осавший  странные  большие  тени на белую голую стену и потолок незнакомой
комнаты. Ћна долго смотрела на эти тени, вспоминаЯ, кто она и где она.
     …ще  покачиваЯсь на смутных волнах полусознаниЯ, она неЯсно припомнила:
"Љонцерт...   Я  пела,  и  была  радость...  машины  уходили  в  темноте  на
аэродром...  и была радость... Ђх да, Я ведь пела почему-то "„лЯ берегов..."
Џочему   они  просили?  Ђх  да,  этот  летчик,  это  он...  €  еще  какаЯ-то
радость..."  €  вдруг  разом  сверкнуло в сознании: "Џисьмо!.." Ћна медленно
потЯнулась  рукой  к  груди.  ЏлатьЯ на ней не было. †есткаЯ рубашка, чужаЯ,
жесткаЯ простынЯ на груди и одеЯло, тоже не свое, чужое. Џисьма нет.
     - ‚ы  что?  -  полушепотом спросил ее голос. ђЯдом скрипнула кровать, и
стриженаЯ  девушка  в  белой рубашке, шагнув босой ногой на пол, пересела на
ее  кровать.  -  Џроснулись?  Ђ вы спите дальше. ‚ам хороший укол сделали, и
спите.
     - Џисьмо,  -  сказала  €стомина  и, глЯдЯ на девушку, с испугом понЯла,
что  та не слышит ее голоса. Ћна повторила еще раз: "Џисьмо где?" - и опЯть,
оказываетсЯ, только думала, что сказала, а вслух ничего не произнесла.
     „евушка зевнула и улыбнулась, догадываЯсь:
     - Џлатье,  что  ли?..  –ело  ваше  платье,  не  бойтесь... Ђ-а, письма,
наверно?  ‡десь  вот  сложены,  под  лампочкой.  „ать?  ‚ам же нельзЯ сейчас
читать.  Ђ?  -  Ћна пытливо вглЯдывалась в лицо €стоминой и вдруг сказала: -
Ќу ладно, хочетсЯ самой подержать?
     Ћна  проследила  за  тем,  как  €стомина взЯла распечатанные письма, и,
шлепаЯ большими туфлЯми, пошла в коридор.
     Џисьмо  было  теперь  опЯть  с  ней,  и  у нее даже хватило силы слегка
пошуршать его листками, сжимаЯ тихонько рукой.
     „евушка,  соседка  по палате, вернулась в сопровождении сестры, а через
минуту  пришла  Џетр  Џервый.  Ћна послушала ей сердце, потом слушала пульс,
держа своей толстой рукой ее тонкое запЯстье. Џогладила ей руку и сказала:
     - ‚се  будет  хорошо,  маленькаЯ.  ‚ас  немножко  трЯхнуло  волной. ќто
ничего.  ’олько слушатьсЯ: лежать, совсем не двигатьсЯ... - Ћна поглЯдела на
ее  руку:  -  •орошо,  хорошо,  никто у вас не отнимет. Ђ руками тоже нельзЯ
двигать. ‘ейчас боли нет?
     …й  и  не хотелось двигатьсЯ нисколько. •отелось побыть одной в тишине,
такое глубокое спокойствие она чувствовала.
     …е  перестало покачивать. “величенные тони на потолке ничему не мешали,
вокруг  было  тихо,  теперь надо просто подождать, когда возникнут отдельные
слова,  запахи,  люди  или горы, - все это нельзЯ сразу произвольно вызвать,
нужно  только  их  позвать  и ждать, не отвлекаЯсь, изо всех сил ждать, быть
готовой  их встретить, и где-то в глубине памЯти произойдет какаЯ-то работа,
и  вдруг  все  оживет. "Љак это было?.. Љак это было?.." - повторила она про
себЯ.
     ‘ чего началось?..
     Ђх  да,  после  всех  писем  она  уехала. Љак? ќтого даже смутно она не
могла  припомнить.  Џросто  уехала,  все бросив. Љто ее провожал на вокзале,
как  она  очутилась  потом  на  пароходе?  ‚се стерлось, точно сон... Љто-то
вошел  в  темноватую  каюту  и  сказал:  "“же виден город". Ћна поднЯлась на
палубу,  и  вдруг  ее  ослепило  солнце,  и  ветер  кинулсЯ  из-за  угла  ей
навстречу, и вот тут она точно проснулась.
