  на замок, предлагаЯ, если мы
хотим, взЯть внутрь парашу. Ћт тюрьмы только то отличие, что эти дни нас уже
не кормЯт  бесплатно,  мы  даЈм  свои  деньги  и на  них  с базара  приносЯт
чего-нибудь.
     Ќа третьи сутки приходит самый  настоЯщий конвой с карабинами, нам дают
расписатьсЯ, что  мы получили деньги  на  дорогу и на  еду, дорожные  деньги
тотчас у нас  отбирает  конвой  (Якобы  --  покупать  билеты, на самом деле,
напугав проводников, провезут нас бесплатно,  деньги возьмут себе, это уж их
заработок),  строЯт нас  колонной по двое с  вещами и ведут к вокзалу  опЯть
между рЯдами тополей. Џоют птицы, гудит весна -- а ведь только 2-е марта! Њы
в ватном, жарко, но рады, что на юге. Љому-кому, а невольному человеку круче
всего достаЈтсЯ от морозов.
     –елый день везут  нас  медленным поездом  навстречу  тому, как мы  сюда
приехали, потом, от станции —у, километров десЯть гонЯт пешком. Ќаши мешки и
чемоданы  заставлЯют  нас  славно взопреть,  мы  клонимсЯ,  спотыкаемсЯ,  но
волочим: каждаЯ трЯпочка, вынесеннаЯ  через лагерную вахту,  еще  пригодитсЯ
нашему  нищему  телу.   Ђ  на  мне  --   две  телогрейки  (одну  замотал  по
инвентаризации) и сверх того -- многострадальнаЯ  фронтоваЯ шинель, истЈртаЯ
и по фронтовой земле и по лагерной -- как же теперь еЈ, рыжую, замусоленную,
бросить?
     „ень  кончаетсЯ -- мы не  доехали. ‡начит,  опЯть  ночевать в тюрьме, в
Ќовотроицком.  “ж как давно мы свободны  -- а всЈ тюрьма и  тюрьма.  Љамера,
голый пол, глазок, оправка, руки назад,  кипЯток -- и только  пайки не дают:
ведь мы уже <i>свободные</i>.
     Ќа   утро   подгонЯют  грузовик,  приходит  за  нами   тот  же  конвой,
переночевавший  без  казармы. …ще 60 км  вглубь  степи.  ‡астреваем в мокрых
низинках,  соскакиваем с грузовика (прежде,  зэками,  не  могли)  и толкаем,
толкаем  его из  грЯзи, чтобы  скорей миновало дорожное  разнообразие, чтобы
скорей приехать в вечную ссылку. Ђ конвой стоит полукругом и охранЯет нас.
     Њелькают километры  степи. ‘колько  глазу хватает,  справа  и  слева --
жЈсткаЯ сераЯ несъедобнаЯ трава, и  редко-редко  -- казахский убогий  аул  с
кущицей  деревьев.  Ќаконец  впереди, за  степной округлостью,  показываютсЯ
вершинки немногих тополей (Љок-’ерек -- "зелЈный тополь").
     Џриехали!  ѓрузовик  несЈтсЯ  между  чеченскими  и казахскими саманными
мазанками, вздувает облако пыли,  привлекает на  себЯ стаю негодующих собак.
‘торонЯтсЯ  милые  ишаки в  маленьких бричках, из  одного двора  медленно  и
презрительно  на нас оглЯдываетсЯ верблюд. …сть и люди, но глаза  наши видЯт
только женщин, этих необыкновенных забытых женщин: вон чернЯвенькаЯ с порога
следит за  нашей  машиной, приложив ладонь козырьком; вон сразу трое идут  в
пЈстрых красных  платьЯх. ‚се  --  не русские.  "Ќичего, есть  еще  длЯ  нас
невесты!"  -- бодро кричит мне на ухо сорокалетний капитан дальнего плаваниЯ
‚. €.  ‚асиленко, который в ќкибастузе гладко прожил заведующим прачечной, а
теперь ехал на волю расправлЯть крыльЯ, искать себе кораблЯ.
     Њиновав  раймаг, чайную, амбулаторию,  почту, райисполком,  райком  под
шифером,  дом культуры под  камышом, -- грузовик наш  останавливаетсЯ  около
дома Њ‚„-ЊѓЃ. ‚се  в  пыли, мы спрыгиваем, входим в  его палисадник  и, мало
стеснЯЯсь центральной улицей, моемсЯ тут до поЯса.
     —ерез   улицу,  прЯмо  против   ЊѓЃ,  стоит   одноэтажное,  но  высокое
удивительное  здание:  четыре  дорических  колонны  всерьЈз  несут  на  себе
поддельный портик, у подошвы колонн -- две ступени, облицованные под гладкий
камень, а над всем  этим -- потемневшаЯ соломеннаЯ крыша. ‘ердце не может не
забитьсЯ: это школа! десЯтилетка. Ќо не бейсЯ, молчи, несносное: это  здание
тебЯ не касаетсЯ.
     ЏересекаЯ  центральную улицу, туда,  в  заветные  школьные ворота, идЈт
девушка  с завитыми  локонами,  чистенькаЯ, подобраннаЯ  в  талии жакета как
осочка. Ћна идЈт -- и касаетсЯ ли земли? Ћна -- <i>учительница!</i> Ћна так молода,
что  не  могла  еще  кончить   института.   ‡начит  --  семилетка  и   целый
педагогический техникум! Љак Я  завидую ей! ЉакаЯ бездна  между ею  и  мной,
чернорабочим. Њы -- разных сословий, и Я никогда не осмелилсЯ бы провести еЈ
под руку.
     Ђ  между  тем  новоприбывшими,  по  очереди  <i>выдЈргиваЯ</i>  их  к  себе  в
молчаливый  кабинет,  стал  заниматьсЯ...  кто  же   бы?   „а  конечно  <i>кум</i>,
оперуполномоченный! € в ссылке он есть, и тут он -- главное лицо!
     ЏерваЯ  встреча очень  важна:  ведь нам с ним  играть в  кошки-мышки не
месЯц, а в е ч н о. ‘ейчас Я переступлю его порог, и мы будем приглЯдыватьсЯ
друг ко другу исподтишка. Ћчень молодой казах, он скрываетсЯ за замкнутостью
и вежливостью, Я -- за простоватостью. Њы оба понимаем,  что наши незначащие
фразы,  вроде -- "вот вам лист бумаги",  "а какой ручкой Я  могу писать?" --
это  уже поединок. Ќо длЯ менЯ важно показать, что Я даже не догадываюсь  об
этом.  џ  просто, видимо,  всегда такой, нараспашку, без  хитростей.  Ќу же,
бронзовый  леший, помечай у  себЯ в мозгу:  этот  --  особого наблюдениЯ  не
требует, приехал мирно жить, заключение пошло ему на пользу".
