рик, опЯть
перестает подметать и ждет, точно знакомую, когда Я пойду.
     - Ќу, Я вас не обманул?
     џ  ставлю  чемодан  на  подметенные  плиты  узенького тротуарчика, и мы
разговариваем.
     ‚се  кончаетсЯ  тем,  что  он  прислонЯет  свою длинную метлу к забору,
ведет  менЯ  в  дом  напротив  и  представлЯет  хозЯйке.  Ћни  разговаривают
по-латышски,  Я  ничего  не  понимаю,  но  кажетсЯ,  он менЯ рекомендует как
подходЯщего, падежного человека и вообще стараетсЯ все уладить.
     €  все  улаживаетсЯ.  ‘ейчас  не  сезон,  дачи  пустые,  и мне недорого
достаетсЯ  комнатка  на  втором  этаже.  ‘кажем, на неделю. “ходЯ, старичок,
ободрЯЯ  менЯ,  объЯснЯет,  что неделЯ - это вовсе не обЯзательно. ќто может
быть  шесть  дней  или  даже  десЯть.  €  опЯть  что-то  объЯснЯет  хозЯйке,
оглЯдывает  нас  с  довольным  видом.  Ѓудто  мы  поссорились,  а он нам все
объЯснил  по-хорошему и нас помирил, все уладил и теперь спокойно может идти
опЯть подметать.
     €  вот  Я  на  втором  этаже,  в  своей  комнатке.  ‚ своей собственной
комнатке,  в  одной  из  своих собственных комнат, которые доставались мне в
жизни  на  неделю, на год или на несколько лет и из которых все равно всегда
приходитсЯ уходить.
     ЉажетсЯ,  самое нелепое чувство у человека - это чувство собственности.
‚се  равно  на  что.  Ќа  близкого  человека, на дом, на собственную судьбу.
’еперь-то  Я  знаю:  не владеешь ничем. Њы не собственники, мы арендаторы на
срок...
     ’ак  вот  она,  еще  одна  "моЯ"  комнатка. ‚се чужое: обои, трещина на
потолке,  две  железные кровати, затхлый воздух. џ села на холодную кровать,
и она недовольно зарычала.
     …сли  бы  ‘ережа  мог  быть  со  мной  -  до  чего  бы  ему  все тут не
понравилось!  ќта  мысль заставлЯет менЯ встать. џ достаю из чемодана старый
будильник.  …два  очутившись  на  столе,  он  сразу  наполнЯет комнату своим
настырным  звонким  щелканьем.  „елаетсЯ  уютнее.  ’очно  Я привезла с собой
старого  домашнего  петуха  и  вот  он  принЯлсЯ, надменно задираЯ когтистые
лапы, вышагивать взад и вперед по столу, как по медному подносу.
     Џальто  Я  повесила  на  стену,  туда,  где  вбиты  большие гвозди. Њое
пальто,  уныло  уронившее  рукава,  выглЯдит очень одиноким. Њогло бы висеть
тут  два  пальто:  его большое длинное и мое короткое. Ќо висит только одно,
мое. „ругого не будет.
     џ  поскорее  отворачиваюсь  к  окну.  ђаскрываю  тугую раму, распахиваю
настежь, оттолкнув прильнувшую к стеклу ветку.
     ‘разу  потоком  влилсЯ  в комнату, вместе с шумом морЯ, бодрый, немного
шальной   воздух  едва  начавшейсЯ  весны,  отогнутаЯ  окошком  ветка  вдруг
распрЯмлЯетсЯ  и,  хлестнув  по  воздуху,  врываетсЯ ко мне в комнату и тут,
успокаиваЯсь, покачиваетсЯ. ЏогретьсЯ, что ли, пришла?
     ’еперь  Я узнаю шум морЯ и этот бодрый запах едва начинающейсЯ весенней
жизни  и  вдруг  чувствую,  как тут хорошо. Љак тут прекрасно могло быть. Ћн
мог  стоЯть  вот  тут,  рЯдом со мной, у этого самого окна, и радоватьсЯ. €,
как  всегда, когда мне хорошо одной, мне хочетсЯ зареветь от этого окаЯнного
бессилиЯ - поделитьсЯ хорошим.
     џ и реву. ‘овсем недолго. •озЯйка снизу кричит, приглашаЯ менЯ к чаю.
     Љонечно,   Я,  как  и  собиралась,  приехала  гораздо  раньше,  боЯлась
опоздать. „о самой субботы мне нечего делать, только гулЯть, отдыхать.
     ‚ыходЯ  в  переулок,  Я  почти  каждый  раз встречаю моего покровителЯ,
старичка   с  метлой.  Ћн  в  курсе  всЯких  Я  всех  местных  дел.  ‡анимаЯ
административный  пост  (он  дворник),  встречаетсЯ  с каким-то управлЯющим,
который  часто  бывает  в  исполкоме.  €  вот через него Я и узнаю, что надо
ждать до субботы.
     Љаждый  раз  при встрече мы задерживаемсЯ, чтоб поболтать, и каждый раз
он  рассказывает  мне  что-нибудь  смешное, что он будто бы подумал, увидев,
как Я с чемоданом иду "прЯмо в море".
     ‘пустЯ  несколько  дней он уже не может больше ничего придумать, только
здороваетсЯ:  "Ђга,  сегоднЯ  мы  решили  уже  без  чемодана?" - и нам обоим
приЯтно, мы улыбаемсЯ друг другу.
     џ  так  давно  не  была  совсем  свободна,  что мне все странно сейчас.
‘вободные  руки,  и голова ничем не занЯта, и Я оказываюсь просто беззащитна
перед  воспоминаниЯми. џ вовсе не собираюсь им "предаватьсЯ", они на менЯ не
"нахлынули"   -  просто  моЯ  освободившаЯсЯ  голова  работает.  Љак  ручной
фонарик,  которым  обычно  освещаешь дорогу перед собой на день вперед, пока
спешишь  куда-то.  Ђ  когда  остановилсЯ  на месте, невольно направлЯешь его
лучик  назад,  освещаешь пройденную дорогу - все, что там на ней потерЯл или
нашел. €ли просто прошел мимо.


     €з  сегоднЯшнего  моего далекого далека, в чужой комнате у самого морЯ,
вспоминаЯ  дни,  когда  началась  война,  и все, что со мной потом было, мне
как-то  странно думаетсЯ: не "Я", "со мной", "у менЯ" - но: "мы", "у нас"...
“ кого у "нас"? џ точно не знаю. Џросто у нас, а не у одной менЯ.
     ‘ын.  Њой  сынок  ‹ева  -  убит.  Ћба  другие были у менЯ сыновьЯ, ‹ева
всегда  был  сынок.  Ћн ведь так долго никак не мог вырасти, повзрослеть, но
мы  в конце концов побороли, победили все болезни, слабости, малокровие, как
на  именины  провожали  его  в армию, когда мирное времЯ истекало, но еще не
истекло...
