>" (Глава в переводе М. Шифмана) ТЕСТИРОВАНИЕ ИЩЕЙКИ Во время моего пребывания в Лос-Аламосе, если у меня появлялось свободное время, я часто навещал свою жену, которая лежала в госпитале в Альбукерке. Это было в нескольких часах езды оттуда. Один раз я приехал к ней, но попал не вовремя, и чтобы скоротать время, направился в больничную библиотеку. Я читал статью в "Науке" об ищейках и о том, как хорошо у них развито обоняние. Авторы описывали различные эксперименты, которые проводили над собаками - собака всегда опознавала того, кто до нее дотрагивался и тому подобное - и я стал думать: это так замечательно, что ищейки обладают превосходным нюхом и могут нападать на след людей, но чем же тогда хуже или лучше люди? Когда же подошло время посещения моей жены, я вошел к ней и сказал: "Давай проведем эксперимент! Вот те бутылки из-под кока-колы, (там стояли шесть упаковок пустых бутылок из-под кока-колы, которые она собиралась выбросить) ведь ты не дотрагивалась до них несколько дней, так?" "Так". Я принес эти упаковки к ней поближе и сказал: "Хорошо. Сейчас я выйду, ты возьмешь одну из бутылок, подержишь ее в руках пару минут, а потом поставишь обратно. А я попробую угадать, какую из бутылок ты брала". Итак, я вышел, а она взяла одну из бутылок, подержала ее в руках какое-то время - значительное время, потому что я не ищейка! Согласно статье, они могут вычислить тебя, если ты даже только дотронулся до нее. Затем я вернулся, и это было абсолютно ясно! Мне не пришлось даже нюхать их, потому что эта бутылка, конечно же, отличалась от других по температуре. Ее можно было также просто определить по запаху. Как только я поднес его к своему лицу, я сразу почувствовал отличие ее запаха: он был влажнее и теплее. Эксперимент не сработал, потому что это было слишком уж очевидно. Тогда я посмотрел на книжную полку и сказал: "Ты ведь не заглядывала в эти книги долгое время, да? Сейчас, когда я выйду, возьми какую-нибудь книгу с полки, только открой ее и закрой, и снова поставь на место. И все". Я снова вышел из комнаты. Она взяла книгу с полки, открыла ее, закрыла и поставила обратно. Я зашел, и что же? Это было просто! Я лишь понюхал книги. Это трудно объяснить, потому что мы обычно не используем слов для объяснения подобных вещей. Я поднес каждую книгу к носу, понюхал какое-то время, и уже мог сказать, какую из них она трогала. Она здорово отличалась от других. Та книга, что стояла на полке давно, была сухой и пахла не особенно интересно. Но книга, к которой недавно прикоснулась рука, издавала особый запах и была чуточку влажной. Мы провели еще ряд экспериментов, и я сделал открытие: если ищейки, в действительности, обладают такими способностями, то люди не так уж безнадежно неспособны, как они о себе думают. У людей лишь нос расположен не так низко от земли! (Я заметил, что моя собака может правильно указать, какой дорогой я возвращался домой, особенно, если я был босой, и она обнюхивала подошвы моих ног. Я пробовал делать следующее: я ползал на четвереньках по ковру, пытаясь определить разницу в запахах там, где ходил, и где нет. И я понял, что это невозможно. Собака умеет это делать гораздо лучше меня.) Много лет спустя, когда я впервые приехал в Калтек, в доме профессора Бахера проходила вечеринка, на которой собралось много гостей из Калтека. Не знаю уж, как это случилось, но я рассказал им историю с обнюхиванием бутылок и книг. Они не поверили не единому слову, поскольку все считали меня выдумщиком. Тогда я продемонстрировал им это. Мы осторожно сняли с полки восемь или девять книг, не дотрагиваясь до них руками, и я вышел из комнаты. Трое разных людей выбрали себе по книге, открыли их, закрыли и поставили обратно. Я вошел, понюхал руки у каждого из присутствующих, понюхал книги (не помню, что я делал сначала) и правильно определил все три книги, но ошибся в их принадлежности одному из гостей. Но они все еще не верили мне. Они думали, что это один из фокусов. Они пытались вычислить, как же я это сделал. Существуют известные фокусы такого рода, в которых у фокусника есть сообщник среди присутствующих, который дает ему сигналы о том, что делать. Они пытались определить, кто из них является моим сообщником. С тех пор я часто думаю, что так мог бы получиться хороший карточный фокус: нужно вытащить колоду карт, попросить кого-нибудь выбрать любую карту из колоды и положить ее обратно, в то время как фокусник находится в другой комнате. Он говорит: "Сейчас я скажу тебе, какая это была карта, потому что я ищейка: я обнюхаю все карты и скажу, какую из них ты выбрал". Естественно, если нести всю эту ахинею, люди ни на минуту не поверят, что именно так ты и собираешься поступить! Руки у каждого человека пахнут совсем по-разному, вот почему собака так легко определяет, кто до нее дотронулся. Сами можете попробовать! Все руки имеют влажный запах; руки курильщиков пахнут совсем иначе, чем руки тех людей, которые не курят; дамы часто пользуются различными духами и т. д. и т. п. Если у кого-то в кармане лежат монеты, и он трогает их, этот запах тоже сразу можно определить. ЛОС-АЛАМОС СНИЗУ Запись речи с Первых Ежегодных Чтений в Санта-Барбаре по Науке и Обществознанию в Калифорнийском Университете Санта-Барбары в 1975 году. "Лос-Аламос снизу" была одной из девяти лекций, опубликованных в сборнике "Воспоминания о Лос-Аламосе: 1943-1945гг." // под редакцией Л. Бадаша и др.. сс. 105-132. 