        Ђлександр ‘олженицын. Ђрхипелаг ѓ“‹аг. ’ом 3 (части 5, 6 и 7)

---------------------------------------------------------------
     OCR: HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
     Spellcheck и выверка текста:  Alex  Mazor &lt;Alex_Mazor@mitel.com&gt;  9 Dec
1998
     * ‚ычитка по изд. YMCA-PRESS, Paris, 1973. OCR пропущенного текста в ч.
5 и 6,  OCR части  7 по тому  же изд., маркировка <i>курсива</i>,  р а з р Я д к и,
ударе'ний,  сохранение  оригинальной  орфографии   и  пунктуации,  частичное
восстановление буквы Ј (в  издании -- тоже не всегда употреблЈнной), пометка
сносок *(номерами), выделение абзацев. -- ‘. ‚иницкий, 1999.
     http://solzh.newmail.ru і http://solzh.newmail.ru
---------------------------------------------------------------

         * —Ђ‘’њ Џџ’Ђџ. Љаторга * 

     "<i>‘делаем  из  ‘ибири   каторжной,  кандальной  --   ‘ибирь   советскую,
социалистическую!</i>"
        ‘талин

--------
        ѓлава 1. ЋбречЈнные

     ђеволюциЯ   бывает   торопливо-великодушна.  Ћна   от   многого  спешит
отказатьсЯ. Ќапример, от слова <i>каторга</i>. Ђ это -- хорошее, тЯжЈлое слово, это
не какой-нибудь недоносок „ЋЏђ, не скользЯщее €’‹. ‘лово <i>каторга</i>  опускаетсЯ
с  судейского помоста  как чуть  осекшаЯсЯ  гильотина  и  еще  в  зале  суда
перебивает  осуждЈнному  хребет,  перешибает  ему  всЯкую   надежду.   ‘лово
"каторжане" такое страшное, что другие арестанты, не каторжане, думают между
собой:  вот уж где,  наверное,  палачи!  (ќто  -- трусливое  и  спасительное
свойство человека: представлЯть себЯ еще не самым плохим и не в самом плохом
положении.  Ќа каторжанах  <i>номера</i>! -- ну,  значит, отъЯвленные! Ќа нас-то  с
вами не повесЯт же!.. Џодождите, повесЯт!)
     ‘талин  очень  любил старые  слова,  он помнил, что  на них государства
могут   держатьсЯ  столетиЯми.   Ѓезо  всЯкой   пролетарской  надобности  он
приращивал   отрубленные   второпЯх:    "офицер",   "генерал",    директор",
"верховный".  €  через  двадцать  шесть  лет  после  того,  как  ”евральскаЯ
революциЯ отменила  каторгу --  ‘талин снова  еЈ  ввЈл.  ќто было  в  апреле
1943-го  года,  когда ‘талин почувствовал, что, кажетсЯ,  воз его вытЯнул  в
гору. Џервыми гражданскими плодами сталинградской народной победы оказались:
“каз о военизации железных дорог  (мальчишек  и  баб  судить  трибуналам) и,
через день (17 апрелЯ),  -- “каз о введении каторги и виселицы. (‚иселица --
тоже  хорошее древнее установление, это не какой-нибудь  хлопок  пистолетом,
виселица растЯгивает смерть и позволЯет в  деталЯх показать еЈ сразу большой
толпе). ‚се следующие  победы пригонЯли на каторгу и под виселицу обречЈнные
пополнениЯ --  сперва с Љубани и „она, потом с  левобережной “краины, из-под
Љурска,  Ћрла, ‘моленска. ‚след  за армией  шли  трибуналы,  одних  публично
вешали тут же, других отсылали в новосозданные каторжные лагпункты.
     ‘амый  первый такой был, очевидно -- на 17-й шахте ‚оркуты (вскоре -- и
в Ќорильске, и в „жезказгане). –ель почти не скрывалась: каторжан предстоЯло
умертвить. ќто  откровеннаЯ душегубка, но, в традиции  ѓ“‹ага, растЯнутаЯ во
времени -- чтоб обречЈнным мучитьсЯ дольше и перед смертью еще поработать.
     €х поселили  в "палатках" семь метров  на двадцать, обычных  на севере.
Ћбшитые  досками  и  обсыпанные опилками,  эти  палатки  становились  как бы
лЈгкими бараками. ‚  такую палатку полагалось 80 человек, если  на вагонках,
100 -- если на сплошных нарах. Љаторжан селили -- по двести.
     Ќо  это  не было уплотнение! --  это было только разумное использование
жильЯ. Љаторжанам  установили двухсменный двенадцатичасовой рабочий день без
выходных -- поэтому всегда сотнЯ была на работе, а сотнЯ в бараке.
     Ќа  работе  их  оцеплЯл  конвой с собаками, их били,  кому  не лень,  и
подбодрЯли автоматами. Џо пути в  зону могли по прихоти полоснуть  их  строй
автоматной очередью -- и никто не спрашивал с солдат за погибших. €зморенную
колонну каторжан легко было издали отличить от  простой арестантской --  так
потерЯнно, с трудом таким они брели.
     ЏолнопротЯжно  отмерЯлись  их  двенадцать  рабочих  часов.  (Ќа  ручном
долблении  бутового камнЯ под полЯрными норильскими вьюгами  они получали за
полсуток  --  один  раз  10  минут  обогревалки.)  €  как  можно  несуразнее
использовались двенадцать часов их отдыха. ‡а счЈт этих  двенадцати часов их
вели из зоны в зону, строили, обыскивали. ‚ жилой зоне  их  тотчас вводили в
никогда не проветриваемую палатку -- барак без  окон --  и запирали  там.  ‚
зиму  густел там смрадный, влажный,  кислый воздух, которого и двух минут не
мог  выдержать непривыкший  человек. †илаЯ зона была доступна каторжанам еще
менее, чем рабочаЯ. Ќи  в  уборную,  ни  в столовую,  ни  в  санчасть они не
допускались  никогда. Ќа  всЈ  была или  параша,  или  кормушка.  ‚от  какой
проступила  сталинскаЯ каторга  1943-44-го  годов:  соединением худшего, что
есть в лагере, с худшим, что есть в тюрьме.<a href=#fn_2_1><sup>1</sup></a>
     Ќа  12  часов  их  <i>отдыха</i>  еще приходилась утреннЯЯ и вечернЯЯ проверка
каторжан   --  проверка  не  просто  счетом  поголовьЯ,   как  у  зэков,  но
обстоЯтельнаЯ,  поименнаЯ перекличка,  при  которой каждый  из ста  каторжан
дважды в  сутки должен  был  без запинки огласить свой <i>номер</i>,  свою постылую
фамилию,  имЯ, отчество, год и  место рождениЯ,  статьи, срок, кем осужден и
конец срока; а остальные девЯносто девЯть должны были дважды в сутки все это
слушать  и терзатьсЯ. Ќа эти же  двенадцать часов приходились и  две раздачи
пищи: через кормушку раздавались миски и  через кормушку  собирались. Ќикому
из  каторжан не  разрешалось  работать на кухне, никому -- разносить бачки с
пищей. ‚сЯ  обслуга  была -- из блатных, и чем  наглее, чем  беспощаднее они
обворовывали  проклЯтых каторжан -- тем лучше жили  сами, и тем  больше были
довольны каторжные  хозЯева -- здесь,  как всегда за счЈт ЏЯтьдесЯт ‚осьмой,
совпадали интересы ЌЉ‚„ и блатарей.
