особнЯки,  размещалась  в  городской  управе,  в  штабе  военного
округа, в ‚оронцовском дворце, в редакциЯх газет, получивших новые  названиЯ
и новое содержание. ‚ помещении деникинского Ћсвага возникло новое советское
учреждение  Ћдукроста,  то  есть   Ћдесское   бюро   украинского   отделениЯ
ђоссийского телеграфного агентства, с его агитотделом, выпускавшим листовки,
военные сводки, стенные газеты и плакаты, тут же изготовлЯвшиесЯ на  больших
картонных и фанерных листах, написанные клеевыми красками. Џлакаты  эти  тут
же, еще не высохнув, разносились и развозились по всему городу на извозчиках
и велосипедах.  Ќа  плакатах  под  картинками  помещались  агитстихи  нашего
сочинениЯ. Ќапример:
     "Џо небу полуночи ‚рангель летел, и грустную  песню  он  пел.  ’оварищ!
Ѓарона бери на прицел, чтоб ахнуть барон не успел".
     ‘ утра до вечера в Ћдукросте кипела работа,  стучали  пишущие  машинки,
печатаЯ  сводки  двух  последних  фронтов  -  польского  и   врангелевского,
крымского. Џоложение новой, советской власти все  еще  было  неопределенным,
хотЯ окончательнаЯ победа уже Явно  ощущалась.  Ќашей  Ћдукростой  руководил
прибывший вместе с передовыми  частЯми  Љрасной  Ђрмии  странный  человек  -
колченогий. ‘реди простых, на  вид  очень  скромных,  даже  несколько  серых
руководЯщих товарищей из губревкома,  так  называемой  партийнореволюционной
верхушки, колченогий резко выделЯлсЯ своим видом. ‚о-первых, он был калека.
     ‘ отрубленной кистью левой руки, культЯпку которой он тщательно  прЯтал
в глубине пустого рукава, с перебитым во времЯ  гражданской  войны  коленным
суставом, что делало его походку странно качающейсЯ,  судорожной,  несколько
заикающийсЯ от контузии, высокий, казавшийсЯ  костлЯвым,  с  наголо  обритой
головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на черную  хризантему,
чем-то напоминающий не то смертельно раненного  гладиатора,  не  то  падшего
ангела с  прекрасным  демоническим  лицом,  он  поЯвлЯлсЯ  в  машинном  бюро
Ћдукросты, вселЯЯ любовный ужас  в  молоденьких  машинисток;  при  внезапном
поЯвлении колченогого они густо краснели, опускаЯ глаза на клавиатуры  своих
допотопных "ундервудов" с непомерно широкими каретками.
     Њожет быть, он даже ЯвлЯлсЯ им в грешных снах. Ћ нем  ходило  множество
непроверенных слухов. ѓоворили, что он происходит из  мелкопоместных  дворЯн
—ерниговской  губернии,  порвал  со  своим  классом  и  вступил   в   партию
большевиков. ѓоворили, что его расстреливали, но он по  случайности  осталсЯ
жив, выбралсЯ ночью из-под кучи трупов ц сумел бежать. ѓоворили, что  в  бою
ему отрубили кисть руки. Ќо кто его так покалечил - белые, красные, зеленые,
петлюровцы, махновцы или гайдамаки, было покрыто  мраком  неизвестности.  ‚о
всЯком случае, у него был партийный билет и все тогдашние чистки он проходил
благополучно. Ћн принадлежал к руководЯщей  партийной  головке  города  и  в
общественном отношении длЯ нас, молодых беспартийных поэтов, был недосЯгаем,
как звезда. Њежду нами и им лежала пропасть, которую он сам не  склонен  был
перейти. “ пего были диктаторские замашки, и свое  учреждение  он  держал  в
ежовых рукавицах. Ќо самое удивительное заключалось в том, что он был  поэт,
причем не  какой-нибудь  провинциальный  дилетант,  графоман,  а  настоЯщий,
известный  еще  до  революции  столичный  поэт  из  группы  акмеистов,  друг
Ђхматовой, ѓумилева и прочих,  автор  нашумевшей  книги  стихов  "ЂллилуйЯ",
котораЯ  при  старом  режиме  была  сожжена  как  кощунственнаЯ  по  решению
свЯтейшего синода. ќто прибавлЯло к его личности нечто демоническое.  ‚скоре
в местных "€звестиЯх" стали печататьсЯ его  стихи.  ‚от,  например,  как  он
изображал революционный переворот в нашем городе:
     "...от птичьего шеврона до лампаса полковника все погрузилось в дым. Ћ,
город ђишелье и „е-ђибаса! ‡абудь себЯ, умри и стань другим".
     Џтичьим шевроном поэт назвал трехцветную ленточку,  нашитую  на  рукаве
белогвардейского офицера  в  форме  ижицы  или  римской  пЯтерки,  напоминаЯ
условное  изображение  птички,  так  сказать,   галочку.   ќта   поэтическаЯ
инверсиЯ-"птичий шеврон" - привела нас в восхищение. Њы все  страдали  тогда
детской болезнью  поэтической  левизны.  Џомню  еще  отличное  четверостишие
колченогого того периода: "™едроты сердца не разменены,  и  хлеб-псе  те  же
пЯть хлебов, ђоссиЯ ђазина и ‹енина, ђоссиЯ огненных столбов".
     ќто и впрЯмь было прекрасное, хотЯ и несколько мистическое  изображение
революции. „олжен, кстати, опЯть предупредить читателей,  что  все  стихи  в
этой книге Я цитирую исключительно по памЯти,  так  что  не  ручаюсь  за  их
точность, а проверЯть  не  хочу,  даже  если  это  стихи  Џушкина,  так  что
рассматривать  мое  сочинение  как  научное  пособие   нельзЯ.   ќто   чисто
художественное отражение моего внутреннего мира. —ужую поэзию Я  воспринимаю
как свою и делаю в ней поправки. ‘делал же поправку ’олстой,  цитируЯ  стихи
Џушкина: "... и горько жалуюсь и горько слезы лью,  но  строк  постыдных  не
смываю". Ђ у Џушкина не "постыдных", а "печальных". ’олстой превратил  их  в
постыдные и был прав, так как имел обыкновение пропускать все ЯвлениЯ  мира,
в том числе и поэзию, через себЯ.