2-е изд.: Дордрехт, Голландия- "Паблишинг Компани", 1980. ( предшествующий отрывок в переводе М. Шифмана здесь отсутствует) (...) Случались и другие истории. И как в случае с дырой в заборе, я всегда пытался обратить внимание на вещи не совсем впрямую. На одну вещь я хотел обратить внимание. В самом начале у нас были невероятно важные секреты. Мы обрабатывали множество материалов, относящихся к бомбе и к урану; мы вычисляли, как все это будет работать и так далее. Вся эта информация хранилась в деревянных бюро, которые запирались на обычные маленькие серийные висячие замки. Конечно, были свои меры предосторожности: например, прут, проходящий по всем ящикам вниз и скрепляющий замки, но от этого они не переставали быть обыкновенными висячими замками. Дальше - больше! Можно было достать содержимое из ящиков, даже не открывая их. Достаточно было только заглянуть в ящик с обратной стороны. На дне каждого ящика находился небольшой стержень, предназначенный для скрепления бумаг, а под ним - длинный широкий зазор. Можно было вытягивать бумаги снизу, прямо через него. Я все время пытался вскрывать замки, и я обратил внимание, что это очень просто делается. С тех пор каждый раз на собрании я поднимался и говорил: у нас такая важная и секретная информация и мы не должны хранить ее, таким образом, нам нужны лучшие запоры. Однажды на собрании поднялся Теллер и обратился ко мне: "Я не храню свои наиважнейшие секреты в моем бюро, они хранятся в моей конторке с выдвижными ящиками. Разве это не лучше?" Я сказал: "Не знаю. Я не видел Вашей конторки". Он сидел близко к кафедре, а я гораздо дальше, в самом конце зала. Пока продолжалось собрание, я тихонько вышел, чтобы спуститься и посмотреть на его конторку с выдвижными ящиками. Мне даже не пришлось взламывать замок. Вместо этого я стал вытаскивать бумаги из щели с обратной стороны ящика. Один лист тянулся за другим, как будто я разматывал рулон туалетной бумаги. Так я опустошил весь ящик, отложил бумаги в сторону и вернулся наверх. Собрание только что закончилось, все выходили из зала. Я собрал компанию свидетелей, догнал Теллера и сказал: "Кстати, можно посмотреть на вашу конторку?" "Конечно", - ответил он и показал мне свое бюро. Я посмотрел и сказал: "Выглядит довольно мило. А можно посмотреть, что вы в нем храните?" "Буду очень рад показать вам, - сказал он, вкладывая ключ в замочную скважину и открывая ящик, - если вы этого еще не видели". Единственная неприятность в розыгрыше такого интеллектуала, как мистер Теллер, была в том, что ему потребовалось слишком мало времени с момента, когда он увидел, что что-то не так до момента, когда понял, что именно не так. Я не успел даже толком получить удовольствие. Некоторые проблемы, с которыми я сталкивался в Лос-Аламосе, были весьма интересными. Одна из них была связана с тем, как обеспечить безопасность на заводе в Окридже (Теннеси). Лос-Аламос собирался сделать атомную бомбу, но в Окридже пытались отделить изотопы урана, - уран 238 и уран 235- которые были взрывоспособными. Они только начинали получать бесконечно малые величины из экспериментального 235, и в то же время проводили химические опыты. Там намеревались создать большое предприятие, там же находились контейнеры с веществом, которое очищали и снова очищали, чтобы подготовить к следующей стадии обработки. (Нужно было пройти несколько стадий очистки) Вместе с тем они пытались получить уран 235 экспериментальным путем с помощью специального оборудования, Они пытались узнать, как испытывать его, определить, сколько урана 235 содержится в веществе. Они никогда не выполняли правильно инструкции, которые мы им посылали. Наконец, Эмиль Зегре сказал, что единственная возможность поправить дела - это поехать туда и посмотреть, что и как они на самом деле делают. Армия ответила ему: "Нет, наша политика - хранить всю информацию в одном месте, здесь, в Лос-Аламосе". Специалисты из Окриджа не знали, для чего все это было предназначено, они знали лишь, что они пытаются получить. Даже стоящие выше, и имеющие представление о том, как вырабатывается уран, не представляли, насколько могущественна бомба, и как она работает. Люди внизу вообще не знали, что они делают. Армия хотела сохранить это в секрете. Никакая информация не должна была туда просочиться. Но Зегре настаивал на том, что