        ”едор ”едорович Љнорре. Ћдна жизнь


     -----------------------------------------------------------------------
     Љнорре ”.”. €збранные произведениЯ. ‚ 2-х т. ’.1.
     Њ.: •удож. лит., 1984.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 1 маЯ 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Ћна  давно  сидела  не  двигаЯсь  в плетеном кресле посреди непросохшей
лужайки,  закутаннаЯ  туго,  до  ощущениЯ  какой-то детской беспомощности, в
одеЯла и теплые платки.
     Ћт   насквозь   промерзшего   за   зиму,  опустелого  особнЯка,  как-то
уцелевшего  после  всех  бомбежек  и  пожаров,  садоваЯ дорожка спускалась к
реке, через заросли мечущихсЯ на ветру голых кустов.
     …ще  вчера  запоздалые,  обтаЯвшие  льдины  все  шли  и  шли по течению
бесконечной,  редеющей  вереницей,  а  сегоднЯ  вода уже совсем очистилась и
теперь,  странно  напоминаЯ  своим  звуком  о  лете, потихоньку плескалась о
черные берега.
     Ќа  той  стороне  реки, где до войны в Џарке культуры по вечерам играла
музыка,  скользили  белые  паруса  около  Яхт-клуба  и пестрели среди зелени
разноцветные  зонтики  летних  кафе,  теперь  все  было  безобразно  изрыто,
обожжено, и ветер раскачивал голые ветки деревьев в пустых аллеЯх.
     ‚се   было   безлюдно,  бесприютно,  продуто  пронзительным  ветром,  и
все-таки  какаЯ-то  давно  застывшаЯ  в  ней  самой  надежда начинала теперь
оттаивать.
     ‚сю  эту  страшную  зиму  она  пролежала  больнаЯ,  в  чужой, случайной
комнате.  ‘колько  раз  она  совсем  переставала  надеЯтьсЯ  и  бесконечными
ночами,  не  отрываЯ  глаз  от  крошечного синего огонька лампочки-коптилки,
думала  о том, как страшно несправедливо и жестоко, что именно этот, сам еле
живой  и  жалкий,  огонек  с  ноготок,  наверное, и есть тот последний свет,
какой  суждено  еще  видеть  ее  глазам.  € вот все-таки сегоднЯ она впервые
переступила  порог  своей  комнаты;  пошатываЯсь  от  слабости, прошла через
терраску,  с  хрустЯщими  под  ногами цветными стеклами, и вот опЯть увидела
эту полноводную реку, высокое небо и услышала плеск воды.
     ’еперь  ей надо только очень долго отдыхать, побольше молчать, научитсЯ
снова  ходить,  и  тогда  можно  будет улететь далеко отсюда, на юг, где нет
войны,  к  теплу и солнцу, поправитьсЯ, вылечитьсЯ... € потом (еще и еще раз
-  потом)  она сможет наконец вернутьсЯ к работе. Џодумать только: к работе,
к жизни!..
     ђабота  вовсе  не  была, как любЯт говорить, "главным" в ее жизни. Ќет,
работа  была  ее  жизнью...  ќти  бесконечные утренние репетиции у роЯлЯ, на
пустой,   полутемной   сцене,   среди   вчерашних   декораций.   ‚нимательно
вслушивающийсЯ  с  полузакрытыми глазами концертмейстер. ‡апах пыли и мочала
от  водорослей  еще  не  убранного  "подводного  царства",  и  она  сама, от
стеснительности  кутаЯсь до подбородка в серый вЯзаный платок, робко пробует
первые  ноты  новой  партии, о которой она мечтала, которой она добивалась и
которой теперь смертельно боитсЯ.
     —ем  дальше,  тем  сильнее  ее  охватывает  чувство сомнениЯ и слабости
своих сил по сравнению с неприступной громадой задачи.
     ’учный  партнер самодовольно распевает, помахиваЯ рукой с вылезающей из
рукава манжетой: "Ћ, блажэ-эн-ство! Ћ, томлэнье! Ћ, восторг! Ћ, упоенье!.."
     Ђ  она одна из всех не может справитьсЯ, голос у нее не звучит, оркестр
нарочно заглушает лучшее место в ее арии второго акта.
     Ћна  просыпаетсЯ  по  утрам и засыпает с одной мыслью - о спектакле. ‚о
сне  она  видит,  что ее заставлЯют петь на перекрестке улицы, среди грохота
трамваев, и просыпаетсЯ в слезах.
     Ћна  начинает  ненавидеть себЯ, работа превращаетсЯ в мучение, она ждет
спектаклЯ,  как казни, у нее только одно желание - отказатьсЯ, исчезнуть, но
она  ничего  не  может  остановить.  ‹ихорадочно стрекочут швейные машинки в
костюмерной,  помреж, закинув голову, машет рукой, подаваЯ сигнал рабочим на
колосниках,  и  ползут  вверх,  качаЯсь  на блоках, небесно-голубые холсты с
облаками.   Ќаперебой   стучат  молотки,  ползают  вдоль  рампы  на  коленЯх
электрики,  и  полутемнаЯ  сцена  мало-помалу заливаетсЯ теплым многоцветным
светом;  уже  толпЯтсЯ  статисты, разбираЯ железные шлемы из Ящика, - и надо
всем этим несетсЯ нестройный, разноголосый гул готового заиграть оркестра.
     ‚  день  спектаклЯ  ее  трЯсет с утра нервнаЯ дрожь, она почти уверена,
что  потерЯла  голос.  ‚сматриваЯсь  в  лица  товарищей, она Ясно видит, что
друзьЯ  ее  смущены,  а  недоброжелатели  едва  скрывают предвкушение своего
торжества.  Ћна  начинает  мечтать оттЯнуть начало хоть на один час, хоть на
несколько  минут.  ‘  опущенной  головой  она  торопливо  проходит  из своей
уборной  по коридору и спускаетсЯ по лестнице. ЋтступлениЯ нет. ‘цена залита
светом,  последние  такты  увертюры  гремЯт в оркестре, и с тихим шуршанием,
похожим на вздох, занавес взлетает вверх.
     Ћна  стоит в боковой кулисе, прижимаЯ руку к сердцу, стараЯсь выровнЯть
дыхание.
     ‚олна  согретого  воздуха  доноситсЯ  из темного зрительного зала - это
дыхание  тысЯчи  людей,  которые  ждут  ее  выхода, а ей кажетсЯ, что она не
посмеет даже поднЯть голову и показать этим людЯм свое лицо.
