Я  о  Џетрухе, надеЯтьсЯ  на его выправление. Ћни  кому-то нужны,
этой нуждой  в себе  они  и  станут  шевелитьсЯ, от нее же никому  ничего не
требуетсЯ.  ‘ейчас она в сторожах, а переедут,  и этого не понадобитсЯ.  Ѓез
дела,  без  того, чтобы в  нем нуждались,  человек жить  не может. ’ут ему и
конец.  €  не  такие  люди,  как  она, и  не  в таких  годах,  оставшись без
надобности, без полезного служениЯ, крест-накрест складывали на груди лапки.
     ‘тало еще светлей  и  неспокойней - вышла в окно  луна. ‚се  бренчала и
бренчала  жестЯным  голосом  одуревшаЯ собака -  прЯмо  в уши  вонзалсЯ этот
невредный лай.  —тобы  перебить в себе какое-то  давЯщее,  неизвестно с чего
взЯвшеесЯ  удушливое   беспокойство,  „арье   захотелось   встать  -  и  так
захотелось, настолько  показалось необходимым, что она, понимаЯ, что незачем
это, все-таки торопливо опустила ноги в носках на приступку, сошла по голбцу
на пол и  приблизилась к окну.  Џол-ограды было залито Ярким и полным лунным
светом, деревЯнные мостки у крыльца купались в нем,  как в  воде; пол-ограды
лежало  в тЯжелой, сплошной  тени  от  амбаров. "Љак  вареный",-  вздрогнув,
подумала  „арьЯ о лунном  свете  и отвернулась от  окна.  ‘има,  наблюдаЯ за
„арьей, приподнЯла от подушки  голову, и „арьЯ - надо было  что-то сказать -
спросила:
     - “снул мальчонка-то?
     - “снул,- услужливо ответила ‘има.- „авно уснул. Ђ ты че?
     - ’ак. ‘пина затерпла на печи, на девЯтом  кирпичи. ЏромЯлась маленько,
посмотрела, вы со мной говорели али не вы. Џолезу назадь.
     - Ќу и кто с тобой говорел? - спросила Љатерина.- Њы, нет?
     - Љто  вас разберет?  Џо  голосу  навроде  вы,  а по  словам  - каки-то
молоденькие. Ћх, че  щас ЌастасьЯ наша - спит, не  спит? Њожет, так  же  вот
лежит, нас поминает. Ћна ить не  знает,  что мы теперь  в одной избе ночуем.
Ћх, ЌастасьЯ, ЌастасьЯ! ‘корей бы приехала, посмотреть ишо на ее, побалакать
с ей. ‹ежала бы тут у нас ишо ЌастасьЯ - от и коммуниЯ, никого боле не надо.
…й-то,  поди-ка, есть  о чем порассказать. ‘толь  насмотрелась,  че и за всю
жизнь не видывала. ‡а  себЯ  и  за  нас  насмотрелась.  „о утра  хватило  бы
слушать.
     Ћна  с крЯхтеньем  стала  взбиратьсЯ  обратно  на  печь  и,  одолев ее,
отдышавшись, отозвалась оттуда о себе:
     - Ћх, свежий человек поглЯдел бы: и вправду баба-Яга<i>.</i> Ќи кожи, ни рожи.
Ђ хужей  того  - злитьсЯ стала.  ‚от это совсем  нехорошо. џ раньче  навроде
незлаЯ была. Ђ потеперь то не  по мне, это  не по мне.  Ќет,  пора помирать,
дале ходу нету. —е злитьсЯ?! Ћне делают как хочут - ну и пущай. Ћне хозЯева,
ихное  времЯ  настало.  ‘хоронить  менЯ, поди-ка, схоронют, поверх  земли не
бросют, а боле мне ниче и не надо. ’ак, нет Я, девки, говорю?
     "„евки", не знаЯ, хорошо ли соглашатьсЯ, отмолчались.
     -  “снули,  ли  че ли?  Ќу  спите,  когда уснули.  ‘коро,  однако  что,
рассветать зачнет.  Ђ  рассветет,  белый день  выйдет - ишо потопчемсЯ. Ћно,
может, так  и надо. ‘пи, „арьюшка,  и  ты. Ќе об чем,  люди  говорЯт, твоему
сердцу болеть. ’олько пошто оно так болит? •орошо, ежли об чем одном болит -
поправить можно,  а ежли не  об  чем,  обо  всем  вместе? Љак  на  огне оно,
христовенькое,  горит  и  горит,  ноет  и  ноет... Ќикакого  спасу.  ‘ильно,
выходит, виноватаЯ. —то виноватаЯ, Я знаю, а сказал бы кто, в чем виноватаЯ,
в чем  каЯтьсЯ мне,  многогрешливой?  ђази можно без покаЯниЯ? Ћх,  да  спи,
спи... “тром солнышко  придет,  оно тебе много че скажет.  ‡а-ради солнышка,
когда боле ниче бы и не было, можно жить.


        18

     “брали хлеб, и на  три днЯ  опЯть напросилсЯ дождь. Ќо  был  он тихий и
услужливый - унЯть пыль, помЯгчить усталую затвердевшую землю, промыть леса,
которые под  долгим  солнцем повЯли и засмурились, подогнать  на свет  божий
рыжики, которые нынче опаздывали, пригасить чадЯщие дымы и горькие, разорные
запахи пожарищ. € падал этот дождь светло и  тихо,  не забиваЯ  воздуха и не
закрываЯ далей, не даваЯ  лишней воды,- сквозь неплотные,  подтаивающие тучи
вторым,  прореженным  светом удавалось  сочитьсЯ  солнцу.  ‚се  три днЯ было
тепло, мЯкотно, дождь не шумел, приникаЯ к земле, и не набиралсЯ, после него
и  луж  не  осталось, и  подсохло быстро.  Ђ  когда подсохло, оказалось, что
пришла пора копать картошку.
     Џриезжие, покончив с хлебом, слава богу,  снЯлись - после них  и прошел
этот благодатный, очистной  дождик. ‘тало  полегче, поспокойней,  можно было
без страха выйти за ворота, прогулЯтьсЯ по острову. Ќо прощание они устроили
шумное, опЯть дрались, гонЯлись друг за другом с криком по деревне; верещали
бабешки, кого-то  успокаиваЯ, а когда  успокаивают бабешки,  значит,  больше
того  стравливаЯ,  сшибаЯ  злость   со  злостью;  всю  ночь  как   полоумные
шарашились, всю ночь держали деревню  в дрожи, а утром,  перед отплытием, на
жаркую памЯть  подожгли  вслед за  собой контору,  в  которой  квартировали.
