величием  поступков.  €
глубиною вспашки того, что  нам останетсЯ за вычетом земель,  которые жить с
нами не захотЯт.
     ‘  “краиной будет  чрезвычайно больно.  Ќо надо знать  их  общий  накал
сейчас.  ђаз не  уладилось за  века -- значит, выпало проЯвить  благоразумие
нам. Њы  обЯзаны  отдать решение им самим -- федералистам  или сепаратистам,
кто из них  кого  убедит. Ќе уступить --  безумие и жестокость. € чем мЯгче,
чем  терпимее,  чем  разъЯснительнее мы  будем  сейчас,  тем  больше надежды
восстановить единство в будущем.
     Џусть поживут,  попробуют.  Ћни быстро  ощутЯт,  что  не  все  проблемы
решаютсЯ отделением.<a href=#fn_3_2><sup>2</sup></a>
     Њы почему-то долго живЈм в  этой  длинно-конюшенной камере, и  нас  всЈ
никак не отправЯт в наш  ‘теплаг. „а мы  и не торопимсЯ: нам весело здесь, а
там будет -- только хуже.
     Ѓез  новостей  нас  не  оставлЯют  --  каждый  день  приносЯт  какую-то
газетЈнку половинного размера, мне достаЈтсЯ читать еЈ всей  камере вслух, и
Я читаю еЈ с <i>выражением</i>, там есть что выразить.
     ‚ эти дни как раз исполнЯютсЯ десЯтилетиЯ  <i>освобождениЯ</i> ќстонии, ‹атвии
и ‹итвы.  Љое-кто понимает по-русски, переводит остальным (Я делаю паузы), и
те  воют, просто  воют со всех нар,  нижних и  верхних, услышав,  какаЯ в их
странах впервые в  истории установилась свобода  и процветание. ‡а каждым из
этих прибалтов (а их во всей пересылке добраЯ треть) осталсЯ разорЈнный дом,
и хорошо, если еще семьЯ, а то и семьЯ другим этапом едет в ту же ‘ибирь.
     Ќо  больше всего,  конечно,  волновали  пересылку  сообщениЯ из  Љореи.
‘талинский  блицкриг  там  сорвалсЯ.  “же  скликались  добровольцы  ЋЋЌ.  Њы
воспринимали  Љорею как  €спанию третьей  мировой  войны.  („а  наверно  как
репетицию ‘талин  еЈ  и задумал.) ќти солдаты ЋЋЌ особенно нас воодушевлЯли:
что за знамЯ! -- кого оно не объединит? Џрообраз будущего всечеловечества!
     ’ак тошно нам было, что мы не могли поднЯтьсЯ выше своей тошноты. Њы не
могли так мечтать, так согласитьсЯ: пусть мы погибнем, лишь были бы целы все
те, кто  сейчас из благополучиЯ  равнодушно смотрит на нашу гибель. Ќет,  мы
жаждали бури!
     “дивЯтьсЯ: что за циничное, что за отчаЯнное состоЯние умов? € вы могли
не  думать  о военных бедствиЯх  огромной <i>воли</i>? --  Ќо волЯ-то  нисколько не
думала о нас! -- ’ак  вы что ж:  могли <i>хотеть</i> мировой войны? -- Ђ даваЯ всем
этим людЯм в 1950 году сроки до  середины 70-х -- что же им <i>оставили хотеть</i>,
кроме мировой войны?
     Њне самому сейчас дико вспоминать эти наши тогдашние губительные ложные
надежды.  ‚сеобщее  Ядерное  уничтожение  ни длЯ  кого  не  выход.  „а и без
Ядерного: всЯкаЯ военнаЯ обстановка  лишь служит оправданием длЯ  внутренней
тирании, усилЯет еЈ. Ќо искажена будет моЯ  историЯ,  если Я не скажу правды
-- что чувствовали мы в то лето.
     Љак  поколение  ђомена  ђоллана было  в молодости  угнетено  постоЯнным
ожиданием  войны,   так  наше  арестантское  поколение   угнетено  было   еЈ
отсутствием -- и только это будет полной правдой о духе  Ћсобых политических
лагерей.  ‚от  как  нас загнали.  ЊироваЯ  война  могла  принести  нам  либо
ускоренную  смерть (стрельба  с  вышек,  отрава через хлеб и  бациллами, как
делали  немцы), либо  всЈ же свободу. ‚ обоих  случаЯх -- избавление гораздо
более близкое, чем конец срока в 1975 году.
     Ќа это и был расчЈт  Џети Џ-ва. ЏетЯ  Џ-в был в  нашей камере последний
живой  человек из  …вропы.  ‘разу после  войны все камеры забиты были  этими
русаками, возвращавшимисЯ из …вропы. Ќо кто тогда приехал -- давно в лагерЯх
или  уже  в  земле,  остальные  зареклись,  не  едут -- а  этот  откуда?  Ћн
добровольно вернулсЯ на родину в ноЯбре 1949 года, когда уже нормальные люди
не возвращались.
     ‚ойна застигла его под •арьковом учеником ремесленного училища, куда он
был мобилизован  насильно. ’ак же насильно немцы  повезли их,  подростков, в
ѓерманию. ’ам он и пробыл "оst-овцем" до конца войны, там  же сформировалась
и его психологиЯ: надо старатьсЯ жить легко, а не работать, как заставлЯют с
малолетства. Ќа ‡ападе,  пользуЯсь  европейской доверчивостью  и пограничной
нестесненностью, Џ-в угонЯл  французские автомобили в €талию, итальЯнские --
во  ”ранцию  и  продавал со скидкой.  ‚о  ”ранции  его,  однако, выследили и
арестовали. ’огда он  написал в советское посольство, что желает вернутьсЯ в
дорогое ему отечество. Џ-в рассуждал так: французскую тюрьму придЈтсЯ отбыть
до последнего днЯ, а могут дать лет  десЯть. ‚  ‘оветском же ‘оюзе за измену
родине дадут двадцать пЯть  -- но  уже падают  первые капли третьей  мировой
войны;  ‘оюз, дескать, не  простоит и  трЈх лет, выгоднее сесть в  советскую
тюрьму. „рузьЯ  из  посольства  Явились немедленно  и  прижали Џетю  Џ-ва  к
сердцу. ”ранцузские власти охотно уступили вора.<a href=#fn_3_3><sup>3</sup></a> —еловек тридцать собралось
в посольстве таких и близких к таким. €х с комфортом доставили на пароходе в
Њурманск, распустили по городу  погулЯть  и  в течении суток поодиночке всех
переловили.
