сил скорость: не позволяя обойти себя,
он ушел влево и вернулся вправо, снова влево...
Сержант приказал остановиться. Грузовик, будто нашаливший ребенок,
выпустив клубы черного дыма, протяжно просигналил, рванулся -- и тут же
скрылся за лесным поворотом.
-- Напился, сволочь... Ты не приметил номер?
-- Грязью был замызган.
-- Ладно, Жан Клод, поторопись,.. -- разговаривали полицейские.
Затем водитель почему-то вдруг осипшим голосом произнес:
-- Он возвращается...
-- Влево!!! -- рявкнул сержант... Но было поздно...
Грузовик, уже развернувшись, урча мотором, вылетел из-за деревьев нам
навстречу. Он врезался в нас на полном ходу, протащил метров сто по шоссе,
корежа и сминая в гармошку, превратив автомобиль в груду изуродованного
металла. И то, что я уцелел, -- чистое везение. Навалившийся на меня сержант
спас мою жизнь, отдав за нее свою. О водителе не приходится и говорить --
его стерло в порошок.
Мотор машины-убийцы заглох. Кто-то выпрыгнул из кабины на бетон,
подошел к делу рук своих. Увы, я видел лишь затылок сержанта и часть салона.
-- Ты перестарался, Руз, -- произнес где-то снаружи спокойный и тяжелый
голос, -- как мы теперь возьмем документы?
-- Главное, чтобы они не достались им,.. -- отозвался голос потоньше,
юношеский, извиняющийся.
-- А если их там вообще нет... Парис будет недоволен. И времени, как
назло, нет. Неси канистру...
Послышались торопливые шаги, потом вновь тяжелый голос:
-- Обливай...
Поверьте, мне стало все равно, пристрелят меня или переедут грузовиком,
-- все лучше, чем сгореть заживо... Но крик застрял у меня в горле...Я
услышал, как чиркнула спичка, увидел, как вспыхнуло пламя, взвилось к
небу...
Когда понимаешь, что конец твой близок, дышишь даже не страхом, --
отчаянием и надеждой. Тем отчаянием, что способно задушить надежду, той
надеждой, что обретает плоть через отчаяние... Ох, уж эта надежда, если б не
она, можно было бы спокойно, без лишней суеты ждать смерти. Ну разве не
самая большая несправедливость, когда Его Величество Случай дает вам шанс, а
у последней черты, в последний миг, под гомерический смех (вашим внутренним
голосом) его отнимает?
И, если я остался жив, не злая ли это шутка случая, -- подумалось в тот
миг.
С трудом освободившись из-под грузного тела сержанта, я нашел у него на
поясе ключ и открыл браслеты... Вообразите, что Вас поставили к стенке и
сказали -- помилуют, если успеете прочесть от начала до конца "Отче наш..."
между двумя ударами сердца...Почти мгновенно накаляющийся металл и воздух
сотворили вокруг меня огнедышащую печь. Дверь не поддавалась. Окна сузились
до размера бойниц. Я заметался и уже не владел собой. Грузовик и в самом
деле сотворил с нашим джипом нечто невероятное: местами он выглядел, будто
израненный зверь, оттого и пол подо мной был вспорот, словно ножом. Я замер,
вдруг обнаружив эту зияющую дыру. Но было ли у меня время на размышление...
Ломая ногти и пальцы, я принялся расширять этот единственный мой путь к
спасению; и в те секунды, наверное, именно отчаяние придало мне силы -- я на
удивление быстро добился своего, но, увидев бетон, понял -- слишком тесно,
не развернуться, не бежать, не спастись...Потом понял -- Ложь! И превратился
в змею, не иначе: извиваясь, просунулся сначала ногами, затем, содрав кожу с
мясом на бедрах, туловищем, и, наконец, -- плечами и головой. Заметил
придорожный столб, который едва не разрубил автомобиль, схватился за него и,
вытащив себя, -- одежда на мне, изорванная в клочья, горела,-- скатился в
кювет, в лужу и грязь. Обессиленный, я упал головой в дочерна замутненную
воду, глотнул ее, заскрипел на зубах песок; но, приподнявшись, придавленный
прогремевшим взрывом, упал вновь.
Лежал я недолго. Мозг лихорадочно работал: "Быстрее, быстрее... Уходи
отсюда!" Я пополз. Полез на коленях. На ногах -- от дерева к дереву.
Пошатываясь, побежал. Сторонясь дорог и машин, домов и людей. На рассвете
вышел к Сене. Очень кстати нашел телефон и в который раз за сутки позвонил
Скотту. Он оказался дома.
-- Мне необходима твоя помощь, Вильям, -- без предисловий сказал я.
-- Морис? Что случилось? Пять утра,.. -- голос его казался
обеспокоенным и слабым.
-- Где Элизабет?
-- В клинике... разумеется...
-- Ты уверен?
-- Я ничего не понимаю...
-- Прошу тебя, приезжай немедленно, я у железнодорожного моста у
Ле-Пек, на левом берегу. Я сам к тебе выйду...
Повесив трубку, я вдруг ощутил слабость и головокружение; опустился на
пол телефонной будки; только теперь осмотрел кем-то заботливо и надежно
наложенную на рану повязку, от души поблагодарил его про себя; в полузабытьи
просидел, наверное, с полчаса, затем поднялся и побрел к мосту...
