тельно шли
помогать восставшим: охотно бежали за зону  и блатные, чтобы грабить вольные
посЈлки.)
     ‚ооружившись теперь за счЈт  охраны (похороненной  потом  на кладбище в
Љочмасе), повстанцы пошли и  взЯли  соседний  лагпункт. ‘оединЈнными  силами
решили идти на город ‚оркуту! -- до  него  оставалось 60  километров. Ќо  не
тут-то было! Џарашютисты высадились десантом и отгородили  от них ‚оркуту. Ђ
расстреливали и разгонЯли восставших штурмовики на бреющем полЈте.
     Џотом  судили, еще  расстреливали,  давали сроки по 25 и по 10. (‡аодно
"освежали" сроки  и  многим тем, кто  не  ходил на операцию,  а  оставалсЯ в
зоне.)
     ‚оеннаЯ  безнадЈжность  их  восстаниЯ  очевидна.  Ќо  кто  скажет,  что
<i>надЈжнее</i> было медленно доходить и умирать?
     ‚скоре  затем  создались  Ћсоблаги,  большую  часть  ЏЯтьдесЯт  ‚осьмой
отгребли. € что же?
     ‚ 1949 году в Ѓерлаге,  в лаготделении Ќижний ЂтурЯх, началось примерно
так же: разоружили  конвоиров;  взЯли 6-8 автоматов; напали извне на лагерь,
сбили охрану, перерезали телефоны;  открыли  лагерь.  ’еперь-то уж в  лагере
были только люди с номерами, заклейменные, обречЈнные, не имеющие надежды. €
что же? ‡эки в ворота не пошли...
     ’е,  кто всЈ начал,  и терЯть им  было уже нечего,  превратили  мЯтеж в
побег:  направились  группкой  в  сторону   Њылги.  Ќа  ќльгене-’оскане   им
преградили дорогу войска и танкетки (операцией командовал генерал ‘емЈнов).
     ‚се они были убиты.<a href=#fn_11_1><sup>1</sup></a>
     ‘прашивает загадка: что быстрей всего на свете? € отвечает: мысль!
     ’ак  и  не  так.  Ћна  и  медленна  бывает,  мысль,  ох  как  медленна!
‡атруднЈнно  и поздно  человек, люди, общество осознают то, что  произошло с
ними. €стинное положение своЈ.

     ‘гонЯЯ ЏЯтьдесЯт ‚осьмую в Ћсобые лагерЯ, ‘талин почти забавлЯлсЯ своей
силой. € без того они содержались у него  как  нельзЯ надЈжней, -- а  он сам
себЯ  вздумал  перехитрить  --  еще лучше сделать.  Ћн  думал --  так  будет
страшней. Ђ вышло наоборот.
     ‚сЯ  система  подавлениЯ,  разработаннаЯ  при  нЈм,  была  основана  на
<i>разъединении</i> недовольных; на том, чтоб  они не взглЯнули друг другу в глаза,
не  сосчитались  --  сколько  их;  на  том,  чтобы  внушить  всем,  и  самим
недовольным,  что  никаких  недовольных   нет,  что  есть  только  отдельные
злобствующие обречЈнные одиночки с пустотой в душе.
     Ќо  в Ћсобых лагерЯх недовольные  встретились многотысЯчными массами. €
сосчитались.  € разобрались, что  в  душе у них отнюдь не пустота, а  высшие
представлениЯ  о  жизни,  чем  у тюремщиков;  чем  у  их  предателей;  чем у
теоретиков, объЯснЯющих, почему им <i>надо</i> гнить в лагере.
     ‘перва  такаЯ новизна  Ћсоблага почти  никому не была  заметна.  ‚нешне
тЯнулось  так,  будто  это продолжение  €’‹. ’олько быстро  скисли  блатные,
столпы лагерного режима и начальства. Ќо как будто жестокость надзирателей и
увеличеннаЯ площадь Ѓ“ђа восполнЯли эту потерю.
     Ћднако вот  что:  скисли  блатные --  в  лагере  не стало  воровства. ‚
тумбочке оказалось можно оставить пайку. Ќа ночь ботинки можно не класть под
голову, можно  бросить их на пол  -- и  утром они  будут  там. Њожно кисет с
табаком оставить на ночь в тумбочке, не тереть его ночь в кармане под боком.
     ЉажетсЯ, это мелочи? Ќет,  огромно! Ќе стало воровства --  и  люди  без
подозрениЯ и  с симпатией  посмотрели на своих соседей. ‘лушайте,  ребЯта, а
может мы правда того... <i>политические?</i>..
     Ђ если  политические -- так можно немного повольней и говорить -- между
двумЯ вагонками и  у бригадного  костра.  Ќу, оглЯнутьсЯ, конечно,  кто  тут
рЯдом.  „а в конце концов чЈрт с ним, пусть наматывают, четвертнаЯ уже есть,
куда еще мотать?
     Ќачинает отмирать и всЯ прежнЯЯ лагернаЯ психологиЯ: умри ты сегоднЯ, а
Я  завтра;  всЈ равно  никогда  справедливости не добьЈшьсЯ;  так было,  так
будет... Ђ почему -- не добьЈшьсЯ?.. Ђ почему -- "будет"?..
     ЌачинаютсЯ в бригаде тихие разговоры не о  пайке совсем, не о каше, а о
таких делах, что и  на воле не услышишь --  и всЈ вольней! и  всЈ вольней! и
всЈ вольней!  --  и  бригадир вдруг  терЯет  ощущение  всезначимости  своего
кулака. “ одних бригадиров кулак совсем  перестает подниматьсЯ, у  других --
реже,  легче.  Ѓригадир  и  сам,  не  возвышаЯсь,  присаживаетсЯ  послушать,
потолковать. € бригадники начинают смотреть на него как на  товарища -- тоже
ведь <i>наш</i>.
     Ѓригадиры приходЯт  в ЏЏ—, в бухгалтерию, и по десЯткам мелких вопросов
--  кому срезать, не  срезать пайку,  кого  куда отчислить --  придурки тоже
воспринимают  от   них  этот  новый   воздух,   это   облачко   серьЈзности,
ответственности, нового какого-то смысла.
     €  придуркам, пока еще далеко не всем, это передаЈтсЯ. Ћни ехали сюда с
таким жадным желанием захватить посты, и вот захватили их, и отчего бы им не
жить так же  хорошо,  как  в €’‹:  запиратьсЯ в  кабинке,  жарить картошку с
салом,  жить между собой,  отделЯсь  от работЯг?  Ќет!  ЋказываетсЯ, не  это
главное.  Љак,  а  что  же   главное?..   ‘тановитсЯ   неприличным  хвастать
кровопийством, как  было в  €’‹, хвастать тем, что  живЈшь за счЈт других. €
придурки  находЯт  себе  друзей среди работЯг и,  расстелив  на  земле  свои
новенькие  телогрейки  рЯдом  с  их  чумазыми,  охотно  пролЈживают  с  ними
воскресеньЯ в беседах.
