Грустно, потому
что начала не будет, все пойдет с середины, и конец выйдет тот же".
- Кто такая Инга?
- Врачиха тамошняя.
- Что-то и про нее трепали, грязное. И во всем опять Калганова винили.
В чем тут дело? За что они его так ненавидят?
- Некоммуникабельность - вот причина всех бед с Калгановым.
- Какой ты стал образованный, прямо жуть! - усмехнулась Елена. - А ты
попроще скажи, по-нашенски. Не то мне, рядовому математику, как-то неуютно
становится с таким ученым.
Коньков только головой покачал.
- Ну и язва ты, Малыш! Хочешь по-русски? Пожалуйста - не ко двору
пришелся. Или рано родился, или с запозданием - кто его знает.
- Почему?
- А потому! Больно горяч и ретив. Законы требовал исполнять строго и
всеми без исключения.
- Ну и удивил! А ты чем занимаешься? Тоже с нарушителями закона
борешься.
- Я за уголовниками гоняюсь, голова - два уха. А он брал шире и выше...
Искал общественного согласия, гармонии... Истину в законе пытался постичь.
Вот послушай его записи!
И Коньков стал вычитывать из тетрадей страницы, которые были заложены
клочками газет.
- "Национальное богатство складывается не из чудом раскопанных кладов.
Оно обеспечивается передачей наследия от одного поколения - следующему. Не
зря прежние старики ревниво следили за каждой упавшей со стола крупицей. А
мы транжирим все, сорим, кидаем направо и налево. Какой-то примут землю
внуки из наших рук? Что они скажут про нас?"
- Интересно! - сказала Елена.
- А вот еще запись. - Коньков открыл следующую заложенную страницу и
прочел: - "А Семен плут..."
- Кто такой Семен? - перебила его Елена.
- Дункай, председатель артели. Слушай! "Получил он телеграмму от
Лысухина и спрятал. Но мне почтарь выдал текст: "Опять нарушаете поголовье
отстрела. Просить вас надоело. Предупреждаю в последний раз". Ах ты боже
мой! Прямо не охотоуправитель, а классная дама. Просить надоело!.. Да
знаешь ли ты, холера тебе в брюхо, что это браконьерство - тот же разбой?!
Вон Швеция берет в год по тридцать тысяч голов лося. А мы по всей России
того не набираем. И хуже будет. Хуже! Ну, доберусь я до этого Лысухина.
Вот только из тайги выберусь..."
- Выбрался - на тот свет, - печально вздохнула Елена.
- А вот еще запись: "Весь ужас, весь разбой идет от обезлички тайги.
Таперские участки не закреплены; их вовсе нет. Поэтому никто ни за что не
отвечает. Охотятся где попало и кто попало. Гималайского медведя скоро
выбьют начисто. Проверяют дупла - берлоги подрубом снизу, тем самым делают
дупла навсегда негодными, - в них гуляют сквозняки. Медведям зимовать
негде".
- Как это, Лень? - спросила Елена.
- Очень просто: увидят липу с дуплом или тополь - дыру прорубят снизу;
если медведь в дупле, то выскочит. Медведя убьют и дупло испортят. В
старину охотники просверливали дупла коловоротом, а потом пробкой забивали
эту дыру, ну - кляпом.
- Ой, батюшки мои! - сказала Елена. - Ну-ка я это прочту. Ты, что ли,
отчеркнул?
- Я.
Елена стала читать дальше:
- "Заповедники да заказники превращают в охотничьи хозяйства для
избранных. А те "в порядке исключения" охотятся когда попало. Бьют все
кряду - и матерых, и щенков. Бьют медведей, лосей, оленей, кабарожек...
Даже норок, соболей, бобров не жалеют..."
И чуть ниже, подчеркнуто Коньковым:
- "Болтаем о единомыслии, но единомыслие складывается только из
обязательного исполнения законов всеми без исключения. Это еще Сократ знал
и говорил, что все в Греции принимают клятву в единомыслии. Это не значит,
что все одинаково должны хвалить одного и того же певца или поэта, театр
или иное заведение; а это значит, что все граждане должны одинаково
повиноваться законам".
- Ай-я! - покачала головой Елена и перевернула страницу.
- "А теперь до певчих птиц добрались... Одна областная газета объявила:
"Поймаем двадцать тысяч голов ценных птиц на экспорт!" И наши от них не
отстают - соревнуются".
- Во дают! - воскликнула Елена.
- Кстати, завтра будет у нас погрузка отловленных птиц, - сказал
Коньков. - Я им устрою представление...
- А ты с начальством советовался?
- Звонил в райисполком председателю после твоего ухода. Спрашиваю: кто
разрешил отлов певчих птиц? А он мне: понятия, говорит, не имею. У нас
уборочная идет. До птиц ли мне. Ты, говорит, с прокурором свяжись. Я
свяжусь... И если нет разрешения, я их пугану!
- Да кто они такие?
- Из областного заготживсырья. И наши ловцы стараются. Зуев, говорят,
больше всех наловил со своей шатией-братией. А ведь у нас же нельзя ловить
- заповедник рядом. Птицы не знают запретных границ.
- Ну-ка, еще закладочку! - сказала Елена и прочла: - "Даже муравьиные
яйца везут на экспорт - заокеанские мещане ими кормят своих канареек.
Муравьиные кучи жгут из озорства, а лес наш остается беззащитным, лишенным
этих неутомимых ловцов всякой тли..."