Может быть, в унисон моему настроению, мост в те утренние часы был
одинок и тосклив. Я глядел в убегающую подо мной воду реки, а на душе
"скребли кошки". Я не фаталист, но посудите сами -- не окажись Элизабет
замешанной в эту историю, просто уверен: провидение не толкнуло бы меня на
авантюру с посещением дома Томашевского, и цепь событий не выстроилась бы в
том нелепом порядке.
Занятый своими мыслями, я скоро дождался Скотта. Держался он
настороженно и неуверенно. Мы поехали в клинику Рикардо. Дорогой я поведал
Вильяму обо всех моих злоключениях, и он слушал очень внимательно, ни
однажды не перебив меня, ничего не спрашивая...
-- Ты здорово влип, Морис, -- после того, как я замолчал, тягуче
растягивая каждое слово, произнес Скотт.
-- Где, по-твоему, сейчас Элизабет?
-- Может быть, в полиции... Не знаю. Прежде всего нужно заявить в
полицию о ее побеге из клиники.
-- А если мне сдаться?
-- Ты бредишь, Морис?! Если те, с кем ты связался, в кого стрелял,
действительно из спецслужб... Да они сделают из тебя козла отпущения... Нет,
только не это... За Элизабет душа болит, где она?
-- Знать бы...
-- Тебе потребуются новые документы. Я займусь этим, достану через
друзей. До той поры пересидишь в клинике, кстати, подлечишься с больными,
некоторые из них тоже мнят себя Мегрэ, Шерлок Холмсами...
Я пробыл в клинике Рикардо две недели. Сюда же на третий день полиция
вернула Элизабет. Судя по всему, в ту ночь, к моменту приезда стражей
порядка, ее уже не было на месте преступления. Мою жену нашли на станции
Ашер спящей в мусорном контейнере. Раздувать шумиху по поводу случившегося
кому-то очень не хотелось, лишь телевидение в коротком репортаже в двух
словах обмолвилось о погибших в результате автокатастрофы полицейских. К
исходу сего срока здоровье мое поправилось, благо пуля прошла навылет; Скотт
между тем держал слово: он вскоре передал мне документы на имя Артура Малса,
американца по происхождению.
8.
Мой дальнейший путь лежал в Сидней. Я добрался до него без проблем, и,
наверное, это принесло с собой ту успокоенность и наивное благодушие, за
которое я чуть было не поплатился. Огромный полис встретил меня привычным
городским шумом, тридцатиградусной жарой и свежим ветром с океана. Я с
истинным наслаждением прошелся по набережной, полной грудью вдыхая морской
воздух, вглядываясь в сверкающую на солнце рыбьей чешуей океанскую гладь;
пляж, усеянный человеческими телами, отнюдь не всегда достойными восхищения,
-- единственное, что стоило бы стереть в этой картине. Однако последнее
обстоятельство, признаюсь, ничуть не помешало мне на протяжении месяца с
раннего утра, оставив гостиницу, отправляться туда же, зарываться в песок,
лениво потягивая холодное пиво, пытать самого себя палящими лучами солнца, а
потом, уступая зною, врезаться с разбега в обрушивающуюся на берег волну...
Словом, я превратился в настоящего праздного туриста, что, замечу, меня
нисколько не тяготило. Скорее наоборот, я принимал это с радостью, отрешаясь
тем от навязчивых воспоминаний о недавнем прошлом.
К исходу четвертой недели пребывания в Сиднее мне уже стало казаться,
что все напрочь забыли о неком канувшем в лета Морисе де Санс, но приезд
Филидора вновь все вернул на круги своя.
Я возвратился с утренней пробежки, когда со слов консьержки узнал, что
некий господин, назвавшийся моим другом, ожидает меня в баре. Встревоженный,
я описал ей сначала Скотта, затем Филидора и, немного успокоившись, немедля
зашел в бар гостиницы.
Велье сидел у стойки; увидев меня, бросил смятые деньги за виски и
стремительно двинулся навстречу. Я даже не успел как следует разглядеть его.
Филидор хлопнул меня по плечу и, шепнув быстро: "У нас минуты!" -- потянул
за собой.
Мы почти ворвались в мой номер.
-- Твой самолет через сорок минут, -- огорошил меня старый друг.
Филидор встал у окна за занавеской и, наблюдая за входом в гостиницу, все
поторапливал:
-- Скорее, скорее, Морис...
-- Черт возьми! -- неизвестно на кого разозлившись, вдруг возмутился я,
захлопывая несобранный чемодан, -- кто на этот раз? Полиция? Снова...
Но мое возмущение оборвал стук в дверь. Мы замерли. Я заметил, как
побледнел Филидор. Стук, все более настойчивый, повторился. Я было
направился в прихожую, однако Филидор остановил меня за руку, вышел вперед.
-- Кто там? -- Спросил он.
-- Сэр, Вам срочная почта, -- услышали мы услужливый мальчишеский
голос.
-- Оставьте под дверью...
-- Слушаюсь, сэр.
Это было письмо на имя Артура Малса.
Филидор поднял конверт без почтового штемпеля, без обратного адреса,
повертел в руках, даже принюхался, пожал недоуменно плечами. Письмо и мне не
внушало доверия, но растворяющиеся во времени минуты до самолета словно
подстегивали... Я, не мешкая, вскрыл его и обнаружил несколько строк
следующего содержания:
"Господину Артуру Малсу.
Будьте сегодня в 9.00 утра в баре гостиницы.
К Вам подойдет человек и назовет ВАШЕ ИМЯ.