     ‚  Њоскве,  когда  она  уезжала,  было пасмурное небо, туфли промокли в
ледЯных  черных  лужах  на  тротуарах,  и из длинных пластов снега, никак не
таЯвших  под  заборами,  вылезала всЯ копоть и грЯзь прошедшей зимы, а здесь
синее,  хотЯ,  наверное,  еще холодное море уже знойно сверкало, плавилось и
слепило  глаза.  „алеко  впереди  -  залив,  шершавый  от  волн, прорезанный
зеленоватыми  реками  течений, с каймой белой пены у берега, и вокруг залива
зеленые  холмы  с  пЯтнышками белых домиков, а выше каменные уступы, жесткие
скалистые  обрывы  среди  зелени  лесов  и  еще выше ломанаЯ линиЯ скалистой
дальней горной цепи, четкаЯ, точно на чертеже, по синему полотну неба.
     ‚  шуме ветра и плеске воды медленно надвигалсЯ неведомый берег, где ее
ждало  что-то  такое  неведомое, точно она сейчас вот медленно спускалась на
землю  с  чужой планеты и впервые со страхом и надеждой, с замиранием сердца
вглЯдываЯсь,  старалась  понЯть - какаЯ она, эта новаЯ землЯ, где ей суждено
теперь  быть  счастливой и гордой или униженной и несчастной... ‘амо будущее
медленно  надвигалось  на  нее  вместе с берегом, и она жадно всматривалась,
притихнув  от  изумлениЯ,  ненасытно  вдыхала  незнакомый воздух этой новой,
незнакомой земли.
     Џочему-то  ее  не  оставлЯла  нелепаЯ  мысль,  что Љолзаков прЯмо будет
стоЯть  где-то на пристани, она его увидит издалека, поймет, что все хорошо,
он ждет ее, и броситсЯ к нему.
     ‚место  этого пароход неуклюже долго притиралсЯ боком к каменному молу,
потом  редкаЯ  толпа  пассажиров  сошла по сходнЯм, и ‹елю стали спрашивать,
куда ей нести вещи.
     —ерно  загорелый человек в сандалиЯх на босу ногу отобрал у нее чемодан
и  повел  по  каменистой  дороге  в  белой пыли, по тропинкам среди жестких,
странно  пахучих  кустов,  все  в  гору  и  в гору. ЋглЯнувшись, она увидела
гавань с прижавшимсЯ к молу маленьким пароходиком где-то далеко внизу.
     ’огда  носильщик  на  ходу  стал  ее  расспрашивать,  к кому именно она
приехала.
     - Љ  Љолзакову? ќто к инвалиду Љолзакову? Ќу, его сейчас на квартире не
застанем!.. ‘корей всего он сейчас как раз у причала сидит.
     - ’ак  куда  же  мы  идем?  -  в отчаЯнии пыталась остановить его ‹елЯ,
загораживаЯ ему дорогу, но носильщик спокойно шагал дальше.
     - Ђ  вот  вещи  положим, тогда зараз на причал сходим. Ћн обЯзательно к
пароходу  на  причал  выползает,  он это любит: слушает, что ли, как пароход
швартуетсЯ. Ђ может, и видит чего помалу...
     €  они  опЯть  шли  в гору, поднимались по каким-то ступенЯм, оставлЯли
кому-то  вещи  и  вместе  шли  обратно  по слепЯщей на солнце, белой от пыли
дороге, петлЯми спускавшейсЯ к пристани.
     Џотом  она,  уже  одна,  медленно  шла  вдоль  длинного рЯда рыболовов,
удивших, свесив ноги с краЯ каменного мола.
     Љолзаков  сидел среди рыболовов, как все, сутулЯсь и, сильно прищурЯсь,
смотрел  на воду, хотЯ удочки у него не было. Ћн был давно не стрижен. ‘иний
когда-то пиджак добела выгорел у него на спине и плечах.
     ‹елЯ  остановилась  в  двух  шагах от него, не знаЯ, как лучше подойти,
что  сказать. Њинуту он сидел, бессмысленно глЯдЯ на воду, потом нахмурилсЯ,
поднЯл голову и вдруг, опершись руками о камень, вскочил на ноги.
     - ќто  кто?..  Љто?.. - Ћн отрывисто тревожно спрашивал, глЯдЯ прЯмо на
нее,  и  она  не  могла  сразу ответить, так ужасны показались ей его глаза,
обыкновенные, здоровые, серые и невидЯщие.
     Џравда,   он   почти   тотчас   же  как-то  узнал  или  догадалсЯ,  они
поздоровались, неловко столкнувшись руками, и пошли рЯдом.
     Љто-то  крикнул:  "ќй, рыбку позабыл!" Љолзакова догнал мальчик и не то
что подал, а сунул в самую руку свЯзку некрупной рыбы.
     Ћн  шел, слабо и виновато улыбаЯсь, отворачиваЯ от ‹ели лицо, помахиваЯ
свЯзкой рыбы. Ђ она боЯлась взглЯнуть и не глЯдеть боЯлась.
     Ћни  шли  и  разговаривали  о  чем-то,  но  слова были чужие, да и губы
чужие,  и едва ли слышали они друг друга как следует, потому что в это времЯ
в  них  происходило  и решалось что-то более важное, чем могли сказать любые
слова.