никакие испытания не проводятся ими правильно и поэтому вся работа вылетает в трубу. Наконец, он сам отправился посмотреть, что они делают. И как только он зашел внутрь, он увидел, что они закручивают контейнер с водой - зеленой водой- раствором соли (нитрата, кислоты) урана (uranium nitrate solution). Он сказал: "Вы собираетесь держать его в таком виде до тех пор, пока он в достаточной мере не очистится? Это вы собираетесь с ним делать?" Они ответили: "Конечно! А разве что-то не так?" "А он не взорвется?!", - заметил он. Ха! Взорвется! Потом армия заявила: "Видите ли, мы не должны были допустить утечку какой-либо информации. Как же был нарушен этот запрет?" Исключено, что армия догадывалась, сколько вещества нам понадобится, чтобы изготовить бомбу - двадцать килограмм или сколько бы то ни было - но они догадывались, что это большой материал и в очищенном виде он никогда не мог бы находится на заводе, поэтому не было никакой опасности. Но они не знали, что нейтроны оказывались во много раз эффективнее, когда были помещены в воду. Если они находились в воде (они замедлялись и), достаточно было десятой, нет, сотой доли от того исходного материала, чтобы дать ход реакции, которая создала бы радиоактивность (reaction that makes radioactivity). Это убивает людей вокруг, это очень опасно, но они не уделяли никакого внимания тому, чтобы обезопасить себя. Зегре получил телеграмму от Оппенгеймера: "Обойдите все предприятие. Отметьте, где предполагается сосредоточить все материалы, и как они намерены работать с ними. Мы тем временем вычислим, сколько материала необходимо собрать вместе, чтобы получить взрыв". Две группы начали работу. Группа Кристи работала над водным раствором, а моя над сухим порошком в ящиках. Мы вычисляли, сколько материала можно безопасно собирать (аккумулировать) вместе. Кристи собирался проинформировать Окридж о наших делах, и мы должны были сделать то же самое. Я с радостью передал Кристи все свои результаты, и хотел, было отправить его одного. Но Кристи заболел пневмонией, и пришлось ехать мне. Никогда прежде я не летал на самолете. Все секреты были закреплены на моей спине в маленькой вещице. Самолеты в те дни были словно автобусы, только остановки были значительно дальше. Я останавливал каждого, пока ждал самолет. За мной стоял парень, покручивая цепочкой. Он говорил что-то вроде: "Должно быть, ужасно трудно в наши дни летать самолетами, не имея особых преимуществ". Я не мог противоречить и ответил: "Ну, не знаю. У меня есть преимущества". Он подождал немного и снова заявил: "Когда генералам куда-нибудь нужно, они могут лететь вместо каждого третьего из нас". "Все в порядке, - парировал я, - тогда я второй". Возможно, он написал своему конгрессмену, если сам не был конгрессменом, что-нибудь вроде: "Что они делают, посылая всюду этих зеленых парней с преимуществами номера два во время войны?" Все же я добрался до Окриджа и первое, что я сделал, - пошел на завод. Я ничего не говорил, лишь осматривал все вокруг. Я понял, что ситуация была даже хуже, чем докладывал Зегре, потому что он обнаружил контейнеры в большом количестве в одной комнате, но не заметил множество таких же контейнеров в другой, по ту сторону одной и той же стены. Если собрать слишком много вещества вместе, оно начнет работать, понимаете? Так я обошел все предприятие. У меня очень плохая память, но когда я работаю интенсивно, моя оперативная память работает очень хорошо. Тогда я могу запомнить такие безумные подробности, как: корпус номер 90-207, контейнер номер такой-то и тому подобное. Вечером я вернулся в свою комнату и все бродил по ней, объясняя себе, где кроются все опасности и что нужно сделать, чтобы устранить их. Это казалось просто. Нужно положить в раствор кадмий, чтобы он поглощал нейтроны, находящиеся в воде и отделить контейнеры, чтобы они не были расположены так близко друг от друга. Это безусловные правила. На следующий день должно было состояться большое собрание. Я забыл сказать, что прежде, чем я покинул Лос-Аламос, Оппенгеймер сказал мне: "На собрании будут присутствовать люди, которые отвечают за техническую сторону проекта в Окридже. Эти люди: мистер Джулиан Вебб, мистеры такой-то и такой-то. Вы можете рассказать им все по обеспечению безопасности и, Будьте уверены, они, действительно вас поймут". Я спросил: "А что я буду делать, если их все-таки не будет на собрании?" Он ответил: "Тогда вы должны сообщить: Лос-Аламос не может нести никакой ответственности за безопасность на заводе в Окридже, если...!" Я испугался: "Вы полагаете, что я, Маленький Ричард, должен идти туда и сообщить им ТАКОЕ?" "Да, Маленький Ричард, вы пойдете туда и сделаете именно так!" Я, действительно, быстро взрослел! Мне достаточно было приехать, основное ядро компании уже было в сборе: техники, которых я хотел увидеть, генералы и все, кто серьезно интересовался