P. S. Пожалуйста, не злоупотребляйте нашим расположением к Вам.
Отложите Ваш рейс на любое другое удобное Вам время. И последнее: не
тревожьтесь -- Вас ждет всего лишь интересное и выгодное в финансовом
отношении предложение."
-- Морис, я полный идиот! Я привел их прямо к тебе,.. -- пробормотал
Филидор.
-- Думаю, это случилось бы рано или поздно... Есть какие-нибудь мысли?
-- спросил я.
-- Тебе лучше поменять гостиницу и отсидеться... А к ним пойду я, --
мой старый друг был готов пожертвовать собой.
-- Нет, дружище... Давай наконец поставим все точки над "i", мне
надоело бегать неизвестно от кого и непонятно почему. Если это спецслужбы и
они ищут то, что кто-то, заметь, не я, а кто-то забрал из дома Томашевского,
тогда нам не о чем говорить, это нелепая ошибка... Я не имею к этому
никакого отношения. Если же меня собрались убрать или похитить, все равно
кто, то к чему им выдавать себя с головой.
-- Значит, идешь?
-- Да, -- я был настроен очень решительно.
Хотя до назначенной встречи оставался еще час, мы спустились в бар. С
утра здесь почти никого не было, и лишь один пожилой, но могучего
телосложения господин с одутловатым лицом за столиком у входа читал газету.
Мы расположились у стойки, заказали виски. Бармен с огромной, как две тыквы,
головой мутанта и сколь огромными, столь и прекрасными голубыми глазами
молча кивнул, подал бутылку, наполнил бокалы и, не смея мешать нам, отошел
как можно дальше.
-- Теперь рассказывай, -- обратился я к Филидору.
Он, по своему обыкновению, пожал плечами.
-- Морис, Морис... До сих пор не могу понять, как тебя угораздило...
О, Филидор мог бы сойти за проповедника, так он любил читать
нравоучения. Я попросил его избавить меня от них... Он только усмехнулся,
сделал глоток виски... и начал...
-- Скотт связался со мной сразу после того, как Вы расстались. На
следующий день я вернулся в Париж и узнал уже все в подробностях. Затем
Скотт неожиданно исчез, а когда появился через несколько дней снова, ничего
не объяснив, стал меня всячески избегать. Примерно тогда же я заметил, что
за мной следят. Вначале не придал этому значения. Потом -- два обыска у тебя
в Сен-Клу, и в тот же день у меня. Все вверх дном перевернули... Позавчера
меня попытались похитить. Случай выручил. А вчера вечером -- звонок. Он не
назвал себя. Сказал, что тебе угрожает опасность, что найду тебя в Сиднее в
этой гостинице... Скотту было известно твое местонахождение?
-- Трудно сказать... Вряд ли. Скотт брал мне билет до Канберры.
-- И все таки... еще не поздно избежать встречи.
-- Нет, а возможно, уже и поздно...
Я принялся расспрашивать его о Патриции, о Элизабет, о Париже... За
разговором мы, казалось, забыли о том, зачем пришли сюда.
-- Без пяти,.. -- посмотрел я на часы.
Посетителей в баре немного прибавилось. Недалеко от господина с
одутловатым лицом за столиком скучала блондинка лет двадцати, а в темном
углу напротив нее устроился молодой человек, почти мальчик, не сводивший с
красавицы взгляда.
Ровно в девять вошел сухопарый, долговязый старик в дорогом костюме, с
тростью, с массивным дорогим перстнем на правой руке, которая эту трость
несла. Однако к нам он, как мы того ждали, не подошел, а сразу подсел к
блондинке. Очевидно, они были знакомы. Молодой человек в темном углу
разочарованно отвернулся и, окликнув официантку, попросил бренди.
В 9.05 на пороге показался моложавого вида господин лет пятидесяти,
по-видимому, только что с теннисного корта: судя по взмыленной спине, играл
он достаточно долго. Но, выпив у стойки апельсинового сока, он тут же ушел.
-- Они не пунктуальны, -- проводив теннисиста взглядом, заметил
Филидор.
В это время господин с одутловатым лицом отложил свою газету...
-- Прошу прощения,.. -- приблизившись, обратился ко мне он.
Я покосился на него, не потрудившись повернуться к нему лицом.
-- Если не ошибаюсь, Морис де Санс... -- не думаю, чтобы кто-нибудь,
кроме меня и Филидора, слышали его речь.
-- Мое имя Артур Малс, -- так же тихо и спокойно ответил я, по-прежнему
не изменяя своей позе.
-- Да, да, конечно... Нам лучше бы поговорить, если не возражаете, на
свежем воздухе. Здесь, знаете ли, душно...
Мы вышли из гостиницы, направились вдоль набережной. Филидор следовал
за нами в десяти шагах.
-- Мсье де Санс, или мистер Малс, если Вам угодно, позвольте
представиться: Роберто, просто Роберто, сотрудник ИНТЕРПОЛа...
-- Вы арестуете меня?
-- Нет, это не входит в мои инструкции.
-- Что же Вам от меня надо?
-- Правду... Итак, когда Вы впервые познакомились с профессором
Томашевским?
На его первые вопросы ответы мои были скупы, но чем больше мы говорили,
тем большее расположение к нему чувствовал Ваш покорный слуга. В сущности, я
ничего от него не скрыл и рассказ свой закончил словами:
-- Вот, кажется, и все,.. Так о каком предложении шла в письме речь?
-- Неужели Вы еще не догадались, что письмо принадлежало не мне? --
сказал Роберто и поджал губы.