     ѓубы  у него все времЯ кривились в чуть приметной виноватой улыбке (это
самое ужасное длЯ нее было, что виноватой).
     - ЋказываетсЯ, все-таки это вас Я видел, когда вы с парохода сходили.
     - ‚идели?
     - Ќу  да,  с  парохода... - Ћн коротко обернулсЯ на минутку и улыбнулсЯ
застенчиво  и неуверенно. - Љонечно, вот это самое платье видел. ‚едь видал,
а   думаю:   нет,  не  она.  ‘ветлое  платье...  Ћсла  такого  вы  встречали
когда-нибудь?  ‚едь  Я прЯмо так и ожидал черного платьЯ. ’ак и ждал: черное
будет.  Љак тогда! ѓлавное: стою как пень, там вон, за мешками, и ведь вижу,
проходит  по  сходнЯм  кто-то  в  светлом, мне бы подойти только чуть ближе.
Ќет.  ‘тою  как пень! —ерное Я сразу бы узнал. џ черное ничего, различаю. „а
ведь  не  потому,  а  вот вообразил, что должно быть именно то самое. Ќу вот
прЯмо то самое. Ќе осел? Ћсел!
     - „а   вы   разве   то  помните?  -  ‚  ней  все  разрасталось  чувство
освобождениЯ  от  гнетущей  тЯжести,  как  бывает  в  страшном  сне, когда в
подземной   темноте   и   отчаЯнии   ты   не   можешь   бежать  от  зловещих
преследователей  и  вдруг  совершаетсЯ  благодатный  перелом, каменные стены
начинают  таЯть,  ножи злодеев делаютсЯ мЯгкими, тебЯ охватывает ни с чем не
сравнимое  чувство  радостного  освобождениЯ.  -  „а  неужели  вы это можете
помнить?  ’акие  глупости!  ’акие глупости... - радостно повторЯла ‹елЯ. Ћни
шли  рЯдом,  быстро,  не  замечаЯ,  что  почти бегут... - неправду говорите,
ничего вы не можете помнить!
     Ћни  уже вышли на набережную и поднимались в гору. Љолзаков, мучительно
запинаЯсь, выговорил:
     - Ђ вы как это... приехали?.. Људа?..
     Ћна беспечно, закинув голову, смотрела на вершину дальней горы.
     - ’ак. Ќикуда... Љ вам.
     ЃесприютнаЯ  жизнь  началась  у них с этого днЯ. ‚стречаЯсь с утра, они
до  ночи  торопливо  шли, держась за руки, куда-то по тропинкам, по булыжным
улицам,  круто  спадавшим  с  гор,  точно застывшие каменные водопады. ‚олны
пушечными  ударами  бухали  в  каменную  стену  набережной,  взлетали белыми
водЯными  взрывами.  ‚се  кипело,  металось, ежеминутно менЯлось - в природе
шла  какаЯ-то  гигантскаЯ работа, так и чувствовалось, что готовитсЯ что-то,
вот-вот  должно  произойти,  и  они  сами не находили себе места, шли и шли,
спешили  и,  сделав громадный круг, возвращались на прежнее место, и снова у
них  перед глазами мотались, раскачиваЯсь на ветру, гибкие хлысты кипарисов,
и  ветки  больших  деревьев  в смЯтении кидались из стороны в сторону, точно
испуганные  животные,  прижимаЯ зеленые уши, и опЯть внизу море било пушками
в  камень,  и облака, цеплЯЯсь за горы, мчались спеша, путаЯсь и расползаЯсь
на бегу...
     €  потом  тут,  на горе, был первый в их жизни общий дом. ЏерваЯ крыша,
первое  окно  и  дверь  с крючком из согнутого гвоздика. Џервый общий стол с
керосиновой лампой, общее тепло от печки и от общего одеЯла и общий хлеб...
     ‘коро  дорожки,  спускавшиесЯ к городским улицам, размокли, стали почти
непроходимыми.   „аже   за  хлебом  они  спускались  не  всЯкий  день,  жили
отрезанные  ото  всего мира, счастливые всем: прикосновениЯми, запахом дыма,
каплЯми  воды,  шлепавшими  на  землЯной  пол  с крыши, совсем новым запахом
ветра  после  утихших  дождей,  счастливые  открывшейсЯ  им способностью все
чувствовать  так, точно они - первые люди на земле - встречают первую земную
весну.
     Ѓушевал  штормовой ветер, сбиваЯ косые полосы дождЯ, швырЯл их об стену
дома,  и  дождеваЯ  вода  гремела  в  трубе всю ночь и весь день напролет, и
только к вечеру все утихло.
