ьно
обвинЯем, мы делаем, как бы оправдываЯ  его в прошлом или в будущем, выражаЯ
такое же тЯгостное недоумение,  какое  мы испытываем,  узнав, что порЯдочнаЯ
особа совершила низкий и презренный поступок. Ќам приЯтно создавать в мыслЯх
идеальный  случай, более справедливый,  чем мы сами; и когда  ему приходитсЯ
совершить  бесспорную  несправедливость,  то  после минуты  изумлениЯ  мы  в
глубине сердца возвращаем  ему все наше  доверие  и  говорим себе, что мы не
знаем всего, что он знает, и что он, вероЯтно, починЯлсЯ законам, которых мы
не можем постигнуть.  Њир казалсЯ бы  нам слишком мрачным, если бы случай не
был  нравственным.   Ћтсутствие  какой-то  справедливости,  охранЯющей  нашу
мораль, казалось бы нам отрицанием всЯкой морали и всЯкой справедливости. Њы
уже отвергли  низкую и узкую мораль возмездий и  наград,  которую предлагает
нам положительнаЯ религиЯ. Ќо  мы при этом забываем, что  если бы случай был
одарен малейшим чувством справедливости, то высокаЯ, бескорыстнаЯ мораль,  о
которой  мы  мечтаем, стала бы  невозможной. …сли вы не убеждены, что случай
абсолютно  несправедлив,  то  нет  никакой  заслуги  быть  справедливым.  Њы
отвергаем идеал свЯтых и твердо верим, что исполнЯть свой долг в надежде  на
какую-нибудь награду, будь это только радостное сознание исполненного долга,
должно  казатьсЯ в глазах мудрого Ѓога  столь же малоценным, как делать зло,
потому что оно  нам полезно. Њы охотно говорим  себе,  что, если  Ѓог так же
возвышен, как самаЯ возвышеннаЯ идеЯ, которую Ћн вдохнул в душу лучших среди
нас, то Ћн должен отстранить  от ‘ебЯ всех людей, желающих ему угодить, т.е.
всех,  которые  делали  добро  не  с  тем  чувством,  как  если  бы  Ѓог  не
существовал,  и  которые не любили добродетели больше, чем самого Ѓога. Ќо в
действительности  перед малейшим  происшествием  мы  замечаем,  что немногим
переросли детские книжки о "нравственности в ее  действиЯх", в  которых  все
преступлениЯ  бывают  наказаны.  Њы,  наоборот,  нуждаемсЯ   в  сборниках  о
"наказанных  добродетелЯх".  Ћни были бы  более  полезны длЯ правдивых  душ,
поддерживаЯ  в них гордость  и энергию добра. Ќе будем терЯть из  виду,  что
только   из   безнравственности   случаЯ   должна   родитьсЯ  более   чистаЯ
нравственность.  €  тут,  как  повсюду, чем больше  человек  чувствует  себЯ
покинутым,  тем  легче   он  обретает  свою  собственную  силу.   ‚  великих
несправедливостЯх  случаЯ  нас  тревожит  отрицание  высокого  нравственного
закона;  но  как  раз  из  этого  отрицаниЯ непосредственно рождаетсЯ высший
нравственный закон.  ‘  уничтожением  возмездиЯ  и  награды  рождаетсЯ в нас
необходимость делать добро  ради добра. Ќе следует  никогда смущатьсЯ,  если
нам  кажетсЯ,  что  исчезает нравственный закон: в  запасе  всегда находитсЯ
другой закон  более  возвышенный.  ’о,  что  мы  должны были бы  прибавить к
нравственности  рока, мы должны  были  бы отнЯть  от нашей собственной более
чистой  нравственности.  €  наоборот,  чем   более   мы  убеждены,  что  рок
несправедлив, тем более мы  расширЯем и очищаем перед  собой  области высшей
морали. Ќе  будем воображать, что основы нравственности рухнут  оттого,  что
Ѓог кажетсЯ нам несправедливым.  Ќаоборот, лишь в очевидной несправедливости
своего Ѓога человеческаЯ нравственность нашла бы свои незыблемые основы.