-- Дьявол ! -- вырвалось у меня, я не ожидал такого ответа. -- Но
почему тогда эта встреча не состоялась?
-- Уверен, они и сейчас наблюдают за нами.
Я механически оглянулся по сторонам, назад, и вновь обратился к
Роберто.
-- Может быть, теперь Вы удовлетворите мое любопытство?
-- Если смогу...
-- Вы не собираетесь меня арестовывать -- почему?
-- Может быть, потому, что мы разобрались в Вашем деле лучше
остальных... к тому же тот, в кого стреляли Вы, -- жив...
Уже только за одну эту весть я был благодарен Роберто.
-- И он действительно агент одной из спецслужб.
-- Стало быть, это они столь живо интересуются моей скромной персоной?
-- И они, причем совершенно независимо от нас, у них свои версии, своя
игра.
И мы, не забудьте,.. но есть еще третья сторона. Я говорю о Парисе.
Вероятнее всего, что от его людей Вы получили сегодня письмо. Дорогой Артур,
волею обстоятельств Вы втянуты в скверную историю и ни на йоту не отдаете
себе отчета в том, насколько это затрагивает интересы многих и многих
людей... Большего я Вам сказать не могу, не имею права...
То, что я услышал из уст полицейского, заставило меня по-иному
взглянуть на происшедшие события;.. Роберто же продолжал:
-- Но, думаю, мы сможем Вам помочь... Мы хотим позаботиться о Вашей
безопасности.
"С какой стати?" -- подумал я.
-- ...Со мной документы на имя Роберто Ленурье и контракт на два года,
подписанный с компанией "NN".
-- И чем она занимается, эта компания? -- недоверчиво спросил я.
-- Ей принадлежит некая глубоководная лаборатория. У нас нет
возможности спрятать Вас под землей, так сделаем это под водой. Ну, а что
касается непосредственно Вашей будущей работы, то она соответствует Вашей
специальности, и, поверьте, это выгодный контракт, хотя дело, как Вы
понимаете, не в этом... Ну же, держите...
-- Кажется, я не давал согласия сотрудничать с ИНТЕРПОЛом.
...Отвратительно осознавать, что ты не более чем марионетка в чужих
руках...
-- Ровно через сорок восемь минут, -- Роберто посмотрел на часы, -- у
Вас самолет в Гонконг, там Вас встретят и сопроводят уже на другом самолете
в Токио.
-- Ваше начальство так печется о моем благе,.. -- полный сарказма,
произнес я.
Казалось, только теперь Роберто понял, что с его предложением отнюдь не
согласны, он даже пришел в некоторое замешательство.
-- Вы правы... Это не банальная благотворительность, -- он говорил,
взвешивая каждое слово, -- но нам от Вас требуются лишь две вещи: чтобы Вас
никто не нашел и чтобы Вы остались целы и невредимы... Вас что-то не
устраивает?
-- Я просто хочу понять...
-- Зачем?..-- он уже полностью контролировал ситуацию, -- Думаю, Вы
догадываетесь: чтобы направить всех по ложному следу... В конце концов у Вас
нет выбора.
Выбора у меня действительно не было.
-- А Вашего друга отошлите знаком. Надеюсь, его они оставят в покое.
9.
Так я попал на "Большой Джо".
"Большим Джо" назывался стационарный подводный исследовательский центр.
Находился он на глубине многих сотен метров. Мне говорили -- снаружи центр
напоминает полусферу, прилепившуюся к морскому дну... Не видел, не довелось.
Из безвестного рыбачьего поселка на восточном побережье Хоккайдо мы
вышли на быстроходном катере в море. Очень скоро нашли судно, принадлежащее
"NN", которое держало курс в район Центра.
Еще не взойдя на корабль, я узнал, что моими спутниками на станцию
будут трое господ. Во время плавания у меня было время познакомиться с ними.
Начну с Ежи Стовецки. Про себя он сказал, что недавно окончил Кембридж
по специальности инженер по радиоэлектронике. Он был неширок в плечах,
худощав и ростом выше среднего, длиннолицый; его лицо ваяла молодость,
высокий лоб прикрывала тяжелая светлая прядь волос, черные глаза смотрели
насмешливо, не задерживаясь на собеседнике, и эта насмешливость странным
образом сочеталась в нем с вызывающим и холодным высокомерием аристократа.
Вторым был Жорж Дудинкоф, мой коллега, однако нейрохирург: беловолосый,
с лицом, словно сморщенная мочалка, с колючим взглядом. Если бы не фигура
атлета, он вполне мог бы сойти за столетнего старца. Подстать его внешности
был и характер -- когда он говорил, мир словно обретал лишь темные и мертвые
краски. И с первых минут искренне испытывая к Жоржу расположение, я старался
ни в чем не спорить с ним.
Третьим и последним был Эди Кадо -- молчаливый, замкнутый господин,
державшийся все время особняком. Плотный, приземистый, с пробивающейся
лысиной, большелобый, с крупный мясистым носом и по-жабьи выпученными
глазами.
О месте и целях нашей будущей работы мы почти не говорили, наверное,
потому, что сведениями располагали весьма скудными. Знали только, что
"Большой Джо" -- частная собственность компании и что круг исследований
здесь не ограничен какой-либо конкретной областью науки.
Надо сказать, что путь наш был недолог, а по его завершению всех
четверых ожидало путешествие на батискафе.
