ывшего шефа резидентуры в
Румынии, затем перешел на работу в Управление национальных оценок (УНО), где
возглавил отдел. В 1960 году был направлен в Дели руководителем резидентуры.

15Тут же и родилась прекрасная домашняя кличка: Гудвин,
живший в штате Канзас, волшебник Изумрудного города Великий Гудвин.
По возвращении в США работал заместителем начальника УНО, затем
возглавил американскую резидентуру в Лондоне. Жена Мэри привлекалась для
выполнения отдельных заданий в Дели. В частности, по ее инициативе было
организовано общество жен дипломатов, аккредитованных в столице, где она
использовала свои связи для разработки членов дипкорпуса, особенно
представителей стран Юго-Восточной Азии.
По сообщению источников, Мэри находилась в близких отношениях с первым
секретарем посольства США Артуром Холидеем, об этом стало известно "Фреду",
и он добился отзыва Холидея из Дели.
По характеру "Фред" уравновешен, спокоен, обстоятелен и доброжелателен.
Ему удалось установить хорошие отношения с американским послом в Лондоне,
однако они не выходят за рамки деловых. "Фред" - человек необщительный,
редко ходит на банкеты, спиртное употребляет умеренно. По характеристике
надежного источника К., с которым он имел постоянный контакт, "Фред" -
сугубо деловой, расчетливый человек. Не любит отходить от общепринятых
правил и норм. На просьбу источника приобрести ему в посольском магазине
несколько американских индеек по сниженной цене ответил, что это неудобно:
магазин предназначен только для граждан США.
По убеждениям "Фред" - сторонник умеренного крыла республиканской
партии, высоко ценит деятельность президента Эйзенхауэра и Никсона. Основное
время проводит в посольстве, выходит в город редко, свободное время проводит
в основном у телевизора, иногда выезжает в Шотландию на ловлю форели.
Жена ведет активную социальную жизнь, бывает в известных лондонских
салонах, в частности у леди Памелы Бэрри, жены известного газетного
магната".
Не густо, но кое-что в закромах мы имели, не тыкались носом, как слепые
котята, и потому говорил я уверенно и даже мысленно представлял мутный
канзасский облик собеседника.
- Алло, мне нужен мистер Хилсмен.
- Слушаю вас.
- Меня зовут Алекс Уилки. Боюсь, что вам это ни о чем не говорит.
- Вы угадали, сэр. По какому вопросу вы звоните? - Голос звучал дежурно
и устало.
- Мне нужно с вами встретиться...
- По какому вопросу? - с нотками вялого раздражения.
- Не хотелось бы говорить по телефону, но это связано с основным
направлением вашей работы...
- Вот как? Ну... а если говорить в общем, в чем смысл вашей просьбы?
- Мы должны встретиться лично.
- Откуда вы звоните? (Из Мекленбурга! - хотелось ляпнуть мне, тут бы он
сразу заворошился.)
- Из Хемстеда...- Я говорил медленно и спокойно, давая ему время на
раздумья: пусть проворачивает в своих канзасских мозгах все имиджи просителя
(террорист? или просто сволочь, которая будет вымаливать индейку?), я уже
слышал, как искры вылетают из его головы, аж кабинет трещит от электрических
разрядов, и трепещет жидкий пух на черепе, и потирает рука пространство чуть
ниже спины.
- Так заходите в посольство! - предложил он ласково.
- Я не хотел бы появляться в посольстве. Можем мы встретиться в баре
"Серый козел"?
- Именно там? - А в глазах оголтелые террористы в масках, кляп в пасть,
удар по башке рукояткою "смит и вессона" - и утаскивают американского
резидента из "Серого козла" в дальнюю пещеру и требуют выкуп или просто
душат в отместку за муки палестинского народа.
- Называйте любое место, мне все равно! - успокоил я его, чтобы он не
мандражил и заранее обеспечил себя охраной.
- Как насчет "Гровнор-отеля"? - обрадовался он.
Еще бы! Отель находился рядом с посольством, и американцы имели там и
свои номера с "клопами", и даже собственных мышек-норушек.
- О'кей! В фойе? - уточнил я.
- Лучше в баре, там меньше народу. Как я вас узнаю?
- Не беспокойтесь, я знаю вас в лицо.
- Повторите, пожалуйста, фамилию...
Я повторил медленно и раздельно: Аделаида, Любовь, Елена, Кэти, Сюзанна
эт цэтэра. Сейчас, проскочив через резидентурскую картотеку, все это
мгновенно вылетит в эфир и влетит в пасть ЭВМ, бесшумно работающих в здании
ЦРУ, что на вашингтонской окраине Лэнгли, на берегу тихой речушки Потомак.
Там украшают мраморный вход библейские слова: "И познаете истину, и истина
сделает вас свободными!" - мгновенно влетит, вылетит и так же мгновенно
возвратится.
Скоро я уже сидел на скамейке скверика на Гровнор-сквер, рядом с
огромным зданием посольства, вклинившимся в старомодный район Мейфэр,
подобно известным мекленбургским челюстям-небоскребам на проспекте Якобы
Доброго Президента, вгрызшимся в некогда уютные дворики, домики и собачьи
площадки.
Не нравились мне ни здание посольства, ни американская архитектура, ни
вся страна, снисходительно поглядывающая на остальное человечество и
уверенная в превосходстве своего образа жизни 16.