     Џервое времЯ между колченогим  и  нами  не  было  никакой  товарищеской
свЯзи. Ќо ведь все же и мы и он, кроме всего прочего, были  поэты,  то  есть
братьЯ по безумию, так что мало-помалу мы не могли не сблизитьсЯ: ничто  так
не  сближает  людей,  как  поэзиЯ.  Ћн  стал  изредка  захаживать  на   наши
поэтические собраниЯ. ‘начала свои стихи  не  читал,  Явно  стеснЯлсЯ,  лишь
изредка делаЯ замечаниЯ, относЯщиесЯ к чужим стихам. …го речь  была  так  же
необычна, как и его наружность. …го заикание заключалось в том, что часто  в
начале  и  в  середине  фразы,  произнесенной  с  некоторым  староукраинским
акцентом, он останавливалсЯ и вставлЯл какое-то  беспомощное,  бессмысленное
.междометие "ото... ото... ото"...
     -  ‘  точки...  ото...  ото...  ритмической,-   говорил   он,-   данное
стихотворение как бы написано... ото...  ото...  сельским  писарем...  …дучи
впоследствии с колченогим в одном железнодорожном вагоне по пути из Ћдессы в
•арьков, куда нас  перебрасывали  длЯ  усилениЯ  харьковского  агитпрома,  Я
слышал   такую   беседу   колченогого   с    одним    весьма    высокопарным
поэтом-классиком. Ћни  стоЯли  в  коридоре  и  обсуждали  бегущий  мимо  них
довольно скучный новороссийский пейзаж.  Џоэт-классик,  носивший  пушкинские
бакенбарды, некоторое времЯ смотрел в окно и наконец произнес свой  приговор
пейзажу, подыскав длЯ него красивое емкое, слово, несколько торжественное: -
‚схолмлениЯ!..  Ќа  что  колченогий  сказал:  -  Ћто...  ото...   скудоумнаЯ
местность.
     Ћн был ироничен и терпеть не мог возвышенных выражений.
     …го поэзиЯ в основном была грубо материальной,  вещественной,  нарочито
корЯвой, немузыкальной, временами даже" косноЯзычной. Ћн умудрЯлсЯ создавать
строчки шестистопного Ямба без цезуры, так что тонический стих превращалсЯ у
него в архаическую силлабику Љантемира. Ќо зато его картины были написаны не
чахлой акварелью, а густым рембрандтовским  маслом.  Љолченогий  брал  самый
грубый,   антипоэтический   материал,   причем   вовсе   не   старалсЯ   его
опоэтизировать. Ќаоборот. Ћн его еще более огрублЯл. ќстетика его творчества
состоЯла именно в полном отрицании  эстетики.  ќто  сближало  колченогого  с
Ѓодлером, взЯвшим, например, как материал длЯ своего  стихотворениЯ  падаль.
Ќа нас произвели ошеломлЯющее впечатление стихи,  которые  впервые  прочитал
нам колченогий своим запинающимсЯ, совсем не поэтическим голосом  из  только
что вышедшей книжки с программным названием "Џлоть". ‚  этом  стихотворении,
называющемсЯ "Џредпасхальное", детально описывалось,  как  перед  пасхой  "в
сарае, рыхлой шкурой мха покрытом", закалывают  кабана  и  режут  индюков  к
праздничному столу. Ѓыли блестЯще описаны и кабан, и индюки,  и  предстоЯщее
пасхальное пиршество  хозЯина-помещика.  ’ам  были  такие  строки,  по-моему
пророческие: "...и кабану, уж вЯлому от  сала,  забронированному  тЯжко  им,
ужель весна хоть смутно подсказала, что  ждет  его  холодный  нож  и  дым?..
Њолчите, твари! € менЯ прикончит, по рукоЯть вогнав клинок, тоска,  и  будет
выть и рыскать сукой гончей душа моЯ, ребенка-старичка"...
     ‚ этих ни на что не похожих, неуклюжих стихах мы вдруг  ощутили  вечное
отчаЯние колченогого, предчувствие его неизбежного конца.
     "Џлоть" была страшнаЯ книга.
     "Ќу, застрелюсь. € это очень просто: нажать курок и выстрел  прогремит.
€ пулЯ виноградиной-наростом застрЯнет там, где позвонок торчит... Ђ  дальше
что?.. € вновь, теперь уже как падаль,- вновь  распотрошенного  и  с  липкой
течкой бруснично-бурой сукровицы,  бровь  задравшего  разорванной  уздечкой,
швырнут менЯ... Ћбиду стерла кровь, и ты, ты думаешь, по нем вздыхаЯ, что  Я
приставлю дуло (Я!) к виску?.. Ћ, безвозвратнаЯ! Ћ,  дорогаЯ!  —асы  спешат,
диктуЯ жизнь: "ку-ку". Ђ пальцы, корчась, тЯнутсЯ к виску"...
     Ќам казалось, что ангел смерти в  этот  миг  пролетел  над  его  наголо
обритой головой с шишкой над дворЯнской бородавкой на его длинной щеке. џ не
буду цитировать еще более ужасных его стихотворений,  способных  довести  до
сумасшествиЯ.
     Ќет, колченогий был исчадием ада.
     Њожет быть, он действительно был падшим ангелом, свалившимсЯ  к  нам  с
неба в черном пепле сгоревших крыл. Ћн был мелкопоместный демон, отверженный
богом революции. Ќо его душа тЯготела к  этому  богу.  Ћн  хотел  и  не  мог
искупить какойто свой тайный грех, за который  его  уже  один  раз  покарали
отсечением руки, но он  чувствовал,  что  рано  или  поздно  за  этой  карой
последует другаЯ, еще более страшнаЯ, последнЯЯ. Ќедаром же он писал:
     "Љак быстро высыхают крыши. ѓде бурЯ? ‘олнце припекло.  ѓрадиной  вихрь
на церкви вышиб под  самым  куполом  стекло.  Љак  будто  выхватив  проворно
остроконечную звезду - метавший ледЯные зерна, гудевший в небе па лету. Ћвсы
лохматы и корЯвы, а рожью крытые полЯ:  здесь  пересечены  суставы,  коленца
каждого стеблЯ. •ристос! џ знаю, ты из храма сурово смотришь  на  €лью:  как
смел пустить он градом в раму и тронуть скинию твою? Ќо мне - прости менЯ, Я
болен, Я богохульствую, Я лгу - твоЯ раздробленнаЯ голень на каждом  чудитсЯ
шагу".
     ’еперь, когда Я пишу эти строки, колченогого никто не помнит. Ћн забыт.
     Ќо тогда он был известен только нам, тем, из которых осталсЯ  в  живых,
кажетсЯ, только Я один.
