Кир Булычев. Поделись со мной...
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Чудеса в Гусляре".
OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Мне хочется туда вернуться. Но я никогда не смогу этого сделать. И
наверно, мне придется до конца дней своих мучиться завистью...
Но тогда я ни о чем не подозревал. Щелкнули и зажужжали двери лифта. Я
сошел по пологому пандусу на разноцветные плитки космодрома и остановился,
мысленно выбирая из толпы встречающих того, кто предназначен мне в
спутники, - о моем приезде были загодя предупреждены.
Человек, подошедший ко мне, был высок и поджар. У него были длинные,
зеленоватые от постоянной возни с герселием пальцы, и уже поэтому, раньше
чем он открыл рот, я догадался - коллега.
- Как долетели? - спросил он, когда машина выехала из ворот космодрома.
- Спасибо, - ответил я. - Хорошо. Нормально долетел.
В моих словах скрывалась вежливая неправда, потому что летел я долго,
часами ждал пересадок в неуютных, пахнущих металлом и разогретым пластиком
грузовых портах, почти терял сознание от перегрузок, казавшихся вполне
безобидными другим пассажирам в этой части галактики.
Встречавший ничего не ответил. Только чуть поморщился, словно страдал
от застарелой зубной боли и прислушивался к ней, к очередному уколу,
неизбежному и заранее опостылевшему. Прошло еще минуты три, прежде чем он
вновь заговорил.
- Вам, наверно, трудно было лететь на нашем корабле? Вы не привыкли к
таким перегрузкам.
- Да, - согласился я.
- Голова болит? - спросил он.
Я не ответил, потому что увидел, что его настиг новый укол боли.
- Голова болит? - спросил он снова. И добавил, словно извинялся: - К
сожалению, ваши корабли сюда прилетают редко.
Только теперь, отъехав несколько километров от космодрома, мы очутились
в новой стране. До того был планетный вокзал, а они одинаковы во всей
галактике. Они безлики, как безлики все вокзалы, уезжают ли с них поезда,
улетают ли самолеты, стартую ли космические диски.
И чем дальше мы отъезжали, тем особенней, неповторимей становился весь
мир вокруг, потому что здесь, вне большого города, легко воспринимающего
моды галактики, все развивалось своими путями и лишь деталью, мелочью
могло напоминать виденное раньше. Но, как всегда, именно мелочи скорее
останавливали взгляд.
Было интересно. Я даже забыл о боли в голове и дурноте, преследовавшей
меня после посадки. Я чувствовал себя бодрее, и воздух, влетавший в
открытое окно машины, был свеж, пахнул травой и домашним теплом.
На окраине города, среди невысоких зданий, окруженных садами, мой
спутник снизил скорость.
- Вам лучше, надеюсь? - спросил он.
- Спасибо, значительно лучше. Мне нравится здесь. Одно дело читать,
видеть изображения, другое - ощутить цвет, запах и расстояние.
- Разумеется, - согласился мой спутник. - Вы остановитесь пока у меня.
Это удобнее, чем в гостинице.
- Зачем же? - сказал я. - Я не хочу вас стеснять.
- Вы меня не стесните.
Машина свернула в аллею, огибавшую крутой холм, и вскоре мы подъехали к
спрятавшемуся в саду двухэтажному дому.
- Подождите меня здесь, - сказал мой спутник. - Я скоро вернусь.
Я ждал его, разглядывая цветы и деревья. Я чувствовал себя неловко
оттого, что вторгся в чужую жизнь, не нуждавшуюся в моем присутствии.
Окно на втором этаже распахнулось, худенькая девушка выглянула оттуда,
посмотрела на меня быстро и внимательно и согласно кивнула головой, не
мне, а кому-то стоявшему за ее спиной. И тут же отошла от окна.
И мне вдруг стало легко и просто. Что-то в лице девушки, в движении
рук, распахнувших окно, во взгляде, мимолетно коснувшемся меня, отодвинуло
в глубину сознания, стерло превратности пути, разочарование, вызванное
сухой встречей, неизвестно чем чреватую необходимость прожить здесь два
или три месяца, прежде чем можно будет отправиться в обратный путь.
Я был уверен, что девушка спустится ко мне, и ожидание было недолгим.
Она возникла вдруг в сплетении ветвей, и растения расступились, давая ей
дорогу.
- Вам скучно одному? - спросила она, улыбаясь.
- Нет, - сказал я. - Мне некуда спешить. У вас чудесный сад.