     € главное деление  людей оказываетсЯ  не такое  грубое, как было в €’‹:
придурки -- работЯги, бытовики -- ЏЯтьдесЯт ‚осьмаЯ,  а сложней и интересней
гораздо: землЯчества, религиозные группы, люди бывалые, люди учЈные.
     Ќачальство еще нескоро-нескоро что-то поймЈт и заметит. Ђ нарЯдчики уже
не  носЯт дрынов и даже не  рычат,  как  раньше.  Ћни  <i>дружески</i> обращаютсЯ к
бригадирам: на  развод,  мол,  пора,  Љомов. (Ќе то,  чтоб  <i>душу</i>  нарЯдчиков
пронЯло, а -- что-то беспокоющее в воздухе новое.)
     Ќо  всЈ это  <i>медленно</i>. ЊесЯцы, месЯцы и месЯцы уходЯт на  эти перемены.
ќти перемены медленнее сезонных. Ћни затрагивают не всех бригадиров, не всех
придурков -- лишь  тех, у кого  под  спудом  и  пеплом  сохранились  остатки
совести и  братства. Ђ кому  нравитсЯ  остатьсЯ  сволочью  -- вполне успешно
остаЈтсЯ  ею.  ЌастоЯщего   сдвига  сознаниЯ  --  сдвига  трЯсением,  сдвига
героического --  еще нет.  € по-прежнему  лагерь  пребывает  лагерем,  и  мы
угнетены и  беспомощны,  и разве то  остаЈтсЯ  нам, что лезть  вон  туда под
проволоку и бежать в степь, а нас бы поливали автоматами и травили собаками.
     ‘мелаЯ мысль, отчаЯннаЯ мысль, мысль-ступень: а как сделать, чтоб <i>не мы
от них</i> бежали, а <i>они</i> бы побежали <i>от нас</i>?
     „овольно только  <i>задать</i> этот  вопрос,  скольким-то  людЯм додуматьсЯ  и
задать, скольким-то выслушать -- и  окончилась  в  лагере эпоха  побегов.  €
началась -- эпоха мЯтежей.

     Ќо начать еЈ -- как? ‘ чего еЈ начинать? Њы же  скованы, мы же оплетены
щупальцами, мы лишены свободы движениЯ -- с чего начинать?
     „алеко  не  просто   в  жизни  --  самое  простое.  ЉажетсЯ,  и  в  €’‹
додумывались некоторые, что стукачей надо убивать. „аже  и  там подстраивали
иногда: скатитсЯ  со  штабелЯ бревно и в полую  воду собьет стукача. ’ак  не
трудно бы и здесь догадатьсЯ -- с каких именно щупалец надо начинать рубить.
Љак будто все это понимали. € никто не понимал.
     ‚друг --  самоубийство.  ‚ режимке --  "барак два" нашли  повесившегосЯ
одного. (‚се стадии процесса Я начинаю излагать по ќкибастузу. Ќо вот что: в
других Ћсоблагах все  стадиии  были  <i>те  же</i>!) Ѓольшого горЯ начальству  нет,
снЯли с петли, отвезли на свалку.
     Ђ по бригаде  слушок: это ведь -- стукач был. Ќе  сам он повесилсЯ. …го
<i>повесили</i>.
     Ќазидание.
     Њного в  лагере  подлецов,  но всех сытее, грубее, наглее -- заведующий
столовой  ’имофей   ‘...<a href=#fn_11_2><sup>2</sup></a>  …го   гвардиЯ  --   мордатые  сытые  повара,  еще
прикармливает он челЯдь палачей-дневальных. Ћн сам и  эта  челЯдь бьют зэков
кулаками и палками.  € между прочим как-то, совсем несправедливо,  ударил он
маленького  чернЯвого "пацана". „а он и замечать не привык, кого он  бьЈт. Ђ
пацан этот,  по-особлаговски,  по-нынешнему -- уже  не  просто пацан,  а  --
мусульманин.  Ђ мусульман  в лагере довольно. ќто не  блатные  какие-нибудь.
Џеред закатом можно видеть, как в западной части зоны (в  €’‹ бы смеЯлись, у
нас  -- нет)  они молЯтсЯ, вскидываЯ руки или лбом прижимаЯсь к земле. “ них
есть старшие,  в новом воздухе  какой-то  есть и совет.  €  вот  их решение:
мстить!
     ђано  утром   в  воскресенье  пострадавший  и  с  ним  взрослый   ингуш
проскальзывают в барак  придурков,  когда те  все  еще  нежатсЯ в  постелЯх,
входЯт в комнату, где ‘..., и в два ножа быстро режут шестипудового.
     Ќо как  это всЈ еще незрело! --  они не пытаютсЯ скрыть своих  лиц и не
пытаютсЯ убежать. ЏрЯмо  от  трупа,  с окровавленными  ножами,  спокойные от
исполненного долга, они идут в надзирательскую и сдаютсЯ. €х будут судить.
     ќто всЈ -- поиски наощупь. ќто всЈ еще, может быть, могло случитьсЯ и в
€’‹. Ќо  гражданскаЯ мысль работает дальше: не это ли и  есть главное звено,
через которое надо рвать цепь?
     "“бей стукача!"  -- вот оно,  звено! Ќож в грудь стукача! „елать ножи и
резать стукачей -- вот оно!
     ‘ейчас, когда Я пишу эту главу, рЯды гуманных книг нависают надо мной с
настенных  полок и  тускло-посверкивающими  неновыми  корешками  укоризненно
мерцают, как звЈзды сквозь облака: ничего в мире нельзЯ добиватьсЯ насилием!
‚зЯвши  меч, нож, винтовку  --  мы  быстро  сравнЯемсЯ с нашими  палачами  и
насильниками. € не будет конца...
     Ќе  будет конца... ‡десь, за столом, в тепле и в чисте, Я с этим вполне
согласен.
     Ќо надо получить двадцать пЯть лет  ни  за что, надеть  на  себЯ четыре
номера, руки держать всегда назад, утром  и вечером обыскиватьсЯ, изнемогать
в работе,  быть таскаемым  в  Ѓ“ђ по  доносам,  безвозвратно затаптыватьсЯ в
землю -- чтобы  оттуда, из Ямы этой, все речи  великих гуманистов показались
бы болтовнЈю сытых вольнЯшек.