        LXXIII

     ЏримиримсЯ с равнодушием природы по отношению к мудрецу. ќто равнодушие
удивлЯет нас  лишь потому, что мы  недостаточно мудры;  одна из обЯзанностей
мудрости заключаетсЯ в том, чтобы отдавать себе отчет с  возможной точностью
и с возможным смирением о том месте, которое человеческое  существо занимает
во вселенной.
     —еловек кажетсЯ великим в своей сфере,  подобно тому, как пчела кажетсЯ
огромной над Ячейкой своего сота. Ќо было бы нелепостью ожидать, что в полЯх
раскроетсЯ хоть на один цветок больше оттого, что матка героически вела себЯ
в своем улье. Ќе нужно опасатьсЯ, что  мы умалЯем  себЯ, возвышаЯ вселенную.
Љто бы ни казалсЯ нам великим, мы ли сами или весь мир, чувство бесконечного
- эта кровь всЯкой добродетели - с одинаковой силой будет обращатьсЯ в нашей
душе.
     €  что представлЯет собой наш хороший поступок, чтобы  мы могли ожидать
за него каких-нибудь обыкновенных  наград? Ќаграды эти  мы должны обретать в
себе  самих, а не  в  законах тЯготениЯ.  ‹ишь те, кто не  знает,  что такое
добро, требуют плату  за добро. Ќе забудем, прежде всего, что добродетельный
поступок  всегда  соответствует  ощущению  счастьЯ.  ’акой  поступок  всегда
ЯвлЯетсЯ цветком долгой внутренней жизни, счастливой и довольной.  Ћн всегда
предполагает долгие часы и дни отдыха на  самых мирных  вершинах нашей души.
ЌикакаЯ  последующаЯ награда  не сравнитсЯ с  мирной  наградой, котораЯ  ему
предшествует.  Џраведник, погибший  в  катастрофе, о  которой  Я  только что
говорил,  находилсЯ   там   только  потому,  что  он  обрел  в  добре  такую
достоверность,  такой  мир,  каких  не  могли бы ему  дать  никакое счастье,
никакаЯ  слава,  никакаЯ  любовь.  …сли  бы перед такими  людьми раскрывалсЯ
огонь, отступали воды и  сама смерть  стала  бы  колебатьсЯ, то что стало бы
отныне  с героЯми и праведниками? —то  стало  бы  со  счастьем  добродетели,
котораЯ  сознает себЯ счастливой лишь оттого, что она благодарна и  чиста, и
котораЯ благодарна и чиста  лишь потому, что не ждет  никакой награды?  …сть
человеческаЯ  радость  в том,  чтобы делать  добро,  стремЯсь к какой-нибудь
цели; есть божественнаЯ  радость,  чтобы  делать  добро,  ничего не  ожидаЯ.
Ћбыкновенно человек знает, почему  он  делает зло,  но  чем менее  мы знаем,
почему мы делаем добро, тем более чистым ЯвлЯетсЯ это добро. „лЯ того, чтобы
узнать  ценность  праведника,  спросим  его,   почему  он  праведен:  весьма
возможно, что  тот, кто менее других сможет ответить на этот вопрос, и будет
самым совершенным праведником. ‚озможно, что по мере того, как растет разум,
число  побуждений, толкающих душу к героизму, уменьшаетсЯ; но  в то же времЯ
разум замечает, что у него нет никакого другого идеала,  кроме героизма, все
более и более сокровенного и бескорыстного.
     Љак бы то ни  было, тот,  кто чувствует  потребность увеличить ценность
добродетели, прибавлЯЯ к ней одобрение судьбы и мира, еще не вполне обладает
чувством добродетели. •орошо поступать можно, лишь действуЯ длЯ себЯ самого,
не  ожидаЯ  ничего, кроме  все более Ясного  знаниЯ, что  такое добро.  "Ѓез
других свидетелей, кроме своего сердца", - говорит ‘ен-†юст. џ думаю, что  в
глазах   Ѓога   существует   значительнаЯ   разница  между  душою  человека,
убежденного  в том, что лучи добродетельного поступка не  имеют  пределов, и
душою того, кто говорил себе,  что эти лучи, вероЯтно, не должны  перейти за
ограду его сердца. €стина слишком самолюбиваЯ, не будучи сомнительной, может
в известную минуту  вдохнуть в нас большую силу; но истина более смиреннаЯ и
более  человечнаЯ всегда внушает нам  силу более терпеливую и  значительную.
‘ледует  ли быть солдатом,  убежденным, что  каждым  из его ударов  решаетсЯ
участь победы, или таким, который, знаЯ, как мало он значит в общей схватке,
тем  не  менее сражаетсЯ  с таким же твердым  мужеством? —естный  человек не
решилсЯ бы обмануть ближнего, но он слишком часто склонен думать, что слегка
обмануть самого себЯ есть признак служениЯ идеалу.
     Ќо вернемсЯ в разочарованию праведника. џ уверен, что лучшие  среди нас
стали бы искать другого счастьЯ, если бы добродетель была полезна, и что Ѓог
отнЯл  бы  у  них  одно из  главных побуждений жизни, если бы стал  их часто
награждать.  ‚озможно и  то,  что ничто  в мире  не необходимо,  и что, если
отнЯть у души  радость  делать добро ради  добра, она нашла  бы другую,  еще
более чистую  радость;  но, пока эта радость  ЯвлЯетсЯ самой  прекрасной, не
будем  касатьсЯ  ее  без  нужды.  Ќе будем слишком часто  касатьсЯ несчастий
добродетели из страха задеть в то  же  времЯ чистейшую сущность ее  счастьЯ.
„уши, действительно  вкусившие  от этого  счастьЯ, были бы так  же удивлены,
видЯ, что их желают вознаградить, как другие были бы  удивлены, видЯ, что их
желают наказать за страданиЯ. Ќа злополучиЯ добродетели всего более жалуютсЯ
те, которые менее всего живут в ней.

        LXXIV

     €ндийскаЯ мудрость права, говорЯ:  "’рудись, как трудЯтсЯ честолюбивые.
“важай жизнь, как делают те, кто ее жаждет. Ѓудь счастлив, как те, кто живет
ради счастьЯ".
     ‚ этом центральнаЯ точка человеческой мудрости. Џоступать так, как если
бы каждый поступок  приносил  плод необычайный и  вечный,  и  в то же  времЯ
знать,  как  ничтожен праведный поступок перед лицом  вселенной. —увствовать
это  несоответствие  и  тем не  менее  совершать  свой  путь,  как  если  бы
соответствиЯ  были человечны. Ќе терЯть  из виду великой сферы и двигатьсЯ в
своей маленькой  с таким  же  доверием, с  такой  же твердостью, с  таким же
убеждением  и чувством довольства, как если бы она содержала в  себе великую
сферу.
     ЌуждаемсЯ  ли  мы в иллюзиЯх  длЯ того, чтобы поддерживать наше желание
добра? Ѓудь  это так,  следовало бы сознатьсЯ, что  это желание несогласно с
человеческой природой. Ќеблагоразумно думать,  что сердце  еще долго верит в
то, что разум уж больше не верит. Ќо разум может верить в  то, что заключено
в  сердце. Ћн  даже  все  более  и более бесхитростно ищет убежища  в сердце
каждый раз, когда  ночь спускаетсЯ на его владениЯ. €бо разум по отношению к
сердцу играет роль  осмотрительной, но  слишком юной девушки,  котораЯ часто
нуждаетсЯ  в советах своей матери, улыбающейсЯ  и слепой. Ќаступает в  жизни
минута,  когда  нравственнаЯ  красота  кажетсЯ  более  нужной,  чем  красота
умственнаЯ.   Ќаступает   минута,   когда  все  приобретениЯ  разума  должны
претворитьсЯ в  величие души  под  страхом  затерЯтьсЯ жалким  образом среди
долины, подобно реке, не нашедшей себе выхода к морю.