И ниже красным карандашом подчеркнуто: "Ваше равнодушие я буду
расстреливать из пулемета моей непримиримости".
- Да-а... Ничего себе. - Елена покачала головой, потом сказала в
раздумье: - Одного я не пойму: искал истину, добивался соблюдения закона,
а жил как бродяга, крутил направо и налево. То Настя, то Инга... Что-то
здесь не Вяжется.
- Человека постичь сложно, Малыш. Это тебе не уравнение решить с двумя
неизвестными. Погоди немного, дай срок. Разберемся и с Настей, и с Ингой.
- Ну, ладно, разбирайся, - сказала Елена, прошла на кухню и стала
греметь посудой.
- Малыш, ты не слыхала такого названия: Медвежий ключ или распадок?
- Что-то не припомню. А что? - отозвалась Елена с кухни.
- Наверное, местное название, - сказал Коньков. - Нашел я в дневнике
один шурупчик; вот послушай: "Кажется, оба Ивана догадались, что я за ними
слежу. Интересно, где у них встречи? Где тайник? Не на Медвежьем ли"?
- Это все? - спросила Елена.
- Все.
- Ну и шурупчик! Какие-то Иваны и встречаются черт-те где. Ты хоть
знаешь, кто они?
- Пока еще нет. Но... слепой сказал, посмотрим.
12
С утра первым делом Коньков зашел в районную гостиницу. Его встретила в
просторном вестибюле, отгороженная высоким барьером, Агафья Тихоновна
Пластунова, старуха с темным сухим лицом, но еще быстрая в движениях и
выносливая, как выезженный конь. Она и заведующей гостиницей была, и
администратором, и порою за сторожа оставалась. И днем, и ночью
просиживала там. Когда только и спала?
- Здравствуйте, тетя Агафья! - взял под козырек Коньков.
- Здравствуй, Леонид Семеныч! Не нашли еще убийцу? - Она сидела в очках
и вязала кофту.
- Пока еще нет. А ты как поживаешь?
- Да ничего. Спокойно живем. Одно хлопотно - выбрали меня народным
заседателем. Так веришь или нет - каждый день заседаем.
- Чего делаете на заседаньях-то?
- Судим! Все по этой новой статье... за пьянство да за хулиганство.
Которая от тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.
- А-а, за мелкое хулиганство и запои... Кого же вы приструнили?
- Вчера Ваську Звонарева, тракториста из Гольтяпаева. На три года
осудили. Он плакал-то... Трое детей осталось.
- А что он натворил?
- Собрание колхозное сорвал, по пьянке. В председателя колхоза
чернильницей запустил. Всю ро... то есть лицо, ему залил чернилами. И
костюм испортил.
- Ах, этот артист! Слыхал.
- А ноне плотника Курая с фельдшерицей Назаркиной разбирать будем. Из
Подболотья они, поди, знаешь?
- А этих за что?
- Ревновал он ее по дурости. Она же фельдшер, ну и люди к ней ходят. А
он психовал сильно. И так напился, что упал. А она думала, что у него
приступ на почве невренности. Она сама перепугалась и повезла его в
районную больницу. В дороге тот пить попросил. Она с перепугу бутылки
перепутала в сумке и вместо воды дала бутылку с нашатырным спиртом. Он и
хлебнул. Так веришь - вся шкура на языке у него чулком спустилась. Он
теперь языком чует хуже, чем пяткой. И подал на нее в суд за
членовредительство.
- Дурью он мучается, - сказал в сердцах Коньков.
- И я так думаю. А разбирать надо.
- Ты, Агафья Тихоновна, прямо как бюро информации, - похвалил ее
Коньков.
Она, довольная, заулыбалась.
- Дак ведь я периодически освещаюсь. Место у меня видное - перекрестье
всех дорог.
- Вот и хорошо. А скажи-ка ты мне вот что - сколько дней у вас жил
лесник Зуев?
- Это который с Вереи?
- Он самый.
- Жил он у нас... Сейчас посмотрю. - Она открыла книгу и прочла: - Ага!
Значит, ровно трое суток. А на четвертые уехал.
- А за это время не отлучался на ночь?
- Вроде бы здесь ночевал. А что?
- Жена у него, тетя Агафья, тоже красивая да ревнивая. Разузнать
просила. Узнаю, говорю, успокою.
- Спал как убитый.
- Ты все ночи сама дежурила?
- Нет.
- Откуда же ты знаешь?
- По вечерам заходила.
- А люди к нему не приходили?
- Приходили! - радостно подтвердила она. - Двое изюбрятиной закусывали.
- Ты-то откуда знаешь?
- А запах? Она ведь копченая. И вкусная!
- Значит, угощали?
- Так, самую малость.
- Не слыхала, о чем говорили?
- Как тебе сказать?.. Будто бы собирались съездить куда-то.
- Ты не вспомнишь, куда?
- В тайгу, куда ж еще?
- Ну да... А поточнее? Может, называли место? Ключ или распадок?
- Не скажу. Не слыхала.
- Откуда хоть они?
- Да вроде из потребсоюза.
- Ну, спасибо! О том, что я у тебя был и о чем расспрашивал - никому!
- Ну, могила!
Коньков вышел к речному затону, где обычно стояли на приколе лодки
местных рыбаков. Он надеялся встретить кого-нибудь из заядлых забулдыг,
которые после ночной удачи засиживались здесь на берегу возле костра до
самого утра, а порой и засыпали, набравшись под свежую закуску. Как знать,
может, и заметил кто - какая лодка отчаливала отсюда в ту роковую ночь?