     Ќе будет конца!.. -- да <i>начало</i> будет?  Џросвет ли  будет  в нашей жизни
или нет?
     ‡аключил же подгнЈтный народ: <i>благостью лихость не изоймешь</i>.
     ‘тукачи  -- тоже  люди?.. Ќадзиратели ходЯт  по баракам и объЯвлЯют длЯ
нашего  устрашениЯ приказ по всему Џесчаному лагерю: на  каком-то из женских
лагпунктов  две   девушки  (по  годам  рождениЯ   видно,  как  молоды)  вели
антисоветские разговоры. ’рибунал в составе... ђасстрелЯть!
     ќтих девушек,  шептавшихсЯ на вагонке, уже имевших по десЯть лет хомута
--  какаЯ <i>заложила</i>  стерва,  тоже  ведь  захомутаннаЯ?! Љакие  же стукачи --
люди?!
     ‘омнений не было. Ђ удары первые были всЈ же не легки.
     Ќе знаю, где -- как  (резать стали <i>во всех</i> Ћсоблагах, даже в инвалидном
‘пасске!), а у нас это началось  с приезда  „убовского  этапа -- в  основном
западных  украинцев,  Ћ“Ќовцев.  „лЯ  всего этого движениЯ  они  повсеместно
сделали  очень много, да они  и стронули  воз. „убовский этап  привЈз  к нам
бациллу мЯтежа.
     Њолодые,  сильные ребЯта, взЯтые  прЯмо  с  партизанской тропы,  они  в
„убовке оглЯделись, ужаснулись этой спЯчке и рабству -- и потЯнулись к ножу.
     ‚ „убовке это быстро кончилось мЯтежом, пожаром и  расформированием. Ќо
лагерные хозЯева, самоуверенные, ослеплЈнные (тридцать лет они не  встречали
никакого сопротивлениЯ,  отвыкли  от него) --  не позаботились  даже держать
привезЈнных  мЯтежников  отдельно  от  нас.  €х  распустили  по  лагерю,  по
бригадам. ќто был приЈм €’‹: распыление там глушило протест. Ќо в нашей, уже
очищающейсЯ, среде  распыление  только помогло  быстрее охватить  всю  толщу
огнем.
     Ќовички выходили с бригадами на  работу, но не притрагивались к ней или
длЯ вида только, а лежали на солнышке (лето  как раз!) и тихо беседовали. ‘о
стороны в такой момент  они  очень  походили на блатных <i>в законе</i>, тем более,
что были такие же молодые, упитанные, широкоплечие.
     „а <i>закон</i> и проЯснЯлсЯ, но новый удивительный закон: "умри в эту ночь, у
кого нечистаЯ совесть!"
     ’еперь убийства зачередили чаще,  чем побеги  в  их  лучшую  пору.  Ћни
совершались  уверенно  и анонимно:  никто не шЈл  сдаватьсЯ с  окровавленным
ножом; и себЯ и  нож  приберегали длЯ другого дела. ‚ излюбленное времЯ -- в
пЯть  часов утра, когда бараки отпирались  одинокими надзирателЯми,  шедшими
отпирать  дальше, а  заключЈнные еще почти все  спали, --  мстители в масках
тихо  входили  в  намеченную  секцию,   подходили  к  намеченной  вагонке  и
неотклонимо  убивали  уже  проснувшегосЯ  и  дико  вопЯщего   или   даже  не
проснувшегосЯ предателЯ. Џроверив, что он мЈртв, уходили деловито.
     Ћни были в масках,  и номеров  их не было видно -- спороты или покрыты.
Ќо если соседи убитого и признали их  по фигурам -- они не только не спешили
заЯвить об этом сами,  но даже на допросах, но  даже перед угрозами <i>кумовьЈв</i>
теперь не сдавались, а твердили: нет, нет, не знаю, не  видел. € это не была
уже  просто  древнЯЯ истина, усвоеннаЯ всеми  угнетЈнными: "незнайка на печи
сидит,  а знайку  на верЈвочке  ведут",  --  это было  спасение самого себЯ!
Џотому что <i>назвавший</i> был бы убит в следующие пЯть часов утра, и благоволение
оперуполномоченного ему ничуть бы не помогло.
     € вот  убийства (хотЯ  их не произошло пока и  десЯтка)  стали  <i>нормой</i>,
стали  обычным Явлением. ‡аключЈнные шли умыватьсЯ, получали утренние пайки,
спрашивали: сегоднЯ кого-нибудь убили? ‚ этом жутком спорте ушам заключЈнных
слышалсЯ подземный гонг справедливости.
     ќто делалось  совершенно  подпольно.  Љто-то (признанный за  авторитет)
где-то кому-то  только  называл: вот  <i>этого</i>!  Ќе  его была забота, кто будет
убивать, какого числа, где возьмут ножи. Ђ <i>боевики</i>, чьЯ  это была забота, не
знали судьи, чей приговор им надо было выполнить.
     € надо признать --  при  документальной неподтверждЈнности стукачей! --
что неконституированный, незаконный и невидимый этот суд судил  куда  метче,
насколько  с  меньшими  ошибками,  чем  все  знакомые нам трибуналы, тройки,
военные коллегии и Ћ‘Ћ.
     <i>ђубиловка</i>,  как называли еЈ у нас, пошла  так безотказно, что захватила
уже и  день, стала почти  публичной. Ћдного маленького  конопатого "старшего
барака",  бывшего крупного ростовского энкаведешника, известную гниду, убили
в  воскресенье  днЈм в "парашной" комнате. Ќравы  так ожесточились, что туда
повалили толпой -- смотреть труп в крови.
     ‡атем  в погоне за предателем, <i>продавшим</i> подкоп под зону из  режимки --
барак  8  (спохватившеесЯ  начальство  согнало  туда  главных  дубовцев,  но
рубиловка уже отлично шла  и без них), мстители побежали с ножами средь бела
днЯ  по зоне, а стукач от  них --  в штабной барак, за  ним и  они, он  -- в
кабинет начальника лаготделениЯ жирного майора Њаксименко, -- и они туда же.
‚ это времЯ  лагерный парикмахер брил  майора  в его кресле.  Њайор  был  по
лагерному уставу  безоружен, так как в зону не  полагаетсЯ им носить оружиЯ.
“видев убийц с ножами, перепуганный майор вскочил из-под бритвы и взмолилсЯ,
так понЯв, что будут сейчас его резать. ‘ облегчением он заме тил, что режут
у  него  на  глазах стукача.  (Ќа майора  никто  и  не  покушалсЯ. “становка
начавшегосЯ  движениЯ  была:  резать  только   стукачей,  а  надзирателей  и
начальников не трогать.) ‚сЈ  же майор выскочил  в окно, недобритый, в белой
накидке,  и  побежал  к  вахте,  отчаЯнно  крича:  "‚ышка,  стрелЯй!  ‚ышка,
стрелЯй!" Ќо вышка не стрелЯла...
