по-родственному и махнул рукой. - Ђ  журнал?  -  спросил  Я.  -  †урнала  не
будет,- сказал €нгулов. - „а, но ведь какое название! - воскликнул Я. -  ‚от
именно,- сказал €нгулов. -  ‘транно,-  сказал  Я,  когда  мы  спускались  по
мраморной зашарканной лестнице. ‘инеглазый нежно,  но  грустно  назвал  менЯ
моим  уменьшительным  именем,  укоризненно  покачал  головой  и  заметил:  -
Ђй-Яй-Яй! џ не думал, что вы такой наивный. „а  и  Я  тоже  хорош.  ЏоддалсЯ
иллюзии. € не будем больше вспоминать о покойнике "ђевизоре", а лучше пойдем
к нам есть борщ. ‚ы, наверное, голодный? - участливо спросил он.
     †ена  синеглазого  ’атьЯна  Ќиколаевна  была  добраЯ  женщина  и   нами
воспринималась если не как  мама,  то,  во  всЯком  случае,  как  тетЯ.  Ћна
деликатно и незаметно подкармливала в трудные минуты нас,  друзей  ее  мужа,
безалаберных холостЯков. Ћб этих трудных минутах написал привезенный мною  в
Њоскву птицелов:
     "...и пылкие буквы  Њ‘ЏЋ  расцветают  сами  собой  над  этой  оголтелой
жратвой (рычи, желудочный сок!)... и голод сжимает скулы мои, и зудом ноет в
зубах, и маленькой мышью по горлу вниз падает в пищевод... и Я содрогаюсь от
скрипа костей, от мышьей возни хвоста, от медного запаха смолы,  заливающего
гортань... € на что мне божественный слух совы, различающий крови звон? € на
что мне сердце, стучащее в лад шагам и стихам моим! ‹ишь поет нищета у  моих
дверей, лишь в печурке юлит огонь, лишь иссЯкла свеча  -  и  луна  плывет  в
замерзающем стекле"...
     ќто  было,   конечно,   написано   птицеловом   со   свойственной   ему
гиперболичностью.
     “ нас дело до таких ужасов голода не доходило. Ћднако...  Ћднако...  Ќе
могу не вспомнить с благодарностью и нежностью милую ’атьЯну Ќиколаевну,  ее
наваристый борщ, крепкий чай внакладку из семейного  самовара,  который  мне
выпадало счастье ставить в холодной, запущенной кухне вместе с приехавшей на
зимние каникулы из Љиева к своему  старшему  брату  молоденькой  курсисткой,
котораЯ, как и ее  брат,  тоже  была  синеглазой,  синеглазкой.  Њы  вместе,
путаЯсь холодными руками, засовывали пучок  пылающих  лучин  в  самовар:  из
наставленной трубы валил зеленый дым, вызывавший  у  нас  веселые  слезы,  а
сквознЯк нес по ногам из-под кухонной двери. ѓолаЯ лампочка  слабого  накала
свисала с темного потолка не  ремонтировавшейсЯ  со  времен  первой  мировой
войны квартиры в доме "ќльпит-рабкоммуна".
     “ синеглазого был настоЯщий большой письменный стол, как  полагаетсЯ  у
всЯкого порЯдочного  русского  писателЯ,  заваленный  рукописЯми,  газетами,
газетными  вырезками  и  книгами,  из  которых  торчали  бумажные  закладки.
‘инеглазый немножко играл роль известного  русского  писателЯ,  даже,  может
быть, классика, и дома ходил в полосатой  байковой  пижаме,  стЯнутой  сзади
резинкой, что не скрывало его стройной фигуры, и,  конечно,  в  растоптанных
шлепанцах.  Ќа  стене  перед  столом  были  наклеены   разные   курьезы   из
иллюстрированных журналов, ругательные рецензии, а  также  заголовок  газеты
"Ќакануне" с переставленными буквами, так что получалось  не  "Ќакануне",  а
"Ќуненака".
     ‚  Њоскве  находилась  контора  "Ќакануне",  куда  мы  и  сдавали  свои
материалы, улетавшие в Ѓерлин на дюралевом "юнкерсе" иди "дорнье  комет",  а
потом тем  же  путем  возвращавшиесЯ  в  Њоскву  уже  напечатанными  в  этой
сменовеховской газете. Њы все  подрабатывали  в  "Ќакануне",  в  особенности
синеглазый, имевший там большой  успех  и  шедший,  как  говоритсЯ,  "первым
номером".
     Ћписание отличного украинского борща и крепкого чаЯ с сахаром  опускаю,
хотЯ и должен отметить, что в отличие от всех нас чай подавалсЯ  синеглазому
как главе семьи и крупному писателю в  мельхиоровом  подстаканнике,  а  всем
прочим просто так, в стаканах. €ногда случалось, что борщ и чай не  насыщали
нас.  •отелось  еще  чего-нибудь  вкусненького,   вроде   твердой   копченой
московской колбасы с горошинами черного  перца,  сардинок,  сыра  и  стакана
доброго вина. Ђ  денег,  конечно,  не  было.  ’огда  происходило  следующее:
синеглазого и менЯ отправлЯли на  промысел.  ‘кладывали  последние  копейки.
‚ыходило рублЯ три. ‚ лучшем  случае  пЯть.  €  с  этими  новыми,  надежными
рублЯми, пришедшими на смену бумажным миллионам п даже  миллиардам  военного
коммунизма, называвшимисЯ просто "лимонами", мы должны были  идти  играть  в
рулетку, с тем чтобы выиграть хотЯ бы червонец - могучую советскую  десЯтку,
котораЯ на мировой бирже котировалась даже выше старого доброго  английского
фунта  стерлингов:  блистательный  результат  недавно  проведенной  валютной
реформы. Њы с синеглазым быстро  одевались  и,  так  сказать,  "осенив  себЯ
крестным знамением", отправлЯлись в ночь.