Девушка была легко одета, жесты ее были угловаты и резки.
- Меня зовут Линой, - сказала она. - Я покажу вам, где вы будете жить.
Отец очень занят. Больна бабушка.
- Простите, - сказал я. - Ваш отец ничего не говорил мне об этом. Я
поеду в гостиницу...
- И не думайте, - возразила Лина. Ее глаза были странного цвета - цвета
старого серебра. - В гостинице будет хуже. Там некому за вами присмотреть.
А нас вы никак не стесните. Он поручил мне о вас заботиться. А сам остался
с бабушкой.
Наверно, я должен был настоять на переезде в гостиницу. Но я был
бессилен. Мной овладела необоримая уверенность, что я очень давно знаком с
Линой, с этим домом-садом, что принадлежу этому дому, и все во мне
воспротивилось возможности покинуть его и остаться одному в безликом
равнодушии гостиницы.
- Вот и отлично, - сказала Лина. - Дайте мне руку. Пойдем в дом.
Лина показала комнату, в которой мне предстояло жить, помогла разобрать
вещи, провела в бассейн с теплой, бурлящей колючими пузырьками водой.
Бассейн был затемнен почти сомкнувшимися над ним ветвями деревьев.
Потом она увела меня на плоскую крышу дома, где расположился ее шумный
зоопарк - полосатые говорящие кузнечики, шестикрылые птицы, синие рыбки,
дремлющие в цветах, и самая обычная для меня, но крайне ценимая здесь
земная кошка. Кошка не обратила на меня никакого внимания, и Лина сказала:
- А я была уверена, что она обрадуется. Даже обидно.
Лина оставалась со мной до самого вечера, и я мало кого видел, кроме
нее. Иногда Лина просила прощения и убегала. Я говорил: "У вас же,
наверно, много дел. Не обращайте на меня внимания". Но как только я
оставался один, возвращалось тягостное ощущение одиночества, физического
неудобства и тоски. Я подходил к полкам с книгами, вытаскивал какую-нибудь
из них и тут же ставил на место, выходил в сад, и возвращался снова в дом,
и все время прислушивался к звуку ее шагов. Лина прибегала, касалась меня
кончиками пальцев и спрашивала:
- Вы не соскучились?
И я отвечал:
- Немного соскучился.
Раз я решился и даже рассказал ей о том, как меня излечивает от
недомоганий и дурных мыслей ее присутствие. Лина улыбнулась и ответила,
что к ужину вернется ее брат, привезет лекарства, которые излечат меня от
последствий перелета.
- К утру вы будете как новенький. Все исчезнет.
- А вы?
- Я?
- Вы не исчезнете? Как добрая волшебница?
- Нет, - сказала Лина уверенно. - Я буду завтра.
За ужином вся семья, кроме больной бабушки, собралась за длинным
столом. Неожиданно для меня обнаружилось, что в доме, который казался
совершенно пустым, живет не меньше десяти человек. Хозяин дома, усталый и
бледный, сидел рядом со мной и следил за тем, чтобы я выпил все лекарства,
привезенные его сыном, студентом-медиком. Лекарства, как им и положено,
оказались неприятными на вкус, но я был послушен и никому не сказал, что
единственным настоящим и безотказным лекарством считаю Лину. Лина
сочувствовала мне и даже морщилась, если в ходе лечения мне попадалась
особо отвратительная таблетка.
Хозяин дома сказал, что его матери лучше. Она уснула. Несмотря на
усталость и бледность, он был разговорчив, смешлив и являл собой контраст
тому угрюмому человеку, который встретил меня на космодроме. Тогда он был
обеспокоен состоянием матери, теперь же...
- Она проснулась, - сказал вдруг хозяин.
Я невольно прислушался. Ни кашля, ни вздоха - в доме абсолютная тишина.
- Я поднимусь к ней, - сказал его сын. - Ты устал, отец.
- Что ты, - возразил хозяин. - У тебя завтра занятия.
- А разве ты свободен?
- Мы пойдем вместе, - сказал отец. - Извините.
Лина проводила меня до комнаты и сказала:
- Надеюсь, вы уснете.
- Обязательно, - согласился я. - Особенно если среди лекарств было и
снотворное.
- Разумеется, было, - сказала Лина. - Спокойной ночи.
Я и в самом деле быстро заснул.