     €  вот  теперь  все это кончено, - значит, вот это и была моЯ тропинка,
по  которой  мне суждено было идти, а где-то рЯдом шли другие - каждый своей
тропинкой,  но  одним,  общим путем всего народа, - шли все "мы" - вот как Я
стала думать. Ќе сразу стала. ќто потом пришло...
     Њиллионы  выстрелов  на фронте вчера, сегоднЯ, и завтра миллионы. € вот
один  - мой! Ќа травЯнистый пригорок или в рыхлый снег падает убитый солдат,
и  за  тысЯчу верст от этого пригорка падает женщина, вскрикнув, хватаЯсь за
сердце.
     Ћна  потом  встанет,  но жизнь ее уже никогда не сделаетсЯ такой, какой
была до того, как ей подали в руки бумажку...
     џ  была одна в квартире и упала около холодной плиты на кухне. џ помню,
с  каким  недоумением  Я  увидела  потом,  что  все  вокруг менЯ осталось на
местах:  кухнЯ,  дверь, стол с грЯзными кастрюльками. ‚се как-то изменилось,
опустело,  но  осталось  на  тех же местах - точно после какого-то странного
бесшумного взрыва, который все убивает, не изменЯЯ по виду ничего.
     ’олько  долгое  времЯ  спустЯ  стала  думать  о других кухнЯх, детских,
прихожих,  обледенелых  колодцах,  почтовых  отделениЯх,  куда  так  же бьют
осколки  и пули, пролетев в бумажных конвертах через полЯ и города, - бьют в
сердце без промаха.
     †изнь  получивших  осколок  в конверте подсечена, как у того, кто упал,
ронЯЯ  автомат,  на  рубеже  огнЯ. Ќо этого не увидит никто, и в сводках про
это  не напишешь. “тром женщина, кончена ее жизнь или нет, должна вставать в
положенный час.
     €  Я  встала.  Ќасыпала  в  маленькую  кастрюльку мерочку крупы, налила
воды,   посыпала   щепотку  соли,  поставила  на  еле  розовевшую  спиральку
электроплитки  и  стала  ждать,  чтоб  покормить  Љатьку, дочку моей Љатьки,
потом  вышла на улицу, смешалась с пасмурной военной утренней толпой женщин.
Њы  стоЯли вместе рЯдом в очереди, и на моем лице никто не прочел бы ничего,
и  Я  не  прочла  ничего  на лицах других. Ђ к нам уже шли издалека такие же
бумажки,  стаи  бумажек,  потоки,  реки  бумажек  текли после каждой вспышки
боев, и в гуще их, может быть, уже и новые, мои?
     ЉатЯ  кончает  курсы  радистов  - иногда приходит, хмуро, не даваЯ себе
воли,  играет  со  своей Љатей. Ћна как скрученнаЯ пружина, которую все туже
скручивает что-то.
     Њы  не разговариваем об этом, Я и так знаю, что это. ‚ойна идет ужасно,
совсем  не  так,  как  мы  ждали.  Њы  не ждали легкой победы, ждали тЯжелых
кровопролитных  боев,  бури,  огнЯ,  воздушных  бомбежек.  Ќо  не  того, что
происходит,  -  бесконечного списка городов, областей, республик, которые мы
оставлЯем  и  уходим,  -  и  в  нас  все  туже  закручиваетсЯ  эта пружина -
всенародной  нестерпимой  обиды,  личного  оскорблениЯ  за ђодину и стыда за
себЯ,  что ты ничего не можешь сделать. Ќам больно об этом говорить, и мы об
этом  молчим,  ничего  друг другу не обещаем, ничего не объЯснЯем даже в тот
день,  когда  ЉатЯ  уходит  из  дома  совсем.  Ђдреса полевой почты у нее не
будет,  Я  знала  заранее.  Ћна целует менЯ холодными губами в щеку, целует,
целует  влажную  крошечную  Љатькину  лапку, маленькаЯ вдруг решает, что это
очень   смешно,   приходит   в   восторг,  начинает,  отрывисто  попискиваЯ,
похлопывать  ее  по щекам, и ЉатЯ стоит, улыбаЯсь застывшей улыбкой, опустив
руки,  в  которых  зажата  лЯмка от солдатского мешка, и терпит, ждет, когда
это  кончитсЯ.  Џотом  она поднимает мешок и уходит. “ менЯ на руке остаетсЯ
Љатька.  ЌевнЯтно  болтаЯ,  пускает пузыри и мешает запереть дверь. ‘ трудом
накидываю тугой черный крюк, вдавливаю его в толстую железную петлю...
     Џотом,  много  времени  спустЯ, Я помню, как однажды зазвонил телефон в
коридоре.  џ  слышу:  "‚ас вызывают...", чьи-то торопливо кричащие вразнобой
голоса,  путаница  слов,  треск,  шуршание, опЯть, уже нетерпеливо, вызывают
менЯ, и вдруг все начинает затихать. ЊертваЯ тишина.
     џ  знаю,  что  делать, бегу за рефлектором, открываю коробку телефона и
держу  так,  чтоб  луч  тепла  его  грел.  “же бывало так несколько раз - не
работает  телефон,  застывший  на  холодной  промерзшей стене, погреешь - он
оживет!
     €  он  оживает.  ЋпЯть:  "‚ас  вызывают... ‡ачем бросаете трубку!..", Я
кричу:  "„а!.. да!.. ‘лушаю!.." - и слышу сдавленный, квакающий голос и едва
узнаю  Ѓорю,  вернее,  Я  вовсе и не узнаю его, просто понимаю, что это он -
никто  не  может ведь мне кричать: "ќто Я, ЃорЯ, мама, это ты? ‘лушай!.. - €
потом:  - ‘егоднЯ вечером, мама, ‘еверный вокзал!.. ’ы менЯ слышишь? ‘егоднЯ
вечером!..  Њожет  быть!  ‘лышишь,  может  быть!.." - и так до тех пор, пока
вдруг все не обрываетсЯ на полуслове щелчком...
     ...ЉажетсЯ,  все  это уже было. џ стоЯла когда-то давным-давно и так же
ждала  со  стиснутым  сердцем, вглЯдываЯсь в темноту ночи, куда, разбегаЯсь,
уходЯт скользкие рельсы.
     ЏроходЯт  поезда,  возникают из темноты, предупреждаЯ о своем поЯвлении
отдаленным  нарастающим  гулом,  потом  затихающим  вдали. ‘колько эшелонов,
поездов  проходит  мимо.  ‚агонов  в  них  как  песчинок на берегу морЯ. Ћни
мелькают  у  менЯ  перед глазами, а Я все стою, жду и надеюсь найти песчинку
среди  песчинок  -  одного-единственного  своего человека, затерЯнного среди
этих  бесконечных цепей вагонов, бегущих в эту ночь через все вокзалы и узлы
и окружные дороги Њосквы.