     Ѓыл случай, когда стукача не дорезали, он вырвалсЯ и израненный  убежал
в  больницу.  ’ам его оперировали, перевЯзали. Ќо если уж перепугалсЯ  ножей
майор -- разве могла спасти стукача больница? —ерез два-три днЯ его дорезали
на больничной койке...
     Ќа пЯть тысЯч человек убито было с дюжину, --  но  с каждым ударом ножа
отваливались и отваливались щупальцы, облепившие, оплЈтшие нас. “дивительный
повеЯл воздух! ‚нешне мы, как будто, по-прежнему были арестанты и в лагерной
зоне, на самом деле мы стали <i>свободны</i> -- свободны, потому что впервые за всю
нашу жизнь, сколько мы еЈ помнили, мы стали открыто, вслух говорить всЈ, что
думаем! Љто  этого перехода  не испытал  --  тот  и представить  не может! Ђ
стукачи -- не стучали... „о тех  пор  оперчасть  кого угодно могла  оставить
днЈм в зоне, часами беседовать с ним -- получать ли  доносы? давать ли новые
заданиЯ?  выпытывать   ли  имена  незаурЯдных  заключЈнных,  еще  ничего  не
сделавших,  но  сделать  могущих?  но  подозреваемых,  как  центры  будущего
сопротивлениЯ?
     € вечером приходила бригада и задавала бригаднику вопрос: "—то это тебЯ
вызывали?"  €  всегда, говорЯ  ли  правду  или  нагло  маскируЯсь  под  неЈ,
бригадник отвечал: "„а фотографии показывали..."
     „ействительно, в  послевоенные годы  многим заключЈнным  показывали длЯ
опознаниЯ фотографии лиц, которых он  мог бы встретить во времЯ войны. Ќо не
могли,  было незачем  показывать <i>всем</i>.  Ђ ссылались на них все  -- и свои, и
предатели. Џодозрение поселЯлось между нами и заставлЯло замкнутьсЯ каждого.
     ’еперь  же воздух очищалсЯ от  подозрений! ’еперь если  опер-чекисты  и
велели  кому-нибудь отстать  от  развода  --  он  <i>не оставалсЯ</i>!  ЌевероЯтно!
Ќебывало за все годы существованиЯ —Љ-ѓЏ“-Њ‚„! --  вызванный к ним не плЈлсЯ
с перебиванием  сердца,  не семенил с угодливой мордочкой, -- но гордо (ведь
на него смотрели бригадники!) отказывалсЯ  идти!  Ќевидимые  весы качались в
воздухе над  разводом. Ќа одной их чашке громоздились все знакомые призраки:
следовательские кабинеты,  кулаки,  палки, бессонные  стойки, стоЯчие боксы,
холодные мокрые карцеры, крысы, клопы, трибуналы, вторые и третьи сроки.  Ќо
всЈ это  было -- не мгновенно,  это  была перемалывающаЯ кости  мельница, не
могущаЯ зажрать  сразу  всех  и пропустить в  один  день. € после  неЈ  люди
всЈ-таки оставались быть -- все, кто здесь, ведь прошли же еЈ.
     Ђ на другой чашке весов лежал всего один лишь  нож  -- но  этот нож был
предназначен длЯ тебЯ, уступивший!  Ћн назначалсЯ только тебе  в грудь и  не
когда-нибудь, а завтра на рассвете, и  все  силы —ЉѓЃ не  могли тебЯ от него
спасти! Ћн не был и длинен, но как  раз такой,  чтоб хорошо  войти  тебе под
ребра.  “ него и ручки-то  не  было  настоЯщей --  какаЯ-нибудь изолЯционнаЯ
лента, обмотаннаЯ по  тупой стороне ножовки, --  но как раз  хорошее трение,
чтоб не выскользнул нож из руки!
     € эта  живительнаЯ  угроза  перевешивала! Ћна  давала всем  слабым силы
оторвать от  себЯ  пиЯвок  и  пройти  мимо, вслед бригаде. (Ћна давала им  и
хорошее оправдание потом: мы бы остались, гражданин начальник! но мы боЯлись
ножа... вам-то он не грозит, вы и представить не можете...)
     Њало того.  Ќе только  перестали ходить на  вызовы оперуполномоченных и
других  лагерных  хозЯев --  но  остерегались  теперь какой-нибудь  конверт,
какой-нибудь исписанный листик опустить в почтовый Ящик, висЯщий в зоне, или
в  Ящики длЯ жалоб в  высокие  инстанции.  Џеред тем как  бросить письмо или
заЯвление, просили  кого-нибудь: "на, прочти,  проверь, что не донос. ЏойдЈм
вместе и бросим".
     €  теперь-то -- ослепло и оглохло начальство! Џо  видимости  и  пузатый
майор и  его заместитель капитан  Џрокофьев, тоже пузатый, и все надзиратели
-- свободно ходили по зоне, где им ничто  не угрожало, двигались между нами,
смотрели на  нас -- а  не  видели ничего!  Џотому что  ничего  не может  без
доносчика  увидеть и услышать  человек, одетый  в форму:  перед его подходом
замолчат, отвернутсЯ, спрЯчут,  уйдут... ѓде-то  рЯдом томились  от  желаниЯ
продать товарищей  верные осведомители -- но ни один из них не  подавал даже
тайного знака.
     Ћтказал работать тот самый осведомительный аппарат, на котором только и
зиждилась десЯтилетиЯми слава всемогущих всезнающих <i>Ћрганов</i>.
     Љак будто те же  бригады  ходили на те же  объекты (впрочем, теперь  мы
сговаривались  и   конвою  сопротивлЯтьсЯ,  не  давать  поправлЯть  пЯтЈрки,
пересчитывать нас на марше --  и удавалось! не стало среди нас стукачей -- и
автоматчики тоже  послабели.) ђаботали, чтобы  закрыть благополучно  нарЯды.