На следующий день я встал совершенно здоровым. Я поспешил в сад,
надеясь встретить Лину. Она меня ждала там, у бассейна. Я хотел было
рассказать ей, как хорошо я спал, как я рад этому душистому утру и встрече
с ней, но Лина мне и рта не дала раскрыть.
- Ну и отлично, - сказала она, словно прочла мои мысли. - Бабушке тоже
лучше. Сейчас отец отвезет вас в институт. А вечером я буду ждать. И вы
расскажете, как работаете, что интересного увидели.
- Вы и сами догадаетесь.
- Почему?
- Вы можете читать мысли.
- Неправда.
- Я не могу ошибиться. Вы ведь не стали дожидаться, пока я сам скажу,
как себя чувствую. Вчера ваш отец поднялся из-за стола, потому что
проснулась бабушка. А в доме было тихо. Он ничего не мог услышать.
- Все равно неправда, - сказала Лина. - Зачем читать чужие мысли? И
ваши в том числе.
- Незачем, - согласился я. И мне было чуть грустно, что Лине дела нет
до моих столь лестных для нее мыслей.
- Доброе утро, - сказал отец Лины, спускаясь в сад. - Вы сегодня совсем
здоровы. Я рад.
- Все-таки я прав, - сказал я тихо Лине, прежде чем последовать за ее
отцом.
- Зачем читать мысли? - повторила она. - У вас все на лице написано.
- Все?
- Даже слишком много.
Прошло несколько дней. Днем я работал, а вечером бродил по городу,
выбирался в поля, в лес, к берегу большого соленого озера, в котором
водились панцирные рыбы. Иногда я был один, иногда с Линой. Я привык к
моим хозяевам, познакомился еще с двумя или тремя инженерами. Но при всей
обычности моего существования меня ни на минуту не оставляло ощущение
действительной необычности окружающих людей. Я почти уверился в их
способности к телепатии.
Порой я чувствовал себя неловко с Линой, потому что ловил себя на
какой-нибудь мысли, которой не хотел бы делиться с ней. Мне казалось, что
она слышит беззвучные слова и посмеивается надо мной.
Раз я шел по улице. Улица была зеленой и извилистой, как почти все
улицы в том городе. Передо мной шли мальчишки. Они гнали мяч, а я шел
сзади, смотрел и боролся с желанием догнать их и ударить по мячу.
Я не заметил торчащего из земли корня. Споткнулся, упал, ушибся коленом
о камень, и боль была так неожиданна и резка, что я вскрикнул. Мальчишки
остановились, будто мой крик ударил их. Мяч одиноко катился под откос, а
они забыли о нем, обернулись ко мне. Я попытался улыбнулся и помахал им
рукой - идите, мол, дальше, догоняйте свой мячик, пустяки, мне совсем не
больно. А они стояли и смотрели.
Я приподнялся, но встать не смог. Видно, растянул сухожилие. Мальчишки
подбежали ко мне. Один, постарше, спросил:
- Вам очень больно?
- Нет, не очень.
- Я сбегаю за врачом, - сказал другой.
- Беги, - сказал старший. - Мы подождем здесь, пока ты вернешься.
- Да что вы, ребята, - сказал я. - Растянул сухожилие. С кем не бывает?
Сейчас пройдет.
- Конечно, - ответил старший.
И, как будто послушавшись его, боль ослабла, спряталась. Мальчишки
смотрели на меня серьезно, молчали. Только самый маленький вдруг заплакал,
и старший сказал ему:
- Беги домой.
Тот убежал.
Подошел врач. Он жил, оказывается, в соседнем доме. Осмотрел ногу,
сделал укол, и мальчишки сразу исчезли, лишь стук мяча еще некоторое время
напоминал о них.
Врач помог мне добраться до дома. Я отказывался, уверял его, что дойду
и сам.
- Мне уже не больно. Больно было только в первый момент. Мальчики могли
бы подтвердить.
- Вы гость у нас? - спросил врач.
- Да.
- Тогда понятно, - сказал врач.
Дома, несмотря на ранний час, все были в сборе. Бабушке стало хуже.
Настолько, что надо было срочно везти в больницу, оперировать.
Я подошел к Лине. Она была бледна, под глазами синяки, лоб морщился.
- Все обойдется, все будет хорошо, - сказал я.
Она не сразу расслышала. Оглянулась, будто не узнала.
- Все обойдется, - повторил я.
- Спасибо. Вы упали?
- Ничего страшного. Уже не больно.
- А бабушке очень больно.
