ти. ‚ремЯ символизма навсегда прошло, на  нем
был уже не сюртук с шелковыми лацканами, а нечто советское,  даже,  кажетсЯ,
общепринЯтаЯ толстовка. ‚прочем, не ручаюсь. Ћставив будетлЯнина в вестибюле
внизу на диване, среди множества авторов  с  рукописЯми  в  руках  и  строго
наказав ему никуда не отлучатьсЯ и ждать, Я помчалсЯ  вверх  по  широченной,
манерно изогнутой лестнице  с  декадентскими,  как  бы  оплывшими  перилами,
украшенными      лепными       барельефами       символических       цветов,
полулилиЯми-полуподсолнечниками,    и,    несмотрЯ    на    строгий    окрик
барышнисекретарши,  ворвалсЯ  в  непотребно  огромный  кабинет,  где  за  до
глупости громаднейшим письменным столом сидел не  ‚алерий  Ѓрюсов,  а  некто
маленький,  ничтожный  человечек,  наставив  на  менЯ  черные   пики   усов.
Џрофессор! ’ерЯть мне в ту незабвенную пору было  нечего,  и  Я,  кашлЯЯ  от
скрытого смущениЯ и отплевываЯсь, не  стеснЯЯсь  стал  резать  правду-матку:
дескать,  вы  издаете  халтуру   всЯких   псевдопролетарских   примазавшихсЯ
бездарностей, недобитых символистов, в то времЯ как у вас под носом голодает
и гибнет величайший поэт современности, гениальный будетлЯнин,  председатель
земного шара, истинный революционерреформатор русского Языка и так далее.  џ
не стеснЯлсЯ в выражениЯх,  иногда  пускал  в  ход  матросский  черноморский
фольклор, хотЯ в глубине души, как все нахалы, ужасно  трусил,  ожидаЯ,  что
сейчас разразитсЯ нечто ужасное и менЯ с позором вышвырнут из кабинета.
     Ћднако человечек с грозными пиками усов (тот самый литературный критик,
фамилию которого Љомандор так ужасно и, кажетсЯ, несправедливо зарифмовал со
словом "погань") оказалсЯ довольно симпатичным и даже ласковым. Ћн стал менЯ
успокаивать, всплеснул ручками, захлопотал: - Љак! ђазве он в Њоскве?  џ  не
знал. џ думал, что он где-то в Ђстрахани или •арькове! - Ћн  здесь,-  сказал
Я,- сидит внизу, в толпе ваших халтурщиков. - ’ак  тащите  же  его  поскорее
сюда! Ћн принес свои стихи? -  „а.  –елую  наволочку.  -  Џрекрасно!  Њы  их
непременно издадим в первую очередь. џ бросилсЯ вниз, но будетлЯнина уже  не
было. …го и след простыл. Ћн исчез.  ‚ероЯтно,  в  толпе  писателей,  как  и
всегда, нашлись его страстные поклонники и увели его  к  себе,  как  недавно
увел его к себе и Я. џ бросилсЯ на Њыльников переулок. “вы. Љомната моЯ была
пуста. Ѓольше Я уже никогда не видел будетлЯнина.
     Џотом до Њосквы дошла весть, что он умер где-то в  глубине  ђоссии,  по
которой с котомкой и посохом странствовал  вместе  со  своим  другом,  неким
художником. Џотом уже стало известно, что оба они пешком  брели  по  дорогам
родной, милой их сердцу русской земли, по ее городам и весЯм,  ночевали  где
бог послал, иногда под скупыми северными  созвездиЯми,  питались  подаЯнием.
‘перва простудилсЯ и заболел воспалением легких художник.  Ћн  очень  боЯлсЯ
умереть без покаЯниЯ. ЃудетлЯнин его утешал: - Ќе бойсЯ умереть среди родных
просторов. ’ебЯ отпоют ветра. •удожник выздоровел, но умер  сам  будетлЯнин,
председатель земного шара. € его "отпели  ветра".  ...ЉажетсЯ,  он  умер  от
дизентерии. ‚прочем, за достоверность не ручаюсь. ’ак гласила легенда. „а  и
вообще всЯ наша жизнь в то времЯ была легендой.
     ‡атем на некоторое времЯ в комнату на  Њыльниковом  переулке  вселилась
банда странных, совсем юных поэтов-ничевоков, которые спали вповалку на поду
и прыгали в комнату в окно прЯмо с улицы,  издаваЯ  марсианские  вопли.  Ћни
напечатали сборник своих  сумбурных  стихотворений  под  названием  "‘обачий
Ящик", поставив вместо даты:
     "Њосква. •итров рынок. ‘оветскаЯ водогрейнЯ".
     Ћдин из них носил почему-то котелок.
     •итров рынок был тем самым прибежищем босЯков, местом  скоплениЯ  самых
низкопробных московских ночлежек, которые некогда послужили  материалом  длЯ
•удожественного театра при постановке "Ќа дне". џ еще застал  •итров  рынок,
сохранившийсЯ в неприкосновенности с  дореволюционных  времен.  Џомню  Яркую
лунную ночь. ѓолубое и черное среди  опасных  закоулков,  дрЯхлых  проходных
дворов, полуразрушенных домов, этих ни с чем не сравнимых трущоб, населенных
болезненными людьми в серых  лохмотьЯх,  стариками,  чахоточными,  базарными
проститутками,  мелкими  рахитичными   воришками-домушниками,   беспросветно
пьЯными, нанюхавшимисЯ кокаина, зеленолицыми, иногда с  проваленными  носами
сифилитиками. Ћни ютились в ночлежках на нарах, покрытых  вшивой,  трухлЯвой
соломой. Ћни как  тени  бродили  среди  помоек  освещенного  луною  двора  и
подбирали какие-то бумажки, принимаЯ их за  кредитки.  ќто  было  неописуемо
ужасно. Ђ водогрейнЯ, откуда ничевоки добывали  себе  бесплатный  кипЯточек,
отбрасывала черную коленкоровую тень, своего  навеса  на  половину  зловещей
площади, залитой голубым лунным светом,  куда  не  отваживалась  заглЯдывать
даже милициЯ. ќто была неуправлЯемаЯ часть столицы.
     •итров рынок помещалсЯ сравнительно недалеко  от  моих  —истых  прудов.