     €  уже  поздним  вечером,  когда  в  горах  наступала ночь и зажигались
огоньки,  журавлинаЯ  стаЯ,  весь  день  изнемогаЯ  боровшаЯсЯ  с ветром над
морем,  увидела  знакомые  очертаниЯ  берегов,  куда  ее  вел,  тЯжело махаЯ
большими крыльЯми, вожак, и громко закричала в вышине от радости.
     ‹елЯ  торопливым  шепотом рассказывала Љолзакову все, что, ей казалось,
она  видела:  "’ы  понимаешь, какаЯ радость. Џодумай, как долго, как страшно
им  было  лететь  под  дождем  против  ветра,  не  видЯ  берега, над темными
волнами. € как они, бедные, закричали!.."
     ...‚ремЯ  длЯ  них  совершенно  перестало  двигатьсЯ:  рассвет медленно
раскалЯл  полоску  неба над морем, она разгоралась все пламеннее, и наступал
и  проходил день, длинный, солнечный, дожди кончились, кажетсЯ, навсегда - и
солнце  уходило,  коснувшись скалы, похожей на постамент памЯтника; затихали
птицы,  сходившие с ума целый день; поднималсЯ теплый ветерок, сильнее пахли
сады  и  целые  полЯны  цветущих  кустов,  и в темноте все только дожидалось
рассвета,  чтобы  проснутьсЯ, громко закричать, запеть, распустить лепестки,
распахнуть  окна,  закурить сизые дымки над бедным человеческим жильем среди
роскошных  магнолий  и  каштанов.  €  казалось,  что это вовсе не новый день
пришел, а опЯть вернулсЯ радостный вчерашний.
     Џотом  однажды,  окольными  путЯми,  пришло письмо от Љастровского. Ћна
уехала  из  Њосквы,  не  получив даже зарплаты, теперь он спрашивал, куда ей
выслать  деньги.  „еньги  были  очень  нужны,  и  она  послала подтверждение
адреса.  ’огда на нее обрушилсЯ поток отчаЯнных Язвительных укоров, зловещих
предсказаний  с множеством восклицательных знаков. Ћна губит себЯ! „важды не
повторитсЯ  такой  случай  в  жизни!  Љак  она  может себЯ запереть где-то в
провинции,  когда  ее  принЯли!  ЏринЯли  в Ћперный театр, об этом было даже
напечатано  в  театральном журнале, а ее теперь ищут! ‘ам руководитель, едва
вернувшись из-за границы, сразу спросил о ней, и разразились гром и бурЯ!
     ќто  письмо,  от которого прежде она на крыльЯх бы взлетела, она прочла
с  досадой.  Ћна  сама удивилась. ЏерваЯ мысль была: чтоб не узнал Љолзаков.
‡ачем  ему  знать,  что  она  чем-то  "жертвует". Ќичем она не жертвует. Ћна
хочет быть счастлива и останетсЯ счастливой, чего бы это ни стоило.
     ‚  конце  концов  ее голос стал представлЯтьсЯ ей врагом, подавленным и
все-таки  опасным,  который таитсЯ в ней самой и может вырватьсЯ и разрушить
ее счастье.
     „аже  когда  соседи, которые иногда приглашали их на праздники в гости,
пели  за  столом  хором,  она  сидела  и  только  улыбалась. ‘уеверный страх
заставлЯл ее молчать.
     ЌазваниЯ  газет  Љолзаков  давно  уже мог различать, и вдруг однажды он
без  запинки  прочел вслух и заголовок статьи, крепко провел ладонью по лбу,
медленно  начал  читать  дальше, сбилсЯ, заморгал, снова, вглЯдевшись, верно
прочел  несколько  мелких  строчек и, отбросив газету, обернулсЯ к ‹еле. Ћна
бросилась  его  обнимать, еле дыша от пережитого волнениЯ и чуть не плача от
радости, благодарно целовала его глаза.
     ’аким  чудом  было  то, что зрение к нему возвращалось, что в ту минуту
они, кажетсЯ, совсем не понимали смысла прочитанных строк.
     Џотом однажды утром ‹елЯ шла, спускаЯсь с горы, в город за хлебом.
     ‘лепило  утреннее  солнце,  гравий  хрустел  под  ногами,  сильно пахло
какими-то   душистыми  листьЯми,  и  желобки  по  краЯм  дороги  были  полны
осыпавшихсЯ  цветочных  лепестков.  €  по  этой дороге мимо двориков, где на
клумбах,  обложенных  белыми камушками, целыми снопами стоЯли высокие ирисы,
шла  навстречу  ‹еле  старушка  с двумЯ тугими кислородными подушками. Ќизко
согнувшись,  глЯдЯ  себе  под ноги, она очень медленно поднималась в гору. €
то,  что  она  нисколько  не спешила, потому что и не могла спешить на своих
старых  ногах, обутых в домашние мЯгкие туфли, и то, что подушек было две, и
то,  что  кругом  все  так цвело и прЯно пахло, щебетало и жужжало на лету и
далеко  внизу сквозь густую зелень просвечивало белесо-синее от зноЯ море, -
все  это  вдруг  показалось  ‹еле  ужасным:  стараЯ женщина знала, что одной
подушки  будет  мало,  и  сразу  несла  из  города  вторую,  повинуЯсь долгу
верности,  или  любви,  или  состраданиЯ.  “порно и слабо шагала, не пытаЯсь
спешить,  знаЯ,  что все равно будет что будет, только надо сделать до конца
все, что она в силах сделать...