- А почему ей не сделают укол? На меня он подействовал сразу.
- Нельзя. Уже ничего не помогает.
- Я хотел бы быть чем-нибудь полезен.
- Тогда уйдите. - Она сказала, явно не желая меня обидеть. Ровным,
бесцветным голосом, будто попросила принести воды. - Отойдите подальше. Вы
мешаете.
Я ушел в сад. Я был лишним. Я и в самом деле старался не обижаться. Ей
ведь плохо. Им всем плохо.
Я видел, как они уехали. Я остался один в доме. Поднялся наверх, в
зоопарк. Кошка узнала меня, подошла к сетке и потерлась о нее, выгибая
хвост. Домашним кошкам не положено жить в клетках, но она была здесь
экзотическим, редким зверем. Я тоже был редким зверем, который не понимал
происходившего и не мог рассчитывать на понимание. А ведь мне казалось,
что мы с этими людьми стали близки. Моя неполноценность обнаружилась в
неподходящий момент, но в чем неполноценность? Я понимал, что надо поехать
в больницу, - там я узнаю нечто важное. Никто не звал меня туда, и, вернее
всего, мое присутствие будет нежелательным. И все-таки я не мог не
поехать.
Меня никто не остановил у входа в больницу. Лишь девушка у серого
пульта спросила, не помочь ли мне. Я назвал имя бабушки, и девушка
проводила меня до лифта.
Я шел по длинному коридору, странному, совсем не больничному коридору.
Вдоль стен его стояли кресла, вплотную друг к другу. В креслах сидели
люди. Они были здоровы, совершенно здоровы. Они сидели и молчали, и им
было больно.
У матовой двери в операционную я увидел моих друзей. И Лину, и ее отца,
и братьев. Тут же, в соседних креслах, сидели наши общие знакомые - те,
кто работал вместе с нами, жил рядом. Лина взглянула на меня. Зрачки ее
скользнули по моему лицу. И в них была боль.
Я опустился в свободное кресло. Неловко было рассматривать людей,
которым до меня нет дела. Я уже знал то, что казалось тайной час назад.
Ждать пришлось недолго. Неожиданно, словно невидимый колдун провел над
ними ладонью, они ожили, просветлели, зашевелились. Кто-то сказал: "Дали
наркоз". Они договорились, кто останется дежурить здесь, кто вернется
после операции, когда наркоз перестанет действовать.
Лина подошла ко мне. Я встал.
- Извините, - сказала она. - Я очень виновата, но вы же понимаете...
- Понимаю. Как же я могу сердиться? Мне только грустно, что я чужой.
- Не надо. Вы ведь не виноваты.
- Знаете, когда я сегодня упал, ко мне подбежали ребята. И оставались
рядом, пока не пришел доктор.
- А как же иначе?
К нам подошел ее отец.
- Спасибо, что вы пришли, - сказал он. - Захватите, пожалуйста, с собой
Лину. Мы тут без нее справимся. Профессор уверил меня, что операция
пройдет удачно.
- Я останусь, отец, - сказала Лина.
- Как знаешь.
- Поймите, - сказала Лина, когда отец отошел. - Очень трудно было бы
объяснить все с самого начала. Для нас это так же естественно, как есть,
пить, спать. Детей учат этому с первых дней жизни.
- Это всегда так было?
- Нет. Мы научились этому несколько поколений назад. Но потенциально
это было всегда. Может, и в вас тоже, скрытое в глубине мозга. Даже
странно думать, что другие миры лишены этого. Ведь в каждом разумном
существе живет желание обладать такой способностью. Неужели нет?
- Да, - сказал я. - Если рядом с тобой человеку плохо. Особенно если
плохо близкому человеку. Хочется разделить боль.
- И не только боль, - возразила Лина. - Радость тоже. А помнишь первый
день? Когда ты прилетел? Ты себя гадко чувствовал. Отец мало чем мог тебе
помочь - основной груз бабушкиной боли падает на него, он сын. Даже
встречая тебя на космодроме, он должен был помогать бабушке. А это тем
труднее, чем дальше ты от человека, которому помогаешь. А тебе показалось,
что отец невежлив. Правда?
- Не совсем, но...
- А ведь ему пришлось еще взять на себя и твою дурноту. Ты гость. И у
тебя болела голова.
- Жутко болела.