’олько они отчалили, вышел из кустов на верхней протоке еще один из этого же
войска  - покорЯбанный, грЯзный и страшный  в свежих  лохмотьЯх на одежонке,
имевший какую-то причину  скрыватьсЯ от  своих.  ‡авидев огонь, он кинулсЯ в
деревню -  как бежал, не обрываЯсь, влетел в конторскую дверь,  за которой у
него, видать, что-то осталось, каким-то  чудом  сумел развернутьсЯ  внутри и
выскочил ни с чем обратно. ЏоплЯсал, поплЯсал поджаренно и успокоилсЯ, стал,
отойдЯ, смотреть, как горит.
     ѓорело  на  удивление  долго, только  под вечер  опал  огонь,  но еще в
темноте  горЯчим,  накальным  жаром полыхала  высокаЯ горка  углей - то, что
осталось  от  конторы. Ќикто  не  догадалсЯ эту горку посторожить, и  утром,
когда проснулись, горела  уже стоЯвшаЯ  поблизости конюховка.  Ќо грешить на
отставшего  от  орды парнЯ  нельзЯ  было:  он уплыл еще днем.  Ћт  конюховки
занЯлсЯ  и  горько,  смрадно  зачадил слежавшийсЯ, спрессованный под  ногами
назем на конном дворе. ’ут и пошел  дождь, но ему  не удалось совсем прибить
дым - дым больше так и не сходил с Њатеры.
     Ќа совхозную картошку стали привозить школьников. ќто шумное, шныристое
племЯ,  высыпав  на берег, первым делом  устремлЯлось искать по курЯтникам и
закуткам птичье перо. Ќе дай бог, попадетсЯ на глаза живаЯ курица - загонЯют
и отеребЯт. ‚ера Ќосарева едва спасла  своего петуха: зажав вдвоем меж  ног,
его  уже  доканывали. Џосле  этого чудо  какой голосистый,  петух уже  и  не
кукарекал, а только жалобно по-утиному крЯкал,- смертный страх  даром ему не
прошел. Љуриное перо работнички втыкали в картофелины и с силой подбрасывали
вверх -  игрушка  летела обратно  со свистЯщим  красивым  рулением. Ђ  всего
потешней, если она находила  цель, угадывала на чью-нибудь склоненную спину.
Џросто  швырЯть  картошку -  хулиганство, а  с пером - игра. €грали  - такой
народ!  —то с  него взЯть?  Ќо, рассыпавшись  по полю, иногда длЯ  чего-то и
нагибались, что-то  подбирали, что-то отвозила на  берег  машина. Ќаверно, и
старшие,  кто  был  с ними, присматривали  и подгонЯли. „арьЯ однажды издали
наблюдала: галдЯт, жгут костры  и,  окружив, караулЯт их, чтобы ненароком не
убежали, но кто  работает - подвигаетсЯ споро, вырывает ботву как коноплю. Ђ
что  там остаетсЯ в  земле, знает одна землЯ.  ђаньше, оберегаЯ, чистЯ себЯ,
готовЯсь к  новому  урожаю,  она сама выказывала  худую  работу  на глаза, а
теперь, перед смертью, и ей было все равно.
     ‚ помощь  ребЯтишкам  снимали  с  разных  служб в поселке  женщин  - из
конторы,  больницы,  детсада,  столовой  -  откуда  только можно.  ‘овхозное
начальство,  не  без понуканий, конечно, со  стороны,  считало нужным прежде
всего прибратьсЯ  на  дальней  и  неудобной  Њатере, сюда  и гнали людей.  €
прибрались, верно,  быстро: в  прежние годы самаЯ бы страда, самаЯ работа, и
нынче  -  все,  конец,  хоть  праздник  справлЯй. ‡а центнерами  не гнались:
сколько окажетсЯ, столько  и ладно, была бы очищена землЯ. ‡а центнеры никто
не спрашивал. Ќовому совхозу разрешили в  первые годы  вести хозЯйство  не в
прибыток, а в  убыток -  чего  ж было  на приговоренных, затоплЯемых  пашнЯх
подбирать  колоски  или выколупывать  всю  до единой картошку?  Џришло времЯ
обходитьсЯ без того, что давала эта землЯ.
     €з материнских баб  на  совхозную картошку  мало  кто  ходил: сидели на
собственной. ‚ последний  раз  собралсЯ в деревне свой народ.  Ќо  теперь  в
отличие  от  сенокоса  не  сходились  вместе,  не  пели  песен,  не  вели  о
подступающей жизни бесед  - торопились,  каждый  жил в  своем доме, в  своем
огороде своим,  а подступающее затопление уже  и  без  бесед брало за горло.
Ћтрывали от школы  ребЯтишек, нанимали работниц:  четвертый куль  - твой, но
скорей, скорей... ‹юди приберутсЯ, перестанет ходить катер, таскать за собой
паром  -  и  будешь  прыгать, кричать  перевозу.  ‘овхозное  добро  вон  уже
отплавили,  полЯ за  выгоном опустели  и  примолкли,  все больше оголЯлась и
сквозила  Њатера.  „а  и  какие  песни -  полдеревни  сгорело, а  уцелевшие,
расцепленные, раздерганные на звеньЯ избенки до того потратились и вжались в
землю  от страха, до  того казались жалкими и  старыми,  что и понЯть нельзЯ
было,  как в них жили. Љакие  песни! ѓорели уже материнские  леса,  и в иной
день остров, окутанный дымом, с чужого берега было не видать - туда, на дым,
и плыли.
     ‹еспромхозовские   пожогщики,   управившись   с  Џодмогой,  не  мешкаЯ,
перебрались на Њатеру. Ѓыло их  то пЯтеро, то семеро -  мужики,  не в пример
прежней  орде,   немолодые,   степенные,   не  шумливые.  Џоселились  они  в
колчаковском бараке, через  стенку от Ѓогодула, больше на  Њатере устроитьсЯ
было негде,  и по утрам проходили по  деревне  с  верхнего краЯ на  нижний и
дальше  на  работу, а вечером  с  нижнего на верхний  возвращались  обратно.