     Џо  дальнему  пути,  загороженному от менЯ стоЯщим составом, замедленно
погромыхиваЯ,  прокатываетсЯ  воинский  эшелон, и, может, быть, именно в эту
минуту  мой  сын,  мой  дорогой сын приближаетсЯ ко мне... видит мелькнувшее
синее  пЯтно  света  у  часов,  где  Я стою... и вот уже удалЯетсЯ, уходит в
темноту, в навсегда.
     џ   стараюсь   не   думать,  поеживаюсь  продрогшими  плечами  и  снова
вслушиваюсь,  не  оживет ли отдаленный гул, чтоб не дать заглохнуть надежде.
Ћна  еще  держитсЯ во мне, повиснув как на мокрой расползающейсЯ ниточке. “ж
не  приснилсЯ  ли  мне  тот еле расслышанный голос в разноголосой телефонной
сумЯтице шорохов дальнего спешного разговора?
     џ  держусь  все  времЯ подальше от людей, чтоб менЯ легче было увидеть.
ЏЯть  шагов  вперед,  пЯть  шагов  назад, под синими светЯщимисЯ часами, где
все-таки чуть светлее.
     Ћчень  холодно,  ноги  застыли,  но Я боюсь сделать даже десЯть шагов в
одном направлении - мне кажетсЯ, что тогда Я покидаю свой пост.
     …ще  один  эшелон  провожаю  глазами:  теплушки  с  наглухо задвинутыми
дверьми,  платформы  с  потрепанными  грузовиками,  неровно уложенные грузы,
накрытые  грубым  брезентом,  снег в его промерзших складках. …сли это мой -
все  кончено: он проходит мимо, мелькаЯ в просветах за вагонами, не замедлЯЯ
хода,  с  незатихающим  стуком  колес,  в  темноту  и  белую пелену ночного,
медленно  падающего  снега,  и  звук  его  пропадает  в  пыхтенье  и грохоте
накатывающегосЯ встречного пассажирского.
     Ќочные   пассажиры  откуда-то  издалека  странно  медленно  выходЯт  на
платформу,  осматриваютсЯ,  им  некуда  торопитьсЯ,  они  будут ждать утра в
холодных  залах  вокзала,  около  запертых  газетных  киосков,  неработающих
буфетов,  вокзального ресторана, на котором остались золотые буквы вывески -
памЯть  о  мирных  временах,  -  но  все запахи съестного давно выветрились,
забиты духом дезинфицирующего состава, которым моют полы...
     ЏЯть   шагов   туда,   пЯть  обратно.  Џлатформа  почти  уже  опустела.
„олговЯзый   солдат  в  коротких  сапогах  зигзагами  шнырЯет  среди  редких
последних    пассажиров,   запыхавшись   добираетсЯ   до   менЯ   и   искоса
присматриваетсЯ.  џ  смотрю  на  него,  он  на  менЯ,  вид  у него сердитый,
озабоченный, он очень спешит, вдруг поворачиваетсЯ и исчезает.
     ЏЯть  шагов  от  часов,  пЯть шагов назад вдоль платформы к часам. ЏЯть
шагов  в  другую  сторону,  и  опЯть  Я  возвращаюсь  под часы. џ успела уже
совершенно  позабыть  про  долговЯзого  солдата, когда он снова стремительно
выныривает  из  дверей.  ‚ытЯгиваЯ  длинную  шею,  точно  гонитсЯ  по следу,
торопливо  оборачиваетсЯ  и  нетерпеливо  манит  кого-то,  и  за  ним быстро
выходит,  прихрамываЯ,  другой  военный. ‚ темноте Я не различаю его лица, и
только  по  тому,  как  вдруг  переменилась  его походка в ту минуту, как он
заметил  менЯ под часами, - он почти вовсе перестал хромать, - Я понЯла, что
это мой. џ еще слышу деловито взволнованный голос солдата:
     - Ќу,  а  эта  как?  Ќе  наша?..  -  слышу  даже,  как он икнул, ахнул,
подавившись неуверенным возгласом изумлениЯ.
     Њы  с  Ѓорей,  столкнувшись  на  ходу, обнимаемсЯ, отталкиваемсЯ, спеша
вглЯдетьсЯ,  и  тут  же  снова  крепко прижимаемсЯ друг к другу, не помню уж
сколько  раз,  а  голос солдата, все сильнее наливаЯсь восторгом на все лады
повторЯет:
     - ’оварищ  капитан,  а товарищ капитан! ’ак и есть? Ђ? Ќаша? Ђ? Њама?..
Ђ?..
     - „а что ж ты пристал? ‘ам не видишь? - покашливаЯ, смеетсЯ ЃорЯ.
     - џсно... Ђ Я так и думал, а вдруг опЯть нет!
     Њы  идем  куда-то,  держась  за  руки,  а  солдат все забегает вперед и
оглЯдываетсЯ на нас.
     - Ќадо ‹окшина позвать, сказать, что нашли, - говорит ЃорЯ.
     - ‹ожкин.  Ћн  у  первого  подъезда  публику  прочесывает.  џ  его вмиг
доставлю.
     Џотом  мы  все  вместе, с подоспевшим ‹окшиным, молча, торопливо шагаем
через  пути,  идем мимо мертвенно-синих огней по вытоптанным в грЯзном снегу
тропкам,  перелезаем через тормозные площадки товарных вагонов, пробираЯсь к
нашему эшелону.
     „обрались  и  сразу  перестали  спешить,  тут  нам  можно спокойно быть
вместе  до  самого  отправлениЯ:  может  быть,  десЯть  минут,  может  быть,
полсуток.
     - Ћ?..   Ќашли?   -  радостно  встречают  нас  голоса  из  темной  щели
призадвинутой двери длинного товарного вагона. - Ђй да ‹ожкин.
     - Ќеужели  как  раз  это  важно - кто?.. Ђ кроме: нашел-то Я, коли тебЯ
волнуют детали!
     €так,  у  нас с Ѓорей есть десЯть минут, или час, или двенадцать часов,
мы  усаживаемсЯ  на  Ящик,  который  нам  подали  из вагона, всматриваемсЯ в
темноту,  еле  различаЯ  лицо,  и  после  первых расспросов не знаем, за что
схватитьсЯ в разговоре. „есЯть минут!
     Њы  держимсЯ  за  руки,  волнуемсЯ,  судорожно  торопимсЯ  спрашивать и
стараемсЯ  отвечать покороче, как будто обмениваемсЯ текстами телеграмм, так
боимсЯ,  что  не  хватит  минут  даже  так договорить, и ничего не успеваем,
гулкий  толчок  со  звоном  буферов  прокатываетсЯ  из  краЯ в край эшелона,
где-то в темноте ожил, шумно задышал, забухал паровоз.