Но на затоне было безлюдно; лишь два черноголовых паренька удили с
лодки, стоявшей на приколе. И вдруг Коньков увидел с краю от реки длинную,
как осетр, голубую лодку Зуева. Он ее сразу узнал: и эту ярко-красную
бортовую полосу, и зачехленный мотор "Вихрь".
- Хлопцы, вы не заметили - когда подошла вон та, крайняя лодка?
Паренек, сидевший на скамье ближе к Конькову, ответил:
- Ну, может, полчаса или минут двадцать назад...
- А куда делся лодочник?
- В чайную пошел.
- Это лесник Зуев! - крикнул второй, с кормы. - Они сегодня птиц сдают.
- Каких птиц? Гусей да уток? - спросил Коньков, стараясь расшевелить
азарт ребятишек.
- Не, дяденька! Певчих птиц. Их в тайге наловили, - пояснили оба
вперебой.
- Во-он что! А какой нынче клев? - спросил весело Коньков.
- Водит хорошо, а берет плохо...
- Ну, ни пуха ни пера.
- Пошел к черту!
- Туда и ухожу, - смеясь, сказал Коньков, направляясь в чайную.
Она стояла неподалеку отсюда, на отлете, возле речного берега:
бревенчатый сруб и широкие, в полстены, окна.
Коньков очистил сапоги о скребок возле порога и вошел в чайную. Народу
мало. За широким буфетом, опершись на локти и положив на прилавок мощную
грудь, сидела буфетчица Леля Карасева, по прозвищу Рекордистка; у нее были
сочные смешливые губы и большие, грустные, как у сохатого, глаза.
- Торгуешь, Лелечка? - спросил Коньков, здороваясь.
- Какая с утра торговля? - сказала она, лениво поднимаясь и
потягиваясь.
- Или не выспалась? - улыбнулся Коньков.
- У меня, Леонид Семеныч, будильника нет, я холостая. Сколько захочу,
столько и сплю. Это вам, поди, приходится трудиться по ночам, бедному. А
заснешь ненароком - еще и в бок пинка получишь. - Леля озорно подмигивала
ему и похохатывала.
- Оно и потрудиться не грех - было бы над чем, - в тон ей, тоже
посмеиваясь, отвечал Коньков, а сам косо поглядывал в зал; там за столиком
одиноко сидел Зуев. - Ты мне чаю покрепче налей...
- С коньячком? - спросила Леля.
- Нет, с молочком! С томленым. И пусть подадут во-он за тот столик, -
указал он на Зуева.
- Сделаем! - сказала Леля.
- По делам в районе? - спросил Коньков, присаживаясь к Зуеву и
здороваясь с ним.
- Да. Птиц певчих сдаем сегодня.
- А разрешение на отлов этих птиц имеется? - строго спросил Коньков.
Зуев недовольно передернул плечами.
- Этим делом руководит инспектор из краевого охотуправления. С него и
спрашивайте. А я - человек маленький.
- Ага! Ваше дело ловить да продавать.
- А что ж вы хотите, чтоб я даром работал? - раздраженно ответил Зуев.
- Да нет, отчего ж? - миролюбиво сказал Коньков. - А где же ваши птицы?
- В тайге. На грузовике едут.
- А вы?
- У меня свой транспорт. На реке стоит.
- Богато живете, - усмехнулся Коньков. - Сотню километров туда по воде
да сотню обратно - недешево стоит.
- А куда нам копить? - Зуев взял графинчик с водкой, предложил
Конькову.
- Я уже заказал, - остановил его рукой Коньков.
Официантка принесла зеленый чай, пиалу с густым томленым молоком,
поставила перед Коньковым.
Зуев усмехнулся.
- Жена не дает или оклад не позволяет? - Перед Зуевым тарелка с
отбивной, шпроты, три бутылки пива.
- Дает не дает... сам не возьмешь. На мою сотню с хвостиком не больно
разживешься.
- И я вот получаю сотню с небольшим. - Зуев широким жестом указал на
свой завтрак.
- Дак у вас приварок хороший! - со значением сказал Коньков.
- Правильно! - Зуев поджал губы и с нарочитой любезностью склонил
голову. - Не сидим сложа руки. Сам видел мое хозяйство.
- Хозяйство твое не мерено - тайга!
- Тайга не каждому дается. Нужна сноровка.
- Сноровка бывает разная: один норовит дерево посадить, а другой кору с
него содрать.
- Кородерство тоже промысел.
- Промышлять-то мы умеем. Лишь бы взять оттуда. А вложить туда, лес
восстановить - это уж пусть дядя за нас делает.
- Видывали мы таких дядей. Тот же Калганов... Бывало, послушаешь его -
прямо одна забота о тайге. А сам пускал баргузинских соболей в тайгу как
воробьев в небо. Выпустит - их и след простыл, не держатся они здесь,
ходом идут. Вот и получается - на словах забота, а на деле растрата.
- Видно, что вы человек городской.
- Почему?
- Потому! Соболь не телок, на веревку его не привяжешь. А вы
переживаете, - усмехнулся Коньков.
- Мне переживать некогда! - вспылил Зуев. - Я делом занят, и хозяйство
мое в порядке.
- Ну да... На ваш век хватит.
- И я так считаю...
Так, попивая один - чай, другой - водку, они полусерьезно-полушутя не
то переругивались, не то в полунамеках выражали свою антипатию друг другу,
старались вызвать вспышку, за которой могла бы последовать нечаянная
откровенность намерений каждого из них.