После того, как батискаф оказался внутри подводного саркофага, вновь
прибывших поместили в так называемую дезинфекционную камеру, продержав в ней
полных два часа. У выхода из нее нас встречал внушительных размеров
чернокожий мужчина лет сорока, с красивым лицом, в облегающем могучую фигуру
серебристом комбинезоне.
-- Здравствуйте, господа, -- оценивающе оглядел он каждого, -- Добро
пожаловать на "Большой Джо".
-- Это что еще за обезьяна, -- шепнул мне Ежи.
-- Майкл Шелтон -- ваш шеф, -- чернокожий слегка склонил голову.
Я выразительно посмотрел на Ежи -- он ничуть не смутился, только лукаво
улыбнулся.
-- Пойдемте, господа, -- Шелтон повел нас за собой, уже на ходу
продолжая вводить в курс дела.
-- Я покажу Вам ваши каюты. Сегодня вы отдыхаете, к работе приступите
завтра. Тогда и получите дальнейшие инструкции. Обедать можете у себя или в
столовой... впрочем, чувствуйте себя как дома, думаю, во всем остальном,
касающемся мелочей, разберетесь сами... А вот и Ваша каюта, господин
Ленурье... Недолго думая, поблагодарив шефа, я удалился в свои апартаменты.
Громко сказано -- "апартаменты": пенал крупного сечения два на четыре
метра, где, однако, нашлось место для койки, стола, кресла, бара и
компьютера.
Вдруг безумно захотелось спать, и в том не было ничего удивительного --
все эти перелеты меня порядком измотали. Мне не составило бы труда уснуть,
но, как только я сомкнул веки, раздался бесцеремонный стук в дверь. Не на
шутку рассердившись, я все же потянулся к пульту у изголовья -- люк бесшумно
ушел в стену, впуская двухметрового великана, немногим моложе меня, с
открытым и чистым лицом, и в том же комбинезоне: право, этот пенал был
рассчитан явно не на него.
-- Привет старик! -- пробасил мой незваный гость, ставя на столик
бутылку виски и присаживаясь на койку, -- Боб, инженер первого уровня...
Выпьем? -- подмигнул он.
-- Роберто Ленурье... Боб, дружище, извини, чертовски устал, -- как
можно мягче попытался сказать я.
-- Роберто! Да здесь пить нечего! -- улыбался во весь оскал зубов Боб.
Он почти заставил меня наполнить бокал, но едва я прикоснулся к нему,
как Боб живо обернулся на шаги в коридоре и воскликнул:
-- Эй ты, урод!!!
Через открытый люк я увидел мутанта. У него был выпирающий массивный
лоб, глубоко посаженные и умные глаза, но вновь две головы, что сидели на
толстых сильных шеях одного широченного короткого прямоугольного туловища, у
которого были две руки и четыре ноги, кривых и тонких.
-- Урод!!! -- Боб закипел от ярости, -- я же сказал, не попадайся мне
больше.
-- Господин Брайтон! -- оборвал его карлик-мутант и продолжил
надтреснутым неприятным голосом одной из своих голов, подчеркнуто с
презрением выделяя каждое слово, -- Господин Брайтон, это переходит все
границы.
И ту же секунду он неожиданно обратился ко мне:
-- Собственно, я к Вам, господин Ленурье.
Боб не дал ему договорить.
-- Что?! -- вскричал верзила.
Боб Брайтон, бурей ворвавшийся в коридор, схватил карлика повыше пояса,
поднял над собой, а затем, бросив его о стену, нанес всего один, но
убийственный удар куда-то под дых. То, как все четыре глаза вдруг синхронно
округлились, едва не выскочив из орбит, со стороны, может быть, и выглядело
забавным, но у меня это вызвало лишь чувство жалости. Каждый рот его широко
раскрылся, пытаясь поймать воздух, но тут же ртом и носом хлынула кровь.
Победитель мог торжествовать, впрочем, так оно и было.
-- Позвольте, -- отстранил я Брайтона, склоняясь над мутантом.
Заметив, что я не разделяю его хорошего настроения, к тому же
недовольный моим поведением, Боб разозлился и на меня.
-- Отойди -- прогремел он.
-- Но дело дрянь, -- не поднимая на него глаз, сказал я.
-- Задавлю! -- это было словно раскаты грома.
Мне бы испугаться, но внезапно я услышал ироничный голос Ежи:
-- "Сколько лишних слов",
Я повернул голову: он стоял в пяти шагах за Бобом, а чуть поодаль и
Жорж Дудинкоф.
-- Честное слово, на Вашем месте я отправился бы спать, -- сказал Ежи,
сопроводив свой совет лучезарной улыбкой.
На мгновение Боб Брайтон то ли удивился, то ли растерялся.
-- Это ты мне, сопляк!
Ежи скорчил гримасу: "Да вы грубиян, сэр!".
-- Сопляк, -- заревел Боб и двинулся на смельчака.
-- Еще шаг -- и я стреляю! -- подал теперь голос Жорж, и в руке его
оказался крошечный пистолетик.
Нет, ничто не могло отрезвить Боба...
Ежи отлетел в сторону, едва устояв на ногах, но о нем забыли --
настоящим раздражителем стал Жорж. В том, что он выстрелит, я не
сомневался...
Впрочем, сказав, что ничто не могло отрезвить Боба, я ошибся. Появление
босса преобразило Брайтона мгновенно. Он застыл истуканом, изобразив на лице
раскаяние.
-- У Вас проблемы, Боб? -- не скрывая иронии, спросил Майкл Шелтон.