Ќезадолго до своего конца однажды грустным утром  ко  мне  зашел  королевич,
трезвый, тихий, Я бы  даже  сказал  благостный  -  инок,  послушник.  ’олько
скуфейки на нем не было. - ’ы знаешь,- негромко сказал он,- не  такой  уж  Я
пропащий, как обо мне говорЯт. Џослушай мои последние стихи. ќто лучшее, что
Я написал. Ћн подсел ко мне на тахту, как-то  по-братски  обнЯл  менЯ  одной
рукой и, заглЯдываЯ в лицо, стал читать те свои самые  последние  прелестные
стихи, которые и до сих пор, несмотрЯ на  свою  неслыханную  простоту,  или,
вернее, именно вследствие этой простоты, кажутсЯ мне  прекрасными  до  слез.
‚сем  известны  эти  стихи,  прозрачные  и  Ясные,  как  маленькие  алмазики
чистейшей воды. Ќе могу удержатьсЯ, чтобы не переписать здесь по памЯти:
     "Љлен ты мой опавший,  клен  заледенелый,  что  стоишь  нагнувшись  под
метелью белой? €ли что увидел? €ли что услышал? ‘ловно за  деревню  погулЯть
ты вышел.  €,  как  пьЯный  сторож,  выйдЯ  на  дорогу,  утонул  в  сугробе,
приморозил ногу... ‘ам себе казалсЯ Я таким же кленом, только не опавшим,  а
вовсю зеленым"...
     Ћн читал со слезами на слегка уже полинЯвших  глазах.  Ќу  и,  конечно:
"‘лышишь - мчатсЯ сани, слышишь - сани  мчатсЯ.  •орошо  с  любимой  в  поле
затерЯтьсЯ. ‚етерок веселый робок и  застенчив,  по  равнине  голой  катитсЯ
бубенчик. ќх вы, сани, сани! Љонь ты мой  буланый!  ѓде-то  на  полЯне  клен
танцует пьЯный. Њы к нему подъедем, спросим - что такое? €  станцуем  вместе
под тальЯнку трое".
     Ћн с таким детским удивлением произнес это "спросим - что такое?",  что
мне захотелось плакать сам не знаю отчего.
     ’огда Я не понимал, что это его действительно последнее.
     - ‡наешь что,- сказал он вдруг,- давай сегоднЯ не будем пить, а  пойдем
ко мне, будем пить не водку, а чай с медом и читать стихи.  Њы  не  торопЯсь
пошли к нему через всю по-осеннему солнечную Њоскву,  в  конце  Џречистенки,
мимо особнЯка, где некогда помещалась школа Ђйседоры „ункан, и поднЯлись  на
четвертый или пЯтый этаж большого, богатого доходного дореволюционного  дома
в нордическом стиле, вошли через переднюю, где стоЯли скульптуры Љоненкова -
‘тенька ђазин и  персидскаЯ  кнЯжна,  одно  времЯ  даже  украшавшие  Љрасную
площадь, гениально грубо  вырубленные  из  бревен,-  и  вступили  в  барскую
квартиру, в столовую, золотисто наполненную осенним солнцем.  ’ам  немолодаЯ
дама - новаЯ жена королевича, внучка самого великого русского писателЯ,  всЯ
в деда грубоватым мужицким лицом, только  без  известной  всему  миру  седой
бороды,-налила нам прекрасно заваренный  свежий  красный  чай  в  стаканы  с
подстаканниками и подала в розетках  липовый  мед,  золотисто-Янтарный,  как
этот солнечный грустноватый день. € мы пили чай с медом, ощущаЯ себЯ как  бы
в другом мире, между Ясным небом и трубами московских  крыш,  видневшихсЯ  в
открытые двери балкона, откуда потЯгивало осенним ветерком.
     ...и читали, читали, читали друг другу -  конечно,  наизусть  -  бездну
своих  и  чужих  стихов:  Ѓлока,  ”ета,  Џолонского,  Џушкина,   ‹ермонтова,
Ќекрасова, Љольцова... џ даже удивил королевича €ннокентием Ђнненским, плохо
ему знакомым:
     "Ќависнет ли пламенный зной, бушуЯ расходЯтсЯ ль  волны  -  два  паруса
лодки одной, одним мы дыханием полны. € в ночи беззвездные  юга,  когда  так
отрадно темно, сгораЯ коснутьсЯ друг друга, одним парусам не дано".
     Њы были с ним двумЯ парусами одной лодки - поэзии.
     џ думаю, в этот день  королевич  прочитал  мне  все  свои  стихи,  даже
"ђадуницу", во всЯком случае  все  последние,  самые-самые  последние...  Ќо
самого-самого-самого  последнего  он  не  прочел.   Ћно   было   посмертное,
написанное мокрой зимой в ‹енинграде,  в  гостинице  "Ђнглетер",  кровью  на
маленьком клочке бумажки:
     "„о свиданьЯ, друг мой, до свиданьЯ. Њилый мой,  ты  у  менЯ  в  груди.
Џредназначенное расставанье обещает встречу впереди. „о свиданьЯ, друг  мой,
без руки и слова, не грусти и не печаль бровей - в  этой  жизни  умирать  не
ново, но и жить, конечно, не новей".
     Ћн верил в загробную жизнь. „олгое времЯ мне казалось  -  мне  хотелось
верить,- что эти стихи обращены ко мне, хотЯ Я хорошо знал, что это не  так.
€ долгое времЯ передо мной стоЯла  -  да  и  сейчас  стоит!  -  неустранимаЯ
картина:
     ...чернаЯ похороннаЯ толпа на ’верском бульваре возле памЯтника Џушкину
с оснеженной курчавой головой,  как  бы  склоненной  к  открытому  гробу,  в
глубине  которого  виднелось  совсем  по-детски  маленькое  личико  мертвого
королевича, задушенного искусственными цветами и венками с лентами...
     Џрошло то, что мы привыкли называть  временем,-  некоторое  времЯ,-  и,
судЯ по тому, что в объемистой  стеклЯнной  чаше,  наполненной  белым  сухим
вином ай-даниль, мокла клубника, а  на  —истых  прудах  отцветала  сирень  и
начинали цвести липы, вероЯтно, кончалсЯ месЯц май. Њы сидели в  Њыльниковом
переулке: мулат, альпинист - худой,  высокий,  резко  вырезанный  деревЯнный
солдатик с маленьким носиком, как у Џавла Џервого,- птицелов,  арлекин,  еще
кто-то из поэтов и Я.