     ЉакаЯ-то  сила  отрывает ее от места и толкает вперед, и вот она уже на
сцене,  радужный  туман  рампы у нее перед глазами, и она слышит первый звук
своего  голоса.  Џочти с удивлением, точно со стороны, слышит она, что голос
льетсЯ  свободно  и  легко.  Џритихший  зал начинает замирать. Ћна физически
чувствует,  как  постепенно  берет  его  в руки... нет, еще не совсем... вот
теперь,  кажетсЯ...  да,  вот  теперь она его держит, и голос слушаетсЯ так,
что  петь  делаетсЯ  наслаждением,  и она поет, поет, и вот оказываетсЯ, что
все  уже  кончено  -  откуда-то  издалека обрушиваетсЯ грохот аплодисментов,
сверху  летит  волнующаЯсЯ  стена  занавеса,  она  бежит стремглав по крутой
лестнице,  хватаЯсь  за железные перила, и за ней несетсЯ все разрастающийсЯ
грохот.
     Ћдин  момент  короткого,  почти  невыносимого счастьЯ, чувства полного,
безраздельного братства со всеми этими людьми. Ћдин момент.
     Ђ  утром  она,  кутаЯсь  в  свой серый платок и сосредоточенно хмурЯсь,
снова стоит, облокотившись о роЯль, заглЯдываЯ в незнакомые строки нот...
     ‚се  это  было,  было...  Ђ теперь не осталось ничего - ни волнениЯ, ни
счастьЯ  работы,  ни  сил,  ни  близких  людей.  Ћдни  состарились  и  стали
равнодушны. „ругие умерли. €ли остались где-то далеко.
     ЉакаЯ-то  душевнаЯ  застенчивость,  чуткаЯ  непримиримость  к  малейшей
фальши  мешали  ей  близко сходитьсЯ с людьми. Ћна никогда не умела поверЯть
своих  душевных  тайн  подругам, делитьсЯ с ними восторгами и горестЯми, как
другие.  Ћткровенной  она  смела  быть только на сцене, перед тысЯчью людей,
длЯ которых пела.
     €  вот  теперь  совсем  одна.  ‚округ  никого... Ћдин этот Љастровский,
нелепый  старик, осталсЯ с ней рЯдом. ‚ течение долгих лет - ее шаткаЯ опора
и  тЯжкаЯ  обуза.  Ќе  то  ее нЯнька, не то приживальщик. “жасный человек...
…два  вспомнив  о  нем, она невольно тихонько вздыхает... Ћн не пропустил ни
одного  ее  спектаклЯ,  переезжаЯ  за  ней  из города в город. ’очно пестрый
оруженосец,  надменный  и шумливый, за своим сереньким, застенчивым рыцарем,
следовал  он  за  ней с потертым чемоданчиком, где позвЯкивали перепачканные
баночки  с гримом и бутафорские драгоценности. Ћн непомерно гордилсЯ, просто
упивалсЯ  ее  успехом,  ревниво  охранЯл  ее  от несуществующих опасностей и
вечно  портил  ей отношениЯ с людьми. ‚ремЯ от времени он вдруг обнаруживал,
что  в  общем  ей вовсе не нужен и очень надоел. ’огда он принимал отчаЯнное
решение  "подписать  контракт"  куда-нибудь на периферию, где тоже никому не
был  нужен.  „рожащими  пальцами  он  долго вывЯзывал парадный галстук цвета
перламутра,  надевал  черный  костюм  и уходил разыскивать старых приЯтелей,
которые  его  еще  помнили  по  сцене.  …й  очень  хотелось отдохнуть от его
суетливой  опеки,  но  делалось  жалко,  и  в  последнюю минуту она суховато
просила  его  не  затевать  глупостей  и никуда не уезжать. Ћна считала, что
приносит жертву этому одинокому, бесприютному и бестолковому старику.
     Џосле  этого  она терпеливо выслушивала его многочисленные объЯснениЯ в
форме  монолога  с  патетическими  репликами  из  любимых пьес, и он, вполне
счастливый,  оставалсЯ,  окончательно  решив  принести  ей  в жертву остаток
своей жизни.
     Џолучилось  так,  что  жить ему приходилось главным образом на ее счет,
потому  что  своих  денег  у  него  почти  не  бывало.  Ќо, будучи человеком
совершенно бескорыстным, он этого совсем не замечал.
     Љогда  внезапно  началась война и вскоре после того она тЯжело и опасно
заболела,  Љастровский, с возмущением отбросив все предложениЯ и предписаниЯ
уехать  из  города,  уже  окружаемого  надвигающейсЯ  блокадой  со  всеми ее
бедствиЯми  и  голодом,  осталсЯ  с ней. ‚сю страшную зиму блокады он за ней
ухаживал,  выпрашивал  длЯ  нее  дополнительное  питание,  сам перевез ее из
района  интенсивного  артиллерийского  обстрела  сюда,  на окраину города, в
тихий,  обезлюдевший  дом,  где  доживали  век,  держась  на последней грани
жизни, несколько стариков и старух - актеров, ветеранов сцены.
     „ва  часа  назад  он  вытащил в сад кресло. ‘ам ослабевший и исхудалый,
бережно  поддерживаЯ ее под руку, привел и усадил здесь, в саду, укутав ноги
одеЯлом...
     ѓде-то  вдалеке, за деревьЯми парка, начали стрелЯть пушки, скоро тугие
удары  послышались совсем рЯдом, за рекой, и она увидела двух солдат в серых
шинелЯх, бегом тащивших тЯжелый плоский Ящик.
     Џушки  били  не переставаЯ, с ожесточенной торопливостью. Ѓольшой столб
воды  поднЯлсЯ  посреди  реки,  точно  замер  на  мгновение, и рухнул. ‡емлЯ
дрогнула от тЯжелого удара бомбы.
     €стомина  рванулась,  хотела  вскочить,  побежать, но даже привстать не
смогла,  так  туго  была закутана одеЯлом, подоткнутым со всех сторон. ђуки,
упершиесЯ в подлокотники, бессильно подогнулись... „а и куда бежать?
     Ћна  откинулась  обратно на спинку кресла и глубоко вздохнула, расслабЯ
мускулы.  Ќечего  тебе  трусить, глупаЯ, сказала она себе. Ќичего страшного.
Џугает  только грохот, и противно это ожидание нового удара, вот и все. —его
тебе  боЯтьсЯ?  „аже  если  это  смерть.  Љак будто ты ее никогда не видела.
ђазве  ты  не  знаешь,  как  умирают люди? ђазве ты не закалывалась в склепе
кинжалом  своего  ђомео? ђазве, когда ты была ‹изой, ты не пела предсмертную
арию  у  ‡имней  канавки?..  Ќу вот, теперь тебе дали новую роль, и скоро ты
узнаешь,  чем  она  кончитсЯ. Ќечего дрожать. ‚се равно в последнем акте все
кончаетсЯ так, как сочинили либреттист с композитором!..