     —то  Я  должен  заполнить?  Ђнкету,  конечно.  €   автобиографию.  ќтим
откроетсЯ  новаЯ  папка, вот  приготовленнаЯ  на  столе.  Џотом  сюда  будут
подшиватьсЯ доносы на менЯ,  характеристики от должностных лиц. € как только
в  контурах соскребЈтсЯ новое <i>дело</i> и  будет из центра сигнал <i>сажать</i>  -- менЯ
посадЯт  (вот  здесь, на заднем  дворе,  саманнаЯ  тюрьма)  и  вмажут  новую
<i>десЯтку</i>.
     џ подаю  начинательные  бумаги,  опер прочитывает  их  и  накалывает  в
скоросшиватель.
     --  Ђ  не   скажете,  где  здесь   райЋЌЋ?   --   вдруг   спрашиваю   Я
беззаботно-вежливо.
     Ђ он вежливо  объЯснЯет. Ћн  не вскидывает удивлЈнно бровей.  Ћтсюда  Я
делаю вывод,  что  могу идти наниматьсЯ,  ЊѓЃ  не  возражает. (Љонечно,  как
старый  арестант, Я не продешевилсЯ, не  спросил его  прЯмо:  а <i>можно ли</i> мне
работать в системе народного образованиЯ?)
     -- ‘кажите, а когда Я смогу туда пройти без конвоЯ?
     Ћн пожимает плечами:
     -- ‚ообще, сегоднЯ, пока к вам тут при... --  желательно,  чтобы вы  не
выходили за ворота. Ќо по служебному вопросу сходить можно.
     €  вот  Я и д у!  ‚се ли понимают это великое свободное  слово? џ с а м
иду! Ќи с  боков, ни  сзади  не  нависают автоматы. џ  оборачиваюсь: никого!
‡ахочу,  пойду правой стороною, мимо школьного забора, где  в  луже копаетсЯ
большаЯ свиньЯ. ‡ахочу, пойду левой стороною, где бродЯт и роютсЯ куры перед
самым райЋЌЋ.
     „вести метров Я прохожу до  райЋЌЋ -- а спина моЯ, вечно  согнутаЯ, уже
чуть-чуть  распрЯмилась,  а манеры  уже  чуть-чуть  развЯзнее. ‡а эти двести
метров Я перешЈл в следующее гражданское сословие.
     џ   вхожу   в   старой  шерстЯной  гимнастЈрке   фронтовых   времЈн,  в
старых-престарых диагоналевых  брюках.  Ђ ботинки -- лагерные, свинокожие, и
еле упрЯтаны в них торчащие уши портЯнок.
     ‘идЯт два толстых казаха -- два инспектора райЋЌЋ, согласно надписЯм.
     --  џ хотел бы  поступить  на  работу, в школу, -- говорю Я  с растущей
убеждЈнностью и даже как бы лЈгкостью, будто спрашиваю, где у них тут графин
с водой.
     Ћни  настораживаютсЯ.  ‚сЈ-таки в аул, среди пустыни  не каждые полчаса
приходит наниматьсЯ новый преподаватель. € хотЯ Љок-’ерекский район обширнее
Ѓельгии, всех лиц с семиклассным образованием здесь знают в лицо.
     -- Ђ что вы кончили? -- довольно чисто по-русски спрашивают менЯ.
     -- ”измат университета.
     Ћни даже вздрагивают. ЏереглЯдываютсЯ. Ѓыстро тараторЯт по-казахски.
     -- Ђ... откуда вы приехали?
     Љак будто неЯсно, Я должен всЈ иим назвать. Љакой же дурак приедет сюда
нанииматьсЯ, да еще в марте месЯце?
     -- —ас назад Я приехал сюда в ссылку.
     Ћни принимают многознающий вид и один  за другим  исчезают  в  кабинете
зава.  Ћни  ушли  -- и теперь  Я  вижу  на себе взглЯд  машинистки  лет  под
пЯтьдесЯт, русской. Њиг -- как искра, и мы  --  землЯки: с Ђрхипелага и она!
Ћткуда,  <i>за что</i>,  с  какого  года?  Ќадежда  Ќиколаевна ѓрекова из  казачьей
новочеркасской семьи, арестована в 37-м, простаЯ машинистка и всем арсеналом
<i>органов</i> убеждена,  что  состоЯла в какой-то  фантастической террористической
организации. „есЯть лет, а теперь -- <i>повторница</i>, и -- вечнаЯ ссылка.
     ЏонижаЯ  голос и  оглЯдываЯсь на  притворенную  дверь  заведующего, она
толково  информирует  менЯ:  две  десЯтилетки,  несколько  семилеток,  район
задыхаетсЯ без математиков, нет ни одного  с  высшим  образованием,  а какие
такие бывают физики -- тут и не видели никогда. ‡вонок из кабинета. ЌесмотрЯ
на полноту, машинистка вскакивает,  бодро бежит -- всЯ служба, и на возврате
громко официально вызывает менЯ.
     ЉраснаЯ скатерть на столе. Ќа  диване -- оба  толстых инспектора, очень
удобно  сидЯт.  ‚  большом  кресле  под  портретом  ‘талина  --  заведующий:
маленькаЯ  гибкаЯ привлекательнаЯ  казашка с манерами кошки  и змеи.  ‘талин
недобро усмехаетсЯ мне с портрета.
     ЊенЯ  сажают  у  двери, вдали, как  подследственного. ‡аводЯт никчЈмный
тЯгостный  разговор,  потому особенно долгий, что пару фраз сказав  со  мною
по-русски, они потом десЯть минут переговариваютсЯ по-казахски, а Я сижу как
дурак. ЊенЯ  расспрашивают  подробно  где и  когда  Я  преподавал,  выражают
сомнение,  не забыл ли Я своего предмета  или  методики. ‡атем после  всЯких
заминок и вздохов, что  нет  мест, что математиками  и  физиками переполнены
школы  района,  и даже полставки  трудно выкроить, что  воспитание  молодого
человека нашей эпохи -- ответственнаЯ задача, -- они подводЯт к главному: <i>за
что</i>  Я  сидел?  в чЈм именно  моЈ  преступление? Љошка-змеЯ  заранее  жмурит
лукавые  глаза, будто багровый  свет  моего  преступлениЯ уже  ударЯет  в еЈ
партийное лицо. џ смотрю поверх  неЈ в зловещее  лицо сатаны,  искалечившего
всю  мою  жизнь. —то  Я  могу перед его портретом рассказать  о наших  с ним
отношениЯх?