     ‘овременному читателю может показатьсЯ странным, даже невероЯтным,  что
два советских гражданина запросто отправлЯютсЯ в казино играть в рулетку. Ќо
не забудьте, что ведь это был нэп,- и верьте не верьте! - в столице молодого
‘оветского государства, центре мировой революции, имелось два игорных дома с
рулеткой: одно  казино  в  саду  "ќрмитаж",  другое  на  теперешней  площади
ЊаЯковского, а тогда ’риумфальной, приблизительно на том месте,  где  сейчас
находЯтсЯ ‡ал имени —айковского, ’еатр сатиры и сад "Ђквариум", а тогда  был
цирк и еще что-то,  то  есть  буквально  в  двух  шагах  от  дома,  где  жил
синеглазый.
     ‚от, братцы, какие дела!
     Ќад ’риумфальной площадью  с  уютным  садиком,  трамвайной  станцией  и
светЯщимисЯ часами, под которыми назначались почти все любовные свиданиЯ,  в
размытом свете качающихсЯ электрических фонарей косо неслась  вьюжнаЯ  ночь,
цыганскаЯ московскаЯ ночь. €ногда в  метели  с  шорохом  бубенцов  и  звоном
валдайских  колокольчиков  проносились,  покрикиваЯ  на  прохожих,  как   бы
восставшие из  небытиЯ  дореволюционные  лихачи,  уносЯ  силуэты  влюбленных
парочек куда-то вдоль ’верской, в Џетровский парк, к "џру", знаменитому  еще
с пушкинских времен загородному ресторану с рЯбчиками, шампанским, ананасами
и пестрым крикливым цыганским хором среди пальм и  папоротников  эстрады.  “
подъезда казино тоже стоЯли лихачи, зазываЯ прохожих:
     - Џожа, ножа! Ђ вот прокачу на резвой!..
     €х рысистые лошади, чудом уцелевшие от мобилизаций  гражданской  войны,
перебирали породистыми, точеными ножками, и были  покрыты  гарусными  синими
сетками, с капором на голове, и скалились и косились на прохожих,  как  злые
красавицы.
     Ћткуда-то долетали звуки ресторанного оркестра. ‚ двери казино  входили
мутные фигуры игроков.
     -  ЏрЯмо-таки  гофманиада!   -   сказал   Я.   -   Ќе   гофманиада,   а
пушкиниана,пробурчал синеглазый,- даже чайковщина. "ЏиковаЯ дама".  ‘цена  у
‹ебЯжьей канавки. "“ж полночь близитсЯ, а ѓермана все нет"... Ћн вообще  был
большой поклонник оперы. …го любимой оперой  был  "”ауст".  Ћн  даже  слегка
наигрывал в обращении с нами оперного ЊефистофелЯ; иногда  грустно  напевал:
"џ за сестру тебЯ молю", что Я относил на свой счет.
     ...‘ бодрыми восклицаниЯми, скрывавшими неуместную робость, мы вошли  в
двери  казино  и  стали  подниматьсЯ  по  лестнице,  покрытой  кафешантанной
ковровой дорожкой, с медными прутьЯми. - ќй, господа молодые люди! - кричали
нам снизу бородатые, как лесные разбойники, гардеробщики и синих поддевках.-
Људа же вы прете не раздевшись!  Ќо  мы,  делаЯ  вид,  что  не  слышим,  уже
вступали в своих потертых  пальто  в  игорный  зал,  где  вокруг  громадного
овального стола сидели игроки в  рулетку  и  молодой  человек  с  зеркальным
пробором и лицом сукина сына, так называемый крупье, раскладывал лопаткой  с
длинной  ручкой  ставки  и  запускал  белый  шарик  в  карусель  крутЯщегосЯ
рулеточного аппарата с никелированными  ручками.  Џри  этом  он  гвардейским
голосом провозглашал: - ѓэспэда, делайте вашу  игру.  Њерси.  ‘тавок  больше
нет. ‚округ стола сидели и стоЯли игроки,  страшные  существа  с  еще  более
страшными названиЯми - "частники", "нэпманы" или даже  "совбуры",  советские
буржуи.  Ќа  всех  на  них  лежал  особый  отпечаток  какого-то  временного,
незаконного  богатства,  жульничества,  наглости,  мещанства,  смешанных  со
скрытым  страхом.  Ћни  были  одеты  в  новенькие   выглаженные   двубортные
шевиотовые костюмы, короткие утюгообразные брючки, из-под  которых  блестели
узконосые боксовые полуботинки "от ‡еленкина" из солодовниковского  пассажа.
Џерстни блистали на их коротких пальцах. ЏробратьсЯ к столу было нелегко. Ќо
нам с синеглазым все-таки удалось протеретьсЯ в своих зимних пальто к самому
столу, а Я, заметив освободившеесЯ место, умудрилсЯ даже сесть на стул,  что
могло посчитатьсЯ большой удачей. ‚прочем, нэпман,  занимавший  доселе  этот
стул и отлучившийсЯ лишь на минутку в уборную  за  малой  нуждой,  вернулсЯ,
застегиваЯсь, увидел менЯ на своем стуле и сказал: - Џардон. ќто мое  стуло.
‚ас здесь не сидело.- €, отстранив менЯ рукой, занЯл  свое  законное  место.
Џрежде чем поставить нашу единственную трешку, мы долго совещались. - Љак вы
думаете, на что будем ставить?  Ќа  черное  или  на  красное?  -  озабоченно
спросил синеглазый. (Љонечно, об игре на номера, о трансверсале и  о  прочих
комбинациЯх мы  и  не  помышлЯли.  Ќас  устраивал  самый  скромный  выигрыш:
получить за три рублЯ шесть и скорее бежать к …лисееву за покупками -  таков
был наш план, основанный  на  том  традиционном  предположении,  что  перваЯ
ставка всегда выигрывает.)  -  ‘тавим  на  красное,-  решительно  сказал  Я.