     ‘нова  ударило с каким-то хрустом. ‡емлЯ, точно ожив от боли, дернулась
под  креслом. ‘ сухим нарастающим треском громадный черный дуб медленно стал
клонитьсЯ и рухнул вершиной в воду.
     ‡енитки,  стрелЯвшие  в разных местах, разом все замолчали. ‡начит, это
солдаты  с  той  стороны  реки отогнали самолеты, и, может быть, поэтому она
осталась жива. € не погибли другие деревьЯ.
     Љогда  убивают  солдата,  он  умирает  за  ђодину. Ђ если убьют менЯ? џ
просто  перестану  жить,  как  то  дерево, рухнувшее в воду, - кому Я нужна?
Љому  нужна сейчас беднаЯ ’равиата, угасающаЯ на мЯгкой кушетке, под плавные
взмахи  дирижерской  палочки,  сдерживающей оркестр, чтобы он не заглушал ее
последние трогательные слова?
     Љругом  в промерзших домах без воды и хлеба умирают каждую минуту люди.
„лЯ  кого теперь петь, играть, сочинЯть оперы? ’еперь нужно только стрелЯть,
как эти солдаты.
     Ќе  нужна!  ‚от самое страшное, что может случитьсЯ с человеком. Љ чему
себЯ  обманывать?  Ќикогда  она  больше  не  будет  петь,  никогда больше не
услышит шелестеньЯ притихшего переполненного зрительного зала. Ќе нужна!..
     ‚переди  только болезнь и надвигающаЯсЯ старость. „линные, без надежды,
дни  и бесконечные ненужные вечера, и долгие ночи, в ожидании нового, никому
не  нужного  утра...  Ќичего,  кроме  каких-нибудь  жалких  страстишек,  что
поЯвлЯютсЯ  у  стариков,  прЯчущих  украдкой под подушку пакетики с любимыми
прЯниками.
     Ћна  вспоминала  дрЯхлого  трагика  ‘амарского, его комнату со стенами,
заклеенными  афишами  давно  позабытых театров, с альбомами вырезок из давно
прекративших  существование  газет.  ‚спомнила  его  бесконечно однообразные
рассказы  все  о самом себе, о каких-то допотопных антрепренерах, о театрах,
давным-давно  сгоревших  или  снесенных  за ветхостью... Ћн совсем позабыл и
кем  он  был,  и  что  с  ним  было.  Ћн  помнил уже только собственные свои
рассказы и повторЯл их без конца...
     …е  охватывает  полное изнеможение. ‘ердце не болит, оно только слабо и
торопливо  бьетсЯ,  точно  куда-то  спеша и все не поспеваЯ. Ћт слабости она
начинает  задремывать.  Ђ может быть, это не сон? Њожет быть, сердце уже так
устало, что на этот раз не успеет?
     —ерез   минуту,   почувствовав   сквозь   сон  озноб,  она  проснулась.
Њашинальным  движением  поспешила натЯнуть воротник, чтобы прикрыть горло, и
растерЯнно открыла глаза.
     ‚  доме  задребезжала  стеклЯннаЯ  дверь, послышались приближающиесЯ по
дорожке  шаги.  ‘  наигранной  бодростью, торопливо и нетвердо ступаЯ своими
длинными  журавлиными ногами, приближаетсЯ Љастровский, улыбаЯсь и помахиваЯ
рукой.
     €здали  кажетсЯ,  что  кто-то  несет,  покачиваЯ,  надетое  на  вешалку
широкое пальто, - так он высок и худ.
     ЏодойдЯ  вплотную,  он  тЯжело опираетсЯ о спинку кресла и тЯнетсЯ к ее
руке.  Ћн нагибаетсЯ все ниже, ниже и вдруг, от слабости потерЯв равновесие,
садитсЯ  на  землю  и  довольно  долго сидит, растерЯнно улыбаЯсь. ‘ усилием
поднЯвшись,  он притрагиваетсЯ губами к суховатой коже ее холодных пальцев и
бестолково принимаетсЯ раскутывать одеЯло у нее на коленЯх.
     Ћн  помогает ей встать и, поддерживаЯ под руку, очень медленно ведет по
дорожке  к  дому, огибаЯ мраморную чашу фонтана, в центре которого голенький
мальчик  стоит,  обхватив  руками дельфина. Љогда-то в незапамЯтные времена,
когда  было жаркое лето и в мире не было войны, изо рта дельфина била, играЯ
на солнце, тугаЯ струйка воды...
     Ћни  опЯть  проходЯт  через  террасу,  опЯть под ногами хрустЯт осколки
разноцветных  стекол,  выдавленных  толчком  взрывной  волны.  ‚ доме пахнет
затхлой  сыростью.  ’олько в комнате, где чуть слышно потрескивает крошечнаЯ
железнаЯ   печурка   с   трубой,   выведенной  в  холодную  кафельную  печь,
чувствуетсЯ слабое веЯние жилого тепла.
     Ќе  раздеваЯсь,  только  расстегнув  воротник, €стомина присаживаетсЯ в
кресло  около  круглого столика. Ќа плюшевой скатерти лежат старые журналы и
альбомы.  ’очно в комнате у врача, где тебЯ посадили дожидатьсЯ приема. „а в
этой  чужой комнате, куда ее загнала судьба, она и чувствует себЯ как в зале
ожиданиЯ. ’олько не знаешь, чего и сколько времени придетсЯ ждать?
     Љастровский   с   благоговейной   осторожностью   плавно  помешивает  в
кастрюлечке,  из  которой  идет  пар.  ѓлотаЯ голодную слюну, он зачерпывает
ложкой  немного  мутной  жидкости,  в  которой  плавают  крупинки,  пробует,
обжигаЯсь, и от удовольствиЯ прикрывает на мгновение глаза.
     Џотом, не оборачиваЯсь, он небрежно спрашивает:
     - ‚ы  не  обратили  вниманиЯ?  ’ам вон газетка лежит на столе. ‘лучайно
как-то досталась!..
     Ћна  замечает  на столике около себЯ серый листок военной газеты. ’акие
наклеивают  теперь  на  стены домов, во дворах заводов и посылают в окопы на
передовую длЯ солдат, которые оборонЯют окраины города.
     Ћна  берет  газету  без особого интереса. ‘водку сегоднЯ уже слушали по
радио, а газета всегда отстает.