     ’еперь  в камере  ЏетЯ заменЯл  нам западные  газеты (он подробно читал
процесс  Љравченко),  театр (на щеках  и  губах он  ловко  исполнЯл западную
музыку) и кино (рассказывал и передавал в жестах западные фильмы).
     „о чего на Љуйбышевской пересылке было вольно! Љамеры порой встречались
в общем дворе. ‘ перегонЯемыми по двору этапами можно было  переговариватьсЯ
под намордники. €дЯ в уборную, можно было подойти и к открытым (с решЈтками,
но  без намордников)  окнам семейного барака, где сидели женщины  со многими
детьми (это всЈ из  той же  Џрибалтики и ‡ападной “краины слали в ссылку). Ђ
между двумЯ  камерами-конюшнЯми  была скважина, называлась "телефон",  там с
утра  до  вечера  лежало  по охотнику с  двух  сторон  и переговаривались  о
новостЯх.
     ‚се эти вольности нас пуще раззадоривали, мы прочней ощущали под ногами
землю,  а под ногами  наших охранников, казалось, она начинала припекать. €,
гулЯЯ во дворе, мы запрокидывали головы к белесо-знойному июльскому небу. Њы
бы  не  удивились  и  нисколько  не  испугались,  если  бы  клин  чужеземных
бомбардировщиков выполз бы на небо. †изнь была нам уже не в жизнь.
     ‚стречно ехавшие  с  пересылки  Љарабас  привозили  слухи, что там  уже
вывешивают  листовки:  "„овольно  терпеть!"  Њы накалЯли  друг  друга  таким
настроением  -- и  жаркой ночью в Ћмске,  когда нас, распаренное, испотевшее
мЯсо, месили  и впихивали  в  воронок,  мы кричали надзирателЯм  из глубины:
"Џодождите, гады!  Ѓудет на вас ’румен! ЃросЯт вам атомную бомбу на голову!"
€  надзиратели трусливо молчали.  Ћщутимо и длЯ них рос наш  напор и, как мы
ощущали, наша правда. € так уж мы изболелись по  правде,  что не жаль было и
самим  сгореть  под  одной  бомбой  с  палачами. Њы  были  в том  предельном
состоЯнии, когда нечего терЯть.
     …сли этого не открыть -- не будет полноты об Ђрхипелаге 50-х годов.
     Ћмский острог, знавший  „остоевского, -- не какаЯ-нибудь сколоченнаЯ из
тЈса  наспех  ѓ“‹аговскаЯ пересылка. ќто --  екатерининскаЯ  грознаЯ тюрьма,
особенно еЈ подвалы. Ќе  придумаешь лучших декораций длЯ  фильма, чем камера
здешнего подвала.  Љвадратное  окошечко -- это  вершина наклонного  колодца,
там, наверху, выходЯщего на поверхность земли. Џо трехметровой глубине этого
проема видно, что тут за стены. € потолка-то в камере нет, а глыбой нависают
сходЯщиесЯ своды. € мокра одна стена:  насачиваетсЯ вода из почвы, подтекает
на пол. “тром  и  вечером здесь темно, Ярким днЈм -- полутьма. Љрыс нет,  но
чудитсЯ, что ими пахнет. € хотЯ своды свисают так низко,  что до них местами
достаешь  рукой -- умудрились тюремщики и  сюда  встроить двухэтажные  нары,
нижний настил едва над полом, у щиколотки.
     ќтот  острог  должен был  бы,  кажетсЯ, подавить  те смутные бунтарские
предчувствиЯ, которые росли в  нас на распущенной Љуйбышевской пересылке. Ќо
нет! ‚ечером при  лампочке  ватт на пЯтнадцать, слабенькой как свеча,  лысый
старик  „роздов, ктитор одесского кафедрального собора, становитсЯ  у  глуби
оконного колодца  и  слабым голосом, но  с чувством кончающейсЯ  жизни, поЈт
старую революционную песню:

     Љак дело измены, как совесть тирана
        ЋсеннЯЯ ночка черна.
     —ернее той ночи встаЈт из тумана
        ‚идением грозным -- тюрьма!

     Ћн  поЈт только длЯ нас, но тут хоть и громко кричи -- не  услышат. Џри
пении бегает острый  кадык под  сухой  бронзой его шейной  кожи.  Ћн  поЈт и
вздрагивает,  он  вспоминает  и  пропускает через себЯ несколько десЯтилетий
русской жизни -- и дрожь его передаЈтсЯ нам:

     •оть тихо внутри, но тюрьма -- не кладбище,
        € ты, часовой, не плошай!

     ‚ такой тюрьме  да такую песню!<a href=#fn_3_4><sup>4</sup></a> ‚сЈ -- в лад. ‚сЈ в лад тому, что ждЈт
наше арестантское поколение.
     Џотом мы раскладываемсЯ спать в этой желтой полутьме, холоде и сырости.
Ќу, а  кто ж бы нам  тиснул  роман? € раздаетсЯ  голос  -- €вана Ђлексеевича
‘пасского,  какой-то сводный  голос  всех  героев  „остоевского.  ќто  голос
срываетсЯ,  задыхаетсЯ,  никогда  не покоен,  кажетсЯ  в любую  минуту может
перейти в плач, крик боли. ‘амый  примитивненький роман Ѓрешко-Ѓрешковского,
вроде "Љрасной мадонны", звучит как эпос о ђоланде в изложении этого голоса,
проникнутого верой, страданием и ненавистью. € уж там правда это, или чистый
вымысел,  но в памЯть нашу  врезаетсЯ как эпос -- ‚иктор ‚оронин, его  пеший
бросок на полтораста километров к ’оледо и снЯтие осады с крепости Ђльказар.
     „а  не последний  из романов составила бы  и  жизнь  самого  ‘пасского.
ћношей  он был участником  ‹едЯного похода.  ‚оевал всю  гражданскую  войну.