- Я просто удивляюсь, как отец доехал до дома. И он сразу сменил меня у
бабушкиной постели. Я увидела тебя в окно, и ты мне понравился. Я
оставалась с тобой весь день, и весь день из-за тебя у меня разламывалась
голова.
- Прости, - сказал я. - Я же не знал.
Я подумал, что именно сейчас, в больнице, мы незаметно перешли на "ты".
Наверно, следовало бы сделать это раньше.
- Прости, - повторил я.
- Но ведь так даже лучше. Представляю, как бы ты расстроился, узнав об
этом.
- Я бы уехал.
- Я знаю. Хорошо, что ты не уехал. А теперь иди. Я вернусь утром. И
постучу к тебе в дверь. Мы договорим.
Я вновь миновал длинный коридор больницы, где сидели родственники и
друзья тех, кому плохо. Они пришли сюда, чтобы разделить боль других
людей. И не было никакой телепатии. Просто люди знали, что нужны друг
другу.
Я добрел до дому пешком. Чуть побаливала нога, но я старался не думать
о боли. Иногда она возникала и пыталась овладеть мною. И тот из прохожих,
кто оказывался ко мне ближе всех, оглядывался, смотрел на меня, и мне
сразу становилось легче. Но я прибавлял шагу, чтобы не утруждать людей.
Мне встретились молодые женщины. Они несли по большой охапке цветов. Они
смеялись, болтая о чем-то веселом. Они увидели мою постную физиономию и
наградили меня своей радостью. Чужая радость обдала меня душистыми свежими
брызгами. Старик, сидевший на лавочке опершись о трость, подарил мне
спокойствие. Так бывало со мной и раньше, но я не замечал связи между
своими ощущениями и другими людьми.
Им и труднее и легче жить, чем нам. Они могут дарить и принимать дары,
вернее - должны. Ни один из них не может отгородиться от людей потому, что
если мы видим человеческие слезы, то они чувствуют их. А ведь зрение куда
менее совершенно.
В тот день я стал завистником. Я завидую им и даже порой чувствую к ним
нечто вроде неприязни. Я всегда буду чужим для них, как нищий среди щедрых
богачей. Я могу принимать дары, но не способен дарить сам.
Когда настал срок, я улетел на Землю. На космодром меня провожала
только Лина. С остальными я простился в городе. Так было уговорено
заранее.
- Я хотела бы улететь с тобой на Землю, - сказала Лина.
- Нет, - сказал я. - Ты же знаешь. На Земле тебе будет слишком трудно.
Ты же не сможешь делить только мою радость и только мою боль.
- Не смогу, - согласилась Лина. - Ты прав. И это очень печально.
- А я не смогу жить с тобой, понимая, как ты одинока, и не в силах
прийти к тебе на помощь, если моя помощь станет тебе нужна.
- Но, может, ты все-таки останешься с нами? Здесь? Со мной? - В голосе
ее не было уверенности.
- Ты вспомни, - сказал я, - тот день, когда твоей бабушке сделали
операцию, я пришел к вам, но я был слепым между зрячими. Я не смогу
остаться.
Это все уже было сказано и вчера и позавчера. Мы лишь повторяли диалог,
зная, чем он закончится, но мы не могли не повторить его, потому что
оставалась нелепая надежда, будто можно найти какой-то компромисс, что-то
придумать, и тогда не будет нужды расставаться.
А когда я уже стоял у трапа, Лина подошла ко мне совсем близко, так что
я видел черные точки в ее серебряных глазах, и сказала:
- Запомни, каково мне сейчас.
И к моей тоске прибавилась ее тоска, и стало темно, и я схватился за ее
руку, чтобы не упасть. Но никто из проходивших мимо пассажиров не помог
мне, не разделил со мною эту тоску, потому что в жизни есть моменты, когда
надо удержаться от того, чтобы прийти на помощь.
Потом был путь, перегрузки и тряска. Пересадки в неуютных, пахнущих
металлом и разогретым пластиком грузовых портах, безликие гостиницы и
пресные завтраки у блестящих одинаковых стоек буфетов. Но я был совершенно
здоров и чувствовал себя отлично. Я знал, почему - там, далеко, Лина сидит
в своей комнате на втором этаже и сжимает ладонями голову - так больно и
дурно ей. И я был сердит на нее, я старался убедить ее - забудь обо мне,
глупая, милая, не отнимай у меня эту боль...
Мне так хочется вернуться туда, но я никогда не смогу этого сделать.
Last-modified: Thu, 14 Sep 2000 18:14:19 GMT