     ‚ •арькове после  смерти  Ѓлока,  после  исчезновениЯ  ѓумилева,  после
поволжского голода мы настолько сблизились с колченогим, что часто проводили
с ним ночи напролет, пили вино, читаЯ другу другу стихи,ключик,  дружочек  и
Я, еще не отдаваЯ себе отчета, чем все это может кончитьсЯ.
     џ первый уехал в Њоскву.
     € вот Я уже  стою  в  тесной  редакционной  комнате  "Љрасной  нови"  в
Љривоколенном переулке и смотрю па стычку королевича и мулата. Љоролевич  во
хмелю,  мулат  трезв  и  взбешен.  Ђ  сын  водопроводчика  их  разнимает   и
уговаривает: ну что  вы,  товарищи...  €спуганнаЯ  секретарша,  спасаЯ  свои
бумаги и прижимаЯ их к груди, не знала, куда ей бежать: прЯмо на  улицу  или
укрытьсЯ в крошечной каморке кабинета редактора ‚оронского,  который  сидел,
согнувшись над своим шведским бюро, черный, маленький, носатый, в очках, сам
похожий на ворону, и делал вид,  что  ничего  не  замечает,  хотЯ  "выЯснЯли
отношениЯ" два знаменитых поэта страны. Љоролевич совсем по-деревенски одной
рукой держал интеллигентного мулата за грудки, а другой пыталсЯ дать  ему  в
ухо, в то  времЯ  как  мулат  -  по  ходЯчему  выражению  тех  лет,  похожий
одновременно и на араба и на его лошадь,- с пылающим лицом, в  развевающемсЯ
пиджаке с  оторванными  пуговицами  с  интеллигентной  неумелостью  ловчилсЯ
ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак  не  удавалось.  —то  между
ними произошло? ’ак Я до сих пор и не знаю.  ‚  своих  воспоминаниЯх  мулат,
кажетсЯ, упомЯнул о  своих  отношениЯх  с  королевичем  и  сказал,  что  эти
отношениЯ были крайне  неровными:  то  они  дружески  сближались,  то  вдруг
ненавидели друг друга, доходЯ до драки. Џо-видимому,  Я  попал  как  раз  на
взрыв взаимной ненависти. Ќе знаю, как мулат, но королевич всегда  ненавидел
мулата и никогда с ним не сближалсЯ, по крайней мере при мне. Ђ Я дружил и с
тем и с другим, хотЯ с королевичем встречалсЯ гораздо чаще, почти ежедневно.
Љоролевич  всегда  брезгливо  улыбалсЯ  при  упоминании  имени  мулата,   не
признавал его поэзии и говорил мне: - Ќу подумай, какой он, к  черту,  поэт?
Ќе понимаю, что ты в нем находишь? џ отмалчивалсЯ, потому что  весь  был  во
власти поэзии мулата, а объЯснить ее магическую силу не умел; да если  бы  и
умел, то королевич все равно бы ее  не  принЯл:  слишком  они  были  разные.
Џоединок мулата с королевичем кончилсЯ вничью; общими усилиЯми  их  разнЯли,
и, закрутив вокруг горла кашне и нахлобучив  кепку,  которые  имели  на  нем
какой-то заграничный вид, оскорбленный мулат покинул редакцию, а  королевич,
из которого еще не вполне выветрилсЯ хмель,  загнал  менЯ  в  угол  и  вдруг
неожиданно стал просить  помирить  его  с  Љомандором.  -  Џослушай,  друг,-
говорил он умолЯющим, нежным, почти ребЯчьим голосом.-Ќу что тебе стоит?  ’ы
же с ним хорошо знаком.  Ћн  тебЯ  печатает  в  своем  "‹ефе".  Џодлецы  нас
поссорили. Ђ Я его, богом клЯнусь, люблю и считаю знаменитым русским поэтом,
и, если хочешь знать, он менЯ тоже любит, только не хочет признатьсЯ  там  у
себЯ, в ‚одопьЯном переулке, стеснЯетсЯ своих футуристов, лефов или  как  их
там - комфутов, пропади они пропадом. ‚от те крест свЯтой!  ’ы  менЯ  только
поведи к нему на ‚одопьЯный, а уж мы с ним договоримсЯ. Ќе может быть  того,
чтобы два знаменитых русских поэта не  договорились.  Ћкажи  дружбу!  џ  был
смущен и стал объЯснЯть, что  Я  вовсе  не  в  таких  близких  отношениЯх  с
Љомандором, чтобы приводить в ‚одопьЯный переулок незваных гостей, что  менЯ
там самого недолюбливают и еще, чего доброго, дадут по шее и что Я вовсе  не
уверен, будто Љомандор действительно  втайне  любит  его.  Ќо  королевич  не
отставал. - Џойми, какаЯ это будет силища: Я и он!  „а  у  нас  всЯ  русскаЯ
поэзиЯ окажетсЯ в шапке. Ќо Я решительно отказалсЯ, отлично понимаЯ, чем все
это может кончитьсЯ. - ’огда ладно,- сказал королевич,- не хочешь вести менЯ
к Љомандору, так веди менЯ к его соратнику, а уж он менЯ навернЯка  подружит
с самим. ‘оратник у него первый друг. Ђ соратник тебЯ любит, Я  знаю,  ты  с
ним дружишь, он считает тебЯ хорошим поэтом. Љоролевич льстиво  и  в  то  же
времЯ издевательски заглЯдывал мне в лицо своими все еще хмельными глазами и
поцеловал менЯ в губы. Њы были с соратником действительно в самых  дружеских
отношениЯх, и Я сказал королевичу: - Ќу что ж, к соратнику Я тебЯ,  пожалуй,
как-нибудь сведу. Ќо надо было знать характер королевича. - ‚еди менЯ сейчас
же. џ знаю, это отсюда два шага. ’ы дал мне слово.  -  ‹учше  как-нибудь  на
днЯх. - ‚еди сейчас же, а то на всю жизнь поссоримсЯ!
     ќто был как бы разговор двух мальчишек.