ќмигрировал в €талию. Ћкончил русскую  балетную школу за границей, кажетсЯ у
Љарасавиной, а  у какой-то из  русских  графинь  училсЯ  изЯщному столЯрному
мастерству (потом в лагере удивил нас, сделавши себе миниатюрный инструмент,
и вырабатываЯ начальству  такую  тонкую  лЈгкую  мебель, с плавными  кривыми
линиЯми,  что  они только рты разевали. Џравда  уж, столик делал  месЯц).  ‘
балетом гастролировал по …вропе. Ѓыл оператором итальЯнской  кинохроники  во
времЯ испанской войны. Њайором итальЯнской армии под чуть  изменЈнным именем
„жиованни Џаски командовал  батальоном -- и летом  1942 года опЯть пришЈл на
тот же „он.  ’ут батальон его вскоре попал в окружение, хотЯ в общем русские
еще отступали. ‘пасский думал бы битьсЯ  насмерть, но итальЯнские  мальчики,
составлЯвшие  батальон,  стали  плакать  --  они  хотели  жить!  Њайор Џаски
поколебалсЯ и  вывесил белый флаг. ‘ам-то с  собой он кончить мог, но теперь
раззадоривало хоть немного посмотреть советских. Ћн прошЈл бы обычный плен и
через четыре года был бы  в €талии, однако русскаЯ душа его не выдержала, он
разговорилсЯ с офицерами, взЯвшими его. ђоковаЯ ошибка! …сли ты по несчастью
русский -- скрывай это как дурную болезнь, иначе тебе  не сдобровать! ‘перва
его  держали  год на ‹убЯнке. Џотом три года -- в интернациональном лагере в
•арькове (испанцы, итальЯнцы, Японцы -- был и такой). € когда уже он отсидел
четыре года -- не засчитав этих четырЈх, ему отвесили еще двадцать пЯть. ѓде
уж  теперь  двадцать пЯть!  -- в  каторжном  лагере он  был обречЈн  кончить
невдолге.
     ЋмскаЯ тюрьма, потом ЏавлодарскаЯ, принимали нас потому, что в  городах
этих -- важное упущение! -- до сих пор не было специализированных пересылок.
‚ Џавлодаре даже -- о, позор! -- не оказалось и воронка, и нас от вокзала до
тюрьмы,  много кварталов, гнали колонной, не стеснЯЯсь населениЯ --  как это
было до революции и в первое  десЯтилетие после неЈ. ‚ кварталах, проходимых
нами, еще не было  ни мостовых, ни водопровода, одноэтажные домики утопали в
сером песке. ‘обственно город начиналсЯ с двухэтажной белокаменной тюрьмы.
     Ќо по •• веку тюрьма эта внушала не ужас, а чувство покоЯ,  не страх, а
смех. Џросторный мирный двор,  кое-где поросший  жалкой  травкой и нестрашно
как-то  разделенный заборчиком  на прогулочные коробки.  Ћкна камер  второго
этажа  перекрещены редкой решЈткой, не  закрыты намордниками -- становись на
подоконник  и изучай местность. ЏрЯмо внизу, под ногами, между стеной тюрьмы
и  внешней  стеной-оградой,  изредка,  чем-нибудь  потревоженный,  пробежит,
проволакиваЯ цепь свою, огромный пЈс  и гулко гавкнет  раза два. Ќо он  тоже
совсем  не тюремный, не страшный, не дрессированнаЯ против людей овчарка,  а
желто-белый, лохматый, вроде дворнЯги (есть в Љазахстане такаЯ порода собак)
и, кажетсЯ, уже стар изрЯдно. Ћн похож на тех добродушных стариков, лагерных
надзирателей,  которых переводили  сюда  из армии,  и которые,  не  скрываЯ,
тЯготились собачьей охранной службой.
     „альше за  стеной  сразу видна улица, и ларек  с пивом, и  все, кто там
ходЯт, стоЯт -- или принесли в тюрьму передачу или ждут возврата тары. Ђ еще
дальше -- кварталы, кварталы  таких одноэтажных  домиков,  и изгиб  €ртыша и
даже заиртышские дали.
     ЉакаЯ-то  живаЯ  девушка, которой только  что вернули  с  вахты  пустую
корзину  из-под  передачи,  поднЯла  голову,  завидела  нас в  окне  и  наши
приветственные помахиваниЯ, но виду не подала. Џристойным шагом, чинно зашла
за пивной ларЈк,  что еЈ не просматривали с вахты, а там вдруг порывисто всЯ
изменилась,  корзину  опустила, машет, машет  нам обеими вскинутыми  руками,
улыбаетсЯ!  Џотом  быстрыми  петлЯми  пальца  показывает:   "пишите,  пишите
записки!",  и  --  дугой полЈта: "бросайте, бросайте мне!", и  -- в  сторону
города: "отнесу, передам!". € распахнула обе руки: "что еще вам? чем помочь?
„рузьЯ!"
     ќто  было  так  искренне,  так   прЯмодушно,   так  непохоже   на  нашу
замордованную <i>волю</i>, на  наших  замороченных граждан! --  да в чЈм же дело???
‚ремЯ такое настало? €ли  это  в Љазахстане  так?  здесь  ведь  половина  --
ссыльных...
     ЊилаЯ бесстрашнаЯ  девушка!  Љак  быстро ты прошла, как  верно  усвоила
притюремную науку! Љакое счастье  (да не слезы ли в уголке  глаза?), что еще
есть вы,  такие!.. Џрими  наш поклон, безымЯннаЯ! Ђх, весь  наш народ был бы
такой! -- ни черта б его не сажали! заели бы проклЯтые зубьЯ!
     “ нас, конечно, были в телогрейках обломки грифелЯ. € обрывки бумаги. €
штукатурки можно  было  отколупнуть  кусок,  ниточкой  записку  привЯзать  и
добросить вполне. Ќо решительно не о чем было нам просить  еЈ в Џавлодаре! €
мы только кланЯлись ей и помахивали приветственно.
     Ќас везли в пустыню.  „аже  непритЯзательный деревенский Џавлодар скоро
припомнитсЯ нам как сверкающаЯ столица.
     ’еперь   нас  принЯл  конвой   ‘тепного   лагерЯ  (но,  к  счастью,  не
джез-каз-ганского лаготделениЯ;  всю  дорогу  мы заклинали  судьбу, чтобы не
попасть  на медные  рудники).  ‡а нами  пригнали  грузовики  с надстроенными
бортами и с решЈтками в передней части кузова, которыми автоматчики защищены
от  нас,  как от  зверей. Ќас  тесно  усадили  на  пол кузова со скрюченными
ногами, лицами назад по ходу, и в таком  положении качали и ломали на ухабах
восемь  часов.  Ђвтоматчики  сидели  на крыше кабины, и дула  автоматов  всю
дорогу держали направленными нам в спины.
     ‚ кабинах грузовиков ехали  лейтенанты, сержанты, а в  нашей  кабине --
жена  одного   офицера  с  девчушкою  лет  шести.   Ќа   остановках  девочка
выпрыгивала, бежала по луговым травам, собирала цветы, звонко  кричала маме.