     ‡десь уместно объЯснить читателю, почему Я избегаю собственных  имен  и
даже не придумываю вымышленных, как это принЯто в  романах.  Ќо,  во-первых,
это не роман. ђоман - это компот. џ  же  предпочитаю  есть  фрукты  свежими,
прЯмо с дерева, разумеетсЯ выплевываЯ  косточки.  Ђ  во-вторых,  сошлюсь  на
Џушкина:
     "’е, которые пожурили менЯ, что никак не назвал моего ”инна,  не  нашед
ни одного имени собственного, конечно почтут это за непростительную дерзость
- правда, что большей части моих читателей никакой нужды нет до имен и что Я
не боюсь никакой запутанности в своем рассказе" (письмо ѓнедичу от 29 апрелЯ
1822 года; из ранних редакций).
     џ тоже не боюсь никаких запутанностей.
     €так - мулат, альпинист,  птицелов,  арлекин,  ключик,  еще  кто-то  из
поэтов и Я.
     Џри открытых окнах мы всю  ночь  читали  стихи,  постепенно  пьЯнеЯ  от
поэзии, от крюшона, который мы черпали чашками из  стеклЯнного  сосуда,  где
кисли уже побелевшие,  как  бы  обескровленные,  разбухшие  Ягоды  клубники,
отдававшие свой сок дешевому белому вину, времЯ от времени  подливаемому  из
булькающих бутылок. ќто было то, что в пушкинское времЯ называлось дружеской
пирушкой или даже попойкой. Њы все уже были пьЯны, "как  пьЯный  „ельвиг  на
пиру". „еревЯнный солдатик был наш ленинградский гость, автор  романтических
баллад, бывший во времЯ первой мировой войны кавалеристом, фантазер и дивный
рассказчик, поклонник Љиплинга и ѓумилева, он мог бы по  табели  поэтических
рангов занЯть среди нас первое место, если бы не мулат. Њулат царил на нашей
дружеской попойке. „еревЯнный солдатик был  уважаемый  гость,  застрЯвший  в
Њоскве по дороге в ‹енинград с Љавказа, где он лазил по  горам  и  переводил
грузинских поэтов. Њы его чествовали как своего  собрата,  в  то  времЯ  как
мулат был хотЯ  и  свой  брат,  московский,  но  стоЯл  настолько  выше  как
признанный гений, что мог считатьсЯ не только председателем  нашей  попойки,
но самим богом поэзии, сошедшим в Њыльников  переулок  в  обличий  мулата  с
конскими глазами и наигранно простодушными повадками Њоцарта, Якобы сам того
не знающим, что он бог. …го стихи из книги "‘естра моЯ жизнь" и из  "’емы  и
вариации",  которые  он  щедро  читал,  мыча  в  нос  и  перемежаЯ  густыми,
низкоголосыми междометиЯми полуглухонемого, как бы поминутно  терЯющего  дар
речи, были настолько прекрасны, что  по  сравнению  с  ним  все  наши,  даже
громогласные  до  истерики  пассажи  арлекина  и  многозначительные   строфы
птицелова, казались детским  лепетом.  …сли  у  художников  бывают  какие-то
особые цветовые периоды, как, например, у Џикассо розовый или голубой, то  в
то  времЯ  у  мулата  был  "период  ‘пекторского".  €зображаЯ   косноЯзычным
мычанием, подобно своему юродствующему инвалиду, гундосЯ  подражающему  пиле
(то, что в глубине его сознаниЯ звучало как оркестроваЯ сюита), мулат  читал
нам:
     ..."џ бедствовал. “ нас  родилсЯ  сын.  ђебЯчества  пришлось  на  времЯ
бросить. ‘вой возраст взглЯдом смеривши  косым,  Я  первую  на  нем  заметил
проседь... ‚есь день Я спал, и, рушась  от  загона,  на  всем  ходу  гасЯ  в
колбасных свет, совсем еще позимнему вагоны к пЯти заставам заметали след...
Љак лешие, землЯ, вода и  волЯ  сквозь  сутолоку  вешалок  и  шуб  за  голою
русалкой алкоголЯ врываютсЯ, ища губами губ".
     Ќас потрЯсла "голаЯ русалка алкоголЯ", к которой мы уже были близки.
     "Џокамест оглашаютсЯ открытьЯ на полном съезде  капель  и  копыт,  пока
бульвар с простительною  прытью  скамью  дождем  растительным  кропит,  пока
березы,  метлы,  голодранцы,  афиши,  кошки  и  столбы  скользЯт   виденьЯми
влюбленного пространства, мы повесть  на  год  отведем  назад".  ‚ажны  были
совсем не повесть, не все эти нерЯшливые, маловразумительные перечислениЯ, а
отдельные строки, которые в свалке мусора мог  найти  как  бриллиант  только
гулЯка праздный, гений...
     "...с простительною прытью скамью дождем растительным кропит"...
     Њожет быть, это  изображение  с  пьЯных  глаз  рассветного  московского
бульвара стоило всей поэмы. Њы были восхищены изобразительной силой мулата и
признавали  его  безусловное  превосходство.  „альше   развивалсЯ   туманный
"спекторский" сюжет, сумбурное повествование,  полное  скрытых  намерений  и
темных политических намеков. Ќо все равно это было прекрасно.
     "‡абытый дом служил как бы резервом кружку людей, знакомых по Њоскве, и
потому Ѓухтеевым не первым подумалось о нем на рождестве... €х  было  много,
ехавших на встречу. Ћпустим планы, сборы, переезд..." - и т. д.
     ’риумф мулата был полный. џ тоже, как и все, был восхищен, хотЯ менЯ  и
тревожило ощущение, что некоторые из этих гениальных строф вторичны.  ѓде-то
давным-давно Я уже все это читал. Ќо где? Ќе может этого быть!  €  вдруг  из
глубины памЯти всплыли строки.
     "...и вот уже отъезд его назначен, и вот  уж  брат  зовет  его  кутить.
€гнат мой рад, взволнован, озадачен,  на  все  готов,  всем  хочет  угодить.
Љутить в Њоскве неловко показалось по случаю великопостных дней, и за город,
по их следам помчалось семь троек, семь Ямских больших саней...  ђазбрасываЯ
снег, стучат подковы, под шапками торчат воротники, и слышен смех  и  говор:
"—то вы! —то вы, шалите!" - и в ногах лежат кульки".
     —то это: мулат? Ќет, это Џолонский, из поэмы "ЃратьЯ".  Ђ  это  тот  же
пЯтистопный рифмованный Ямб с цезурой на второй стопе:
     "...был снег волнист, окольный путь - извилист, и каждый шаг  готовилсЯ
сюрприз. Ќа розвальнЯх до колики резвились, и женский смех,  как  снег,  был
серебрист,- Ћсобенно же Я вам благодарна за этот  такт,  за  то,  что  ни  с
одним...- “хаб, другой - ну как? Ђ мы на парных! - Ђ  мы  кульков  своих  не
отдадим". Љто это: Џолонский? Ќет, это мулат, но с кульками Џолонского.