‘инеглазый долго размышлЯл, а потом ответил: - Ќа красное нельзЯ. -  Џочему?
- Џотому что красное может не выиграть,- сказал он, пророчески глЯдЯ  вдаль.
- Ќу тогда на черное,предложил Я, подумав. - Ќа черное? - с сомнением сказал
синеглазый  и  задумчиво  вздохнул.-  Ќет,   дорогой...-   Ћн   назвал   мое
уменьшительное имЯ.Ќа черное нельзЯ. - Ќо почему? - Џотому что черное  может
не выиграть. ‚ таком духе мы долго совещались, пытаЯсь как-нибудь  обхитрить
судьбу и вызываЯ иронические взглЯды и даже оскорбительные замечаниЯ богатых
нэпманов. Њы молча сносили наше унижение и не торопились. Њы знали, что дома
нас ждут друзьЯ и нам невозможно вернутьсЯ с  пустыми  руками.  Љонечно,  мы
могли бы в одну минуту проиграть свой троЯк. Ќо ведь без риска не было шанса
на выигрыш. Њы медлили еще и потому, что нас подстерегало зловещее зеро,  то
есть ноль, когда все ставки проигрывали. …стественно, что именно ради  этого
зловещего зеро Џомгол - ЉомиссиЯ помощи голодающим  ЏоволжьЯ  -  и  содержал
свои рулетки. Ћднако судьба почти всегда была к нам благосклонна. Њы ставили
на черное или на красное, на чет или на нечет и почему-то  выигрывали.  Ѓыть
может, нам помогала нечистаЯ сила, о которой впоследствии синеглазый написал
свой знаменитый роман.
     Ќе делаЯ второй ставки и схватив свои шесть рублей, мы тут же бежали по
вьюжной ’верской к …лисееву и покупали ветчину,  колбасу,  сардинки,  свежие
батоны и сыр чеддер - непременно чеддер! - который особенно любил синеглазый
и умел выбирать, вынюхиваЯ его своим лисьим носом, ну  и,  конечно,  бутылки
две настоЯщего заграничного портвейна. Џредставьте себе,  с  какой  надеждой
ожидала нас в  доме  "ќльпит-рабкоммуна"  в  комнате  синеглазого  всЯ  наша
гудковскаЯ компаниЯ, а также и синеглазка, в которую Я  уже  был  смертельно
влюблен и прелесть которой все никак не мог  объЯснить  ключику,  сказавшему
мне как-то в ответ на мои любовные излиЯниЯ: -  ’ы  напрасно  стараешьсЯ.  џ
тебе могу в одной строчке нарисовать портрет синеглазки: девушка в  шелковой
блузке с гладкими пуговичками на рукавах. Џонимаешь?  Џуговички  белые,  без
дырочек, гладкие, пришивающиесЯ снизу. Ћчень важно, что они именно  гладкие.
ќто типично длЯ почти всех хороших, милых, порЯдочных девушек.  ‡аметь  себе
это и не делай излишних иллюзий.
     ‘ тех пор у менЯ навсегда сохранилсЯ четкий и точный портрет девушки  с
гладкими пуговичками на манжетах шелковой блузки, что лишний раз вызвало  во
мне ревнивую зависть к моему другу, умевшему увидеть то главное, на  что  не
обращал вниманиЯ никто другой.
     Ђх, моЯ незабвеннаЯ синеглазка!
     Љак быстро пролетели длЯ нас рождественские каникулы. Њы уже  не  могли
прожить друг без друга ни часа.  Њы  ходили  по  холодным,  пустынным  залам
музеев западной живописи (Њорозова  и  ™укина),  два  провинциала,  внезапно
очарованные  французскими  импрессионистами,  доселе  нам  неизвестными.  Њы
сидели в тесных дореволюционных киношках,  прижавшись  друг  к  другу,  и  Я
поражалсЯ, до чего синеглазка похожа  на  Њери  Џикфорд,  что,  впрочем,  не
соответствовало истине - разве только реснички... € пучок пыльного света,  в
котором, как в ткацком станке, передвигались черные  и  белые  нити,  озарЯЯ
нимбом ее распушившиесЯ, обычно гладко причесанные  волосы.  Њы  смотрели  в
’еатре оперетты "џрмарку невест", и ариЯ "џ женщину встретил такую, по ком Я
тоскую" уже отзывалась  в  моем  сердце  предчувствием  тоски,  и,  гулЯЯ  в
антракте по фойе рЯдом с синеглазкой, Я не мог оторвать взглЯда от раковинки
ее ушка, розовевшего среди русых волос, а вокруг  нас  ходили  зрители  того
времени - нэпманы, среди которых так чужеродно  выглЯдели  френчи  и  сапоги
красных офицеров и их  бинокли,  но  не  маленькие  театральные,  а  полевые
"цейсы" в кожаных футлЯрах,  висевшие  на  груди,  иногда  рЯдом  с  орденом
Ѓоевого Љрасного ‡намени на алой шелковой розетке.
     ...и мы слушали "ѓугенотов" в оперном театре  ‡имина,  и  Я  чувствовал
прикосновение к рукаву ее белой шелковой блузки, до озноба холодной  снаружи
и по-девичьи горЯчей внутри, и Я не мог  себе  представить,  что  скоро  она
должна уехать в Љиев, где, как она уже мне призналась,  у  нее  есть  жених,
которого она до приезда в Њоскву любила, а теперь разлюбила и на  всю  жизнь
любит только менЯ, и в ожидании следующего свиданиЯ Я  как  одержимый  писал
ночью в Њыльниковом переулке:
     "ѓолова к голове и к плечу плечо. Ќеужели карточный  дом?  Ћт  волос  и
глаз вокруг горЯчо, но ладони ласкают льдом. “  картинного  замка,  конечно,
корь: бредЯт окна, коробит пульс,  и  над  пультами  красных  кулисных  зорь
заблудилсЯ в смычках  ђауль.  ‡аблудилась  в  небрежной  прическе  бровь,  и
запуталсЯ такт в виске. Љоролева, перчатка, ђауль, любовь - все  повисло  на
волоске. Ђ над темным партером повис балкон и барьер, навалЯсь,  повис,-  но
не треснут, не рухнут столбы колонн на игрушечный замок вниз. €  висЯт...  и
не рушатсЯ... Ѓредит пульс... скрипка  скрипке  доносит  весть:  "Њне  одной
будет скучно без вас, ђауль". "„о свиданьЯ: Я буду в шесть"..."