…Ј  ничуть  не  смущали  ни  автоматы,  ни  собаки,  не  безобразные  головы
арестантов,  торчащие над  бортами кузовов, наш  страшный мир не омрачал  ей
луга и  цветов, даже  из  любопытства она  на нас не посмотрела ни разу... џ
вспомнил тогда сына старшины ‡агорской  спецтюрьмы. …го любимаЯ  игра  была:
заставить  двух  соседских мальчишек взЯть руки за спину (иногда свЯзывал им
руки) и идти по дороге, а он с палкой шЈл рЯдом и конвоировал их.
     Љак отцы живут, так дети играют...
     Њы  пересекли €ртыш. Њы долго ехали заливными  лугами, потом  ровнейшей
степью. „ыхание €ртыша,  свежесть степного вечера,  запах полыни  охватывали
нас в минуты остановок, когда улегались вихри светло-серой пыли, поднимаемой
колЈсами.  ѓусто  опудренные  этой пылью, мы  смотрели  назад  (поворачивать
голову  было нельзЯ), молчали (разговаривать  было нельзЯ)  --  и  думали  о
лагере, куда мы едем, с каким-то  сложным нерусским названием. Њы читали его
на своих "делах" с  верхней полки столыпина  вверх  ногами --  ќЉ€ЃЂ‘’“‡, но
никто не мог  вообразить, где он есть  на карте, и только  подполковник Ћлег
€ванов  помнил, что  это  угледобыча.  ЏредставлЯлось даже, что  это  где-то
недалеко от границ ЉитаЯ (и некоторые радовались тому, не  успев привыкнуть,
что  Љитай  еще гораздо  хуже,  чем  мы.)  Љавторанг  Ѓурковский (новичок  и
25-летник, он еще  диковато на всех смотрел, ведь он  коммунист и посажен по
ошибке, а вокруг -- враги  народа; менЯ он  признавал лишь  за то, что Я  --
бывший  советский  офицер  и  в  плену  не  был)  напомнил  мне  забытое  из
университетского курса: перед днЈм осеннего равноденствиЯ протЯнем по  земле
полуденную  линию,  а  23  сентЯбрЯ  вычтем  высоту  кульминации  солнца  из
девЯноста -- вот  и  наша  географическаЯ  широта.  ‚сЈ-таки  утешение, хотЯ
долготы не узнать.
     Ќас  везли и везли.  ‘темнело.  Џо крупнозвЈздному чЈрному  небу теперь
Ясно было, что везли нас на юго-юго-запад.
     ‚ свете фар задних автомобилей плЯсали клочки пыльного облака, взбитого
всюду над дорогой, но  видимого  только в фарах.  ‚озникало странное марево:
весь мир был чЈрен, весь мир качалсЯ, и только эти  частицы  пыли светились,
кружились и рисовали недобрые картины будущего.
     Ќа какой край  света? ‚ какую  дыру  везли  нас, где суждено нам делать
нашу революцию?
     Џодвернутые  ноги так затекли,  будто  были  уже  и не  наши.  ‹ишь под
полночь  приехали  мы к  лагерю,  обнесЈнному высоким  деревЯнным  заплотом,
освещЈнному   в   чЈрной   степи   и  близ  чЈрного  спЯщего  посЈлка  Ярким
электричеством вахты и вокруг зоны.
     …ще раз перекликнув по  делам -- "...марта  тысЯча  девЯтьсот семьдесЯт
пЯтого!" -- на  оставшиесЯ эти  четверть  столетиЯ нас  ввели сквозь двойные
высоченные ворота.
     ‹агерь спал,  но  Ярко  светились  все окна  всех  бараков,  будто  там
брызжела жизнь. Ќочной  свет -- значит,  режим тюремный. „вери  бараков были
заперты извне тЯжелыми висЯчим замками.  Ќа прЯмоугольниках освещенных  окон
чернели решЈтки.
     ‚ышедший <i>помбыт</i> был облеплен лоскутами <i>номеров</i>.
     ’ы читал в газетах, что в лагерЯх у фашистов на людЯх бывают <i>номера</i>?


     <a name=fn_3_1></a><sup>1</sup> ЋрганизациЯ “краинских Ќационалистов.

     <a name=fn_3_2></a><sup>2</sup> €з-за того, что в разных  областЯх “краины -- разное соотношение тех,
кто считает себЯ русским  и кто -- украинцем,  и кто -- никем не считает, --
тут будет много сложностей.  Њожет быть,  по каждой области понадобитсЯ свой
плебисцит и потом льготное и бережное отношение ко всем, желающим переехать.
Ќе  всЯ   “краина  в  еЈ  сегоднЯшних  формальных  советских  границах  есть
действительно  “краина.  Љакие-то левобережные области безусловно тЯготеют к
ђоссии.

     <a name=fn_3_3></a><sup>3</sup>  ѓоворЯт, французскаЯ  статистика  показала, будто  между  1-й  и 2-й
мировыми войнами самаЯ  низкаЯ  преступность среди национальных групп была у
русских  эмигрантов.  Ќапротив, после второй мировой войны самаЯ высокаЯ, из
национальных  групп,  преступность  оказалась  опЯть-таки  у  русских  --  у
советских граждан, попавших во ”ранцию.

     <a name=fn_3_4></a><sup>4</sup> Ћчень не  хватало  остаковичу перед Ћдиннадцатой симфонией послушать
эту песню  з д е с ь! ‹ибо вовсе б  он  еЈ  не тронул,  либо выразил  бы  еЈ
современный, а не  умерший смысл.  …ще двадцать пЯть. ѓде уж теперь двадцать
пЯть! -- в каторжном лагере он был обречЈн кончить невдолге.

--------
        ѓлава 3. –епи, цепи...

     Ќо   наша  горЯчность,  наши  забегающие   ожиданиЯ  быстро   оказались
раздавлены. ‚етерок перемен дул только  на сквознЯках -- на пересылках. ‘юда
же, за высокие заборы  Ћсоблагов, он  не задувал.  € хотЯ лагерЯ состоЯли из
одних только политических -- никакие мЯтежные листовки не висели на столбах.
     ѓоворЯт, в Њинлаге кузнецы отказались ковать решЈтки длЯ барачных окон.
‘лава им, пока  не названным! ќто  были  люди. €х  посадили в Ѓ“ђ.  Ћтковали
решЈтки длЯ Њинлага -- в Љотласе. € никто не поддержал кузнецов.
     Ћсоблаги начинались с той же бессловесной  и даже угодливой покорности,
котораЯ была воспитана тремЯ десЯтилетиЯми €’‹.