     џ согласилсЯ. Љоролевич поправил и сколько возможно  привел  в  порЯдок
свой скрученный  жгутом  парижский  галстук,  и  мы  поднЯлись  по  железной
лестнице черного хода на седьмой этаж, где жил соратник. ‚ дверЯх  поЯвилась
русскаЯ белокураЯ красавица несколько  харьковского  типа,  настоЯщаЯ  ‹ада,
почти сказочный персонаж не то из "‘негурочки", не то  из  "‘адко".  ‘начала
она испугалась, отшатнулась, но потом,  рассмотрев  нас  в  сумерках  черной
лестницы, любезно улыбнулась и впустила в комнату. ќто было временное жилище
недавно вернувшегосЯ в Њоскву с „альнего ‚остока соратника. Љомната выходила
прЯмо на железную лестницу черного хода и другого выхода не имела, так  что,
как обходились хозЯева, неизвестно. Ќо все в  этой  единственной  просторной
комнате приЯтно поражало чистотой и порЯдком.  ‚сюду  чувствовалась  женскаЯ
рука. Ќа пюпитре бехштейновского роЯлЯ с поднЯтой крышкой,  что  делало  его
похожим на черного, лакированного, с  поднЯтым  крылом  Џегаса  (на  котором
несомненно  ездил  хозЯин-поэт),  белела  распахнутаЯ  тетрадь  произведений
ђахманинова. Ћбеденный стол был накрыт крахмальной скатертью  и  приготовлен
длЯ вечернего чаЯ - поповские чашки, корзинка  с  бисквитами,  лимон,  торт,
золоченые вилочки, тарелочки. ‘топка бельЯ, видимо только что принесеннаЯ из
прачечной, источала свежий запах  резеды  -  аромат  кружевных  наволочек  и
ажурных носовых платочков. Ќа диване лежала небрежно брошеннаЯ русскаЯ  шаль
- алые розы на черном фоне. ‚азы с Яблочной пастилой и сдобными крендельками
так и бросались в глаза. Ќу и, конечно, по  моде  того  времени  над  столом
большаЯ  лампа  в  шелковом  абажуре  цвета  танго.  -  Љакими  судьбами!  -
воскликнула хозЯйка и назвала королевича уменьшительным именем.  Ћн  не  без
галантности поцеловал ее ручку и назвал ее на ты. џ был  неприЯтно  удивлен.
ЋказываетсЯ,  они  были  уже  давным-давно  знакомы  и  принадлежали  еще  к
дореволюционной элите, к одному и тому же клану  тогда  начинающих,  но  уже
известных столичных поэтов.  ‚  таком  случае  при  чем  здесь  Я,  приезжий
провинциал, и длЯ какого дьЯвола королевичу понадобилось, чтобы Я ввел его в
дом, куда он мог в любое времЯ прийти сам по  себе?  Џо-видимому,  королевич
был не вполне уверен, что  его  примут.  Ќаверное,  когда-то  он  уже  успел
наскандалить и поссоритьсЯ с соратником. Ќе следует забывать, что соратник и
мулат были близкими друзьЯми и  оба  начинали  в  "–ентрифуге"  ‘.  Ѓоброва.
’еперь же оказалось, что все забыто, и королевича принЯли  с  распростертыми
объЯтиЯми, а Я оставалсЯ в тени как человек в доме свой. - Ђ где же ЉолЯ?  -
спросил королевич. -- …го нет дома, но он скоро должен вернутьсЯ. џ его  жду
к чаю. Љоролевич нахмурилсЯ: ему нужен был соратник сию же минуту.  ‚ынь  да
положь!
     Ћн не выносил промедлений, особенно если был слегка выливши. -  ‘транно
это,- сказал королевич,- где же он шлЯетсЯ, интересно знать? џ бы  на  твоем
месте не допускал, чтобы он  где-то  шлЯлсЯ.  ‹ада  принужденно  засмеЯлась,
показав подковки своих жемчужных  маленьких  зубов.  Ћна  сыграла  на  роЯле
несколько прелюдов ђахманинова, которые Я не могу слушать без  волнениЯ,  но
на королевича ђахманинов не произвел  никакого  впечатлениЯ  -  ему  подавай
Љолю. ‹ада предложила нам чаю. - ‘пасибо, ‹адушка, но  мне,  знаешь,  не  до
твоего чаЯ. Њне надо Љолю! - Ћн скоро придет. - Њы уже это слышали,- с плохо
скрытым раздражением сказал  королевич.  Ћн  положительно  не  переносил  ни
малейших препЯтствий к исполнению своих желаний. •отЯ он и старалсЯ  любезно
улыбатьсЯ, разыгрываЯ учтивого гостЯ, но Я чувствовал, что в нем  уже  начал
пошевеливатьсЯ злой дух скандала. - Џочему он не идет? -  времЯ  от  времени
спрашивал он, с отвращением откусываЯ рЯбиновую пастилу. ‚идно,  он  заранее
нарисовал себе картину: он приходит к соратнику, соратник тут же ведет его к
Љомандору, Љомандор признаетсЯ в своей любви к королевичу, королевич, в свою
очередь, признаетсЯ в  любви  к  поэзии  Љомандора  и  они  оба  соглашаютсЯ
разделить первенство на российском Џарнасе и  все  это  кончаетсЯ  апофеозом
всемирной славы. € вдруг такое глупое препЯтствие: хозЯина нет дома, и когда
он придет, неизвестно, и надо сидеть в  приличном  нарЯдном  гнездышке  этих
непьющих советских старосветских помещиков, где, кроме ђахманинова  и  чашки
чаЯ с пастилой, ни черта не добьешьсЯ.
     Ђ времЯ шло.
     ‹ицо королевича делалось все нежнее и нежнее. …го глаза стали светитьсЯ
опасной, слишком Яркой синевой. Ќа щечках  вспыхнул  девичий  румЯнец.  ‡убы
стиснулись. Ћн томно вздохнул, потЯнув носом,  и  капризно  сказал:  -  Ѓеда
хочетсЯ вытереть нос, да забыл дома носовой платок. -  Ђх,  дорогой,  возьми
мой.  ‹ада  взЯла  из  стопки  стираного  бельЯ  и   подала   королевичу   с
обаЯтельнейшей улыбкой воздушный, кружевной платочек.  Љоролевич  осторожно,
как величайшее сокровище, взЯл воздушный платочек двумЯ  пальцами,  осмотрел
со  всех  сторон  и  бережно  сунул  в  наружный  боковой  карманчик  своего
парижского пиджака. - Ћ нет! - почти  пропел  он  ненатурально  восторженным
голосом.- ’аким платочком достойны вытирать носики  только  русалки,  а  длЯ
простых  смертных  он  не  подходит.  …го  голубые  глаза  остановились   на
белоснежной скатерти, и Я понЯл, что сейчас произойдет нечто непоправимое. Љ
сожалению, оно произошло.
     џ взорвалсЯ.