     Ќо так как ведомости не должны были сохранить длЯ истории, что каторжан
морили еще и голодом, -- то по ведомостЯм им  полагались  жалкие, а  тут еще
трижды  разворованные  добавки "горнЯцких"  и "премблюд". €  все это  долгой
процедурой совершалось через кормушку -- с выкликом фамилий, с обменом мисок
на  талоны.  € когда можно  было  бы наконец свалитьсЯ на нары  и заснуть --
отпадала  опЯть кормушка,  и опЯть выкликались фамилии, и  начиналась выдача
тех же талонов  на следующий  день (простые  зэки не возились с талонами, их
получал и сдавал на кухню бригадир).
     ’ак от двенадцати  часов камерного  досуга едва-едва оставались  четыре
покойных часа длЯ сна.
     …ще,  конечно, каторжанам не платили никаких денег, они не  имели права
получать посылок, ни писем (в их гудЯщей задурманенной  голове  должна  была
погаснуть бывшаЯ <i>волЯ</i> и ничего на земле  не остатьсЯ в неразличимой полЯрной
ночи, кроме труда и этого барака).
     Ћт того всего каторжане хорошо подавались и умирали быстро.
     Џервый воркутинский  <i>алфавит</i> (28 букв, при каждой  литере  нумерациЯ от
единицы  до тысЯчи) -- 28 тысЯч первых воркутинских каторжан -- все ушли под
землю за один год.
     “дивимсЯ, что -- не за месЯц.<a href=#fn_2_2><sup>2</sup></a>
     ‚ Ќорильске на 25-й  кобальтовый завод  подавали в зону за рудою состав
-- и каторжане ложились под поезд,  чтобы кончать это всЈ скорей. „ве дюжины
человек с отчаЯниЯ убежали в тундру. €х обнаружили с самолетов, расстрелЯли,
потом убитых сложили у развода.
     Ќа воркутской шахте N 2 был женский  каторжный лагпункт. †енщины носили
номера на спине  и  на  головных косынках.  Ћни работали на  всех  подземных
работах и даже, и даже... -- перевыполнЯли план!..<a href=#fn_2_3><sup>3</sup></a>
     Ќо Я уже слышу, как соотечественники и современники  гневно кричат мне:
остановитесь! <i>Ћ ком</i> вы смеете нам говорить? „а! €х содержали на истребление,
--  и  правильно! ‚едь это --  предателей, полицаев,  бургомистров! ’ак им и
надо! “ж  вы не  жалеете  ли их?? (’огда,  как известно, <i>критика</i>  выходит за
рамки литературы и  подлежит  <i>органам</i>.)  Ђ  женщины там  -- это же  <i>немецкие
подстилки!</i> -- кричат мне женские голоса. (џ не преувеличил? -- ведь это наши
женщины назвали других наших женщин <i>подстилками</i>?)
     ‹егче всего мне бы отвечать  так,  как  это принЯто  теперь, <i>разоблачаЯ
культ</i>. ђассказать о нескольких исключительных посадках на каторгу (например,
о   трЈх   комсомолках-доброволках,  которые   на   легких  бомбардировщиках
испугались сбросить бомбы  на цель, сбросили их  в  чистом  поле,  вернулись
благополучно  и  доложили,  что  выполнили  задание.  Ќо  потом  одну из них
замучила   комсомольскаЯ  совесть  --  и  она   рассказала   комсоргу  своей
авиационной  части, тоже девушке, та, разумеетсЯ  -- в  Ћсоб-Ћтдел,  и  трЈм
девушкам  вкатали  по  20  лет  каторги).  ‚оскликнуть:  вот  каких  честных
советских людей  подвергал каре сталинский произвол! € дальше уже негодовать
не на произвол собственно, а на роковые ошибки по отношению к комсомольцам и
коммунистам, теперь счастливым образом исправленные.
     Ћднако недостойно будет не взЯть вопрос во всю его глубину.
     ‘перва о женщинах -- как известно, теперь раскрепощЈнных. Ќе от двойной
работы, правда -- но от церковного  брака, от гнЈта  социального презрениЯ и
от Љабаних. Ќо что это? -- не  худшую  ли  Љабаниху  мы  уготовили  им, если
свободное владением  своим телом и личностью вменЯем им в антипатриотизм и в
уголовное преступление?  „а  не  всЯ  ли  мироваЯ  (досталинскаЯ) литература
воспевала свободу любви  от национальных  разграничений? от воли генералов и
дипломатов? Ђ  мы и в этом  принЯли  сталинскую мерку: без “каза  Џрезидиума
‚ерховного  ‘овета  не  сходись.  ’воЈ  тело  есть  прежде  всего  достоЯние
Ћтечества.
     Џрежде всего -- кто они были по возрасту, когда сходились с противником
не в бою,  а в постелЯх? “ж наверное не старше тридцати лет, а то и двадцати
пЯти. ‡начит -- от первых детских впечатлений они воспитаны <i>после</i> ЋктЯбрЯ, в
советских школах и в советской идеологии! ’ак мы рассердились на плоды своих
рук? Ћдним девушкам запало, как  мы пЯтнадцать лет не уставали  кричать, что
нет  никакой   родины,  что  отечество   есть  реакционнаЯ  выдумка.  „ругим
прискучила  пуританскаЯ  преснЯтина  наших собраний, митингов, демонстраций,
кинематографа  без  поцелуев,  танцев  без  обнимки.  ’ретьи  были  покорены
любезностью, галантностью,  теми  мелочами внешнего вида  мужчины  и внешних
признаков  ухаживаниЯ,  которым никто  не  обучал  парней  наших пЯтилеток и
комсостав  фрунзенской  армии.  —етвЈртые  же  были  просто голодны  --  да,
примитивно голодны,  то есть  им нечего было жевать. Ђ пЯтые, может быть, не
видели  другого способа спасти себЯ или своих родственников, не расстатьсЯ с
ними.