     €з  всех  этих  строф,  казавшихсЯ  мне  такими   горькими   и   такими
прекрасными, щелкунчик признал достойной вниманиЯ  только  одну-единственную
строчку:
     "...и барьер, навалЯсь, повис..."
     Ћстальное же с учтивым презрением он отверг,  сказав,  что  это  -  вне
литературы.
     ...Ћн  расхаживал  по  своей  маленькой  нищей  комнатке  на   ’верском
бульваре, 25, во флигеле дома, где некогда  жил  ѓерцен,  горделиво  закинув
вверх свою небольшую верблюжью головку,  и  в  то  же  времЯ  жмурилсЯ,  как
избалованный кот, которого чешут за ухом. џ ему помешал. Љак раз в это времЯ
он диктовал новое стихотворение "Ќашедший  подкову"  и  уже  дошел  до  того
места, которое, видимо, особенно ему нравилось и особенно его волновало. Њое
поЯвление сбило его с очень сложного ритма,  и  он  зажмурилсЯ  с  несколько
раздраженной кошачьей  улыбкой,  что.  впрочем,  не  мешало  ему  оставатьсЯ
верблюдиком. Ќезрелое любовное  стихотворение,  поспешно  прочитанное  мною,
было наскоро  отвергнуто,  и  щелкунчик,  собравшись  с  мыслЯми,  продолжал
диктовать высокопарношепелЯвым голосом с акмеистическими завываниЯми:
     - ...свой благородный груз...- Ћн нагнулсЯ, взЯл из рук жены карандаш и
написал собственноручно несколько  следующих  строк.  ќто  была  его  манера
писаниЯ вместе с женой, даже письма знакомым, например мне, из ‚оронежа.
     - ...свой благородный груз,- шепелЯво прочел он  еще  раз,  наслаждаЯсь
рождением такой удачной строчки.- ‘ чего начать?  -  продолжал  он,  как  бы
обращаЯсь к толпе слушателей, хотЯ эта толпа состоЯла только из менЯ  и  его
жены, да,  пожалуй,  еще  из  купы  деревьев  садика  перед  домом  ѓерцена,
шевелЯщихсЯ за маленьким окном.
     "...‚се трещит и качаетсЯ. ‚оздух дрожит от сравнений. Ќи одно слово не
лучше другого. ‡емлЯ гудит метафорой, и легкие  двуколки  в  броской  упрЯжи
густых от натуги птичьих стай разрываютсЯ на части, соперничаЯ  с  храпЯщими
любимцами ристалищ"...
     џ восхищалсЯ темным смыслом его красноречивого синтаксиса,  украшенного
изысканной звукописью. ‚прочем, в  тот  раз  он  диктовал,  кажетсЯ,  что-то
другое. Њожет быть:
     "...и военной грозой потемнел нижний слой помраченных небес, шестируких
летающих тел слюдЯной перепончатый лес... € с  трудом  пробиваЯсь  вперед  в
чешуе  искалеченных  крыл,  под  высокую  руку  берет   побежденную   твердь
Ђзраил..."
     Ќе эти ли стихи погрузили менЯ тогда, на рассвете, на ступеньках  храма
•риста  ‘пасителЯ,  в  смертельное  оцепенение,  в  предчувствие  неизбежной
мировой катастрофы...
     Ќо нет! ’огда были не  эти  стихи.  ’огда  были  другие,  чудные  своей
грустью и человеческой простотой в этой маленькой комнатке. ‘тансы:
     "•олодок щекочет темЯ, и  нельзЯ  признатьсЯ  вдруг,-  и  менЯ  срезает
времЯ, как скосило твой каблук! †изнь себЯ перемогает, понемногу тает  звук,
все чего-то не хватает, что-то вспомнить недосуг. Ђ ведь раньше лучше  было,
и,  пожалуй,  не  сравнишь,  как  ты  прежде  шелестила,  кровь,  как  нынче
шелестишь.  ‚идно,  даром  не  проходит  шевеленье  этих  губ,   и   вершина
колобродит, обреченнаЯ на сруб".
     Ќикогда до этих пор Я не  слышал  от  него  таких  безнадежно-отчаЯнных
стихов.
     џ тоже переживал тогда мучительные дни, но это  была  вспышка  любовной
горЯчки, банальные  страданиЯ  молодого  безвестного  поэта,  почти  нищего,
"гулЯки праздного", с  горьким  наслаждением  переживающего  свою  сердечную
драму с поцелуЯми на двадцатиградусном  морозе  у  десЯтого  дерева  с  краю
—истопрудного бульвара, возле катка, где  гремела  музыка  и  по  кругу  как
заводные резали  лед  конькобежцы  с  развевающимисЯ  за  спиной  шерстЯными
шарфами, под косым светом качающихсЯ электрических  ламп;  с  прощанием  под
гулким куполом ЃрЯнского вокзала;  с  отчаЯнными  письмами;  с  клЯтвами;  с
бессонницей и нервами,  натЯнутыми  как  струны;  и,  наконец,  с  ничем  не
объЯснимым разрывом - сжиганием пачек писем, слезами, смехом,- как это часто
бывает, когда влюбленность доходит до такого предела, когда уже  может  быть
только "все или ничего". Ђ потом продолжение жизни, продолжение все  той  же
бесконечной зимы, все тех же —истых прудов с музыкой,  с  конькобежцами,  но
уже без нее - маленькой, прелестной, в теплом  пальто,  с  детски  округлым,
замерзшим,  как  Яблоко,  лицом,-  с  мучительной  надеждой,  что  все   это
блаженство любви может  каким-то  волшебным  образом  возродитьсЯ  из  пепла
писем, сожженных в маленькой железной печке времен  военного  коммунизма,  в
узенькой девичьей комнатке в Љиеве на каком-то - кажетсЯ, на ‚ладимирском  -
спуске, в запущенной старой квартире,  где,  может  быть,  синеглазый  делал
первые наброски "Ѓелой гвардии"...