     - ќх,  ты!  ’ак и есть, отправлЯет, козинаЯ его морда! ‚от как назло! -
горестно восклицает чей-то голос в темноте.
     Ќадо  прощатьсЯ,  а  мы  ничего  не  успели, Я ничего не сумела найти и
отдать ему на дорогу, чтобы унес с собой.
     - Џойдут  гонЯть  по  окружной!  Ђ  то  утащат  на какой разъезд, там и
завЯзнем!
     Љто-то  кидает  уже в вагон Ящик, на котором мы сидели, лЯзгают буфера,
и  наступает  мгновение  тишины,  неподвижности, и вот уже вагоны неудержимо
начинают двигатьсЯ со спокойным, нарастающим гулом.
     ЃорЯ,  обнимаЯ,  торопливо гладит мне плечо и на все лады, втолковываЯ,
уверЯЯ, успокаиваЯ, обещаЯ, повторЯет одно и то же.
     ’очно заговор, отводЯщий всЯкую беду:
     - Ќичего...   Ќичего,   мама!  Ќичего...  -  Ђ  гул  и  перестук  колес
разрастаютсЯ,  широкий  проем  двери  ушел  от нас, и уже проходит следующий
вагон.  ‚от  и  все. Љончено. ЃорЯ быстрыми, прихрамывающими шагами догонЯет
свой  вагон, ему протЯгивают руки, он ловко взбираетсЯ и, высунувшись, машет
мне,   а   Я   иду,  отставаЯ,  между  двух  путей,  следом  за  вагонами  и
останавливаюсь  у  синего фонарЯ, где менЯ, может быть, лучше видно, и стою,
поднЯв руку с платком.
     ‚агоны,  не  убыстрЯЯ хода, один за другим, поЯвлЯютсЯ в синем свете из
темноты и уходЯт в темноту, и возникают все новые.
     ’олько  в  одной  теплушке  приоткрыта  дверь,  виден розовый мерцающий
свет.
     Љакие-то  солдаты  стоЯт,  опершись  о  перекладину.  Ћни помахали мне,
вернее  моему платку, на прощанье, и Я махала им вслед до тех пор, пока менЯ
могло быть видно.
     „ождалась  красного  огонька  на последнем вагоне и долго смотрела, как
он уходит, уменьшаетсЯ, гаснет...
     ‚друг  замечаю,  что  книжка,  которую  Я зачем-то принесла Ѓоре, так и
осталась  у  менЯ  в  руках.  Ќу,  что  ж...  Я  бреду  обратно к станции...
останавливаюсь,  чтоб еще раз обернутьсЯ, и снова как будто различаю красную
точку последнего сигнального фонарЯ.
     џ  зажмуриваюсь  и  минуту  стою с закрытыми глазами, и, когда снова их
открываю,  оказываетсЯ,  точка  не  исчезла - тлеет где-то в далекой темноте
ночи. Њигнет, пропадет и снова тлеет.
     џ  стою  и  жду,  когда же она исчезнет совсем? Ћна не исчезает. ѓде-то
между  мной и звездами мне мерещитсЯ или взаправду живет эта рубиноваЯ точка
и  удерживает  менЯ,  не позволЯет уйти. џ, спотыкаЯсь, делаю шаг, другой, и
вот  Я  уже  иду,  начинаЯ спешить, не думаЯ, не надеЯсь, не останавливаЯсь,
все быстрее иду, как на свет путеводной звезды.
     џ  отлично  понимаю,  до  чего  нелепо и безнадежно гнатьсЯ за поездом,
который  к  тому  же  каждую  минуту  может  уйти, и Я говорю себе: да, Я не
догоню,  но по крайней мере не буду всю жизнь терзатьсЯ мыслью, что ЃорЯ был
так близко, а Я, потерЯв надежду, не пошла.
     ЋбгонЯЯ  менЯ,  проноситсЯ  поезд,  обдав  вихрем  снежной пыли; Я едва
успеваю   отскочить  в  сторону,  потом  уже  заблаговременно  сторонюсь  от
встречного  и  оказываюсь  на  обочине насыпи, откуда моего огонька вовсе не
видно.  Љругом  по  белым  пустырЯм  ветер  метет снег, заносЯ белые заборы,
темные сараи.
     Љакой-то  будто  новый огонек мигнул впереди. “же не первый. Ћткуда мне
знать,  мой  это  или  нет?  џ иду вдоль бесконечного спЯщего или безлюдного
состава  темных,  с наглухо задвинутыми дверьми вагонов и вдруг понимаю, что
так Я могу пройти в двух шагах от его теплушки.
     Ћкликаю  солдата-часового, который застыл, привалившись к борту амфибии
на  платформе.  Ћн  менЯ  сперва  не слышит, потом грубо, кажетсЯ спросоньЯ,
кричит: "Џроходи!"... и Я иду дальше вдоль цепочки запертых вагонов.
     ‘тучу,  менЯ  не слышат. Љое-где дымЯт трубы печурок, Я стучу в толстые
доски,  снЯв  перчатку, замерзшей рукой, а сама почти не слышу своего стука.
‘права  снежный  пустырь,  слева  задвинутые двери, - мне кажетсЯ, что Я тут
одна  на свете, как вдруг замечаю двух военных, которые стоЯт со мною рЯдом.
џ  опускаю  руку,  не  постучав,  и  отвечаю  на вопросы, которые мне задает
лейтенант,  -  грубоватые, угрожающе-властные, краткие вопросы, какие задают
подозрительной   личности,   котораЯ  околачиваетсЯ  ночью  около  воинского
эшелона,  направлЯющегосЯ  к  фронту.  Џосле  того  как  Я  называю  фамилию
капитана  ‚ереницына,  лейтенант,  слегка  смЯгчившись,  спрашивает  наконец
документы.
     џ виновато произношу ужасное по тем временам признание:
     - “ менЯ нет с собой! - и все опЯть рушитсЯ.
     Њолчание.  Њне  в  лицо  утыкаетсЯ луч электрического фонарика, ползет,
ощупываЯ  мое  пальто,  руки, пробегает по кустам около насыпи, возвращаетсЯ
ко мне.
     “достоверение  у  менЯ  есть,  только очень плохонькое, да и фамилиЯ-то
моЯ  вовсе  не  ‚ереницына,  а  ’верскаЯ,  в  который уже раз это путает мою
жизнь.  €  тогда  Я  протЯгиваю  лейтенанту  книжку  "€сториЯ императорского
ђима",  в  замусоленном  школьном  переплете.  „ежурный  фонарик  лейтенанта
выхватывает   из   тьмы   заглавную  страничку,  выбитый  в  бронзе  профиль
императора  ’ита  ”лавиЯ  ‚еспасиана  с челкой на лбу. ‚ верхнем правом углу
фиолетовыми  чернилами,  детским  старательным почерком выведено: "‚ереницын
Ѓ.".  ‹егкие  снежинки  влетают  в  свет,  садЯтсЯ вокруг ‚еспасиана, на его
лоб...
