черную бороду и освещая улыбкой глубокие морщины лица, взошел на палубу "Мусульманина", Ходжа-Кули, взяв меня под локоть, сказал мне: - Дай мне руку. Первое, что сделал Дурды, пожав мне руку, - он вынул из нагрудного кармана длиннополого серого халата серебряные часы и показал их мне, нажав пружинку. Я прочел на откинутой крышке: "За усердие на трудовом фронте от ТУР ЦИАКа - Дурды Софи Гели Ниязову. 1927 год". Дурды улыбнулся с достоинством и молча положил часы в карман. "Мусульманин" готов к отходу и не отходит только потому, что Элки не достал хлеба. Закрыты хлебные лавки. Между 3 и 4 дня Элки купил хлеб, я добываю еще 3 с половиной фунта сахару, фунт оставляю себе. В начале 5-го все на борту "Мусульманина", обмениваюсь с туркменами адресами, мне все по очереди жмут руку и ровно в 5 выбирают якорь. Машут руками... Ходжа, стоявший у руля, снимает шапку, делает мне несколько взмахов. Судно ушло совсем далеко. Вдруг вижу, кто-то лезет на мачту. Влез, снял флаг, машет им мне, потом по вантам спускается вниз. Пытливого человека не обескураживают временные неудачи. Томительно тянется время на берегу в ожидании нового рейса. Но для литератора это уйма возможностей для наблюдений, изучения местных обычаев, языков, фольклора. И постепенно появляются в дневнике новые записи. Какую же добрую службу сослужат они писателю позднее! И дело не только в рельефных зарисовках плавания по Каспию. Ценность для наших современников представляет свидетельство очевидца и о Красноводске - старом и юном городе, сегодняшний облик которого показался бы неузнаваемым путешественнику двадцатых годов. Итак, на туркменской лодке "Суринджа" появился новый матрос. Перед отходом из Красноводска новичка предупреждали о многих трудностях, с которыми он столкнется в море, а самого капитана охарактеризовали как угрюмого контрабандиста. Но на поверку все вышло иначе. Трудности с лихвой окупились знакомством с замечательным человеком. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 26.08.1929 Лодка принадлежит Ниязу Дурды. Берет груза 1800 пудов. Из Красноводска в Куули зафрахтована Сольсиндикатом. Снялись с якоря, пошли 2-мя галсами к 17-й пристани - последней на краю города с востока. Пили чай. Отшвартовались. Пришли рабочие-грузчики - туркмены и персы. Погрузка кирпичей - 3000 штук. Я недолго писал, потом забрался в трюм, выкладывал кирпичи. Работал часа 4. Малым ветерком, помогая веслом, пошли к 9-й пристани грузить ячмень. Я пошел в город, в прачечную. Прачечная - гордость Красноводска. Организована 2 месяца назад коллективом безработных при бирже труда, работает хорошо, вода из опреснителя. Ведро стоит 4 копейки. 8 рабочих. Стирка дешевая: 35 копеек белые брюки, 20 копеек рубашка. Обстирывает всю железную дорогу, - постельное белье от Москвы до Красноводска. "Убивает частника и проституцию". Скоро разрастется: берет 2-й дом, хочет устроить вторую прачечную для больницы и мастерские починки и чистки. В 12 часов осматривал городской опреснитель. В день 500 ведер воды, котлы, перегонка через пар. Соль осаждается в котлах с плоскостями - "кличами". Вода получается кипяченая. Сегодня опять не уходим. Иду бродить по пристаням, захожу на пароходы, расспрашиваю, кто куда идет. У 3-й пристани моторная лодка. Говорят, через 2 часа уйдет на косу, повезет продукты изыскательской партии, вернется сегодня вечером или завтра утром. Решил съездить на косу. В 2 часа дня отправляемся. Предполагаемый канал в 14 верстах отсюда, в самом узком месте косы - 200 метров длины - будет шириной в 120 м, глубиной 18 футов - 3 сажени. Работа будет производиться землечерпалками. Изыскательская партия будет работать месяц, если погода не помешает. В Красноводске предполагается постройка мола, камни уже добываются в Уфре. ... Уфра - складочное место для нефтяных (нефть, керосин, масла, бензин) материалов, провозимых наливом из Баку и отправляемых отсюда по Туркменистану. Имеется 8 баков, общей вместимостью приблизительно 400 000 пудов. Сейчас, в связи с постройкой Турксиба и по плану пятилетки, строятся еще баки, одни из них будут вместимостью в 250 000 пудов. Работают артели котельщиков, плотников, клепальщиков. Став матросом на "Суриндже", Павел Николаевич долго плавал по Каспию на лодке Дурды Ниязова. Побывали в Куули, на Кара-Бугазе, на Огурчинском, в Гасан-Кули, обошли большую часть восточного побережья Каспия. Попробуй-ка сунься до Волчьих ворот, Там парус, как плошку, на волны кладет, Там ветра четыре, там глаза четыре, - Клади поворот в поворот. Там ясной погодою в рачьей квартире Пирует подводный народ. Попробуй-ка сунься, останься живым - Мы лодку и парус тебе отдадим, Ходи себе в море, - Каспийское море Останется детям и внукам твоим, Когда ж борода твоя станет как дым. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 30.08.1929 Снялись с якоря в 12.15, идем двумя парусами, хорошим ходом. Из Уфры вышел и обогнал нас пароход "Революция". Дурды - в меховой шапке, босиком, серая рубаха, синие штаны, Вытащил из каюты ружье --старинное, длиннодулое, заржавленное, однокурковое, с медными кольцами, скрепляющими ложе со стволом. Оглядел его внимательно, сел на кошме, поджав под себя одну ногу, другую согнув в колене. Стал чистить. Степенно вняв один за другим медные обручики, - два последних не дались сразу, - постучал по ним молотком, обстукал со всех сторон, сжал их руками - спали. Оборотной стороной молотка отвинтил большой шуруп, за курком, - ствол освободился от ложа и приклада. Из холстинного мешочка вынул паклю, пересыпал из него же дробь, продувая ее в ладонях, всыпал обратно. Чистил напильником ствол, придерживая его правой рукой, чистил левой. Встал, прошел на середину судна, взял кусок парусины, подложил ее под себя, сел, продолжал чистить. Гильшиняз - двоюродный, 26-летний брат Дурды, - на руле, в рыжей папахе, белом белье. Аман - старший сын, выправляет снасть. Шестнадцатилетний, младший сын Мемет - возится на кухне. Я - на запасной рее, оперся на круги канатов. Зеленая зыбь, идем очень быстро. Солнце жарит. Труба из кубрика торчит, прикрыта железным листом, дым стремительно стелется вниз, под парус. Точный горизонт, светлое-светлое небо. У Дурды широкие, плоские пальцы. На 2-м пальце от мизинца левой руки - тонкое кольцо из медной проволоки. Черная борода как хорошо расчесанная жесткая пакля - только от висков, тонким перешейком под ухом и скулами, немного с сединой. Но очень глубокие морщины, вернее, глубоко прорезанные складки за губами, от щек полукругами, под подбородок. Нос прямой, мясистый. Изогнутые по краям черные брови, узкие, но густые. 3 часа дня. Ветер усилился, качает, рябь по зыби, гребешки и брызги. Идем на оконечность Кызыл-Су. Пена за кормой. Дурды, встав во весь рост, протирает уже собранное ружье, упирая его вертикально перед собой. Идет к подветренному борту, - он над самой водой, - моет руки, сидя на корточках, потом вытирает их размотанным концом каната, стоя и поглядывая по сторонам, на море. Указывает мне по ходу судна рукой: "Во-он остров Челекен". Вижу чуть заметную полоску впереди. Складывает вместе с Меметом циновки, лежащие на юте вокруг каюты, вытряхивает их, чистит веником ют. ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ Сим удостоверяю, что туркмен острова Челекена НИЯЗ ДУРДЫ в 1920 году оказал громадные услуги 1-й Советской Армии срочным и исправным перевозом по Каспийскому морю в тревожное время уполномоченных Реввоенсовета 1-й Армии тт. Немченко и Иомудского по делам службы, по поручению Реввоенсовета - к Персидской границе и работал честно и ревностно. В удостоверение этого ему т. Немченко было выдано удостоверение, аттестат, взятые у него Красноводской таможней. Немченко ныне служит в Москве, в НКИД. Сим свидетельствую изложенное и ревностную работу Нияз Дурды для Реввоенсовета. 1924 - мая. Красноводск. Состоящий в распоряжении Совнаркома Туркреспублики Иомудский На обороте: Подлинность подписи Иомудского и достоверность факта - службы Нияз Дурды в 1920 году уполномоченным Реввоенсовета 1-й Армии удостоверяю подписью и приложением печати. Председатель Челекенского волисполкома Клычев Акционерное общество "Каспар" Управление Красноводского Торгового порта г. Красноводск СПРАВКА Настоящая выдана Управлением Красноводского торгового порта владельцу лодки "Суринджа", гр-ну МУРАДОВУ НИЯЗ ДУРДЫ в том, что он 13 апреля с. г., будучи на стоянке в ауле Карагель, первым отозвался на зов терпящего аварию судна на южной оконечности о-ва Челекена п/х "Фрунзе" и, невзирая на свой религиозный праздник, он - Мурадов - немедленно вышел на своей лодке к месту аварии, где при энергичной работе с командой судов "Иран" и "Буревестник" оказал большую пользу по выгрузке груза и снятию с меляка п/х "Фрунзе". Отмечая отзывчивость, стойкость и преданность делу оказания помощи терпящему аварию п/х "Фрунзе", ему - Мурадову Нияз Дурды - от лица Красноводского торгового порта объявляется благодарность и присваивается звание "Достойного моряка Каспийского моря". Начальник Красноводского Торгового порта Савельев 31.08.1929 ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 31.08.1929 Проснулся около 6 утра - после восхода. Абсолютный штиль, стоим на месте, полощутся паруса, все спят, кроме Дурды, который на руле. Штиль, оказывается, начался с часу ночи, и мы всю ночь проболтались на месте. Встаю, купаюсь, плаваю вокруг судна. Затем прополаскиваю в море зеленые брюки, одеяло, носки, развешиваю все. Все встают. Пьем чай с хлебом. Дурды ложится спать. Мемет устраивает мне из весла, багра и одеял навес. Ложусь под него, как в низкую палатку, читаю "Тихий Дон". А Мемет рядом, читает по-туркменски толстый том избранных стихотворений