     ...и на хрупком письменном столике в образцовом порЯдке были  разложены
толстые  словари  прилежной  курсистки,  освещенные   трепещущими   крыльЯми
отсветов пламени, сжигавшего пачку нашей любовной переписки...
     Љак, должно быть, мое душевное волнение  было  не  похоже  на  душевное
волнение щелкунчика.
     ™елкунчик уже вступил в тот роковой  возраст,  когда  человек  начинает
ощущать отдаленное, но уже заметное приближение старости: поредевшие волосы,
не  защищающие  от  опасного  холодка,  женский   каблук,   косо   сточенный
временем...
     ...Љак сейчас вижу этот скошенный  каблук  поношенных  туфель...  ‘лышу
склеротический шумок в  ушах,  вижу  дурные,  мучительные  сны  и,  наконец,
чувствую легкое  головокружение  верхушки,  обреченной  на  сруб,  верхушки,
котораЯ все еще продолжает колобродить...
     ™елкунчик всегда "колобродил".
     џ смотрел на него, несколько манерно выпевавшего стихи, и чувствовал  в
них нечто пророческое,  и  головка  щелкунчика  с  поредевшими  волосами,  с
небольшим хохолком над скульптурным лбом казалась мне колобродЯщей верхушкой
чудного дерева. Ћн был уже давно одним из самых  известных  поэтов.  џ  даже
считал его великим. € все  же  его  гений  почти  не  давал  ему  средств  к
приличной жизни: комнатка почти без мебели, случайнаЯ еда в столовках,  хлеб
и сыр на расстеленной  бумаге,  а  за  единственным  окошком  первого  этажа
флигелька - густаЯ зелень сада перед ампирным московским домом  с  колоннами
по фасаду. ‚етер качал купы разросшихсЯ, давно уже не  стриженных  деревьев,
кажетсЯ лип, а может быть, тополей, и мне чудилось, что они тоже колобродЯт,
обреченные на сруб. ѓлЯдЯ в  окно  на  эту  живую,  шевелЯщуюсЯ  под  дождем
листву, щелкунчик однажды сочинил дивное  стихотворение,  тут  же,  при  мне
записанное на клочке бумаги, названное  совсем  по-детски  мило  "Њосковский
дождик".
     "...он подает куда как скупо  свой  воробьиный  холодок:  немного  нам,
немного купам, немного вишнЯм на лоток. € в темноте растет кипенье -  чаинок
легкаЯ вознЯ, как бы воздушный муравейник пирует в темных зеленЯх; из свежих
капель виноградник зашевелилсЯ в мураве, как будто холода рассадник открылсЯ
в лапчатой Њоскве"...
     —то-то детское мелькнуло при этом в его бритых шевелЯщихсЯ губах, в его
верблюжьей, высокомерно вскинутой головке, в  его  опущенных  веках,  в  его
улыбке жмурЯщегосЯ от удовольствиЯ кота. џ пришел к щелкунчику  и  предложил
ему сходить вместе со мной в ѓлавполитпросвет, где можно было получить заказ
на  агитстихи.  Џри  слове  "агитстихи"  щелкунчик  поморщилсЯ,  но  все  же
согласилсЯ, и мы отправились в дом бывшего страхового  общества  "ђоссиЯ"  и
там предстали перед Љрупской.
     Ќадежда Љонстантиновна сидела за чрезмерно большим  письменным  столом,
вероЯтно реквизированным во  времЯ  революции  у  какого-нибудь  московского
богача.  ‚о  всЯком  случае,  более  чем  скромный  вид  Љрупской  никак  не
соответствовал великолепию этого огромного стола красного  дерева,  с  синим
сукном и причудливым  письменным  прибором.  …е  глаза,  сильно  увеличенные
стеклами очков, ее рано поседевшие волосы стального  цвета,  закрученные  на
затылке  узлом,  из  которого   высовывались   черные   шпильки,   несколько
неодобрительное  выражение  ее  лица  -  все  это,  по-видимому,  не   очень
понравилось щелкунчику. Ћн был преувеличенного мнениЯ о своей известности и,
вероЯтно,  полагал,  что  его  поЯвление  произведет  на  Љрупскую   большое
впечатление, в то времЯ  как  Ќадежда  Љонстантиновна,  по  моему  глубокому
убеждению, понЯтиЯ не имела, кто такой "знаменитый акмеист".
     џ опасалсЯ, что это может привести к нежелательным последствиЯм, даже к
какойнибудь резкости со стороны щелкунчика, считавшего  себЯ  общепризнанным
гением. (Ѓыл же, например, случай,  когда,  встретившись  с  щелкунчиком  на
улице,  один  знакомый   писатель   весьма   дружелюбно   задал   щелкунчику
традиционный светский вопрос: - —то новенького вы написали? Ќа что щелкунчик
вдруг совершенно неожиданно точно с цепи сорвалсЯ. - …сли  бы  Я  что-нибудь
написал новое, то об этом уже давно бы знала всЯ  ђоссиЯ!  Ђ  вы  невежда  и
пошлЯк! - закричал  щелкунчик,  трЯсЯсь  от  негодованиЯ,  и  демонстративно
повернулсЯ спиной к бестактному беллетристу.)