- И давно вы в тайге работаете? - спросил Коньков.
- Представьте себе - пятый годик.
- Представляю.
- И все делом занят, оттого и не переживаю. Это уж пусть ваши
сотрудники переживают. Вас-то когда перевели сюда? В позапрошлом году?
- Эге, - кивнул Коньков.
- Вот и спросите своих сотрудников, сколько они преступлений не
раскрыли хотя бы за последние пять лет? Работать надо, а не за тайгу
переживать. О тайге как-нибудь уж мы сами позаботимся.
- Каждый сверчок знай свой шесток! - усмехнулся Коньков. - Знакомая
присказка. Между прочим, я видел ваши заботы. От этих забот даже кета в
заломах дохнет.
- Не за тем смотрите! - повысил голос Зуев. - Вы скажите, кто у вас под
носом человека убил?
- Не беспокойтесь, Зуев, на этот раз найдем, - сказал Коньков, вставая.
- До новых приятных встреч! - и вышел.
13
"Злобишься да шипишь, - думал Коньков о Зуеве, выходя из чайной. - Ну,
погоди, касатик... Я тебя еще успокою, ткну носом в твои шкодливые дела. И
синяк на виске у Насти тобой посажен. Тобой, голубчик. И ты у меня не
отвертишься..."
Первым делом он зашел к председателю райпотребсоюза, чтобы запретить
вывоз отловленных птиц впредь до решения райисполкома и поразведать насчет
заготовителей.
Плотный, упитанный Коркин в сапогах и диагоналевых галифе, с
квадратными плечами, еще увеличенными ватными подкладками темно-синего
кителя, стоял возле аквариума и кормил красновато-золотистых японских
рыбок. Кабинет у него был просторный, с кожаным старинным диваном и двумя
массивными креслами, множество стульев возле стен, огромный стол,
обтянутый зеленым сукном, - хоть в бильярд играй на нем, и во весь кабинет
индийский ковер, голубоватый, с красными павлинами.
- Здорово, Василий Федорович! - нарочито бодрым тоном приветствовал от
порога его Коньков.
- Здорово, здорово!.. - Коркин медленно, как бы нехотя, подошел к нему,
протянул свою короткую, как обрубленную, но увесистую ладонь и спросил,
глядя исподлобья, не то с обидой, не то с укором: - Что ж ты наших
птицеловов притесняешь?
- А ты об этом спроси председателя райисполкома или прокурора. -
Коньков только руками развел - я, мол, тут ни при чем.
- Спрашивал, - сухо ответил Коркин и нахмурился.
- Ну вот... Они распорядители, а я - простой исполнитель, обыкновенный
гражданин участковый.
- Ну, чего мы тут стали? Давай к столу! - Коркин пошел первым,
поскрипывая хромовыми сапогами.
Он сел за стол в вертящееся кресло, отчего плечи его поднялись еще выше
и лысеющая круглая, как глобус, голова оперлась прямо на плечи.
Коньков сел на стул сбоку, и Коркин, точно каменный идол, повернул к
нему все тело сразу. Его широкое красное лицо с белыми бровями было все
еще сердитым.
- Между прочим, обыкновенный участковый занимается своими делами, -
сказал Коркин назидательно и даже палец поднял.
- А это все и есть мои дела. По обязанности.
- По какой это обязанности?
- По гражданской.
- И ко мне пришел по этой обязанности?
- Точно!
- Ну, говори!
- Птицеловов задержите до решения райисполкома. То есть не самих
птицеловов, а грузовик с птицами.
- А если они не послушаются?
- Грузовик будет задержан, а птиц выпустим на волю.
- Но они же из края, из охотоуправления! - зашевелил бровями Коркин.
- Ну и что? В нашем районе есть Советская власть. Вот и пускай получат
у нее разрешение на отлов певчих птиц. Мы находимся рядом с заповедником,
а птицы, как известно, живут не на привязи.
- Да я, собственно, ни на чем таком не настаиваю. Пусть оформляют все
как надо.
- И слава богу! - улыбнулся Коньков. - Есть и повыше нас люди. Пускай
они разбираются.
- Ну и жох ты, лейтенант. - Коркин тоже улыбнулся, но как-то кисло. -
Ты ведь, чай, не за этим пришел? Это можно было бы и по телефону сказать,
из милиции.
- Да и ты не простачок, Василий Федорович. Отгадал. Хорошо иметь дело с
умными людьми!
- Чем могу быть полезен?
- Откровенностью, как говорится.
- Перед тобой - как перед господом. Исповедуй!
- Помоги нам разобраться. Кто из ваших потребсоюзовцев держит связь с
Бурунгой на Верее?
- Какую связь?
- Ну, заготовители... Кто там еще обитает?
- А-а! Кузякин и Рыбаков. Они у меня клепку там заготовляют и кору
бархатного дерева.
- А изюбрятину они там, случаем, не заготовляют?
- Изюбрятину? - Коркин пожевал губами, помедлил. - Вообще-то было
время... Когда шел отстрел изюбрей, брали, кажется, в артели у Дункая. Ну,
дней десять - пятнадцать тому назад.
- А три дня тому назад они ничего не привозили?
Коркин пожал плечами, подумал, наконец произнес:
- Не знаю.
- Они знакомы были с Калгановым?
- Да кто с ним не был знаком? - оживился Коркин. - Конечно, о
покойниках не принято плохо говорить. Но, откровенно сказать - он был
живодер. Просто житья никому не давал.