16Цитата из статьи прославленного мекленбургского писателя,
поразившая школьника Алекса и потому занесенная им в дневник: "И, пожалуй,
самым ярким выражением исторической бездарности американского империализма
как раз и является фигура того, кого Уоллстрит провозгласил своим
апостолом,- фигура Гарри Трумэна, маленького человека в коротких штанах".
Впрочем, с Соединенным Королевством у меня тоже установились непростые
отношения: еще в семинарии я написал дипломную работу "Фашизация
государственного строя Англии"".

Продолжение следует.

Я непринужденно вошел в Гровнор-отель и устроился в мягком кресле в
фойе - до роковой встречи оставалось десять минут, интересно было
посмотреть, как вкатится в заведение волшебник Гудвин и каких размеров у
него эскорт. Хилсмен мало отличался от своего изображения на фотографии (я,
например, на фото на себя не похож: размазанная физиономия и никаких
байроновских черт, и глаза не умные и проницательные, как в жизни): тучный,
низкорослый, с небольшими бесцветными глазками. Как ни странно,
действительно нежный пушок стелился, словно одуванчики, по еще не
вспаханному полю его крупной головы, в глубинах рта мерцали коронки, и
говорил он с такой медлительностью, что хотелось по любимой семинарской
привычке забросить ему в рот дохлую муху (однажды я проделал это с Чижиком и
получил за это в свой неаристократический нос).
- Признаться, вы меня заинтриговали,- начал он энергично, крепко сжав
мне руку,- Так в чем же дело?
В баре толпилось несколько человек разбойного вида, бросавших на нас
временами деланно рассеянные взоры.
- Что вы будете пить? - Все-таки я пригласил его в бар.
- Вы не против, если мы перейдем в другое место? Тут у меня живет в
номере приятель... его сейчас нет, там довольно удобно.- Серьезен он был до
крайности и этим напоминал мне Маню, шутить с которым считалось бесполезным
и даже опасным делом.
(О, где вы сейчас, Маня и Бритая Голова? Заботитесь о конспирации
Монастыря, родившейся еще в те времена, когда Газета начала сколачивать и
объединять кружки, и переходить к нелегальным формам работы? Или вычисляете
вероломную Крысу, прогрызающую днище корабля и ухватывающую своими зубищами
огромные ломти сверхсекретной информации?)
В номере мы сели за столик, он достал из портфеля блокнот и
приготовился слушать.
Стараясь не размениваться на мелочи, я вывалил ему свою биографию,
яркими мазками нарисовав самые значительные вехи, закончил просьбой о
политическом убежище и уставился ему в переносицу (примитивный, но верный
прием, если хочется продемонстрировать твердость воли).
Он отвел глаза и встал.
- Извините меня, Алекс. Вы можете побыть тут один час-полтора? Мне
нужно посоветоваться. Если хотите, выпейте виски и почитайте газеты.
Я не возражал, и волшебник Гудвин удалился.
Я достал из бара бутылку "Старого контрабандиста" (мерзости этой я не
пил со времен начала романа с "гленливетом"), чуть пригубил из стакана и
почувствовал, что засыпаю - я умел проваливаться в сон быстро и легко, минут
на десять, на час - счастливая привычка незабвенного сэра Уинстона Черчилля,
разве не благодаря ей и коньяку он выдержал все ночные бдения во время
войны? Пробуждение происходило точно: в голове щелкал педант-таймер, глаза
раскрывались, и всадник летел на зов горна! За работу, шпион! И снова горн,
и барабаны, барабаны, барабаны!
Но проснулся я от шелеста страниц и увидел Хилсмена, листавшего
"Плейбой" под желтым торшером.
- Я не хотел вас будить, вы так сладко спали...- Сказано было с улыбкой
доброго папаши, принесшего плюшевого мишку в постель к любимой дочурке,- Что
ж, предварительное решение принято, и нам вместе придется поработать. Вы,
как профессионал, должны понимать, что на все требуется время... Вы давно
готовились к этому? - Уже не папаша, а внимательный доктор, сейчас спросит:
как сон? Как настроение? Был ли стул?
- И да, и нет. Конечно, готовился... много думал, но вот решиться... Я
вам все расскажу подробно... не все так просто, как может показаться. Не
знаю... наверное, я изъясняюсь путано, да и здоровье в последнее время
пошаливает.
На что, на что, а на свое богатырское здоровье я не жаловался: выдуть
мог ведро - и ни в глазу, давление 120 на 70, как у космонавта, пульс 60 в
минуту даже при свидании с Франкенштейном, 120 при дьявольской нагрузке и
через две минуты снова нормальный, не брали меня ни сквозняки, ни холодные
камни, на которых любил сидеть (особенно на кладбищах), ни переходы пешком
через льды.
- У нас хорошие врачи, они вам помогут... У вас нет с собой
каких-нибудь письменных материалов? - Уж очень он был деловит.
- Кое-что есть.
- Прекрасно. Я предлагаю вам поехать со мной за город. Там мы проведем
несколько дней, спокойно поговорим...- Он внимательно наблюдал за мной
сквозь улыбку, прикидывал, анализировал, мысленно сверял с инструкцией по
работе с перебежчиками (ее мы читали!).
- Хорошо. Но я должен предупредить Кэти.
- Кто это?