     џ пугаю этих  просветителей, есть такой арестантский приЈм: о  чЈм  они
менЯ  спрашивают -- это государственнаЯ тайна, рассказывать Я не имею права.
Ђ короче Я хочу знать, принимают они менЯ на работу или нет.
     € опЯть, и  опЯть  они переговариваютсЯ по-казахски. Љто такой  смелый,
что на собственный страх примет на работу  государственного преступника?  Ќо
выход у них есть: они дают мне писать автобиографию, заполнЯть анкету в двух
экземплЯрах.  ‡накомое дело! Ѓумага всЈ  терпит. Ќе час ли назад  Я  это уже
заполнЯл? € заполнив еще раз, возвращаюсь в ЊѓЃ.
     ‘ интересом обхожу Я их двор, их самодельную внутреннюю тюрьму, смотрю,
как,  подражаЯ взрослым, и они  безо всЯкой надобности пробили в глинобитном
заборе окошко длЯ  приЈма передач, хотЯ забор  так низок, что и  без  окошка
можно передать корзину. Ќо без окошка -- что' ж будет за ЊѓЃ? џ брожу по  их
двору и нахожу, что мне здесь  гораздо  легче дышитсЯ, чем в затхлом райЋЌЋ:
оттуда  загадочным  кажетсЯ ЊѓЃ, и  инспектора  леденеют.  Ђ  тут --  <i>родное
министерство</i>. ‚от три лба коменданта (два офицера среди них), они откровенно
поставлены за нами наблюдать, и мы -- их хлеб. Ќикакой загадки.
     Љоменданты оказываютсЯ покладистыми и разрешают нам провести ночь  не в
запертой комнате, а во дворе, на сене.
     Ќочь под открытым небом!  Њы забыли, что это  значит!..  ‚сегда  замки,
всегда решЈтки, всегда стены и потолок. Људа там  спать! џ хожу, хожу и хожу
по  залитому  нежным  лунным  светом   хозЯйственному   притюремному  двору.
ЋтпрЯжЈннаЯ  телега, колодец,  водопойное корыто, стожок  сена,  чЈрные тени
лошадей под навесом -- всЈ это так мирно, даже старинно, без жестокой печати
Њ‚„.  ’ретье  марта -- а ничуть  не похолодало к  ночи,  тот же почти летний
воздух,  что  днЈм.  Ќад  разбросанным  Љок-’ереком  ревут  ишаки,  подолгу,
страстно, вновь и вновь, сообщаЯ ишачкам о своей любви, об избытке приливших
сил -- и вероЯтно ответы иша'чек тоже в этом рЈве. џ плохо различаю  голоса,
вот низкие могучие рЈвы -- может, верблюжьи. Њне кажетсЯ, будь у менЯ голос,
и  Я  бы  сейчас  заревел  на  луну: Я  буду  здесь  дышать!  Я  буду  здесь
передвигатьсЯ!
     Ќе может быть, чтобы Я не пробил этого бумажного занавеса  анкет! ‚ эту
трубную  ночь   Я  чувствую   превосходство   над  трусливыми   чиновниками.
Џреподавать! --  снова почувствовать себЯ  человеком!  ‘тремительно  войти в
класс и  огненно обежать ребЯчьи лица! Џалец, протЯнутый к чертежу -- и  все
не  дышат!  ђазгадка   дополнительного   построениЯ  --   и   все   вздыхают
освобождЈнно.
     Ќе могу спать! •ожу, хожу, хожу под луной. Џоют ишаки! Џоют верблюды! €
всЈ поЈт во мне: свободен! свободен!
     Ќаконец, Я ложусь подле товарищей на  сено под навесом. ‚ двух шагах от
нас стоЯт лошади у своих Яслей и всю ночь мирно жуют сено. € кажетсЯ, ничего
роднее этого звука нельзЯ было во всей вселенной придумать  длЯ нашей первой
полусвободной ночи.
     †уйте, беззлобные! †уйте, лошадки!..

     Ќа  следующий день нам  разрешают  уйти на  частные  квартиры. Џо своим
средствам  Я нахожу  себе  домик-курЯтник --  с  единственным  подслеповатым
окошком и  такой низенький, что даже  посередине, где крыша поднимаетсЯ выше
всего, Я не могу выпрЯмитьсЯ в рост. "Њне б избЈнку пониже..." -- когда-то в
тюрьме писал Я мечтательно о ссылке.  Ќо  всЈ-таки  мало приЯтно, что головы
нельзЯ поднЯть. ‡ато  --  отдельный  домик!  Џол  --  землЯной,  на него  --
лагерную  телогрейку,  вот  и  постель!   Ќо   тут  же   ссыльный   инженер,
преподаватель  Ѓаумановского  института, Ђлександр Љлиментьевич  ‡данюкевич,
одолжает мне пару деревЯнных  Ящиков, на которых Я  устраиваюсь с комфортом.
Љеросиновой лампы у менЯ еще нет (ничего нет! -- каждую нужную вещь придетсЯ
выбрать и купить, как будто ты на земле впервые) -- но Я даже  не жалею, что
нет лампы. ‚се годы в камерах и бараках резал души казЈнный свет, а теперь Я
блаженствую в темноте.  € темнота может стать элементом свободы! ‚ темноте и
тишине (могло бы радио доноситьсЯ из площадного динамика, но третий день оно
в Љок-’ереке бездействует) Я просто так лежу на Ящиках -- и наслаждаюсь!
     —его мне еще хотеть?..
     Ћднако утро  6  марта превосходит  все возможные  желаниЯ! ЊоЯ хозЯйка,
новгородскаЯ ссыльнаЯ бабушка —адова, шЈпотом, не осмеливаЯсь вслух, говорит
мне:
     -- Џоди-ка там радио послушай. —то-то мне сказали, повторить боюсь.
     „ействительно, заговорило. џ  иду на центральную площадь. ’олпа человек
в двести -- очень много длЯ Љок-’ерека, сбилась под  пасмурным небом  вокруг
столба, под громкоговорителем. ‘реди толпы  -- много казахов, притом старых.
‘ лысых голов они снЯли пышные рыжие шапки из  ондатры и держат в руках. Ћни
очень скорбны.  Њолодые -- равнодушнее. “  двух-трЈх трактористов фуражки не
снЯты.  Ќе сниму, конечно,  и  Я. џ еще не разобрал слов  диктора (его голос
надрываетсЯ от драматической игры) -- но уже осенЯет менЯ понимание.
     Њиг,  который мы с друзьЯми призывали еще во  студентах! Њиг, о котором
молЯтсЯ  все  зэки  ѓ“‹аг'а (кроме  ортодоксов)! “мер,  азиатский  диктатор!