     ‚прочем, тогда в Њыльниковом переулке об этом как-то не  думалось.  ‚се
казалось первозданным. ЌевероЯтно  было  представить,  что  в  "‘пекторском"
мулат безусловно вторичен! ‚ окошки  уже  начал  приливать  ранний  весенний
рассвет цвета  морской  воды.  Ќа  миг  настала  предрассветнаЯ  тишина.  Њы
почему-то замолкли перед опустевшей чашей крюшона.  ‚друг  послышалсЯ  цокот
подков по мостовой  Њыльникова  переулка,  уже  не  ночного,  но  еще  и  не
утреннего. Љ нашему дому приближалсЯ извозчичий экипаж. Ѓыла  такаЯ  тишина,
что угадывалось его мЯгкое подпрыгивание на рессорах.  ќкипаж  поравнЯлсЯ  с
нашими открытыми окнами. ЏоравнЯлсЯ и  остановилсЯ.  Њы  увидели  в  экипаже
господина с испитым лицом, в шлЯпе на затылке. ‚идимо, он возвращалсЯ  домой
после бессонной ночи. “сы, трость с набалдашником. ѓосподин повернул к нашим
распахнутым окнам бледное лицо игрока и произнес утренним, хотЯ и  несколько
с перепою, но четким, хрипловатым, громким, на весь переулок, голосом  нечто
похожее на зловещую, как бы гекзаметрическую строку:
     - ‚сех ждет неминуемаЯ петлЯ!
     Џосле чего тронул  извозчичью  спину  тростью,  и  звонкое  цоканье  по
мостовой возобновилось и постепенно все слабело и слабело до тех  пор,  пока
экипаж не скрылсЯ за углом. Њы некоторое времЯ пребывали в молчании. ‚ конце
концов расхохотались. ЌочнаЯ пирушка кончилась. Ќадо  было  расходитьсЯ.  Ќо
нам трудно было так вдруг расстатьсЯ друг с  другом.  ‚се  вместе  пошли  мы
провожать мулата. …ще по-ночному пустынные  улицы  были  уже  Ярко  освещены
утренним июньским солнцем, жарко бившим в глаза откуда-то из  ‡амоскворечьЯ.
Џо дороге мы изо всех сил старались шутить и острить, как  будто  бы  ничего
особенного не случилось. Ђрлекин -  маленький,  вдохновенный,  весь  набитый
романтическими стихотворными реминисценциЯми,- орал на всю улицу свои стихи,
как бы нарЯженные  в  наиболее  Яркие  исторические  платьЯ  из  театральной
костюмерной: в камзолы, пудреные парики, ложно-классические тоги,  рыцарские
доспехи, шутовские кафтаны... ‚ конце  концов  как  бы  придЯ  ко  взаимному
соглашению, мы сделали вид, что с нами ничего особенного не  произошло,  что
поЯвление в Њыльниковом переулке экипажа со странным седоком  не  более  чем
галлюцинациЯ, хотЯ ужаснаЯ тень  покончившего  с  собой  королевича  незримо
сопровождала нас до самого дома, где жил  тогда  мулат,  недалеко  от  ЊузеЯ
изЯщных искусств на ‚олхонке, против храма  •риста  ‘пасителЯ,  в  громадном
золотом куполе которого неистово горело все еще низкое утреннее солнце.
     Њне показалось, что на пустынных ступенЯх храма Я вижу  две  обнЯвшиесЯ
тени - ее и его,- как бы выходцев из  другого,  навсегда  разрушенного  мира
вечной любви. Ћна была синеглазка, он был - Я.  Њулат  простилсЯ  с  нами  и
вошел в подъезд, а потом по лестнице в свою, разгороженную фанерой квартиру.
     ..."Љак образ входит в образ и как предмет сечет предмет"...
     Ђ отражение солнца било как прожектор из купола храма •риста  ‘пасителЯ
в немытые, запущенные окна его квартиры, где его ждали жена и маленький сын.
     Ќа этом позвольте сегоднЯшнюю лекцию закончить. Ѓлагодарю за  внимание.
Љак? ‚ы  еще  хотите  что-нибудь  узнать  о  Њыльниковом  переулке?  ‚ы  его
называете легендарным? ‚озможно. Џожалуй, Я еще могу рассказать, как однажды
Я вез к себе в Њыльников переулок два  кожаных  кресла,  купленных  мною  на
аукционе, помещавшемсЯ в бывшей церкви в  Џименовском  переулке.  “помЯнутые
кресла коричневой, еще не вполне потертой кожи были установлены на  площадке
ломового извозчика. Њы с птицеловом комфортабельно развалились в  креслах  и
поехали по бульварному кольцу в  Њыльников  переулок,  представлЯЯ  довольно
курьезное зрелище: два молодых человека, заложив ногу на  ногу  и  покуриваЯ
папиросы, едут, сидЯ в кожаных креслах, посреди  многолюдной  столицы,  едут
мимо –ветного бульвара, мимо памЯтника „остоевскому,  мимо  ’рубного  рынка,
где вовсю идет торговлЯ птицами, кошками, рыбками; затем  поднимаютсЯ  вверх
мимо  ђождественского  монастырЯ,  мимо  его  высокой  стены,  выходЯщей  на
ђождественский бульвар острым углом, похожим на нос броненосца. € так  далее
и так далее вплоть до —истых прудов,  источающих  медвЯный  аромат  цветущих
лип. Џри этом мы все времЯ громко, во  весь  голос,  к  удивлению  прохожих,
читаем друг другу стихи, и Я узнаю многое из того, что написал  птицелов  за
последнее времЯ. €менно во времЯ этой поездки в креслах  Я  впервые  услышал
"„уму про Ћпанаса" и ‘тихи о соловье и поэте".
     ‡абыл сказать, что у птицелова всю жизнь была страсть сначала к птицам,
а потом к рыбкам. …го комната в Ћдессе была заставлена клетками  с  птицами,
пух и шелуха птичьего корма летали по комнате, наполненной птичьими криками.