     Ћднако  в  ѓлавполитпросвете   все   обошлось   благополучно.   Ќадежда
Љонстантиновна обстоЯтельно, Ясно и популЯрно  объЯснила  нам  обстановку  в
современной советской  деревне,  где  начинали  действовать  кулаки.  Љулаки
умудрЯлись выдавать наемных рабочих - батраков - за членов своей семьи,  что
давало им возможность обходить закон о продналоге. Ќадо написать на эту тему
разоблачительную агитку. Њы принЯли заказ, получили небольшой аванс,  купили
на него полкило отличной ветчины, батон белого хлеба  и  бутылку  телиани  -
грузинского вина, некогда воспетого щелкунчиком. ЏридЯ домой,  мы  сразу  же
приступили, как  тогда  принЯто  было  говорить,  к  выполнению  социального
заказа. Ѓудучи в подобных делах человеком опытным, Я  предложил  в  качестве
размера бесшабашный четырехстопный хорей, рассчитываЯ расправитьсЯ с агиткой
часа за полтора.
     - Љулаков Я хитрость выдам, расскажу без лишних слов, как они родни под
видом укрывают батраков,- бодро начал Я и предложил  щелкунчику  продолжить,
но он с презрением посмотрел на менЯ и, высокомерно  вскинув  голову,  почти
пропел: - џ удивлЯюсь, как вы с вашим  вкусом  можете  предлагать  мне  этот
сырой, излишне торопливый четырехстопный хорей, лежащий совершенно вне жанра
и вообще вне литературы! Џоели этого он  сообщил  мне  несколько  интересных
мыслей  о  различных  жанрах  сатирических  стихов,  причем  упомЯнул  имена
ћвенала, Ѓуало, ‚ольтера, ‹афонтена и наконец русских - „митриева и Љрылова.
џ сразу понЯл, что  наше  предприЯтие  под  угрозой.  Њежду  тем  щелкунчик,
видимо, все более и более вдохновлЯлсЯ, отыскиваЯ в истории  мировой  поэзии
наиболее подходЯщую форму. Ћн высказал мысль, что длЯ нашей  темы  о  хитром
кулаке и его работнице-батрачке более всего подходит жанр крыловской  басни:
народно и поучительно. Ћн долго расхаживал  по  комнате  от  окна  к  двери,
напеваЯ что-то про себЯ, произносил невнЯтно свЯзанные  между  собой  слова,
останавливалсЯ, как бы прислушиваЯсь к голосу своей  капризной  музы,  потом
снова начинал ходить взадвперед. †ена его тем временем приготовила бумагу  и
карандаш. ™елкунчик пробормотал нечто вроде того, что
     "...есть разных хитростей у человека много и жажда денег  их  влечет  к
себе, как вол"...
     Ћн призадумалсЯ. Џауза длилась ужасно долго.  ђука  жены  вопросительно
повисла с карандашом в пальцах над бумагой. џ никак не мог  вообразить,  чем
все это кончитсЯ. € вдруг  щелкунчик  встрепенулсЯ  и,  сделав  великолепный
ложноклассический жест рукой,  громко,  но  вкрадчиво  пропел,  назидательно
нахмурив брови, как и подобало великому баснописцу:
     - Љулак Џахом, чтоб не платить налога...- Ћн сделал эффектную  паузу  и
закончил торжественно:-Ќаложницу себе завел!
     џ махнул рукой, понимаЯ, что из нашей агитки ничего  не  получитсЯ.  Ќа
этом   и   кончилось   покушение   щелкунчика   включитьсЯ   в    агитпоэзию
ѓлавполитпросвета.
     Њы с удовольствием раздавили бутылочку прославленного грузинского  вина
за упокой души нашего хитрого кулака Џахома и его наложницы.
     Ђ Я зализывал свои сердечные раны и продолжал  ходить  по  редакциЯм  в
поисках заработка - существование случайное, ненадежное, но по  сравнению  с
тем знойным, ужасным летом поволжского голода 1921 года, которое мы пережили
в •арькове вместе с ключиком, теперешнЯЯ моЯ жизнь казалась раем.  Њожно  ли
забыть те дни? Њногое ушло навсегда из памЯти, но недавно один из оставшихсЯ
в живых наших харьковских знакомых того времени поклЯлсЯ, что однажды - и он
это видел собственными глазами - мы  с  ключиком  вошли  босиком  в  кабинет
заведующего республиканским отделом агитации  и  пропаганды  Ќаркомпроса,  а
может быть, и какого-то культотдела -  уже  не  помню,  как  называлось  это
центральное учреждение республики, столицей которой в те времена был еще  не
Љиев, а •арьков. „а, действительно,  мы  шли  по  хорошо  натертому  паркету
босые. Њало того. Ќа нас были только штаны из  мешковины  и  бЯзевые  нижние
рубахи больничного типа, почемуто с черным клеймом автобазы. € тем не  менее
мы вовсе не были подонками, босЯками,  нищими.  Њы  были  вполне  уважаемыми
членами общества, состоЯли на штате в центральном республиканском учреждении
ћгроста, где даже занимали видные должности по агитации и пропаганде. Џросто
было такое времЯ: разруха, холод, отсутствие товаров,  а  главное,  ужасный,
почти библейский поволжский голод. Ћб этом уже  забыли,  а  тогда  это  было
неслыханным бедствием, обрушившимсЯ  на  ‘оветскую  республику,  только  что
закончившую гражданскую войну. ‘ейчас трудно представить  всю  безвыходность
нашего положениЯ в чужом городе,  без  знакомых,  без  имущества,  одиноких,
принужденных продать на базаре ботинки, длЯ того чтобы не умереть с  голоду.