ђаботой  своей  и  казались  они  страшными -  той  последней  окончательной
работой, которой  на  веки вечные и  суждено закрыть Њатеру.  Ћни вышагивали
молча, ни с  кем не заговариваЯ, ни на что не обращаЯ  вниманиЯ, но  твердо,
посреди  дороги, с хозЯйской уверенностью  в себе,  и  один  их вид, одно их
присутствие заставлЯли  торопитьсЯ: скорей, скорей  - пока не поджарили. Ћни
ждать  не станут. ‘обаки и те чувствовали, что за люди эти чужие, и, завидев
их,  с  поджатыми хвостами  лезли в  подворотни. Ђ тут еще прошел слух,  что
"поджигатели",  как  их называли,  подрЯдились  заодно  с  лесом  спалить  и
деревню.  €  верно, Ѓогодул приметил, как к  ним в барак приходили  и  долго
толковали о чем-то ‚оронцов и  кто-то  из районного начальства. —то ж, на то
они и поджигатели. € хоть злитьсЯ на них, рассудить если, было не за что, не
они,  так  другие  сделали  бы то,  что  положено  делать,  но  и  водитьсЯ,
разговаривать с ними  никто  из  деревенских желаниЯ не испытывал: делали-то
они, глаза видели перед собой их.
     Љартошка напоследок наросла не просто богатаЯ, а  дурнаЯ: два  куста  -
ведро, два куста -  ведро.  Ђ ведра,  конечно, не базарные  - свои. € так  у
всех, кто хоть мало-мальски присматривал за ней, тЯпал, окучивал, берег. Ќо,
охаЯ над белыми и чистыми в песочке,  крупными, как поросЯта, картофелинами,
охали  и над мешками, которые приходилось ворочать по многу  раз, прежде чем
отправить  с  острова, не говорЯ уж о том,  как  доставить их  до  места.  ‘
огорода на телегу ворочай, с телеги  под Яр  ворочай, с берега  на паром или
катер ворочай, а подводу надо караулить, потому что на деревню осталась одна
кобыленка, всех остальных увезли, а  машин не  осталось уже ни  одной. Џаром
тоже не ждет под берегом. Њучились,  ох мучились с этим богатством! Ќо самое
страшное оханье: куда ссыпать там, в поселке? ‘овхоз, правда, чтобы выйти из
положениЯ, предложил свое  овощехранилище, едва заполненное до  половины, но
это  только  подумать  хозЯйке:  в  одну  огромную общую  Яму  ссыпать  свою
картошку,  котораЯ  кажетсЯ  лучше, роднее и вкуснее любой другой, и достать
потом неизвестно что. „а и набегаешьсЯ разве с котелком или ведром куда-то к
черту на  кулички, а он, черт  с ключом, то ли у дверей сидит, то ли дома на
печке спит! —то тут говорить! Ќе у себЯ - не свое. „а на двенадцать деревень
никакого и подземельЯ не хватит.
     Ќо  это  там, там, впереди... ‡десь  же  надо было поскорей выкопать  и
увезти, чтоб не унесло водой.
     Џинигины управились со своей картошкой в три  днЯ, на четвертый осталсЯ
небольшой докопок. ЋтпросилсЯ с работы Џавел, впервые за лето приехала ‘онЯ,
но приехала  зато не одна, с работницей, с  которой они вместе постукивали в
конторе  на  счетах, с молодой рыжей хохотушкой  по имени  Њила. ‘меЯсь, эта
Њила запрокидывала кудрЯвую, папашью  голову  и  закатывала  глаза, ну и раз
смеЯлась она  почти беспрерывно, то и глаза были как бельмастые, слепые. —то
ни скажи - ей смешно, а того, где она, хорошо ли тут мыть зубы, не понимает.
Џотому она поначалу и не понравилась „арье.
     -  Љак, как, говоришь,  ее зовут? -  нарочно переспрашивала она у ‘они,
чтобы слышала приезжаЯ.
     - Њила.
     - Њила? ђази есть такое имЯ?
     - …сть,- смеЯлась приезжаЯ.- …сть, бабушка, есть. Ђ что?
     - €шo  не легче!  ђаньше это парень любую  девку  мог так скликать. ‚се
милки. —астушки про  их складывали. Ќешто не  слыхала? Ђ  теперь  телок  так
зовут.
     - ’елок? -  пуще того  заливалась работница.- ’ы,  бабушка,  скажешь...
‡начит, Я телка? Џохожа Я на телку?
     -  Ћднако  что,  похожаЯ,-  с  удовольствием соглашалась „арьЯ.-  ’огды
правда что Њилка.
     ђаботница копала два днЯ, и копала старательно, поэтому „арьЯ смирилась
потом и  с беспричинным ее смехом, и с несерьезным,  под  смех ее, именем. Ђ
особенно смирилась, когда, расспросив, узнала, что Њила замужем и у нее, как
у  нормальной, как у  всЯкой бабы, есть ребенок. ќто,  выходит, мужик годами
терпит такую дребезжалку - пускай, христовенький, отдохнет маленько. Љ концу
второго днЯ, когда Њила собралась уезжать, „арьЯ сказала ей:
     - ’ы бы все ж таки поменЯлась с телкой с какой...  “  их хорошие бывают
наклички. “  нас, помню, ‡ойка  была - куды с добром! ѓлЯдишь, и  хаханькать
стала бы помене. —е это тебе все смешно-то?
     Њила  закатилась и, покуда  ‘онЯ провожала ее  на берег, покуда  слышно
было, смеЯлась не переставаЯ,  будто кто-то неуемный дергал за веревочку - и
звенькал, заходЯсь, колокольчик. Ђ „арьЯ думала: может, это и хорошо, может,
так и надо, чтоб не знать  ни  тревог, ни печалей …сть они - ха-ха, и  нет -
ха-ха! Љ таким и горе придет - не  поймут,  что горе, отсмеютсЯ от него, как
от непоглЯнувшегосЯ  ухажера; никакаЯ напасть не пристанет  близко к сердцу,
все в леготочку, все жизнь  -  потеха,  € верно - чем  плохо? ѓде  бы такому
научитьсЯ?
     Џавел на третий день повез картошку. ЏЯтнадцать мешков нагребли, во всю
имеющуюсЯ тару, а наваленнаЯ  в огороде куча едва  поджалась лишь  с  одного
краЯ.  „а  еще  сколько  копать! ќто  значит, возить  не  перевозить.  „арьЯ
намекала, что надо  бы помочь  Љатерине, увезти и  от нее  мешков  пЯть;  на
Џетруху надеЯтьсЯ нельзЯ,  то ли он покажетсЯ, то  ли нет,  а старухе где-то
жить, что-то жевать.
     - Људа Я их?!  -  не отказываЯсь, не  знаЯ  действительно, что  с  ними
делать, пожимал Џавел плечами.
     - Ђ свою куда?
     - —то не войдет, придетсЯ пока на веранду высыпать.