- Моя будущая жена.- Я улыбнулся.
Он залоснился от счастья, семьянин великий, диву даешься, до чего любят
американцы идею брачной идиллии.
- Только придумайте хорошую легенду...
Все они одним миром мазаны, эти господа начальники! Совет паркетного
разведчика, не нюхавшего пороху. И кому? Задубевшему в боях Алексу,
прошедшему огонь и воду, собаку съевшему на легендах и прочих штучках
профессии.
Через час мы с Хилсменом уже покачивались в ночных пустотах графства
Эссекс за широкой спиной почти немого шофера. Рэй сначала что-то мямлил по
поводу грандиозных взлетов и падений доллара, а потом замолк - со стороны мы
походили на изнеможенных скандалом супругов, пытавшихся, но так и не
сумевших восстановить статус-кво. Привалясь к окну, я подремывал, иногда
посматривая сквозь смеженные веки на своего соседа, в темноте его профиль
принял величественные очертания, он даже, надулся от счастья, что заполучил
в сети такую жар-птицу, как Алекс, и наверняка прикидывал, какие почести
свалятся на его покатые плечи.
Дорога внезапно изогнулась, мы сошли с автострады, завертелись между
разношерстных коттеджей, юркнули в лес под вывеску "Частный"" и остановились
перед железными воротами, за которыми торчало готического вида здание с
островерхой башенкой.
Водитель три раза посигналил (особый сигнал - кашлял нараспев, словно
Луи Армстронг в стаканчик "гленливета"), ворота разъехались в стороны,
обнажив глубокий двор и четыре фигуры в спортивных куртках, напоминающие
своей боевой осанкой ребятишек из охраны Монастыря. Мы медленно двинулись по
мощеной дорожке прямо в глубину ада и остановились перед массивной узорной
дверью.
...И начались веселенькие денечки вопросов и ответов, и повсюду шныряли
свиные рыла, появлялись и исчезали, случайно просовывались в окна и двери,
благо что не вырывали ногти и не поджигали гениталии.
Первым делом Хилсмен попросил меня заполнить анкету - чем-чем, а этим
не удивить любого мекленбуржца, а уж тем более сотрудника Монастыря, видали
мы анкеты и толщиною в добрый роман,- где только мы "не были" и "не
состояли"", с кем только мы "не переписывались"! Мы свои родословные писали
густо, как "Сагу о Форсайтах", словно жизнеописания в назидание благодарным
потомкам.
Поселили меня в просторной комнате на втором этаже, с письменным столом
и мягкой мебелью, с потолка свисала хрустальная люстра, огромная, как в
Ковент-Гардеие, керосиновая лампа на подоконнике тонко намекала на
возможность отключения электросети в случае налетов нашей боевой авиации,
вполне логично домыслить и небольшое подземное бомбоубежище - если на земле
не останется ни одного человека, доблестные службы не дрогнут и не сдадутся,
а продолжат борьбу за спасение демократии. Окна выходили в сад, где
произрастали субтропические растения, вывезенные кровососом-пэром, продавшим
этот замок американским спец-службам, а у кирпичной стены виднелись провода
и телевизионные дула электронной охраны замкнутого контура.
Утром за завтраком (яичница с беконом обилие молока и булочек, кофе и
два вида джема с тостами) Хилсмен представил меня своему коллеге Сэму
Трокмортону1, высоченному детине с армейской стрижкой (его
мрачное немногословие намекало на таинственные функции, как то: удушение
бесстрашного Алекса в случае попытки к бегству), а в десять часов я уже
сидел в приятной компании в большой комнате с детектором лжи, напоминающей
лабораторию для оперирования подопытных мосек.
- Извините, Алекс, но прежде всего нам хотелось бы проверить ваше
здоровье, таков у нас порядок, да и вам это будет нелишне.
Тут мужчина в халате взял у меня кровь, сделал рентген и попросил
приготовить к следующему утру кал и мочу. Затем он внимательно выслушал мне
спину и грудь, положил на софу и обстучал железным молоточком суставы,
заставил попасть пальцем в нос, проверил кровяное давление и проделал еще
массу всевозможных манипуляций.
Затем он важно сел за стол: "Страдаете ли вы плохим сном,
головокружениями, расстройствами, мигренью, астмой, внезапными
сердцебиениями?" - "Чего нет, того нет, иногда, правда, белеет язык".- "Как
так? Сам по себе?" - "Нет, не сам".- "Курите?" - "Трубку или сигару".- "Это
плохо!" - "Обычно после виски".- "Тоже плохо!" - "У меня все завязано в один
гордиев узел: виски, сигара и прекрасные леди. Помните, у Гете? "Забористый
табак и пенистое пиво, и девушка-краса... чего еще желать?" Хохот коней.
"О'кей, завтра мы проверим вашу печень!"
Далее он прилежно зачеркнул корь, свинку и другие болезни, которыми я
не болел в детстве, а точнее, не помнил, в памяти остался только коклюш,
жуткий кашель, за что наш мальчишеский полуазиатский двор подверг меня
остракизму и присвоил кличку "красножопый" - глубинной связи с болезнью я не
понял до сих пор.
Затем на авансцену выдвинулась дама в темных очках (как я понял,
психолог-психиатр), меня попросили пересесть в кресло детектора лжи,
водрузили на голову венок из проводов, подключили к ногам и рукам электроды
и начали править бал.