этой проблемой. Это было хорошо, потому что завод мог взлететь на воздух, если бы никто не уделил внимание этой проблеме. Там был лейтенант Цумвальт, который взял меня под опеку. Он сообщил мне, что полковник просил не говорить ничего о работе нейтронов во всех подробностях, потому что такие вещи нужно сохранить от всех в секрете. Нужно было сказать им только, что делать, чтобы сохранить безопасность. Я ответил: "Я считаю невозможным потребовать от них исполнения ряда правил, если они не поймут, как это действует. По моему мнению, это возможно лишь в том случае, если я скажу им, ... и далее: Лос-Аламос не несет никакой ответственности за безопасность на предприятии в Окридже, если они не будут полностью информированы о том, как все это работает!" Это было великолепно. Лейтенант привел меня к полковнику и повторил мое замечание. Полковник сказал: "Дайте мне пять минут". Отошел к окну и стал думать. В чем они хороши, так это в принятии решений. Я подумал: как замечательно, что такая проблема - должна или не должна поступить на завод в Окридже информация о том, как работает бомба - может быть решена и будет решена в течение пяти минут. Я находился в предвосхищенном ожидании ответа от этих военных, потому что сам никогда не сумел бы принять столь важного решения в такой короткий срок. Через пять минут он сказал: "Хорошо, мистер Фейнман, дерзайте!" Я сел и рассказал им все о нейтронах и о том, как они работают, ля-ля-ля, тра-та-та, о том, что слишком много нейтронов собрано вместе, о том, что нужно хранить материал отдельно, о поглощающем кадмии, и что медленные нейтроны более эффективны, чем быстрые нейтроны... Это все казалось элементарным в Лос-Аламосе, а здесь они слышали об этом впервые, так что я явился пред ними словно грандиозный гений. В результате они решили собрать небольшую команду, чтобы провести свои собственные вычисления того, как все это устроить. Они начали проектировать завод заново. Там собрались все проектировщики: конструкторы, инженеры, инженеры-химики; - все, кто мог сформировать новое предприятие, где материал мог храниться отдельно и в безопасности. Они попросили меня вернуться через несколько месяцев. И я вернулся как раз тогда, когда инженеры завершили новый проект завода. Я должен был осмотреть его. Как осмотреть предприятие, которое еще не построено? Я не знал. Лейтенант Цумвальт, который все время вертелся вокруг меня, потому что должен был сопровождать меня всюду, привел меня в комнату, где находились двое инженеров и длииииииннный стол, покрытый стопкой чертежей, скопированных на голубую кальку, представляющих различные этажи предполагаемого завода. Я изучал черчение в школе, но не так уж хорошо читал чертежи со светописных синих копий. Они развернули голубоватые чертежи и стали объяснять мне все, полагая, что я гений. Теперь они избегали одной вещи - накопления (аккумуляции) вещества на заводе. Раньше у них была проблема: если во время работы испарителя (evaporator), который накапливает (аккумулирует) вещество, захлопывается клапан, то там может скопиться слишком много вещества, что приведет к взрыву. Они объяснили мне, что это предприятие спроектировано так, что если захлопнется один клапан, ничего не произойдет. Для угрозы взрыва их должно быть, по меньшей мере, два. Затем они объяснили, как это все работает. Контейнер с тетрохлоридом поступает сюда, uranium nitrate отсюда поступает туда, он циркулирует вниз и вверх, проходит сквозь этаж, поднимается по трубам, поднимается дальше от второго этажа, - блууууурп - проходит сквозь стопку чертежей на голубой кальке, вниз - вверх, вниз - вверх, говорят слишком быстро, объясняют очень-очень сложные технологии химического производства. Я абсолютно ошеломлен. Хуже всего, что я совершенно не знаю, что означают символы на чертежах. Там были обозначены какие-то вещи, которые поначалу казались мне окнами - квадраты с крестиками посередине. Ими были усеяны все эти проклятые чертежи. Я думал, что это окна. Но нет, они не могли быть окнами, потому что не всегда оказывались по краям. Я захотел спросить, что это такое. Вы, возможно, оказывались в подобной ситуации, когда не могли спросить о чем-то сразу. Если бы вопрос был задан в самом начале, все было бы в порядке. Но потом, когда они уже столько всего сказали... Вы так долго колебались. И если вы спросите об этом теперь, они скажут: "Зачем же мы потратили столько времени впустую? О чем же вы раньше думали?" Как-то надо было выбираться из этого положения, и у меня появилась идея. А что, если это и были клапаны. Я ткнул пальцем в один из таинственных маленьких крестиков в середине одного из чертежей на странице номер три и сказал: "А что произойдет, если этот клапан захлопнется? (valve gets stuck)" Я рассчитывал, что они ответят: "Это не клапан, сэр, это окно". Один посмотрел на другого и сказал: "Ну, если этот клапан