Однако, увидев распластавшегося на полу карлика, он нахмурился. -- Брайтон,
ближайшим рельсом Вы будете отправлены на землю, а до того я запрещаю Вам
покидать каюту... Господин Дудинкоф, пистолет! Вам должно быть известно, что
на станции запрещается даже хранить оружие.
-- Думаю, если бы это правило соблюдалось столь неукоснительно, этот
господин не лежал бы сейчас в луже крови, -- язвительно заметил Ежи. Жорж,
напротив, молча протянул Шелтону свою "игрушку".
-- Господа, помогите перенести этого несчастного в медицинский блок...
Очень скоро карлик оказался на операционном столе. Положение было
серьезным. Шелтон попросил Ежи позвать господина из шестнадцатой каюты. --
"Он хирург, к тому же без него нам не справиться", -- так он пояснил эту
просьбу; тем не менее операцию мы начали втроем.
-- Сэр! -- Минуты через три-четыре нарушил напряженную тишину чей-то
голос, я готов был поклясться, что это был голос карлика. Я опешил, поднял
глаза и едва не выронил зажим. Приготовившийся ассистировать вместе со мной
Шелтону и стоявший у стола доктор, я готов был поклясться, -- был Ламоль; от
лежащего под наркозом двойника он отличался лишь ростом и, пожалуй,
возрастом.
-- Ленурье! -- строго окликнул меня шеф.
Я пришел в себя... Спустя полчаса все благополучно завершилось. Вряд
ли, конечно, карлик смог бы приступить к работе в ближайший месяц, но угроза
для его жизни миновала.
-- Знакомьтесь, Ламоль-младший, -- представил мне двойника Шелтон.
Повторюсь, этот Ламоль не был карликом. Он был одного со мной роста,
чуть выше среднего, и, разумеется, в два раза шире своей меньшей копии.
-- Кстати, пока его отец не выздоровеет окончательно -- ваш
руководитель группы, -- тут Шелтон как-то очень заметно осекся и внимательно
посмотрел на меня, затем обратился уже к мутанту -- в вашу группу войдет и
Ежи Стовецки, и постарайтесь завершить эксперимент с обезьянами...
* * *
Ужинали я и Ежи в столовой, причем одни. И только вошедший сюда Майкл
Шелтон развеял наше недоумение.
-- На "Большом Джо" все просто помешались на бильярде, сегодня поединок
"титанов": Ламоль-младший против Циклопа.
На Ежи это известие произвело совершенно неожиданный эффект, вполголоса
он заговорил скороговоркой, а глаза его загорелись, словно у ребенка,
оказавшегося в салоне игрушек.
-- Роберто, откроюсь тебе, мало того, что я азартный человек, я еще и
раб этой игры... Я не играл уже почти неделю! выпалил он на одном дыхании.
Увы, мне, как человеку, равнодушному к бильярду, пришлось покорно
согласиться:
-- Что ж, надеюсь, нас это развлечет.
Когда мы присоединилась к собравшимся в кают-компании, сражение на
зеленом сукне было в самом разгаре. Циклопом оказался совсем юный на вид
невысокий блондин приятной наружности, с обычными двумя глазами, серыми,
прищуренными: играл он одной левой, правая же рука, судя по всему, являлась
чем-то вроде балласта. Поразительно, как он еще ухитрялся наносить точные,
порой виртуозные удары кием.
-- Но почему Циклоп? -- тихо спросил я Ежи.
-- Вот и Вы, господа! -- подошел к нам Жорж Дудинкоф, -- жаль, что вы
пропустили начало, прилично играют. Говорят им нет равных на станции.
Особенно хорош урод.
-- Циклоп -- имя или прозвище, -- поинтересовался я.
-- Не знаю, его все так называют. И раз его это устраивает, то не все
ли равно...
Не прошло и десяти минут, как мы убедились в обратном.
-- Циклоп, дружище, вы проиграли,-- словно извиняясь, проговорил
Ламоль-младший, но соперник во внезапном, казалось, для него бешенстве
бросил кий на стол.
-- Артур Крайс, мое имя Артур Крайс -- вне себя зашипел он, -- ты
хорошо усвоил?
-- Извини, Артур, ради Бога извини, -- похоже, удивился Ламоль, -- к
тому же у меня есть предложение: давай уравняем шансы, я тоже буду играть
одной левой. По рукам?
-- Тварь двухголовая, ты смеешь ставить мне условия?! Мне, человеку, --
было видно, что слова примирения причинили Крайсу боль, которая принесла с
собой злобу...
Ламоль побледнел, но ни голосом, ни взглядом, ни жестом не выдал ни
обиды, ни тем более страха, он скорее растерялся, словно малое дитя,
оставшееся без родителей.
-- Еще раз извините, господа, -- чуть слышно молвил мутант и поспешно
стал пробираться через толпу зрителей.
Но ряды сомкнулись. Ламоля вытолкнули в средину круга. Глаза
двухголового искали хоть чьей-то поддержки, в них была только растерянность.
Круг угрожающе сузился. И мрачные, и откровенно жестокие, и издевательски
насмешливые, и презрительно холодные лица "homo sapiens", а не мутанта стали
мне омерзительны. Эти люди, верно, готовились вершить суд Линча.
-- Бесчестная игра, господа, -- вырвалось у меня; и тут же я заметил,
как брезгливо скривились губы Жоржа Дудинкофа.
-- Ленурье, Вы шутите, -- высокомерно обронил он.