Вопросы сыпались на меня градом, мои ответы фиксировались для
дальнейшего анализа и широких обобщений с оценкой по специальной системе
баллов, на основе которых какой-нибудь црувский Хемингуэй потом составил бы
красочный психологический портрет перебежчика Алекса.
С детектора лжи я снова пересел к столу.
- Волнуетесь ли вы перед свиданием, интервью, заданием, поездкой?

1 Вот бы мне такую фамилию! Так и слышится удар топора, и
отпадает головка, и молодцу конец! Тр-тр!

Принимаете ли транквилизаторы? Не кажется ли все вокруг странным и
ирреальным? Не представляете ли вы себя вне своего тела? Какого рода вы
видите сны? Часто ли меняется ваше настроение? Переживали ли вы хоть раз
нервный криз?
Американские тесты я изучал еще в семинарии и бодро, стараясь не
напрягаться, окунулся в поток сознания.
- Несколько вопросов о ваших родителях, о детстве. Если вы попытаетесь
вспомнить себя лет в десять, было ли ваше детство счастливым? Вы были
единственным ребенком у родителей? Был ли ваш отец эмоционально устойчивым
человеком? Добился ли ваш отец в жизни успеха? Если нет, то сделало ли это
его злобным, несчастливым, душевно угнетенным? Была ли разница между вашими
родителями в социальном плане?
Господи, как мне надоела эта баба! И ведь знаю, куда тянет со своими
фрейдистскими штучками, так и жаждет прощупать мой эдипов комплекс,
записать, что я всю жизнь ненавидел отца и ревновал его к матери, тайно
жаждал жениться на матери и прочая мура, которой нашпигованы все психологи,
помешались на этом, лечить их всех в бедламах "Das Kapital"ом, ставить мозги
на место!
А все было тяжело и просто, о чем я и поведал всей честной компании:
отец приехал в столицу из деревни с единственным богатством - небольшим
мешочком (мыло, запасные штаны), поступил на завод, на вечеринке встретил
мать-учительницу, первая комната в полуподвале, которую пришлось
перегородить надвое после приезда брата с женой и отца, спасавшихся от
голода. Деда я помнил уже ослепшим после паралича, бродил он по комнате в
кальсонах, с трясущимися руками, и пахло от него чем-то застарелым.
Собирались на все религиозные праздники (тут бабища оживилась и засыпала
уточняющими вопросами о вероисповедании, очень ей хотелось сделать из меня
прозревшего грешника!), любили петь церковные песни и мещанские романсы,
постепенно умирали, и, когда я закончил школу, в живых остались только мать
и жена брата, которую потом я устроил в буфет монастырского клуба,- забавное
заведение, куда в отличие от клубов на Пэлл-Мэлле ходили не развлекаться, а
нажраться и заодно на кого-нибудь настучать.
Но бедное детство не убило тяги юного Алекса к просвещению; начал он,
разумеется, с уже упомянутого и оцененного миром "Das Kapital"a и прочитал
страницы две ("Почему? Почему так мало?" - заинтересовалась психолог, увидев
в этом истоки дефекции), а потом усердно штудировал классику и даже сделал
выписки типа "никакой язык не труден человеку, если он ему не нужен", вел
урывками дневник, который заполнял меткими наблюдениями: "Первый весенний
день. По улицам текут ручьи. Как хорошо!", "Кончились каникулы. Сильный
мороз", "Сегодня мои именины. Как хорошо!", и даже заметками, предвещающими
политически зрелого Алекса: "Речь Черчилля в Фултоне. Намек на войну".
Но страшилище не унималось и погребло в другую сторону: нервируют ли
вас переходы через мосты? Через открытое пространство? Через пустыню? Не
угнетает ли вас пребывание в лифте? В туннеле? Не пугает ли гром? Ветер?
Нахождение в большой толпе? Не вызывают ли у вас отвращение кошки? Не
кажется ли вам, что в туннеле ваша машина может задеть за стены?
- Скажите,- вдруг прорезался Хилсмен,- а волнует ли вас возможность
ядерной войны?
- Не верю в нее! - Послушал бы меня Маня, всегда на совещаниях
потрясавший кулаком в ту сторону, где, по его разумению, прятались
поджигатели войны.
- А что вас больше всего волнует? - Это влез молчаливый Сэм.- Положение
вашей семьи? Собственное здоровье? Деньги? Будущее страны? Экологический
кризис? - Я понял, что Сэм, видимо, не по части мокрых дел - пахнуло от него
интеллектуалом.
- Пожалуй, собственное здоровье и сын...
Я почти не врал, в последнее время старался не думать ни о Римме, ни о
Сергее... Кто ты, Алекс? Кто вы, доктор Зорге? Отрезанный ломоть, Агасфер,
вечно бродящий по свету, блуждающий огонек! Дома о личности папы спорили, и
сейчас, наверное, его Образ живет: "Как там наш папочка? Как ему, бедному,
трудно! Сережа, ты должен брать пример с папы!" Боже мой!
- Часто ли вы чувствуете себя одиноким?
- Почти все время!
И опять не врал. Одинок, всегда одинок, вечно одинок!
- Если вы опоздали на концерт и пробираетесь через ряды к своему месту,
что вы чувствуете? Дискомфорт? Уверенность? - Тут уж я поведал, что Римма
вечно задерживалась, красила ногти, что-то надевала и снимала, в театр мы
выбегали уже в состоянии войны и, в конце концов, вообще перестали туда
ходить.