Махтумкули, читает вслух, нараспев, ритмично, с преобладанием носовых звуков. Вчера вечером эту же книгу читал в каюте Гильшиняз... Достойный моряк Дурды Нияз За борт опускает железный кувшин И моет лицо, - но между глаз Никак не смыть ему трех морщин... А длинный дым его бороды Прячет алмазы морской воды, Но их от зари не упрятать никак: Она их тащит к себе в солончак. Достойный моряк Дурды Нияз Взглянул на часы, кладет намаз, Коленками глухо палубу бьет, Встает и опять поклоны кладет. А сыну Дурды шестнадцать лет, Он тоже достойный моряк, Глядит от руля на отцов силуэт, Посмеиваясь в кулак. Глядит, как, подпрыгнув с красной волны, Солнце взлетает в страну вышины И гонит бакланов в облачный лес, Лучи ощетинив наперевес. И горд Дурдыев сын Мемет, Других туркмен бесстрашнее он; Он первый в море за тысячу лет Посмел осмеять закон. ...По жестким зыбям бежит кулаз, Мечет широкий струйчатый след. Спиною к солнцу стоит Нияз, И к солнцу лицом - на руле - Мемет. 1.09.1929, Куули Вышел на берег, зашел к управляющему соляными промыслами. Федорову 40 лет, до революции был телеграфистом, до приезда сюда работал в Кабарде и Чечне, работал в редакции газеты в Грозном. Интеллигентен, чрезвычайно энергичен и тверд и проведении партийной линии в работе с нацменьшинствами, хороший думающий организатор. Живет совершенно обособленно, со здешней приезжей интеллигенцией (человек 10: инженер, техник, бухгалтеры, конторщики, завхоз, их жены) не сближается и не позволяет никому распускаться. Всех держит, как говорится, в ежовых рукавицах. Очень чувствует свое одиночество, скучает. Если б он имел возможность получить отпуск, хотя бы в Баку, - встряхнулся бы для новой энергичной работы. Но пока такой возможности нет. Нет замены. Федоров много размышляет о работе с местным населением. Говорит, что с современного поколения уже сходят понемногу черты забитости, дети уже смелыми глазами смотрят на мир. Он призывает людей к самостоятельности, будит в них энергию, учит работать с удовольствием, воспитывает в них чувство ответственности за свою работу и преодоление страха перед ней. И еще задача: убить влияние мулл, ишанов - тех патриархов, которые тормозят прогресс в сознании молодежи. Для этого нужно быть примером местному населению, нужно заслужить уважение к себе. Привлекает на работу и женщин. Уже работают три. Это - важный агитационный фактор. За одну из них просил ее муж: "Моя жена очень хочет работать!" При мне еще две женщины просились - одна ходила полдня вокруг дома Федорова, не решаясь войти. Наконец, вошла со стариком-туркменом и встала так, чтобы ее из окна никто не увидел, - стыдится своих. Федоров охотно предоставляет им легкую, но заметную для других работу. Дал мне верховую лошадь для поездки на солеразработки... Путь верхом по степи, потом по соляному озеру, к месту разработок... Маленький домик и навес для лошадей... Спешился. На озере - только слой соли, воды нет, вода бывает зимой... Коканов - в прошлом беспризорный киргизенок, а теперь комсомолец, выдвинутый Федоровым в десятники. Он один заведует всеми работами на солеразработках, справляется прекрасно, управляет рабочими, ведет отчетность табеля. И другие есть. При этом характерно: пока за плечами такие работники чувствуют моральную поддержку Федорова - все идет прекрасно. Но стоит Федорову уехать, например, в Красноводск, люди сразу теряют уверенность в себе, и все разваливается. Вот этот момент Федоров стремится тоже преодолеть. Поэтому и не едет в отпуск пока. Сейчас он подготавливает себе и всем русским здесь смену из местных. Коканов говорит: "Мы киргиз дурак будем" - и хлопает себя по лбу, объясняя, что русские, коммунисты, себе денег в карман не кладут, а заставляют киргиз работать для самих же себя и что деньги идут киргизам же, а киргизы все еще чего-то боятся и сторонятся русских. Напрасно, мол. Русские строги - гонят с работы плохих работников, зато хороших заваливают работой и всячески выдвигают. По словам Коканова, есть три актива: 1-й - "нервный" актив (горячащиеся в работе), 2-й - "деловой" (спокойные хорошие работники), 3-й - "вредный" (те, кто на глазах у начальства вылезают с работой, а чуть начальство отошло в сторону - лодырничают и вредят работе). Такой актив Коканов видит в среде мулл, ишанов, баев, еще попадающихся на работе. Их Коканов ненавидит... Путешествие тем временем подходило к концу. Пришел в Куули "Богатырь" - большой пароход, которому предстояло отправиться с грузом соли в Баку. Простившись с туркменскими берегами, Павел Николаевич не простился еще пока с моряками-туркменами. И вот - очередное знакомство с новым экипажем. Вечером Павла Николаевича пригласили в каюту: Ходжи-Берди читал вслух, нараспев стихи Махтумкули. Здесь собрались все. Аман-Мемет, лежа на животе, занес ноги на нары, цокал языком и восклицал, качая головой. Читалось о праведной