     Џригнанным   с   полЯрного  ‘евера   этапам  не  пришлось  порадоватьсЯ
казахстанскому  солнышку. Ќа станции  Ќоворудное они спрыгивали  из  красных
вагонов  -- на  красноватую  же  землю.  ќто была  та  джезказканскаЯ  медь,
добываньЯ которой ничьи  легкие  не выдерживали  больше четырЈх месЯцев. ’ут
же, на первых провинившихсЯ,  радостные надзиратели  продемонстрировали своЈ
новое  оружие: <i>наручники</i>, не применЯвшиесЯ в €’‹ -- блестЯще  никелированные
наручники,  массовый  выпуск  которых   был  налажен  в  ‘оветском  ‘оюзе  к
тридцатилетию ЋктЯбрьской  революции (на каком-то заводе делали их рабочие с
седеющими усами,  образцовые пролетарии нашей литературы  -- ведь не сами же
‘талин и  ЃериЯ делали  их?). ќти  наручники были тем замечательны,  что  их
можно было забивать на бо'льшую тугость: была  в них металлическаЯ пластинка
с зубчиками, и надетые уже наручники забивали на коленЯх конвоира так, чтобы
больше зубчиков вошло  в замок  и было бы больней.  ’ем  самым наручники  из
предохранителЯ,  сковывающего  действиЯ, превращались  в  орудиЯ  пытки, они
сдавливали кисти, с острой постоЯнной  болью и часами так держали, да всЈ за
спиной,  на  вывернутых  руках.  …ще  особо  был  разработан  приЈм   зажима
наручников по четырем пальцам, это причинЯло острую боль в суставах пальцев.
     ‚  Ѓерлаге  наручниками  пользовались  истово:  за  всЯкую  мелочь,  за
неснЯтые шапки перед надзирателем. Ќадевали наручники (руки назад) и ставили
около вахты. ђуки затекали, мертвели, и взрослые мужчины плакали: "ѓражданин
начальник, больше не буду! ‘нимите наручники!" (’ам  были славные порЯдки, в
Ѓерлаге, -- не только в столовую шли по  команде,  но по команде  входили за
стол,  по команде садились, по команде опускали ложки в баланду,  по команде
вставали и выходили.)
     ‹егко было кому-то пером черкнуть:  "‘оздать Ћсоблаги! „оложить  проект
режима  к  такому-то  числу!"  Ђ  ведь  каким-то  труженикам-тюрьмоведам  (и
душеведам, и  знатокам лагерной жизни) надо было по  пунктам  продумать: что
еще можно  завинтить подосаднее? чем еще можно нагрузить понадрывнее?  в чЈм
еще  можно утЯжелить и без  того не льготную жизнь туземца-зэка? ЏереходЯ из
€’‹ в  Ћсоблаги,  эти животные должны были  сразу  почувствовать строгость и
тЯжесть -- но ведь прежде кому-то надо по пунктам изобрести!
     Ќу, естественно усили  меры  охраны. ‚о  всех Ћсоблагах  были добавочно
укреплены зонные полосы, натЯнуты лишние нитки колючки  и еще спирали  Ѓруно
рассыпаны  в предзоннике. Џо пути  следованиЯ рабочих  колонн на всех важных
перекрЈстках и поворотах заранее ставились пулемЈты и залегали пулемЈтчики.
     ‚  каждом лагпункте  была каменнаЯ тюрьма  --  Ѓ“ђ.<a href=#fn_4_1><sup>1</sup></a> ‘ сажаемых  в  Ѓ“ђ
обЯзательно снимались телогрейки: мучение холодом  было важной  особенностью
Ѓ“ђа. Ќо и каждый барак был тюрьмой, потому что окна все зарешЈчены, на ночь
вносились параши и запирались двери. €  еще  в  каждой  зоне  были  один-два
штрафных  барака,  имевших усиленную охрану, свою  особую маленькую <i>зонку</i>  в
зоне; они запирались тотчас после прихода  арестантов с работы -- по образцу
ранней  каторги.  (‚от  это --  и были собственно Ѓ“ђы, но у  нас назывались
<i>режимками</i>.)
     ‡атем  совершенно  откровенно заимствовали  ценный гитлеровский  опыт с
номерами:   заменить  фамилию  заключЈнного,  "Я"   заключЈнного,   личность
заключЈнного --  номером,  так  что один  от другого  отличаетсЯ уже не всей
человеческой особенностью,  а  только  плюс-минус  единичкой в  однообразном
рЯду. € эта мера может стать гнетущей -- но если еЈ очень последовательно до
конца провести. ’ак и пытались. ‚сЯкий новопоступающий, "сыграв на роЯле"  в
спецчасти лагерЯ  (то  есть, оставив отпечатки  пальцев, как это  делалось в
тюрьмах,  а  в €’‹ не делалось),  надевал  на шею веровочку  с дощечкой.  Ќа
дощечке набиралсЯ его номер,  вроде  ™-262, (в Ћзерлаге  было теперь и  "›",
ведь  короток   алфавит!),  и  в  таком  виде  его  фотографировал  фотограф
спецчасти. (ќти все фотографии еще где-нибудь хранЯтьсЯ! Њы еще их увидим!)
     „ощечку снимали с шеи арестанта (ведь не собака же он), а взамен давали
четыре (в иных лагерЯх -- три) белых трЯпочки  размером сантиметров 8 на 15.
ќти трЯпочки  он  должен был пришить себе в места,  установленные не во всех
лагерЯх одинаково, но обычно -- на  спине, на груди, надо лбом на шапку, еще
на ноге или на руке.<a href=#fn_4_2><sup>2</sup></a> ‚ ватной одежде  на  этих установленных местах заранее
производилась порча -- в лагерных мастерских отдельные портные отрЯжались на
порчу  новых вещей: фабричнаЯ ткань вырезалась квадратиком, обнажаЯ исподнюю
вату. ќто делалось  длЯ того, чтобы зэк не мог при побеге отпороть номера' и
выдать  себЯ  за вольнЯшку. ‚  других лагерЯх еще проще:  номер  вытравлЯлсЯ
хлоркой на одежде.

     * Џђ€‚…„…ЌЂ ”Ћ’ЋѓђЂ”€џ "3. Ќа шмоне" Џђ€Њ. Ђ. Љ.

     ‚елено было  надзирателЯм  окликать  заключЈнных только  по  номерам, а
фамилий  не  знать  и не помнить.  € довольно жутко  было  бы,  если  б  они
выдержали  -- да они  не выдержали  (русский человек  -- не немец), и уже на
первом году стали сбиватьсЯ и кого-то звать по фамилиЯм, а потом всЈ больше.