     ‚ городе ‘тародубе  ЃрЯнской  области,  где  Я  был  по  горЯчим следам
отступившего  противника,  мне  рассказывали, что  долгое  времЯ  стоЯл  там
мадьЯрский гарнизон -- длЯ охраны города от  партизан. Џотом  пришЈл  приказ
его перебросить -- и десЯтки местных женщин, позабыв стыд, пришли на  вокзал
и,  прощаЯсь  с оккупантами,  так рыдали,  как  (добавлЯл  один  насмешливый
сапожник) "своих мужей не провожали на войну".
     ’рибунал приехал в ‘тародуб  днЯми позже. “ж наверно не оставил доносов
без вниманиЯ. “ж  кого-то  из стародубских  плакальщиц послал на  воркутскую
шахту N 2.
     Ќо  чьЯ  ж  тут  вина?  —ьЯ?   ќтих  женщин?  €ли  --  нас,  всех  нас,
соотечественники и современники? Љаковы ж  были мы, что от  нас наши женщины
потЯнулись  к  оккупантам? Ќе одна ли это  из  бесчисленных плат, которые мы
платим, платим  и еще долго будем платить  за наш  путь, поспешно избранный,
суматошно пройденный, без оглЯдки на потери, без заглЯда вперед?
     ‚сех этих женщин и девушек, может быть, следовало предать нравственному
порицанию (но выслушать и  их), может быть, следовало колко  высмеЯть  -- но
посылать за это на каторгу? в полЯрную душегубку??
     -- „а это ‘талин послал! ЃериЯ!
     Ќет, извините!  ’е,  кто  послал, и  содержал, и  добивал  -- сейчас  в
общественных   советах   пенсионеров   и   следЯт   за   нашей    дальнейшей
нравственностью.  Ђ мы все? Њы услышим: "немецкие подстилки"  -- и понимающе
киваем головами. ’о, что  мы и сейчас считаем всех этих женщин  виновными --
куда опаснее длЯ нас, чем даже то, что они <i>сидели</i> в своЈ времЯ.
     -- •орошо, но  мужчины-то  попали за дело?!  ќто  -- предатели родины и
предатели социальные.
     Њожно бы и здесь увильнуть. Њожно  бы напомнить (это будет правда), что
главные преступники, конечно, не сидели на месте в ожидании наших трибуналов
и виселиц. Ћни спешили  на ‡апад, как могли, и многие ушли. Љарающее же наше
следствие добирало  до заданных  цифр  за  счЈт  ЯгнЯт  (тут  доносы соседей
помогли очень): у того почему-то на квартире стоЯли немцы -- за что полюбили
его?  а  этот на своих дровнЯх возил немцам сено -- прЯмое  сотрудничество с
врагом.<a href=#fn_2_4><sup>4</sup></a>
     ’ак можно бы  смельчить, опЯть  свалить на <i>культ</i>: были перегибы, теперь
они исправлены. ‚сЈ нормально.
     Ќо начали, так пойдем.
     Ђ  преподаватели?  ’е учителЯ,  которых панически  откатывающаЯсЯ  наша
армиЯ бросила с  их  школами и с их учениками  -- кого на год, кого  на два,
кого на  три.  Ћттого, что  глупы  были интенданты, плохи  генералы --  что'
делать теперь учителЯм? -- учить  своих  детей или не  учить? €  что' делать
ребЯтишкам -- не  тем кому уже пЯтнадцать, кто может зарабатывать или идти в
партизаны --  а  малым ребЯтишкам?  €м -- учитьсЯ  или баранами  пожить года
два-три  в  искупление ошибок  верховного главнокомандующего? Ќе  дал батька
шапки, так пусть уши мЈрзнут, да?..
     ’акой вопрос  почему-то  не  возникал ни в  „ании, ни в  Ќорвегии, ни в
Ѓельгии, ни во ”ранции. ’ам не считалось,  что, легко  отданный под немецкую
власть  своими неразумными правителЯми или силою  подавлЯющих обстоЯтельств,
народ должен теперь вообще перестать жить.  ’ам работали и школы, и железные
дороги, и местные самоуправлениЯ.
     Ќо у  кого-то  (конечно,  у  них!) мозги повЈрнуты  на сто  восемьдесЯт
градусов.  Џотому  что  у  нас  учителЯ школ  получали  подмЈтные письма  от
партизан: "не сметь преподавать! ‡а это расплатитесь!"  € работа на железных
дорогах  стала -- сотрудничество с врагом. Ђ  уж  местное самоуправление  --
предательство неслыханное и беспредельное.
     ‚се знают, что ребЈнок, отбившийсЯ от учениЯ, может не вернутьсЯ к нему
потом. ’ак если дал маху ѓениальный ‘тратег всех времен  и  народов -- траве
пока расти или иссохнуть? детей пока учить или не учить?
     Љонечно, за это придЈтсЯ заплатить. €з  школы придетсЯ вынести портреты
с усами и, может  быть, внести портреты с усиками. ілка  придетсЯ уже не  на
Ќовый год, а на ђождество, и директору придЈтсЯ на ней (и еще в какую-нибудь
имперскую годовщину  вместо  октЯбрьской)  произнести речь  во  славу  новой
замечательной  жизни --  а  она  на  самом деле  дурна.  Ќо  ведь  и  раньше
говорились речи во славу замечательной жизни, а она была тоже дурна.