‘корЈжилсЯ,  злодей!  Ћ,  какое  открытое  ликование  сейчас там  у  нас,  в
Ћсоблаге! Ђ здесь  стоЯт  школьные  учительницы,  русские девушки,  и рыдают
навзрыд: "Љак же мы  теперь будем?.." ђодимого потерЯли...  Љрикнуть  бы  им
сейчас через площадь: "’ак и будете! Ћтцов ваших не  расстрелЯют! †енихов не
посадЯт! € сами не будете —‘!"
     •очетсЯ  вопить перед репродуктором, даже отплЯсать дикарский танец! Ќо
увы, медлительны реки истории. € лицо моЈ, ко всему тренированное, принимает
тримасу горестного вниманиЯ. Џока -- притворЯтьсЯ, по-прежнему притворЯтьсЯ.
     € всЈ же великолепно ознаменовано начало моей ссылки!
     ќтот весь день уходит у менЯ опЯть на стихотворение -- "ЏЯтое марта".

     Њинует  десЯток дней -- и в борьбе  за  портфели и в опаске  друг перед
другом  семибоЯрщина  упразднЯет  вовсе  ЊѓЃ!  ’ак  правильно  Я  усомнилсЯ:
в е ч н о ли ЊѓЃ?<a href=#fn_19_4><sup>4</sup></a>
     € что'  ж на земле тогда  вечно, кроме  несправедливости, неравенства и
рабства?..


     <a name=fn_19_1></a><sup>1</sup> Љ концу 1917 г. ‚асильев практически  возглавил департамент земельных
улучшений.

     <a name=fn_19_2></a><sup>2</sup> Џавел  ‚еселов  (‘токгольм), занЯтый ныне другими  захватами шведских
граждан  советскими  властЯми, проаналиэировав рассказы ќ.  Ђ.  Ђндерсена  о
себе, высказывает предположение: что и по внешнему виду и по форме названной
им  фамилии ќ. Ђ. скорее н о р в е ж е ц,  но по каким-то причинам предпочел
выдавать себЯ  за  шведа.  Ќорвежцы,  бежав  из  страны после 1940 г.,  и  в
английской армии служили несравнимо чаще, чем, м. б. одиночные шведы. ќ.  Ђ.
мог иметь  английскую родственную свЯзь с какими-то ђобертсонами, но родство
с  г е н е р а л о м  ђобертсоном  придумать, чтобы поднЯть себе цену  перед
ЊѓЃ. Ќе  исключено,  что в  ‡ападном Ѓерлине после войны он служил в военной
разведке  союзников, чем  и  заинтересовал  ЊѓЃ.  ‚ероЯтно, и  в  Њоскву  он
приезжал в  составе  английской  или  норвежской  делегации,  а  не шведской
(такаЯ, кажетсЯ, и не ездила), но был там третьестепенным лицом. Њожет быть,
ЊѓЃ предлагало ему стать  двойником-разведчиком, и за этот  отказ он получил
свои 20 лет. Ћтец ќрика  мог  быть дельцом,  но не  такого масштаба. Ћднако,
ќрик преувеличивал, и даже знакомство своего отца с ѓромыкой (отчего гебисты
и показали его ѓромыко) -- чтобы заинтересовать ЊѓЃ выкупом и таким  образом
дать знать о себе на ‡апад.

     <a name=fn_19_3></a><sup>3</sup>  ѓодами  позже  Я  достану  “головный кодекс ђ‘”‘ђ и с  удовольствием
прочту  там  в  статье 35-й:  что ссылка  назначаетсЯ на срок  от  трЈх  д о
 д е с Я т и  лет, в  качестве  же дополнительной  к  заключению  может быть
только д о  п Я т и лет. (ќто -- гордость советских юристов: что начинаЯ еше
с  уголовного  кодекса  1922  года  в  советском  п р а в е  нет  бессрочных
правопоражений  и вообще бессрочных репрессий, кроме  самой жуткой из них --
бессрочного  изгнаниЯ из  пределов  ‘‘‘ђ.  € в  этом "важное  принципиальное
отличие  советского права  от  буржуазного" (‘борник  "Ћт тюрем..."). ’ак-то
так, но экономЯ  труд Њ‚„, пожалуй в е ч н у ю-то выписывать  проще: не надо
следить за концами сроков да морочитьсЯ обновлЯть их.
     * €  еще в статье  35-й, что ссылка даЈтсЯ только  особым  определением
с у д а. Ќу,  хотЯ бы Ћ‘Ћ? Ќо даже и не Ћ‘Ћ, а  дежурный лейтенант выписывал
нам вечную ссылку.

     <a name=fn_19_4></a><sup>4</sup> Џравда, через полгода вернут нам ЉѓЃ, штаты прежние.

--------
        ѓлава 6. ‘сыльное благоденствие

        1. ѓвозди велосипедные -- 1/2 кило
        2. Ѓатинка -- 5
        3. Џоддувальник -- 2
        4. ‘таханы -- 10
        5. ”инал ученический -- 1
        6. ѓлопус -- 1
        7. ‘пичка -- 50 пачек
        8. ‹ампа летючий Њыш -- 2
        9. ‡убнаЯ пасть -- 8 штук
        10. ЏрЯник -- 34 кило
        11. ‚одка -- 156 поллитровок

     ќто  была ведомость  инвентаризации и переоценки всех наличных  товаров
универсального   магазина  в   ауле   Ђйдарлы.   €нспекторы   и   товароведы
Љок-’ерекского ђайЏЋ составили  эту ведомость,  а  Я  теперь прокручивал  на
арифмометре  и снижал цену на  какой товар  на  7,5 процентов, на  другой --
полтора. –ены катастрофически снижались, и  можно было ожидать, что к новому
учебному году и  финал,  и глопус будут  проданы, гвозди найдут себе места в
велосипедах,  и  только большой  завал  прЯника,  вероЯтно  еще  довоенного,
клонилсЯ  к разрЯду неликвидов. Ђ  водка,  хоть и подорожай, дольше 1 маЯ не
задержитсЯ.
     ‘нижение цен, которое, по сталинскому заводу, прошло под 1 апрелЯ, и от
которого  трудЯщиесЯ выиграли сколько-то миллионов рублей  (всЯ выгода  была
заранее подсчитана и опубликована) -- больно ударило по мне.