     ‹ейтенант  выключает  фонарь  и,  захлопнув  книгу, возвращает ее мне с
вдруг откуда-то взЯвшейсЯ щеголеватой вежливостью.
     - џсно!
     Ћн  идет  вдоль вагонов и светит мне под ноги фонариком, поэтому Я и не
вижу ничего, кроме белой от снега травы на обочине, иду как в чернилах.
     ‹ейтенант  властно  стучит  в какой-то вагон. ‚агон оказываетсЯ не тот,
он  опЯть  бодро говорит: "џсно!", и опЯть немного погодЯ стучит не в тот, и
опЯть:  "џсно!",  нам  вслед  уже выглЯдывают какие-то солдаты из щели слабо
освещенного вагона.
     - Љапитан ‚ереницын, тут к вам!
     ‚  новом  вагоне  взрыв  негромких  голосов.  ЋткатываетсЯ дверь. Ѓорин
голос менЯ окликает, Я что-то отвечаю.
     - Ќу,   как?   ЏорЯдок?  џсно!  -  с  прежней  официальной  щеголеватой
рапортовой  бесстрастностью на прощание заключает лейтенант. џ думаю, что он
ушел,  но  тут  неожиданно  до менЯ доноситсЯ долгий подавленный смешок, так
исподтишка смеютсЯ мальчишки, когда их душит смех на уроке.
     - •оссподи!.. ‚едь это надо!..
     - ЃорЯ,  понимаешь,  в  чем дело, - говорю Я, почему-то оправдываЯсь. -
‚едь Я книжку-то забыла тебе отдать.
     ЊенЯ  втЯгивают  в вагон. —уть только улеглась суматоха, вызваннаЯ моим
поЯвлением,  солдаты разбредаютсЯ по своим местам, ложатсЯ, натЯгиваЯ шинели
до самых глаз, и принимаютсЯ спать.
     €х  всего  несколько  человек,  большаЯ  часть вагона завалена какой-то
техникой  в толстых брезентовых чехлах, они, оказываетсЯ, ездили на завод ее
получать, и вот поэтому-то мы и увиделись.
     Ѓоже  мой,  как  они  спали!  ‘тарательно, добросовестно, изо всех сил,
чтоб  мы  с  Ѓорей  остались вдвоем. ‚ вагоне затишье. ‘онное дыхание людей,
огонек   приплЯсывает   в   какой-то  плошке,  и  ветер  с  пустынного  полЯ
посвистывает  в  щелЯх вагона, точно мы оказались в каком-то тихом убежище у
огонька,  в  одном  из  тех  обжитых уголков, какие в течение жизни мы зовем
"наш дом".
     џ   рассказываю   Ѓоре,   как   мне   вдруг  показалось,  будто  эшелон
остановилсЯ,  и  Я  пошла  на  огонек, а оказалсЯ это чужой товарный состав,
бесконечно  длинный.  џ  прошла  до  самого  его  конца,  чтоб  уж навернЯка
убедитьсЯ,  что  ошиблась,  и  увидела далеко впереди еще один огонек. € вот
дошла.
     - Ќе-ет!  ’олько  ты,  -  не  то  восхищаЯсь, не то ужасаЯсь, повторЯет
ЃорЯ.  -  ќто  только  ты  могла!..  €  книжку  только ты!.. - Ћн раскрывает
книжку,   прижав   пальцем,   сгибает   и  пускает  страницы  веером,  низко
наклонившись  над  ней, вдыхает ветерок от мелькающих страничек и улыбаетсЯ.
-  џ  прежде  был  уверен,  что  это  вот  и  есть волшебный "римский" запах
каких-то  непонЯтных  сикомор того древнего ветра, что надувал паруса триер,
запах дыма их очагов, золотой пыли, поднЯтой шагающими легионами.
     - Ђ чем пахнет сейчас?
     - Љонечно,  синим  изюмом,  горЯчими  лепешками,  ты  их  нам  пекла по
субботам  после бани. Ќашим детством пахнет... ‚от славно, теперь все у менЯ
будет  при  себе...  ‘идим  мы  на  постели по-турецки, накрывшись с головой
одеЯлами,  как  индейцы,  едим  лепешки,  и  деревЯннаЯ миска с изюмом стоит
посредине,  с синим изюмом, длинным, сморщенным, с хвостиками, и мы берем по
очереди  по  три штуки в щепотку, ЉатЯ, ‹ева, ‚афлЯ, все... а в это времЯ...
ты  нам,  наверное,  какого-нибудь Џлутарха читала про подвиги великодушиЯ и
благородства  -  помнишь,  -  полководца, который должен был взЯть приступом
вражеский  город  и  взЯл.  €  когда  город  на его глазах горел и рушилсЯ и
жители  погибали на глазах победителЯ, он стоЯл на вершине холма и плакал от
жалости к побежденным...
     Ђ  как  мы  ненавидели  Ќерона за его мерзости, хотЯ и знали, что через
несколько  страниц  ему  придет конец, и говорили: ну, погоди, Ќерошка, знал
бы  ты,  что  там про тебЯ написано через три страницы, опомнилсЯ бы небось,
так  и  затрЯссЯ  бы!  ѓитлер  тоже  затрЯссЯ  бы, но нам еще придетсЯ самим
две-три странички перевернуть, чтоб показать - что там ему приготовлено...
     - ’ы прихрамываешь, Я вижу, скажи честно - больно?
     - "ЏустЯки,  царапина!"  -  как говорЯт, прежде чем рухнуть без чувств,
мушкетеры,  а  теперь  говорЯт  герои кинофильмов... Ћсколки все вытащили, Я
могу  теперь,  когда  захочу,  даже  не  хромать. ’олько когда забываю... ’ы
похудела, мама... € помолодела.
     ‚друг  опомнившись,  что,  может быть, через минуту придетсЯ прощатьсЯ,
мы  опЯть  торопливо  задаем  вопросы  друг другу; забывшись, ЃорЯ закрывает
книгу,  откладывает  в  сторону,  и  его  леваЯ  рука  на минуту оказываетсЯ
открытой.
     - ’ы мне не писал, ой, ну уж теперь не прЯчь! „ай мне!
     - Ђх,  мама,  ну  просто  с непривычки тебе это покажетсЯ нехорошо. Ђ Я
уже почти и позабыл. Ќу, на... Ќе бойсЯ, это теперь не больно.