     ’о  есть, прежде-то  кривить душой  и врать детЯм  приходилось  гораздо
больше --  из-за того,  что  было  времЯ вранью  устоЯтьсЯ  и просочитьсЯ  в
программы в  дотошной разработке методистов и инспекторов. Ќа каждом  уроке,
кстати  ли,  некстати, изучаЯ ли  строение  червей или сложно-подчинительные
союзы, надо было обЯзательно лЯгнуть  Ѓога (даже если сам ты веришь в Ќего);
надо было не упустить воспеть  нашу  безграничную  свободу (даже  если ты не
выспалсЯ, ожидаЯ ночного  стука); читаЯ ли вслух ’ургенева, ведЯ ли  указкой
по „непру,  надо  было  непременно проклЯсть минувшую  нищету  и  восславить
нынешнее  изобилие  (когда на  глазах  у  тебЯ  и у детей  задолго  до войны
вымирали целые сЈла, а на детскую карточку в городах давали триста граммов).
     €  всЈ  это не считалось  преступлением  ни против  правды,  ни  против
детской души, ни против „уха ‘вЯтого.
     ’еперь  же, при  временном неустоЯвшемсЯ  режиме оккупантов, врать надо
было гораздо меньше, но  -- в другую сторону, в другую сторону! -- вот в чЈм
дело! €  потому глас  отечества  и  карандаш  подпольного райкома  запрещали
родной Язык, географию,  арифметику, и естествознание. „вадцать лет  каторги
за такую работу!
     ‘оотечественники, кивайте головами! ‚он ведут их  с  собаками в барак с
парашей. Ѓросайте в них камнЯми -- они учили ваших детей.
     Ќо соотечественники  (особенно  пенсионеры из льготных ведомств, этакие
лбы, ушедшие на пенсию в  сорок  пЯть  лет) подступают ко мне с кулаками:  Я
<i>кого</i> защищаю? бургомистров? старост?  полицаев? переводчиков? всЯкую сволочь
и накипь?
     —то же, спустимсЯ,  спустимсЯ дальше. ‘лишком  много  лесу навалЯли мы,
глЯдЯ на людей как на палочки. ‚сЈ равно заставит нас будущее поразмыслить о
причинах.
     ‡аиграли,  запели  "Џусть  Ярость   благороднаЯ..."  --  и  как  же  не
зашевелитьсЯ волосам?  Ќаш  природный --  запретный,  осмеЯнный, стрелЯный и
про'клЯтый патриотизм вдруг был разрешЈн, поощрЈн, даже прославлен <i>свЯтым</i> --
и   как   же  было  всем   нам,  русским,  не   воспрЯть,   не  объединитьсЯ
благодарно-взволнованными  сердцами,  и  по щедрости натуры  уж  так и  быть
простить своим самородным палачам  --  перед подходом палачей закордонных? Ђ
зато потом, заглушаЯ смутные сомнениЯ и свою поспешную широту -- тем дружней
и неистовей проклинать <i>изменников</i> -- таких Явно худших, чем мы,  злопамЯтных
людей?
     Ћдиннадцать  веков стоит ђусь, много знала врагов и много вела войн.  Ђ
-- предателей много было на ђуси? <i>’олпы</i> предателей вышли из  неЈ?  Љак будто
нет.  Љак будто  и  враги  не обвинЯли  русский характер  в предательстве, в
перемЈтничестве,  в  неверности.  €  все  это  было  при  строе,  враждебном
трудовому народу.
     Ќо вот наступила самаЯ справедливаЯ  война при самом справедливом строе
-- и вдруг обнажил наш народ десЯтки и сотни тысЯч <i>предателей</i>.
     Ћткуда они? Џочему?
     Њожет быть это снова прорвалась непогасшаЯ гражданскаЯ война? Ќедобитые
белЯки? Ќет! “же было упомЯнуто выше, что многие белоэмигранты (в том  числе
злопроклЯтый „еникин) принЯли сторону ‘оветской ђоссии и против ѓитлера. Ћни
имели свободу выбора -- и выбрали так.<a href=#fn_2_5><sup>5</sup></a>
     ќти  же  десЯтки  и  сотни  тысЯч  --  полицаи и  каратели, старосты  и
переводчики  -- все  вышли  из граждан советских. € молодых было  средь  них
немало, тоже возросших после ЋктЯбрЯ.
     —то же их заставило?.. Љто это такие?
     Ђ это прежде всего  те, по чьим семьим и по ком самим прошлись гусеницы
„вадцатых и ’ридцатых годов. Љто в  мутных потоках нашей канализации потерЯл
родителей, родных, любимых. €ли сам  тонул и выныривал по лагерЯм и ссылкам,
тонул  и выныривал. —ьЯ  нога  довольно назЯбла и  перемЯлась  в  очередЯх к
окошку <i>передач</i>. € те, кому в жестокие эти десЯтилетиЯ перебили, перекромсали
доступ  к  самому  дорогому  на земле --  к самой земле,  кстати,  обещанной
великим „екретом  и  за  которую, между прочим,  пришлось кровушку пролить в
ѓражданскую войну. („ругое дело -- дачные майораты офицеров ‘оветской армии,
да  обзаборенные  подмосковные  поместьЯ:  это --  нам,  это  можно). „а еще
кого-то хватали "за стрижку колосков". „а кого-то лишили права жить там, где
хочешь. €ли права заниматьсЯ своим издавним и излюбленным ремеслом  (мы  все
ремЈсла громили с фанатизмом, но об этом уже забыто).
     Ћбо всех таких  у  нас говорЯт (а  сугубо --  агитаторы,  а  трегубо --
напостовцы-октЯбристы) с  презрительной  пожимкой губ: "обиженные  советской
властью" "бывшие  репрессированные",  "бывшие  кулацкие  сынки",  "затаившие
чЈрную злобу к советской власти".
     Ћдин скажет -- а другой кивает головой. Љак будто что-то понЯтно стало.
Љак  будто народнаЯ  власть имеет право  обижать своих  граждан. Љак будто в
этом и есть исходный порок, главнаЯ Язва: обиженные... затаившиесЯ...
     € не крикнет никто: да  позвольте же! да чЈрт же вас раздери! да у  вас
бытие-то в конце концов -- определЯет сознание или не определЯет? €ли только
тогда  определЯет,  когда вам  выгодно?  а  когда  невыгодно,  так  чтоб  не
определЯло?
     …ще так у нас умеют говорить с лЈгкой тенью на челе: "да, были допущены
некоторые ошибки". €  всегда  --  эта невинно-блудливаЯ безличнаЯ  форма  --
<i>допущены</i>, только  неизвестно  кем. —уть  ли  не  работЯгами,  грузчиками  да
колхозниками <i>допущены</i>. Ќикто  не  имеет смелости сказать:  <i>партиЯ</i> допустила!