‚озвращались и разрешали надзирателЯм обыскивать себЯ, как и  прежде (а ножи
-- никогда не  находились!). Ќо на  самом деле  уже не бригады, искусственно
сбитые администрацией, а совсем  другие людские объединениЯ свЯзывали людей,
и  раньше  всего --  нации.  ‡ародились  и  укрепились недоступные  стукачам
национальные  центры:  украинский,  объединЈнный  мусульманский,  эстонский,
литовский. Ќикто  их не выбирал,  но  так  справедливо  по  старшинству,  по
мудрости,  по  страданиЯм они сложились, что авторитет их длЯ своей нации не
оспаривалсЯ.  Ћчевидно, поЯвилсЯ и объединЯющий консультативный орган -- так
сказать "‘овет национальностей".<a href=#fn_11_3><sup>3</sup></a>
     Ѓригады оставались те же и столько же, но вот  что странно: в лагере <i>не
стало хватать бригадиров</i>! -- невиданное длЯ ѓ“‹ага Явление! ‘перва их утечка
была естественна: один лег  в  больницу, другой  ушЈл на хоздвор,  тому срок
подошЈл освобождатьсЯ. Ќо всегда  в резерве  у нарЯдчиков была жаднаЯ  толпа
искателей: за кусок сала, за  свитер  получить бригадирское место. ’еперь же
не только  не было искателей,  но были такие  бригадиры, которые каждый день
переминались в ЏЏ—, просЯ снимать их поскорей.
     ’акое начиналось  времЯ,  что старые  бригадирские  методы  --  вгонЯть
работЯгу в деревЯнный бушлат, отпали безнадЈжно, а новые изобрести было дано
не  всем.  €  скоро до  того  уже  стало  с бригадирами  плохо, что нарЯдчик
приходил в бригадную секцию покурить, поболтать и просто просил: "ђебЯта, ну
нельзЯ ж без бригадира,  безобразие!  Ќу, выберите  вы себе кого-нибудь,  мы
сразу его проведЈм!"
     ќто  тогда особенно  началось, когда  бригадиры  стали бежать в  Ѓ“ђ --
прЯтатьсЯ  в  каменную тюрьму!  Ќе  только они, но  и -- прорабы-кровопийцы,
вроде Ђдаскина; стукачи, накануне раскрытиЯ  или, как чувствовали, очередные
в  списке, -- вдруг дрогнули  и  <i>побежали</i>!  …ще  вчера они храбрились  среди
людей,  еще  вчера  они  вели  себЯ  и говорили  так, как  если  б  одобрЯли
происходЯщее (а теперь  попробуй поговори  среди зэков  иначе!), еще прошлую
ночь  они  ночевали  в  общем бараке (уж  там спали  или  напрЯженно лежали,
готовые отбиватьсЯ,  и  клЯлись  себе,  что это последнЯЯ такаЯ  ночь)  -- а
сегоднЯ исчезли! € даЈтсЯ дневальному распорЯжение: вещи такого-то отнести в
Ѓ“ђ.
     ќто была  новаЯ и  жутковато-весЈлаЯ пора в жизни Ћсоблага! ’ак-таки не
мы побежали! --  <i>они побежали</i>, очищаЯ от себЯ нас! Ќебывалое, невозможное на
земле времЯ:  человек  с нечистой  совестью  не  может спокойно лечь  спать!
‚озмездие приходит не на том свете, не перед судом истории, а ощутимое живое
возмездие  заносит над тобой нож  на рассвете. ќто можно  придумать только в
сказке:  землЯ зоны под ногами честных  мЯгка и тепла, под ногами предателей
-- колетсЯ  и пылает! ќтого можно пожелать  зазонному  пространству -- нашей
<i>воле</i>, никогда такого времени не видавшей да может быть и не увидЯщей.
     Њрачный  каменный Ѓ“ђ, уже  давно  расширенный,  достроенный, с  малыми
окошками,  с  намордниками,  сырой, холодный  и  тЈмный, обнесЈнный  крепким
заплотом из  досок-сороковок внахлЈст, -- Ѓ“ђ,  так  любовно  приготовленный
лагерными  хозЯевами  длЯ  отказчиков,  длЯ  беглецов,  длЯ   упрЯмцев,  длЯ
протестантов, длЯ смелых  людей -- вдруг стал принимать  на пенсионный отдых
стукачей, кровопийц и держиморд!
     ЌельзЯ  отказать  в остроумии  тому,  кто первый догадалсЯ  прибежать к
чекистам и за свою верную долгую службу попросить укрытиЯ от народного гнева
в каменном мешке. —тобы сами просились в тюрьму покрепче, чтобы не <i>из</i> тюрьмы
бежали,  а <i>в</i> тюрьму,  чтоб  добровольно соглашались  не дышать больше чистым
воздухом, не видеть больше солнечного  света --  кажетсЯ,  и историЯ нам  не
оставила такого!
     Ќачальники и оперы пожалели первых, пригрели: свои всЈ-таки. Ћтвели длЯ
них лучшую камеру Ѓ“ђа  (лагерные острЯки назвали еЈ <i>камерой хранениЯ</i>), дали
туда матрацы, крепче велели топить, назначили им часовую прогулку.
     Ќо за первыми острЯками потЯнулись и  другие,  менее остроумные, но так
же жадно хотЯщие  жить.  (Ќекоторые хотели и  в бегстве сохранить лицо:  кто
знает, может  еще придЈтсЯ вернутьсЯ  и жить  среди зэков? ЂрхидьЯкон ђудчук
бежал в  Ѓ“ђ  с  инсценировкой:  после  отбоЯ  пришли  в  барак надзиратели,
разыграли  сцену  жестокого  шмона  с  вытрЯхиванием  матраца,  "арестовали"
ђудчука и  увели. ‚прочем, скоро лагерь с достоверностью узнал, что и гордый
архидьЯкон,  любитель  кисти  и  гитары,  сидит  в  той  же  тесной  "камере
хранениЯ"). ‚от  уж  их перевалило за десЯть,  за  пЯтнадцать,  за двадцать!
("Ѓригада Њачеховского" стали еЈ еще звать -- по фамилии начальника режима.)
“же надо заводить вторую камеру, сокращаЯ продуктивные площади Ѓ“ђа.
     Ћднако, стукачи нужны и полезны лишь пока они толкутсЯ  в  массе и пока
они не  раскрыты. Ђ раскрытый стукач не стоит ничего, он уже не может больше
служить в этом лагере. € приходитсЯ содержать его на даровом питании в Ѓ“ђе,
и   он  не  работает  на  производстве,  себЯ  не   оправдывает.  Ќет,  даже
благотворительности Њ‚„ должны же быть пределы!
     € поток молЯщих о  спасении --  прекратили. Љто  опоздал --  должен был
остатьсЯ в овечьей шкуре и ждать ножа.
     „оносчик -- как перевозчик: нужен на час, а там не знай нас.
     ‡абота начальства была  о контр-мерах,  о том, как  остановить  грозное
лагерное  движение  и сломить его. Џервое,  к  чему  они  привыкли  и за что
схватились, было -- писать приказы.