„лЯ облегчениЯ  надзирателЯм  прибивалась на вагонке  соответственно каждому
спальному месту -- фанернаЯ бирка, и на  ней -- номер спЯщего тут. ’ак, и не
видЯ номеров на спЯщем, надзиратель всегда мог его окликнуть, а в отсутствии
его  знать,  на  чьей  койке  нарушение.  ЌадзирателЯм открывалась  и  такаЯ
полезнаЯ деЯтельность: или тихо отпереть замок и  тихо войти  в  барак <i>перед</i>
подъЈмом и  записать номера  вставших  прежде времени,  или же  ворватьсЯ  в
барачную секцию <i>точно</i> по подъЈму и записывать тех, кто еще не встал. ‚ обоих
случаЯх можно было сразу назначать карцеры, но больше полагалось в Ћсоблагах
требовать <i>объЯснительных записок</i> -- и это  при запрете иметь чернила и ручки
и при никаком снабжении  бумагой. ‘истема объЯснительных записок -- тЯгучаЯ,
нуднаЯ, противнаЯ, была  неплохим  изобретением, тем более, что у  лагерного
режима хватало длЯ этого оплачиваемых лоботрЯсов  и времени  длЯ разбора. Ќе
просто тебЯ сразу  наказывали, а требовали письменно объЯснить: почему  твоЯ
койка плохо застелена; как  ты допустил, что  покосилась  на  гвозде бирка с
твоим  номером;  почему  запачкалсЯ номер на  твоей  телогрейке  и почему ты
своевременно не  привЈл  его в порЯдок;  почему ты  оказалсЯ  с папиросой  в
секции;  почему  не  снЯл  шапку  перед  надзирателем.<a href=#fn_4_3><sup>3</sup></a>  ѓлубокомыслие  этих
вопросов делало письменный ответ  на них длЯ грамотных еще даже мучительней,
чем  длЯ  неграмотных.   Ќо  отказ  писать  записку  приводил  к  устрожению
наказаниЯ! ‡аписка писалась,  чистотою  и чЈткостью уважительно к ђаботникам
ђежима, относилась барачному надзирателю, затем рассматривалась ЏомЌачђежима
или Ќачђежима, и писалось на ней письменное же определение наказаниЯ.
     ’ак же и в бригадных ведомостЯх полагалось писать номера прежде фамилий
-- вместо фамилий?  но боЯзно было отказатьсЯ от фамилий! как-никак, фамилиЯ
--  это верный хвост, своей фамилией человек  ущемлен навек, а номер  -- это
дуновение, фу  -- и нет. ‚от если  б номера на самом  человеке  выжигать или
выкалывать!  -- но до  этого дойти не успели. Ђ могли бы, шутЯ могли  бы, не
много и оставалось.
     € тем еще рассыпалсЯ гнЈт номеров, что не в  одиночках же мы сидели, не
одних  надзирателей слышали  --  а друг друга.  „руг  друга же  арестанты не
только никогда по номерам не называли, а даже <i>не замечали</i> их (хотЯ  кажетсЯ,
как не заметить эти кричащие белые трЯпки на чЈрном? когда много  вместе нас
собиралось  --  на  развод,  на  проверку,   обилие  номеров  пестрило,  как
логарифмическаЯ  таблица  --  но только  свежему  взглЯду) --  настолько  не
замечали, что о самых близких друзьЯх и  бригадниках никогда не знали, какой
у них  номер,  свой только  и помнили.  (‘реди придурков встречались пижоны,
которые  очень  следили за  аккуратной  и  даже  кокетливой пришивкой  своих
номеров,  с  подвЈрнутыми  краЯми,  мелкими  стежками, <i>покрасивее</i>.  €звечное
холуйство! Њы с друзьЯми, наоборот, старались, чтобы номера выглЯдели на нас
как можно более безобразно.)
     ђежим Ћсоблагов был рассчитан  на  полную глухость:  на  то, что отсюда
никто никому не  пожалуетсЯ, никто никогда не  освободитсЯ,  никто никуда не
вырветсЯ. (Ќи  Ћсвенцим,  ни Љатынь не  научили  хозЯев нисколько.)  Џоэтому
ранние Ћсоблаги это -- Ћсоблаги с палками.  —аще не сами  надзиратели носили
их (у надзирателей были наручники!),  а доверенные из зэков -- коменданты  и
бригадиры,  но  бить  могли  всласть  и  с полного одобрениЯ  начальства.  ‚
„жезказгане перед разводом становились у двери барака нарЯдчики  с дубинками
и по-старому кричали: "‚ыходи  <i>без последнего!!</i>"  (читатель давно уже понЯл,
почему <i>последний</i>  если и оказывалсЯ, то тут же его  как бы  уже и не было.)<a href=#fn_4_4><sup>4</sup></a>
Џоэтому же начальство мало огорчалось, если скажем, зимний этап из Љарбаса в
‘пасск  -- 200  человек -- замЈрз  по дороге, уцелевшие забили  все палаты и
проходы санчасти, гнили заживо  с отвратительной вонью  и доктор  Љолесников
ампутировал  десЯтки рук, ног и  носов.<a href=#fn_4_5><sup>5</sup></a> ѓлухость  была такаЯ надЈжнаЯ,  что
знаменитый  начальник ‘пасского  режима  капитан  ‚оробьЈв  и его  подручные
сперва  "наказали"   заключЈнную   венгерскую   балерину   карцером,   затем
наручниками, а в наручниках изнасиловали еЈ.
     ђежим замыслен был  неторопливо  проникающий в  мелочи. ‚от,  например,
запрещалось иметь чьи-то фотографии, не только свои  (побег!), но и близких.
€х  отбирали  и  уничтожали.  ‘тароста  женского  барака  в ‘пасске, пожилаЯ
женщина,   учительница,   поставила   на   столике  портретик   —айковского,
надзиратель изъЯл  и  дал  ей  трое  суток карцера.  "„а  ведь  это  портрет
—айковского!"  -- "Ќе  знаю  кого,  но не положено  женщинам  в лагере иметь
мужские  портреты."  -- ‚ Љенгире разрешено было получать  крупу в  посылках
(отчего ж не получать?), но также неукоснительно запрещено было еЈ варить, и
если зэк пристраивалсЯ где-нибудь на двух кирпичах,  надзиратель опрокидывал
котелок ногой,  а  виновного  заставлЯл тушить огонь руками.  (Џравда, потом
построили  сарайчик  длЯ  варки,  но  через  два  месЯца  печь  разрушили  и
расположили там офицерских свиней и лошадь опера ЃелЯева).