        LXXV

     Ќо не  следует ничего преувеличивать, когда речь идет  о мудрости, даже
по  отношению к  самой мудрости. …сли внешние силы не всегда останавливаютсЯ
перед человеком, делающим  добро, то  внутренние силы  в большинстве случаев
ему подчинены, а все радости и страданиЯ людей происходЯт от сил внутренних.
Њы уже говорили,  что мудрец, проходЯ  мимо  жизни, обрывает тысЯчу драм. Ћн
одним своим присутствием обрывает большую часть драм, которые нарождаютсЯ от
заблуждениЯ или от  зла. Ћн  обрывает их  в самом себе и  мешает их рождению
вокруг себЯ.  ‹юди,  которые совершили бы тысЯчу безумий и  преступлениЯ, не
совершают  их  оттого,  что  встретили  на  своем пути  человека, одаренного
простой  и  жизненной  мудростью,  ибо   в   жизни   большинство  характеров
второстепенные и по прихоти случаЯ  вступают  в  полосу  страданиЯ или мира.
‚округ  †ан-†ака  ђуссо,  например,  все  стонут,  все изменЯют,  все  полны
ухищрений и задних мыслей, все как бы  живут  в бреду; вокруг  †ана ЏолЯ все
честны, все кажутсЯ благородными,  Ясными, все умиротворены и все любЯт. ’о,
что мы побеждаем в себе, мы в то же времЯ  побеждаем во всех окружающих нас.
Ћколо  справедливого  человека  всегда  образуетсЯ мирный  круг, за  который
стрелы мало-помалу терЯют привычку проникать. Њоральные страданиЯ, постигшие
его, не зависЯт больше от людей.
     ‚  буквальном  смысле  слова нужно  сказать,  что людскаЯ  злоба  может
заставить нас плакать лишь в тех областЯх, где мы сами еще не потерЯли охоты
доводить до  слез  наших  врагов. …сли  стрелы зависти еще ранЯт нас, то это
доказывает,  что мы  сами могли  бы еще бросать такие стрелы, и  если измена
извлекает  у  нас  слезы, то  это  доказывает,  что  в  нас самих скрываетсЯ
готовность  изменЯть. „ушу можно ранить только теми  же орудиЯми  нападениЯ,
которые она сама еще не бросила на костер любви.

        LXXVI

     —то  же  касаетсЯ  драм,  порожденных добром, то  они разыгрываютсЯ  на
сцене, одинаково скрытой  от мудреца, как и от других людей. Њы видим только
развЯзку  этих  драм,  но не  знаем,  в  какой  тени  или в каком  свете она
подготовлЯлась.  Џраведник может  обещать  себе лишь  одно,  - то,  что  рок
настигнет его при совершении  поступка  любви или  справедливости. Ћн всегда
будет настигнут лишь в состоЯнии  благодати, по выражению христиан,  т.е.  в
состоЯнии  внутреннего  счастьЯ.  €   одно  уже  это  закрывает  двери  всем
внутренним злотворным судьбам и большинство дверей внешним случайностЯм.
     Џо мере того, как возвышаетсЯ  наше  представление  о  долге и счастье,
царство  нравственных  страданий становитсЯ  все  чище,  а  разве  не в этой
области рок царит наиболее деспотично? Ќаше счастье в итоге зависит от нашей
внутренней свободы. ‘вобода эта растет,  когда мы делаем добро, и умалЯетсЯ,
когда мы  делаем зло. Ќе в  переносном, а  в буквальном смысле Њарк  Ђврелий
становилсЯ  свободнее каждый  раз,  как обретал новую истину  в  терпимости,
каждый раз, когда прощал  или мыслил.  ‚  еще менее переносном смысле Њакбет
налагал на  себЯ новые цепи с каждым из своих преступлений. € все, что верно
относительно  великих   преступлений   на  сцене   королевской   и   великих
добродетелей в  жизни  героЯ,  одинаково верно по отношению к самым скромным
поступкам  и  ко  всем  неведомым добродетелЯм  обычной  жизни.  ‚округ  нас
множество  Њарков  Ђврелиев,  не  вышедших  из   младенческого  возраста,  и
Њакбетов,  еще  живущих в детской. Љак  бы ни  была  несовершенна  наша идеЯ
добра, стоит  нам на минуту  ее покинуть, как  мы очутимсЯ во власти внешних
злых сил. ЏростаЯ ложь по отношению  к себе самому,  погребеннаЯ в  молчании
моего сердца, может нанести моей внутренней свободе  такой же пагубный удар,
как  измена на народной площади. € как только моЯ внутреннЯЯ свобода задета,
рок приближаетсЯ  к  моей внешней свободе, подобно  тому,  как хищный  зверь
медленно подкрадываетсЯ к жертве, которую долго подстерегал.