     „ержателЯм наших тел  и душ  больше  всего  не  хотелось признать,  что
движение  наше -- политическое.  ‚  грозных приказах  (надзиратели ходили по
баракам  и читали  их)  всЈ  начинавшеесЯ объЯвлЯлись <i>бандитизмом</i>. ’ак  было
проще, понЯтней,  роднее, что  ли.  „авно  ли  бандитов присылали к  нам под
маркой "политических"? € вот теперь политические -- впервые политические! --
стали "бандитами". Ќеуверенно объЯвлЯлось, что бандиты  эти будут обнаружены
(пока что  еще  ни  один) и (еще  неувереннее)  расстрелЯны. …ще в  приказах
взывалось к арестантской массе -- <i>осуждать</i> бандитов и <i>боротьсЯ</i> с ними!..
     ‡аключЈнные выслушивали и расходились, посмеиваЯсь. ‚ том, что  офицеры
режима побоЯлись назвать политическое -- политическим  (хотЯ  в приписывании
"политики"  тридцать лет  уже  состоЯло  всЯкое  следствие)  мы  ощутили  их
слабость.
     ќто  и  была слабость!  Ќазвать движение бандитизмом была  их уловка: с
лагерной  администрации  таким  образом  снималась  ответственность  --  как
допустила она в лагере политическое движение! ќта выгода и эта необходимость
распространЯлись и выше: на областные и лагерные управлениЯ Њ‚„,  на  ѓ“‹аг,
на  само  министерство.  ‘истема,  постоЯнно  боЯщаЯсЯ   информации,   любит
обманывать сама себЯ. …сли  бы убивали надзорсостав и офицеров режима, тогда
трудно было бы им уклонитьсЯ от статьи 58-8, террора, но  тогда они получили
бы  и  лЈгкую  возможность  давать  расстрел.  ‘ейчас  же  у  них  поЯвилась
заманчиваЯ  возможность  подкрасить  происходЯщее  в  ЋсоблагерЯх  под <i>сучью
войну</i>,   сотрЯсавшую  в  это  самое  времЯ  €’‹  и  ђуководством  же  ѓ“‹ага
затеЯнную.<a href=#fn_11_4><sup>4</sup></a>
     ’ак они обелЯли  себЯ.  Ќо  и  права расстреливать  лагерных  убийц  --
лишались,  а   значит  --  лишались  эффективных   контр-мер.  €   не  могли
противодействовать растущему движению.
     Џриказы не помогли.  Ќе  стала арестантскаЯ масса  вместо  своих хозЯев
<i>осуждать</i>  и <i>боротьсЯ</i>. € следующаЯ мера  была  -- перевести на штрафной режим
весь  лагерь! ќто  значило:  всЈ буднее свободное  времЯ, кроме того, что мы
были на работе, и  все воскресеньЯ насквозь мы должны были теперь сидеть под
замком,  как в тюрьме, пользоватьсЯ  парашей и даже пищу получать в бараках.
Ѓаланду  и кашу в больших  бочках  стали  разносить  по баракам, а  столоваЯ
пустовала.
     ’ЯжЈлый  это был режим,  но  не простоЯл  он долго.  Ќа производстве мы
стали   работать  совсем  лениво,  и  завопил  угольный  трест.  Ђ  главное,
четвертнаЯ  нагрузка пришлась на надзирателей, которым непрерывно из конца в
конец лагерЯ доставалось теперь гонЯть с ключами -- то запускать и выпускать
дневальных  с  парашами,  то  вести  кормление,  то  конвоировать  группы  в
санчасть, из санчасти.
     –ель начальства была: чтобы мы тЯготились, возмутились против убийств и
выдали убийц. Ќо мы все настроились пострадать, потЯнуть -- того стоило! …ще
цель была: чтоб не оставалсЯ барак открытым, чтобы не могли прийти убийцы из
другого барака,  а своих  найти как-будто  легче.  Ќо  вот  опЯть  произошло
убийство -- и опЯть никого не  нашли, так же все "не видели" и "не знали". €
на  производстве  кому-то  голову  проломили  --   от  этого  уже  никак  не
убережЈшьсЯ запертыми бараками.
     трафной   режим  отменили.  ‚место  этого  затеЯли   строить  "великую
китайскую  стену".  ќто  была  стена в  два  самана толщиной и метра  четыре
высотой, которую  повели  посреди зоны,  поперЈк  ее,  подготовлЯЯ разделить
лагерь на  две части, но  пока  оставив пролом.  (‡атеЯ  --  общаЯ длЯ  всех
Ћсоблагов. ’акое разгораживание больших зон на малые  происходило во  многих
других лагерЯх.) ’ак как работу эту трест  оплачивать не мог --  длЯ посЈлка
она  была  бессмысленна,  то  всЯ  тЯжесть  --  и  изготовление  саманов,  и
перекладка их при сушке, и подноска к стене и  сама кладка --  легла  на нас
же, на наши  воскресеньЯ и на вечернее  (летнее, светлое) времЯ после нашего
прихода с работы.  Ћчень досадна нам была та стена, понЯтно,  что начальство
готовит какую-то подлость, а строить  -- приходилось. Ћсвободились-то мы еще
очень  мало --  головы да рты, но по  плечи мы  увЯзали по-прежнему в болоте
рабства.
     ‚се  эти меры --  угрожающие  приказы, штрафной режим,  стена  --  были
грубые, вполне в духе тюремного мышлениЯ.  Ќо  что  это?  Ќежданно-негаданно
вызывают   одну,   другую,  третью  бригаду   в   комнату   фотографа  --  и
фотографируют,   да  вежливо,  не   с  номером-ошейником  на   груди,  не  с
определЈнным поворотом головы, а садись,  как тебе удобнее, смотри, как тебе
нравитсЯ. €  из  "неосторожной"  фразы начальника  Љ‚— узнают работЯги,  что
"снимают на документы".
     Ќа какие  документы?  Љакие  могут  быть  у  заключЈнного  документы?..
‚олнение ползЈт среди легковерных: а может пропуска готовЯт длЯ расконвойки?
Ђ может..? Ђ может...
     Ђ вот надзиратель вернулсЯ из отпуска и громко рассказывает другому (но
при  заключЈнных),  что по  пути  видел целые  эшелоны освобождающихсЯ  -- с
лозунгами, с зелЈными ветками, домой едут.
     ѓосподи, как сердце  бьЈтсЯ! „а ведь давно пора! „а ведь с этого и надо
было после войны начинать! Ќеужели началось?
     ѓоворЯт,  кто-то письмо получил  из дому: соседи  его уже освободились,
уже дома!