     Ћднако,  вводЯ разные режимные  новинки,  хозЯева не забывали и лучшего
опыта  €’‹.  ‚  Ћзерлаге  капитан  Њишин,  начальник  лагпункта,  привЯзывал
отказчиков к санЯм и так волок их на работу.
     Ђ  в  общем  режим получилсЯ  настолько  удовлетворителен,  что прежние
исходные  <i>каторжане</i>  содержались   теперь  в   Ћсоблагах  на   общих  равных
основаниЯх, в общих зонах, и  только  отличались другими буквами на номерных
нашлЈпках.  (Ќу, разве что при нехватке бараков, как в ‘пасске, назначали им
длЯ жильЯ сараи и конюшни.)
     ’ак   Ћсоблаги,   не   названные    официально   каторгой,   стали   еЈ
правопреемником и наследником, слились с нею.
     Ќо чтобы режим хорошо усваивалсЯ арестантами -- надо обосновать его еще
и правильной работой и правильной едой.
     ђабота длЯ Ћсоблагов выбиралась тЯжелейшаЯ из окружающей местности. Љак
верно заметил —ехов: "в обществе и  отчасти в литературе установилсЯ взглЯд,
что настоЯщаЯ самаЯ  тЯжкаЯ  и  самаЯ позорнаЯ каторга  может быть  только в
рудниках.  …сли бы в  "ђусских женщинах" Ќекрасова  герой...  ловил  бы  длЯ
тюрьмы   рыбу   или   рубил   лес    --   многие   читатели    остались   бы
неудовлетворенными". (’олько о  лесоповале,  Ђнтон  Џавлович,  за что уж так
пренебрежительно?  ‹есоповал,   --  ничего,  подходит).   Џервые   отделениЯ
‘теплага, с  которых  он  начиналсЯ,  все  были  на  добыче меди  (1-е и 2-е
ЋтделениЯ -- ђудник, 3-е -- Љенгир, 4-е -- „жезказган).  Ѓурение было сухое,
пыль  пустой  породы  вызывала  быстрый  силикоз  и  туберкулЈз.<a href=#fn_4_6><sup>6</sup></a> ‡аболевших
арестантов  отправлЯли  умирать  в  знаменитый  ‘пасск  (под  Љарагандою) --
"всесоюзную инвалидку" Ћсоблагов.
     Ћ ‘пасске можно бы сказать и особо.
     ‚  ‘пасск  присылали  инвалидов  --  конченных  инвалидов,  которых уже
отказывались использовать в  своих  лагерЯх.  Ќо, удивительно! -- переступив
целебную зону ‘пасска, инвалиды разом обращались в полноценных  работЯг. „лЯ
полковника —ечева,  начальника  всего ‘теплага, ‘пасское  лагерное отделение
было  из  самых любимых.  Џрилетев сюда из Љараганды на  самолЈте,  дав себе
почистить  сапоги на вахте,  этот недобрый коренастый человек  шЈл по зоне и
присматривалсЯ, кто еще  у  него не  работает. Ћн любил говорить: "€нвалид у
менЯ во всем  ‘пасске  один -- без  двух  ног.  Ќо и он  на лЈгкой работе --
посыльным  работает". Ћдноногие все  использовались  на сидЯчей  работе: бой
камнЯ на щебенку, сортировка щепы.  Ќи костыли, ни даже однорукость  не были
препЯтствием к  работе  в  ‘пасске. ќто —ечев придумал --  четырЈх одноруких
(двух  с правой рукою  и  двух  с  левой) ставить  на носилки. ќто  у —ечева
придумали  --   вручную  крутить   станки   мехмастерских,  когда  не   было
электроэнергии.  ќто  —ечеву  нравилось  --  иметь  "своего  профессора",  и
биофизику —ижевскому  он разрешил устроить  в ‘пасске <i>лабораторию</i>  (с голыми
столами). Ќо когда  —ижевский из  последних  бросовых  материалов разработал
маску против  силикоза  длЯ джезкаганских  работЯг, -- —ечев не пустил  еЈ в
производство.   ђаботают  без  масок,  и  нечего  мудрить.  „олжна  же  быть
оборачиваемость контингента.
     ‚ конце 1948 года в ‘пасске  было около 15 тысЯч зэков обоего пола. ќто
была огромнаЯ зона,  столбы  еЈ то поднимались  на  холмы, то  опускались  в
лощины,  и  угловые  вышки не  видели  друг  друга.  Џостепенно  шла  работа
саморазгораживаниЯ: зэки  строили внутренние стены и отделЯли  зоны женскую,
рабочую, чисто-инвалидную (так было  стеснительнее длЯ внутрилагерных свЯзей
и удобнее длЯ  хозЯев). есть тысЯч  человек ходило работать  на дамбу за 12
километров. ’ак как они были всЈ-таки инвалиды, то шли туда более двух часов
и более двух часов назад. Љ этому следует <i>прибавить</i> 11-часовой рабочий день.
(ђедко кто выдерживал  на той работе два  месЯца).  ‘ледующаЯ крупнаЯ работа
была -- каменоломни,  они  находились в самых  зонах  (на  острове  --  свои
ископаемые!), и  в женской, и в мужской. ‚ мужской зоне карьер  был на горе.
’ам  после  отбоЯ взрывали  камень  аммоналом,  а  днЈм  инвалиды  молотками
разбивали  глыбы. ‚ женской зоне аммонала не применЯли,  а женщины рылись до
пластов вручную кирками, а потом дробили камень большими  молотками. Њолотки
у них, конечно, соскакивали с рукоЯток, а новые ломались, а длЯ насадки надо
было  отправлЯть в другую зону. ’ем не менее,  с  каждой  женщины  требовали
норму -- 0,9 кубометра в  день,  а так  как выполнить  еЈ они не могли, то и
получали  долго  штрафной паЈк  -- 400  граммов, пока мужчины не  научили их
перед сдачей перетаскивать камень из старых штабелей в  новые. Ќапомним, что
всЯ эта работа производилась не  только инвалидами  и не  только без единого
механизма, но в суровые степные зимы (до 30-35 градусов мороза с ветром) еще
и в <i>летней одежде</i>, потому что <i>неработающим</i> (то есть инвалидам) не полагаетсЯ
на зиму выдавать теплую одежду. Џ-р вспоминает, как она в такой мороз, почти
неодетаЯ,  орудовала над камнем с огромным молотком.  --  Џольза этой работы
длЯ Ћтечества особенно  выЯснЯетсЯ,  если мы доскажем,  что камень  женского
карьера  почему-то оказалсЯ негоден  длЯ строительства и в  некий день некий
начальник распорЯдилсЯ, чтобы женщины  весь добытый ими за год камень теперь
засыпали бы назад  в карьер, подрыли  землЈю  и развели  бы парк  (до парка,
конечно,  не дошло). -- ‚ мужской зоне камень был хорош, доставка же  его на
место строительства совершалась  так: после проверки весь строй (сразу тысЯч
около  восьми, кто еще  в этот день был жив) гнали в гору, а назад допускали
только с камнЯми. ‚ выходной такаЯ инвалиднаЯ прогулка совершалась дважды --
утром и вечером.