и о посмертной жизни, о том, что ждет праведников и грешников за гробом. Ходжи-Берди, интонируя на носовых звуках, доводя их почти до звона, делая длинные завывания на рефренах, - читал. Разные стихотворения он гнал на разные мотивы, то быстрым темпом и громко, то снижая голос почти до шепота. Он полулежал на кошме, подложив под бок подушку и уперев рукою голову. Иногда отрывался, отдавал приказания рулевому и тут же продолжал опять нежным тягучим голосом. В каюте на полу слабо светила керосиновая лампочка. В люк заглядывали звезды... Судно шло без огней, вода неслась мимо, шипя... 1 Выписка из "Указа Его Величества Государя Императора Александра Александровича, Самодержца Всероссийского и прочая и проч." No 4756, хранящаяся в домашнем архиве. 1 Гаврила Принцип (1894 - 1918) - национальный герой Югославии, главный организатор "Молодой Боснии". По заданию организации убил 28 июня 1914 года австрийского престолонаследника Франца Фердинанда (Сараевское убийство). 2 Русский дипломат, генерал-лейтенант Сов. Армии, автор широко известных мемуаров "50 лет в строю" (Прим. Н. Н. Лукницкого.) 1 Собор Андрея Первозванного, колокольня, колоннада, беседка, береговые башни - словом, вся архитектура Грузина была во время Отечественной войны разрушена фашистами. Остались уникальные, бесценные снимки П. Лукницкого. 1 В то время его официальное название - Туркестанский народный университет. 1 Мария Константиновна Неслуховская - жена Тихонова. 1 КУБУч - Комиссия по улучшению быта ученых. 1 Григорий Александрович Гуковский (1902 - 1950), литературовед, и его жена Наталья Владимировна, урожд. Рыкова, - друзья Ахматовой. 2 Наталья Яковлевна Данько (1892 - 1942) - скульптор. Ее сестра Елена Яковлевна Данько (1900 - 1942) - художница по фарфору. 3 Иннокентий Александрович Оксенов (1897 - 1942) - критик, поэт, переводчик. 4 Виктор Андроникович Мануйлов (1902 - 1987) - впоследствии литературовед, поэт. 1 Название сборника стихов Н. Гумилева. 1 Т. - Тотя - Антонина Николаевна Изергина, искусствовед, позже жена И. А. Орбели, директора Эрмитажа. Близкая подруга Лукницкого. МАНДАТ На основании мандата главному инженеру постройки А.В. Будасси и телеграммы т. Ленина от 12/1 1920 года предъявителю сего тов. ЛУК-НИЦКОМУ Павлу Николаевичу настоящим мандатом пре-доставляется: Я вернулся в мой город, знакомый до слез ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 28.10.1929 ... Это было чудесное лето, казалось, оно оживило меня навсегда. Казалось, бодрости и радости не будет конца... 28 сентября вернулся в Питер, и все сразу рухнуло. Сегодня ровно месяц я здесь, и как он прошел - стыдно говорить. Глупо прошел, уныло, хотя в этом месяце случилось несколько событий, занимавших "умы" окружающих: реорганизация Союза писателей в Союз советских писателей и др. - статьи в "Литгазете" и в прессе вообще; заседание правления Союза писателей; выход Замятина из Союза; выход К. Федина из правления Союза и письмо его, зажатое Л. Леоновым; поведение Козакова, Баршева, Форш, В. Шишкова и других; общее собрание Союза писателей с Авербахом, Фадеевым, Белицким, Либединским; мои разговоры с В. Шкловским, Л. Н. З1. , О. Форш, АА по поводу всего этого... 13.10.1929 Утром был у АА, позже у Б. Лавренева... К 6 вечера пошел в Союз писателей на общее собрание и перевыборы правления... В моем кармане заявление АА о выходе из Союза писателей: "В правление Союза писателей. Заявляю о своем выходе из Союза писателей. 13 окт. 1929. А. Ахматова" Но я не подал его. Все эти дни работа над темой сценария "Главиндж". 14.10.1929 В Издательстве писателей. Позже у Виктора Шкловского, потом прогулка с ним. Вечером работа над "Главинжем". 15.10.1929 С утра в Совкино. Сдал сценарий Пиотровскому. Позже работа по Союзу. Позже, в 3, пошел в Эрмитаж... Наводнение 8 футов... вернулся мокрый до нитки. Завтра опять работа по Союзу. 17.10.1929 ...Завтра у меня общее собрание в Союзе поэтов, будет руготня. Мы тут исключили 10 человек и постановили слиться всем союзом с Союзом писателей. Очень бурно сейчас... 19.10.1929 Мы вчера закрыли Союз поэтов. Вводим его в качестве отдельной секции в Союз писателей. Заседал вчера 7 часов и совершенно обалдел. Вместо правления - теперь Бюро секции, я избран его секретарем. В Федерации писателей дров нет, потому что надо было заказывать летом... Очень холодно уже. Ночью был мороз. "Металлист" обещает печатать мои маленькие рассказы ежемесячно, это лишних 10 - 15 рублей в месяц. "Звезда" взяла мое стихотворение для декабрьского номера. Написал еще одно - из цикла "Туркмения". Большой вещи пока не пишу - все не могу начать, раскачиваю в голове сюжет... В день рождения у меня была АА. "КРАСНАЯ ГАЗЕТА"(26.10.1929) В апреле 1929г. Ленинградский Союз поэтов праздновал пятилетие своего существования. Ленинградские поэты могли с некоторым удовлетворением