- Как не давал?
- Да так. И охотников огульно всех обвинял. И лесников. Поклепы писал
на целые учреждения. Сплошное очернительство. Работать мешал.
- И вам тоже?
- Было и с нами. Он у нас весной всю кору бархатного дерева арестовал.
Как раз там, в Бурунге.
- За что же?
- Да пустяки. Придрался, будто мы нарушаем возрастной ценз. Нашел,
может быть, одно-два деревца, с которых сняли кору до срока. И поднял шум.
- Что значит - до срока?
- Пробковую кору заготовляем. Значит, диаметр установлен для взрослого
дерева, толщина то есть. Вот он и придрался - что, мол, тонкомер обдираем.
Дак у нас же лесничество следит за этим. И лесник там контролирует, Зуев.
- Зуев Иван?
- Он самый. Ну вот... Вызывали нас на исполком из-за этого поклепа. И
Зуев, и сам лесничий показали в нашу пользу, сказали, что отдельные
случаи, издержки производства. Ну, Калганов и остался с носом. А сколько
мы времени потеряли на эту волокиту? План сорвали... По его милости.
- Значит, никаких нарушений технологии не было? Одни издержки... Так -
чепуха? - усмехнулся Коньков.
- Не в том дело, - сказал Коркин, нахмурившись. - У меня что тут,
частная лавочка? Я себе в карман прибыль-то деру, а? Для кого мы пробку
заготовляем? Для государства! Мы ее вон куда, аж в Москву да на Кавказ
отправляем. Ее ждут, просят, требуют! Это ж понимать надо.
- Значит, валяй, дери кто во что горазд? Поскольку для государства,
оно, мол, все и спишет.
- Ну, зачем же так упрощать, Леонид Семенович? Тут дело тонкое: все мы
по своей специальности работаем, каждый на своем участке. Тут лезть в
чужие рамки - только делу общему вредить. Ведь и мы понимаем, что к чему,
не для себя стараемся. План-то надо выполнять.
- А что, если при этом природе вредите, земле?
- Дак ведь есть же люди, которые приставлены специально следить. У них
инструкции... на случай, если нельзя иначе. А он - просто ученый, и больше
ничего. Посторонний человек, можно сказать. Так по какому праву он
совался?
- А по праву совести!
- Совести? А как ее понимать, эту совесть? Для нас совесть в том, чтобы
выполнить задание. Вот я тебе приведу еще один конфуз с тем же Калгановым.
По осени он запретил леспромхозу трелевать лес к Теплой протоке. Нельзя,
мол, по ней сплавлять лес: это нерестилище. В край звонил, в Москву!
Приказали разобраться. Вот собрались все производственники на исполком.
Что же мы будем делать? Спрашивают его. Значит, сплавлять нельзя, а
вывозить - дороги нет. Может, лесозаготовки прекратить, а? Так смех
поднялся!
- Тут не смеяться, а плакать надо. Калганов был прав.
- Ну, ты дал!.. - Коркин аж привстал и шею вытянул. - По-твоему, мы
занимаемся личной выгодой?
- Насчет выгоды судить не берусь... пока. Но что тут пахнет
государственной растратой - это факт.
- Вон как! Значит, и ты туда же, за говорунами? Тогда я тебе вот что
скажу... - Коркин встал и, опираясь на стол руками, багровея, подался
резко на Конькова, точно сшибить его хотел своим увесистым телом. - У нас
одни люди работают, а другие саботируют. Хорошо рассуждать о рыбке да о
лесной красоте, стоя в стороне. А ты поработай директором леспромхоза!
План выполни! Или вот, садись на мое место... Тяни этот воз!..
- Эге, давай махнемся! - усмехнулся Коньков. - Бери мою сотню и
свисток... А я на твоем кресле вертеться буду. Оно же у тебя вращается,
как шар земной. И притяжение имеет.
- Да иди ты со своими дурацкими шутками!
- Во, во! Вроде бы мы и в самом деле пошутили. Значит, изюбрятиной у
тебя не торговали в последние дни?
- Я не продавец... И вообще, говорить нам больше не о чем.
- Как знать. Может, и придется.
- До свидания! - Не подавая руки, Коркин пошел к своему аквариуму.
14
"Ну что ж! Расшевелили парадный подъезд, - твердил про себя Коньков,
выходя от Коркина, - а теперь попробуем зайти с черного хода".
Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к
реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный
дым.
Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой
были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая
иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке
и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и
бросал в большой костер, разложенный посреди двора.
- Что, гвардеец, добро сжигаешь? - сказал Коньков, подходя к старику и
здороваясь за руку.
- Не говори, парень... Его накопилось вон - ноги не протащишь.
- Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь.
- Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал
образовался.
- А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. - Коньков присел на чурбан и
протянул раскрытый портсигар старику.
Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом.
- А что у тебя за дело?
- Собрался посылочку отправить, хвать - ящика нет. Дай, думаю, к Ивану
Корнеевичу зайду. У него этого добра много.
- Тебе под чего ящик-то?
- Рыбы вяленой хочу послать.
- Кому? - допытывался дед.
- Братану, в Кемерово.
- Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то?
- Килограмм на шесть.
- Ну что ж, подберем... Не то сам собью - лучше нового будет.
Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в
карман и сказал, как бы в оправдание:
- Ты много дал.
- Два сколоти. Один впрок будет.
- Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку.
- Смотри, от старухи влетит.
- Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В
жисть не поверит, что милиционер дал.