     "Ќе войдет" - это в подполье. Џавел промучилсЯ с  ним с месЯц: привез с
Ђнгары песочку, сделал настил и избавилсЯ-таки от  воды (хорошо еще, что дом
угадал на взгорке: у кого в низине - там не избавитьсЯ), но теперь оно стало
заметно меньше,  много  в него не  столкаешь. Ћтрывать  в сторону - возни не
оберешьсЯ: подполье цементированное, а отроешь - как знать, не забулькает ли
снова вода. “ж лучше от греха подальше довольствоватьсЯ тем, что есть.
     ‘онЯ,  копавшаЯ два днЯ  внаклонку, на третий опустилась на коленки. Ќа
подмогу  ей  и  „арье,  как бы  отрабатываЯ за  поночевство,  пришли ‘има  с
Љатериной. Џока  у „арьи  был народ, они квартировали в Ќастасьиной избе, но
только ‘онЯ уехала,  вернулись обратно.  ‘онЯ вечером уезжала  с  пристоном:
успела  в  конторе  отвыкнуть  от  плотной работы  и,  насилившись,  видать,
надорвалась. ’ам, в новом поселке,  она так за  лето изменилась,  что  „арьЯ
порой смотрела на  нее  как  на незнакомую: потолстела, одрЯбла, остригла на
городской манер и закручивала в колечки волосы, отчего лицо сделалось больше
и круглей; глаза заплыли и казались прищуренными и маленькими. Ћна научилась
разбиратьсЯ в болезнЯх  и  говорила  о  них с большим  понЯтием, называЯ  по
именам  и помнЯ, чем  от чего лечитьсЯ. ‚ Њатере не до болезней  было, тут и
фельдшерицы  не  усиживали:  приедут,  поглЯдЯт, что  кругом  вода,  а народ
занЯтой, не хворый, и назад.
     - Љто там - ндравитсЯ? - осторожно спросила у ‘они „арьЯ.
     - „а уж не здесь,- не  объЯснЯЯ, с какой-то злостью ответила она. Ђ что
"не здесь" - хуже, лучше? - поди разберись.
     €  представила  „арьЯ, что  и отношение  к  ней, к старухе,  там  будет
другим. ’ут  она жила в своей избе, все  кругом на десЯть  рЯдов было своим,
идущим от нее, и над всем она почиталась хозЯйкой. Џусть даже и не старалась
показывать себЯ  ею  - это признавалось  само  собой. ’ам хозЯйкой  выступит
‘онЯ. ’оже не молодуха, понимает, что недолго осталось ей быть в силе,- пора
выходить вперед, чтобы не ей слушатьсЯ, а слушались ее. —еловек не может без
того, чтоб  над кем-нибудь не командовать,  это ему самаЯ сладкаЯ  служба, и
чем  дольше он  просидел  под началом другого,  тем  больше  стараетсЯ потом
наверстать свое.
     Љатер таскал паром каждый день,  а  то и  по два  раза на дню. ‚ывозили
картошку,  вывозили,  у кого оставалсЯ, скот, подбирали  последнее, что  еще
могло  пригодитьсЯ.  ЋтставлЯть  наперед больше  было  некуда:  наступила та
самаЯ,  объЯвленнаЯ  крайним  сроком,  середина  сентЯбрЯ.  Њногих  выручила
нежданно  подчалившаЯ  к  берегу   самоходнаЯ   баржа,  с  которой  закупали
картошку,-  по   четыре  рублЯ  за  мешок.  Џодумав,  а  пуще   того  устав,
надломившись возитьсЯ с нею,  продал последние двадцать  кулей Џавел.  € без
того сделал три  ездки, каждый раз  по пЯтнадцать мешков, хватит с  головой.
Љатерине он советовал сбыть все, а что понадобитсЯ на жизнь, обещал из своих
запасов, картошка одинаковаЯ. Ќо три кулЯ  Љатерина все-таки оставила - мало
ли что! ђазбогатела на  двадцать рублей и ‘има -  этой  совсем некуда ничего
девать, не то что рассчитывать,  а огородишко, хоть и  некорыстненький,  что
прошено  было у него и даже сверх того,  принес. Џосле ‘има  охала, что надо
было  продать  больше,  а  она придержалась, половину картошки  длЯ  чего-то
сберегла, и та теперь лежала в сенцах на свету и зеленела.
     ‘тарухи долго не знали, что делать  с Ќастасьиным огородом. ЌастасьЯ не
ехала. ‹етом „арьЯ  присматривала за ним, подпалывала, подгребала, гонЯла из
него куриц - неужто пропадать  трудам  и добру? Ћн  оставалсЯ на всю деревню
последним: опустели  кормильцы.  ’олько  кой-где торчала  еще  морковка,  да
свекла,  да  редька. Љапусту,  знаЯ, что не  дадут  ей  затвердеть, мало кто
сажал.  Ќе  видЯ больше  надобности в  себе,  заваливалась  городьба,  ветер
позванивал  на  высоких  грЯдах высохшей  тонкой  огуречной  травой,  ерошил
бесполезную картофельную ботву. ’олько  ‚ера Ќосарева  длЯ порЯдка  стаскала
ее,  как и раньше,  в  копну, а увезти, пустить в корм скотине  отказалась и
она: больше того мороки. Ќе до ботвы - хорошо  хоть сено переправила, и тому
не могла нарадоватьсЯ.
     Ќе ехала ЌастасьЯ, и старухам ничего  не оставалось, как принЯтьсЯ и за
ее огород.  —то делать? ‡акрыли в Ќастасьиной избе ставни и ссыпали картошку
на пол,  а длЯ  чего  копали, длЯ чего ссыпали - чтобы сгореть  ей вместе  с
избой  или  чтобы  пойти все-таки  в  пользу, не  знали. ђассказывали  же  о
мужиках-пожогщиках,  что хвалЯтсЯ они жаренными на  корню  рыжиками, которые
подбирают,  когда  палЯт  лес,-  вот  так  же, может  случитьсЯ,  испекут  и
картошку. Ќо  в земле оставлЯть  совестно - как, правда, допустить,  чтоб не
выкопать, это уж совсем из  рук вон. „олжна  все-таки ЌастасьЯ приехать, раз
сулилась,- как им там без картошки? Њожет, что задержало, может, вынырнет из
Ђнгары в самый последний момент, когда будет не до  копки, а сгрести времени
много не потребуетсЯ, сгрести они ей пособЯт. € выкопали - нет Ќастасьи...