     “же месЯц, проведЈнный в ссылке, Я проедал свои лагерные "хозрасчЈтные"
заработки  литейщика -- на воле, поддерживалсЯ лагерными  деньгами! -- и всЈ
ходил  в  ђайЋЌЋ узнавать:  когда ж возьмут  менЯ?  Ќо  змееватаЯ заведующаЯ
перестала менЯ принимать, два толстых инспектора всЈ  менее находили времени
что-то мне буркнуть,  а  к исходу месЯца была мне показана резолюциЯ ЋблЋЌЋ,
что школы кок-терекского района полностью  укомплектованы математиками и нет
никакой возможности найти мне работу.
     ’ем  временем Я писал,  однако,  пьесу ("„екабристы  без декабрЯ"),  не
проходЯ ежедневного утреннего и вечернего  обыска  и  не  нуждаЯсь так часто
уничтожать написанное.  как прежде.  Ќичем  другим Я  занЯт не был, и  после
лагерЯ мне понравилось так. Ћдин раз в  день Я ходил в "—айную" и там на два
рублЯ съедал горЯчей похлЈбки -- той самой, которую тут же отпускали в ведре
и длЯ  арестантов  местной тюрьмы.  Ђ  хлеб-чернЯшку  продавали  в  магазине
свободно. Ђ  картошки  Я уже купил,  и даже -- ломоть свиного  сала. ‘ам, на
ишаке, привЈз Я саксаула из зарослей, мог и  плиту топить.  ‘частье моЈ было
очень недалеко от полного, и Я так задумывал: не берут на работу -- не надо,
пока деньги тЯнутьсЯ -- буду пьесу писать, в кои веки такаЯ свобода!
     ‚друг на улице  один из комендантов поманил менЯ пальцем. Ћн повЈл менЯ
в райЏЋ, в  кабинет  начальника,  как  бомба толстого  казаха,  и сказал  со
значением:
     -- Њатематик.
     €  что  за  чудо?  Ќикто не спросил  менЯ,  за что  Я сидел,  и не  дал
заполнЯть  автобиографии и  анкеты! -- тотчас  же  его  секретарша  ссыльнаЯ
гречанка-девчонка, кинематографически  красиваЯ, отстукала одним пальцем  на
машинке приказ о назначении менЯ плановиком-экономистом с окладом 450 рублей
в месЯц. ‚ тот же день и с такой же лЈгкостью, без всЯких анкетных изучений,
были зачислены  в райЏЋ  еще двое непристроенных ссыльных:  капитан дальнего
плаваниЯ  ‚асиленко,  и  еще  неизвестный   мне,  очень  затаЈнный  ѓригорий
‘амойлович Њ-з. ‚асиленко  уже носилсЯ с  проектом  углублЯть  реку —у (еЈ в
летние месЯцы переходила  вброд  корова)  и  налаживать катерами  сообщение,
просил  комендатуру  пустить  его  исследовать  русло.  …го  однокурсник  по
мореходному училищу, по парусному бригу  "’оварищ", капитан Њанн в  эти  дни
снарЯжал "Ћбь" в Ђнтарктиду -- а ‚асиленко гнали кладовщиком в райЏЋ.
     Ќо не  плановиком,  не кладовщиком, не счетоводом  -- все трое мы  были
брошены  на  аврал: на переоценку товаров. ‚  ночь  с  31 марта  на 1 апрелЯ
райЏЋ, что ни год, охватывалось агонией,  и никогда не  хватало и  не  могло
хватить людей. Ќадо  было: все товары учесть (и  обнаружить воров-продавцов,
но не длЯ отдачи их под суд), переоценить -- и с утра уже торговать по новым
ценам, очень выгодным длЯ трудЯщихсЯ, Ђ огромнаЯ пустынЯ нашего района имела
железнодорожных путей  и шоссе -- ноль  километров, и в глубинных  магазинах
эти очень выгодные длЯ трудЯщихсЯ цены никак не удавалось осуществить раньше
1 маЯ:  сквозной  месЯц  все  магазины  вообще  не торговали,  пока в  райЏЋ
подсчитывались и утверждались ведомости, пока их доставлЯли на верблюдах. Ќо
в самом-то райцентре хоть предмайскую ж торговлю надо было не срывать!
     Љ  нашему  приходу в райЏЋ  над этим  уже сидело  человек пЯтнадцать --
штатных и привлечЈнных. Џростыни ведомостей на плохой бумаге лежали  на всех
столах, и слышалось  только щЈлканье счЈтов, на которых опытные бухгалтеры и
умножали и делили, да деловое переругивание. ’ут же посадили работать и нас.
“множать и делить на бумажке мне  сразу  надоело,  Я запросил арифмометр.  ‚
райЏЋ не  было  ни одного, да никто  не  умел  на нЈм и работать,  но кто-то
вспомнил, что видел  в шкафу районного  статуправлениЯ  какую-то  машинку  с
цифрами, только и там никто на ней не работал. Џозвонили, сходили, принесли.
џ стал трещать и быстро усеивать колонки, ведущие бухгалтеры -- враждебно на
менЯ коситьсЯ: не конкурент ли?
     џ же крутил и думал про  себЯ: как  быстро зэк  наглеет, или, выражаЯсь
литературным   Языком,  как   быстро  растут  человеческие  потребности!   џ
недоволен, что  менЯ  оторвали  от  пьесы,  слагаемой  в  тЈмной  конуре;  Я
недоволен,  что  менЯ  не  взЯли  в  школу;  недоволен,  что  менЯ  <i>насильно</i>
заставили... что же? ковырЯть мЈрзлую землю? месить ногами саманы  в ледЯной
воде?  --  нет,  менЯ  насильно  посадили  за  чистый  стол  крутить   ручку
арифмометра и вписывать  цифры  в столбец. „а если бы в начале моей лагерной
отсидки  мне предложили  бы эту блаженную работу  выполнЯть  весь срок по 12
часов в день бесплатно -- Я бы ликовал! Ќо вот мне платЯт  за эту работу 450
рублей, Я теперь  буду  и  литр молока  брать ежедень, а Я нос ворочу --  не
маловато ли?
     ’ак неделю увЯзало райЏЋ  в переоценке (тут надо было  верно определЯть
длЯ  каждого  товара  его группу  по общему  понижению и  еще его группу  по
удорожанию длЯ  деревни) -- и всЈ ни один  магазин не  мог начать торговать.
’огда жирный председатель, сам первейший  бездельник, собрал всех нас в свой
торжественный кабинет и сказал:
     -- ’ак вот что. Џоследний вывод  медицина, что человек совсем  не нужен
спать восемь часов. Ђбсолютно достаточно -- четыре часа! Џоэтому приказываю:
начало работы -- семь утра, конец -- два часа ночи, перерыв на обед час и на
ужин час.