бессменные и безответственные руководители  допустили!  Ђ кем же еще,  кроме
имеющих власть, они могли быть "допущены"? Ќа одного ‘талина валить? -- надо
же и чувство юмора иметь. ‘талин допустил -- так вы-то где были, руководЯщие
миллионы?
     ‚прочем,  и  ошибки  эти  в  наших  глазах  разошлись  как-то  быстро в
туманное, неЯсное, бесконтурное  пЯтно  и не  числЯтсЯ уже  плодом  тупости,
фанатизма и зломыслиЯ, а только в  том  все ошибки признаны,  что коммунисты
сажали коммунистов.  Ђ что 15  -- 17 миллионов крестьЯн разорено, послано на
уничтожение, рассеЯно по стране без права помнить и называть своих родителей
-- так это вроде и не ошибка. Ђ все Џотоки канализации, осмотренные в начале
этой книги  -- так тоже вроде  не ошибка. Ђ что нисколько  не были  готовы к
войне  с ѓитлером, пыжились  обманно,  отступали позорно,  лозунги  менЯЯ на
ходу, и только €ван да за  ђусь ‘вЯтую остановили немца на  ‚олге -- так это
уже оборачиваетсЯ не промахом, а едва ли не главной заслугой ‘талина.
     ‡а два месЯца отдали мы противнику чуть ли не треть своего населениЯ --
со  всеми  этими  недоуничтоженными  семьЯми,  с   многотысЯчными  лагерЯми,
разбегавшимисЯ, когда убегал конвой, с  тюрьмами  “краины  и Џрибалтики, где
еще дымились выстрелы от расстрелов ЏЯтьдесЯт ‚осьмой.
     Џока была  наша  сила --  мы всех этих несчастных  душили,  травили, не
принимали на работу, гнали с квартир, заставлЯли подыхать. Љогда  проЯвилась
наша слабость --  мы тотчас же потребовали от них  забыть всЈ причинЈнное им
зло,  забыть   родителей  и  детей,  умерших  от  голода  в  тундре,  забыть
расстрелЯнных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, забыть допросы
и пытки ЌЉ‚„, забыть  голодные лагерЯ, -- и тотчас  же идти в  партизаны,  в
подполье  и  защищать  ђодину,  не  щадЯ  живота.  (Ќо  не  <i>мы</i>  должны  были
переменитьсЯ!  €  никто  не  обнадеживал  их,  что,  вернувшись,   мы  будем
обращатьсЯ  с  ними  как-нибудь иначе, чем опЯть  травить, гнать,  сажать  в
тюрьму и расстреливать!)
     Џри  таком  положении  чему удивлЯтьсЯ  верней --  тому ли, что приходу
немцев было радо слишком  много людей? €ли еще слишком  мало? (Ђ приходилось
же  немцам  иногда  и  правосудие   вершить  --  например,  над  доносчиками
советского  времени --  как  расстрел дьЯкона  Ќабережно-Ќикольской церкви в
Љиеве, да не единицы случаев таких.)
     Ђ верующие? „вадцать  лет крЯду гнали  веру и закрывали  церкви. Џришли
немцы  --  и  стали  церкви  открывать.  (Ќаши  после немцев  закрыть  сразу
постеснЯлись.) ‚ ђостове  н/„, например, торжество открытиЯ  церквей вызвало
массовое  ликование,   большое   стечение  толп.  Ћднако,  они  должны  были
проклинать за это немцев, да?
     ‚  том же ђостове  в  первые дни  войны арестовали инженера  Ђлександра
Џетровича Њ.-‚., он  умер  в  следственной  камере,  жена  несколько месЯцев
трЯслась,  ожидаЯ и  своего ареста --  и только с приходом  немцев  спокойно
легла спать: "’еперь-то,  по  крайней мере высплюсь!"  Ќет, она  должна была
молить о возвращении своих палачей.
     ‚ мае 1943 при немцах, в ‚иннице  в саду  на Џодлесной улице (который в
начале  1939 горсовет  обнЈс  высоким  забором  и объЯвил  "запретной  зоной
Ќаркомата  Ћбороны")  случайно  начали раскапывать  совсем  уже  незаметные,
поросшие пышной  травой могилы -- и нашли таких 39  массовых,  глубиной  3,5
метра,  размерами 3  на  4 м.  ‚ каждой могиле находили сперва слой  верхней
одежды погибших, затем трупы, сложенные "валетами". ђуки у всех были свЯзаны
веревками,  расстрелЯны были все --  из малокалиберных пистолетов в затылок.
€х расстреливали, видимо, в  тюрьме,  а  потом ночами  свозили  хоронить. Џо
сохранившимсЯ у некоторых  документам опознавали тех, кто был в 1938 осуждЈн
"на 20 лет без права переписки". ‚от одна из сцен раскопки: винницкие жители
пришли  смотреть  или опознавать своих (фото  2).  „альше  -- больше. ‚ июне
стали раскапывать  близ  православного  кладбища  -- у больницы  Џирогова  и
открыли еще 42 могилы. ‡атем -- "парк культуры и отдыха имени ѓорького" -- и
под  аттракционами,  "комнатой смеха",  игровыми  и танцевальными площадками
открыли еще 14 массовых могил. ‚сего в 95 могилах -- 9439 трупов. ќто только
в ‚иннице одной, где обнаружили случайно. Ђ -- в  остальных городах  сколько
утаено?  €  население,  посмотрев  на  эти  трупы,  должно  было  рватьсЯ  в
партизаны?
     Њожет быть, справедливо допустить, наконец, что если <i>нам</i> с вами больно,
когда  топчут нас и то,  что мы любим, -- так больно и  тем, кого топчем <i>мы</i>?
Њожет быть, справедливо наконец допустить, что те, кого мы уничтожаем, имеют
право  нас ненавидеть?  €ли  -- нет,  не имеют права?  Ћни  должны умирать с
благодарностью?
     Њы приписываем этим  полицаЯм и бургомистрам какую-то исконную, чуть ли
не врождЈнную злобу -- а злобу-то посеЯли мы в них сами, это же наши "отходы
производства".  Љак  это  Љрыленко произносил? --  "в  наших  глазах  каждое
преступление  есть  продукт  данной  социальной  системы".<a href=#fn_2_6><sup>6</sup></a>  ‚ашей  системы,
товарищи! Ќадо своЈ “чение помнить!