     ‹елЯ   услышала,  как,  тревожно  и  любопытно  глЯдЯ  старушке  вслед,
какие-то женщины, выглЯдывавшие из калитки, говорили: "‘енофонтова!.."
     Ћна  об  этом  тут  же позабыла, и только спустЯ некоторое времЯ, когда
сосед-грузчик  зашел  к  Љолзакову и сказал: "’ут в переулке у старухи одной
сын  помер.  ‘  горки  на  руках нужно донести до шоссе, поможем, что ли?" -
Љолзаков  стал  собиратьсЯ  и спросил, кто помер, и тут ‹елЯ опЯть услышала:
Љсенофонтов...
     Ћни  пошли  все  втроем.  “  домика Љсенофонтовых с крыльца свешивались
пышные  гроздьЯ  глициний. ‘оседские восковые старушки теснились, заглЯдываЯ
в  двери  с  неудержимым  детским любопытством, с каким малыши заглЯдывают в
двери школы, куда им скоро предстоит пойти.
     Џеред  ними  отворили  дверь,  и  они вошли, стараЯсь ступать потише, в
душную  комнату с закрытыми ставнЯми. ‚ головах человека, лежащего на столе,
горели  желтые  огоньки свечей, и узкие полоски солнечного света били сквозь
щели  в  темноту.  ЋдурЯюще  пахли  вЯнущие цветы, исступленно жужжали мухи,
гудели  осы,  и  старушка,  та  самаЯ,  сидела и негнущейсЯ ладонью тихонько
отмахивала в сторонку мух от лба лежащего.
     ‘о  страхом  ‹елЯ  прошла у нее за спиной и увидела старое лицо ее сына
со сжатыми на лбу грубыми морщинами, так что казалось, он хмуритсЯ.
     ‘тарушка  принималась  озабоченно  бормотать про себЯ, отмахиваЯ со лба
мух,  тихонько  касаЯсь  его  нахмуренного  лба. ‚идно, ей казалось, что она
делает  очень  важное  дело,  требующее  неусыпного  вниманиЯ. Ћна поправила
рассыпанные  охапки  цветов  в  ногах, зашла с другой стороны, отвернув край
толстого  покрывала,  которым  почему-то были прикрыты, против правил, руки.
Ќагнулась  и  перецеловала  по  очереди все пальцы. ќто мгновение осталось у
‹ели  как  выжженное  на  живом теле: пахучаЯ одурь вЯнущих цветов, жужжание
мух,  желтизна  огоньков  и  эти  руки,  которые  с нежностью целовала мать:
большие рабочие, очень загрубелые руки, мирно, навсегда сложенные на груди.
     Ќа  другой  день  было  воскресенье,  и  оно тЯнулось очень долго из-за
того, что они оба много молчали и ждали все понедельника.
     ‚ понедельник Љолзаков сказал:
     - —то ж, пора пойти поговорить.
     - €  Я  с  тобой, - сказала ‹елЯ, и они, разговариваЯ, как всегда, - ей
даже  легче  стало,  что  кончилось  ожидание,  - спустились в город, и она,
прохаживаЯсь  под  каштанами  на  Џриморской  улице,  ждала, пока он ходил к
комиссару в военкомат.
     €  после  этого  жизнь  опЯть потекла как будто по-прежнему. ѓде-то шли
своими  путЯми  посланные  бумаги,  потом  Љолзакова  вызвали  на  врачебную
комиссию, проверЯли зрение.
     ‚  разговорах  они теперь допускали, что им придетсЯ уехать, может быть
очень  ненадолго даже расстатьсЯ, но потом, "когда все опЯть станет хорошо",
они опЯть вернутсЯ сюда и будут именно тут, у морЯ, жить всю жизнь вместе.
     ‚ечерами   они   по-прежнему   вслух   читали   "€сторию  архитектуры",
необходимую  книгу,  если  бы  Љолзаков  окончательно  решил  идти учитьсЯ в
архитектурный.  ЋстанавливаЯ  чтение, они подолгу рассматривали иллюстрации.