     - ‘права,  в  самом  низу,  читайте  внимательно.  -  Ћн оборачиваетсЯ,
торжествующе улыбаЯсь. - Ќичего особенного, но все-таки приЯтно.
     Ћна  отводит глаза от сообщениЯ о количестве сбитых за день самолетов и
в самом низу, под словами "•роника искусства", читает:
     "‚  июне  этого  года  исполнЯетсЯ  25-летие артистической деЯтельности
замечательной  советской  певицы,  артистки  оперного театра …лены ”едоровны
€стоминой".
     - Ќелепо!  -  нервно  откладываЯ  в сторону газету, говорит она. - „аже
смешное  что-то  в этом есть: люди самолеты сбивают - и вдруг, здравствуйте,
ЯвлЯетсЯ …лена ”едоровна со своим юбилеем!
     - Ђ  Я вас не понимаю, - запальчиво восклицает Љастровский. - Џо-моему,
это трогательно. ‘реди шума битв... и все такое!..
     Ћна смотрит на него с подозрением:
     - …ще, не дай бог, вы куда-нибудь напоминать ходили!
     ‚  этом есть некотораЯ долЯ истины, и поэтому Љастровский вспыхивает. ‘
оскорбленным   видом  он  вытаскивает  лезвие  безопасной  бритвы,  вырезает
заметку  и  раскрывает  пухлый  от  множества вырезок альбом. Љлей в баночке
сверху  засох,  и  он  упрЯмо  проковыривает  корочку палкой кисточки, чтобы
добратьсЯ до дна.
     - Љакой   чепухой  вы  занимаетесь,  Ђлеша,  -  страдальчески  морщась,
говорит  она.  -  ‚округ все рухнуло, сломано, идет ужаснаЯ война. Ђ вы, как
маленький, забавлЯетесь, вырезаете заметочки и клеите в альбом.
     ђазмазываЯ  добытый  со  дна клей, он тщательно приглаживает вырезанный
из газеты квадратик к страничке альбома.
     - ‚се  будет  отлично,  сокровище мое! џ как-никак на двадцать два года
старше  вас,  и  Я  вам  заЯвлЯю:  самое плохое уже позади. ’еперь вам нужно
только  отдыхать  и крепнуть. Ћкрепнет сердечко, и в один прекрасный день мы
снова  пойдем  к  роЯлю  и  попробуем  потихоньку первую нотку, и старый ваш
прохиндей  ‘анчо  Џанса  опЯть  услышит серебрЯный колокольчик голоса, каким
поют  только ангелы в своих беленьких балахончиках, среди мЯгоньких пушистых
облачков,  брЯцаЯ  на  арфочках.  ‚от  увидите!  Њы  отдохнем, и еще услышим
ангелов, и увидим все небо в алмазах, мое сокровище!..
     - ут!..
     - “гу!..  џ шут судьбы!.. - соглашаетсЯ Љастровский. - ‘ейчас ‘амарский
учует  запах  супа  и  придет  спросить,  нет  ли  у менЯ шестнадцатого тома
експира.
     - …сли  он  придет, мы должны дать ему супа, - со вздохом говорит …лена
”едоровна.
     - ЉонЯ?  Џожалуйста!  Џолцарства?  Ѓудьте любезны... Ќо супа? Ќе дам! џ
даже  не  имею  права.  ‚ам  нужно  набиратьсЯ  сил.  ђади вас Я должен быть
жесток. € буду.
     ’Яжело  сопЯ  от  возмущениЯ, он осторожно разливает суп в две мисочки.
„остает вилкой и разрезает пополам единственный сушеный грибок.
     Ћни  принимаютсЯ за еду, стараЯсь не торопитьсЯ, откусываЯ от крошечных
кусочков  заранее  поделенного  хлеба.  €м кажетсЯ, что жизнь разливаетсЯ по
всему  телу  от  этого  жидкого  горЯчего  супа.  „оев  первым  свою  миску,
Љастровский   с   блестЯщими  глазами  и  порозовевшими  щеками  мечтательно
начинает:
     - Ђ  Я,  дорогаЯ,  последние дни все вспоминаю одного гусЯ. „ругие гуси
как-то  изгладились  из моей памЯти, но этот почему-то запечатлелсЯ глубоко.
ќто  в  Љиеве было, после ваших гастролей. џ уходил с банкета, сыт и пьЯн. €
среди  безумной  роскоши  сокровищ,  которых  не умели мы ценить, - котлет и
колбас  -  вдруг вижу: сидит на столе нетронутый гусь. Ћн как бы весь целый,
сохранил  все  формы, но тончайше нарезан, только тронь - и сейчас отделитсЯ
ломтик.  џ ткнул его вилкой и равнодушно ушел! Ђ ведь Я мог взЯть, завернуть
в  газету и унести? Ђ?.. € вот сейчас бы нам по кусочку!.. Ќу хоть бы ломтик
съел,  дурак,  а  то  он  так и осталсЯ целиком на блюде... Џростить себе не
могу.
     ЏокачиваЯ   головой   и   все  еще  мечтательно  улыбаЯсь,  Љастровский
начинает, отсчитываЯ ложки, разливать остаток супа.
     - Ќет,  Ђлеша,  Я  не  стану  есть.  Ћтнеси  ему  мою  долю, вот с этим
кусочком хлеба.
     ‚спыхивает  спор,  уже  возникавший  много  раз,  особенно ожесточенный
оттого, что им обоим до смерти хочетсЯ доесть суп.
     - Ћн   не  пришел!  -  умолЯЯ  и  убеждаЯ,  стискивает  на  груди  руки
Љастровский.  -  ‡начит,  он  не желает! џ не понимаю вашей слабости к этому
выжившему  из  ума  старику  с  бильЯрдным шаром вместо головы. Ћн же глуп и
бездарен!  “  менЯ нет жалости к бездарностЯм! ђазве это актер? ‚ы-то его не
видели  никогда  на сцене, а Я видел! ‚о всех ролЯх он подвывал, как осенний
ветер  в  печной  трубе,  и  только. Ћн славилсЯ одним: у него были стройные
лЯжки в лосинах, и этими лЯжками он кружил головы купчих.
     - Ћн так беспомощен и стар. ‘уп остывает, Ђлеша...
     Љастровский  минуту  молчит. ‘ лицом замкнутым и ожесточенным, стараЯсь
не  смотреть  на кастрюльку, держа ее в вытЯнутых руках, как можно дальше от
себЯ, он молча строптиво толкает ногой дверь и выходит в коридор.
     —ерез  две  минуты  он  возвращаетсЯ, успокоенный и притихший, и ставит
кастрюльку на прежнее место.
     - Ћн не будет есть. Ћн не хочет... —то вы так смотрите на менЯ?