‚ Њоскве же страсть к  птицам  перешла  в  страсть  к  рыбам.  €  в  комнате
птицелова поЯвились  аквариумы,  в  которых  среди  водорослей  и  пузырьков
воздуха плавали тени тропических рыб, и птицелов сидел возле них на кровати,
поджав ноги, в расстегнутой сорочке и кальсонах и читал своим ученикам  свои
и чужие стихи, временами кашлЯЯ и дыша дымом селитренного порошка.
     Љогда мы ехали в креслах, страсть к птицам еще не прошла, а  страсть  к
рыбам уже началась, и он  с  вожделением  смотрел,  проезжаЯ  мимо  ’рубного
рынка, на птичьи клетки и банки с золотыми рыбками, полосатыми, как зебры, и
вуалехвостами. ‚от что он мне тогда прочел:
     "‚есеннее солнце дробитсЯ в глазах, в канавы нырЯет и зайчиком  плЯшет,
на ’рубную выйдешь - и громом  в  ушах  огонь  соловьиный  тебЯ  ошарашит...
‹юбовь к соловьЯм - специальность моЯ, в различных коленах Я  толк  понимаю:
за дешевой дудкой вразброд стукотнЯ, кукушкина песнЯ  и  дробь  рассыпнаЯ...
Људа нам пойти? Ќаша волЯ горька! ѓде ты запоешь? ѓде  Я  рифмой  раскинусь?
Ќаш рокот, наш посвист распродан с лотка... Љак хочешь - распивочно  или  на
вынос? Њы пойманы оба, мы оба - в сетЯх: твой свист подмосковный не грЯнет в
кустах, не дрогнут от грома холмы и озера... ’ы выслушан, взвешен,  расценен
в рублЯх... ѓреми же в зеленых кусках коленкора, как Я громыхаю  в  газетных
листах!"
     ќто были традиционные длЯ русского поэта порывы к свободе.
     ...‚ Њыльниковом же переулке ключик  впервые  читал  свою  новую  книгу
"‡ависть". ЋжидалсЯ главный редактор  одного  из  лучших  толстых  журналов.
‘обралось несколько друзей. Љлючик не скрывал  своего  волнениЯ.  Ћн  ужасно
боЯлсЯ провала и все времЯ импровизировал разные варианты этого  провала.  џ
никогда не видел его таким взволнованным. „аже вечное чувство юмора оставило
его. Љак раз в это времЯ совсем некстати  разразилась  гроза,  один  из  тех
июльских ливней, о которых потом вспоминают несколько лет.  ЏодземнаЯ  речка
Ќеглинка вышла из стоков и затопила ’рубную площадь,  –ветной  бульвар,  все
низкие места Њосквы превратила в озера, а улицы в бурные  реки.  „вижение  в
городе нарушилось. Ђ ливень все продолжалсЯ и продолжалсЯ, и  конца  ему  не
предвиделось. Љлючик смотрел в окно на сплошной водЯной  занавес  ливнЯ,  на
переулок, похожий на реку, покрытую белыми пузырЯми, освещавшимисЯ молниЯми,
которые вставали вдруг и дрожали среди аспидных туч, как голые березы.  ѓром
обрушивал на крыши обвалы булыжника. Џреждевременно наступила ночь.  Ќадежды
на прибытие редактора с каждым часом убывали, рушились, и  ключик  времЯ  от
времени восклицал: - ’ак и следовало ожидать! џ же вам говорил, что  у  менЯ
сложные взаимоотношениЯ с природой. Џрирода менЯ не любит. ‚идите,  что  она
со мной сделала? Ћна мобилизовала все небесные силы длЯ того, чтобы редактор
не приехал. Ћна построила между моим  романом  и  редактором  журнала  стену
потопа! Љлючика вообще иногда охватывала маниЯ преследованиЯ. Ѓывали случаи,
когда он подозревал городской транспорт.  Ћн  уверЯл,  что  трамваи  его  не
любЯт: нужный номер  никогда  не  приходит.  Ћднажды  мы  стоЯли  с  ним  на
остановке, ожидаЯ трамваЯ номер, скажем,  23.  -  ’ы  напрасно  решил  ехать
вместе со мной,- говорил  ключик  с  раздражением.-  „вадцать  третий  номер
никогда не придет. џ это тебе предсказываю. ’рамваи менЯ ненавидЯт.  ‚  этот
миг в отдалении поЯвилсЯ вагон трамваЯ номер 23. џ был в  восторге.  -  ѓрош
цена  твоим  предсказаниЯм,-  сказал  Я.   Ћн   скептически   посмотрел   на
приближающийсЯ вагон и обреченно пробормотал: -  Џосмотрим,  посмотрим...  ‚
это времЯ, не доехав до нас десЯтка два шагов, трамвай остановилсЯ,  немного
постоЯл и поехал назад, попЯтилсЯ, как будто его притЯгивал  сзади  какой-то
магнит, и наконец скрылсЯ из глаз.
     ќто было совершенно невероЯтно, но Я клЯнусь, что говорю чистую правду.
     - Ќу что Я тебе говорил? - с грустной  улыбкой  сказал  ключик.-’рамваи
менЯ ненавидЯт. “ менЯ сложные взаимоотношениЯ с городским транспортом.  ќто
печально. Ќо это так. Ќе думайте, что Я шучу. ќто именно так и было: трамвай
номер 23 уехал назад, куда-то  в  неизвестность.  Љаким  образом  это  могло
произойти, не знаю. €, вероЯтно, никогда не узнаю. Ќо повторЯю: даю  честное
слово, что говорю свЯтую, истинную правду. ‚ероЯтно, произошел  единственный
случай  за  все  времЯ  существованиЯ  московского  электрического  трамваЯ.
ќксцесс, не поддающийсЯ анализу. ’еперь  же  на  город  обрушилсЯ  потоп,  и
ключик был уверен, что какие-то высшие силы природы сводЯт с ним  счеты.  Ћн
покорно стоЯл у окна и смотрел на текущую реку переулка.  “же  почти  совсем
смеркалось. ‹ивень продолжалсЯ с прежней силой, и конца ему не предвиделось.
€ вдруг из-за угла в переулок въехала открытаЯ машина,  котораЯ,  раскидываЯ
по сторонам волны, как моторнаЯ лодка, не подъехала,  а  скорее  подплыла  к
нашему дому. ‚ машине сидел в блестЯщем дождевом плаще с  капюшоном  главный
редактор.
     ‚ этот вечер ключик был посрамлен как пророк-провидец, но зато  родилсЯ
как знаменитый  писатель.  Џреодолев  страх,  он  раскрыл  свою  рукопись  и
произнес первую фразу своей повести:
     "Ћн поет по утрам в клозете".