Коньков рассмеялся.
- Боишься хозяйки-то?
- Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого - пьют и
прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая... руководящая
струна ослабла.
- И как же ее подтянуть? - усмехнулся Коньков.
- А очень просто - назначить баб. Они нам враз сухую конституцию
пропишут.
- Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем
магазине, поди, и закусить нечем?
Сторож покачал головой и языком причмокнул:
- Э-э, парень! Была закуска добрая... Да ты опоздал.
- Да ну? Что ж это за закуска?
- Изюбрятина.
- В магазине?
- Около прошла. - Дед сделал выразительный жест рукой. - Вчера целый
день тащили - и все черным ходом.
- Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может,
осталось у кого? Кто хоть привез-то?
- Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А
то давай я схожу.
- Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому?
- Только обо мне ни слова!..
- Ну, что ты!
- Пусть сходит к Кузякину. Небось даст.
- Где он живет?
- Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки.
- Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки.
- Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков?
- На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров!
- Спасибо! - Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил
Конькова до ворот.
"А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей
вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!" - весело думал Коньков, идя к
дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на
язык строчку: "То ли еще будет! То ли еще будет!"
Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая
свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от
времени прорехи в заборе.
Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым
лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз.
- Вы - Кузякин Михаил Емельянович?
- Ну, я, - неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек.
- Я участковый уполномоченный, - Коньков показал свою книжку.
- Да знаю, - сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ.
- Мне поговорить с вами надо.
- Пожалуйста. - Хозяин указал на здоровенный чурбак, сел сам и вынул
пачку папирос.
- Да что ж мы здесь? - Коньков глянул на серое небо. - Вон и дождь
накрапывает. Пошли в избу!
- Пошли.
Коньков пропустил вперед себя хозяина и сам нырнул через порог в
темноватые сени, потом прошли в избу. Изба как изба, ничего
подозрительного: полы чистые, крашеные, стены обклеены обоями. Над
кроватью с никелированными шишечками висит дробовик и патронташ. Коньков
прошел к столу, сел напротив хозяина.
- Вы заготовителем работаете, в Бурунге?
- Так живу-то здесь. Работаю в потребсоюзе. Бываю, конечно, и в
Бурунге... Изредка.
- Ну как изредка? Последний-то раз когда там были?
- Да уж недели две прошло.
- Ага!.. А что вы там делали?
- Пробковую кору сплавляли.
- Дробовичок-то с собой берете? - Коньков кивнул на ружье.
- Берем... Так, по уткам ежели.
- А если что покрупнее? Карабина-то разве нет?
- Как видите. - Кузякин указал на стену.
Вошла хозяйка, приветливо улыбнулась.
- А у нас во-он кто! Гости, оказывается.
- Гостей угощать надо, - сказал Коньков, здороваясь с хозяйкой.
- И правда! - встрепенулась она. - Миша, ну-к, сбегай за бутылкой.
- Спасибо! - остановил Коньков приподнявшегося было хозяина. - Рад бы с
душой, как говорится, да нельзя. Служба! А вот кваску бы я испил.
- Дак я сейчас! - метнулась к дверям хозяйка.
- Не беспокойтесь! - Коньков подошел к скамье на кухне, над которой
висел ковш, снял его. - Проводите, а я по пути и напьюсь.
И, направляясь к двери, спросил:
- Где у вас погреб-то?
Хозяин как-то съежился, а хозяйка, все еще не понимая, что к чему,
защебетала:
- Дак, на двор выйдете - тут вам будет налево хлев, а туточки пряменько
и погреб.
- Ну, хозяин меня и проводит, - обернулся Коньков к Кузякину. - Там и
напьемся за компанию.
Они вышли во двор. Здесь, за дровосеком, под тенью ильма, стоял
бетонный погреб, вернее, виден был только вход в погреб - окованная дверь
под козырьком.
Растворилась она со скрежетом. Коньков, пригибаясь, вошел первым. В
сумрачном погребе на мощной матице висело два окорока.
- О-о! Да тут и закусить есть чем, - весело сказал Коньков. - Кабаньи?
- Да, - выдавил из себя хозяин.
- Попробовать-то можно?
Кузякин только плечами пожал. Коньков вынул охотничий нож, отрезал
небольшой кусочек, пожевал.
- Свежего копчения. Еще дымком припахивает. А говоришь - в тайге давно
не бывал?
В ответ раздался только тяжелый вздох.
- Ну, что? Остальное сам покажешь или будем искать? - спросил
насмешливо Коньков.
- Вон там в кадке изюбрятина. И больше ничего нет.
Коньков подошел к кадке, открыл рядно, там лежало мясо. Коньков пощупал
его, отрезал кусочек, взял на язык.
- Даже просолеть не успело. Сами убили?
- Нет.
- Когда привезли? Третьего дня?
- Да.
- С кем везли?
- Один.
- У кого брали мясо?
- Охотники продали.
- Кто именно?
- Да они все там на одно лицо... не то нанайцы, не то удэгейцы.
- Вы покупали в Бурунге?
- Нет, возле артели. До Бурунги бензина не хватит.
- А сколько сдали мяса в сельповский магазин?
Кузякин, застигнутый врасплох, помолчал...
- Так чтобы в магазин сдавать... этого не было. Приезжала Настя,
продавец. Ну, пуда два взяла для своих... знакомых там, друзей.
- Понятно! Промысел налажен.
- Да это случай... Просто подвернулись мне охотники. Я ж на рыбалку
ездил. Какой там промысел!