     ‚ывезли скот; Џавел приехал  за  коровой  едва ли не последним. Љорова,
умница  и  послушница  Њайка,  напуганнаЯ  разором,  огнем,  одиночеством  и
суматохой, уже несколько дней  не выходила со двора. „арьЯ гнала ее на траву
-  Њайка  мычала  и  забивалась в грЯзную  и  темную  стайку.  ’олько  ночью
осмеливалась она выбратьсЯ из нее, да и  то не  на вольную волю,  а в огород
рЯдом,  чтобы  подкормитьсЯ  там  ботвой,  и обратно. „олгими  часами стоЯла
стоймЯ с наклоненной, вытЯнутой вперед, к дверке, головой, все времЯ чего-то
в напрЯжении ожидаЯ, к чему-то готовЯсь.  €  когда Џавел  накинул  ей на шею
веревку  и  повел,  Њайка послушно пошла -  куда  угодно, на  что угодно, но
прочь, прочь с этой страшной земли. € послушно поднЯлась по доскам на паром,
дала  себЯ привЯзать,  отвернувшись  от  Њатеры,  косЯ  глазами  на  далекий
противоположный берег.
     „арьЯ, провожаЯ ее, заплакала.
     - Ќу  что,  мать,-  еще  дома  сказал  ей  Џавел,- может,  и тебЯ сразу
соберем? Ѓольше как будто тут делать нечего.
     -  Ќет,- твердо отказалась  „арьЯ.- ЊенЯ уж ты покуль не  трогай. џ  не
корова, чтоб просто так с Њатеры съехать.  ќто вам  тут  делать  нечего. Њне
есть че делать.
     - Џодожгут скоро, мать...
     - Џущай поджигают.
     € не сдержалась, с упреком и обидой  спросила, знаЯ, что поздно и не  к
чему спрашивать:
     - Њогилки, значитца, так и оставим? Њогилки наши, изродные? Џод воду?
     Џавел сник, на него было жалко смотреть.
     - ‚идишь, как все нынче получилось,- стал оправдыватьсЯ он.- ‘обирались
же... если б не эта... Ђ теперь когда? џ три днЯ сменщику задолжал. Ќаверно,
не выйдет, мать. Ќе мы одни...
     - …жли мы  кинули,  нас с тобой не  задумаютсЯ кинут,-  предрекла она.-
Ћ-ох, нелюди мы, боле никто. „а как же без родных-то могилок?!
     Љогда Џавел уехал, она пошла, еще не остыв, не успокоившись после этого
разговора,  на  кладбище.  „ень  опускалсЯ,  солнце  скатилось   больше  чем
наполовину и  грело  сухим остывающим зноем.  ‘ильно и удушливо пахло гарью:
снималась  с  земли,  отлетаЯ в небо,  сосноваЯ пустошка  за  поскотиной,  и
бесцветное, словно пустое, похожее на большой игривый солнечный зайчик пламЯ
то выскакивало вверх, то  опадало. …сли бы не треск и гул, доходЯщий оттуда,
и не понЯть бы, что  пустошка горит:  дыма от нее почти  не отличить было от
приносного, стелющегосЯ над  Ђнгарой,  чужого дымлениЯ.  „ул слабый, угарный
верховик, в горле у „арьи  першило, голова кружилась, ноги  ступали  наугад.
‘права,  за поворотным  мысом, все еще  доносилсЯ стукоток катера, с которым
поехала  Њайка. ‚от  и Њайка поехала,  чуЯ беду здесь  и не чуЯ ее  там, где
теперь встала забота, как докормить ее до мороза, чтоб не испортилось мЯсо.
     ‚оротца на кладбище были распахнуты, а сразу за воротцами, на первой же
полЯнке, чернела большим пЯтном выжженнаЯ землЯ.  „арьЯ вскинула голову и не
увидела на могилках ни крестов,  ни тумбочек, ни оградок - то, чему помешали
старухи в начале лета, выступив войной против незнакомых мужиков, потихоньку
под один огонь и дым сделано  было теперь. Ќо теперь  „арьЯ не почувствовала
ни  возмущениЯ, ни  обиды - один конец. Њного чего было видано  и вынесено с
той поры - сердце  закаменело.  „ождалась  она, значит,  еще и этого -  ну и
ладно,  что дождалась, так ей написано  на  роду. ЋзлитьсЯ нельзЯ: она шла к
своим, а идти туда со смутливой, несогласной душой  не годитсЯ,  пришлось бы
поворачивать назад. Ћдин, один конец...
     Ћна  повернула  влево и  отыскала в глубине  леска холмик, под  которым
лежали отец  и  мать, те, кто  дал  ей жизнь. •олмик был запачкан землей  от
вывернутого креста. ‘лева, ее  клали первой, покоилась  мать, справа отец. ‚
изголовье, но не на холмике, а на  соступе с него,  росла рЯбина, посаженнаЯ
когда-то ею же, „арьей, на траве  валЯлись клеванные птицей красные Ягоды. Ђ
в  изножье  стоЯла сосна; в ту  пору,  когда  отрывали могилы, ее здесь  и в
помине не было, она взошла позже от вольного  упавшего семени.  •олмик давно
уже  казалсЯ „арье чересчур коротким, она не  раз удерживала себЯ,  чтобы не
прилечь, вытЯнувшись, и  не примеритьсЯ к нему, понЯть наконец, скатилась ли
с него за долгие годы землЯ, или, верно, так невелик человек. ‚етки рЯбины и
сосны сошлись  наверху вместе. € жутко,  грешно, и  угодно было думать, что,
быть может, и в их жизни, как и в ее, есть какой-то долей участие тех двоих,
лежащих в глуби, откуда питаютсЯ корни. ‚се, все кругом родное...
     „арьЯ поклонилась могильному холму и опустилась рЯдом на землю. ‚етерок
сюда не пробивалсЯ,  было тихо, лишь сухо и колко шуршали трынки. „ым еще не
убил  того особого, дразнЯщего и сладковатого запаха,  какой стоит только на
кладбище и чудитсЯ духом человеческого избываниЯ.
     Ћна  прикрыла  глаза, чтоб не видеть ни дыма, ни  разоренных могил,  и,
покачиваЯсь усыплЯющими движениЯми  вперед-назад, как  бы отлетаЯ  от одного
состоЯниЯ  и   правЯ  к  другому,  набираЯсь  облегчающей  небыти,  тихонько
объЯвилась:
     -  ќто  Я, тЯтька.  џ  это,  мамка.-  ѓолос  был  неверный,  вЯклый, и,
помолчав,  подождав,  когда придет нужный, она  повторила  то  же самое  уже
другим,  годным  длЯ  дальнего  проникновениЯ  тоном.-  ‚от  пришла.  ‘овсем
ослобонилась, корову и ту седни увезли.  Њожно помирать. Ђ помирать, тЯтька,
придетсЯ  мне мимо Њатеры. Ќе лЯгу Я  к  вам, ниче не выйдет. € вас хотела с
собой взЯть, чтоб там вместе лЯгчи, и это не выйдет. Ќе сердитесь на менЯ, Я
не  виноватаЯ. џ-то виноватаЯ, виноватаЯ, Я уж потому виноватаЯ,  что это Я,
на менЯ пало. Ђ Я бестолковаЯ, не знала, че делать. ’ы мне, тЯтька, говорел,
чтоб Я долго жила... Я послушалась, жила. Ђ нашто было столь жить, надо бы к
вам, мы  бы вместе и  были. Ђ теперь че? Ќе  помереть мне в спокое, что Я от
вас отказалась, что это на моем, не на  чьем веку  отрубит наш род и унесет.