…гипетские  или  греческие храмы, стадионы, колонны, портики и своды. € море
за  окном так же синело в Ясные дни и било волнами в берег, и горы стоЯли на
своих  местах,  но  все  уже  как  бы  сдвинулось,  перестало быть падежным,
неизменным.  ‚се  кончилось  в  их жизни так неотвратимо, как будто их несло
быстрым  течением  по  реке  к  далекому водопаду и им не оставалось ничего,
кроме как ждать, когда они увидЯт впереди белую пену над водоворотами.
     Ѓесшумно,  как  дома  на  немом  экране  в  кино,  рушилась,  здание за
зданием, их жизнь, задуманнаЯ, загаданнаЯ навсегда.
     Ќе  было  смысла  договаривать  до  конца  то, что все равно сама жизнь
завтра  договорит  и  сделает. “же все вокруг переставало им принадлежать: и
море,  и самый их дом, и, кажетсЯ, даже завтрашний день. ‡автрашний день еще
принадлежал. Ђ ближайший понедельник?.. Ћни уже начали считать дни...
     "’елеграфно  срочно  подтвердите  выезд тчк начало сезона театре пЯтого
сентЯбрЯ..."
     Ќичего  еще  не  сдвинулось  с  места, все стоЯло на своих местах: дом,
терраска;  керосиноваЯ  лампа,  попыхиваЯ  от  ветра, освещала стол у окна и
прижатую  чугунной подставкой лампы узкую полоску телеграммы. “же темнело, и
птицы  молчали,  кроме  одной,  котораЯ  пищала  в гуще зелени тоскливо, как
потерЯвшийсЯ  цыпленок,  и в свете, падавшем из окна, мохнатые медвежьи лапы
раскидистого  кипариса  вдруг начинали раскачиватьсЯ, точно тЯнулись куда-то
и  не  могли  достать.  Ќа душе у ‹ели была тЯжесть, точно в телеграмме было
сообщение  о  чьей-то смерти. Ћна думала о странной власти этой бумажки. Ћна
пришла  и  лежит  теперь под лампой, и вот горы и море и всЯ твоЯ теперешнЯЯ
жизнь уже исчезают, уходЯт из твоей жизни.
     ’ак  рухнул их последний план: уехать вместе, в один город. ‘ отчаЯнным
мужеством  они  решили  даже  не  прощатьсЯ.  ќто  длЯ  жалких, слабовольных
хныкальщиков   и  нытиков  -  старомодные  прощаниЯ,  торопливые  поцелуи  у
подножки  отходЯщего  вагона.  Ћни  и  так  знали,  что будут всегда вместе,
они-то  держат  судьбу  в  своих  руках,  уверены в себе, и все у них Ясно и
решено.
     Ћни  не  будут  тЯнуть  жалкие  минутки  расставаниЯ.  ‘ гордо поднЯтой
головой  они пойдут навстречу испытанию. Џравда, Љолзаков поддалсЯ не сразу,
он  не  прочь  был  бы попрощатьсЯ, как все. Ќо и он не устоЯл перед ‹елиным
напором.  Ћни  поцеловались  крепко,  коротко,  улыбнулись,  и  она ушла, не
оборачиваЯсь,  только  у  первого  поворота  дороги  остановилась  и  весело
помахала  рукой и почти побежала вниз к набережной, стискиваЯ зубы, стараЯсь
не  глЯдеть  по  сторонам,  с  отчаЯнием  чувствуЯ, как ужасно любит всю эту
пыльную  дорогу,  готова  обнЯть  каменные  столбы  старых ворот с арабскими
письменами,  кривые  деревьЯ,  нависавшие  над  дорогой,  и  самый воздух, и
ручеек, который чуть шевелилсЯ на дне оврага, шурша камешками.
     Ќа  море  ходили большие волны, ветер носилсЯ по пристани, все, держась
за  шапки,  кричали  задыхающимисЯ  голосами, отворачиваЯсь от ветра. € ‹елЯ
стоЯла,  прЯча  лицо в воротник пальто, чтоб легче было дышать, а бодрости и
гордости  у нее осталось только чтоб не завыть в голос при посторонних людЯх
от  тоски  и  страха  перед будущим. € вдруг она понЯла, что кругом говорЯт:
пароход  прошел  мимо,  не  заходЯ  в  порт  из-за шторма, а следующий будет
только  завтра,  если  улЯжетсЯ ветер. € она, задыхаЯсь от счастьЯ, точно ее
прЯмо  с места казни отпустили домой, снЯли с шеи жесткую веревку и сказали:
"‹адно  уж,  не  будем  тебЯ  казнить,  беги куда хочешь!" - мчалась в гору,
домой,  к  своей  жизни, которую ей вдруг возвратили, отдали обратно в самую
последнюю минуту...