- Разберемся... - Коньков вышел на двор и сказал хозяину, запиравшему
дверь: - Вы погреб-то не закрывайте. Сейчас понятых вызовем. Придется мясо
конфисковать, и протокол составим...
15
В приемной прокуратуры, куда пришел Коньков, чтобы доложить Косушке
насчет конфискации убоины, он неожиданно столкнулся с Дункаем.
- Семен, ты чего здесь делаешь? Тебя снова вызвали? - Коньков с
настороженностью и недоумением глядел на Дункая.
- Да нет, не вызывали, - ответил тот улыбаясь и протягивая руку. - Сам
приехал.
- По какому делу?
Дункай взял Конькова под руку и отвел к порогу, подальше от сидевших на
диване посетителей.
- Понимаешь, какая история... Тот шалый тигр, которого замечали возле
Бурунги, теперь на Улахе ходит.
- Ну и что? А где эта Улахе?
- Улахе по-вашему Медвежий ключ. Распадок.
- Постой! Про Медвежий ключ и у Калганова написано, но его нет на
карте.
- На карте есть Улахе. А русские охотники, из Воскресенского, звали это
место Медвежьим ключом.
- Что ж ты предлагаешь? Поймать этого тигра и допросить - съел он
свидетеля или нет? - усмехнулся Коньков.
- Да погоди ты!.. - Дункай опять потянул к себе Конькова и сказал тише:
- Там же, наши люди говорят, будто скрывается какой-то человек. Понимаешь,
чепуха получается: тигр слопал человека на Бурунге и живет в распадке
рядом с другим человеком. И ничего! - Он зашептал Конькову на ухо: - А
может, этого свидетеля-кашевара никто не съел? Может быть, он и скрывается
там?
- Семен Хылович, ты гений! - Коньков ткнул его в бок и шепнул на ухо: -
Ты про эти свои догадки никому не говорил еще?
- Никому! - покачал головой Дункай.
- Молодец! Ты один приехал?
- Со мной еще Сольда. Он на завалинке сидит, на солнышке греется.
- Зови его сюда! А я сейчас следователю скажу - и мы вас вызовем.
Как только вышел от Косушки прокурор, Коньков сразу прошмыгнул в дверь.
- Чего это "сам" тебя навещал? По нашему делу?
- Да. Вот принес заключение экспертизы насчет пули, убившей Калганова.
- Косушка указал на бумагу, лежавшую сверху в раскрытой папке. - Только
что от криминалистов получил.
- Ну и что?
- Говорит, пустыми поисками занимаетесь. Это он насчет твоих пуль...
Ну, тех, что врачиха в бадью всадила. Вы можете, говорит, перебрать все
карабины, которые зарегистрированы в республике, и ни один из них не будет
искомым. Пуля эта выпущена из нестандартного ствола. Скорее всего -
самоделки.
- Дак как же его искать?
- А это, брат, наша с тобой забота. Какие новости?
- Накрыл одного охотника с убоиной.
- Какой убоиной?
- Все той же!.. Изюбрятина, кабанина... свежая!
- Изюбрятина? Что за человек?
- Заготовщик из потребсоюза.
- Где он взял?
- Темнит. Говорит, что купил у охотников возле села Красного.
- А ты что думаешь?
- Не верю я ему. Охота в артели прекратилась еще дней десять назад.
Значит, либо сам добыл, либо есть где-то запасы. Кто-то орудует умело.
- Сколько у него убоины?
- Пудов пять будет. Да пуда два, говорит, сдал в магазин сельпо.
По-моему, врет. Там целый день шла торговля... через черный ход. Коркина
надо спросить. Он поточнее скажет.
- При чем тут Коркин?
- При том. Это его заготовитель. Две недели назад этот самый Кузякин с
Балабиным привозили много изюбрятины. Это Коркин признает. А то, что вчера
шла торговля изюбрятиной, об этом - ни слова.
- Во-первых, он мог не знать - торговали или нет. Он же не продавец.
- Вот и давай установим, знал он или нет. И почему продавец не
докладывает ему о поступлении в магазин убоины от частного лица? То бишь,
извините, от заготовителя Коркина.
- Постой! Ты что предлагаешь, еловая голова, Коркина вызвать на допрос?
- Ну и что? Вызовем и Кузякина, и продавца, и Коркина, сделаем
перекрестный допрос. Ведь это же не первый случай.
- Ну при чем тут Коркин? Ему же сдали готовый продукт, да и то через
магазин. Он - государственное заведение, а не частная лавочка.
- Дункай тоже не частную лавочку держит. Но мы же его допрашивали.
Теперь давай Коркина допросим.
- Дункай - заготовитель, а Коркин - потребитель, то есть
распределитель! Это ба-альшая разница! Понимать надо, еловая голова.
- Вот именно, потребитель, - усмехнулся Коньков и с ехидцей спросил: -
Что-то я не слыхал, чтобы в сельпо изюбрятину продавали в этом месяце. Кто
же ее потреблял, кроме Коркина? Любопытно бы узнать...
- Ну, знаешь! Ты, кажется, того, божий дар путаешь с яишницей.
- Эге, божий дар! А ты, случаем, не приложился к этому дару? Тебе не
продавали изюбрятину по дешевке?
- Леонид Семеныч, не забывайся! - вспыхнул Косушка, и на залысинах его
стали проступать мелкие бисеринки пота. - Ты что, в кастрюли мои хочешь
заглянуть?