     - ќто  странно,  -  говорит …лена ”едоровна, пожимаЯ плечами, но больше
не  спорит  и молча дожидаетсЯ, пока Љастровский разольет суп по мисочкам. ‚
молчании  они  доедают  остатки  хлеба  и  супа. ‚друг она слышит, как каплЯ
звонко   ударЯетсЯ   в   металлический   край  миски,  к  замечает  на  щеке
Љастровского  новую,  готовую  упасть  слезу.  Ћн быстро стирает ее пальцем,
зачерпывает ложку и громко глотает.
     - —ерствеет  сердце!..  -  горестно  отвечает  он  на ее вопросительный
взглЯд.  -  ‘пасибо,  что  вы  заставили  менЯ  пойти.  „а,  он все-таки был
несчастный, жалкий человек...
     - —то вы говорите, Ђлеша?.. ђазве он умер?
     - Љак-то  вовсе  незаметно,  тихо...  еще сегоднЯ утром он все говорил,
говорил...  Љакой-то  "червь  сомнениЯ  в груди"... € вот он умер. ’ы прожил
длинную и в общем бесполезную жизнь, бедный товарищ!..
     - Ђлеша, только без монологов!
     - Ђх,  сокровище  мое!.. ‚едь больше некому! „а, он был довольно плохой
актер.  €  глупый  и  хвастливый. Ђ все-таки уже пЯтьдесЯт лет тому назад он
каждый  вечер во весь голос декламировал со сцены то, что велели ему сказать
Ћстровский,  ѓоголь,  иллер,  експир... џ слышал, как он декламировал: "Ќа
мне,  сеньор,  лакейскаЯ  ливреЯ!  “  вас, сеньор, лакейскаЯ душа!.." ‘ейчас
это,  может  быть,  смешно,  а  тогда публика на галерке и студенты отбивали
себе  ладоши  и  орали  "браво",  а  театральный пристав вскакивал с места и
грозилсЯ  прекратить  спектакль...  „а...  потом  все  это  было  сметено, и
пристав,  и  лакейские  ливреи, и сеньоры... но кто знает, может быть, и его
тут меда каплЯ есть?.. Ќу, самаЯ крошечнаЯ такаЯ капелька. ЊалюсенькаЯ, а?
     - Ѓудем  надеЯтьсЯ.  …сли  не  надеЯтьсЯ  на эту крошечную капельку, то
ведь и наша жизнь всЯ была, зрЯ... Њне надо лечь, помогите, Ђлеша...
     Љастровский   берет  ее  под  руку,  ведет  и  укладывает  на  кровать,
расшнуровывает  теплые  ботинки,  приговариваЯ  тонким голосом, как ребенку:
"—то?  џ  и  рад  бы  поплЯсать,  да  уж больно Я устал. Ђ?" - и укрывает ее
одеЯлом.
     ‘нова   перед   ее   глазами  знакомый,  наизусть  выученный,  покрытый
трещинами потолок с гирлЯндами и закопченными амурами по углам.
     Џечка  начинает  остывать.  Љастровский стучит посудой, наливает теплой
воды  в  кастрюльку  от  супа,  долго  болтает  ложкой,  солит  и  выпивает,
причмокиваЯ.
     ѓолос  из  черного  диска картонного репродуктора что-то объЯвил, роЯль
проиграл  вступление, и вдруг запела скрипка с такой радостной, нетерпеливой
рвущейсЯ силой, что она всЯ встрепенулась, потрЯсеннаЯ, испуганнаЯ.
     Њузыка  была  знакомаЯ,  но  почему-то ее глубоко поразило то, что звук
скрипки  вовсе  не  переменилсЯ,  не  постарел  -  был  так  же свеж и полон
нетерпеливой надежды, как в дни ее молодости.
     „а,  и  сейчас  где-то  есть  музыка,  опЯть  с отчаЯнием подумала она,
жизнь,  работа,  она одна отстала, осталась за закрытыми дверьми. …е никогда
не  пустЯт обратно. Ђх, если бы на одну минуту обратно в ее прежнюю жизнь. Ђ
там хоть умереть.
     ‡вук  радио  обрываетсЯ,  и  наступает  мгновение  зловещей тишины. Ћна
слышит  сопение  Љастровского,  когда  он стоит не шевелЯсь, затаив дыхание,
тоже прислушиваЯсь.
     „а, конечно, объЯвлЯют воздушную тревогу.
     ‡акопченный  потолок,  черные  амуры,  сторожившие  ее  болезнь, тишина
ожиданиЯ.  Ћна  поднимает  руки, подносит их к лицу, разглЯдывает. Њаленькие
грЯзные  руки  выглЯдывают из толстых рукавов с засаленными обшлагами. € тут
ей  приходит  в  голову,  что  эти  вот  руки  могут  через  несколько минут
похолодеть,  умереть, и ей невыносимо жалко делаетсЯ не себЯ, а этих грЯзных
рук,  так  часто и больно коченевших зимой, точно это два ее верных зверька,
перед  которыми  она  виновата,  что  плохо  за ними ухаживала... Ћна смутно
понимает,  что эти мысли от слабости, от болезни, от голода, но так страшно,
так  томительно  смотреть  в  потолок  и  ждать,  ждать,  не  рухнет  ли  он
безобразными  глыбами,  раздавливаЯ  комнату,  постель,  дрожащий  светлЯчок
коптилки  со  стеклышком  от  пробирки,  один-единственный  ее  свет во всем
громадном, окружающем ее темном мире...


     ‚ысоко  над  городской площадью, на крыше ’еатра оперы и балета, стоит,
держась  за  железные  перильца, человек в брезентовой куртке пожарного. Џод
молодецки   широкоплечей   курткой   на  нем  скромнаЯ,  потертаЯ  форменнаЯ
тужурочка театрального контролера с отложным бархатным воротничком.
     €дут  последние  минуты  дежурства  ночной  смены на крыше. Ќочь прошла
спокойно,  воздушную  тревогу  объЯвлЯли  всего  два раза, ненадолго, взрывы
бомб  слышны  были  откуда-то издалека, с окраины, и вот уже наступило утро.
‡има  с ее морозами и лютыми ветрами, со сплошными тревогами, когда кажетсЯ,
что  отбоЯ  никогда  не  будет, и утром не будет, - все осталось позади, - а
вот  теперь  и  весна  пришла.  Џоэтому  ‚асилий  Љузьмич спокойно отдыхает,
опершись  на  тонкие  перильца  ограждениЯ  крыши, устало помаргиваЯ на свет
после бессонной ночи.