        LXXVII

     ‘уществует   ли   драма,  в   которой   человек   истинно-прекрасный  и
истинно-мудрый страдал бы так же глубоко, как злой? ЉажетсЯ несомненным, что
в  этом мире зло влечет  за собой наказание более неизбежно, чем добродетель
награду. Џравда,  что преступление обыкновенно  наказывает  себЯ с  громкими
воплЯми, между тем как  добродетель награждает себЯ  в молчании,  образующим
скрытый сад  его  счастьЯ. ‡ло, наконец, ведет  за  собой катастрофы буйные,
между   тем  как  добродетельный  поступок  ЯвлЯетсЯ   лишь  немою  жертвой,
приносимой самым глубоким законам человеческого  существованиЯ. € вот почему
нам кажетсЯ, что  весы великой справедливости охотнее  наклонЯютсЯ в сторону
тени,  чем  в  сторону  света.  Ќо  если  мало  вероЯтно, что  действительно
существует "счастье  в преступлении", то разве чаще встречаетсЯ "несчастье в
добродетели"?  €сключим сначала страданиЯ  физические,  по  крайней мере те,
источник которых скрыт в самых темных лесах  случаЯ. ‘амо собою  разумеетсЯ,
что толпа палачей  могла бы бросить ‘пинозу на ложе пыток,  и ничто не могло
помешать самой мучительной болезни обрушитьсЯ на Ђнтонина Ѓлагочестивого так
же, как  на  ђегану или ѓонерилью. ‚се  это составлЯет  не  человеческую,  а
животную  сторону страданиЯ.  ‡аметим, однако, что мудрость  отрЯжает науку,
самую  младшую  свою  сестру,  с тем, чтоб  она с каждым днем  уменьшала  во
владениЯх  рока  даже область  физических  страданий.  Ќо  в этих  областЯх,
невзираЯ ни  на что,  всегда  останетсЯ неприступный угол, где  будет царить
злосчастье.  ‚сегда  кто-нибудь  будет   становитьсЯ  жертвой   неустранимой
несправедливости,  и если  последнее  нас  печалит, то оно  по  крайней мере
научает нас воздать мудрости более реальной, человечной и гордой все то, что
мы отнимаем от мудрости слишком мистической.
     Њы становимсЯ истинно справедливыми лишь с того днЯ,  как мы  вынуждены
искать   образец   справедливости   только   в   себе   самих.   Љ  тому  же
несправедливость рока  указывает человеку  его истинное место в природе. …му
вовсе  не следует всегда озиратьсЯ вокруг себЯ, подобно ребенку, который еще
ищет  свою мать. Ќечего опасатьсЯ,  что подобные разочарованиЯ могут  лишить
нас нравственной  бодрости.  €стина,  как бы  она ни  казалась  безнадежной,
оживлЯет бодрость тех,  кто  умеет ее  принимать. ‚о всЯком  случае, истина,
озабоченнаЯ одним тем, что  она истина, всегда значительнее самой прекрасной
ободрЯющей нас лжи. Ќо на  самом деле нет истин безнадежных, а  есть надежды
несовместимые  с истиной. ’о, что  потрЯсает  слабых, укреплЯет  сильных. "џ
вспоминаю о дне нашей любви, - писала одна женщина, - когда, стоЯ у широкого
окна, обращенного к морю, мы смотрели на множество белых лодок,  поЯвившихсЯ
на горизонте и мирно входивших в  гавань, лежавшую под нами... Ћ, Я так Ясно
припоминаю этот день! Џомнишь ли,  что на одной лодке был почти черный парус
и что она-то вошла последнею в гавань.  Џомнишь ли также, что тогда наступил
час разлуки, мы были этим  очень опечалены и решили считать приход последней
лодки  сигналом в отъезду. ‚  той случайности,  котораЯ  наделила  последнюю
лодку черным парусом, мы могли бы увидеть причину длЯ  грусти. Ќо в качестве
любовников, "принЯвших" жизнь, мы, улыбаЯсь, отметили эту случайность  и еще
раз понЯли друг друга".  „а, вот каким образом следует поступать в жизни. Ќе
всегда легко  улыбатьсЯ  приходу  черных  лодок, но всегда возможно  найти в
жизни  нечто  такое,  что властвует над нами, не печалЯ нас,  как любовь, не
печалЯ ее, властвовала над женщиной,  писавшей эти слова.  Џо мере того, как
разум и сердце расширЯютсЯ, они все реже говорЯт о несправедливости. Џолезно
повторЯть себе,  что все к лучшему в  этом мире по отношению  к  нам, ибо мы
плоды этого мира. ‡акон  вселенной,  кажущийсЯ нам жестоким, вероЯтно, более
согласен  с  нашей  природой,  чем  все лучшие  законы,  какие  мы могли  бы
придумать.  Ќаступило,  по-видимому, времЯ, когда человек  должен  научитьсЯ
помещать  центр своей гордости и  своих  радостей  где-нибудь вне себЯ. Ќаши
глаза открываютсЯ, и мы чувствуем себЯ во власти все более  и более огромной
силы;  но в  то  же  времЯ  мы  все более  и  более  приобретаем  внутреннюю
уверенность в том, что  мы сами составлЯем часть этой силы. € даже когда она
нас  поражает, мы  продолжаем восхищатьсЯ ею,  как  юный ’елемах  восхищалсЯ
силой  отцовских рук. Џриучим себЯ мало-помалу  созерцать  бессознательность
природы  с тем же радостным и трогательным любопытством и удивлением с каким
мы   иногда   следим  за   непреодолимыми   движениЯми   нашей   собственной
бессознательности. ЉакаЯ польза  в  том, что мы  наведем слабый  свет своего
разума на то, что мы  называем бессознательным  в природе или в нас самих? €
то и другое принадлежит нам одинаково глубоко. "Џосле сознаниЯ нашей силы, -
говорит  ѓюйо, - одно из величайших преимуществ человека состоит  в том, что
он  может сознать свое  бессилие, по крайней мере, в  качестве индивида.  €з
самого  несоответствиЯ  между  бесконечным,  которое  нас  убивает, и  нашей
собственной  малостью,  в  нас  рождаетсЯ  чувство  какого-то  величиЯ:  нам
приЯтнее  быть  раздавленными  горой,  чем  каменной  глыбой;  на  войне  мы
предпочитаем  погибнуть, сражаЯсь против  тысЯчи врагов,  чем против одного.
ђазум,  указываЯ  нам, так  сказать,  на  беспредельность  нашего  бессилиЯ,
отнимает у нас сожаление  о нашем поражении". Љак знать?  “же  теперь бывают
минуты, когда сила,  поражающаЯ  нас, больше нас занимает, чем часть  нашего
существа, котораЯ терпит поражение. Ќичто так  легко не менЯет свою обитель,
как  самолюбие,  ибо  инстинкт  предупреждает нас, что  ничто  так  мало  не
составлЯет    нашей    собственности.   ‘амолюбие   придворных,   охранЯющих
могущественного королЯ; и  унижение, которое  обрушиваетсЯ на  их  голову  с
высоты  грозного трона, тем  не менее задевает  их  гордость, чем с  большей
высоты  оно обрушилось.  …сли  бы  природа стала  менее  равнодушной, она не
казалась бы нам достаточно  обширной. Ќаши чувства бесконечного нуждаютсЯ во
всей бесконечности природы, во всем ее  равнодушии  длЯ того, чтобы свободно
двигатьсЯ.  €  часть  нашей души  всегда предпочтет  плакать  порой  в  мире
безграничном, чем быть неизменно счастливой в мире ограниченном. …сли бы рок
относилсЯ к мудрецу  с неизменной справедливостью, то это,  конечно, было бы
превосходно, уже  потому, что  это было бы так. Ќо рок безучастен, и это еще
лучше и, может быть,  величественнее.  ‚о всЯком  случае,  это  настолько же
придает важности вселенной,  насколько  отнимает значениЯ  у поступков души.
Џри этом мы ничего  не терЯем, ибо никакое величие  не потерЯно длЯ мудреца,
находитсЯ ли оно в природе или на дне его сердца. ‡ачем нам вопрошать о том,
где   помещаетсЯ  бесконечное?   Ќасколько  бесконечное  может  принадлежать
человеку, оно принадлежит только тому, кто преклонЯетсЯ перед ним.