захлопнется ... ..." И он опять отправился бродить по чертежу вверх и вниз, вверх и вниз, и другой следом за ним, вверх и вниз, вперед и назад, назад и вперед. И они все время смотрели друг на друга. Они повернулись ко мне, открыли рты, точно изумленные рыбы и сказали: "Вы абсолютно правы, сэр!" Они свернули свои чертежи и ушли, а мы вышли вслед за ними. Мистер Цумвальт, который непрестанно следовал за мной, сказал: "Вы гениальны! Я понял, что вы гений еще в тот раз, когда вы впервые пришли на завод, а на следующее утро сказали им об испарителе С-21 в корпусе 90-207. Но то, что вы сделали только что - фантастика! Я хочу знать, как вам это удалось". Я рассказал ему, что пытался узнать, так ли обозначаются клапаны на чертеже. Была еще одна проблема, с которой мне пришлось столкнуться. Мы должны были делать множество вычислений и делали мы их на вычислительных машинах Марчанта. Кстати, это поможет вам представить, на что был похож Лос-Аламос: Компьютеры Марчант - это ручные калькуляторы с числами. Вы нажимаете на них, и они умножают, делят, считают, но не так просто, как это можно сделать сегодня. В них все время ломалась механика, и приходилось отправлять машины обратно на завод, чтобы их починили. Очень быстро можно было сойти с ума от этих машин. Некоторые из нас стали разбирать их сами (этого делать не рекомендовалось. В правилах было сказано: "В случае самостоятельного снятия корпуса не гарантируется..."). Но мы все же их разбирали и получили несколько уроков о том, как можно исправлять эти машины. Мы совершенствовали наше мастерство все больше и все лучше и качественней исправляли неполадки. Когда мы наталкивались на что-то слишком сложное, мы отсылали машины на завод, но простые неисправности устраняли самостоятельно. Обычно этой работой со всеми компьютерами занимался я и еще один парень из механического цеха, который разбирался в пишущих машинках. Как-то мы решили большую проблему. Нужно было точно вычислить, что происходит во время имплозии бомбы (сколько именно выделяется при этом энергии и все такое прочее), но для этого требовалось гораздо больше вычислительных мощностей, чем те, какими располагали мы. Умный парень по имени Стэнли Франкель догадался, что это возможно сделать на Ай-Би-Эм. Компания Ай-Би-Эм производила машины для деловых надобностей. Это были арифмометры, называемые табуляторами - для распечатки итоговых сумм, мультиплексоры (multipliers), куда можно было вставить перфокарту, с которой они считывали и перемножали два числа, а также сортировочные машины, коллаторы? (collators) и т. д. Франкель выработал прекрасную программу. Если у нас в комнате будет достаточное количество таких машин, мы можем брать перфокарты и пускать их по кругу (проводить через цикл = put them through a cycle). Каждый, кто занимался цифровыми вычислениями, точно знает, о чем я говорю, но тогда это было что-то новенькое - поточное производство с помощью машин. Мы делали это на арифмометрах. Обычно можно было перешагнуть какую-то ступень, делая все самостоятельно, но этот процесс был другим. Сначала вы идете к арифмометру, затем к мультиплексору, затем снова к арифмометру и так далее. Итак, Франкель спроектировал эту систему и заказал машины у Ай-Би-Эм Компании, поскольку, мы считали, что это будет наилучшей помощью в решении наших проблем. Мы нуждались в человеке, который бы чинил наши машины и следил бы за их работой. Армия была всегда готова направить к нам такого человека, но он почему-то медлил появляться, в то время как мы всегда спешили и ничего не успевали. Что бы мы ни делали, мы старались сделать настолько быстро, насколько это было возможно. Для нашего особого случая мы выработали последовательность всех вычислительных операций, которые предполагалось выполнять с помощью машин: перемножить одно, затем сделать другое, вычесть третье. Затем мы сделали программу, но у нас не было машины, чтобы опробовать и проверить ее. Так мы начали работу, задействовав девушек. У каждой было по Марчанту: у одной - мультиплексор, у другой - арифмометр. Все, что делала первая- это возводила в куб числа на перфокарте и передавала ее следующей. Таким образом, мы проходили весь цикл до тех пор, пока не начинали сходить с ума. Выяснилось, что скорость, с которой можно было это делать, намного превышала ту скорость, с которой мог бы работать один человек, если бы взялся в одиночку пройти все стадии вычисления. Мы достигли такой скорости в вычислениях с помощью нашей системы, что она приближалась к скорости вычисления машин Ай-Би-Эм. Различие было лишь в том, что Ай-Би-Эм могли работать без устали в три смены, а девушки уставали через определенное время. В конце концов, мы совсем съехали с катушек от этого процесса, но тогда привезли Ай-Би-Эм, а механика, который бы следил за ними, так и не прислали. Это были самые сложные машины самых современных технологий