-- Разве Вы не с нами, Жорж? -- выступил из-за моей спины Ежи; его
голос, как обычно, не лишенный иронии, был, однако, достаточно тверд.
Но я уже решился -- и мнение Жоржа, и даже поддержка Ежи ничуть не
трогали меня. Воспользовавшись минутным замешательством среди сотрудников
центра, вызванного моими словами, я стремительно протиснулся к Ламолю и,
увлекая за собой, не медля, вытащил его из живого кольца. Я надеялся, что мы
успеем покинуть кают-компанию прежде, чем наши противники опомнятся.
-- Господин Ламоль... господин Ламоль, примите мои извинения, я был
неправ.
Это Крайс преградил нам путь.
Что-то на секунду удержало Ламоля, и рука Крайса повисла в воздухе, но
неловкая пауза затянулась, и он, очевидно, счел себя просто обязанным
обменяться с Циклопом рукопожатием.
Ладони их едва коснулись, но двухголовый вдруг вздрогнул, по телу его
пробежала дрожь, оба лица исказились, но левое, мертвенно-бледное, на
какие-то мгновения стало прежним, глянуло на меня с мольбой и болью, и,
наконец, судорога свела все мышцы, так что обе головы забились в жестоком
ознобе...
Я выругался и прямой правой нанес удар в подбородок Артуру Крайсу. И,
наверное, больше от неожиданности, нежели от тяжести моего кулака Циклоп
отшатнулся от Ламоля, оступился и упал на пол. Как только руки их
расцепились, с двухголового будто спало заклятие -- он овладел собой почти
сразу, хотя и оставался совершенно бледным.
Подоспел Ежи. Мы взяли Ламоля с двух сторон, помогли ему идти. Жорж,
предупреждая столкновение, все же последовал за нами, прикрывая наш отход. В
этот момент, когда, казалось, все неприятности позади, в дверях возник Эди
Кадо,.. он взглядом впился в Ежи, но обратился ко всем.
-- Минуту внимания, господа! В силу сложившихся обстоятельств г-н
Шелтон не может в данный момент представить меня лично... Мое имя Эди Кадо,
я направлен сюда службой безопасности нашей компании. Есть все основания
предполагать, что один из вас проник на станцию по подложным документам,
более того, этот человек, вероятно, является членом террористической
организации "Наследники" и разыскивается ИНТЕРПОЛом...
Словно выжидая, когда его слова дойдут до сознания всех, он прервался,
а затем произнес: "Господа!.." -- и что-то еще... как вдруг всеподавляющий
грохот взрыва заглушил его речь... но что я заметил, так это вытянувшееся
лицо Крайса.
10.
Все было забыто. Все бежали к головному отсеку и думали об одном.
Только об одном... Ушли прочь все распри, все мысли, все мечты, все
огорчения, вся обиды и суета... Только об одном -- о пожаре, и о том, что
его надо потушить...
Завывание сирены почти перекрывал режущий слух свист -- автоматика
сигнализировала о превышении допустимого уровня радиации: без защиты
спецснаряжения она уничтожила бы нас уже в первые минуты. Я бежал и видел
спины впереди себя, кто-то бежал справа, а слева -- Ежи Стовецки, и,
наверное, где-то рядом были Жорж, Эди Кадо, Ламоль-младший...
В головном отсеке, как и повсюду, осталось лишь аварийное освещение.
Майкл Шелтон сидел в кресле у пульта, а по обе стороны от него находились
два его помощника. Босс держался так, словно это были только учения, и не
казался даже взволнованным. Он отдавал приказы, направлял своих подчиненных
в ту или иную горячую (в прямом и переносном смысле) точку и трогательно
просил каждого беречь себя.
Я и Ежи должны были взять Брайтона и вместе с ним, проникнув в комплекс
"А", обследовать, устранить повреждения и, если это будет возможно, привести
в действие локальную систему пожаротушения "Эй-Би".
Снова бегом, теперь к соседней с моей каюте 23.
Мы нашли люк открытым. Боба не было... Мы не знали, на что и решиться.
Возвращаться к Шелтону? Но что, если от нас зависела жизнь станции... идти к
комплексу "А"? Попытаться обойтись без Брайтона? Но станция была слишком
сложной конструкцией,.. к тому же этот хаос... Положение спас
Ламоль-младший. Он направлялся к отцу в медицинский блок, чтобы, как
приказал Шелтон, поместить его в анабиозную камеру, едва ли не самое
безопасное место на станции, но встретил нас.
-- Брайтон исчез! -- воскликнул я.
Ламоль знал о поставленной перед нами задаче и не дал договорить, он на
миг остановился, потом крикнул: "Не отставайте!" -- и повел за собой.
Коридоры, лестницы, коридоры... Мы спускались все ниже и ниже. Свист,
наполнявший станцию, становился все пронзительнее. Сама по себе радиация,
невидимая, не пугала нас так, как чисто психологически довлел над нами этот
свист. Одновременно росла температура. И вдруг раздавался треск... рушились
перегородки, они вздувались, изгибались, лопались, словно и не были созданы
из жаропрочных материалов... Наконец мы достигли комплекса "А". Какой-то
человек промелькнул среди зарослей конструкций и исчез в дыму...
-- Сюда! -- позвал нас ушедший вперед Ламоль, -- это здесь.