Ћй,  унесет, унесет... Ђ Я, клЯтаЯ,  отделЯюсь, другое  поселенье зачну. Љто
мне такое  простит?! ’Ятька! Њамка! џ-то  в чем виноватаЯ?  - Ћна  уткнулась
лицом в  траву на могильном холме, плечи  ее вздрагивали. € туда, в траву, в
землю, горько пожаловалась: - „ы-ы-ымно, дымно у нас. Џродыху нету от  дыму.
‘ами видите. Ђ менЯ-то вы видите? ‚идите, какаЯ Я стала? џ ваша, ваша, мне к
вам надо...  рази можно  менЯ  к живым? џ ж туда непригоднаЯ, Я вашего веку.
Њне к вам... Я бы  избу  ишо проводила и  к  вам.  Џушай огонь, вода...- Ћна
поднЯла  голову и  поправила  платок.- €збу нашу,  тЯтька,  не седни  завтри
тоже... тоже туды. Ђ  Я глЯдеть буду. Џодойду, чтоб не сильно пекло, и  буду
глЯдеть, хорошо ли горит. Ђ после приду и скажу тебе. —е Я сделаю? Ќу?
     € вдруг ей пришло на ум - будто донесло угадывающимсЯ шепотом откуда-то
издалека-издалека:  "Ђ избу нашу ты  прибрала? ’ы провожать  ее собралась, а
как?  Ђли просто уйдешь и дверь за собой захлопнешь? Џрибрать надо  избу. Њы
все в ей жили". ‚здрогнув, „арьЯ торопливо согласилась: "Џриберу, приберу. €
как Я из памЯти выпустила? ‘ама бы должна знать. Џриберу".
     "Ђ ишо че?  - надеЯсь на ответ,  спросила  она.- €шо че мне делать? Љак
быть-то мне?" - и напрЯглась, натЯнулась, вслушиваЯсь, собираЯ в одно слабые
проплывающие мимо  звуки.  Ќо нет, ничего не сказалось ей. ‘амое  главное не
сказалось. Џо-прежнему было тихо, шелест листьев и травы не сошелсЯ в ответ.
Ћна спросила еще раз, уже без надежды,- могилы молчали. € она решила, что не
получила прощениЯ. ’ак ей и  надо. ‡а какие такие заслуги она собиралась его
получить? ‘ама себЯ не может простить, а хочет, чтоб простили они,-  не стыд
ли?
     „арьЯ поднЯла  глаза - в верхушках деревьев  висел дым,  в высоком небе
плыли редкие веселые облачка. ‘олнце опустилось и полосило по кладбищенскому
леску, длинные  тени казались закругленными и  твердыми - вдоль одной  такой
тени  прыгали,  как  по  лежащему  стволу,  друг  за  дружкой  две  пташки с
задранными  хвостиками. Ќо  „арьЯ не  захотела  воротитьсЯ в этот  мир,  где
светило  закатным сиЯнием солнце и прыгали  пташки,-  было  еще не времЯ. …й
представилось,  как потом,  когда она сойдет отсюда в свой род, соберетсЯ на
суд много-много людей - там будут и отец с матерью, и деды, и прадеды - все,
кто прошел свой черед до нее. …й казалось, что она  хорошо видит их, стоЯщих
огромным, клином расходЯщимсЯ  строем, которому нет конца,- все  с угрюмыми,
строгими и  вопрошающими лицами. Ђ на острие этого многовекового клина, чуть
отступив,  чтобы  лучше ее  было видно,  лицом  к нему одна она. Ћна  слышит
голоса и понимает, о чем они, хоть слова звучат и  неразборчиво, но самой ей
сказать в  ответ нечего. ‚  растерЯнности, в тревоге и страхе смотрит она на
отца с матерью, стоЯщих прЯмо перед ней, думаЯ, что  они  помогут, вступЯтсЯ
за нее перед всеми остальными, но  они виновато молчат. Ђ голоса все громче,
все  нетерпеливей и  Яростней... Ћни спрашивают о  надежде, они говорЯт, что
она,  „арьЯ, оставила их без надежды  и будущего. Ћна пытаетсЯ отступить, но
ей не дают: позади нее мальчишеский голос  требует, чтобы  она оставалась на
месте и отвечала, и она понимает, что там, позади, может быть только ‘енька,
сын ее, зашибленный лесиной...
     …й стало жутко, и она с трудом  оборвала видение. ЏриходЯ в себЯ, „арьЯ
подумала нетвердой мыслью: "‚ыходит, и там без надежды нельзЯ. Ќигде нельзЯ.
‚ыходит, так".
     Ћна приподнЯлась, покачалась, устанавливаЯсь на ноги, поклонилась холму
и  пошла в ту сторону,  куда падали тени. ѓолова кружилась еще сильней,  чем
раньше,  но  ‘енькина  могилка  была  недалеко,  шагах  в  тридцати,  и она,
подковылЯв, опЯть опустилась на землю. "’Янет,  тЯнет землЯ,- отметила она.-
‘едни, как  никогда,  тЯнет".  Ћна боЯлась разговаривать с сыном:  вот  кого
действительно  обманула,  не Явилась,  он  там,  христовенький, так  и будет
маЯтьсЯ  на этом поселенье без  свЯзки со своим  родом-племенем.  ’еперь все
равно ничего не поделать. Ћна сидела, уставив перед собой невидЯщие глаза, и
тЯжело,  подневольно, не знаЯ ответов, думала и  думала. ‚округ среди родных
березок  и сосен, кустов рЯбины и черемухи лежали  оголенные, обезображенные
могилы, горбатЯсь поросшими  травой бугорками, чуть ли не в каждой второй из
них покоилась  роднЯ: братьЯ, сестра, дЯдьЯ, тетки, деды,  прадеды и дальше,
дальше... ‘колько их, она только что в слабом своем представлении видела, да
и то они были не все.  Ќет,  тЯнет, тЯнет землЯ. Џодрагивали над ними листьЯ
на  деревьЯх,  качалась  высокаЯ белеющаЯ  трава. ‹егкое  прозрачное облачко
снесло вышним  ветром на солнце и, не закрыв, сплющило  его - солнечный свет
померк, тени поднЯлись с земли. ЏотЯнуло прохладой.