тех дней. Большие корпуса поступали по частям с множеством проводов и инструкций на чертежах, указывающих на порядок их сбора. Стен Франкель, я и еще один парень стали их собирать и тут начались наши неприятности. Самой большой бедой было постоянное осознание того, что мы можем что-нибудь сломать! Некоторые из них нам удалось составить правильно, и они работали, а некоторые не работали, потому что были составлены неверно. Когда я все-таки начал работу на одном из мультиплексоров, я увидел погнутую деталь внутри, но побоялся ее выпрямлять, потому что она могла сломаться. Нам все время говорили: как бы ваши старания не привели к необратимым последствиям. Когда же, наконец, появился механик, он наладил машины, до которых мы не успели еще добраться, и все заработало. Но он никак не мог справиться с той машиной, которую собрал я. Она была последней. Спустя три дня он все еще возился с ней. Я подошел и сказа: "Я видел там погнутую деталь". Он ответил: "Естественно. Она и должна там быть". Хорошо, что я не взялся ее выпрямлять! Мистер Франкель, тот самый, кто начал разрабатывать эту программу, стал страдать компьютерной болезнью. Те, кто теперь работает с компьютерами, знают, что это такое. Это очень серьезный недуг и он довольно сильно мешает работе. Беда заключается в том, что вы начинаете играть с компьютером. Это так увлекательно. Перед вами эти кнопки! С четными числами вы можете делать одно, с нечетными - другое, и очень скоро вы можете делать с машиной множество занятных вещей, если вы достаточно сообразительны. Через какое-то время вся система полетела к чертям. Франкель не обращал ни на что внимания и не следил за чьей-либо работой. Система вдруг стала работать очень медленно, в то время как он сидел в той же комнате и пытался заставить табулятор автоматически распечатывать котангенс от X. Машина начала печатать, вывела колонку вычислений, а потом - битс битс битс - весь стол оказался завален бесконечно вылезающими распечатками автоматических расчетов одной и той же операции. Абсолютно бесполезное действие. Все наши столы были сплошь покрыты котангенсами. Но если вы когда-либо работали за компьютером, вы понимаете эту болезнь- наслаждение тем, как много вы можете сделать. Но он подхватил эту болезнь с самого начала - бедный парень, который придумал что-то новенькое. Я всеми силами старался избежать этой болезни Меня попросили остановить работу, которую я делал со своей группой и взять группу, работающую на Ай-Би-Эм. Это была хорошая группа, несмотря на то, что мы решили лишь три проблемы за девять месяцев. Проблема была в том, что этим ребятам никто ничего не рассказывал. Армия собирала их по всей стране для проекта, названного Особый Инженерный Отдел. Это были умные ребята с высшим образованием и инженерными способностями. Их распределяли в Лос-Аламос, селили в казармах и ничего им не говорили. Потом они приходили на работу и все, что должны были делать - это работать за машинами Ай-Би-Эм, набивая цифры, в которых ничего не понимали. Никто не говорил им, что они означают. Процесс продвигался очень медленно. Я сказал, что нужны, по крайней мере, три техника, которые знали бы, что происходит. Оппенгеймер поговорил со службой безопасности и получил для меня специальное разрешение на проведение лекции о том, чем же мы тут занимаемся. Все были крайне возбуждены: "Мы видим, что здесь происходит! Мы тоже участвуем в войне!" Они знали, что значили эти цифры. Если давление поднимается, то, соответственно, будет выделяться больше энергии и т. д. и т. п. Они знали, что они делают. Все полностью изменилось! Они сами стали изобретать пути и возможности, чтобы делать работу лучше. Они совершенствовали программы. Они работали по ночам. В ночные смены они не нуждались в контроле и помощи, они вообще ни в чем не нуждались. Они все понимали, и сами сделали несколько программ, по которым мы потом работали. Мои ребята прекрасно влились в работу. Все, что нужно было для этого сделать - это сказать им, чем они тут занимались. Раньше им требовалось девять месяцев, чтобы решить три задачи, теперь они решали девять задач за три месяца. Они работали почти в десять раз быстрее. Был один секрет, с помощью которого мы решали все наши задачи. Задачи состояли из груды перфокарт, которые должны были пройти определенный цикл: сначала сложение, потом умножение - и так они проходили через ряд машин в комнате. Это было медленно, поскольку их передавали и передавали по кругу. Но мы придумали способ закладывать серию разноцветных карточек в один и тот же цикл, но в разные его фазы. Так мы могли решать две или три задачи одновременно. Но мы столкнулись с другой проблемой. Незадолго до конца войны, перед тем, как мы должны были проводить испытания в Альбукерке, у нас возник вопрос: сколько энергии может быть выделено? Мы высчитывали это выделение различными способами, но