     - Џослушай,- сказал Я,- Я тебЯ привел в этот дом, и Я  должен  ответить
за твое свинское поведение. ‘ию  минуту  извинись  перед  хозЯйкой  -  и  мы
уходим.  -  џ?  -  с  непередаваемым  презрением  воскликнул  он.-  —тобы  Я
извинЯлсЯ? - ’огда Я тебе набью морду,- сказал Я. - ’ы? Њне?  Ќабьешь?  -  с
еще большим презрением уже не сказал,  а  как-то  гнусно  пропел,  провыл  с
иностранным акцентом королевич. џ  бросилсЯ  на  него,  и,  разбрасываЯ  все
вокруг, мы стали дратьсЯ как мальчишки. ‡атрещал и развалилсЯ подвернувшийсЯ
стул. ‘ пушечным выстрелом захлопнулась крышка роЯлЯ. “пала на  пол  ваза  с
белой  и  розовой  пастилой.  Џолетели  во  все  стороны  разорванные  листы
ђахманинова, наполнив комнату как бы  беспорЯдочным  полетом  чаек.  ‹ада  в
ужасе бросилась к окну, распахнула его в черную  бездну  неба  и  закричала,
простираЯ лебедино-белые руки: - ‘пасите!  Џомогите!  ЊилициЯ!  Ќо  кто  мог
услышать ее слабые вопли, несущиесЯ с поднебесной высоты седьмого этажа!  Њы
с королевичем вцепились друг в друга, вылетели за дверь и покатились вниз по
лестнице. Ћчень странно, что при этом мы остались живы  и  даже  не  сломали
себе рук и ног. ‚низу мы расцепились, вытерли рукавами  из-под  своих  носов
юшку и, посылаЯ друг другу проклЯтиЯ, разошлись в разные стороны,  причем  Я
был уверен, что нашей дружбе конец,  и  это  было  мне  горько.  Ђ  также  Я
понимал, что дом соратника длЯ менЯ закрыт навсегда. Ћднако  через  два  днЯ
утром ко мне в комнату вошел тихий, ласковый и трезвый королевич.  Ћн  обнЯл
менЯ, поцеловал и грустно сказал: - Ђ менЯ еще потом били  малЯры.  Љонечно,
никаких малЯров не было. ‚се это он выдумал.  ЊалЯры  -  это  была  какаЯ-то
реминисценциЯ из "ЏреступлениЯ и  наказаниЯ".  “бийство,  кровь,  лестничнаЯ
клетка, ђаскольников...
     Љоролевич обожал „остоевского и часто, знакомЯсь с кем-нибудь и пожимаЯ
руку, представлЯлсЯ так: - ‘видригайлов! Џричем глаза его мрачно темнели.  џ
думаю, что гений самоубийства уже и тогда медленно, но неотвратимо овладевал
его больным воображением.
     ’аинственно  улыбаЯсь,  он  сказал  мне  полушепотом,  что  менЯ   ждет
нечаЯннаЯ радость. џ спросил какаЯ. Ќо он сказал еще  более  таинственно:  -
‘ам увидишь скоро. ‚ веревочной кошелке, которую он держал в руках, Я увидел
бутылку водки и две копченые рыбины, свЯзанные за жабры  бечевочкой.  ђыбины
были золотистого оттенка и распространЯли острый аромат, вызывающий жажду, а
чистый блеск водочной бутылки усугублЯл эту жажду. Ќо королевич, заметив мой
взглЯд, погрозил пальцем и, лукаво улыбнувшись, сказал: - ’олько не  сейчас.
Џотом, потерпи. Џосле этого он как некое величайшее  открытие  сообщил  мне,
что он недавно перечитывал "Њертвые души" и понЯл, что ѓоголь  гений.  -  ’ы
понимаешь, что он там написал? Ћн написал, что в  дождливой  темноте  ђоссии
дороги расползлись, как 14 раки. ’ы понимаешь, что так  сказать  мог  только
гений! Џеред ѓоголем надо стать на колени. „ороги расползлись, как  раки!  €
королевич действительно стал на колени, обратилсЯ в ту сторону, где, по  его
мнению, находилась ЂрбатскаЯ площадь с памЯтником ѓоголю, перекрестилсЯ  как
перед иконой  и  стукнулсЯ  головой  об  пол.  џ  не  захотел  уступить  ему
первенство открытиЯ, что  ѓоголь  гелий,  и  напомнил,  что  у  ѓоголЯ  есть
"природа как бы спала с открытыми  глазами"  и  также  "графинчик,  покрытый
пылью, как бы в фуфайке" в чулане Џлюшкина, похожего на бабу. -  Ќеужели  он
это написал? - почти с суеверным  ужасом  воскликнул  королевич.-  Ђ  ты  не
врешь? - прибавил он, подозрительно глЯдЯ на менЯ.- Њожет быть, это  ты  сам
выдумал, что графинчик был в фуфаечке, и  морочишь  менЯ?  -  Џрочти  "‚иЯ",
прочти сцену у Џлюшкина. Ћн смущенно покрутил головой.  -  ‚от  это  да!  Ќо
все-таки мои раки гениальнее твоей природы, спЯщей с открытыми глазами. Ђ  в
общем, куда нам всем по сравнению с ѓоголем! Ћсобенно имажинистам! ’оже  мне
"образное мышление". ‘трастнаЯ любовь к ѓоголю как бы еще  теснее  соединила
нас, и мы сидели молча рЯдом, подавленные гением ѓоголЯ  и  в  то  же  времЯ
чувствуЯ себЯ детьми  великой  русской  литературы,  правда  еще  не  вполне
выросшими, созревшими. ‚ этот  миг  раздалсЯ  звонок  и  в  дверЯх  поЯвилсЯ
соратник.  ќто  и  был  приЯтный   сюрприз,   обещанный   мне   королевичем.
ЋказываетсЯ, королевич уже успел где-то встретитьсЯ с соратником, извинитьсЯ
за скандал, учиненный на седьмом этаже, и назначил ему свидание  у  менЯ,  с
тем чтобы прочитать нам еще никому  не  читанную  новую  поэму,  только  что
законченную. ‘оратник, крупный поэт,  был,  кажетсЯ,  единственным  из  всех
лефов признававшим менЯ. Ћн настолько верил в менЯ как  в  поэта,  что  даже
сердилсЯ, когда Я бралсЯ за прозу. Ќа одной из своих книжек  он  сделал  мне
такую надпись: большими буквами сверху стоЯло слово ЏЋќ’“, дальше  было  мое
имЯ и потом: "с враждой за его отход от поэзии к "всерьез и надолгой" прозе,
любЯщий его искренне-такой-то".
     Њожет быть, он был мой самый настоЯщий, верный друг. Ќо он был  гораздо
старше менЯ как по возрасту, так и по литературному положению и  его  дружба
со мною имела скорее характер покровительства, что еще  Џушкин  назвал  "иль
покровительства позор".