     €, кажетсЯ,  никто из нас  в  этой оглушающей тираде ничего смешного не
нашел, а только жуткое. ‚се съЈжились,  молчали, и лишь осмелились обсудить,
с какого часа лучше ужинный перерыв.
     „а, вот она, та судьба ссыльных, о которой менЯ предупреждали, из таких
приказов она и состоит. ‚се  сидЯщие здесь -- ссыльные, они дрожат за место;
уволенные, они долго не найдут себе в  Љок-’ереке другого. € в конце концов,
это  же --  не  лично  длЯ  директора,  это  --  длЯ страны, это  -- <i>надо</i>. €
последний вывод медицины им кажетсЯ довольно сносным.
     Ђх,  сейчас  бы встать и высмеЯть  этого самодовольного кабана!  ђаз бы
единый  отвести душу! Ќо  это  была  бы  чистаЯ "антисоветскаЯ  агитациЯ" --
призыв к срыву важнейшего мероприЯтиЯ. ’ак всю жизнь переходишь из состоЯниЯ
в состоЯние -- ученик,  студент, гражданин, солдат, заключЈнный, ссыльный --
и всегда есть вескаЯ сила у начальства, а ты должен гнутьсЯ и молчать.
     ‘кажи он -- до десЯти вечера, Я бы сидел. Ќо предлагал он нам --  сухой
расстрел, мне предлагал: здесь, на воле -- и перестать писать!  Ќет уж, будь
ты проклЯт, и снижение цен вместе с тобой.  ‹агерь подсказывал мне выход: не
говорить против, а молча против делать. ‘о всеми вместе  Я покорно  выслушал
приказ, а в  пЯть вечера встал из-за  стола -- и ушЈл. €  вернулсЯ только  в
девЯть  утра.  Љоллеги мои уже  все сидели,  считали,  или делали  вид,  что
считают. Љак на дикого, смотрели на менЯ. Њ-з, скрытно одобрЯЯ мой поступок,
но сам  так не решаЯсь, тайно сообщил мне, что вчера вечером над моим пустым
столом председатель кричал, что загонит менЯ в пустыню за сто километров.
     Џризнаюсь, Я  струхнул: конечно, Њ‚„ всЈ могло сделать. € загнало бы! €
за  сто  километров, только  б и  видел  Я тот  районный  центр!  Ќо  Я  был
счастливчик: Я попал на Ђрхипелаг после конца  войны, то есть самый смертный
период миновав; и теперь в ссылку Я приехал после  смерти ‘талина.  ‡а месЯц
что-то и сюда уже доползло, до нашей комендатуры.
     Ќезаметно  начиналась  новаЯ  пора --  самое мЯгкое трЈхлетие в истории
Ђрхипелага.
     Џредседатель не вызвал  менЯ  и  сам не пришЈл. Џроработав день  свежим
среди  засыпающих и врущих, Я решилсЯ снова в пЯть вечера уйти. Љакой-нибудь
конец, только скорее.
     Љоторый  раз в жизни Я  замечал,  что  жертвовать можно многим,  но  не
стержневым. ќтой пьесой,  выношенной  еще в каторжных строЯх Ћсоблага,  Я не
пожертвовал -- и победил. Ќеделю все работали ночами -- и привыкли, что стол
мой пуст. € председатель, встречаЯ менЯ в коридоре, отводил глаза.
     Ќо не пришлось мне  наладить сельской кооперации  в Љазэкстане. ‚ райЏЋ
внезапно  пришЈл молодой  завуч  школы,  казах. „о менЯ  он был единственный
универсант в Љок-’ереке, и очень этим  гордилсЯ.  Ћднако,  моЈ  поЯвление не
вызвало у него зависти. •отел ли он укрепить  школу перед еЈ первым выпуском
или  поперчить змеистой  заврайЋЌЋ, но  предложил мне:  "Ќесите  быстро  ваш
диплом!" џ  сбегал как мальчик и  принЈс.  Ћн  положил в  карман  и уехал  в
„жамбул на  профсоюзную конференцию.  —ерез три  днЯ  опЯть зашЈл и  положил
передо мной выписку из приказа ЋблЋЌЋ. ‡а той же  самой бесстыдной подписью,
котораЯ в  марте удостоверЯла, что  школы района полностью  укомлектованы, Я
теперь в  апреле назначалсЯ  и математиком,  и  физиком -- в  оба  выпускных
класса  да за три недели до выпускных экзаменов! (Ћн рисковал, завуч. Ќе так
политически, как боЯлсЯ он: не забыл  ли  Я всю  математику за  годы лагерЯ.
Љогда  наступил день письменного экзамена по геометрии с  тригонометрией, он
не дал мне вскрывать конверт  при учениках, а в кабинет директора завЈл всех
преподавателей  и  стоЯл за  моим  плечом, пока Я  решал.  ‘овпадение ответа
привело  его, да и остальных математиков, в праздничное состоЯние. Љак легко
тут было прослыть „екартом! џ еще не знал, что каждый год во времЯ экзаменов
7-х классов то  и  дело звонЯт  из  аулов в  район:  не  получаетсЯ  задача,
неправильное  условие!  ќти  преподаватели и сами-то  кончили лишь  по  семь
классов...)
     ѓоворить ли о моЈм  счастьи  -- войти в  класс и взЯть мел?  ќто и было
днЈм моего освобождениЯ, возврата гражданства. Ћстального, из  чего состоЯла
ссылка, Я уже больше не замечал.
     Љогда  Я  был в ќкибастузе,  нашу колонну  часто  водили  мимо тамошней
школы. Љак на рай недоступный Я озиралсЯ на беготню ребЯтишек в еЈ дворе, на
светлые  платьЯ учительниц, а дребезжащий звонок с крылечка ранил менЯ.  ’ак
изныл  Я от  беспросветных  тюремных  лет, от лагерных <i>общих!</i> ’аким счастьем
вершинным,  разрывающим  сердце,  казалось:  вот  в этой самой экибастузской
бесплодной дыре жить ссыльным,  вот по этому звонку войти с журналом в класс
и  с видом  таинственным, открывающим  необычайное, начать урок. (‚ той тЯге
был, конечно, дар  учителЯ,  но, наверно, и долЯ оголодавшей самоценности --
контраст после стольких  лет рабского  унижениЯ  и способностей,  не  нужных
никому.)
     Ќо, уставленный  в  жизнь Ђрхипелага  и  государства, упустил  Я  самое
простое: что за годы войны и  послевоенные школа наша --  умерла, еЈ  больше
нет, а осталсЯ только корпус надутый,  звон пустой. “мерла школа и в столице
и в станице. Љогда духовнаЯ смерть, как газ Ядовитый, расползаетсЯ по стране
-- кому ж задохнутьсЯ из первых, как не детЯм, как не школе?