     Ђ еще не забудем, что среди тех наших соотечественников, кто шЈл на нас
с мечом и держал против нас речи, были и совершенно бескорыстные,  у которых
имущества никакого  не  отнимали (у них  не было  ничего), и которые сами  в
лагерЯх не сидели, и  даже  из семьи  никто,  но которые давно задыхались от
всей нашей  системы,  от  презрениЯ  к  отдельной  судьбе;  от преследованиЯ
убеждений; от песенки этой глумливой:

     "где так вольно дышит человек";

от поклонов  этих богомольных  ‚ождю;  от  дЈрганьЯ этого  карандаша  -- дай
скорей на заЈм подписатьсЯ! от аплодисментов, переходЯщих в овацию! Њожем мы
допусить,  что  этим-то  людЯм,  нормальным,  не  хватало  нашего  смрадного
воздуха? (ЋбвинЯли на следствии отца ”едора ”лорю -- как смел он при румынах
рассказывать о  сталинских  мерзостЯх. Ћн ответил:  "Ђ что' Я мог говорить о
вас иначе? —то знал -- то и говорил. —то было -- то и говорил". Ђ по-нашему:
лги, душою криви и сам погибай -- да только чтоб нам на выгоду! Ќо это ведь,
кажетсЯ, уже не материализм, а?)
     ‘лучилось  так,  что  в сентЯбре 1941  года, перед тем  как мне  уйти в
армию, в посЈлке  Њорозовске, на  следующий год взЯтом немцами, мы  с женой,
молодые  начинающие учителЯ,  снимали  квартиру  в  одном дворике  с другими
квартирантами  -- бездетной  четой  Ѓроневицких. €нженер Ќиколай ѓерасимович
Ѓроневицкий,  лет   шестидесЯти,  был  интеллигент  чеховского  вида,  очень
располагающий, тихий, умный. ‘ейчас Я хочу вспомнить его продолговатое лицо,
и  мне  все чудитьсЯ на  нЈм пенсне, хотЯ, может, пенсне никакого и не было.
…ще  тише  и  мЯгче  была его  жена  --  блекленькаЯ, с  льнЯными прелЈгшими
волосиками, на 25 лет моложе  мужа, но по поведению совсем  уже  не молодаЯ.
Ћни были нам милы, вероЯтно и мы им, особенно по различию с жадной хозЯйской
семьей.
     ‚ечерами  мы  вчетвером  садились на  ступеньки  крыльца.  ‘тоЯли тихие
тЈплые лунные вечера, еще не разорванные гулом самолЈтов и взрывами бомб, но
длЯ нас тревога немецкого наступлениЯ  наползала  как  невидимые, но  душные
тучи по молочному небу на беззащитную маленькую луну. Љаждый день на станции
останавливались  новые  и  новые  эшелоны,  идущие  на  ‘талинград.  Ѓеженцы
наполнЯли базар поселка слухами,  страхами,  какими-то шальными сотенными из
карманов и уезжали дальше.  Ћни называли сданные города, о которых еще долго
потом молчало  €нформбюро,  боЯвшеесЯ правды длЯ  народа. (Ћ  таких  городах
Ѓроневицкий говорил не "сдали", а "взЯли".)
     Њы  сидели  на  ступеньках и  разговаривали. Њы,  молодые,  очень  были
наполнены жизнью и тревогой за  жизнь, но сказать о ней,  по сути,  не могли
ничего умней, чем то, что писалось  в  газетах.  Џоэтому  нам  было  легко с
Ѓроневицкими: всЈ, что думали, мы говорили и не замечали разноты восприЯтиЯ.
     Ђ  они,  вероЯтно,  с  удивлением рассматривали  в  нас  два экземплЯра
телЯчьей  молодежи. Њы только-что прожили ’ридцатые годы  -- и  как будто не
жили в них. Ћни спрашивали нас, чем запомнились нам 39-й -- 38-й? —ем же! --
академической   библиотекой,  экзаменами,  веселыми  спортивными   походами,
танцами,  самодеЯтельностью,  ну  и  любовью,   конечно,  возраст  любви.  Ђ
профессоров  наших не  сажали в то  времЯ? „а,  верно,  двух-трЈх  посадили,
кажетсЯ. €х заменили доценты. Ђ студентов -- не  сажали?  Њы вспомнили:  да,
верно, посадили нескольких  старшекурсников. -- Ќу и что же?.. -- Ќичего, мы
танцевали. -- Ђ из ваших близких никого н-н-не.. тронули?.. -- „а нет...
     ќто страшно, и Я хочу вспомнить обЯзательно точно.  Ќо было именно так.
€ тем страшней, что Я как раз не был  из спортивно-танцевальной молодЈжи, ни
-- из маньЯков, упЈртых в свою науку и  формулы.  џ интересовалсЯ  политикой
остро -- с  десЯтилетнего возраста, Я  соплЯком  уже не  верил ‚ышинскому, и
поражалсЯ  подстроенности  знаменитых  судебных  процессов  --  но ничто  не
наталкивало менЯ  <i>продолжить</i>, <i>свЯзать</i> те крохотные московские процессы  (они
казались грандиозными)  --  с качением огромного давЯщего колеса  по  стране
(число его  жертв было как-то незаметно). џ детство провел  в очередЯх -- за
хлебом,  за  молоком, за  крупой (мЯса мы  тогда не  видали),  но  Я  не мог
свЯзать, что отсутствие хлеба значит  разорение  деревни  и <i>почему</i> оно. ‚едь
длЯ нас была другаЯ формула: "временные трудности".  ‚ нашем  большом городе
каждую ночь сажали, сажали, сажали -- но ночью Я не ходил  по улицам. Ђ днЈм
семьи арестованных не  вывешивали чЈрных флагов,  и сокурсники мои ничего не
говорили об уведЈнных отцах.
     Ђ в газетах так выглЯдело всЈ безоблачно-бодро.
     Ђ молодому так хочетсЯ принЯть, что всЈ хорошо.
     ’еперь   Я   понимаю,  как  Ѓроневицким  было   опасно  что-нибудь  нам
рассказывать. Ќо немного он нам приоткрыл, старый инженер, попавший под один
из самых жестоких ударов ѓЏ“.  Ћн потерЯл здоровье  в тюрьмах,  знал больше,
чем одну  посадку и лагерь не один  --  но со вспыхнувшей страстью рассказал
только о раннем „жезказгане  --  о воде,  отравленной медью; об  отравленном
воздухе; об убийствах;  о бесплодности жалоб в Њоскву. „аже самое  это слово
„жез-каз-ган подирало по коже  тЈркой, как безжалостные его истории. (€  что
же? •оть чуть повернул этот „жез-каз-ган наше восприЯтие мира? Ќет, конечно.