оглянуться на пройденный путь. При проведении пятилетних итогов у "ветеранов" молодого Союза возникали воспоминания о шумных вечерах в тесных комнатах Союза писателей или в "Доме печати" (своего помещения у Союза поэтов не было. - В. Л.), о горячих прениях по поводу прочитанных стихов, о выездах в районы, наконец, о трудностях, связанных с изданием сборников Союза. С самого начала жизни Союза была взята правильная общественная установка всей его работы, Ленинградский Союз поэтов все более и более становился подлинно советским, живо откликаясь на запросы советской общественности. Общественная деятельность Союза заключалась не только в организации выступлений в рабочих клубах, домпросветах, вузах и т. д., но также в той общественно-воспитательной работе, которую Союз проводил среди своих членов, дисциплинируя их, повышая их творческую активность. Некоторые члены Союза занимали и занимают те или иные "командные высоты" в Федерации объединений советских писателей, в Литфонде и т. д . ...Преобразование Союза писателей в Союз советских писателей и перерегистрация членов последнего поставили перед Ленинградским Союзом поэтов вопрос об отношении к обновленному Союзу писателей. Ленинградский Союз поэтов, путем ежегодной чистки проверявший свои ряды и создавший общественно-здоровый и художественно-сильный кадр работников стиха, не был застигнут событиями врасплох. В период, когда внимание всей советской общественности было приковано к литературным организациям, когда история диктовала необходимость объединения всех подлинно советских литературных сил, - Ленинградский Союз поэтов в лице своего правления принял правильное решение, уже утвержденное общим собранием: заявить о своем выходе из Всероссийского Союза поэтов и в полном составе вступить в качестве самостоятельной секции поэтов в Ленинградский отдел Всероссийского Союза писателей. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 28.10.1929 Весь этот месяц думал о прозе, о романе, который надо было бы теперь писать, большой роман - года на два работы, роман из быта интеллигенции, из быта некоторых окружающих меня писателей, в котором я высказал бы все, что на душе наболело, в котором я показал бы их такими, какие они есть: действующими за страх, а не за совесть. Я написал бы не так, как Вагинов, который "сам такой", который сластолюбиво ковыряется в своих героях, сочувствуя им. Я написал бы его с ненавистью к трусости, подхалимству, карьеризму и всему их сопровождающему, ибо не должна наша земля выносить мерзавцев. Маяковский говорит, что у нас не только победы, но еще "много разной дряни и ерунды", что очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле вокруг. Я не боюсь разрыва ни с кем, но я боюсь одного - и вот причина, почему я не сажусь за этот роман: я боюсь впасть в неверный тон, я боюсь сфальшивить хоть в чем-нибудь. Такой роман не потерпел бы ни миллиграмма фальши. Очень уж много здесь психологических тонкостей. Дело в том, что многие интеллигенты - раздвоены, находятся в состоянии колебания между старым и новым. У них бывают моменты, когда советская власть и все то, что с ней связано - новый быт, новое мировоззрение, - кажется им чуждым, ненужным и неправильным, порабощающим их индивидуалистическое "я". Тогда они недовольны, они несчастны и они боятся. Боятся, что новое ляжет на них непосильной тяжестью, раздавит их, уничтожит. В этот момент они таят злобу на все свершающееся в стране.. Но приходит другой момент - и они уже думают иначе: им кажется, что революция права, что это они чего-то не поняли, что-то неправильно истолковали. Они несчастны, сознавая собственную слабость и слепоту... Они, может быть, и хотели бы стать другими - современными, нужными, сильными, но тут приходит опять боязнь. Страшно отсечь в себе все старое, что, как шлейф, волочится за ними. "Вот если я громко заявлю о своей солидарности с советской властью, если я приму новое со всеми вытекающими отсюда последствиями, то, что скажут те мои знакомые и друзья, которые еще не пришли к сознанью и миропониманию, к какому пришел уже я? Я увижу с их стороны презрение. Хорошо. Пусть, положим, я плюну на них и уйду. Но... примут ли меня те, к которым я иду, те, кто делает революцию? Поверят ли они мне, не заподозрят ли они меня в приспособленчестве, в двурушничестве? Не случится ли так, что, отстав от одних, я не пристану к другим? Не окажусь ли я между двух стульев?" Вот между этими боязнями и колеблется та часть интеллигенции, о которой я говорю. И вот почему надо очень чутко, очень тактично вглядываться в интеллигенцию и влиять на нее. Сейчас уже вся интеллигенция лояльна, но она - мягкотелый народ, нерешительный. Сужу по себе: был и у меня мучительный период колебаний и душевной борьбы. За эти два последних года я сильно переменился, и самому интересно наблюдать за собой. ... Я