Всего несколько шагов отделяли меня и Ежи от двухголового, но с новым
взрывом рухнувшая ферма сотворила между нами реку огня, преодолеть которую
было немыслимо. Не сговариваясь, мы двинулись в обход, по другой лестнице,
вскарабкались на нее и обнаружили, что упавшей фермой она разрублена
посередине -- не иначе судьбой уготовано нам испытание на прочность: два
метра в полете над пропастью, где бушует пламя...
Малодушие овладело мной. Я сделал шаг назад. А Ежи прыгнул, но, уже
одолев пропасть, оглянувшись на меня, вдруг поскользнулся, сорвался вниз и
повис на одной руке.
-- Ежи, -- заскрипел я зубами... и, отступая, но для разбега, пошел ему
на помощь...
Это был спор -- кто же из нас двоих удачливее и проворнее: то ли огонь,
с каждой секундой все выше взметавшийся жадными языками пламени, то ли я,
пытавшийся поймать свободную руку Ежи... Наш спор прервали... Я едва
сохранял равновесие, находясь на узкой конструкции, не имея возможности
подстраховаться, всецело занятый спасением товарища, когда кто-то сзади
столкнул меня в бездну... Ее дыхание -- раскаленный воздух, и убийственная
мысль в голове: "Все кончено"...
В тот миг все и в самом деле должно было кончиться. Но следующий взрыв
на лету подхватил меня и Ежи и отбросил прочь... несущий смерть, он вырвал
нас у смерти... А вслед за этим лестница, на которой я только что стоял,
обрушилась в распахнувшую свои объятия преисподнюю, обрушилась вместе с
человеком, может быть, намеренно покусившимся на наши жизни.
Можно сказать, что мы отделались лишь испугом (если только было время
испугаться), и теперь оказались рядом с Ламолем. Он один старался
разобраться в хитросплетениях проводов и электронных плат, укрытых от
пламени в ящике, напомнившем мне несгораемый сейф. Повреждения, главным
образом благодаря Ежи, мы устранили достаточно быстро. Пора было уходить.
-- Там Артур Крайс! -- остановил нас Ламоль.
-- Черт возьми, если это Крайс хотел покончить с нами, тем хуже для
него, -- не сдержался я.
-- Так это или нет, а он молит о помощи, -- возразил двухголовый.
Ламоль больше не слушал меня. Он оставил нас и шагнул в ад.
Никто, ни один человек, даже в наших сверхсовременных скафандрах, не
сумел бы вернуться оттуда живым. Потому, что это был АД! Как зачарованные,
наблюдали мы неистовство и мощь обезумевшей стихии, и мне думалось, что
своим безумием она заразила и Ламоля.
-- Пойдем! -- выдавил из себя я.
-- Нет, подожди. Он выйдет, -- полный странной для меня уверенности,
произнес Ежи, не отрывая взгляда от огня.
Он не ошибся. Ламоль вышел. На руках у него был Крайс.
По щекам левой головы мутанта, без шлема, волос, ресниц, обожженной,
лишенной бровей, катились две крупные слезы. Левой, потому что... правой не
было. Но сейчас, вспоминая все это, я поражаюсь другим: как мог он тогда
вынести радиацию и губительный жар, смертельный для всего живого, если
герметичность скафандра была нарушена?! НЕ МОГ И ВСЕ ТУТ! -- упрямо твердит
мой разум. Ламоль же, который должен погибнуть, -- не погиб, он стоял перед
нами, словно насмехаясь над нашими, нет, над моими представлениями о пределе
человеческих возможностей.
Крайс, тот, кто раньше назывался приятным молодым человеком,
превратился в некое неземное создание с обуглившимся черепом. И все же Артур
Крайс еще дышал, что явилось для меня очередной загадкой.
Мы двинулись в обратный путь. Впереди Ламоль, позади я и Ежи с раненым
на руках... Тот последний взрыв, тот самый страшный взрыв,.. подписавший
смертный приговор "Большому Джо", произошел в момент, когда мы уже выбрались
наверх, покинули технические модули, когда я уже видел коридор, ведущий к
моей каюте...
Ужасающий грохот... какие-то мгновения... и огонь, словно горная
лавина, пронесся по станции. Гул все нарастал и, казалось, скоро должен был
обрести способность убивать сам по себе... для меня же все стихло...
Не знаю, как долго я лежал без сознания. Пробуждение было безрадостным.
Меня окружал полумрак, погас даже тусклый красноватый свет, и лишь в
отблесках торжествующего пламени мог видеть я картину всеобщего разрушения.
Пожар наслаждался властью, как истинный гурман, растягивая удовольствие...
"Неужели один?!" -- словно кто-то откликнулся внутри меня.
Может быть, то мой страх говорил.
Я бродил по тому, что раньше обозначали словами
"научно-исследовательский центр", "станция", -- и находил трупы...
инженеров, врачей,.. Эди Кадо, не выполнившего свой долг до конца, Шелтона,
в кресле у пульта...
Страх, крадучись, брал за горло... Страх всепоглощающий... Это не
зависело от меня.
"Сколько их..., молодых, честолюбивых, сильных и мужественных, навсегда
теперь похоронено на дне океана,.. но быть похороненным заживо..."
Страх не смерти. Страх одиночества... Я едва не сорвался на крик.
Незаметно для себя я приблизился к медицинскому блоку, вошел и замер.
-- Хм,.. компания все та же, -- зло произнес Брайтон. С каким-то
продолговатым предметом в руке, очевидно, служившим ему оружием, он стоял у
операционного стола, на который всем телом навалился Ламоль-младший; рядом
на полу лежал его отец, вне сомнений -- уже мертвый, с застывшим,
остеклене