- Вы согласны, что чистоплотность идет вслед за благочестием? Ваши
ощущения при виде криво висящей картины? Считаете ли вы окна, когда идете по
улице? - Эту ерунду нес Сэм, значит, у него специальная психологическая
подготовка.
- Не раздражают ли вас такие предметы, как дверные ручки? Грязные
банкноты? Полотенца в туалетах?
Я отвечал и отвечал, постепенно раздражаясь, ах, уж эта психология, ах,
знатоки человеческой души! Ведь и у нас в Монастыре одно время дули модные
ветры и один патлатый замухрышка-психолог учил меня Науке Вербовки. Ему бы,
заднице, свою жену завербовать, знакомую девицу на худой конец или хотя бы
козу, а не рецепты давать старому асу! "Психология нужна для увеличения
кпд!" - посоветовал один такой кудесник - и слова его пали на благодатную
почву. "Кпд! кпд!" - взывал на совещаниях Маня, обожавший звонкие словечки
из арсенала научно-технической революции - конгениальная идея взмыла в
небеса и, как обычно бывало в Монастыре, опустившись в низы, превратилась в
дым.
Наконец дама-психолог и Сэм удалились, и мы приступили к основному
блюду.
- И все же, Алекс, я, конечно, рискую показаться тупым и ограниченным,
но, если мы попытаемся суммировать, хотя бы схематично, причины вашего
перехода... понимаю, что ответить на это непросто, и все же?
- Я же вам уже говорил, тут целый комплекс. Главное, наверное, желание
жить свободно и отношения с Кэти. Хотя это только часть истины.
- Понимаю, понимаю...
- Ха-ха-ха, разве это возможно понять?
- Мы изучили все документы, которые вы передали. Кое-что требует
уточнения и перепроверки. Правда, это не так просто без помощи англичан, а
мы не намерены ставить их в известность о вашем существовании...
- Я думал, что отношения между союзниками теплее,- съязвил я.
- Они достаточно хорошие, но вы знаете, что со времен предательств
Филби, Берджесса и Маклина мы стали проявлять осторожность. Мы проверили
Генри Бакстона, очень аккуратно, конечно. Представляете, английская
секретная служба даже не имеет на него досье, он чист перед ними, как дитя!
- Надеюсь, вы не сожгли его своей проверкой, иначе пламя может
коснуться и меня! - Я разыграл величайшую нервность.
- Что вы! Что вы! Повторяю: англичане ничего не узнают, все делается
тонко. Кого он разрабатывал?
- Я об этом подробно написал. Шифровальщицу.
- Извините, но я не успел еще прочитать... все свалилось так
неожиданно... Интересно, а ваша резидентура разрабатывала меня? Надеюсь, на
меня имеется досье? - Наивная улыбка, словно передо мною сидел не
профессионал, а студент, открывающий азбучные истины. Нет, Хилсмен не так
прост, как кажется, не размякай, Алекс, держи нос по ветру!
- Вы малообщительны, Рэй, и трудновербуемы... по нашим данным.
- И на этом спасибо. Но вы знаете, Алекс, наш директор - он, кстати
сказать, передает вам приветы и приветствует ваш переход - считает, что вам
не следует выходить из игры, вся группа должна остаться на плаву.
Идея Хилсмена не поразила меня: кому нужна шумиха в печати об очередном
беглеце, если можно вести игру? Центр не сомневался, что американцы
ухватятся именно за это и будут тянуть эту линию до предела, пока о ней не
пронюхают политики, которым нужны дрова в костер военных ассигнований и
шумный шпионский процесс.
- А если Центр начнет меня подозревать? Надеюсь, вам известна участь
предателей? - засомневался я.
- Все зависит от нашего профессионализма! - успокоил Хилсмен.- Все
останется, как есть, мы никого не тронем - ни Генри, ни эту шифровальщицу,
никого! Во всяком случае, на первом этапе. Так что продолжайте работать, как
будто ничего не случилось. Докладывать будете лично мне.
Хилсмен встал, подошел к кашпо с цветком и потянул носом - как ни
странно, всасывающая сила его ноздрей не вырвала растение из горшка вместе с
корнем.
- Как вы думаете, Алекс, если мы успешно продолжим игру, вы сможете
вернуться на родину? - Хитрый вопрос задал волшебник Гудвин, рассчитывая на
энтузиазм дурака.
- Это опасно. По-моему, вы недооцениваете риск, на который я иду. Кто
знает, Рэй, не пьет ли с вами иногда кофе какой-нибудь мекленбургский агент,
о котором я и не слыхивал? - Я уже завелся, и ничто не могло меня
остановить.
- О вашем существовании знает очень узкий круг, я вам уже говорил.
Утечка исключена, вам ничего не грозит!
- Оставьте, Рэй! С кем вы говорите? Разведка - такая же бюрократия, как
и все остальные. С трепом и пересудами! Что это за узкий круг?! Вы и шеф в
Лэнгли? А шифровальщик, пославший отсюда вашу телеграмму? А шифровальщик,
принявший ее в Лэнгли?! Кто-то понес ее директору, кто-то не выдержан на
язык... А какая орава здесь! - Я подогревал себя.
- Даже Сэм не знает вашего имени!