- Не о кастрюлях я, - устало ответил Коньков. - О совести я думаю, о
нашей принципиальности.
- По-твоему, я бессовестный! - Косушка, поджав губы, исподлобья смотрел
на Конькова, и на его широкой переносице проступили красные жилки.
- Да не сердитесь! Я же не про вас. Я говорю о том, что скрывается за
частным случаем убийства. О той нетерпимости, о травле Калганова. Они же
его ненавидели за то, что он требовал жить по закону. И заготовители, и
леспромхозовцы, и браконьеры, и черт знает кто. На него чуть ли не
науськивали...
- Но пойми же, мы с тобой ведем следствие. У нас частное дело об
убийстве. А ты куда лезешь? Не превышай полномочий!
- Конечно... Посадить под стражу какого-нибудь Кончугу, толком не
разобравшись в его виновности, - тут не превышаем. А допросить Коркина,
который принимает браконьерскую изюбрятину, - тут превышение. Ладно, еще
вернемся к этому. У меня есть новость и поважнее, - меняя тон, сказал
Коньков.
- Что за новость?
- В дневниках Калганова записано, что оба Ивана, должно быть,
встречаются в Медвежьем ключе... Там у них, предполагал Калганов, и
происходит заготовка. Или тайник есть. Мне только что сказали, что в
Улахе, так называют удэгейцы Медвежий ключ, прячется какой-то тип. И там
же, между прочим, обитает эти дни и тот шалый тигр, который слопал нашего
свидетеля. Не кажется ли тебе, что наш свидетель живет поблизости от того
самого тигра, который слопал его?
- Это любопытно! Кто тебе сказал?
- Сейчас узнаешь. - Коньков растворил дверь и поманил Дункая и Сольду.
Те вошли и остановились у порога, слегка поклонившись. Следователь
подошел, поздоровался с ними за руку.
- Семен Хылович, значит, Улахе и Медвежий ключ - это одно и то же
место? - спросил Косушка.
- Это правильно, - сказал Дункай. - А Сольда говорит: там человек
прячется.
- Какой человек? - спросил Косушка старика.
- Не знай, - ответил Сольда.
- Ты его видел?
- Нет.
- Так кто же говорит?
- Наши люди говорят.
- Они его видели?
- Нет.
- Откуда ж они знают?
- Наши люди все знают, - твердо отвечал Сольда.
- Каким образом? - чуть усмехнулся Косушка.
- Тебе что, не понимай? Чувствуют!
- А-а! Тогда другое дело. - Косушка, все с той же улыбочкой, валкой
походкой прошел к карте, которая висела на дальней стене, и поманил за
собой Конькова.
Они нашли на карте распадок с ключом Улахе.
- Калганова убили здесь, возле Бурунги... - отмечает на карте ручкой
Коньков, - до Улахе недалеко. Километров двадцать.
Косушка, обернувшись, громко спрашивает Дункая и Сольду:
- По Медвежьему ключу лодка проходит?
- Почему нет? - отозвался Сольда.
- Даже с мотором, - сказал Дункай.
Следователь сказал вполголоса Конькову:
- Съездить можно... Но зыбкая история. Одни слухи. Что мы с тобой с
лодки увидим?
- У меня есть идея... - тихо сказал ему Коньков. - Но сперва давай
отпустим удэгейцев и поблагодарим их.
- Ну, ну! - Косушка подошел к Дункаю и сказал: - Спасибо вам, Семен
Хылович! Сведения ваши ценные. Мы их учтем.
Дункай натянул кепку, а Сольда сунул трубочку в рот, а свою шапочку с
кистью и не снимал. Они повернулись уходить.
- Семен, подожди меня возле прокуратуры! - сказал Коньков. - Ты мне
нужен.
- Ага, подождем! - и вышли.
- Что ж у тебя за план?
- Устроить облаву в Улахе. Прочесать весь распадок...
- А что? Может, и в самом деле там какой-нибудь обормот скрывается. Но
как ее устроить? Собирать охотников на ловлю призрака? - усмехнулся
Косушка.
- Ни в коем случае! Нас просто на смех поднимут, во-первых; а во-вторых
- те, кому надо, услыхав о такой охоте, просто уберут того человека
нынешней ночью, - сказал Коньков.
- Что ж ты предлагаешь?
- Поскольку разлетелась по всей округе молва, что кашевара утащил тигр,
то давай и устроим облаву на тигра-людоеда. Людей даст лесничий и Дункай.
Но звонить им надо завтра утром, по причинам предосторожности. Пойми, нам
нужен тот свидетель. И делать все надо так, чтоб его перед нашим носом не
ухлопали.
- Ты уверен, что он жив и прячется там?
- Да как бы там ни было, а прочесать эту падь надо. А главное, я на
этой охоте их всех сведу - и Зуева, и Кончугу... А Инга сама придет.
- Откуда ты знаешь?
- Я чувствую.
- А-а! - усмехнулся Косушка и пошел к столу.
Коньков шел за ним и горячо доказывал:
- Завтра скажу Кончуге, что к Зуеву поедем, а уж он Инге передаст.
- Но вы ж до ночи облаву все равно не проведете? Не успеете. А за ночь
те, кому надо уничтожить этого свидетеля - уничтожат! Они ж не дураки. Они
ж поймут, что на такой облаве и тигра, и того типа зацепят.
- Они все будут у меня на глазах всю ночь, и Зуев, и Кончуга, и Инга, и
Дункай. Да, все!
- Ну кто-то может ш