‚едь  это не рЯдом. ‚едь это не  с нами. ќтого никому не передашь. ‹егче  не
думать. ‹егче -- забыть.)
     ’уда,  в „жезказган,  когда  Ѓроневицкий  был  расконвоирован,  к  нему
приехала еще девушкой его нынешнЯЯ жена. ’ам, в  сени колючей проволоки, они
поженились.  Ђ к началу  войны чудом оказались на  свободе, в Њорозовске,  с
подпорченными,  конечно,   паспортами.   Ћн   работал  в   какой-то   жалкой
стройконторе, она -- бухгалтером.
     Џотом Я ушЈл в армию, моЯ  жена уехала из Њорозовска. ЏосЈлок попал под
оккупацию.  Џотом  был освобожден.  €  как-то жена  написала  мне  на фронт:
"ЏредставлЯешь,  говорЯт,  что  в  Њорозовске  при  немцах  Ѓроневицкий  был
бургомистром!  ЉакаЯ  гадость!"  €  Я  тоже  поразилсЯ   и  подумал:  "ЉакаЯ
мерзость!"
     Ќо прошли еще  годы.  ѓде-то  на  тюремных  тЈмных  нарах,  перебираЯ в
памЯти, Я вспомнил Ѓроневицкого. € уже не нашЈл в себе мальчишеской легкости
осудить его. …го не по праву лишали работы, потом давали работу недостойную,
его заточали, пытали, били, морили, плевали ему  в  лицо -- а он? Ћн  должен
был  верить, что всЈ это --  прогрессивно,  и  что  его  собственнаЯ  жизнь,
телеснаЯ  и духовнаЯ, и жизни его близких, и защемлЈннаЯ жизнь всего  народа
не имеют никакого значениЯ.
     ‡а брошенным нам клочком  тумана "культа личности" и за слоЯми времени,
в которых мы менЯлись  (а от слоЯ к  слою преломление и отклонение луча), мы
теперь видим  и себЯ, и 30-е  годы не  на том месте и не в том виде, как  на
самом  деле мы и они были. ’о обожествление ‘талина  и та вера  во всЈ,  без
сомнениЯ и без  краЯ, совсем не были  состоЯнием общенародным,  а  только --
партии; комсомола;  городской  учащейсЯ молодежи;  <i>заменителЯ</i>  интеллигенции
(поставленного  вместо уничтоженных и  рассеЯнных); да отчасти -- городского
мещанства (рабочего класса)<a href=#fn_2_7><sup>7</sup></a>, у  кого не выключались репродукторы транслЯции
от утреннего  боЯ ‘пасской башни  до полуночного  €нтернационала,  длЯ  кого
голос   ‹евитана  стал   голосом  их  совести.   ("Ћтчасти"  --  потому  что
производственные  “казы "двадцать минут опозданиЯ" да закрепление на заводах
тоже не вербовали себе защитников.) Ћднако,  было и городское меньшинство, и
не  такое уж маленькое, во всЯком случае, из  нескольких  миллионов,  кто  с
отвращение  выдергивал вилку радиотранслЯции,  как  только  смел; на  каждой
странице  каждой газеты видел только ложь, разлитую по  всей  полосе; и день
голосованиЯ был  длЯ  этих миллионов днЈм  страданиЯ и  унижениЯ.  „лЯ этого
меньшинства существующаЯ  у  нас  диктатура  не  была  ни  пролетарской,  ни
народной, ни (кто точно  помнил первоначальный  смысл слова) советской, а --
захватной диктатурой другого меньшинства, отнюдь не элиты духа.
     —еловечество почти лишено познаниЯ безэмоционального,  бесчувственного.
‚  том, что'  человек разглЯдел как дурное, он почти не может заставить себЯ
видеть  также  и  хорошее. Ќе все сплошь было  отвратно в  нашей жизни, и не
каждое  слово в  газетах  была  ложь --  но  это загнанное,  затравленное  и
стукачами  обложенное меньшинство воспринимало  жизнь  страны -- целиком как
отвратность, и газетные полосы  -- целиком как  ложь. Ќапомним, что тогда не
было западных передач на русском Языке (да и радиоприемников ничтожно мало),
что единственнную информацию  житель мог получить  <i>только</i>  из наших  газет и
официального  радио, а именно их Ѓроневицкие и подобные ему  опробовали  как
невылазную  назойную ложь  или  трусливую  утайку.  €  все,  что писалось  о
загранице,  и  о бесповоротной  гибели западного мира  в 1930-м  году,  и  о
предательстве западных социалистов, и о  едином порыве всей  €спании  против
”ранко (а в 1942 г. о  предательском стремлении Ќеру к свободе  длЯ €ндии --
ведь  это ослаблЯло  союзную английскую  империю)  -- тоже  оказалось ложью.