не могли применить к компьютеру ту специальную программу, которая единственная идеально для этого подходила. Тогда пришел Боб Кристи и сказал: "Мы бы хотели получить результаты в течение одного месяца". Я ответил: "Это невозможно". Он возразил: "Но вы же решаете по две задачи за месяц. Вам потребуется две или три недели на одну". Я ответил: "Знаю. На самом деле это требует гораздо большего времени, просто мы делаем эту работу параллельно. Сам процесс занимает много времени и нет возможности его ускорить". Он ушел, а я стал думать, существует ли возможность ускорить процесс. А что если кроме этого ничем не занимать машины, тогда ничто больше не будет мешать их работе. Я бросил вызов парням, написав на доске: "МЫ МОЖЕМ ЭТО СДЕЛАТЬ?" И они ответили: "Да! Мы будем работать в две смены! Мы будем работать сверхурочно! Мы попробуем это сделать!" И все в таком роде. Мы ввели одно правило: других проблем не существовало, все усилия были направлены на эту задачу. Они принялись за работу. Моя жена Арлин была очень серьезно больна туберкулезом. Настолько серьезно, что в любую минуту могло что-нибудь произойти. Я договорился со своим товарищем по общежитию, что в случае непредвиденных обстоятельств, я возьму у него машину, чтобы попасть в Альбукерк в кратчайшее время. Его звали Клаус Фукс. Он был шпионом и использовал свой автомобиль для вывоза атомных секретов из Лос-Аламоса в Санта-Фе. Но никто об этом не знал. И вот непредвиденные обстоятельства наступили. Я взял машину у Фукса и взял двух попутчиков на случай, если что-то случится с автомобилем по дороге в Альбукерк. Конечно же, как только мы въехали в Санта-Фе, у нас спустило шину. Парни помогли мне ее заменить. Но как только мы покинули Санта-Фе, лопнула другая шина. Мы дотолкали машину до ближайшей бензоколонки. Служащий бензоколонки в это время уже чинил чью-то машину, поэтому нам пришлось изрядно подождать до тех пор, пока он освободится и сможет нам помочь. Я даже и не думал что-то говорить, но мои попутчики подошли к нему и объяснили ситуацию. Вскоре мы стали обладателями новой шины (но запасную шину мы так и не получили, во время войны с этим было туго). За тридцать миль до Альбукерка лопнула третья шина. Тогда я оставил машину на дороге и оставшуюся часть пути сам проехал автостопом. Я позвонил на стоянку и попросил их забрать мою машину, пока я буду в больнице у жены. Арлин умерла спустя несколько часов после моего приезда. Пришел медбрат, чтобы засвидетельствовать ее смерть, потом он ушел. Я оставался с ней еще какое-то время. Потом посмотрел на часы, которые подарил ей семь лет назад, когда она только заболела туберкулезом. Это была очень ценная вещь в те дни: электронные часы с цифровым табло, цифры которого прокручивались механически. Часы были восхитительны, но часто останавливались по разным причинам. Я чинил их время от времени, и они все же продолжали ходить все эти годы. Теперь они снова остановились, в 9:23. Это время было указано в свидетельстве о смерти. Помню, еще во время моего пребывания в МТИ, мне вдруг ясно представилось (и это ощущение не сопровождалось никакими эмоциями), что умерла моя бабушка. Сразу после этого раздался телефонный звонок (так же, как и в этот раз). Но звонили Питу Бернису. Моя бабушка была жива. Я вспоминаю это, когда кто-нибудь рассказывает мне историю, заканчивающуюся иначе. Я решил, что такие вещи происходят иногда на удачу (ведь моя бабушка была очень стара), хотя люди часто могут приписывать их к какому-нибудь сверхъестественному феномену. Арлин держала эти часы у своей кровати все время, пока болела, и теперь они остановились в момент ее смерти. Я могу понять как человек, который лишь на половину верит в возможность существования подобных вещей и кто обладает скептическим складом ума (особенно при подобных обстоятельствах), даже не старается понять, что именно произошло, а вместо этого твердит, что никто не мог трогать часы, да и вообще не существует возможности объяснить данный феномен. Часы просто остановились. Вот такой драматический пример этого фантастического феномена. В комнате было плохое освещение, и тут я вспомнил, что медбрат брал часы и подносил их к свету, чтобы получше разглядеть время. Тогда-то они и могли запросто остановиться. Я вышел проветриться. Может быть я обманывал себя, но меня удивило, почему я не чувствовал того, что предполагал, могут чувствовать люди в данных обстоятельствах. Конечно, я не испытывал удовольствия, но и чувства ужасного опустошения тоже не было, возможно, потому, что все семь лет я знал, что это когда-нибудь должно случиться. Я не знал, с какими лицами встретят меня все мои друзья в Лос-Аламосе. Я не хотел видеть эти скучные вытянутые лица, выражение соболезнований. Когда я вернулся назад (по дороге назад сдулась еще одна шина), они спросили меня, что случилось. "Она умерла. А как здесь идут дела?" И