     ‘хватив  обеими  руками, подношу его руку к свету, потом к своему лицу,
эти  зажившие,  грубо  припухшие рубцы на месте недостающих пальцев, и тихо,
еле  касаЯсь  губами с разных сторон, сдавив в груди ужас, тихонько целую, а
он  смотрит  и  улыбаетсЯ,  как старший, умудренный сын над наивной матерью,
нежно   и   снисходительно   улыбаетсЯ,   потихоньку  подергивает,  стараЯсь
высвободить,  руку,  и как раз в эту минуту далеко впереди возникает, быстро
разрастаЯсь,  гром буферов, прокатываетсЯ из конца в конец, а докатившись до
нас,  превращаетсЯ в толчок. € вот тишина, за которой сейчас последует новый
толчок   паровоза   и   должно   начатьсЯ   медленное,  но  уже  неотвратимо
ускорЯющеесЯ движение.
     ‚се. Љонец. Ќадо прощатьсЯ второпЯх.
     ‚се  спЯщие  оказываютсЯ  неспЯщими, открывают дверь, менЯ успокаивают,
подбадривают,   торопЯт   выходить.   ‹окшин   спрыгивает  на  землю,  чтобы
поддержать, когда Я буду спускатьсЯ:
     - ‚ы не очень спешите, вы спокойно... он ведь помалу сперва потЯнет.
     Њы  опЯть  прощаемсЯ,  и  почему-то  это  нам невыносимо тЯжелее, чем в
первый раз.
     џ  стою  уже  на  пороге, готовЯсь сходить, прислушиваЯсь. ‚ поле мгла,
ветер,  посвистываЯ, метет снег по кочкам, за спиной - вагон, загроможденный
брезентовыми  тюками,  наше  место у огнЯ, где мы только что сидели с Ѓорей,
‹окшин  и  другие  какие-то, уже будто не совсем чужие, и мне уходить отсюда
точно из дому!
     Њы  все  ждем  наступлениЯ последнего мгновениЯ, когда уже окончательно
"пора".
     ’ишина  длитсЯ,  тЯнетсЯ  что-то  слишком  уж  долго.  ‘ каждой минутой
крепнет глупаЯ, нелепаЯ надежда.
     - ’олько попугал!
     - ќто часто: потЯнут-потЯнут и бросЯт...
     €  тут,  точно  набат,  проноситсЯ  новый  тревожный, короткий перезвон
буферов.  ’олчок  -  и  вслед за ним зарождаетсЯ медленно разрастающийсЯ гул
движениЯ  покатившихсЯ  колес.  "‚от  и  все, вот и все..." - стучат колеса,
‹окшин  протЯгивает  мне  снизу  руки,  ЃорЯ  поддерживает  сбоку. "„аль-нЯЯ
доро-га!..",  "„аль-нЯЯ  доро-га!.."  -  менЯЯ перестук, уже бодрее побежали
колеса,  ‹окшин  идет  быстрым  шагом,  чтоб  не  отстать,  а  Я все стою на
последнем  краю,  на  пороге,  и что-то во мне в испуге мечетсЯ из стороны в
сторону,  не  находЯ выхода, и от этого Я не могу ни двинутьсЯ, ни решитьсЯ,
и  чем меньше времени остаетсЯ, чем больше надо спешить, тем труднее решать,
и вдруг Я говорю:
     - „а Я, пожалуй, погожу сходить! - € мне делаетсЯ спокойно.
     ’еперь   уж  ‹окшину  протЯгивают  руки,  он  не  сразу  понимает,  что
случилось,   почти   бежит,   держась  за  край  двери,  наконец  его  почти
втаскивают,  и  он  вылетает  на  середину вагона, споткнувшись на пороге от
спешки и удивлениЯ.
     - —то  ты  наделала? Људа же ты едешь? - ошеломленно теребит менЯ ЃорЯ.
- ’ы просто отчаЯнный человек, мама!
     - „о  какой-нибудь  остановки,  велика  важность, тут же еще электрички
ходЯт, как-нибудь доберусь!
     Љолоса   стучат   мерно,   больше   не   угрожаЯ,   не  торопЯ,  мирно,
успокоительно,  на  тесной  печурке,  прижавшись  один  к  другому,  греютсЯ
котелки.
     Џожилой солдат вдумчиво, неторопливо говорит:
     - ќто в действительности товарищ капитан отметил. Ќасчет истории...
     - „а вы же все спали!
     ‹окшин смеетсЯ:
     - ‡а  эту дорогу мы за весь прошлый год отоспались. ‘пим в счет первого
квартала будущего!
     - ђазрешите  поглЯдеть,  -  пожилой протЯгивает руку за книжкой, - ага,
даже  с  картинками... ќто он и есть? Ђй-ой! „о чего богато красуетсЯ поверх
остального  человечества!  ЏоглЯдите-ка! Ѓалахон с каемкой, венок нахлобучил
на лысину и на народ глЯдит, как с крыши на каких тараканов.
     - ‚ерно, чистый Ќерон как есть!
     Ћднако  Ќерон  и  его  самого  не очень интересует - это только плавное
вступление, чтоб разговор стал общим.
     ЊенЯ  гостеприимно угощают гороховым концентратом, оказываетсЯ, его длЯ
менЯ  и  разогревали,  поЯт жидким, но сладчайшим чаем и деликатно стараютсЯ
не очень смотреть, как Я ем.
     €  в  то  же  времЯ  так, как будто менЯ тут и нет вовсе, расспрашивают
Ѓорю  обо  мне:  как  зовут,  где работаю, сколько ребЯт, из какой деревни и
губернии  в город Явились, и Я еще не покончила с чаем, а они уже до бабушка
с дедушкой добрались.
     - Џро  деда  Я вам на свободе, после как-нибудь расскажу, как он все не
желал ни за что женитьсЯ до тех самых пор, пока вдруг не женилсЯ.
     - ќто в каком смысле, чтоб дед и вдруг женилсЯ? ќто ему зачем же?
     - „а  ведь  он сперва женилсЯ, а дедом уж потом сделалсЯ... џ вам потом
расскажу!
     - ’ы им что хочешь рассказывать? Џро прЯники? ’ы разве сам-то помнишь?
     - Ќу,  ма-ама!  Џомнишь!  Ќаизусть  знаю. ќто же наше родовое сказание.
ЋдиссеЯ...  ’олько тут у менЯ какой-то провал, или Я что-то путаю? Ћткуда-то
кажетсЯ, что дед у нас был нищим? Ќет?
     - ‚от  уж  правда  путаешь!  Ќикогда  в жизни. „ед ‚асЯ уж вот работник
был!  ‘илач,  на  ‚олге  когда  машинистом  плавал,  он с бурлаками боротьсЯ
любил!..  Ќищим!..  ќто  ты  слышал, да не понЯл. ‚ы, молодые, и нищих-то не
видали,  наверное...  „а,  это  было,  когда мы в Џитере... он несколько раз
просил,  протЯгивал  руку,  боЯлсЯ,  что Я на улице замерзну, а он уже почти
слепой  был... ќто совсем другое дело, чем нищий. Ќищий - это специальность,
профессиЯ была. ’ы из головы выкинь про деда ‚асю - не было у нас нищих.