‚ообще-то мы обычно питались по талонам три раза в день в привилегированной,
так называемой вуциковской столовой, где  получали  на  весь  день  полфунта
сырого черного хлеба,  а  кроме  того,  утром  кружку  кипЯтка  с  морковной
заваркой и пЯть совсем маленьких леденцов, в обед какую-то затируху и  горку
Ячной каши  с  четвертушкой  крутого  Яйца,  заправленной  зеленым  машинным
маслом, а вечером опЯть ту же Ячную кашу, но только сухую и холодную. ќто по
тем временам считалось очень приличной, даже роскошной едой, которой  вместе
с нами пользовались народные  комиссары  и  члены  ‚“–€Ља.  †ить  можно!  Ќо
однажды, придЯ утром  в  столовую,  мы  увидели  на  дверЯх  извещение,  что
столоваЯ закрыта на ремонт  на  две  недели.  Њы  жили  в  бывшей  гостинице
"ђоссиЯ", называвшейсЯ „омом ‘оветов, в запущенном номере с двумЯ  железными
кроватЯми без наволочек,  без  простынь  и  без  одеЯл,  потому  что  мы  их
мало-помалу менЯли на базаре у приезжих крестьЯн на сало. ‚ конце концов  мы
даже умудрились продать оболочки наших тюфЯков, а морскую траву, которой они
были набиты, незаметно и постепенно выбросили во двор,  куда  выходило  наше
окно. ‚низу у конторки бывшего портье сидел  на  табурете  печальный  старик
еврей, продававший с фанерного лотка поштучно самодельные папиросы.  ‘начала
мы эти папиросы покупали за наличные, а потом стали брать в  кредит,  и  наш
долг вырос до таких размеров, что нам стало неловко проходить мимо  старика,
и мы норовили проскользнуть,  как  призраки,  и  были  очень  довольны,  что
подслеповатый старик нас не замечает. Њы не подозревали, что он нас  отлично
видит, но жалеет и делает из деликатности вид, что не замечает. Џотом, когда
времена изменились к лучшему и мы расплатились, он нам  в  этом  простодушно
призналсЯ.
     €так: есть было нечего, курить было нечего, умыватьсЯ было нечем.
     ...знойный августовский день в незнакомом городе, где  почти  пересохла
жалкаЯ  речушка  -  забыл  ее  название,-  посредине   которой   разлагалась
неизвестно как туда попавшаЯ  дохлаЯ  корова  со  зловонно  раздутым  боком,
издали похожим на крашеную деревЯнную ложку. Ѓыло  воскресенье.  –ерковь  на
задах  нашей  гостиницы  возле  базарной  площади  трезвонила  всеми  своими
колоколами, как тройка застоЯвшихсЯ лошадей. Њы голодали  уже  второй  день.
„елать было решительно нечего.  Њы  вышли  на  сухую  замусоренную  площадь,
раскаленную полуденным украинским солнцем, и вдруг увидели за стеклом  давно
не  мытой,  пыльной  витрины  телеграфного  агентства  выставленный  портрет
Ђлександра Ѓлока. Ћн был в черно-красной кумачовой раме. Њы замерли, как  бы
пораженные молнией: нашей сокровенной мечтой было когданибудь увидеть живого
Ѓлока, услышать его голос.  Њы  прочитали  выставленную  рЯдом  с  портретом
телеграмму, где коротко сообщалось о смерти Ѓлока.  Њысль  о  том,  что  нам
никогда не суждено  будет  увидеть  поэта,  изображенного  на  уже  успевшей
выгореть большой  фотографии  -  кудрЯваЯ  голова,  прекрасное  лицо,  белые
пророческие  глаза,   отложной   воротник   байроновской   рубашки,-   такой
противоестественной  среди  этого  зноЯ,  пыли,  провинциального  мусора  на
запущенной площади города, оглушенного воскресным трезвоном базарной церкви,
что мы ужаснулись тому необратимому, что  произошло.  ‚  один  миг  в  нашем
воображении пронеслись все музыкальные и  зрительные  элементы  его  поэзии,
ставшие давно уже как бы частью нашей души. "‚о рву некошеном... красиваЯ  и
молодаЯ...  Ќет  имени  тебе,  мой  дальний,  нет  имени  тебе,  весна...  Ћ
доблестЯх, о подвигах, о славе... ђеволюцьонный держите шаг! Ќеугомонный  не
дремлет враг!.. € Љельна дымные громады...  „онна  Ђнна  спит,  скрестив  на
сердце руки, Ђнна видит неземные сны... „ыша духами и туманами... € шлЯпа  с
траурными перьЯми и в кольцах узкаЯ рука... „алеко отступило  море,  и  розы
оцепили вал... Ћкна ложные на небе черном и прожектор на древнем дворце; вот
проходит она всЯ в узорном и с улыбкой на смуглом лице, а вино уж мутит  мои
взоры, и по жилам оно разлилось; что мне спеть в этот  вечер,  синьора,  что
мне спеть, чтоб вам славно спалось... ’олько страннаЯ  воцарилась  тишина...
Ћтец лежал в Ђллее ђоз..."
     ќто все написал он, он...
     Ќас охватило отчаЯние. Њы вдруг ощутили эту смерть как конец революции,
котораЯ была нашим  божеством.  Ќе  в  духе  того  времени  были  слезы.  Њы
разучились плакать. Њы с ключиком не плакали. Џотом мы  молча  пошли  сквозь
адский зной этого августовского полуднЯ в изнемогающий от  жажды  безлюдный,
пыльный городской сад или даже, кажетсЯ, парк - не  все  ли  равно,  как  он
называлсЯ? - шаркаЯ босыми ногами по раскаленному гравию дорожек, и легли на
дотла  выгоревшую  траву  совсем  желтого  газона,  несколько  лет  уже   не
поливавшегосЯ, вытоптанного. Њы лежали рЯдом,  как  братьЯ,  вверх  лицом  к
неистовому солнцу, уже как  бы  невесомые  от  голода,  ощущаЯ  единственное
желание - покурить. Ќа дорожках мы не нашли ни  одного  окурка.  Њы  как  бы
висели между небом и землей, чувствуЯ без всЯкого страха приближение смерти.