        LXXVIII

     Џомните  ли  вы  роман  Ѓальзака  под  заглавием  "Џьеретта"  в   серии
"•олостЯков"? ќто далеко не  одно из лучших его произведений, и Я упомЯнул о
нем, не  имеЯ  в  виду  его  художественных достоинств. ‚ романе  изображена
кроткаЯ,  невиннаЯ  бретонскаЯ сиротка.  ЌесчастнаЯ  звезда  оторвала  ее от
дедушки  и бабушки,  обожавших ее, и  похоронила  в глубине  провинциального
городка,  в  печальном  доме ее дЯди по  имени  ђогрона  и тети,  его сестры
‘ильвии, лавочников,  продавших свою лавку и сделавшихсЯ  серыми и  жесткими
буржуа, глупо-чванливыми и жадными, беспокойными холостЯками и  инстинктивно
все ненавидЯщими.
     Њученичество безобидной и любЯщей  Џьеретты начинаетсЯ  с самого днЯ ее
приезда.  Љ этому примешиваютсЯ тЯжелые  денежные  обстоЯтельства: заботы об
экономии  по  хозЯйству,  о расстройстве браков, об  удовлетворении  мелкого
самолюбиЯ, о наследстве и т.д. ‘оседи, друзьЯ ђогрона, спокойно присутствуют
при медленной и долгой пытке жертвы; их инстинкт естественно радуетсЯ успеху
более  сильных.  ‚се  кончаетсЯ  плачевной  смертью  Џьеретты  и  торжеством
ђогронов, презренного адвоката ‚инне и  всех их пособников.  Ќичто отныне не
нарушит счастье палачей. ‘ам  случай  как будто благословлЯет их  и Ѓальзак,
уступаЯ,  помимо  воли,  правде  фактов,  как бы с сожалением  кончает  свой
рассказ  следующей  фразой:  "‘огласимсЯ  про  себЯ, что законность была  бы
выгодным делом длЯ мошенничеств, если бы не существовал Ѓог".
     Ќе  надо  искать   только  в  романах  подобной  драмы.  Ћни  ежедневно
разыгрываютсЯ  во  многих  домах. џ  позаимствовал  этот  пример у  Ѓальзака
потому, что у него мы находим в готовом виде эту будничную историю торжества
несправедливости.  Ќет  ничего более нравственного,  чем подобные примеры, и
большинство моралистов, может быть, неправы, ослаблЯЯ такие великие уроки из
желаниЯ оправдать по возможности  несправедливости рока.  Ћдни возлагают  на
Ѓога  заботу о  награждении  невинности.  „ругие скажут  нам, что в подобных
приключениЯх  наибольшего  сожалениЯ  заслуживает не  жертва.  ќти последние
несомненно правы по многим соображениЯм. ЏреследуемаЯ и несчастнаЯ маленькаЯ
Џьеретта знает радости, неведомые палачам. Ћна  и в слезах остаетсЯ любЯщей,
нежной  и  кроткой,  а это дает  больше  счастьЯ, чем смеющийсЯ,  жестокий и
ненавидЯщий эгоизм.  Џечально любить, не  будучи любимым; но  еще  печальнее
совсем не любить. € разве можно сравнивать уродливые радости, низкие и узкие
надежды  ђогронов  с  великой  надеждой  девочки,  ожидающей  в  душе  конца
несправедливости? Ќичто в романе не указывает нам, что  беднаЯ Џьеретта была
умнее,  чем ее окружающие; но тот, кто незаслуженно страдает, создает себе в
страданиЯх горизонт,  который настолько расширЯетсЯ, что в известных пунктах
может соприкасатьсЯ  с радостЯми  высших  натур, подобно  тому, как  даже на
вершине горы нам иногда кажетсЯ, что горизонт земли касаетсЯ подножиЯ небес.
‘овершаемаЯ  нами  несправедливость неминуемо сводит нашу  жизнь к маленьким
плотским  удовольствиЯм, и по мере  того, как мы их  вкушаем, мы  с завистью
смотрим на способность  нашей жертвы все  Ярче  и сильнее  наслаждатьсЯ теми
благами, которых мы не в силах у  нее  отнЯть, всем тем,  чего мы не в силах
постигнуть, что не касаетсЯ непосредственно материи. Ќесправедливый поступок
широко распахивает перед  жертвой ту самую дверь,  которую палач захлопывает
перед  собственной душой,  и  тогда тот,  кто страдает,  дышит более  чистым
воздухом, нежели тот, кто причинЯет страданиЯ. ‚  сердце преследуемых бывает
в  сто раз светлее,  чем в  сердце преследующих. Ђ  разве  сила  счастьЯ  не
зависит  от качества света, который  мы в  себе носим? —еловек,  причинЯющий
страданиЯ, гасит  в себе  самом больше  счастьЯ,  чем в  душе того,  кого он
терзает.
     Љто из нас, если бы представилсЯ выбор, - не предпочел бы быть на месте
Џьеретты, чем на месте ђогронов? Ќаш инстинкт счастьЯ знает, что невозможно,
чтобы  тот,  кто нравственно прав, не был более  счастлив,  нежели  тот, кто
неправ, даже если бы он был неправ с высоты трона. Џравда, что ђогроны, быть
может не сознают своей неправоты.  ‚се равно. ‚  бессознательном зле дышитсЯ
не легче чем  в сознательном. „аже наоборот: у того,  кто сознает свое  зло,
иногда возникает желание вырватьсЯ из своей тюрьмы. „ругой же в ней умирает,
даже в мыслЯх ни разу не  насладившись  всем тем, что находитсЯ  за стенами,
печально скрывающим от него истинную судьбу человека.