- Мне даже неудобно слушать это, Рэй! - Пусть представляет себе, что
такое игра на канате и без сетки, пусть не думает, что если я кажусь
спокойным, то так оно и есть на самом деле! - Неужели Сэму трудно узнать,
кто я такой, если он захочет?! Мне кажется, нам не стоит играть друг с
другом в прятки и делать вид, что все идет хорошо. Прежде всего, нужно
ввести настоящую конспирацию и свести круг знающих меня лиц до минимума!
Неужели нужно, чтобы меня в лицо знал медик, берущий анализ мочи?! Или эта
мадам с идиотскими вопросами? Давайте работать чисто. Я передал вам все!
Если угодно, поставил на карту свою жизнь. Так берегите ее! Мне, как
профессионалу, понятно, что вы мне не доверяете и не можете пока доверять,
мне ясно, что вы должны проверять меня и сейчас, и потом! Но давайте это
делать умно, не светите меня!
Мое возмущение было вполне искренним: что же это такое? Светить меня
перед шофером и перед охранниками?! Хоть бы парик надели или приклеили
бороду! Идиоты! Размагнитились в союзной Англии, перестали ловить мышей!
- Прежде всего, хочу заверить вас, Алекс, что мы вам доверяем.- Хилсмен
говорил торжественно, медленно и вежливо, ведь вежливость, как глаголил
Учитель Учителя, лишь мелкая монета, которой черт оплачивает кровь убитых им
жертв.- И я учту ваши пожелания о безопасности. Что касается допросов, то
приношу извинения. Думается, что если бы я находился сейчас у вас на родине,
то меня проверяли бы менее рафинированными способами...
Уел он меня больно, но спорить я не стал, проглотил, как должное, сам
знавал умельцев-костоломов, встречал их в свое время в монастырской
поликлинике - они шагали, выпятив свои 80-летние груди, увешанные регалиями,
работа была - что говорить! - трудная, но способствовала долголетию.
Далее перешли к тайнам Монастыря. Американцы, по нашим данным, знали и
о структуре, и о руководящих кадрах достаточно много. Тем не менее картину
пришлось изрядно дорисовать, нашпиговать деталями, не щадя сил на ядовитые
характеристики настоятелей. С особой сладостью в сердце я изливал свою желчь
на Бритую Голову и Маню, беспощадно рисуя каменистые тропы, по которым они
карабкались к власти; красок я тут не жалел, Маня рухнул бы с кресла, если
бы услышал хоть десятую часть моей исповеди.
Хилсмен записывал на магнитофон мой рассказ и не подавал ни звука -
если дело пойдет таким образом и он будет играть в молчанку, то так и не
нащупает Алекс ниточки, тянущиеся к Крысе, разобьет бедный Алекс голову с
безукоризненным пробором прямо о каменную стену! Несчастная голова! Разве
переживал такое сэр Уолтер Рэли, пират и лорд?! Кстати, его отрубленную
голову заполучила любящая жена и хранила в спальне рядом со своей кроватью -
о, Римма! О, Кэти! Милые мои! Умоляю, положите благородную голову
благородного Алекса в пластиковый пакет, поставьте у своих ног, клянусь, что
не буду гнить и вонять, не буду кататься по комнате и вращать глазами!
- У меня небольшая просьба. Очень важно укрепить мои позиции в глазах
Центра. Мне нужна классная вербовка. Подумайте, Рэй, но это должен быть
агент с секретными документами.- Я уже говорил с ним, как с коллегой.
- Я уже думал об этом. Не так просто найти секреты, которых не жалко. А
"липу" ваши быстро раскусят, и тогда конец всему делу. Давайте, Алекс,
начнем с малого, давайте для начала твердо стоять на земле. Развернем работу
на существующем фундаменте, посмотрим на реакцию Центра и не будем пока
расширять диапазон наших действий! Будем надеяться, что нас не погубят
непредвиденные случайности.
Хилсмен похлопал меня мягкой рукой по спине, не скрывая своего
отменного настроения,- видимо, допросом он остался доволен.
А насчет случайностей он совершенно прав: друзья наши, черт и случай,
подстерегают нас на каждом шагу- до сих пор с ужасом вспоминаю, как в Париже
столкнулся на улице с Васькой Кацнельсоном (мы с ним учились в пятом классе
средней школы) в усах и с лотком сосисок. "Старик! - орал он.- Откуда ты,
старик?" - и, оставив сосиски, бросился ко мне, а я, кажется, тогда Марти
Куупонен, финляндский подданный, мчался от него в толпу, как будто украл в
магазине булку, за что у них бедняков сажают в тюрьму, в то время как
богачей, укравших железную дорогу, выбирают в сенат.
Через три дня, безумно устав от собеседований и писанины, я возвратился
в свою квартиру у Хем-стед Хита, в миле от уютного Хайгетского кладбища, где
строго смотрит с постамента на прохожих, запрятавшись в необъятную каменную
бороду, большая голова Учителя Учителя.
Кэти, оказавшаяся дома (у нее был уже свой ключ), встретила меня
прохладно и безмолвно выслушала жалобы на трудности со сбытом радиотоваров,
которые неразрешимы без знания всех нюансов рынка и конъюнктуры и,
естественно, служебных командировок. Я нежно поцеловал ее в губы - они даже
не шевельнулись: назревала трагедия, и ничего не оставалось, как налить себе
стаканчик "гленливета" и окунуться с головою в прессу, а именно в
спасительный раздел объявлений о продаже и сдаче в аренду недвижимого
имущества.