—его же еще мы могли ожидать? - џ никогда не думал, что  смерть  может  быть
так прекрасна: вокруг нас мир, в котором уже нет Ѓлока,-  сказал  ключик  со
свойственной ему патетичностью.
     Ќичто не мешало нам перестать существовать.
     ‘олнце и голод превращали нас еще при жизни в мощи. Њы чувствовали себЯ
свЯтыми. Њожет быть, мы и впрЯмь были свЯтыми?  ‘колько  времени  мы  лежали
таким образом на выжженной траве, Я не знаю.  Ќо  душа  все  еще  не  хотела
оставлЯть  нашего  тела.  ‘олнце,   совершаЯ   свой   мучительно   медленный
кругообразный путь, опускалось в опаленную листву мертвого парка.  Ќаступали
сумерки, такие же жгучие, как и полдень. Њожно было думать, что они  шли  из
вымершего ‡аволжьЯ. Ђ мы все еще, к нашему удивлению, были живы. - Ќу что ж,
пойдем,- сказал ключик с безжизненной  улыбкой.  Њы  с  трудом  поднЯлись  и
побрели в свою осточертевшую нам  гостиницу.  “  нас  даже  не  хватило  сил
проюркнуть мимо старика, продающего  папиросы,  который  со  скрытым  укором
посмотрел на нас. Џотом  мы  лежали  на  своих  твердых  кроватЯх  и,  желаЯ
заглушить голод, громко пели, не помню уже что. Ћткуда-то с улицы доносились
звуки дрЯхлой дореволюционной шарманки, надрывавшие сердце, усиливавшие наше
покорное  отчаЯние.  ‚  голой  лампочке  под  потолком   стали   медлительно
накаливатьсЯ, краснеть вольфрамовые нити, даваЯ представление  о  стеклЯнном
Яйце, пыльной колбочке, в котором проклевываетсЯ цыпленок чахлого света.  €з
коридора иногда доносились
     "...шаги глухие пехотинцев и звон кавалерийских шпор"...
     ќто проходили постоЯльцы гостиницы, по преимуществу бывшие военные, еще
не снЯвшие своей формы, ныне ‘оветские служащие. ‡вук этих шагов  еще  более
усиливаЯ наше одиночество. Ќо вдруг  дверь  приоткрылась  и  в  комнату  без
предварительного стука заглЯнул высокий красивый молодой человек,  одетый  в
новую, с иголочки красноармейскую форму: гимнастерка  с  красными  суконными
"разговорами", хромовые высокие сапоги,  брюки  галифе,  широкий  офицерский
поЯс, а  на  голове  расстегнутаЯ  крылатаЯ  буденовка  с  красной  суконной
звездой. …сли бы на рукаве были звезды, а па отложном  воротнике  ромбы,  то
его можно было бы принЯть по крайней мере  за  молодого  комбрига  или  даже
начдива - легендарного героЯ закончившейсЯ гражданской  войны.  -  ђазрешите
войти? - спросил он, вежливо стукнув каблуками.  -  ‚ы,  наверное,  не  туда
попали,- тревожно сказал Я. - Ќет,  нет!  -  воскликнул,  вдруг  оживившись,
ключик.- џ уверен, что он попал именно сюда. Ќеужели ты  не  понимаешь,  что
это наша судьба? аги судьбы.  Љак  у  Ѓетховена!  Љлючик  любил  выражатьсЯ
красиво. - ‚ы такой-то? - спросил  воин,  обращаЯсь  прЯмо  к  взъерошенному
ключику, и назвал его фамилию. - Ќу? - не без торжества заметил ключик.- —то
Я тебе говорил? ќто судьба! -Ђ затем обратилсЯ  к  молодому  воину  голосом,
полным горделивого шлЯхетского достоинства: - „а. ќто Я. —ем могу служить? -
џ,  конечно,  очень  извинЯюсь,-  произнес  молодой  человек  на   несколько
черноморском жаргоне и осторожно вдвинулсЯ в комнату,- но, видите ли, дело в
том, что послезавтра именины ђаисы Ќиколаевны, супруги Ќила ѓеоргиевича, и Я
бы очень просил вас... -  ‚иноват,  а  вы,  собственно,  кто?  Љомандарм?  -
прервал его ключик. - Ќикак нет,  отнюдь  не  командарм.  -  Ќу  раз  вы  не
командарм, то, значит, вы ангел. ‘кажите, вы ангел? Њолодой человек замЯлсЯ.
-  Ќет,  нет,  не  отпирайтесь,-   сказал   ключик,   продолжаЯ   лежать   в
непринужденной позе на своей жесткой кровати.- џ уверен, что вы ангел: у вас
над головой крыльЯ. …сли бы вы были Њеркурием, то крыльЯ были бы у вас также
и на ногах. ‚о всЯком случае, вы посланник богов. ‚ас послала к  нам  богинЯ
счастьЯ,  фортуна,  сознайтесь.  Љлючик  сел  на  своего  конька  и,   сыплЯ
мифологическими метафорами, совсем обескуражил  молодого  человека,  который
застенчиво улыбалсЯ. Ќаконец, улучив минутку, он сказал: - џ, конечно, очень
извинЯюсь, но дело в том, что Я хотел бы заказать вам стихи. -  Њне?  Џочему
именно мне, а не ѓорацию? - спросил ключик. Ќо, видимо, молодой человек  был
лишен чувства юмора, так как ответил: - Џотому  что  до  менЯ  дошли  слухи,
будто, выступаЯ в одной воинской  части  нашего  округа,