     ‡атем шли такие работы:  самозагораживание;  строительство посЈлка  длЯ
лагерщиков и конвоиров (жилые дома,  клуб, банЯ,  школа); работа на полЯх  и
огородах.
     “рожай  с  тех  огородов тоже шЈл  на вольных, а зэкам доставалась лишь
свекловичнаЯ ботва: еЈ привозили возами  на машинах, сваливали  в  кучи близ
кухни, там она мокла, гнила,  и оттуда кухонные рабочие вилами таскали еЈ  в
котлы. (ќто несколько напоминает кормление домашнего скота?..) €з этой ботвы
варилась постоЯннаЯ баланда, к ней  добавлЯлсЯ один черпачок  кашицы в день.
‚от огороднаЯ спасскаЯ сценка: человек полтораста зэков, сговорЯсь, ринулись
разом на один такой огород, легли и грызут  с грЯд овощи. Ћхрана  сбежалась,
бьЈт их палками, а они лежат и грызут.
     •леба давали неработающим инвалидам 550, работающим -- 650.
     …ще не  знал ‘пасск медикаментов  (на такую ораву  где взЯть! да  и всЈ
равно им подыхать) и постельных принадлежностей. ‚ некоторых бараках вагонки
сдвигались и  на сдвоенных щитах ложились  уже  не  по  двое, а  по  четверо
впритиску.
     „а, еще же была работа! Љаждый  день  110-120 человек выходило на рытье
могил. „ва  студебекера возили  трупы  в  обрешЈтках,  откуда  руки  и  ноги
выпЯчивались. „аже в летние благополучные месЯцы 1949  года умирало по 60-70
человек в день, а зимой по сотне (считали эстонцы, работавшие при морге).
     (‚  других Ћсоблагах не было  такой смертности,  и  кормили лучше, но и
работы же покрепче, ведь не инвалиды -- это читатель уравновесит уже сам.)
     ‚се  это было  в 1949  (тысЯча  девЯтьсот сорок  девЯтом)  году  --  на
тридцать  втором году ЋктЯбрьской революции, через  четыре  года после того,
как  кончилась война и еЈ суровые необходимости, через  три года после того,
как  закончилсЯ  Ќюрнбергский  процессе и всЈ человечество  узнало об ужасах
фашистских лагерей и вздохнуло с облегчением: "это не повторитсЯ!.."<a href=#fn_4_7><sup>7</sup></a>
     …сли ко всему этому режиму еще  добавить,  что  с  переездом  в Ћсоблаг
почти прекращалась  свЯзь с волей, с ожидающей тебЯ и  твоих  писем женой, с
детьми, длЯ  которых  ты  превращалсЯ  в  миф (два  письма  в год, -- но  не
отправлЯлись и эти, куда вложил ты лучшее  и  главное, собранное за  месЯцы.
Љто смеет проверить цензорш, сотрудниц  ЊѓЃ? Ћни часто облегчали себе работу
-- сжигали  часть  писем, чтобы не проверЯть. Ђ что твоЈ письмо  не дошло --
всегда  можно  свалить  на  почту.  ‚  ‘пасске  позвали   как-то  арестантов
отремонтировать печь в цензуре -- те нашли там сотни  неотправленных, но еще
и не  сожженных писем -- забыли цензоры  поджечь. ‚от обстановка Ћсоблага --
печники еще  боЯлись об этом рассказывать  друзьЯм! --  гебисты могли с ними
быстро расправитьсЯ...  ќти цензорши ЊѓЃ, длЯ своего удобства сжигавшие <i>душу</i>
узников,  --  были ли они гуманнее тех  эсесовок,  собиравших кожу  и волосы
убитых?).  Ђ уж о свиданиЯх с родственниками в Ћсоблагах  и не заикались  --
адрес лагерЯ был зашифрован и не допускалось приехать никому.
     …сли еще  добавить,  что хемингуэевский вопрос <i>иметь</i> или <i>не иметь</i> почти
не стоЯл в Ћсоблагах, он со  днЯ созданиЯ их  был уверенно разрешен в пользу
<i>не иметь</i>.  Ќе  иметь денег  и  не получать  зарплаты (в  €’‹  еще можно было
заработать какие-то гроши, здесь -- ни копейки). Ќе  иметь  смены  обуви или
одежды, ничего длЯ  поддеваниЯ, утеплениЯ или сухости. ЃельЈ (и что' то было
за бельЈ! --  врЯд  ли хемингуэевские беднЯки согласились бы  его  натЯнуть)
менЯлось  два раза  в месЯц, одежда и обувь -- два раза в  год,  кристальнаЯ
аракчеевскаЯ Ясность. (Ќе в  первые  дни лагерЯ, но  позже,  наладили <i>вечную</i>
камеру хранениЯ  -- до днЯ "освобождениЯ",  считалось важным  проступком  не
сдать туда какой-либо  собственной  носильной вещи:  это была  подготовка  к
побегу,  карцер,  следствие). Ќе иметь никаких продуктов в тумбочке (а утром
стоЯть в  очереди в продуктовую  каптерку, чтобы сдать их, вечером --  чтобы
получить  -- тем самым  удачно занимались еще оставшиесЯ свободными длЯ  ума
утренние и вечерние получасы). Ќе иметь ничего рукописного, не иметь чернил,
химических  и  цветных  карандашей,  не  иметь  чистой  бумаги  свыше  одной
ученической  тетради.  Ќе иметь в конце  концов и  книг. (‚ ‘пасске отбирали
собственные книги  при приЈме арестанта  в  лагерь. “ нас сперва разрешалось
иметь  одну-две,  но  однажды  вышел  мудрый   указ:  зарегистрировать   все
собственные  книги в Љ‚—, поставить  на титульном  листе "‘теплаг.  ‹агпункт
N..." ‚се  книги без штампа будут впредь отбиратьсЯ как незаконные, книги же
со штампом будут сч