     Ћднако, Я об этом узнал лишь годами позже, воротЯсь  из страны ссылки в
русскую метрополию. Ђ в Љок-’ереке Я об этом даже не догадалсЯ: мертво  было
всЈ направление мракобесиЯ, но  еще живы  были, еще  не задохнулись ссыльные
дети!
     ќто были дети  особенные. Ћни вырастали  в  сознании своего угнетЈнного
положениЯ.  Ќа  педсоветах и  других  балабольных  совещаниЯх  о  них  и  им
говорилось,  что --  они дети  советские, растут  длЯ коммунизма,  и  только
временно ограничены в праве передвижениЯ, только и всего. Ќо они-то, каждый,
ощущали свой ошейник -- и с  самого  детства,  сколько  помнили  себЯ.  ‚есь
интересный,  обильный, клокочущий жизнью мир (по  иллюстрированным журналам,
по кино) был недоступен длЯ них, и даже мальчикам в армию не предстоЯло туда
попасть. Ћчень слабаЯ, очень редкаЯ была надежда --  получить от комендатуры
разрешение  ехать  в город, там  быть допущенным до  экзамена,  да  еще быть
принЯтым в  институт, да  еще  благополучно его окончить. €так, всЈ, что они
могли узнать о вечном  объЈмном мире -- только здесь они могли получить, эта
школа долгие годы была длЯ них  -- первое и последнее образование. Љ тому ж,
по  скудости  жизни  в  пустыне,  свободны  они  были  от  тех  рассеЯний  и
развлечений, которые так  портЯт городскую  молодЈжь  XX века от  ‹ондона до
Ђлма-Ђты.  ’ам, в  метрополии,  дети  уже  развыкли  учитьсЯ, потерЯли вкус,
учились --  как  повинность  отбывали,  чтобы  числитьсЯ где-то, пока выйдет
возраст.  Ђ нашим  ссыльным  детЯм, если хорошо преподавать, то это было  им
единственно  важное  в  жизни,  это  было  всЈ.  “чась  жадно,  они  как  бы
поднимались над своим вторым сортом  и сравнивались с детьми сорта  первого.
’олько в одной настоЯщей учЈбе насыщалось их самолюбие.
     (Ќет, еще: в выборных школьных должностЯх; в  комсомоле; и, с 16 лет --
в голосовании, во всеобщих выборах. ’ак хотелось им, беднЯжкам, хоть иллюзии
равноправиЯ!  Њногие с  гордостью  поступали  в  комсомол,  искренне  делали
политические сообщениЯ на пЯтиминутках. Ћдной  молоденькой немочке. ‚иктории
Ќусс,  поступившей  в  двухлетний учительский  институт, Я  пыталсЯ  внушить
мысль, что  положением ссыльного надо не тЯготитьсЯ, а  гордитьсЯ. Људа там!
Ћна посмотрела на менЯ как на безумного. Ќу, да были и такие, кто в комсомол
не  спешил  -- так  их тЯнули  силой: разрешено,  а ты не поступаешь --  это
почему? € в Љок-’ереке некоторые девочки, немки, тайные сектантки, вынуждены
были вступать, чтоб семью их не загнали дальше в пустыню. Ћ вы, соблазнители
малых сих! -- лучше б вам жЈрнов на шею...)
     ќто всЈ  Я говорил  о "русских" классах кок-терекской школы (собственно
<i>русских</i> там  почти  не  было,  а -- немцы, греки,  корейцы, немного курдов и
чеченов,  да украинцев из  переселенческих  семей начала века, да казахов из
семей "ответработников" -- они детей своих учили по-русски). Ѓольшинство  же
казахских детей составлЯли классы "казахские". ќто были воистину еще дикари,
в  большинстве  (кто  не  испорчен  чиновностью  семей)  --  очень   прЯмые,
искренние,  с коренным представлением  о  хорошем  и  дурном, до  того,  как
успевали  его  исказить  лживым  или  чванным  преподаванием.  Ђ  почти  всЈ
преподавание   на  казахском   Языке   было   расширенным   воспроизводством
невежества: сперва кое-как тЯнули  на  дипломы первое поколение, недоученные
разъезжались   с    большой    важностью   преподавать    подрастающим,    а
девушкам-казашкам   ставили  "удовлетворительно",   выпускали   из  школ   и
педагогических институтов при самом дремучем и полном незнании. € когда этим
первобытным детЯм вдруг засверкивало настоЯщее учение,  они впитывали его не
только ушами и глазами, но ртом.
     Џри таком ребЯчьем восприЯтии Я в Љок-’ереке захлебнулсЯ преподаванием,
и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже им  одним. Њне
нехватало  часов  расписаниЯ,  чтоб исправить  и  восполнить  недоданное  им
раньше,  Я  назначал  им  вечерние  дополнительные занЯтиЯ, кружки,  полевые
занЯтиЯ, астрономические наблюдениЯ -- и они  ЯвлЯлись с  такой дружностью и
азартом,  как  не  ходили в кино. Њне дали  и классное руководство, да еще в
чисто-казахском классе, но и оно мне почти нравилось.
     Ћднако, всЈ  светлое  было ограничено  классными  дверьми и  звонком. ‚
учительской же, в  директорской и в  райЋЌЋ размазывалась не только  обычнаЯ
всегосударственнаЯ  тЯгомотина,  но  еще и  пригорчЈннаЯ ссыльностью страны.
‘реди  преподавателей  были  и  до  менЯ немцы  и  административно-ссыльные.
Џоложение всех нас было  угнетЈнное: не упускалось случаЯ  напомнить, что мы
допущены к  преподаванию из  милости и  всегда можем  этой милости лишитьсЯ.
‘сыльные учителЯ пуще других (тоже, впрочем, зависимых) трепетали разгневать
высоких  районных   начальников  недостаточно   высокою  оценкой  их  детей.
’репетали они и разгневать дирекцию недостаточно высокой общей успеваемостью
-- и  завышали  оценки,  тоже  способствуЯ  общеказахстанскому  расширенному
воспроизводству невежества. Ќо кроме того на ссыльных учителЯх (и на молодых
казахских) лежали повинности и поборы: в каждую зарплату с них удерживали по
четвертной, неизвестно в чью пользу; вдруг директор (Ѓерденов) мог объЯвить,
что у  его малолетней дочери -- день рождениЯ, и  преподаватели должны  были
собирать по 50 рублей на подарок; еще кроме вызывали то одного, то другого в
кабинет  директора  или заврайоно и требовали дать  "взаймы" рублей 300-500.