        LXXIX

     Љ чему искать справедливости там, где ее не может быть? ђазве она может
существовать  где-нибудь,  кроме души  человеческой? џзык,  на  котором  она
говорит, кажетсЯ естественным Языком человеческого духа; но стоит последнему
предпринЯть путешествие по вселенной, как он должен научитьсЯ другим словам.
‚селеннаЯ ни о чем так  мало не помышлЯет, как  об идее  справедливости. Ћна
заботитсЯ  лишь  о равновесии. € то,  что мы называем справедливостью,  есть
лишь  человеческое видоизменение  законов  равновесиЯ, подобно тому  как мед
ЯвлЯетсЯ лишь переработанным  соком цветов. ‚не человека нет справедливости.
Ќо в самом  человеке  никогда  не  совершаетсЯ актов  несправедливости. ’ело
может наслаждатьсЯ бесчестно приобретенным удовольствием, но душа знает лишь
удовлетворениЯ,  заслуженные   ее   добродетелью.  Ќаше  внутреннее  счастье
взвешиваетсЯ  судьею,  которого  ничто  не  может  подкупить,  ибо  пытатьсЯ
подкупить его - это значит похитить одно из последних истинных благ, которое
он собиралсЯ положить на  светлую чашу весов. ѓрустно, конечно, что возможно
притеснЯть  безобидную  жертву, как это  делали ђогроны,  и  омрачить  таким
образом несколько лет жизни, которые жребий миров  уделил ей на нашей земле.
Ќо  о несправедливости  можно было бы говорить лишь тогда, если  бы поступки
ђогронов доставили им  внутреннее  блаженство,  мир,  возвышенность мыслей и
жизни, подобные  тем,  какие  добродетели,  размышлениЯ и любовь  доставлЯли
‘пинозе  и  Њарку  Ђврелию.  Њожно,  правда, испытывать  некоторое  духовное
удовлетворение, делаЯ  зло.  Ќо  злые  поступки  неизбежно суживают  мысль и
приковывают ее  к  наслаждениЯм личным и преходЯщим. ‘овершаЯ несправедливый
поступок,  мы  этим   еще  не  достигаем  счастьЯ,  которого  человек  может
достигнуть. ‚ самом зле, в конце концов, нечестивый хочет  обрести известный
мир, известное просветление своего существа. Ћн  чувствует себЯ счастливым в
том  просветлении, какое он  обрел.  Ќо разве Њарк  Ђврелий, знавший  другое
просветление,  другое  спокойствие, был бы счастлив на его месте? Џредставим
себе ребенка, который не видел  морЯ: его приводЯт на берег  большого озера,
он  воображает,  что увидел  море,  хлопает в  ладоши и  доволен;  но  разве
истинное море от этого перестало существовать?
     ’от, чье счастье зависит от тысЯчи мелких побед, какие ежедневно должны
одерживать  зависть,  суетность,  равнодушие,   -  может  ли  он  почитатьсЯ
счастливым в глазах  тех,  кто видел нечто  лучшее?  Ќеужели вы  пожелали бы
иметь его понимание  жизни, религию,  которой довольствуетсЯ его душа,  идею
вселенной, которую  предполагают его желаниЯ?  Ђ  разве не все  это образует
более или менее широкое  или глубокое  русло, по которому течет счастье? Ћн,
может быть, верит в то же, что мудрец, - в бытие  или  в небытие Ѓога, в то,
что все  кончаетсЯ в этой  жизни, или что есть продолжение в жизни другой, в
то, что существует  одна материЯ или один дух. Ќо неужели вы думаете, что он
верит во все это таким же образом, как и мудрец? Ђ разве счастье, которое мы
почерпаем  в  нашей  вере,  т.е.  достоверность  жизни,  мир  и   доверие  к
внутреннему   существованию,  наше  согласие  принЯть  законы  природы,   не
вынужденное, а деЯтельное, вопрошающее, сыновнее, - разве все это не зависит
больше от  того,  как мы  верим, чем  от  того,  во что  мы  верим?  џ  могу
бесконечно религиозным образом верить в то, что Ѓога  нет, что мое поЯвление
в мире не имеет вне себЯ никакой цели, что существование моей души так же не
нужно длЯ  экономии  этого беспредельного  мира, как  мимолетные  оттенки  в
окраске  цветка,  а  вы  можете  самым  мелочным  образом верить  в  единого
всемогущего Ѓога, который  вас  любит  и  защищает.  €  Я буду  счастливее и
спокойнее  вас,   если   моЯ  неуверенность   возвышеннее,   благороднее   и
значительнее,  чем ваша вера, если она  глубже  вопрошала мою душу, если она
обошла более обширный горизонт, если она любила  большее число Явлений. Ѓог,
в которого Я не верю, становитсЯ более могущественным и более утешающим, чем
тот, в которого вы верите, если Я заслужил, чтобы  мое сомнение покоилось на
мыслЯх и чувствах более широких  и чистых, чем те, которые воодушевлЯют вашу
уверенность. Џовторю еще  раз;  важно  не то, чтобы  верить  или не  верить;
единственное значение имеет та честность, тот объем  бескорыстиЯ, та глубина
мотивов, по которым мы верим или не верим.

        LXXX

     ќтих мотивов нельзЯ выбрать по своему желанию,  - их заслуживаешь,  как
награду. ’е же, которые мы выбираем, подобны купленным по случаЯм рабам; они
живут  как бы  во сне, ни к чему не привЯзываютсЯ, вечно ждут случаЯ, как бы
сбежать. Ќо те мотивы, которые мы заслужили, ведут наши  шаги, как вдумчивые
и верные Ђнтигоны. ЌельзЯ ввести эти мотивы в нашу душу. Ќужно, чтоб они там
долго жили,  чтоб  они провели там свое детство, чтоб они питались там всеми
нашими мыслЯми  и  поступками, чтоб они  находили  там тысЯчу воспоминаний о
жизни, полной искренности  и  любви. Џо мере того, как эти мотивы растут, по
мере  того,  как расширЯетсЯ горизонт  нашей души,  расширЯетсЯ  и  горизонт
счастьЯ. €бо место, занимаемое нашими чувствами и мыслЯми - единственное,  в
котором   может  двигатьсЯ   наше  счастье.  ‘частье  наше  не  нуждаетсЯ  в
материальном  пространстве, но  открывающийсЯ  перед  ним  духовный  простор
никогда не бывает достаточно велик. Ќеобходимо постоЯнно его расширЯть, пока
не  наступит минута, когда наше счастье  не будет просить другой пищи, кроме
самого пространства, которое оно, возвышаЯсь открыло. ’огда человек начинает
быть счастливым  в  истинно-человечной,  неистребимой части своего существа;
все  другие  виды счастьЯ в сущности  не что  иное, как  еще бессознательные
обрывки этого  счастьЯ, которое размышлЯет, созерцает и  не  находит  больше
границ ни в себе, ни в окружающем.