ЌенавистническаЯ осточертелаЯ агитациЯ по системе "кто не с нами, тот против
нас",  никогда не  отличала  позиций Њарии ‘пиридоновой от ЌиколаЯ II, ‹еона
Ѓлюма от ѓитлера,  английского парламента от германского рейхстага. € почему
же фантастические по виду рассказы о книжных  кострах на германских площадЯх
и  воскрешении какого-то древнего тевтонского  зверства (не  забудем,  что о
зверстве тевтонов достаточно прилыгала и царскаЯ пропаганда в мировую войну)
Ѓроневицкий  должен  был  отличить  и  выделить  как правду, и в  германском
нацизме (обруганном почти в тех же -- то есть, предельных -- выражениЯх, как
ранее  Џуанкаре, Џилсудский и английские консерваторы)  узнать четвероногое,
достойное того,  которое  уже  четверть  столетиЯ вполне  реально и во плоти
душило, отравлЯло  и  когтило  в кровь  его самого,  и Ђрхипелаг, и  русский
город,  и  русскую деревню? € всЯкий  газетный поворот  о гитлеровцах  -- то
дружеские встречи наших добрых часовых в гадкой Џольше, и всЯ волна газетной
симпатии к этим  мужественным  воинам против  англо-французских банкиров,  и
дословные речи ѓитлера на целую  страницу  "Џравды"; то потом в единое  утро
(второе утро войны) взрыв заголовков, что  всЯ …вропа истошно  стонет под их
пЯтой, -- только  подтверждали вертлЯвость газетной лжи и никак не могли  бы
убедить Ѓроневицкого, что есть на земле палачи, сравнимые с нашими палачами,
которых он-то знал истинно. € если б теперь, длЯ убеждениЯ, перед ним каждый
день  клали  информационный листок  Ѓи-Ѓи-‘и,  то самое  бо'льшее, в чЈм еще
можно было  его убедить  -- что  ѓитлер --  втораЯ опасность длЯ ђоссии,  но
никак,  при  ‘талине,  не  перваЯ.  Ћднако,  Ѓи-Ѓи-‘и  не  клало  листка;  а
€нформбюро  и в день своего рождениЯ имело столько же кредита, сколько ’Ђ‘‘;
а  слухи,  доносимые  эвакуированными,  тоже  были  не из  первых рук (не из
ѓермании, не из-под оккупации, оттуда  еще ни одного живого свидетелЯ); а из
первых рук был только „жезказганский лагерь, да 37-й год, да голод 32-го, да
раскулачивание,   да  разгром  церквей.  €  с  приближением  немецкой  армии
Ѓроневицкий (и  десЯтки  тысЯч других  таких  же одиночек)  испытывали,  что
подходит  их  час --  тот  единственный  неповторимый час,  на  который  уже
двадцать  лет  не было надежды  и который единожды  только  и может  выпасть
человеку при краткости нашей  жизни сравнимо с  медлительными  историческими
передвигами  -- тот  час, когда  он (они) может  заЯвить  своЈ  несогласие с
происшедшим,  с  проделанным,  просвистанным,   протоптанным  по  стране,  и
каким-то еще совсем  неизвестным,  неЯсным  путем послужить гибнущей стране,
послужить возрождению  какой-то  русской общественности. „а, Ѓроневицкий все
запомнил  и  ничего не простил. € никак не могла ему быть родною та  власть,
котораЯ  избила  ђоссию,  довела  до  колхозной  нищеты,  до   нравственного
вырождениЯ  и вот теперь до  оглушающего военного поражениЯ. €  он задыхаЯсь
смотрел на таких телЯт, как Я,  как мы, не в  силах нас переуверить. Ћн ждал
к о г о - н и б у д ь,  кого-нибудь,  только  на  смену  сталинской  власти!
(€звестнаЯ  психологическаЯ  переполюсовка:   любое  другое,   лишь   бы  не
тошнотворное  своЈ! ђазве можно вообразить на свете  кого-нибудь хуже наших?
Љстати,  область была  донскаЯ -- а  там половина населениЯ вот так же ждала
немцев.)  € так, всю жизнь прожив существом  неполитическим, Ѓроневицкий  на
седьмом десЯтке решил сделать политический шаг.
     Ћн согласилсЯ возглавить морозовскую городскую управу...
     Ђ там, Я думаю, он быстро увидел, во что он влопалсЯ: что длЯ пришедших
ђоссиЯ  еще ничтожней и  омерзительней, чем длЯ  ушедших.  —то  только  соки
русские  нужны вурдалаку, а тело замертво пропади. Ќе русскую общественность
предстоЯло вести новому  бургомистру, а подручных немецкой  полиции. Ћднако,
уж  он  был насажен  на  ось, и оставалось  ему,  хорошо  ли,  дурно  ли,  а
крутитьсЯ. ЋсвободЯсь от одних палачей, помогать другим. € ту патриотическую
идею, которую он мнил противопоставленной идее советской, -- вдруг  узнал он
слитою с советской:  непостижимым образом она от хранившего  еЈ меньшинства,
как в решето, ушла к большинству -- забыто было, как за неЈ расстреливали, и
как над ней глумились, и вот уж она была главный ствол чужого древа.
     „олжно  быть,  жутко и безысходно стало ему  (им). “щелье  сдвинулось и
выход осталсЯ: либо в смерть, либо в каторжный приговор.
     Љонечно, не  все там были Ѓроневицкие. Љонечно, на этот короткий чумной
пир слетелось во множестве и вороньЈ, любЯщее власть и кровь. Ќо эти -- куда
не слетаютсЯ! ’акие и к ЌЉ‚„ прекрасно подошли. ’аков и Њамулов, и „удинский
Ђнтонов,  и  какой-нибудь Џой-суй-шапка  --  разве  можно  себе  представить
палачей мерзее? „а кнЯжествуют десЯтилетиЯми и изводЯт народу во сто крат. Ђ
скоро встретитьсЯ нам надзиратель ’кач -- так тот и туда и сюда поспел.
     ‘казав о городе, не  упустим  теперь  и  о  деревне. ‘реди  сегоднЯшних
либералов  распространено   упрекать  деревню  в   политической  тупости   и
консерватизме.  Ќо довоеннаЯ  деревнЯ  -- всЯ,  подавлЯюще  всЯ была трезва,
несравнимо трезвее города, она нисколько не  разделЯла обожествлениЯ  батьки
‘талина  (да  и  мировой  революции  туда  же).  Ћна  была просто  нормальна
рассудком, и хорошо помнила, как  ей землю  обещали и как отобрали; как жила
она,  ела  и одевалась до колхозов и как при колхозах:  как со двора сводили
теленка, овечку и даже курицу; как  посрамлЯли и поганили церкви. Ћ тот  год
еще  не  гундосило радио по избам и газеты читал  не  в каждой  деревне один
грамотей,  и  все эти  —жан-–зо-лины,  Њакдональды  или ѓитлеры были русской
деревне -- чужими, равными и ненужными болвашками.
     ‚ одном  селе ђЯзанской области  3  июлЯ 1941 г.  собрались мужики близ
кузни и слушали по репродуктору речь ‘талина. € как только доселе железный и
такой  неумолимый  к  русским  крестьЯнским  слЈзам  сблажил  растерЯнный  и
полуплачущий  батька:  "ЃратьЯ и  сЈстры!..",  -- один мужик чЈрной бумажной
глотке:
     -- Ђ-а, б...дь, а в о т не хотел? -- и показал репродуктору излюбленный
грубый русский жест, когда секут руку по локоть и ею покачивают.
     € зароготали мужики.
     …сли бы по всем сЈлам  да  всех очевидцев опросить, -- десЯть тысЯч  мы
таких бы случаев узнали, еще и похлеще.
     ‚от таково было настроение русской деревни в начале войны -- и, значит,
тех  запасных, к