     Џеред  его  глазами  возвышаетсЯ над краем крыши шлем и плечо греческой
богини   на   фронтоне   театра.   Ћна  стоит  лицом  к  пустынной  площади,
отвернувшись  от  ‚асилиЯ Љузьмича так, что кроме шлема виден только один ее
глаз  и  уголок  рта.  Љусок круглого белого плеча и складка туники отколоты
осколком  бомбы,  но  она стоит, как сто лет стоЯла, торжественно-спокойнаЯ,
свободно  опираЯсь о копье со сверкающим наконечником, и невозмутимо смотрит
вдаль,  туда,  где  за  нагромождением крыш и куполов, в туманной дымке, над
городом всходит солнце.
     ђЯдом  с  черными  провалами  обожженных  огнем,  разрушенных кварталов
зеленеет  нежнаЯ  листва  притихших, немых бульваров, где давно уже не видно
играющих  детей  и голуби перестали ворковать на дорожках. ѓранитные каналы,
доверху  налитые  весенней  водой,  отсвечивают  бледной  голубизной чистого
неба.
     ‚асилий  Љузьмич  любит  весь  этот город, любит свой театр, где прошла
всЯ  его  жизнь.  „аже  к  богине  он  по-своему привЯзан. ‚о времЯ смЯтениЯ
бомбежек,  когда  осколки  стучали по крыше, при свете медленно сползающих с
неба  осветительных  ракет,  ему  всегда  как-то  утешительно было взглЯнуть
сбоку  на ее невозмутимо-спокойное лицо с плЯшущими на нем отсветами пожара.
Ћднако  сейчас  его  слегка раздражает, что она выглЯдит такой безмЯтежной и
самоуверенной.  ‘мотрит,  точно  хочет сказать: "‚се это уже было. ‚се это Я
уже видела, все опЯть пройдет, а Я останусь..."
     "•орошо  тебе теперь так рассуждать, матушка! - думает ‚асилий Љузьмич.
- Ђ где бы ты была, если бы мы не тушили зажигалок?"
     €з  нижнего  слухового окна, один за другим, пригибаЯсь, вылезают бойцы
ЊЏ‚Ћ  -  дневнаЯ смена. ѓромыхаЯ сапогами по железным листам крыши, они идут
принимать посты.
     „ежурство  у  ‚асилиЯ  Љузьмича  должен  принимать  Ђнохин, престарелый
рабочий  сцены.  Ћставив  на  крыше  всего  одного  наблюдателЯ,  они  через
слуховое  окно  пролезают  на  чердак,  мельком  проверЯют  щиты  с пожарным
инструментом  и, спотыкаЯсь в полутьме об Ящики и мешки с песком, выбираютсЯ
на  лестницу.  ЋтставаЯ, за ними все времЯ старательно поспевает Џичугин, по
сцене  Ђльбатросов,  старый  мимист,  игравший  в  балетах  главным  образом
пожилых  волшебников  и  королей,  которые величественным жестом подают знак
поселЯнам или нимфам начинать танцы, но сами никогда не танцуют.
     ‚троем  они  спускаютсЯ,  переходЯ  с  одной  лестницы  на другую, мимо
стрел,  нарисованных  на стенах, и надписей: "4-й Ярус", "Ѓуфет 3-го Яруса".
‚ремЯ  от  времени они останавливаютсЯ, прислушиваютсЯ, нет ли какого-нибудь
беспорЯдка, не слышно ли запаха гари.
     ‘пуск  утомителен, все они немолоды и истощены. „ойдЯ до удобных кресел
партера, не сговариваЯсь, присаживаютсЯ отдохнуть.
     ‚  зале  темно,  только  в  концах  громадного  зала  горЯт  две слабые
лампочки.  ‡а высоким порталом сцепы с поднЯтым занавесом черно и просторно,
как  безлунной  ночью  на городской площади. ‚ густом сумраке потолка иногда
на мгновение вспыхивает цветным огоньком хрустальный подвесок люстры.
     ‚асилий  Љузьмич откидываетсЯ на спинку мЯгкого кресла и кладет руки на
подлокотники.  ‹адони  ощущают  знакомое  прикосновение  бархата. ‡накомого,
слегка  потертого театрального голубого бархата. „аже на ощупь, в темноте он
чувствует  его голубым. Ћсторожно подносит руку к лицу и слышит еле уловимый
лапах  тонкой пыли и надушенной кожи множества женских рук, лежавших на этих
бархатных ручках. € вдруг на мгновение видит все.
     ...’олько   что,   медленно   тускнеЯ,   угасла  люстра  под  потолком,
засветились  красные  огоньки  у  входных  дверей,  и свет рампы праздничным
сиЯнием   подсветил   снизу   тЯжелую  бахрому  уже  волнующегосЯ,  готового
поднЯтьсЯ  занавеса,  за  которым  чувствуетсЯ  затаенное движение последних
приготовлений.  ‘реди  быстро  стихающего  говора,  шелеста  афиш  и платьев
слышитсЯ  сухой  стук  дирижерской  палочки.  €  сам ‚асилий Љузьмич, гладко
выбритый,  официально  подтЯнутый  и  корректный в своей тужурке с бархатным
воротником,  с  пачкой  программок  в  руке,  неслышно  и торопливо проводив
последних  запоздавших,  возвращаетсЯ  на  свое  место у дверей центрального
входа партера.
     Ћн  здесь  хозЯин,  один  из  многих  работников, чьими трудами слажено
сейчас начинающеесЯ действие.
     ЊЯгко  потираЯ  руки,  по-хозЯйски  оглЯдываЯ  зал,  он  с наслаждением
ощущает   знакомую,   любимую   атмосферу   порЯдка,  благоговейной  тишины,
сосредоточенности  и  общей  стройной налаженности громадного сложного дела.
…му  кажетсЯ,  что  эти минуты похожи на последние мгновениЯ перед отплытием
большого кораблЯ.
     €  вот  корабль  ожил,  двинулсЯ  с  места  и начал плавание: зазвучала
музыка,  всколыхнулсЯ  и  плавно  взлетел занавес, пахнув ветром в лица, и в
зале стало светло от солнца, заливающего кусты и колонны усадьбы ‹ариных...
     ЏереглЯнувшись, старики со вздохом поднимаютсЯ и продолжают обход.
     ‚асилий  Љузьмич находит в свЯзке нужный ключ и отпирает железную дверь
склада   бутафории.  „линными  рЯдами  теснЯтсЯ  на  полках  золотые  ковши,
греческие  амфоры  и  блюда  с  виноградными  кистЯми  и  Ярко раскрашенными
Яблоками,  окороками  и  жареными  картонными  кабанами. ‘веркают фальшивыми
камнЯми  рукоЯтки  мечей, шлемы с золотыми орлами, алебарды, чеканные медные
щиты.  ’ут хранитсЯ все, начинаЯ от пистолета ѓерманна и чернильницы ’атьЯны
до лебедЯ ‹оэнгрина и ‡олотого Џетушка...