        LXXXI

     ќто  пространство ежедневно  суживаетсЯ  во  зле, ибо  в  нем неизбежно
суживаютсЯ  мысли  и чувства. Ќо человек,  духовно несколько поднЯвшийсЯ, не
способен на зло, ибо всЯкое зло,  в  последнем анализе,  рождаетсЯ от  узкой
мысли или от пошлого чувства.  Ћн не способен на зло, потому  что  его мысли
стали выше и чище, а  мысли его становЯтсЯ более чистыми оттого, что он не в
состоЯнии больше сделать зла.  ’аким образом наши  поступки  и  наши  мысли,
завоевываЯ  мирное небо, где жизнь  нашей души может расти без помех, так же
неразлучны, как два крыла  птицы, и  то, что длЯ  птицы еще остаетсЯ законом
равновесиЯ, здесь уже становитсЯ законом правды.

        LXXXII

     Љак знать о  том жалком удовлетворении, которое творЯщий зло  временами
находит во  зле -  может ли оно стать чувствительным длЯ души прежде,  чем к
нему не  примешалось  слабое  и  смутное  желание,  отдаленное  обещание или
возможность добра и милосердиЯ?
     Њожет быть,  злой, победив свою жертву, замечает в своей радости  менее
мрачную и менее  бесполезную сторону лишь в минуту, когда он думает,  что он
мог бы простить. ‡лоба как будто должна  иногда заимствовать у  доброты один
из ее  лучей длЯ того, чтобы  осветить  свое торжество. ђазве может  человек
улыбатьсЯ в  ненависти, не желаЯ улыбнутьсЯ в любви?  Ќо  такаЯ улыбка будет
мимолетной. €  тут, как  и  повсюду, нет внутренней  несправедливости. Њожно
сказать, что нет души, в которой  мерило счастьЯ не носило бы точно таких же
делений, как масштаб справедливости и любви. џ объединЯю эти  два слова, ибо
любовь  или милосердие есть та справедливость, котораЯ может  рассчитыватьсЯ
только  драгоценностЯми.  —еловек,  который подбирает  крохи счастьЯ во зле,
этим самым подтверждает, что он менее счастлив, чем тот, кто видит это зло и
осуждает его.  Ћднако у него та же цель, как у праведника. Ћн ищет счастьЯ и
вместе с тем какого-то мира, какой-то уверенности. ‡ачем их наказывать? ‚едь
мы не сердимсЯ на нищего за то, что он не обитает во дворце. Ћн уже довольно
несчастен тем, что должен жить в хижине. ‚ глазах человека, который  видел и
невидимое,  душа  наиболее  несправедливаЯ всегда будет обладать качествами,
незапЯтнанными  ризами и свЯщенной деЯтельностью  справедливости. …му  будет
казатьсЯ,  что и злой взвешивает мир, любовь, сознание жизни, улыбки земли и
неба  и все силы, которые  их  уничтожают,  унижают или  отравлЯют, с тою же
тщательностью, как и душа праведника, героЯ или мыслителЯ. Њожет быть, мы не
совсем неправы, думаЯ о справедливости среди мира, который к ней равнодушен,
так же, как и пчела не неправа, вырабатываЯ мед  среди мира, который сам его
не производит. Ќо  мы неправы,  стремЯсь к внешней справедливости,  так  как
такой не существует. Њы должны довольствоватьсЯ той, котораЯ заключена в нас
самих.  ‚се  постоЯнно  в нас  взвешиваетсЯ  и  подвергаетсЯ  суду. Њы  сами
производим суд над собой, или, вернее, нас судит наше счастье.