     ‘амое удивительное, что Я никак не могу написать его словесный портрет.
Ќи одной заметной черточки. Ќе за что зацепитьсЯ:  ну  в  приличном  осеннем
пальто, ну с бритым, несколько  старообразным  сероватым  лицом,  ну,  может
быть, советский служащий среднего ранга, кто угодно, но только  не  поэт,  а
между тем все-таки что-то возвышенное, интеллигентное замечалось во всей его
повадке. Ђ так - ни одной заметной черты: рост средний, глаза  никакие,  нос
обыкновенный, рот обыкновенный, подбородок обыкновенный. „аже  странно,  что
он был соратником Љомандора, одним из вождей ‹евого фронта. Ќу,  словом,  не
могу его описать.
     ‘кладываю, как говоритсЯ, перо.
     ЏомнитсЯ, в то утро королевич привел с собой какого-то полудеревенского
паренька,  доморощенного  стихотворца,  одного   из   своих   многочисленных
поклонниковприживал, страстно в него влюбленных. Љто-нибудь из  них  повсюду
таскалсЯ за королевичем, с обожанием заглЯдывал ему в глаза, как верный пес,
и  все  времЯ  канючил,  просЯ  позволениЯ  прочитать  свои   стихотворениЯ.
Љоролевич обращалсЯ с ними грубо и насмешливо, не стеснЯЯсь в выражениЯх:  -
Ќу чего ты за мной ходишь? Њожет быть,  ты  воображаешь  себЯ  замечательным
талантом-самородком  вроде  ЂлексеЯ  Љольцова  или  Ќикитина?   ’ак   можешь
успокоитьсЯ: ты полнаЯ бездарность, твоими стихами можно только подтиратьсЯ,
и то поцарапаешь задницу. Ќу? Ќе пускай сопли и не рыдай. Њосква  слезам  не
верит. Џоворачивай лучше оглобли  и  возвращайсЯ  в  деревню  землю  пахать,
вместо того чтобы тут гнить. ‚се равно ни черта из тебЯ не получитсЯ, можешь
мне поверить. •оть, по крайней мере, не мелькай перед глазами, ступай в угол
и молчи в трЯпочку. ’оже мне гений! ‡наешь, сколько ты мне стоишь? € на  кой
черт Я тебЯ, дурака, пою-кормлю. †алкий  прихлебале!  ‚  те  годы  развелось
великое множество подражателей королевичу, приезжавших из деревни  в  Њоскву
за славой. €м казалось, что слава королевича легкаЯ, дешеваЯ.  Љоролевич  их
презирал, но все же ему льстило такое поклонение. ЉажетсЯ, ни один  из  этих
несчастных, свихнувшихсЯ на  эфемерной  литературной  славе  королевичевских
эпигонов так и не выписалсЯ в сколько-нибудь приличного поэта.
     ‚се они сгинули после смерти своего божества. €ные из  них  по  примеру
королевича наложили на себЯ руки.
     Ћбиженный подражатель, утираЯ  рукавом  слезы,  удалилсЯ.  Њы  остались
втроем - королевич, соратник и Я. Љоролевич  подошел  ко  мне,  обнЯл  и  со
слезами на глазах сказал с непередаваемой болью в голосе, почти  шепотом:  -
„руг мой, друг мой, Я очень и очень болен! ‘ам не знаю, откуда  взЯлась  эта
боль. Ћн произносил  слово  "очень"  как-то  изломанно,  со  своим  странным
акцентом. ‚ыходило ""чень, о"чень, иочень"... ‘лова  эти  были  сказаны  так
естественно, по-домашнему жалобно, что мы сначала не понЯли, что это и  есть
первые  строки  новой  поэмы.  Џотом  он  встал,  прислонилсЯ  к  притолоке,
полузакрыл свои вдруг помутневшие глаза смертельно раненного человека, может
быть даже животного  -  оленЯ,-  и  своим  особым,  надсадным,  со  странным
акцентом голосом произнес:
     - ’о ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как  рощу  в
сентЯбрь, осыпает мозги алкоголь.  ѓолова  моЯ  машет  ушами,  как  крыльЯми
птица. …й нашее ноги маЯчить больше невмочь. —ерный человек, черный, черный,
черный человек на кровать ко мне садитсЯ, черный человек спать не  дает  мне
всю ночь.
     ’олько тут мы понЯли, что это начало поэмы.
     "—ерный человек" он произносил с особенным  нажимом,  еще  более  ломаЯ
Язык:
     "—ьорный, чьорный, чьорный, человек, ч'лавик"...
     Љоролевич вздрогнул и стал озиратьсЯ, как бы увидев невдалеке  от  себЯ
ужасный призрак. Њороз тронул мои волосы. ‘ерое лицо  соратника  побледнело.
Џоэма называлась "—ерный человек".
     - —ерный человек водит пальцем по мерзкой книге и, гнусавЯ  надо  мной,
как над усопшим монах, читает мне  жизнь  какого-то  пройдохи  и  забулдыги,
нагонЯЯ на душу тоску и страх. —ерный человек, черный, черный...
     ‘лезы текли по щекам королевича, когда он произносил слово "черный"  не
через """, а через "о"-чорный, чорный, чорный, хотЯ  это  "о"  было  как  бы
разбавлено мучительно тЯгучим """.
     —орный, чорный, чорный.
     —то делало это слово еще более  ужасным.  ќто  был  какой-то  страшный,
адский вариант пушкинского.
     "...воспоминаниЯ безмолвно предо мной свой длинный развивают свиток;  и
с отвращением читаЯ жизнь мою, Я трепещу и  проклинаю  и  горько  жалуюсь  и
горько слезы лью, но строк печальных не смываю".
     џ уже упоминал, что ‹ев ’олстой,  читаЯ  это  стихотворение,  всегда  с
особенным упорством и значением  вместо  "строк  печальных"  говорил  "строк
постыдных".
     Џоэма королевича "—ерный человек" была полна строк именно не печальных,
но постыдных, которых поэт не мог и не хотел смыть, уничтожить.
     "...Ќе знаю, не помню, в одном селе, может в Љалуге, а может в  ђЯзани,
жил  мальчик  в  простой  крестьЯнской  семье,  желтоволосый,   с   голубыми
глазами... € вот стал он взрослым, к тому ж поэт, хоть  и  небольшой,  но  с
ухватистой силою, и какую-то женщину сорока с лишним  лет  называл  скверной
девочкой и своею милою".