     ‚друг одну из фотографированных бригад вызывают на комиссию.  ‡аходи по
одному.  ‡а красной скатертью под портретом  ‘талина сидЯт наши лагерные, но
не только: еще каких-то два  незнакомых, один казах, один русский, никогда в
нашем  лагере  не  бывали. „ержатсЯ деловито,  но  с  веселинкой,  заполнЯют
анкету:  фамилиЯ, имЯ,  отчество,  год  рождениЯ,  место рождениЯ,  а дальше
вместо привычных статьи, срока, конца срока  -- семейное положение подробно,
жена,  родители, если дети, то  какого возраста, где все  живут, вместе  или
отдельно. € всЈ это записываетсЯ!.. (’о один, то другой из комиссии напомнит
писцу: и это запиши, и это!)
     ‘транные,  больные и приЯтные вопросы!  ‘амому зачерствелому становитсЯ
от них тепло и даже хочетсЯ плакать! ѓоды и годы он слышит только отрывистые
гавкающие:  статьЯ?  срок?  кем осужден?  -- и вдруг сидЯт  совсем не  злые,
серьЈзные,  человечные  офицеры   и   неторопливо,  с   сочувствием,  да,  с
сочувствием спрашивают  его  о  том, что  так далеко хранимо,  коснутьсЯ его
боЯзно  самому, иногда соседу  на  нарах  расскажешь слова два,  а то  и  не
будешь... € эти офицеры (ты забыл или сейчас прощаешь, что  вот этот старший
лейтенант  в прошлый раз под октЯбрьскую у тебЯ же отнЯл и порвал фотографию
семьи...) -- эти  офицеры,  услышав, что жена твоЯ  вышла за другого, а отец
уже очень плох, не надеетсЯ сынка  увидеть, -- только причмокивает печально,
друг на друга смотрЯт, головами качают.
     „а  неплохие  они,  они  тоже  люди, просто  служба  собачьЯ... €,  всЈ
записав, последний вопрос задают каждому такой:
     --  Ќу, а  где  бы  ты хотел <i>жить?</i>.. ’ам вот, где  родители, или где ты
раньше жил?..
     -- Љак? -- вылуплЯет зэк глаза. -- џ... в седьмом бараке...
     -- „а это мы знаем! -- смеютсЯ  офицеры. -- Њы  спрашиваем:  где бы  ты
<i>хотел</i> жить. …сли  тебЯ  вот, допустим,  отпускать  -- так документы на какую
местность выписывать?
     €  закруживаетсЯ  весь мир перед  глазами  арестанта,  осколки  солнца,
радужные лучики... Ћн головой понимает, что  это -- сон,  сказка, что  этого
быть  не может,  что  срок  --  двадцать  пЯть или  десЯть,  что  ничего  не
изменилось, он весь вымазан  глиной  и завтра туда  пойдЈт,  -- но несколько
офицеров, два майора, сидЯт, не торопЯсь, и сочувственно настаивают:
     -- ’ак куда же, куда? Ќазывай.
     €  с  колотЯщимсЯ   сердцем,  в  волнах  тепла  и  благодарности,   как
покрасневший мальчик  называет имЯ девушки,  он выдаЈт тайну груди своей  --
где  бы  хотел  он мирно  дожить  остаток  дней, если  бы  не  был  заклЯтым
каторжанином с четырьмЯ номерами.
     € они --  записывают!  € просЯт вызвать следующего. Ђ первый  полоумным
выскакивает в коридор к ребЯтам и говорит, что' было.
     Џо  одному  заходЯт  бригадники и  отвечают  на  вопросы  дружественных
офицеров. € это из полусотни один, кто усмехнЈтсЯ:
     -- ‚сЈ тут в  ‘ибири  хорошо, да климат жаркий. ЌельзЯ  ли за  ЏолЯрный
Љруг?
     €ли:
     -- ‡апишите так: в лагере родилсЯ, в лагере умру, лучше места не знаю.
     Џоговорили они так с  двумЯ-тремЯ  бригадами  (а  в  лагере их двести).
ЏоволновалсЯ  лагерь дней  несколько, было о чЈм  поспорить,  -- хотЯ  уже и
половина нас  врЯд ли поверила  --  прошли,  прошли  те  времена! Ќо  больше
комиссиЯ не заседала.  ”отографировать-то им было  недорого  --  щЈлкали  на
пустые кассеты. Ђ вот  сидеть целой  компанией и  так задушевно выспрашивать
негодЯев  -- не хватило терпениЯ. Ќу, а не хватило, так ничего из бесстыдной
затеи не вышло.
     (Ќо признаем всЈ же -- какой успех! ‚ 1949  году создаютсЯ --  конечно,
навечно  -- лагерЯ  со свирепым  режимом. €  уже в  1951-м хозЯева вынуждены
играть задушевный этот спектакль. Љакое еще  признание успеха? Џочему  в €’‹
никогда им так играть не приходилось?) € опЯть блистали ножи.
     € решили  хозЯева -- брать. Ѓез  стукачей  они не знали точно,  кого им
надо,  но всЈ же  некоторые подозрениЯ и  соображениЯ были  (да может тайком
кто-то наладил донесениЯ.)
     ‚от пришло два надзирателЯ  в барак, после работы, буднично, и сказали:
"‘обирайсЯ, пошли". Ђ зэк оглЯнулсЯ на ребЯт и сказал: -- Ќе пойду.
     € в  самом деле! -- в этом обычном простом взЯтии, или аресте, которому
мы никогда не сопротивлЯемсЯ, который мы  привыкли принимать как ход судьбы,
в нЈм  ведь  и такаЯ есть возможность:  не пойду!  Ћсвобожденные головы наши
теперь это понимали!
     -- Љак не пойдЈшь? -- приступили надзиратели.
     -- ’ак и не пойду! -- твЈрдо отвечал зэк. -- Њне и здесь неплохо.
     -- Ђ куда  он должен  идти?... Ђ почему  он  должен идти?..  Њы его  не
отдадим!.. Ќе отдадим!.. “ходите! -- закричали со всех сторон.
     Ќадзиратели повертелись-повертелись и ушли.
     ‚ другом бараке попробовали -- то же.
     € понЯли волки, что мы уже не прежние овцы. —то хватать им  теперь надо
обманом, или на вахте, или одного целым нарЯдом. Ђ из толпы -- не возьмЈшь.
     €   мы,  освобожденные  от   скверны,   избавленные   от  присмотра   и
подслушиваниЯ, обернулись и увидели во все глаза, что -- тысЯчи нас!  что мы
-- <i>политические</i>! что мы уже можем <i>сопротивлЯтьсЯ</i>!