     •орошенькое начало! Џротив  всЯких  ожиданий  именно  эта  криминальнаЯ
фраза привела редактора в восторг. Ћн даже взвизгнул от удовольствиЯ. Ђ  все
дальнейшее пошло уже как по маслу. ЏочуЯв успех, ключик  читал  с  подъемом,
уверенно, в наиболее удачных местах пускаЯ в ход свой патетический  польский
акцент с некоторой победоносной шепелЯвостью.
     Ќикогда еще не был он так обаЯтелен.
     ЋтбрасываЯ в сторону  прочитанные  листы  жестом  гениЯ,  он  оглЯдывал
слушателей и делал короткие паузы. —тение длилось до рассвета,  и  никто  не
проронил ни слова до самого конца. Џравда, один из слушателей,  попавший  на
чтение совершенно случайно и застрЯвший ввиду потопа, милый молодой человек,
некий ‘тасик, не имевший решительно никакого отношениЯ к искусству, примерно
на середине повести заснул и  даже  все  времЯ  слегка  похрапывал,  но  это
нисколько не отразилось на успехе. ѓлавный редактор был  в  таком  восторге,
что вцепилсЯ в рукопись и ни за что не хотел ее отдать, хотЯ ключик и умолЯл
оставить ее хотЯ бы на два днЯ, чтобы коегде пошлифовать стиль. ђедактор был
неумолим и при свете утренней зари, так прозрачно и нежно  разгоравшейсЯ  на
расчистившемсЯ небе, умчалсЯ на своей машине, прижимаЯ к  груди  драгоценную
рукопись. Љогда же повесть поЯвилась в печати, то ключик, как говоритсЯ, лег
спать простым смертным, а проснулсЯ знаменитостью. ‚ повести все вытесненные
желаниЯ ключика превратились в галерею  странно  правдоподобных  персонажей,
хотЯ и как бы сказочных,  но  вполне  современных,  социальных,  реальных  и
вместе с тем нереальных, как бывает только во сне. ‡десь ключик  свел  счеты
со своим прошлым, здесь мимо него прошумела знаменитаЯ ветка, полнаЯ  цветов
и листьев...
     €звините. џ устал. Џозвольте мне на этом закончить сегоднЯшнюю  лекцию.
„айте мне воды, у менЯ пересохло в горле. ‘пасибо, синьора, как вы хороши  в
своем нарЯдном платье. ‚ы похожи на "‚есну" ‘андро Ѓоттичелли. €звините, что
Я выражаюсь в стиле ключика. € вам так идут эти оранжерейные цветы,  которые
вы держите в руках. Љак? ќти цветы мне? Ћ, спасибо! ѓрацио! Џраво,  Я  этого
не заслуживаю. Ћтнесем мой успех на счет  моего  друга  ключика.  „о  скорой
встречи. „о свиданиЯ. Ђриведерчи. —ао.
     Ћ, красное бархатное кресло с высокой спинкой,  тоже  бархатно-красной,
одиноко стоЯщее на возвышении под  аркадами  площади  ‘вЯтого  Њарка  в  том
уголке, куда не достигает бурливый плеск  Љанаве  ѓранде,  вызванный  вечным
движением речных трамваев,  моторных  лодок  и  гондол  со  своими  высокими
секирами на поднЯтых носах, но где все еще слышны звуки двух оркестров возле
двух ресторанов, расставивших свои столики на  площади  под  открытым  небом
напротив светло-розовой кирпичной кампанилы и столба  со  львом,  положившим
лапу на …вангелие, раскрытое на страницах свЯтого Њарка.
     Љрасное кресло, как  бы  предназначенное  длЯ  главного  судьи,  стоЯло
одиноко, и не каждый мог  догадатьсЯ  о  его  назначении.  Ќе  длЯ  дожа  ли
венецианского оно было предназначено? Ћтнюдь! Ћно было мне странно  знакомо.
Ћно было выходцем из моего детства, когда Я впервые вместе с покойным  папой
и покойным братцем  вступил  на  площадь  ‘вЯтого  Њарка,  окруженные  стаей
грифельно-серых голубей, хлопающих крыльЯми вокруг нас на  высоте  не  более
двух аршин над плитами знаменитой площади,  над  нашим  папой  в  соломенной
шлЯпе и люстриновом пиджаке, прижавшим к груди  красный  томик  путеводителЯ
"Ѓедекер". ќто было кресло, на которое мог сесть  любой  смертный,  желающий
почистить свои ботинки. ‘тоило только сесть на него, как  тотчас  откуда  ни
возьмись поЯвлЯлсЯ  синьор  в  жилетке  поверх  белой  сорочки  с  рукавами,
перехваченными резинкой, вынимал из потайного Ящика под креслом пару  щеток,
бархатку, баночки с кремами. Ћн стучал щеткой о щетку, и этот стук напоминал
пощелкиванье кастаньет и какойто ранний рассказ мулата о  ‚енеции  -  первые
пробы в прозе. ‘иньор садилсЯ на скамеечку у ваших ног и,  напеваЯ  приЯтным
голосом  "Ћ,  соле  мио",  начинал  чистить  ваши   ботинки,   придаваЯ   им
зеркальность, в которой криво отражались три византийских купола ‘ан-Њарко.
     ‚ последний раз Я взглЯнул на опасную пустоту вокруг бархатного кресла,
и  этого  было  достаточно  длЯ  того,  чтобы  его  величественное   видение
преследовало менЯ потом всю жизнь до того самого мига, когда вдруг под  нами
на глубине нескольких километров не открылись  вершины  Ђльп,  над  которыми
пролетал  из  Њилана  в  Џариж  наш   самолет   -   как   любЯт   выражатьсЯ
обозреватели-международники,  воздушный  лайнер.  Њного  раз   Я   бывал   в
непосредственной близости от Ђльп, иногда даже в самих Ђльпах, но всегда они
играли со мной  в  прЯтки.  Њне  никогда,  например,  не  удавалось  увидеть
Њонблан. …го можно было увидеть только  на  лакированной  открытке  на  фоне
литографически  синего,  неестественного  неба.  Ђ  в   натуре   его   белый
треугольник почему-то всегда покрывали  облака,  тучи,  туманы,  многослойно
плывущие над горной цепью, вздымающиесЯ волнами, как сумрачный плащ  ‚оланда
(плод воображениЯ синеглазого, зарЯженного двумЯ магическими ѓ),  возникшего
в районе ‘адовой-’риумфальной между казино, цирком,  варьете  и  Џатриаршими
прудами, где в лютые морозы, когда птицы падали на лету,  мы  встречались  с
синеглазкой возле катка у десЯтого дерева с краю и наши губы  были  припаЯны
друг к другу морозом.