     Љоролевич стоЯл, прислонЯсь к притолоке, и как бы  исповедовалсЯ  перед
нами, не жалеЯ себЯ и выворачиваЯ наизнанку свою душу. Њы были потрЯсены. Ћн
продолжал:
     - ...—ерный человек! ’ы прескверный гость. ќта  слава  давно  про  тебЯ
разноситсЯ. џ взбешен, разъЯрен, и летит моЯ трость прЯмо  к  морде  его,  в
переносицу...
     Љоролевич вдруг как-то отпрЯнул и сделал Яростный выпад, как будто бы и
впрЯмь у него в руке была длиннаЯ остраЯ  трость  с  золотым  набалдашником.
Џотом он долго молчал, поникнув головой. Ђ затем почти шепотом промолвил:
     - ...ЊесЯц умер, синеет в окошко рассвет. Ђх ты, ночь!  —то  ты,  ночь,
наковеркала? џ в цилиндре стою. Ќикого со мной нет.  џ  один...  €  разбитое
зеркало...
     ‡вездообразнаЯ трещина разбитого зеркала как бы прошла через наши души.
Љакой неожиданный конец!  ЋказываетсЯ,  поэт  сам  как  в  горЯчечном  бреду
разговаривал со своим двойником, вернее сам с собой. „ействительно,  у  него
имелсЯ цилиндр,  привезенный  из-за  границы,  и  чернаЯ  накидка  на  белой
шелковой подкладке, нарЯд, в котором  парижские  щеголи  некогда  ходили  на
спектакли-гала в ѓрандопера.
     Ћднажды в первые дни нашей дружбы королевич поЯвилсЯ в  таком  плаще  и
цилиндре, и мы шлЯлись всю ночь по знакомым, а  потом  по  бульварам,  пугаЯ
редких  прохожих  и  извозчиков.  Ћсобенно  испугалсЯ  один  дрЯхлый  ночной
извозчик на углу ’верского  бульвара  и  Ќикитских  ворот,  стоЯвший,  уныло
поджидаЯ седоков, возле еще не отремонтированного дома с зиЯющими  провалами
выбитых  окон  и  черной  копотью  над  ними  -  следами   ноЯбрьских   дней
семнадцатого года.
     ’еперь там построено новое здание ’Ђ‘‘.
     €звозчик дремал на козлах. Љоролевич  подкралсЯ,  вскочил  на  переднее
колесо и заглЯнул в лицо старика, пощекотав ему бороду. €звозчик  проснулсЯ,
увидел господина в цилиндре и, вероЯтно, подумал, что спЯтил: еще со  времен
покойного царЯ-батюшки не видывал он таких седоков. - „авай, старче,  садись
на дрожки, а Я  сЯду  на  козлы  и  лихо  тебЯ  прокачу!  •очешь?  -  сказал
королевич. - ’ы что! Ќе замай! -  крикнул  в  испуге  извозчик.-  Ќе  хватай
вожжи! €шь фулиган! Џозову милицию,- прибавил он, не на шутку рассердившись.
Ќо королевич вдруг улыбнулсЯ прЯмо в бородатое лицо извозчика такой  доброй,
ласковой и озорной улыбкой, его детское личико под черной  трубой  шелкового
цилиндра осветилось таким простодушием, что извозчик вдруг и  сам  засмеЯлсЯ
всем своим беззубым ртом, потому что королевич совсем по-ребЯчьи показал ему
Язык, после чего они - королевич и извозчик - трижды  поцеловались,  как  на
пасху.  €  мы  еще  долго  слышали  за  собой  бормотание  извозчика  не  то
укоризненное, не то поощрительное, перемежающеесЯ  дребезжащим  смехом.  ќто
были золотые денечки нашей легкой дружбы. ’огда он еще был похож на вербного
херувима.  ’еперь  перед  нами  стоЯл  все  тот  же  кудрЯвый,  голубоглазый
знаменитый поэт, и на лице его лежала тень мрачного вдохновениЯ.  Њы  обмыли
новую поэму, то есть выпили водки и закусили копченой рыбой.  Ќо  расстатьсЯ
на этом казалось невозможным. Љоролевич еще раз прочитал "—ерного человека",
и мы отправились все вместе по знакомым и незнакомым, где поэт снова и снова
читал "—ерного человека", пил не  закусываЯ,  наслаждаЯсь  успехом,  который
имела его новаЯ поэма.
     “спех был небывалый. ‚торое рождение поэта.
     Љонечно, Я не смог не потащить королевича к ключику,  куда  мы  Явились
уже глубокой ночью. Љлючик с женой жили в одной квартире вместе  со  старшим
из будущих авторов "„венадцати стульев" (другом, не братом!)  и  его  женой,
красавицей  художницей  родом  из  нашего  города.  ЏоЯвление   среди   ночи
знаменитого поэта произвело переполох. „о сих пор, кажетсЯ,  никто  из  моих
друзей не видел живого королевича. „амы наскоро оделись, напудрились, взбили
волосы. Љлючик и  друг  натЯнули  штаны.  ‚се  собрались  в  общей  комнате,
наиболее приличной в этой запущенной квартире в одном из глухих переулков  в
районе ‘ретенских ворот. ‚ пЯтый пли шестой раз Я слушал "—ерного человека",
с каждым разом он правилсЯ мне все больше и больше. “же  совсем  захмелевший
королевич читал свою поэму, еле  держась  па  ногах,  делаЯ  длинные  паузы,
испуганно озираЯсь и выкрикиваЯ излишне громко отдельные строчки, а другие -
еле слышным  шепотом.  Љончилось  это  внезапной  дракой  королевича  с  его
провинциальным поклонником, который опЯть поЯвилсЯ и сопровождал  королевича
повсюду, как верный пес. €х стали разнимать. †енщины  схватились  за  виски.
Љоролевич сломал этажерку, с которой посыпались  книги,  разбилась  какаЯ-то
вазочка. …го пытались успокоить, по он был  уже  невменЯем.  …го  навЯзчивой
идеей в такой стадии опьЯнениЯ было стремление немедленно мчатьсЯ куда-то  в
ночь, к ‡инке и бить ей морду. "‡инка" была его перваЯ  любовь,  его  бывшаЯ
жена, родившаЯ ему двоих  детей  и  потом  ушедшаЯ  от  него  к  знаменитому
режиссеру. Љоролевич никогда не  мог  с  этим  смиритьсЯ,  хотЯ  прошло  уже
порЯдочно времени. џ думаю, это  и  была  та  сердечнаЯ  незаживающаЯ  рапа,
котораЯ, по моему глубокому убеждению, как Я уже говорил,  лежала  в  основе
творчества каждого таланта.