     ’ишина.  ‘ырой  холод.  ’емнота. Ќо все в порЯдке. Ћни запирают двери и
идут в костюмерный склад.
     ‘ундуки,  длинные  рЯды  вешалок,  где  хранЯтсЯ  боЯрские шубы, черные
плащи  волшебников,  царские  одежды  и  хитоны  фей,  лохмотьЯ  санкюлотов,
стрелецкие кафтаны и мундиры фантастических балетных государств.
     Ќаконец  осмотр  окончен,  имущество  принЯто  в  целости,  и  кольцо с
ключами  передано Ђнохину. ‚асилий Љузьмич возвращаетсЯ в комнату коменданта
театра.
     Ѓлизоруко  подносЯ к глазам, он раскладывает отсырелые бумаги и письма.
‚от еще два новых письма: опЯть €стоминой в адрес театра.
     ‚асилий  Љузьмич  собирает  в пачку все письма €стоминой, их семь штук.
Ћни   начали   приходить   после   заметки   в  газете  "„вадцать  пЯть  лет
деЯтельности".  Ќеужто  двадцать  пЯть?  Ћн  отлично  помнит €стомину. ’очно
вчера он видел ее совсем молоденькой. € вот - двадцать пЯть.
     ‚се  стены  комнаты  завешаны  фотографиЯми.  Њефистофели с дьЯвольским
изломом  бровей,  беленькие  ‘негурочки,  „емоны  с  черными провалами глаз,
„жульетты  в  шапочках,  вышитых  жемчугом,  емаханские царицы, Ћлоферны со
смолЯными  курчавыми  бородами,  ‹оэнгрины  и  уйские,  Ћнегины,  ‹юбаши  и
ђадамесы...
     "Ѓедные  вы  мои  арапчики,  русалочки  и  чертики,  -  печально думает
‚асилий  Љузьмич.  -  ѓде-то  вы  все  теперь?  ѓде  ваше сказочное царство?
‚олшебные  ваши голоса? Ћсталось ли от вас хоть что-нибудь? €ли и вы погибли
под  развалинами  после  взрыва фугаски, замерзли, умерли от голода?.. ‡ачем
же тогда все это было? ‡ачем и Я был? Ќеужели все это можно уничтожить?"
     Ђ   где   же   тут   …лена  €стомина?..  Ђга,  вон  то  молодое,  такое
внимательно-радостное  лицо между Ѓорисом ѓодуновым и ’равиатой - это она...
Џодумать  только.  €  он может захватить эти письма, добратьсЯ как-нибудь до
окраины  города  и  увидеть  ее  живое,  знакомое  лицо,  хоть  одно из этих
бесконечно милых его сердцу лиц!
     ...Њелкими,  пошаркивающими шажками ‚асилий Љузьмич не спеша подвигалсЯ
вперед  вдоль длинных улиц, переходил площади и несколько раз, добравшись до
какого-нибудь  тихого  переулка,  присаживалсЯ  отдохнуть.  Ќаконец  высокие
городские  дома  остались  позади,  потЯнулсЯ  пригород,  и  в  конце  улицы
блеснула солнечнаЯ рЯбь реки.
     ‘тупаЯ  по грудам битого кирпича, он прошел под воротами и остановилсЯ.
Џеред  ним  была  обожженнаЯ  кирпичнаЯ  пустынЯ.  Џечные  трубы стоЯли, как
памЯтники  над  прахом  убитых домов. Ћн ничего не узнавал вокруг. …сли б не
река,  он  подумал  бы,  что  попал  в совсем незнакомое место. ЋступаЯсь на
кирпичных  обломках,  он  обошел  громадную  Яму,  залитую  желтой  водой, в
которой купались ржавые витки колючей проволоки.
     "Ќеужели  дома больше нет? - подумал он, осматриваЯсь с тоской. - Ђ что
удивительного?  ђазве  бомбежки  кончились?  ђазве  и  сегоднЯ не продолжают
гибнуть  люди  с надеждой в сердце, едва ожившей от весеннего света и тепла,
как гибли без надежды в зимнюю стужу и темень?.."
     ‹учше  всего  выйти  к  самой  реке  и оттуда осмотретьсЯ. •оть река-то
осталась на своем старом месте!
     ЏродираЯсь  через  кусты,  он  двинулсЯ  прЯмо  к  воде,  и наконец ему
встретилсЯ  живой  человек.  ЉакаЯ-то  девочка, закутаннаЯ в большой платок,
медленно шла, опустив голову, глЯдЯ себе под ноги, ему навстречу.
     Ћн  спросил у нее, цел ли дом, где раньше жили актеры. „евочка сказала,
что цел.
     - Ђ как туда пройти, ты не знаешь?
     „евочка поднЯла голову, улыбнулась и сказала:
     - Џойдемте, Я покажу.
     Ћна  повела  его  по  дорожке, они вместе вышли на полЯнку, и он увидел
дом. ‘ реки его сразу было видно.
     - ‚ы  кого  там ищете? - спросила девочка. ѓолос у нее был чем-то похож
на  детский,  но  все-таки  не детский. ‚асилий Љузьмич посмотрел ей в лицо,
закутанное  платком,  и  ему  показалось,  что  она взрослаЯ, может, даже не
совсем молодаЯ.
     - Ђ  вы  что?  ’оже в этом доме живете? Њне бы нужно €стомину. Ђртистка
была... Я говорю. „о войны, говорю, была артистка.
     - Ђх, она вам нужна? ‚ы ее знали тогда... Ќу, когда она... была?
     ‚асилий  Љузьмич,  не  отвечаЯ,  только значительно усмехнулсЯ, немного
свысока.
     - ‡аходите,  -  сказала она. Ћни подошли к веранде с выбитыми стеклами.
-  Ђ  кем  вы  работали  -  билетером?  џ  по куртке вашей вижу. „а? џ так и
подумала. Ђ как фамилиЯ ваша?
     - ЊенЯ  почему-то по фамилии мало знают. ‚ы ей скажите: ‚асилий Љузьмич
пришел.
     Ћни  как  раз  подымались по ступенькам, и она быстро обернулась, будто
споткнулась, при его словах.
     ‚  большой  прихожей, куда она его ввела, стоЯл роЯль, без крышки и без
ножек,  вместо  которых были подложены кирпичные столбики. Ќа пюпитре стоЯли
развернутые ноты.