     ’огда еще там проходила трамвайнаЯ линиЯ, и вагон, ведомый  комсомолкой
в  красном  платке  на  голове  -  вагоновожатой,-  отрезал  голову  атеисту
Ѓерлиозу, ЏоскользнувшемусЯ на рельсах, политых постным маслом  из  бутылки,
разбитой раззЯвой Ђннушкой по воле синеглазого, который тогда уже читал  мне
страницы  из  будущего  романа.  „ействие  романа   "Њастер   и   Њаргарита"
происходило в том районе Њосквы, где жил синеглазый и близость цирка, казино
и  ревю  помогли  ему  смоделировать  дьЯвольскую  атмосферу  его   великого
произведениЯ. "ЏрЯмо-таки гофманиада!.."
     Ќо Я отвлексЯ.
     ‘удьба подарила нам безоблачно-Яркий день, и мы летели над Ђльпами, над
их снежными вершинами, ущельЯми, ледниками и озерами, глЯдЯ на них как бы  в
увеличительное стекло иллюминатора, настолько приблизившее  их  к  нам,  что
казалось очень возможным сделать один только шаг  длЯ  того,  чтобы  ступить
ногой на Њонблан - белый, плотный, как бы рельефно  отлитый  из  гипса  -  и
пойти по его крутой поверхности, дыша стерильно очищенным  воздухом,  острым
на вкус, как  глоток  ледЯного  шампанского,  налитого  нам  стюардессой  из
бутылки, завернутой в салфетку.
     ‚се сулило нам приближение вечной весны, обещанной Ѓрунсвиком, но увы -
мы не встретили ее и в Џариже.
     Љрупные почки конских каштанов, все еще  как  бы  обмазанные  столЯрным
клеем, не собирались лопнуть. „еревьЯ чернели  голыми  ветками,  быть  может
даже более черными, чем зимой, а это все-таки вселЯло надежду, что  в  конце
концов почки лопнут:  должна  же  когда-нибудь  чернота  сучьев  разразитьсЯ
зеленью! ‚се-таки парижские чугунные  фонари  были  более  безжизненны,  чем
деревьЯ, и это обнадеживало. Њы бесцельно бродили по городу, и  почему-то  Я
все времЯ вспоминал ключика, так здесь и не побывавшего. Ђ он  так  часто  о
нем мечтал. ‚прочем, кто из нашего брата, начинаЯ с  Ђлександра  ‘ергеевича,
не мечтал о Џариже? Љлючик никак не мог поверить, что Я собственными глазами
видел Ќотр-„ам. ’ут уж он мне не скрываЯсь завидовал.
     Ћн был не  только  любителем  красивых  фамилий,  но  также  и  большим
фантазером. Љроме того, у него была какаЯ-то тайнаЯ теориЯ узнавать характер
человека по ушам. “ши определЯли его отношение к человеку. „урака  он  сразу
видел  по  ушам.  “много  тоже.  —естолюбца,  лизоблюда,  героЯ,  подхалима,
эгоиста, лгуна, правдолюбца, убийцу - всех он узнавал по ушам, как  графолог
узнает характер человека по почерку. Ћднажды Я спросил его, что говорЯт  ему
мои уши. Ћн помрачнел и отмолчалсЯ.  џ  никогда  не  мог  добитьсЯ  от  него
правды. ‚ероЯтно, он угадывал во мне что-то ужасное  и  не  хотел  говорить.
€ногда Я ловил его мимолетный взглЯд на мои уши. Ѓунин говорил, что  у  менЯ
уши волчьи. Љлючик ничего не говорил. ’ак Я никогда и не узнаю, что  ключику
мои уши открыли какую-то самую мою сокровенную тайну, а именно то, что Я  не
талантлив. Љлючик не хотел нанести мне эту рану.
     Ћн был мнителен  и  всегда  подозревал  в  себе  какую-нибудь  скрытую,
смертельно неизлечимую болезнь.  Ћдно  времЯ  он  был  уверен,  что  у  него
проказа. Ћн сжимал кулаки и протЯгивал их мне: - Џосмотри. Ќеужели  тебе  не
Ясно, что у менЯ начинаетсЯ проказа? - ѓде ты видишь проказу?  -  “злики!  -
кричал он. - —то за узлики? - ‚идишь  эти  маленькие  белые  узелочки  между
косточками моих пальцев? - Ќу, вижу. ’ак что же? - ќто узлики,-  говорил  он
таинственно,- первый признак проказы. “злики! ‘лово "узлики" он произносил о
особым зловещим  значением.  Ќе  узелочки,  а  именно  узлики.  Ћднажды  под
зловещим знаком узликов прошел целый месЯц: ключик  ждал  проказы  и  был  в
отчаЯнии, что проказа не проЯвилась.
     …ще одно слово в течение довольно  долгого  времени  владело  ключиком.
‘овершенно невинное слово "возчики". Ќо оно приобрело зловещий оттенок. € не
без основаниЯ. Љогда ключик женилсЯ и обзавелсЯ собственной жилой  площадью,
понадобилось пианино. …го жена была музыкантшей. ‚зЯли напрокат  пианино  и,
конечно, никогда  в  срок  не  платили  за  него.  ’огда  прокатнаЯ  контора
присылала напоминание, что если в недельный срок долг не будет  погашен,  то
за инструментом  пришлют  возчиков.  Ћб  этом  забывалось,  и  через  неделю
действительно приезжали возчики. ’огда начиналась паника и крики: - Џриехали
возчики!  €ногда  беда  разражалась  внезапно.  ‚ходил  бледный   ключик   и
восклицал:  -  ‚озчики  приехали!  Ќачинались  поиски  денег.   ЌеприЯтность
улаживалась. Џод пальцами ключиковой жены  снова  начинал  звенеть  турецкий
марш Њоцарта. Ђ через некоторое времЯ безоблачной жизни  вдруг,  неожиданно,
как молниЯ, как смерть,  раздавалсЯ  тревожный  крик:  -  ‚озчики  приехали!
Љлючика можно было разбудить  среди  ночи,  и  он  кричал:  -  —то,  возчики
приехали? Ћднажды в редакцию "ѓудка" в разгар рабочего днЯ вошла подавленнаЯ
жена ключика. Ќа ней было нарЯдное черное бархатное платье. Ћн посмотрел  на
ее побледневшее лицо с Янтарными глазами и сразу догадалсЯ: -  —то?  ‚озчики
приехали? ‚ конце концов возчики однажды-таки увезли инструмент.  Ќо  ключик
заплатил долг, и возчики привезли пианино обратно.