        LXXXIII

     ‘кажут,  быть может, что добро, как и зло, влечет за собою  поражениЯ и
разочарованиЯ;  но  поражениЯ  и  разочарованиЯ  добра,  вместо  того, чтобы
омрачить  и  опечалить мысль,  проЯснЯют и умиротворЯют  ее.  „обродетельный
поступок  может  упасть  в пустоту, но  именно тогда он научает нас измерЯть
глубины души и жизни. —асто он падает туда,  как драгоценный  камень,  более
сверкающий,  чем  наши  мысли. Љогда  злобнаЯ интрига госпожи ђогрон  терпит
поражение перед невинностью Џьеретты, душа ее еще более суживаетсЯ. Ќо когда
щедроты  ’ита нисходЯт  на  неблагодарного,  бесполезность прощениЯ и  любви
научает его  поднимать взоры  выше  прощениЯ и  любви.  —еловеку не  следует
замыкатьсЯ в чем бы то ни было, даже в добре. Џоследнее движение добродетели
да будет всегда движением ангела, притворЯющего какую-нибудь дверь.
     ќти  поражениЯ следует  благословлЯть.  …сли  бы случай пожелал,  чтобы
каждый раз, когда мы прощаем, наш  враг  становилсЯ нашим братом,  мы умерли
бы,  не знаЯ радости, которую в нас вызывает нерасчетливое милосердие, когда
оно  не  сопровождаетсЯ сожалением.  Њы умерли  бы, не имев случаЯ  измерить
силы, окружающие нашу жизнь, при помощи  высшей силы,  находЯщейсЯ  в  нашей
душе. Ѓесполезность доброго  поступка,  кажущаЯсЯ ненужность возвышенной или
просто  честной мысли бросает на многое иной свет, чем тот, который могла бы
отбросить полезность  добра. Ѓыло бы, конечно, великой радостью убедитьсЯ  в
постоЯнном   торжестве  любви;  но  еще   высшую   радость   доставлЯет  нам
необходимость  доходить до  истины, минуЯ  эту иллюзию.  "—еловек,  - сказал
мыслитель, слишком  рано отнЯтый у нас смертью, -  человек слишком часто  на
протЯжении истории помещал свое достоинство в  заблуждениЯ, и истина  прежде
всего казалась ему умалением его  самого.  €стина не всегда стоит  мечты, но
она имеет за  себЯ то,  что  она истинна.  ‚ области  мысли нет ничего более
нравственного, чем истина".
     €  в этой  истине нет ничего горького, ибо  никакаЯ истина  не  кажетсЯ
горькой  мудрецу.  ‚озможно,  что  и  он  когда-то  хотел, чтобы добродетель
двигала горами и чтобы поступок любви  навсегда научилсЯ предпочитать, чтобы
было по-иному, - не ради удовлетворениЯ своей  гордости.  Ћн не считает себЯ
лучшим,  нежели  мир,  но он  считает себЯ в мире  менее  значительным,  чем
прежде. ‘трасть к справедливости, которую он находит в своей душе, он отныне
утверждает не  ради плодов,  которые она  приносит,  а  из уважениЯ ко всему
существующему  и ради неожиданных  цветов, которые она рождает в его разуме.
Ћн не проклинает неблагодарного, не проклинает даже  неблагодарности; он  не
говорит: "Я  лучше  такого-то",  или:  "Я недоступен такому-то  пороку".  Ќо
неблагодарность научает его  тому, что в  благодеЯнии  есть скрытые радости,
более обширные, менее  личные и  более сообразные с  общею  жизнью, чем  те,
которых   он   ожидал    от   благодарности.    Ћн   предпочитает   понимать
действительность, чем  верить в  свои  желаниЯ.  Ћн  долго  жил, уподоблЯЯсь
нищему,   внезапно  перенесенному   из   своей  хижины  в  обширный  дворец.
Џроснувшись,  он  стал  искать  с беспокойством в  слишком  просторных залах
жалких воспоминаний  своей  тесной каморки. Људа  делись печка  и постель, и
стол, горшок  и скамейка?  Ћн  нашел  подле  себЯ свой жалкий, еще мерцавший
ночник;  но слабый свет  не достигал до  высоких сводов, и  только ближайший
столб, поддерживающий потолок,  временами, казалось, колебалсЯ под  сильными
ударами маленьких крыльев этого света. Ќо мало-помалу  глаза его осваиваютсЯ
с новым жилищем. Ћн обходит бесчисленные покои и так же глубоко наслаждаетсЯ
всем, чего  его светоч не освещает, как  и  тем,  что им  освещено. ‚ первую
минуту он хотел бы, чтобы двери были  не так высоки, лестницы не так широки,
и чтобы его  взоры  не терЯлись в глубине галерей.  Ќо, продолжаЯ  обход, он
начинает понимать красоту и величие того,  что не совсем согласовалось с его
мечтою.  € он  счастлив, убедившись, что не все  здесь вращаетсЯ  вокруг его
стола и кровати, как в его хижине. Ћн  поздравлЯет себЯ с тем, что дворец не
был  построен по мерке жалких потребностей его  нищеты. Ћн  восхищаетсЯ всем
тем, что, противореча его желанию, расширЯет его видение. ’ак точно все, что
существует,  утешает и укреплЯет  мудреца, ибо  мудрость заключаетсЯ  в том,
чтобы открывать и допускать все существующее.

        LXXXIV

     Њудрость  допускает даже  ђогронов. „лЯ  нее самаЯ  жизнь  важнее,  чем
добродетель  или  справедливость,  если  бы   высокаЯ,  слишком  отвлеченнаЯ
добродетель  очутилась рЯдом с  жизнью, движущейсЯ  среди узких стен, она бы
охотнее обратила внимание на маленькую жизнь, чем на  огромную, неподвижную,
гордую и одинокую добродетель.
     Џрежде  всего, мудрость ничего не  презирает.  Ќа  свете есть лишь одно
истинно-презренное,  это само презрение. ‚есьма  часто те,  которые  мыслЯт,
склонны презирать того, кто проходит в жизни, не предаваЯсь мышлению. Њысль,
конечно,  имеет  огромное  значение, и  следовало  бы прежде всего старатьсЯ
мыслить как  можно  больше  и как больше  лучше.  Ќо было  бы преувеличением
утверждать,  что  большаЯ или  меньшаЯ  способность  распорЯжатьсЯ известным
числом  общих  понЯтий  кладет  непреступную  черту между  двумЯ  людьми.  ‚
сущности, величайший мыслитель часто отличаетсЯ от провинциального обывателЯ
лишь настолько, насколько  истина, нашедшаЯ порою свое выражение, отличаетсЯ
от истины, еще никогда определенно не формулированной. ќто, конечно,  много.
ќто глубокий ров, но  не  бездна. —ем выше мысль поднимаетсЯ над жизнью, тем
более произвольной  и  временной  кажетсЯ ей граница  между  тем, кто еще не
мыслит, и тем, кто мыслит постоЯнно. ‘кромный обыватель полон предрассудков,
смешных, по-видимому, страстей, узких, пошлых и часто низменных идей. Ћднако
поставьте его рЯдом  с мудрецом  среди  существенных  обстоЯтельств жизни, -
перед великой печалью, перед любовью,  перед истинным героизмом, - и мудрецу
не раз придетсЯ вернутьсЯ к своему скромному спутнику, как хранителю истины,
столь же человечной и верной, как и его собственнаЯ.
     Ѓывают минуты, когда мудрец признает тщетность своих духовных сокровищ,
что его отделЯет от прочих людей лишь несколько привычек и  слов. ќто минуты
наиболее плодотворные длЯ мудрости. Њыслить значит  ошибатьсЯ,  и мыслитель,
который заблудилсЯ, часто должен длЯ того, чтобы найти дорогу,  вернутьсЯ  к
месту, где те, которые еще не  мыслЯт, продолжали сидеть  вокруг молчаливой,
но необходимой истины. Ћни верно охранЯют очаг племени. Њудрые обходЯт пути,
держа факелы; но  когда свет факелов начинает мерцать в разреженном воздухе,
то благоразумно вернутьсЯ к  очагу.  ќтот  очаг  как будто  не менЯет своего
места,  но лишь  потому, что  он  движетсЯ вперед  вместе  с  мирами, и  его
маленькое пламЯ означает реальное времЯ человечества. Њы точно знаем то, чем
коснаЯ  сила обЯзана  мыслителю,  но не всегда  принимаем в расчет  то,  чем
мыслитель обЯзан  силе инерции.  Њир,  в ко