чувствую себя участником дел великой эпохи. Пусть думают иные: Лукницкий уезжает в путешествия в поисках экзотики. Пусть думают. Не в поисках экзотики, а для того, чтоб видеть шире, чтоб понять современность, чтоб найти свое мироощущение. В пыльных, засиженных мухами писательских кабинетах не увидишь жизни, ничего не узнаешь и не поймешь. Останешься за бортом самого себя. Я счастлив, что я - современник. И я рад, что могу быть полезным. Теперь мне горько, что я так поздно завершил круг моего развития. Надо было бы раньше. Сколько драгоценного времени, энергии и сил потеряно. Все никак не мог уйти "из барских садоводств поэзии", из "соловьиного сада". Времени совсем не хватает - сейчас вошел в работу, и каждая помеха злит. Дни коротки, ложусь не раньше 3-х. Совсем не бываю на воздухе, спасают обливания холодной водой по утрам. Нет дров. Топим печи торфом, случайно раздобытым. Я истрепался до крайности - буквально нечего надеть. Спасает пока серый костюм, хоть и затасканный страшно. Это, впрочем, мелочи, не обращаю внимания. Под "барскими садоводствами поэзии" из "соловьиного сада" Лукницкий подразумевал, очевидно, ту часть литературной среды, в которую он попал в 1922 году в Ленинграде. Представители некоторых маленьких салонов, отдавая дань гладкописи, слишком перепевали упаднические настроения, интимные ощущения, копошились в себе самих. И Лукницкий, несмотря на то, что повидал и испытал многое, писал иногда тоже так, как члены тех салончиков. Н. А. ШИШКИНОЙ Не в комнате, - такой в ней не бывает дружбы, В шатре степном и в отблеске костров Мы пьем восторженно, спешащей жизни чужды, Святую брагу песен и стихов. Колдунья Шишкина! Из старины чудесной Перенесенные сюда тобой, Трепещут в омуте - уже не в сердце - песня, Ночь звездная и табор кочевой. Разлуки не было... Но тихо вдруг... И снова Блеснул как будто потухавший свет. И я ищу глазами Гумилева, Забыв на миг, что Гумилева нет. ИЗ КНИГИ Н. К. ЧУКОВСКОГО "ПРАВДА ПОЭЗИИ"(М., изд-во "Правда", 1987) С 1923 г. наппельбаумовские сборища стали посещать два поэта, только что приехавшие в Петроград из Ташкента, - Павел Лукницкий и Михаил Фроман... В квартиру Наппельбаумов его (Лукницкого - В.Л.)привела пламенная любовь к Гумилеву, которого он никогда не видел. А Фромана привела сюда не менее пламенная любовь к Ходасевичу, и оба они опоздали. Гумилева не было в живых, а Ходасевич находился в Германии. Любовь Лукницкого к Гумилеву была деятельной любовью. Не застав Гумилева в живых, он стал расспрашивать о нем тех, кто встречался с ним, и заносил все, что они ему рассказывали, на карточки. Карточек набралось несколько тысяч. Эта драгоценная биобиблиографическая картотека хранится у Лукницкого до сих пор... Наверное, человек должен был быть удовлетворен такой насыщенной общетвенной деятельностью, какая открылась Лукницкому в Союзе поэтов. Все, что впереди в моей? жизни, будет только развитием этого процесса. То, что совершилось внутри меня, неминуемо будет облекаться и во внешние формы"?. Это была чистая правда. Лукницкий был искренним и честным. Тем паче эту его правду надо объяснить, потому что жизнь оказалась гораздо сложнее, чем ему представлялось тогда. И его внутреннее "я" оказывалось несбалансированным. Забегая несколько вперед, привожу записи, сделанные три года спустя и позже... ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 1.12.1932 Случайно попалась в руки тетрадь 1929 года. Перелистал. И поморщился, потому что прочитал ее с враждебным чувством к автору ее, ибо тот, кто делал записи в ней в 1929 году, - чужой, чуждый мне человек. Нехорошо отрекаться от самого себя, но, видимо, я действительно здорово переменился, если некоторые настроения мои периода 1929 года, о которых я сужу по отдельным страницам, сейчас вызывают во мне брезгливость. Как много еще там во мне слизнячества, нытья. Хорошо только, что я резко боролся с самим собой тогда, и жаль, что борьба эта началась, как я помню, в 1927 году, а не раньше. Запись 1930 года уже мне нравится. С тех пор все сказанное в ней подтвердилось и укрепилось во мне. Три путешествия по Памиру, громадные энергия и воля, которые мне удалось воспитать в себе, очень расширившийся с тех пор горизонт сделали меня человеком полезным и нужным своей стране. 15.12.1932 15 октября арестован, и сегодня - два месяца, как ДПЗ содержится мой брат Кира. Я не знаю, что именно ему инкриминируется, и очень печалюсь. Человек, который по глубокому идейному убеждению в 1923 году вступил в комсомол, который все свои силы вложил в громадную любовь и преданность социалистической революции, который всегда был для меня образцом воли, честности и идейности, - сейчас арестован. Это не укладывается в мое сознание. Это нелепо. И хотя я глубочайшим образом убежден, что история эта основана на каком-то диком недоразумении и Киру по окончании следствия освободят совершенно реабилитированным, - меня удручает самый факт возможности такого недоразумения. Он может тяжело отразиться на нем, на всех моих домашних он действует очень плохо. Папу арест Киры выбивает из работы, мама совершенно больна, и нервы у всех напряжены до крайности. 