     - Ђ что с дедом потом было?
     - Ћн ушел.
     - Љак это? Људа?
     - ЊенЯ  пристроил  и ушел. Људа. Ќекуда ему было идти. Ќекуда. ‚от туда
и ушел.
     - € ты больше его никогда?
     - € больше никогда.
     Џоезд  идет  все  медленнее  и останавливаетсЯ в глухом снежном лесу. Љ
нам в дверь стучат, и наши приоткрывают щель.
     - Ќе  сошла? - с радостным любопытством кричит солдат, заглЯдываЯ снизу
в наш вагон. - ‚от это да!.. Њожно с вами посидеть? Ћтсунь-ка дверь пошире!
     ќто соседи, прослышавшие про мое путешествие.
     „альше  как-то  все сливаетсЯ и смутно помнитсЯ, но все только хорошее:
поезд  мерно  стучал,  уносЯ  менЯ  от дома в ночную даль, и от этого слегка
замирало  сердце,  ветер  свистел  в  трубе; кто-то привел за собой во времЯ
остановки  баЯниста,  и  он,  не поднимаЯ глаз и угрюмо хмурЯсь от стараниЯ,
слегка  запинаЯсь,  играл "‘иний платочек" и "Љатюшу"; лицо у менЯ горело от
жара  печурки,  наплывавшего  волнами.  Ѓорина  больнаЯ  рука  лежала в моих
ладонЯх, мы были вместе, и было все вокруг хорошо...
     Џотом  были  только  письма.  Њного бодрых писем, и одно, очень бодрое,
оказалось  последним.  ‚ самом после той ночи первом он написал, как один из
его  саперов  после  долгого  раздумьЯ с глубоким чувством сказал, вспоминаЯ
менЯ: "„а... вот это заЯдлаЯ мама!"
     „ругие  просто  говорили:  "ќто  та  мама, что до сто шестого километра
доехала!"
     Ђ  в  тот  день,  на  позднем,  печальном  и  дымном зимнем рассвете, у
незнакомой  станции Я стоЯла, их провожаЯ, в снегу, среди подъездных путей и
улыбалась,  да,  улыбалась,  точно  после какой-то своей минутной победы над
непреклонностью  военной  судьбы,  жестокой длЯ нас, остающихсЯ дома женщин:
вечно  ждать  и  ждать  и  провожать  уходЯщие  поезда, глЯдЯ вслед на вдруг
опустевшие  бесконечные  рельсы,  которые  так  часто  ведут  только  в одну
сторону.
     ‚агоны  уходили  в морозном тумане, и двери их были закрыты. ‚се, кроме
одной.  …два  эшелон тронулсЯ с места, там громко опЯть заиграл баЯн, тот же
"‘иний платочек", быстро заглушаемый нарастающим стуком колес.
     ‚  руках у менЯ сложеннаЯ, засунутаЯ в перчатку справка, которую принес
дежурный  лейтенант.  ‘ам  сочинил и носил на подпись: "„ано т.‚ереницыной в
том,  что  она  действительно  направлЯетсЯ  обратно  по  месту жительства в
г.Њоскву  после посещениЯ с целью свиданиЯ с сыном, военнослужащим капитаном
т.‚ереницыным Ѓ.‚. —то и удостоверЯетсЯ".
     Ѓумажка,  конечно,  не  сохранилась, сгорела, кажетсЯ. Ќо Я помню ее. €
этого  лейтенанта.  € ‹окшина. € всех. € все, что было в ту ночь, когда мы в
последний  раз  были  вместе.  ќтого  больше  нет.  Ќо  ведь это было! Ѓыло,
значит,  случилось,  действительно  произошло,  это не выдумка, а правда, и,
значит,   это   у   менЯ   всегда  есть.  ќто  всегда  будет  со  мной.  ЊоЯ
собственность.    …динственнаЯ    подлиннаЯ,    неотъемлемаЯ,   несгораемаЯ,
драгоценнаЯ собственность, какаЯ есть у человека на свете.


     - ’верскаЯ! Ќикуда не уходить. Џоедешь сопровождать. џсно?
     - ќто куда? - спрашиваю Я.
     - Људа прикажут, туда и отправишьсЯ. Ќу, в •отуново.
     ‚  •отуново  -  это  значит  до  ночи.  Џо  шоссе,  кажетсЯ, километров
шестьдесЯт.  Ђ  маленькаЯ Љатька дома сидит одна, только соседки заглЯдывают
на  минутку.  Џравда,  она  уже и привыкла. Ћдна и одна, и днем больше спит,
как  ночной  какой-нибудь кролик или другой зверек, зато когда Я возвращаюсь
с  дежурства,  она  вылезает  из  норки  и начинает играть, разговаривать на
своем  Языке  и  поет  мне,  дергает  за  ухо,  чтоб слушала, если Я начинаю
засыпать.
     Ђртамкин  ушел  в свое помещение при кладовой, через которую идет ход в
склад, где хранЯтсЯ госпитальные ценности: лекарства, гипс, бинты, спирт.
     •отЯ  (или  потому  что)  под  командой у него только санитары, шоферы,
истопники  и  нЯни  или  такие,  вроде  менЯ,  сестры  военного времени - не
считаЯ,  конечно,  бидонов со спиртом, придающих ему известный вес, - с нами
он  разговаривает,  как  будто  ведет  со шпагой в руке штурмовую колонну на
приступ  вражеского  бастиона. ЌастоЯщие офицеры-фронтовики выглЯдЯт рЯдом с
ним плохо переодетыми штатскими.
     џ  возвращаюсь  по  двору  нашего госпиталЯ с пустыми ведрами, когда он
поЯвлЯетсЯ снова и кричит мне вслед непреклонно-штурмовым голосом:
     - ’верскаЯ! Ќикуда не поедешь! Ћтставить. …всеева поедет. ‚се.
     Ќемного погодЯ менЯ вызывает к себе главврач Ќиколай Ќиколаич.
     - ‘ейчас  машину  мы  посылаем  в  •отуново,  так  не  могли бы вы туда
съездить?
     - ‘опровождать? Ђ мне Ђртамкин сказал, что …всеева поедет.
     - Џоедет,  это  ничего  не  значит.  €  вы  тоже съездите, Я прошу вас,
найдете  там  сестру Џортугалову, она в курсе дела. —то-то там у них с одним
неопознанным,  она  вам  все скажет... “ вас дети есть? ‚ том смысле, что на
фронте?
     - Ѓыли. ’рое.
     - џсно,  но  вы  повидайтесь  там  с  Џортугаловой.  ’ам есть какой-то,
фамилиЯ, возможно, похожа на вашу. Њожет быть, родич какой-нибудь окажетсЯ.
     - ђодичей  у  менЯ  никого  нет. Ђ у детей не моЯ фамилиЯ. “ нас разные
фамилии. Ћни все ‚ереницыны, не ’верские.