     ‚асилий  Љузьмич  подошел  к  роЯлю,  нагнулсЯ  и,  напрЯженно  моргаЯ,
близоруко  заглЯнул  в  ноты.  Љогда  он  снова  выпрЯмилсЯ,  его  серое  от
усталости и слабости лицо просиЯло и разгладилось.
     - €хние? џ вижу, что ихние!
     - „а, - сказала она странным голосом.
     - Џоет?
     - Џлохо.
     - Ќу,  это  вы,  видно,  сильно  много  понимаете,  - злобно огрызнулсЯ
‚асилий Љузьмич и враждебно отвернулсЯ.
     - ‘адитесь  вот сюда, - сказала она, показываЯ на плетеное кресло. ‘ама
она села прЯмо напротив и снЯла платок, отбросив его на плечи.
     ‚асилий  Љузьмич  нехотЯ  сел,  искоса  посматриваЯ  на  нее, все более
удивлЯЯсь  ее  пристальному  взглЯду. Џотом он увидел ее глаза, устремленные
прЯмо  на него, быстро наливавшиесЯ слезами. Ћна улыбалась и точно все ждала
от  него  чего-то.  €  тут, всплеснув руками, он вдруг закричал своим слабым
голосом:
     - —то  это  со  мной? …лена ”едоровна! ђазум помутилсЯ в старом дураке.
ѓлаза заслонило...
     - —то там заслонило, ‚асилий Љузьмич! Џостарела...
     - „а  ну  вас!.. „а ну вас!.. - прикрикивал, ожесточенно отмахиваЯсь от
ее  слов,  как от мух, ‚асилий Љузьмич, хватаЯ обеими руками ее руку и мокро
целуЯ,  мотаЯ сокрушенно головой и опЯть целуЯ, пока она насильно не поднЯла
ему голову, чтобы поцеловать в лоб.
     Ћни  долго  сидели  в  креслах  друг  против друга, оба расстроенные, с
красными   глазами,   взволнованные   и  обрадованные,  точно  встретившиесЯ
нечаЯнно   после  долгой  разлуки  родные,  без  конца  говорили  о  театре,
вспоминали  людей,  даже  размечтались о том, как бы было замечательно взЯть
да  и  организовать какой-нибудь небольшой концерт, а то вдруг и спектакль в
старом  голубом зале, назло войне, фашистам и всем чертЯм. Ћба воодушевились
и  прощались  радостно, сговариваЯсь теперь обЯзательно не терЯть друг друга
из вида.
     Џосле  ухода  ‚асилиЯ  Љузьмича …лена ”едоровна долго в нерешительности
перебирала письма, читаЯ с волнением свое имЯ на конвертах.
     Ќеужели, правда, есть где-то на свете люди, которые помнЯт еще ее имЯ?
     Ћна   нерешительно   стала  распечатывать  и  медленно  читать  неровно
исписанные листки разного размера, сложенные треугольником.
     —етверо  солдат,  недавних  школьников-одноклассников,  поздравлЯли ее,
прочтЯ  заметку  в газете, и, оказываетсЯ, с благодарной радостью вспоминали
в своем блиндаже, как слушали ее в опере...
     ЉакаЯ-то  женщина  в  ту  минуту,  когда,  похоронив ребенка, плакала у
обледенелой  проруби,  вдруг вспомнила ее голос, и ей показалось, что еще не
все потерЯно в ее жизни...
     ‘таршина-подводник  слово  за  слово припоминал и раз двадцать повторЯл
про  себЯ  одну ее арию, когда кончалсЯ кислород, а лодка лежала на дне и не
могла  всплыть.  Љакой-то  водитель,  день за днем гонЯвший груженную хлебом
машину  по  проваливающемусЯ  льду; какой-то сапер... все они писали разными
словами, просто потому, что хотели, чтобы она знала: они помнЯт...
     —итаЯ,  она  несколько  раз  принималась  всхлипывать  от слабости и от
переполнЯвшей  сердце  любви.  €  тут  же  нетерпеливо  вытирала глаза, чтоб
читать  дальше.  ’олько  все  дочитав, она встала и начала ходить, не находЯ
себе места от радостного беспокойства.
     ‚се  окна  на  террасе были выбиты, ветер, гулЯЯ по комнате, зашелестел
бумагой,  и  она вдруг страшно испугалась, что сильным порывом письма унесет
в  сад,  к  реке. Ћна собрала их, аккуратно сложила все вместе и, прижимаЯ к
груди, бережно отнесла в свою комнату...
     ‘реди  ночи  во  сне  она услышала свой смех и проснулась. ‚есь сон она
позабыла, только смех, молодой и радостный, все еще звенел в ушах.
     ЃелаЯ  ночь  своим  бессонным  светом  заливала  комнату через открытое
окно.
     Ћна   осторожно   приподнЯлась   и   села,  поджав  ноги,  на  постели,
прислонилась спиной к стене.
     Њинуту  она  тревожно  прислушивалась к тому, что делаетсЯ внутри. Ќет,
радость  не  ускользала,  не  рассеивалась,  как бывает после пробуждениЯ от
хорошего  сна. ђадость оставалась с ней, она чувствовала ее так же Ясно, как
человек  чувствует  свет  солнца  сквозь  плотно прикрытые веки. „авно ли ей
казалось,  что  она  обокрадена, осталась с пустыми руками, брошеннаЯ всеми,
одна,  никому  не  нужнаЯ.  €  вот  несколько  листочков писем, нацарапанных
второпЯх,  -  точно  далекий  зов,  который  донессЯ до тебЯ, - и твоЯ жизнь
возвращаетсЯ  к  тебе,  и  ты  сидишь  теперь,  прижавшись  спиной  к стене,
стискиваЯ руки на груди, с сердцем, переполненным благодарностью.
     Ќу  что ж, она прошла, твоЯ жизнь, с ее шумом, удивительными надеждами,
с  ослеплЯющим  светом  твоей молодости, и теперь осталсЯ вот этот потолок с
чумазыми  амурами,  торопливый стук спешащего и все запаздывающего сердца; и
растерЯнность  и  такое одиночество, как будто глухой ночью случайно отстала
на  пустынной  чужой  платформе  от поезда и стоишь, дрожа, на пронизывающем
ветру,  глЯдЯ  вслед  своему  поезду,  где  осталась  твоЯ  теплаЯ  постель,
раскрытаЯ  книжка  под  зеленой  лампочкой,  твой  недопитый  стакан  чаЯ  с
позвЯкивающей ложечкой...
     ‘колько  раз  она  думала  так,  лежа  в этой самой комнате, и сей