23 мая 1933 года Кирилл Николаевич Лукницкий был освобожден из тюрьмы и сослан в Ташкент на три года. До ареста в 1930 году в издательстве "Прибой" вышла книга К.Н. Лукницкого "Экономический кризис СШСА " (Соединенные Штаты Северной Америки). Младший брат Павла Николаевича был экономистом по образованию. Специализировался по каучуку. Он был одарен, трудолюбив и в будущем несомненно вырос бы в крупнейшего ученого. Но будущего у него не было. В 1934 году, во время ссылки, в Ташкенте в САОГИЗе вышла его вторая - документальная книга под названием "Дикий каучук", с подзаголовком "Колониальная повесть", которую он заканчивает фразой: "Человек рубит цепкие лозы джунглей капитализма, опутавшие мир" - и строчкой из песни Уолта Уитмена: "Человечество стало - единое тело, сплотилось в единый народ, тираны дрожат, их короны, как призраки, тают..." Эту книгу он надписал Павлу Николаевичу 28 апреля 1935 года, когда приехал в Ленинград: "Талантливому и удачливому в жизни брату автор дарит свое недозрелое, но исполненное благих намерений и некоторых надежд произведение". Но "благие намерения и некоторые надежды" Кириллу не помогли. Вскоре в Ленинграде он был вновь арестован, и уже до конца... до посмертной реабилитации. Сведения о брате Лукницкого, так же как сведения о родителях в начале книги, я ввела для того, чтобы читатель мог лучше понять мысли и поступки моего героя. Но как выбрать самое необходимое из нескольких тысяч страниц дневника? Ко времени выхода заметки в "Красной газете" Павел Лукницкий был "ветераном" Союза поэтов и его активистом. Он - секретарь Л/о Союза поэтов и член правления; член ударных бригад ФОСПа1 и коопбюро ФОСПа; постоянный участник выступлений писателей в фабрично-заводских и красноармейских аудиториях, в клубах и библиотеках; один из организаторов подготовки и проведения различных встреч. Стремление Лукницкого осмыслить идеи революции, колебания творческой интеллигенции, ощущение себя самого будто бы избавившегося от тех же самых колебаний - все это было естественным для него, честного труженика в новом обществе. Человеческая природа так устроена: "меня обманывать нетрудно, я сам обманываться рад". Человек стремился верить. Человек верил. Точкой отсчета был всего один путь, обязательный, непреложный. Человек искренне старался найти ему обоснование. А у Лукницкого вдобавок было еще и ощущение если не "вины", то "клейма", потому что он родился не в "той семье". И ползла, наверное, змейка страха в подсознании, и парализовывала любое его рассуждение. И как старательно он искал разные оправдания этому, обходя главную причину. Потому он и страдал, умирая в семьдесят третьем. Он так и не смог писать о том, о чем хотел. Некоторые писали в стол. Он не умел. Он был чрезвычайно активным, живым, общественным человеком. Он хотел давать людям Знание. Не позволяя себе сомневаться (значит, сомневался!)? в том, что такая, как есть, - это единственная форма жизни, он - из-за дворянского происхождения, Пажеского корпуса, из-за арестованного брата, архива по Гумилеву, из-за близкой дружбы с "врагом народа" академиком Н. П. Горбуновым, с опальной Ахматовой -словом, из-за всех вместе "криминальных" причин ушел в путешествиябродяжничество, с глаз долой. Это - его Памир, его Сибирь, его Заполярье, его Отечественная война. К счастью, он нашел себя и путешествиях, и в исследованиях, и в выполнении военно-патриотического долга; он не шел на сделку с совестью, он приносил людям реальную пользу, знание и добро, насколько мог.. Отечественная, освободительная война для каждого, кто человек, - нравственна. Для Лукницкого это было как дыхание. Его природный патриотизм и воспитанные им самим в себе храбрость, усердие, полная отдача соединились здесь как бы с искуплением тех "грехов", за которые, в отличие от других, таких же людей он не пострадал (не сел в тюрьму ) по причине постоянного отсутствия дома. Но может быть это лишь мои неверные предположения ? В 1948-1949годах, помню, несколько дней подряд сжигал он подробные записи о партизанском движении в Югославии, в котором сам участвовал. Он "ошибся", описывая войну в Югославии и фотографируя освободителей. И сотни страниц дневников, тщательно собранные по стране документы о Тито и его людях - партизанах, сотни фотографий - почти все было брошено в огонь. Верил ли он, теперь в 1949-ом, что он тогда, в 1944 и 1945годах ошибался, фиксируя осввободительные действия югославского народа Вот он пишет 13 января 1942 года, когда еще не знает, останется ли жив или погибнет от снарядов, от бомб