они отлично поняли, что я не хочу об этом говорить. (Видимо что-то изменилось в моей психологии. Реальность казалась мне такой важной, (психологически, я прекрасно осознавал, что случилось с Арлин) и я не плакал все те долгие месяцы, пока находился в Окридже. Я проходил мимо магазинов, видел платья в витринах и думал: наверное, ей могло бы понравиться одно из них. И этого было мне достаточно.) Когда я вернулся к работе над нашими вычислительными программами, то обнаружил там суету и беспорядок: белые перфокарты, синие перфокарты, желтые перфокарты. Я стал возмущаться: "Мы же договорились, что будем работать только над одной задачей!" Мне ответили: "Да отвяжись ты! Уйди! Отстань! Подожди немного, и мы тебе все объясним". Я подождал. И вот что там происходило. Когда перфокарту пропускали через компьютер, машина иногда делала ошибку или ставила неверное число. В таких случаях нужно было вернуться назад и повторить операцию. Но они заметили, что сбой происходил в определенный момент цикла, и это влияло только на соседние числа, в определенный момент следующего цикла - на соседние числа и так далее. Это отражалось на множестве перфокарт. Если у вас пятьдесят перфокарт и сбой произошел на карте номер тридцать девять, это повлияет на номера тридцать семь, тридцать восемь и тридцать девять. В следующий раз - на номера тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять и сорок. Ошибки множились, словно под действием вируса. Они решили провести вычисления лишь с небольшим количеством карт и пропустить их через цикл, в котором был сбой. Поскольку десять карт можно было пропустить сквозь машину быстрее, чем пятьдесят, они могли быстро обработать эту "колоду", скрепить ее и исправить, в то время, пока шла работа с другой колодой из пятидесяти карт, которые уже были заражены сбоем. Толковое решение. В то же время им нужно было не снизить скорость работы. У них не было другого пути. Если бы они остановили процесс для того, чтобы разбираться и исправлять машины, они бы потеряли время, которое мы не наверстали бы потом. Вот чем они занимались. Теперь вы понимаете, что случилось, пока они это делали. Они обнаружили сбой в голубой колоде и загрузили желтую колоду с меньшим количеством карт, которая должна была пройти быстрее, чем голубая. Они чуть не сошли с ума, потому что после завершения работы с этой колодой они должны были уже исправить белую: но тут явился босс. "Оставь нас в покое!"- закричали они. Я оставил их в покое, и у них все получилось. Таким образом, мы решили задачу в срок. В начале я был подчиненным. Позже я стал ведущим группы. Я познакомился с потрясающими людьми. Благодаря знакомству с этими удивительными физиками я приобрел огромный жизненный опыт. Конечно же, среди них был Энрико Ферми. Однажды он приехал из Чикаго, как консультант, чтобы помогать решать наши задачи. Мы беседовали с ним: в то время я работал над некоторыми подсчетами и получал определенные результаты. Расчеты были очень сложными, и работа давалась тяжело. Вообще-то я был экспертом в таких делах: я всегда мог сказать, на что будет похож ответ или объяснить, почему получился такой ответ. Но эта задача оказалась настолько сложной, что я никак не мог понять, что к чему. Я рассказал Ферми, над какой задачей работаю, и стал описывать результаты своих трудов. Он остановил меня: "Подождите! Прежде, чем вы расскажете мне о результатах, позвольте мне немного подумать. Из этого следует то-то и то-то (он был прав). Из этого следует то-то и то-то, по причине того-то и того-то. И наиболее вероятным объяснением этому является..." Он в десять раз лучше делал то, что я только предполагал делать и считал хорошим решением. Это был прекрасный урок для меня. Затем там оказался великий математик- Джон фон Нейман (Neuman). Обычно мы гуляли по воскресеньям в сопровождении Бете (Bethe) и Боба Бехера (Bob Bacher). Это было огромным удовольствием. Фон Нейман высказал мне как-то интересную идею: ты не должен быть в ответе за мир, в котором находишься. Я ответил целой теорией о возможности возникновения социальной безответственности как результата совета Неймана. Я был счастлив своими открытиями, как никогда. Но именно Нейман посеял это зерно, которое проросло в мою теорию безответственности. Я также встречался с Нильсом Бором. Тогда его звали Николас Бэйкер, он приехал в Лос-Аламос со своим сыном- Джимом Бэйкером, настоящее имя которого было Аги Бор (Aage Bohr). Они приехали из Дании, и, как вам известно, были очень знаменитыми физиками. Даже на фоне всех остальных Бор казался богом. Когда он впервые приехал, у нас состоялось собрание. Все хотели увидеть Бора. Собралось очень много народу, и все обсуждали проблемы, связанные с бомбой. Я был где-то в задних рядах, а он расхаживал по залу и все, что я мог увидеть - это его голову среди голов присутствующих. Утром того дня, когда он долж