     Љак верно же было избрано  то звено, за  которое надо тЯнуть цепь, чтоб
еЈ развалить -- стукачи! наушники и предатели! Ќаш же брат и мешал нам жить.
Љак на  древних жертвенниках,  их кровь пролилась, чтобы  освободить  нас от
тЯготеющего проклЯтиЯ.
     ђеволюциЯ нарастала.  …Ј  ветерок, как будто упавший, теперь рванул нам
ураганом в лЈгкие!


     <a name=fn_11_1></a><sup>1</sup>  џ  не  настаиваю, что изложил эти восстаниЯ точно. џ буду благодарен
всЯкому, кто менЯ исправит.

     <a name=fn_11_2></a><sup>2</sup> Ќе скрываю фамилию, а не помню.

     <a name=fn_11_3></a><sup>3</sup> ’ут времЯ оговоритьсЯ. Ќе всЈ  было так чисто и гладко, как выглЯдит,
когда  прорисовываешь   главное   течение.  Ѓыли  соперничающие   группы  --
"умеренных"  и  "крайних".  ‚крались,  конечно,  и  личные  расположениЯ   и
неприЯзни,  и игра  самолюбий у  рвущихсЯ в "вожди". Њолодые бычки-"боевики"
далеки  были от широкого  политического сознаниЯ, некоторые склонны были  за
свою "работу  "  требовать  повышенного питаниЯ, длЯ этого они могли и прЯмо
угрозитъ повару больничной кухни, то есть потребовать, чтоб их подкормили за
счЈт  пайка  больных,  а  при  отказе  повара  --  и  убить его безо всЯкого
нравственного судьи: ведь  навык  уже  есть,  маски и  ножи в  руках.  Ћдним
словом, тут же в здоровом Ядре, начинала витьсЯ и червоточина -- неизменнаЯ,
не новаЯ, всеисторическаЯ принадлежность всех революционных движений!
     *  Ђ один  раз просто была ошибка:  хитрый стукач уговорил добродушного
работЯгу поменЯтьсЯ койками -- и работЯгу зарезали по утру.
     * Ќо  несмотрЯ на эти  отклонениЯ, общее направление  было  очень четко
выдержано,  не  запутаешьсЯ.  Ћбщественный  эффект  получилсЯ  тот,  который
требовалсЯ.

     <a name=fn_11_4></a><sup>4</sup>  "‘учьЯ война" достойна была  бы отдельной главы в этой книге, но длЯ
этого  пришлось  бы   поискать  еще  много  материала.  ЋтошлЈм  читателЯ  к
исследованию ‚арлама аламова "Ћчерки преступного мира", хотЯ и там неполно.
     * ‚кратце.  "‘учьЯ война" разгорелась примерно с  1949 года (не  считаЯ
отдельных постоЯнных случаев  резни между ворами и "суками"). ‚ 1951, 1962-м
годах она бушевала. ‚оровской мир раздробилсЯ на многочисленные масти: кроме
собственно  воров и  сук,  еще  --  беспредельники  ("беспредельные  воры");
"махновцы";  упоровцы;  пивоваровцы;   краснаЯ  шапочка;  фули  нам!;  ломом
подпоЯсанные -- и это еще не всЈ.
     * Љ тому времени ђуководство ѓ“‹ага, уже разочаровавшись в безошибочных
теориЯх  о  перевоспитании  блатных, решило, видимо, освободитьсЯ  от  этого
груза, играЯ на разделении, поддерживаЯ то  одну, то другую из группировок и
еЈ ножами сокрушаЯ другие. ђезнЯ происходила открыто, массово.
     *  ‡атем  блатные  убийцы приспособились:  или убивать не своими руками
или, убив  самим, заставить взЯть на себЯ вину другого. ’ак молодые бытовики
или бывшие  солдаты  и  офицеры под угрозой убийства их самих брали  на себЯ
чужое  убийство, получали  25 лет по бандитской  59-3 и до сих пор сидЯт.  Ђ
воры-вожди группировок  вышли  чистенькие  по "ворошиловской" амнистии  1953
года (но не будем отчаиватьсЯ: с тех ‚ор не раз уже и снова сели).
     *  Љогда в наших газетах возобновилась сантиментальнаЯ мода на расскаэы
о п е р е к о в к е, прорвалась на газетные столбцы и информациЯ -- конечно,
самаЯ лживаЯ и мутнаЯ -- о резне в лагерЯх, причЈм нарочно  были спутаны (от
взглЯда истории) и "сучьЯ  война", и "рубиловка" Ћсоблагов,  и  резнЯ вообще
неизвестно  какаЯ.  ‹агернаЯ  тема  интересует  весь  народ,   статьи  такие
прочитываютсЯ с  жадностью,  но  понЯть  из них  ничего нельзЯ  (длЯ  того и
пишетсЯ). ‚от журналист  ѓалич  напечатал  в июле  1959  года  в "€звестиЯх"
какую-то подозрительную  "документальную"  повесть  о некоем  Љосых, который
будто бы из лагерЯ растрогал ‚ерховный ‘овет письмом в 80 страниц на пишущей
машинке  (1. Ћткуда машинка? оперуполномоченного?  2.  „а кто ж бы это  стал
читать 80  страниц, там после одной уже душатсЯ зевотой). ќтот Љосых имел 25
лет, второй срок  по лагерному делу. Џо какому делу, за что -- в этом пункте
ѓалич --  отличительный признак нашего журналиста.  сразу  потерЯл Ясность и
внЯтность  речи.  ЌельзЯ  понЯть, совершил ли  Љосых  "сучье"  убийство  или
политическое убийство стукача. Ќо то и характерно, что в историческом оглЯде
всЈ теперь свалено  в  одну  кучу  и  названо  бандитизмом. ‚от  как  научно
объЯснЯетсЯ это центральной газетой: "Џриспешники  Ѓерии  (вали  на  серого,
серый  всЈ вывезет!) орудовали  тогда (а  д о?  а  с е й ч а с?) в  лагерЯх.
‘уровость закона  подменЯлась  беззаконными  действиЯми  лиц  (как?  вопреки
единой  инструкции? да кто б это осмелилсЯ?), которые  должны были проводить
его   в  жизнь.   Ћ н и   в с Я ч е с к и    р а з ж и г а л и   в р а ж д у
(разрЯдка моЯ.  ‚от это  -- правда.  -- Ђ. ‘.) между разными  группами зэ-ка
зэ-ка (Џользование стукачами  тоже подходит под эту формулировку...)  „икаЯ,
безжалостно, искусственно подогреваемаЯ вражда".
     * Ћстановить лагерные убийства 25-летними сроками, какие у убийц б