или от голода (его вес был тридцать восемь килограммов, и ел он в собственной квартире даже бульон от сваренных обоев, которые в 1934-м сам обклеивал, смазывая мучным клейстером, когда приходил с фронта для того, чтобы срочно обработать и передать материал в ТАСС. " Я думал еще о том, что и сейчас, и в будущем, воспитывая людей, партия должна прежде всего искоренять в них четыре качества, лежащие в основе всех наблюдаемых мною недостатков, бытующих еще в нашем обществе... Эти четыре кита, на которых старый мир еще держится в душах людей, следующие: трусость, корысть, равнодушие и невежество. Все, что есть плохого в человеке, вырастает из этих качеств, взятых порознь или вместе, в любых сочетаниях. И тот, кто хочет стать настоящим коммунистом, должен вытравить в себе именно эти четыре качества, в какой бы малой доле они в его существе ни присутствовали. А тот член партии, который с этими качествами мирится или не сознает необходимости искоренения их в себе, - тот не подлинный коммунист, тому не место в рядах партии, возглавляющей ныне святое дело освобождения нашей Родины от фашистских захватчиков..." Но незабывчивому читателю может показаться странным, что такой энтузиаст, активист, общественник, такой сознательный, идейный человек сам не вступил в партию. Отвечу: а кто бы его принял тогда, скажем, до войны? Он - из дворян, из "пажей". Во время войны, в самый страшный период блокады, решил, и рекомендации были достойные, и собрание уже было назначено на определенный день. Да не состоялось. Секретарь упал в обморок от голода, и кворума не набралось по той же причине. Когда об этом узнали на фронте - предложили принять безоговорочно, в первой же воинской части. Но тут он отказался, объяснив, что он ведь не боец какой-то определенной части, идущий в атаку, а мотающийся по разным частям фронта и задерживающийся в каждой на два-три дня или максимум одну-две недели военный корреспондент. Счел неэтичным, нескромным. Ждал лучших времен. Ну а после войны... сохранилась запись, жуткая, тяжкая, о том, почему он этого не сделал. Но поскольку в этом небольшом томе я рассказываю о том, что Лукницкий сделал и оставил людям, то, с извинениями, возвращаю читателя к продолжению истории его жизни- в 1929 год. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 14.11.1929 У Н. Тихонова на Зверинской. Читал ему свой очерк о Туркмении, оконченный вчера... Вечером у меня заседание бюро секции. 23.11.1929 Весь день в канцелярской работе Союза поэтов и кооп. Бюро, а вечером - у меня заседание ревиз. комиссии ... Итак, еще месяц прошел... Для меня это месяц усиленной работы. Давно не было такой уверенности в своих силах. "Молодая гвардия" напечатала мое стихотворение. Первый очерк мой весьма одобрен Н. Тихоновым и принят в "Звезду". "Балладу о топоре" взяла в литературную страницу газета "Смена", в 12-м номере "Звезды" идет "Первая женщина в Куули". Начал новый очерк. 2.12.1929 Вчера был у Тихонова, вместе сочиняли слова марша школы милиции... Кто-то из соседней квартиры украл мои калоши. Долго искали их с Тихоновым... Прием моей книги стихов к изданию в значительной мере зависит от В. Эрлиха. В. Эрлих, однако, держится "моя хата с краю"... Сегодня у меня был Н. Тихонов. Долго говорили обо всех занимающих меня мыслях. Надумал создать в секции поэтов ядро из наиболее соответствующих мне по образу мыслей. Цель ядра-совместная творческая работа; обсуждение всего написанного участниками; воздействие друг на друга; борьба с литературной пошлостью, рутинным бытовизмом стиля, преодоление его; приведение в систему мышления в направлении левого попутничества. Кто бы мог быть в таком ядре из секции поэтов? В. Эрлих, В. Ричиотти, Л. Борисов, М. Комиссарова, Н. Заболоцкий? Хорошо было бы - лапповцы: Б. Лихарев, А. Гитович, Б. Корнилов. 18.12.1929 Звонил А. Крайский, просил назначить кого-нибудь из секции поэтов для руководства литературным кружком в Художественно-промышленном техникуме. Я сказал, что могу взять кружок на себя, хоть это и бесплатная работа. Крайский обрадовался - видимо, никто не хотел брать его бесплатно. 19.12.1929 Закончил очерки: "Уфра" и "Обиды героя". Пишу рассказ "Тетрадь капитана". Ходил на вневойсковое обучение. Первый раз - меня учили. Второй раз - назначили командовать половиной отделения. Завтра иду опять - хожу каждый четвертый день. Приехал из Москвы Б. Лавренев, сказал, что "Мойра" моя издается. Послал письмо в ЗИФ (изд-во "Земля и фабрика". - В. Л.) с просьбой прислать корректуру романа. В "Смене" напечатана "Баллада о топоре" и печатается очерк "На Суриндже". Послал в "Землю Советскую" очерк "Обида героя" и в "Октябрь", М. Светлову, - стихотворение "Телефон". В альманах "Красной газеты" взяли стихотворение "Пятилетка чувств". Между прочим, я читал его АА. Последнюю неделю обдумывал новую книгу и читал всяческую