     - Ђх,  так?  Ќу, значит, что-нибудь не то. Ќо Я обещал, что вы заедете,
да  тут  машина  как раз. „а, правду сказать, вы сами знаете - в •отунове-то
радостного мало найдешь.
     - „а, радостного мало. •орошо, Я поеду.
     - Џортугалова - сестра, старшаЯ, вы, значит, к ней. ‡апомнили фамилию?
     - ‘траннаЯ такаЯ, ее легко запомнить.
     - Ћтлично. ‚ы обедали?
     - „авно. “же позабыли.
     - Џозабыли?..  - Ћн удивилсЯ, потом улыбнулсЯ. - Ђх, да, да... верно...
€  скажите  Ђртамкину,  что  Я  приказал вас отправить на санитарной машине.
ЋбЯзательно!
     џ  выхожу  снова  во двор, как раз вовремЯ, чтобы увидеть, как Ђртамкин
выноситсЯ  за ворота на новенькой санитарной машине - куда-нибудь в город по
своим делам, по учреждениЯм.
     - ‚идала  фрукта?  -  в  каком-то  злобном  восхищении …всеева разводит
руками.  -  ‚идала  такого?..  Ќачальник на третьем этаже еще только задумал
нам  дать  санитарную,  а  этот тут во дворе своим крысЯчим носом уже учуЯл!
€ди догони... ЏопремсЯ теперь в пикапе.
     - Џеремерзнем, как собаки!
     ‘тарый  санитар  Љраюхин  пинком  открывает  дверь  с тугой пружиной и,
придерживаЯ ее ногой, протискиваетсЯ с носилками на крыльцо.
     Ћсторожно,   ступаЯ  боком,  спускаетсЯ  по  промерзшим  потрескивающим
ступенькам  крыльца.  ЊолодаЯ  неопытнаЯ  санитарка ЌадЯ идет сзади и по его
знаку  неловко,  чуть  запоздав  опустить  свою  сторону,  ставит носилки на
землю.
     Ќа  носилках  -  раненый, туго укутанный до подбородка в одеЯло. Џоверх
бинтов на голову нахлобучена ушанка.
     - Ђ машина где?
     - “катил. Џо своим делам. € почему таких вот на фронт не отправлЯют?
     - Ђ   не   дай  бог.  -  Љраюхин  достает  металлическую  коробочку  от
английского  шоколада  Ќ‡, защипывает махорки, насыпает в бумажный желобок и
начинает  сворачивать  козью  ножку. - Ќа фронт!.. Џодобных, наоборот, лучше
держать где подальше. Ћт них и тут нехорошо.
     Њы  одобрительно  хмыкаем.  Љраюхин такое и в глаза кому хочешь скажет.
Ћн что-то вроде старейшины госпиталЯ.
     Џопал  сюда  с фронта с тЯжелейшими ранениЯми, после операции в полевых
условиЯх,  "в  общих чертах тут его восстановили", как он выражаетсЯ, тут он
и осталсЯ по своей воле.
     …всеева  пошла  через  двор  в  гараж,  поругатьсЯ,  чтоб скорей давали
машину, а мы остались у носилок.
     ђаненый  лежит, не обращаЯ на нас вниманиЯ, и широко открытыми светлыми
глазами  удивленно,  не отрываЯсь, смотрит в небо, радуетсЯ, наверное, после
низких потолков в разных палатах глЯнуть в это высокое просторное небо.
     - ‚от  ты  новый человек, - попыхиваЯ цигаркой, Љраюхин говорит Ќаде. -
Џравильно Я говорю?
     - ќто правильно, - с уважительной готовностью она кивает.
     - ‡начит,  правильно...  ‚ таком случае ты посмотри на менЯ... Ќу, чего
не  понЯла?  Ќа внешность моего лица. Џосмотрела? Ћпредели, сколько мне лет.
Џо возрасту? Ќу?..
     - ‚ы пожилые...
     - ‡наю, не молодые. ’ы года определи, сколько дашь?
     - Њожет, вам даже пЯтьдесЯт, или кажетсЯ только?
     - ќ-э,  кажетсЯ!..  Ќе  можешь  ты  ничего  определить! - он недовольно
отмахиваетсЯ от нее и отворачиваетсЯ.
     ЌовенькаЯ  виновато  моргает,  коситсЯ  на  менЯ,  не  знаЯ,  как лучше
отвечать. џ-то знаю как и говорю:
     - ’ы  ему отвечай по правде, чего ты терЯешьсЯ? Ќу, сколько ему на вид?
‡а  шестьдесЯт далеко, а то и под семьдесЯт? - это уж Я ему немножко льщу. -
Љак тебе видитсЯ, так и говори.
     - ‚от.  Ћна-то  понимает,  -  со  своей  насмешливой  гордостью Љраюхин
приосаниваетсЯ,  делает  паузу.  -  Ђ  между  прочим,  по годам мне, чтоб ты
знала,  знаешь  сколько?  ‘орок  четыре. € когда ты что глазами видишь, имей
привычку  отвечай  смело  и  ничего  не  бойсЯ...  ќто у нас весь род такой.
ЏонЯла?  ‘емейственность  наша.  Ќа  изумление жилистый и выносливый род. Ќо
старообразный  на  лицо.  Ћтец,  дЯдьЯ,  все  даже  смолоду  как  дубленые и
мореные,  вообще  морщинистые.  ќто  при  обыкновенной  жизни.  џсно?  Ђ при
моей?..  Џоставь  сегоднЯшний день менЯ, такого, как Я есть, и рЯдом поставь
моего родного пожилого папашу. € что?.. „а он передо мной еще жених!
     Љто  разберет,  прЯчет  он  горечь за пошучиванием, гордитсЯ ли вправду
или  все  это вместе, вперемешку? Њожет, он и сам забыл, с чего началось, во
что   перешло;  наверное,  решил  когда-то  держатьсЯ  до  конца  вот  таким
молодцом. „а он и есть молодец, мы с ним дружим.
     Џодают  пикап,  не из гаража, а со склада. Њесто рЯдом с шофером занЯто
какими-то  громадными  бутылЯми  в  плетенках,  с зеленой жидкостью. Љраюхин
бодро  приседает,  чтоб  ухватитьсЯ  за  ручки носилок, - спина-то у него не
гнетсЯ, а тЯжести носит, кажетсЯ, легко.
     офер  злобно, опасливо стараетсЯ отодвинуть от себЯ подальше громадную
бутыль.
     Љраюхин  ловко  задвигает  носилки в машину, потом мы с …всеевой, низко
нагибаЯ  головы,  влезаем  по  очереди  и  усаживаемсЯ  на  жесткую холодную
боковую скамейку.
     - —его  ты  ее боишьсЯ? - спрашивает Љраюхин шофера,