     €  снова  у  них  было  утро, и был долгий день, и длинный вечер, и всЯ
ночь,  когда  они  без сна лежали, держась за руки, как брат и сестра, боЯсь
слово  проронить,  широко  открытыми глазами вглЯдываЯсь, стараЯсь в темноте
увидеть  свое  будущее, спаЯнные теперь чем-то большим, чем любовь мужчины и
женщины,  соединенные каким-то братством любви, когда уже все равно, мужчина
ты  или  женщина,  - просто два человека, которые знают друг о друге больше,
чем  все  другие,  очень  жалеют и способны страдать один за другого гораздо
больше,  чем за самого себЯ. …ще неожиданней было чувство глубокого братства
со  многими другими людьми, которых научаешьсЯ чувствовать и любить, полюбив
одного,  -  когда  вдруг понимаешь, что люди вокруг тебЯ это не "соседи", не
"товарищи  по  работе",  а наши товарищи по жизни, которые тоже когда-нибудь
лежали  вот  так  же  в  темноте,  держась за руки, и тосковали, и жалели, и
надеЯлись,  и  приходили  в  отчаЯние,  и любили, и так же старались увидеть
свое будущее, угадать, что их ждет.
     Џароход  пришел  наутро,  и  они простились, поцеловавшись у трапа, как
все.  €  были  почему-то  удивительно  спокойны,  и  ‹елЯ долго видела его с
уходЯщего  парохода,  и  город,  так  недавно  надвигавшийсЯ на нее со своей
незнакомой,  непонЯтной  жизнью, теперь самый родной город, уходил назад, за
высокий  мыс. €, уже потерЯв друг друга из виду, они все еще улыбались: ведь
так  ненадолго  они расставались, на недели, пусть даже на месЯцы... Љто мог
тогда  знать,  что  на  долгие,  долгие годы. € вот теперь все возвращаетсЯ,
надо  только  пристально  смотреть  вперед,  все  огромное море уже остаетсЯ
позади,  и  скоро  возникнет  вдали  белаЯ кромка прибоЯ в заливе у подножиЯ
зеленеющих гор...
     “тро  еще  не  наступило,  а в белой палате госпиталЯ светло, как Ясным
днем.  ‘ердце, кажетсЯ, совсем перестало битьсЯ. ’олько тем и живо, что ноет
легкой  тревожной  болью.  ‘ейчас это совсем почему-то не беспокоит, на душе
спокойно,  и  голова  Ясна...  ‡начит,  теперь  опЯть придетсЯ долго лежать,
терпеливо  ждать  и  не  двигатьсЯ,  и тогда... неизвестно, что будет тогда.
—то-то хорошее, только думать сейчас об этом нет сил.
     "Ђ  может  быть,  Я умираю?" - вдруг спокойно возникает страннаЯ мысль.
Ћна прислушиваетсЯ. ђазве так умирают?.. Ќет, наверное, нет.
     Џисьмо тихонько шуршит в ответ на легкое пожатие ее пальцев.
     - ‚едь  это  называют  счастливой  любовью... когда всю жизнь... ‚сегда
вместе...  Џочти  всю  жизнь  вместе.  ‚ разных городах? €ногда это было так
тЯжко,  но  не  это  главное...  Ђ  может, все-таки это уже смерть?.. Ќет. Ђ
почему  тогда  Я  о  ней  думаю?  ‚сю  жизнь Я очень ее боЯлась, а теперь не
страшно...  „а ведь Я же и не думаю умирать, чего же боЯтьсЯ! ‹юди умирают в
одиночестве  среди  шумных городов, в домах, переполненных людьми, в тоске и
угрюмом  отъединении  от всех, точно больные животные, брошенные своей стаей
в   пустыне.  €  люди  в  каменных  одиночках  умирают,  чувствуЯ  на  руках
прощальные  пожатиЯ  теплых ладоней, слыша печальные, полные любви голоса...
Ќо  это герои, а Я-то ведь слабаЯ и так боюсь... € все-таки почему-то мне не
страшно... хотЯ кажетсЯ, что-то кончаетсЯ во мне.
     "Џрошла  жизнь"?  Ќеужели  это  про менЯ сказано? ‘траннаЯ жизнь у нас,
актеров...  ‘обираетсЯ много людей в зрительный зал. ‡вучит музыка. Њы поем,
играем.  €  уходим.  €  что  же остаетсЯ? Љ чему все это?.. Ђх, если б можно
было  проследить, как люди расходЯтсЯ из театров, во все стороны растекаютсЯ
их  пути,  как невидимые ручейки. ‚о все стороны текут неисчислимые струйки,
прокладываЯ  свою дорогу. € может быть, через десЯток лет где-то очень-очень
далеко  -  в каком-то городе или стране, которой мы и не видали, - окажетсЯ,
что  маленькаЯ  „жульетта  научила  кого-то  любить, и, может быть, мы, сами
слабые,  часто  ошибающиесЯ, все-таки научили других быть сильными, научили,
как  умирать  за  ђодину,  научили верности и как отвечать врагу на допросе,
как  ненавидеть  подлость  и насилие, ложь, научили, где нужно прощать и где
ненавидеть.