- Двухэтажный коттедж в районе Илинга, кухня, две спальни, гостиная,
столовая,- заливался я соловьем,- четырехкомнатная квартира на
Кромвелл-роуд, вилла в Кэнтербери.- Цены кусались, фирма приносила крохи,
конспирация не позволяла требовать больших дотаций из центра и диктовала
жизнь по средствам, не бесконечны же авуары, завещанные предусмотрительным
папой-шекспироведом.
Я еще раз взглянул в прозрачные льдинки карих глаз, поцеловал Кэти и
подумал, какой я все же законченный подлец и как испортила меня проклятая
служба.
- Давай поженимся,- сказал я и замолчал, потому что вспомнил, как то же
самое говорил Римме.
- Давай поженимся,- говорил я тогда.- Я буду добропорядочным мужем,
буду вовремя приходить домой и всегда отдавать тебе всю зарплату. У нас
будет много детей, и мы все вместе будем гулять по центральному бульвару,
где копаются в песке малыши и пенсионеры забивают на скамейках "козла" в
домино. В праздники к нам будут приходить родственники и друзья, все будут
жаловаться на все, ругать начальство, жрать и пить. Дядя Теодор расскажет
про осла, который написал хвостом картину, а тетя Полина сообщит, с каким
трудом достала живых карпов. Все напьются, Виктор расскажет пару еврейских
анекдотов, все будут умирать от смеха, снова выпьют, а Витя, когда мы
останемся тет-а-тет на кухне, начнет меня уверять, что брак - это глупость,
а после жаловаться на одиночество, плакать, целовать меня мокрыми губами и
говорить, что я у него единственный друг. Потом все заснут где попало, дядя
обмочит подштанники и тахту, которую мы будем оттирать целый месяц и
заливать одеколоном, и будет очень весело, мы будем любить друг друга, и
утром, как обычно, зазвонит будильник...
Римма тогда расплакалась и убежала от меня - пою тебя, бог любви
Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!
- Неужели тебе это так нужно? - начала оттаивать Кэти.- Разве нам
плохо?
- Конечно, хорошо, но давай жить, как все нормальные люди. В конце
концов я хочу ребенка!
Следующий день я целиком посвятил делам прогорающей радиофирмы и с
помощью своего помощника, юного Джея, наметил план ее немедленного
оздоровления - не только Центр, но и Хилсмен намекали на желательность
крепкого прикрытия.
Покрутившись на фирме, я подрулил к дому и футах в ста от подъезда
заметил машину ("ровер" 24033), которая тут же тронулась с места, встала за
мной и трижды мигнула фарами. Всмотревшись, я разглядел лицо Генри, который
дал знак следовать за ним. Мы проехали пару миль, пока он не затормозил и не
вышел из машины.
- Что случилось, Генри? Почему вы нарушаете правила конспирации? Разве
можно приезжать ко мне домой?!
- Мне срочно нужно с вами поговорить! - Голос его дрожал.
- Разве у нас нет сигнала срочного вызова?
- Знаете что, Алекс...- Он хотел выругаться, но сдержался.- Я хорошо
проверился, давайте пройдем в паб! - Предложение звучало так категорически,
что мне оставалось только подчиниться.
В пабе мы устроились, как обычно, в темном углу, словно два жулика,
только что обчистивших банк Ротшильда.
- Дело в том, что вчера ночью... Генри очень волновался и никак не мог
взять быка за рога.
- Не нервничайте, Генри, на нас обращают внимание...
- Ради Бога, не перебивайте меня, мне трудно говорить... Увы, я даже не
знаю, каким образом он вошел... я лежал в кровати...
- Кто? Кто?! - Я сам уже начал заикаться и почувствовал, как в самом
низу живота зашевелилась и поползла скользкая холодная рептилия, вроде
зловредного скорпиона, который жил в саксауле в далекие дни эвакуации и
ночами выползал на прогулки по моему спящему телу.- Кто? Кто?!
- Да не перебивайте меня, Алекс... кажется... кажется, мы пропали...-
хрипел он клекотом, словно прирезанный петух, завершающий свою прощальную
арию.
Он допил джин с тоником, похлопал глазами, отер платком сократов лоб и
черчиллиевы скулы и упер в меня повлажневший взор.
- Я спал... лай Енисея2... грохот на лестнице... потом визг
собаки... "Не вздумайте включать свет!" - ...он говорил тихо и твердо...
- Не торопитесь, Генри, я ничего не могу понять! Кто к вам пришел?
- Если бы я знал... если бы знал! - Он указал официанту на свой
опорожненный бокал, и тот мгновенно притаранил ему новую порцию.
- Да возьмите себя в руки, наконец! - Я сжал зубы до хруста и состроил
такую злую морду, будто собирался вцепиться ему мертвой хваткой в горло,
если он не прекратит свои рассусоливания.- Рассказывайте спокойно и
подробно, черт побери!
- Я даже лица его толком не разглядел... хотел зажечь свет, протянул
руку к лампе, но он словно видел в темноте... тут же заорал: "Убрать!"