     “ Љомандора тоже:
     "‚ы говорили: "„жек ‹ондон, деньги, любовь, страсть",- а Я одно  видел:
вы - „жиоконда, которую надо украсть! € украли".
     “ всех у пас в душе была украденнаЯ „жиоконда.
     Њы с трудом вывели  королевича  из  разгромленной  квартиры  па  темный
‘ретенский бульвар с полуоблетевшими деревьЯми, уговариваЯ его  успокоитьсЯ,
но он продолжал бушевать. Ћсипшим голосом  он  пыталсЯ  кричать:  -  €  этот
подонок...  это  ничтожество...  жалкий  актеришка..   паршивый   ’реплев...
трепло... Ћн вполз как змеЯ в мою семью... изображал из себЯ нищего гениЯ...
џ его, подлеца, кормил, поил... Ћн как собака спал у нас под  столом...  как
последний шелудивый пес... € увел от менЯ ‡инку... Џотихоньку, как вор...  и
забрал моих детей... Ќет!.. Љ черту!.. €дем сейчас же  все  вместе  бить  ей
морду!.. ЌесмотрЯ на все уговоры, он вдруг вырвалсЯ из  наших  рук,  ринулсЯ
прочь и исчез в осенней тьме бульвара "бить морду ‡инке".
     Њы остались втроем: соратник, ключик и Я. Њы понЯли, что королевича уже
ничто не спасет: он погибнет от белой горЯчки или однажды, сам не  сознаваЯ,
что он делает, повеситсЯ, о чем он часто говорил  во  хмелю.  —то  мы  могли
поделать? ќто был рок. ЏроклЯтие. Љоролевич был любимцем правительства.  …го
лечили. „елали все  возможное.  ЋтправлЯли  неоднократно  в  санатории.  …го
берегли как национальную ценность. Ќо он отовсюду вырывалсЯ.
     - ‚от Љомандор другое дело. Љомандор никогда...-  сказал  соратник.-  “
Љомандора совсем другой характер. Ћн  настоЯщий  человек,  строитель  нового
мира... революционер...
     Њы согласились: Љомандор никогда не...
     Ќо почему же соратник, ближайший друг Љомандора,  комфут,  вдруг  ни  с
того ни с сего каким-то таинственным  образом  противопоставил  судьбы  этих
двух, таких разных,  гениев?  „умаю,  что  подсознательно  он  уже  и  тогда
предвидел конец Љомандора, его  самоуничтожение.  ‚едь  Љомандор  много  раз
говорил об этом в  своих  стихах,  но  почему-то  никто  не  придавал  этому
значениЯ. Љлючик молчал. џ понЯл его молчание среди этой  темной  московской
ночи на бульваре: его сердце тоже терзал незаживающий рубец любви и  измены.
џ вспомнил, как тогда он приехал из •арькова в Њоскву  ко  мне  в  Њыльников
переулок. Ћн был прилично одет,  выбрит,  его  голова,  вымытаЯ  шампунем  в
парикмахерской, придавала ему решительность, независимость. ќто уже  не  был
милый дружок, а мужчина с твердым подбородком, однако Я  чувствовал,  что  в
нем горит все та же сердечнаЯ рана. Ћдин из первых вопросов,  заданных  мне,
был вопрос, виделсЯ ли Я уже с дружочком и где она поселилась с  колченогим.
џ рассказал ему все что знал. Ћн нахмурилсЯ, как бы  прикусив  польский  ус,
которого у него не было, что  еще  больше  усилило  его  сходство  с  отцом.
Ќесколько дней он занималсЯ устройством своих дел, а потом вдруг вернулсЯ  к
мысли о дружочке. џ понЯл, что он  не  примирилсЯ  о  потерей  и  собираетсЯ
боротьсЯ за свое счастье. Ћднажды, пропадаЯ где-то весь  день,  он  вернулсЯ
поздно ночью и сказал: - џ несколько часов простоЯл возле их  дома.  Ћкно  в
третьем этаже было освещено. Ћранжевый мещанский абажур. Ќаконец Я увидел ее
профиль, поднЯтую руку, метнулись волосы.  …е  силуэт  обращалсЯ  к  кому-то
невидимому. Ћна разговаривала со злым духом. џ не удержалсЯ и позвал ее. Ћна
подошла к окну и опустила штору. џ могу  поручитьсЯ,  что  в  этот  миг  она
побледнела. џ еще постоЯл некоторое времЯ под уличным фонарем,  и  моЯ  тень
корчилась на тротуаре. Ќо штора по-прежнему висела не шевелЯсь. џ  ушел.  Џо
крайней мере, Я теперь знаю, где они живут.  —тото  в  этой  сцене  было  от
Њериме,- не удержалсЯ ключик от литературной реминисценции. - Њы  ее  должны
украсть. ’аким образом, было решено второе, после Њака, похищение  дружочка.
Ќо на этот раз Я не рискнул идти  в  логово  колченогого:  слишком  это  был
опасный противник, не то что Њак. Ќе  говорЯ  уж  о  том,  что  он  считалсЯ
намного выше  нас  как  поэт,  над  которым  незримо  витала  зловещаЯ  тень
ѓумилева, некогда охотившегосЯ вместе с колченогим в  экваториальной  Ђфрике
на львов и носорогов, не говорЯ уж о его таинственной  судьбе,  заставлЯвшей
предполагать самое  ужасное,  он  ЯвлЯлсЯ  нашим  руководителем,  идеологом,
человеком, от которого, в конце концов,  во  многом  зависела  наша  судьба.
Џереведенный из столицы “краины в Њоскву, он стал еще на одну ступень выше и
продолжал  неуклонно  подниматьсЯ  по  административной  лестнице.  ‚   этом
отношении по сравнению с ним мы были пигмеи. ‚ нем  угадывалсЯ  демонический
характер. Ћднако по твердому, скульптурному подбородку ключика Я понЯл,  что
он решилсЯ вступить в борьбу с великаном. Љлючик стоЯл посередине комнаты  в
Њыльниковом переулке, расставив ноги в новых  брюках,  недавно  купленных  в
•арькове, в позе маленького „авида перед огромным ѓолиафом.  Ћн  великодушно
отказалсЯ от моей помощи и  решил  действовать  самостоЯтельно.  Ћн  надолго
исчезал из дому, вел таинственные  переговоры  по  телефону,  часто  посещал
парикмахерскую, изредка даже гладил брюки утюгом на моем  письменном  столе,
лю