     Ђ „арьЯ все  спрашивала себЯ, все тщилась отвечать и не могла ответить.
„а и кто, какой ум ответит? —еловек приходит в мир и, пожив, устав от жизни,
как теперь она,  „арьЯ, а когда и не устав,  неминуемо  уходит  обратно. ‚он
сколько их было, прежде  чем дошло до нее, и сколько  будет  после нее!  Ћна
находитсЯ сейчас на самом сгибе: одна половина есть и будет, другаЯ была, но
вот-вот продернетсЯ вниз, а на сгиб встанет новое кольцо. ѓде же их больше -
впереди  или позади? €  кто  знает правду  о человеке, зачем он  живет? ђади
жизни  самой, ради детей, чтобы и дети оставили детей, и дети детей оставили
детей,  или ради  чего-то еще?  ‚ечным  ли будет  это движение?  € если ради
детей, ради  движениЯ,  ради этого беспрерывного подергиваниЯ  - зачем тогда
приходить  на  эти могилы?  ‚от они лежат  здесь  полной материнской  ратью,
молчат, отдав все свое  длЯ нее, длЯ „арьи, и длЯ таких, как она,- и что  из
этого  получаетсЯ? —то должен чувствовать человек, ради которого жили многие
поколениЯ? Ќичего он не чувствует.  Ќичего не понимает. € ведет он себЯ так,
будто с него  с  первого и началась жизнь и им  она навсегда закончитсЯ. ‚ы,
мертвые, скажите: узнали, нет вы всю правду там, за этой чертой? „лЯ чего вы
были? ‡десь мы боимсЯ ее знать, да  и некогда.  —то это было - то, что зовут
жизнью, кому это надо? Ќадо это длЯ  чего-то или нет? € наши дети, родившись
от  нас, устав  потом  и задумавшись, станут спрашивать, длЯ чего их рожали.
’есно уж тут. € дымно. Џахнет гарью.
     "“стала  Я,- думала „арьЯ.- Ћх,  устала, устала.  ™ас  бы никуда  и  не
ходить,  тут  и припасть.  €  укрытьсЯ, обрести долгожданный покой. €  разом
узнать всю правду. ’Янет, тЯнет землЯ. € сказать оттуль: глупые вы. ‚ы пошто
такие глупые-то? —е спрашивать-то? ќто только вам непонЯтно, а здесь все-все
до капельки понЯтно.  Љаждого из  вас мы видим и с каждого спросим. ‘просим,
спросим. ‚ы как на выставке  перед  нами, мы и глЯдим  во все  глаза, кто че
делает, кто че помнит. Џравда в памЯти".
     € уже с трудом  верилось „арье, что она жива, казалось, что  произносит
она эти слова, только что познав их, оттуда,  пока не успели ей запретить их
открыть. Џравда в памЯти. “ кого нет памЯти, у того нет жизни.
     Ќо она  понимала:  это не  всЯ  правда. ЏредстоЯло подниматьсЯ  и идти,
чтобы смотреть  и слышать,  что  происходит,  до  конца, а потом  снести это
сполна  виденное,  слышанное  и испытанное с  собой и получить взамен полную
правду. Ћна с трудом поднЯлась и пошла.
     ‘права,  где   горела  пустошка,  Ярко  плескалось  в  сумерках  пламЯ;
прокалывались в небе звездочки;  четко и грозно темнел на поскотине одинокий
"царский листвень".  € тихо, без единого огонька  и звука,  как  оставленнаЯ
всеми без  исключениЯ, лежала, чуть  маЯча  последними  избенками, горестнаЯ
Њатера.


        19

     Њатеру,  и  остров  и  деревню,  нельзЯ  было   представить   без  этой
лиственницы  на  поскотине.  Ћна  возвышалась  и возглавлЯлась  среди  всего
остального,   как   пастух  возглавлЯетсЯ  среди  овечьего   стада,  которое
разбрелось  по  пастбищу.  Ћна  и  напоминала  пастуха,   несущего   древнюю
сторожевую службу. Ќо  говорить "она" об этом дереве никто, пускай  пЯть раз
грамотный, не решалсЯ; нет,  это  был он,  "царский  листвень" - так  вечно,
могуче и властно  стоЯл он на бугре в  полверсте  от деревни, заметный почти
отовсюду и знаемый всеми. € так, видно, вознессЯ он, такую набрал силу,  что
решено  было в небесах длЯ  общего порЯдка и размера окоротить его - тогда и
грЯнула та  знаменитаЯ гроза, в которую  срезало молнией "царскому лиственю"
верхушку и кинуло ее на землю. Ѓез верхушки листвепь присел и потратилсЯ, но
нет,  не  потерЯл  своего  могучего,  величавого  вида,  стал, пожалуй,  еще
грозней, еще непобедимей. Ќеизвестно, с каких пор жило поверье,  что как раз
им, "царским лиственем", и крепитсЯ остров к речному дну, одной общей земле,
и покуда  стоЯть будет  он,  будет  стоЯть и Њатера.  Ќе в столь  еще давние
времена  по большим теплым  праздникам,  в Џасху и  ’роицу,  задабривали его
угощением,  которое горкой складывали  у корнЯ и  которое потом  собаки  же,
конечно, и подбирали, но считалось: надо,  не  то листвень  может обидетьсЯ.
Џодати  эти  при новой жизни постепенно прекратились, но почтение и страх  к
наглавному, державному дереву у старых людей по-прежнему оставались. Ќа это,
верно, имели свои причины.
     ’олстые  огромные  ветви  отходили у "царского лиственЯ" от  ствола  не
вверх  наискосок,  как  обычно,  а  прЯмо  в  стороны  -  будто  росли  вбок
самостоЯтельные деревьЯ. ‘амаЯ нижнЯЯ такаЯ  ветка  одиноко  висела метрах в
четырех  от  земли и  издавна  звалась  "Џашиным  суком":  когда-то  на  нем
повесилась сглупа  от  несчастной  любви  молодаЯ  материнскаЯ  девка  Џаша.
Љолчаковцы,  захватив остров,  слыхом не слыхали  про  Џашу,  однако  сук ее
сумели как-то распознать и именно на нем, не на каком другом, вздернули двух
своих  же, из собственного  воинства, солдат. —ем они  провинились, толком в
Њатере никто  не знал. ‚есь  день, наводЯ небывалую жуть на старых  и малых,
торчали висельцы на виду у деревни, пока мужики не пошли и не попросили ради
ребЯтишек вынуть их из  петли. Њертвых, их предали тогда еще и другой казни:
сбросили с Яра в Ђнгару.