Генри выпил залпом, словно всю жизнь гужевался в мекленбургских
закусочных, погремел стаканом с льдинками и тяжело вздохнул. От всей этой
бестолковой карусели у меня уже кружилась голова.
- Как его звали, Генри?
- Он назвался Рамоном, хотя я уверен, что это вранье. Но в нем было
что-то от латиноса... испанский акцент.
- Чего он от вас хотел, Генри?
- Он вербовал меня!
- То есть как? Ничего не понимаю! - Наша беседа напоминала судороги
двух сумасшедших в пляске святого Витта,
- Он начал с того, что знает о моей работе на вас, знает даже
предвоенный период... даже Грету Берг по кличке "Ильза", которая вывела меня
на Базиля...
- Кто такой Базиль, черт побери?!
- Ваш коллега, который вербовал меня!
- О Боже, это было так давно...
- Он даже знает, что мы с Базилем любили забегать в венский ресторан,
где играл старый скрипач... он описал этого старика, будто вместе с нами
слушал его игру! Он знает, что Базиль курил только сигары "Вильгельм
второй"! Он рассказал такие детали... даже о вербовке Жаклин! Он знает обо
мне все!
Физиономия гордости службы покраснела от возбуждения, и на скулах
выступили капельки пота.
- И все это происходило в кромешной тьме? - Я на миг представил себе
голого Генри, дрожащего под одеялом, и сурового незнакомца, явившегося по
его душу, как Командор за дон Гуаном, и мне вдруг стало до неприличия
весело.
- Я хотел увидеть его... изловчился, зажег ночник... брюнет в маске,
больше я ничего не разглядел... может быть, шатен... на нем был плащ...
по-моему, типа "кристианет". Маска! Вы поняли? Он не хотел, чтобы я его
видел... Он заорал...

2 Пес верного и надежного агента, названный так из любви к
восточным землям Мекленбурга, на которые, к его счастью, он никогда не
попадал.

- Он не упоминал моего имени? Намекал, что знает обо мне?
- Нет, нет, Алекс, ни слова о вас!
- И какое же конкретно сотрудничество он вам предлагал?
- Он не открыл карты... он обещал поговорить со мной подробнее через
две недели... он дал мне время на размышление... оставил конверт с
адресом... вот он!
И всклокоченный Генри (насколько может быть всклокоченным существо с
сократовым лбом, а точнее, с огромной лысиной) протянул мне конверт, на
котором было напечатано на машинке: "Рамон Гон-залес, Либерти-стрит, 44,
Каир, 11055". В конверте лежала тоненькая реклама процветающего концерна
"Юникорн",
- Что же это за человек, Алекс? Откуда ему все известно? Значит, у вас
сидит предатель, знающий мое дело? Вы понимаете, что произошло?
- Не волнуйтесь, Генри, ради Бога, не волнуйтесь... это какое-то
недоразумение...- попер я глупость (ничего себе недоразуменьице!), напрягая
все свои шарики.
- Недоразумение?! - вскричал он так громко, что бармен повернул голову
в нашу сторону.
- Я все выясню... немедленно свяжусь с Центром... все будет о'кей! - Я
нес всю эту муру, лишь бы его успокоить, даже ободряюще похлопал его по руке
и заглянул ласково в глаза. Мои мозги между тем крутились, как рулетка,
прикидывая все имиджи и ипостаси героя ночной драмы.
Первая банальнейшая догадка сразу ударила наповал: провокация!
Американцы решили проверить и "Эрика", и меня и устроили эдакое
фантасмагорическое представление в надежде, что "Эрик" расколется, покается,
вывалит все и обо мне, и о Жаклин - короче, типичная проверка, по глупости и
топорности вполне отвечающая стилю работы великого Гудвина. Другая версия
тоже не радовала: перепуганная Жаклин настучала на "Эрика" офицеру
безопасности своего посольства, и бельгийцы (возможно, с помощью союзников
по НАТО) взяли беднягу в оборот. Но откуда они добыли такие детали?
Вдруг Генри потянул носом, снова заклокотал горлом, и мешки под его
глазами раздулись в бурдюки.
- Он убил Енисея... вколол ему яд! А мне сказал, что это снотворное, не
хотел волновать...- Мешки начали опорожняться, и крупные алмазоподобные
слезы важно поплыли вниз, затекая к ноздрям.- Он убил пса! Он убил моего
любимого пса, Алекс! Вы не представляете, как я его любил!
- Давайте договоримся так: мы консервируем наши отношения. Работу с
Жаклин вы прекращаете и ждете от меня сигнала вызова. Я немедленно свяжусь с
Центром! Никакой инициативы! Лежите тихо, как труп!
Он вяло кивал головой, купаясь в своих водопадах, бармен уже не отрывал
от него глаз, я допил свой стаканчик и выполз из этого тошнотворного
реквиема на воздух.
Рано утром я позвонил Хилсмену.
- Некоторые новости, Рэй! Не хотел беспокоить вас ночью. Встретимся в
"Гровноре"?
- Надеюсь, что ничего серьезного? - Голос его звучал обеспокоенно.
- Что может быть серьезнее смерти?
- Кто-нибудь погиб? - Его губило полное отсутствие юмора.
- Не нервничайте, главное, что мы с вами живы! Так в "Гровноре"?
- Вы хорошо знаете Уайтчейпл?
- Мерзкий район. Неужели мне придется тащиться в такую даль? - Район
находился восточное