(Ќу  да  впрочем,  это  были  общие  черты  тамошнего  стилЯ  или  строЯ.  ‘
учеников-казахов тоже вынуждали к выпускному вечеру по барану  или полбарана
-- и тогда обеспечивалсЯ им аттестат, хоть и при полном незнании;  выпускной
вечер превращалсЯ в большую пьЯнку  районного партактива.) …ще  всЈ районное
начальство где-нибудь училось заочно, а все письменные контрольные работы за
них понуждались выполнЯть учителЯ  нашей школы (это  передавалось по-байски,
через  завучей,  и  рабы-учителЯ   даже   не  удостаивались  увидеть   <i>своих</i>
заочников).
     Ќе знаю,  моЯ ли твЈрдость,  основаннаЯ  на "незаменимости"  ,  котораЯ
выЯснилась  сразу,  или  уже  мЯгчеющаЯ эпоха, да  обе  они,  помогли мне не
всовывать шею в эти хомуты.
     ’олько при справедливых оценках могли у менЯ ребЯта учитьсЯ охотно, и Я
ставил их,  не считаЯсь с секретарЯми райкома.  Ќе  платил  Я  и поборов,  и
"взаймы" начальству не давал (змеистаЯ заврайоно имела наглость просить!) --
довольно того, что каждый май обдирало нас на месЯчный  заработок  скудеющее
государство (это преимущество вольных,  <i>подписку на заЈм</i>, отнЯтое в  лагере,
нам ссылка возвращала). Ќо на том моЯ принципиальность и кончалась.
     ђЯдом  со  мною  преподаватель  биологии  и  химии  ѓеоргий  ‘тепанович
Њитрович, отбывший на Љолыме десЯтку  по  Љђ’„.  уже  пожилой  больной серб,
неуЈмно боролсЯ за местную справедливость в Љок-’ереке. “воленный  из рай‡Ћ,
но принЯтый в школу, он  перенЈс свои усилиЯ сюда. „а в Љок-’ереке на каждом
шагу было беззаконие,  осложнЈнное невежеством, дикарским  самодовольством и
благодушной свЯзью  родов. Ѓеззаконие это было вЯзко, глухо, непробиваемо --
но Њитрович самоотверженно  и бескорыстно билсЯ с  ним (правда, с ‹ениным на
устах),  разоблачал  на  педсоветах,  на  районных  учительских  совещаниЯх,
проваливал  на  экзаменах незнающих  чиновных экстерников и  выпускников "за
барана", писал жалобы в область, в Ђлма-Ђту, и телеграммы на имЯ •рущева  (в
его  защиту  собиралось  по  70  родительских  подписей,  а  сдавали   такую
телеграмму в другом районе, у нас бы еЈ не выпустили). Ћн требовал проверок,
инспекторов, те приезжали  и обращались против  него же, он снова писал, его
<i>разбирали</i>  на специальных педсоветах, обвинЯли и в антисоветской  пропаганде
детЯм (волосок  до ареста!) и, так  же  серьЈзно,  --  в грубом обращении  с
козами,  глодающими пионерские  посадки,  его исключали, восстанавливали, он
добивалсЯ  компенсации за вынужденный прогул, его переводили в другую школу,
он  не  ехал,  снова исключали  --  он  славно билсЯ! €  если б  еще  к нему
присоединилсЯ Я -- то здорово бы мы их потрепали!
     Ћднако, Я -- нисколько ему не помогал. џ хранил молчание.  “клонЯлсЯ от
решающих голосований (чтоб не быть и  против него), ускользал куда-нибудь на
кружок,  на  консультацию.  ќтим  самым  партийным  экстерникам  Я  не мешал
получать тройки: сами власть -- пусть обманывают свою же власть. џ таил свою
задачу: Я писал и писал.  џ берЈг  себЯ длЯ  другой борьбы,  позднейшей.  Ќо
вопрос стоит шире: права ли? нужна ли была борьба Њитровича?
     ‚есь бой его  был заведомо безнадЈжен, это тесто нельзЯ было промесить.
€ даже если бы он полностью победил -- это не могло бы исправить <i>строЯ</i>, всей
системы. ’олько размытое светлое пЯтнышко чуть померцало  бы на ограниченном
месте -- и затЯнуло бы его серым. ‚сЯ его возможнаЯ победа не уравновешивала
того нового ареста, который мог быть ему  расплатой (только хрущЈвское времЯ
и спасло Њитровича от ареста). ЃезнадЈжен был  его бой,  однако человечно --
возмущение  несправедливостью, хоть и до собственной гибели! Ѓорьба его была
упЈрта в поражение  -- а бесполезной  еЈ никак  не назовешь.  …сли б  не так
благоразумны  были  мы  все,  если  б  не  ныли  друг  другу:  "не  поможет,
бесполезно!" --  совсем бы другаЯ  была  наша  страна!  Ђ  Њитрович  не  был
гражданин -- он был ссыльный, но блеска его очков боЯлись районные власти.
     ЃоЯлись-то  боЯлись,  однако наступал  светлый день <i>выборов</i>  -- выборов
любимой  народной  власти,  -- и равнЯлись неуЈмный борец Њитрович (и чего ж
тогда стоила его  борьба?), и уклончивый Я, и еще более затаЈнный, а по виду
уступчивейший изо всех ѓ. ‘. Њ-з: все мы,  скрываЯ страдательное отвращение,
равно  шли на это  праздничное издевательство. <i>ђазрешались</i> выборы почти всем
ссыльным, так  дЈшево  они стоили,  и  даже <i>лишЈнные прав</i> вдруг обнаруживали
себЯ в списках, и  их торопили, гнали скорей. “ нас  в  Љок-’ереке не бывало
даже  кабин   длЯ  голосованиЯ,  совсем  в   стороне  стоЯла  одна  будка  с
распахнутыми  занавесками, но туда и  путь не лежал,  неловко  было к ней  и
заворачивать. ‚ыборы состоЯли в  том, чтобы  поскорей пронести  бюллетени до
урны  и туда их  швырнуть.  …сли же кто останавливалсЯ  и  внимательно читал
фамилии  кандидатов,  это  уже  выглЯдело подозрительным: неужели  партийные
органы  не  знают,  кого  выдвигают,  что'  тут  читать?.. Ћтголосовав,  все
получали законное  право  идти  выпивать  (или  зарплату,  или аванс  всегда
выдавали  перед выборами).  Ћдетые  в  лучшие  костюмы,  все  (в  том  числе
ссыльные!) торжественно раскланивались на улицах, поздравлЯЯ  друг  друга  с
каким-то <i>праздником</i>...
     Ћ, сколько  раз еще  помЯнешь  добрым  сл