     €  последнЯЯ,  уже  совсем  безвиннаЯ  смерть  случилась  под  "царским
лиственем"  после  войны:  все  с  того  же  "Џашиного   сука"  оборвалсЯ  и
захлестнулсЯ  мальчишка, ‚еры Ќосаревой  сын. ’олько после того, а  надо  бы
куда раньше, догадались мужики отсечь сук, а ребЯтишки сожгли его.
     ‚от сколько всЯких историй свЯзано было с "царским лиственем".
     ‡а век свой  он  наровнЯл  так  много хвои и  шишек,  что землЯ  вокруг
поднЯлась легким,  прогибающимсЯ под ногой курганом, из которого и выносилсЯ
могучий,  неохватный одними  руками ствол.  Ћ  него терлись  коровы,  бились
ветры, деревенские  парни приходили  с  тозовкой и  стрелЯли, сшибаЯ наросты
серы, которой потом  одаривали девок,- и  кора со временем сползла, листвень
оголилсЯ и не способен был больше распускать по веснам  зеленую хвою. ‘лабые
и тонкиe, дальние,  в пЯтом-шестом колене, сучки  отваливались и опадали. Ќо
то,  что  оставалось,  становилось,   казалось,  еще   крепче   и  надежней,
приваривалось навеки. ‘твол выбелилсЯ  и закостенел,  его мощное разлапистое
основание, показывающее бугры корней,  вызванивало одну твердь,  без всЯкого
намека на трухлЯвость  и пустоту. ‘о стороны,  обращенной к низовьЯм, как бы
со спины,  листвень  издавна имел широкое,  чуть  втиснутое внутрь дуплистое
корЯвое углубление - и только, все остальное казалось цельным и литым.
     Ђ неподалеку, метрах в двадцати ближе к Ђнгаре, стоЯла береза,  все еще
зеленеющаЯ,  дающаЯ  листву, но уже стараЯ  и  смертнаЯ. ‹ишь  она  решилась
когда-то поднЯтьсЯ рЯдом с грозным "царским лиственем".  €  он помиловал ее,
не  сжил.  Ѓыть может, корни  их под  землей и сходились, знали согласие, но
здесь, на виду,  он, казалось, выносил случайную, заблудшую березу только из
великой и капризной своей милости.
     € вот настал  день,  когда к  нему,  к "царскому  лиственю", подступили
чужие люди. ќто был  уже  не  день,  а  вечер,  солнце  село,  и  на  остров
спускались сумерки. ‹юди эти возвращались  со своей  обычной работы, которую
они  исполнЯли  на  Њатере  добрых две  недели.  €  как ни исправно, как  ни
старательно  они  исполнЯли  ее,  времЯ  шло еще  быстрей, сроки  подгонЯли.
Џриходилось  торопитьсЯ. ђабота у  этих людей имела ту  особенность,  что ее
можно  было  иной раз развести  как следует,  расшуровать, а затем она могла
продолжатьсЯ  самостоЯтельно.   ‚от  почему  уже  под  ночь   два  мужика  с
прокопченными сверх меры, дублеными лицами свернули с дороги и  приблизились
к дереву.
     ’от, что шел первым,  с  маху, пробуЯ листвень, стукнул обухом топора о
ствол и  едва  удержал топор,  с испугом отдернув голову,- с такой силой  он
спружинил обратно.
     -  Ћго! - изумилсЯ мужик.-  ‡верь какой! Њы тебе, зверю... “ нас дважды
два - четыре. Ќе таких видывали.
     ‚торой,  постарше,  держал в руках канистру  и, поглЯдываЯ на  деревню,
зевал. Ћн  был в высоких болотных сапогах, которые  при  ходьбе неприЯтно, с
резиновым  взвизгом,  шоркали.  Џри той  работе,  которую  творил их хозЯин,
сапоги  казались  несуразными, погубленными  совершенно  понапрасну,  и  как
терпели в  них ноги,  было непонЯтно. „лЯ  воды, по крайней мере, они уже не
годились: на том и другом темнели дырки.
     Њужики  обошли   вокруг  ствола   и  остановились  напротив  дуплистого
углублениЯ. ‹иствень  вздымалсЯ  вверх не  прЯмо и  ровно,  а  чуть клонЯсь,
нависал над этим  углублением, точно прикрываЯ его от посторонних глаз. ’от,
что  был  с  топором,  попробовал  натесать  щепы,  но  топор  на  удивление
соскальзывал и, вызваниваЯсь, не мог вонзитьсЯ  и захватить твердь, оставлЯЯ
на ней  лишь  вмЯтины.  Њужик  оторопело мазнул по дереву сажной  верхонкой,
осмотрел на свет острие топора и покачал головой.
     -  Љак железное,- признал он и опЯть ввернул непонЯтную  арифметическую
угрозу:- Ќич-че, никуда не денешьсЯ. “ нас пЯтью пЯть - двадцать пЯть.
     Ћн  отбросил  в сторону бесполезный топор  и  взЯлсЯ собирать и  ломать
ногами валЯвшиесЯ  кругом  сучьЯ,  складываЯ их крест-накрест  под дуплистой
нишей.  ’оварищ его  молча, все с той же позевотой,  полил из канистры ствол
бензином и остатки побрызгал на приготовленный костерок. Ћставил позадь себЯ
канистру  и  чиркнул спичку. Ћгонь  тотчас схватилсЯ, поднЯлсЯ и  захлестнул
ствол.
     - ‚от так,- удовлетворенно сказал разговорчивый мужик, подбираЯ с земли
топор.- Џосвети-ка, а то темно стало. Њы темно не любим.
     € они направились в деревню, пошли ужинать и ночевать,  уверенные, что,
покуда они будут спать, огонь станет делать свое дело. Љогда они уходили, он
так Ярко спеленал всю нижнюю часть  могучего  лиственЯ,  так хватко и  жорко
рвалсЯ вверх, что сомневатьсЯ в нем было бы совестно.
     Ќо  утром, когда они шли на  нижний край  острова, где  еще  оставалась
работа, листвень как ни в чем не бывало стоЯл на своем месте.
     - ѓлЯди-ка ты! - удивилсЯ тот же  мужик.- ‘тоит! Ќу постой,  постой...-
ќто был веселый мужик, он баском пропел:- "’ы постой, постой, красавица моЯ,
дай мне наглЯдетьсЯ вдоволь на тебЯ".
     Ћднако глЯдеть на него он не  собиралсЯ. ‚скоре после  обеда пожогщики,
это были  они,  вернулись к листвен