     Ћна  часто  и  прежде  представлЯла  себе эти растекающиесЯ ручейки. Ќо
сейчас мысль о них казалась особенно отрадной...
     €   вдруг   предчувствие   надвигающегосЯ   страха   охватило  ее.  Ћна
напрЯглась,  стиснула  руки  так,  что смЯлось письмо. "ѓде вы? - в смЯтении
спросила  она  молча,  не  знаЯ,  как  назвать то, что спрашивает. - ѓде?" €
вдруг  понЯла, что ей пора на выход, перед ней необозримый зрительный зал, и
она  Ясно  слышала  отрывистые колокольчики ожившего в палате репродуктора -
позывные  радио,  начинавшего утреннюю передачу, - продолжала идти навстречу
необозримому,  переполненному,  в  ожидании  затихающему зрительному залу, и
разноцветный, как радуга, свет рампы горЯчо плеснулсЯ к ее ногам...
     Џозывные,  точно  переполнЯвшиесЯ  музыкой  капельки  росы,  срываЯсь с
ветки,   все   падали  и  падали  на  звонкую  землю,  повторЯЯсь.  ’ретьего
повторениЯ  она  уже  не услышала. Ћна долго лежала, не вскрикнув, с прежним
выражением нетерпеливого ожиданиЯ.
     „евушка  с соседней конки, прослушав сводку, хотела расправить смЯтое в
ее  руке  письмо  -  заботливо  прикоснулась  к ее руке, замерла, пристально
вглЯдываЯсь,  и,  прихрамываЯ,  подбежала  к  двери и позвала: "ЌЯнЯ! €ди-ка
сюда!.."
     —ерез   несколько   минут   Џетр  Џервый,  поддерживаЯ  под  руку  едва
передвигавшего  ноги Љастровского, вошла в палату. ‚ дверЯх он ее оттолкнул,
выпрЯмилсЯ,  оглЯдел  два  рЯда  коек,  с  одинаковыми  серыми  одеЯлами,  с
лежавшими  под  ними  бледными,  светловолосыми и темными, одинаково коротко
стриженными   девушками,   порывистыми   шагами   подошел   и  упал,  громко
стукнувшись коленЯми, в ногах ее койки.
     - Ќу,  ну,  голубчик,  этого не надо, - морщась, неодобрительно сказала
Џетр Џервый. - ќто лишнее.
     Љастровский  двумЯ  руками  приподнЯл  ее  голову,  опустил  обратно и,
всплеснув  руками,  по-детски  всхлипнул,  но только на одну минуту, и вдруг
торопливо стал шарить по карманам.
     Ќаконец   он   нашел  гребень  -  большой,  немужской  гребень  -  и  с
бесконечной  нежностью,  едва  касаЯсь,  стал  расчесывать  лежащей  волосы,
останавливаЯсь  каждый  раз, когда гребешок зацеплЯлсЯ в спутанных прЯдЯх ее
мЯгких светлых волос.
     Џри  этом  он безутешно, как старуха, мелко качал головой и, потихоньку
всхлипываЯ, приговаривал, наклонЯЯсь к самому ее лицу:
     - Ќу  вот,  зацепил.  Ђх,  никогда Я хорошо не умею... ‘окровище мое...
теперь уж Я тебЯ не покормлю, не укрою... Ќо жизнь твоЯ была прекрасна.
     Ќекоторые  девушки начали потихоньку всхлипывать, слушаЯ, и Џетр Џервый
сурово взЯла Љастровского за плечо:
     - Џойдемте отсюда, хватит вам...
     „евушки  в  один  голос с разных сторон закричали: "Ќе трогайте его! Ќе
нужно, оставьте! Џускай, он хорошо говорит".
     Џетр  Џервый  махнула  на  них  рукой и вышла из палаты, а Љастровский,
продолжаЯ  неумело,  но  очень  нежно  водить  гребнем  по  ее  волосам, все
приговаривал:
     - „а,  да,  поверь  мне,  жизнь твоЯ была длинна, и часто горька, и так
неблагополучна...  но  люди  видели небо в алмазах, когда ты пела длЯ них...
сокровище мое, одна-единственнаЯ!..
     Ћн  так  ослаб,  что  не  сопротивлЯлсЯ,  когда девушки поднЯли его под
руки,  усадили  на  койку  и  стали утешать. Ћн покорно позволЯл им вытирать
свое  заплаканное  лицо  и,  бессильно  ронЯЯ  голову  им  на руки, с тоской
повторЯл:
     - Ђх,  если  бы  Я  хоть  умел  вам  все объЯснить. …сли бы вы все, все
понЯли!..

        1963