     ЏомнитсЯ также крылатое выражение ключика: железные пальцы идиота.  Ѓыл
такой сорт людей, говорунов и себЯлюбцев, которые, как  бы  силой  заставлЯЯ
себЯ слушать, тыкали в собеседника  двумЯ  твердыми  вытЯнутыми  пальцами  в
плечо, в грудь, в солнечное сплетение: - ‘лушай, что Я тебе говорю.  ‘лушай!
‘лушай! ќто у ключика называлось железные пальцы идиота. Џо-моему, блестЯще.
     ‚о времЯ первого шахматного  турнира  в  Њоскве,  в  разгар  шахматного
безумиЯ, когда у всех на устах были имена Љапабланки,  ‹аскера,  Ѓоголюбова,
ђети и прочих, а гостиницу "Њетрополь", где  происходили  матчи  на  мировое
первенство, осаждали обезумевшие любители, ключик сказал мне: - џ думаю, что
шахматы игра несовершеннаЯ. ‚ ней не хватает еще одной фигуры.  -  Љакой?  -
„ракона. - ѓде же он должен стоЯть? Ќа какой клетке? - Ћн должен  находитьсЯ
вне шахматной доски. Џонимаешь: вне! - € как  же  он  должен  ходить?  -  Ћн
должен ходить без правил. Ћн может съесть любую фигуру. €грок в любой момент
может ввести его в дело и сразу же закончить  партию  матом.  -  Џозволь...-
пролепетал Я. - ’ы хочешь сказать, что это чушь.  ‘огласен.  —ушь.  Ќо  чушь
гениальнаЯ.  Љто  успеет  первый  ввести  в  бой  дракона  и  съесть  королЯ
противника, тот и выиграл. € не надо тратить столько времени  и  энергии  на
утомительную партию. „ракон - это  революциЯ  в  шахматах!  -  Ѓред!  -  Љак
угодно. Њое дело предложить.
     ‚ этом был весь ключик.
     ...но вдруг наискось, во всю длину …лисейских полей от каштановой  рощи
до ’риумфальной  арки  подул  страшно  сильный  северный  ветер,  по-зимнему
острый, насквозь пронизывающий. Ќебо потемнело,  покрытое  сумрачным  плащом
‚оланда, и даже, кажетсЯ, пронеслось несколько твердых снежинок.  Ќас  всюду
преследовала зима, от которой мы бежали. ‹едЯной дождь пополам со снегом бил
в лицо, грудь, спину, грозЯ воспалением легких, так как мы были одеты  очень
легко, повесеннему. ‚етер нес воспоминаниЯ о событиЯх моей жизни, казавшихсЯ
навсегда утраченными. ЏамЯть  продолжала  разрушатьсЯ,  как  старые  города,
открываЯ среди развалин еще более  древние  постройки  других  эпох.  ’олько
города  разрушались  гораздо  медленнее,  чем  человеческое   сознание.   €х
разрушению часто предшествует  изменение  названий,  одни  слова  заменЯютсЯ
другими, хотЯ сущность пока остаетсЯ прежней. Ѓульвар  Ћрлеан,  по  которому
некогда проезжал  на  велосипеде  ‹енин,  теперь  уже  называетсЯ  бульваром
‹еклерк, и многие забыли его прежнее название.  €счез  навсегда  –ентральный
рынок - чрево Џарижа. …го уже не существует. ‚место него громадный котлован,
над  которым  возвышаютсЯ  гигантские  желтые  железные  башни  строительных
кранов. —то здесь будет и как оно будет называтьсЯ - никто не знает.  ‚месте
с –ентральным рынком ушла в никуда целаЯ полоса парижской жизни.
     Њне  трудно  примиритьсЯ  с  исчезновением  маленького  провинциального
Њонпарнасского вокзала, такого привычного, такого  милого,  такого  желтого,
где так удобно было назначать свиданиЯ  и  без  которого  Њонпарнас  уже  не
вполне   Њонпарнас   постимпрессионистов,   сюрреалистов    и    гениального
сумасшедшего Ѓрунсвика. Ќа его месте выстроена многоэтажнаЯ башнЯ, бросающаЯ
свою непомерно длинную тень на весь левый берег,  как  бы  превратив  его  в
солнечные часы. ќто вторжение американизма в добрую  старую  ”ранцию.  Ќо  Я
готов примиритьсЯ  с  этой  башней,  как  пришлось  в  конце  прошлого  века
примиритьсЯ с ќйфелевой башней, от которой  бежал  сумасшедший  Њопассан  на
‹азурный берег  и  металсЯ  вдоль  его  мысов  на  своей  Яхте  "Ѓель  ами".
‚оображаю, какую Ярость вызвал бы в нем сверхиндустриальный центр, возникший
в тихом Ќейи: темные металлические небоскребы, точно  перенесенные  какой-то
злой силой сюда, в прелестный район Ѓулонского леса, из —икаго. Ќо и с  этим
Я уже готов примиритьсЯ, хотЯ из  окна  тридцать  второго  этажа  суперотелЯ
"Љонкорд-‹афайет" Џариж уже смотритсЯ не как милый, старый, знакомый  город,
а как выкройка, разложеннаЯ на дымном, безликом,  застроенном  пространстве,
по белым пунктирам которого бегают крошечные насекомые - автомобили.
     €ногда разрушение города  опережает  разрушение  его  филологии.  –елые
районы Њосквы уничтожаютсЯ с быстротой, за которой не в  состоЯнии  угнатьсЯ
даже самаЯ могучаЯ памЯть. ‘ течением лет архитектурные шедевры  Њосквы,  ее
русский  ампир,  ее  древние  многокупольные  церквушки,  ее  дворЯнские   и
купеческие особнЯки минувших веков  со  львами  и  геральдическими  гербами,
давным-давно не ремонтированные, захламленные, застроенные всЯческой дощатой
дрЯнью - будками, сараЯми, заборами, ларьками, голубЯтнЯми,- вдруг выступили
на свет божий во всей своей Яркой прелести. ђука  сильной  и  доброй  власти
стала приводить город в порЯдок. Ћна даже переставила ’риумфальную  арку  от
Ѓелорусского  вокзала  к  Џоклонной  горе,  где,  собственно,  ей   быть   и