обернулся. - Добрый вечер, доктор Чилтон. Лектер словно не замечал санитаров. Он смотрел только на Чилтона. - Я пришел забрать у вас книги. Все до единой! - Понятно. А можно спросить, вы их долго у себя продержите? - Все зависит от вашего поведения. - Это ваше решение? - Меру наказания здесь определяю я. - Конечно, конечно! Уилл Грэхем поступил бы иначе. - Станьте спиной к сетке и наденьте рубашку, доктор Лектер. И не заставляйте меня повторять дважды! - Разумеется, доктор Чилтон. Надеюсь, рубашка тридцать девятого размера? А то тридцать седьмой мне тесноват в груди. Доктор Лектер надел смирительную рубашку, словно это был выходной костюм. Санитар протянул к нему руки из-за барьера и застегнул застежки сзади. - Усадите его на койку, - велел Чилтон санитарам. Пока они опустошали книжные полки, Чилтон протер очки и, вооружившись ручкой, принялся просматривать личные бумаги Лектора. Тот наблюдал за ним из темного угла своей палаты. Даже в смирительной рубашке он умудрялся сохранять удивительную грациозность движений. - Под желтой обложкой лежит отказ, присланный вам из архива, - спокойно пояснил Лектер. - Мне его принесли по ошибке вместе с почтой, и я вскрыл конверт, толком не рассмотрев его. Прошу прощения. Чилтон покраснел и сказал санитарам: - Пожалуйста, уберите сиденье с унитаза доктора Лек-тера. Затем Чилтон взглянул на переносной столик. Наверху Лектер написал, сколько ему лет: сорок один. - А что у вас здесь? - спросил Чилтон. - Время, - ответил доктор Лектер. Начальник отдела Брайан Зеллер схватил портфель курьера и колесики от кресла и понесся с ними в лабораторию инструментального анализа, да так быстро, что габардиновые брючины со свистом рассекали воздух. Сотрудники прекрасно знали, что означает это свист. Он означает, что Зеллер торопится. В тот день было много всяких проволочек. Усталый курьер - его самолет из-за плохой погоды не вылетел вовремя из Чикаго, а потом еще сделал вынужденную посадку в Филадельфии - взял напрокат машину и сам доехал до лаборатории ФБР в Вашингтоне. Чикагские криминалисты - хорошие профессионалы, но они не все умеют делать. То, что они не сумели, сейчас предстояло сделать Зеллеру. Он поместил в масс-спектрометр краску, взятую с дверцы автомобиля Лаундса. Биверли Катц из отдела волокон и дерматологии взяла колеса и показала их коллегам, сидевшим в комнате. Наконец, Зеллер зашел в комнатушку, где стояла ужасная жара. Лайза Лейк склонился над газовым хроматографом. Исследуя пепел, оставшийся на месте одного поджога во Флориде, она внимательно следила за пером самописца, чертившего пики на движущейся ленте. - Высококачественное горючее, - сказала она. - Вот что он использовал для поджога. Через руки Лайзы прошло столько образцов, что она могла различать их, не заглядывая в справочник. Зеллер отвел глаза от Лайзы Лейк и мысленно сделал себе нагоняй за то, что его сюда так и тянет. Откашлявшись, протянул Лайзе две блестящие металлические банки. - Из Чикаго? - спросила она. Зеллер кивнул. Лайза оглядела банки, проверила сургучные печати на крышках. В одной банке лежал пепел от сгоревшего кресла на колесиках, в другой - клочки обугленной одежды Лаундса. - Сколько оно пролежало в банках? - По меньшей мере шесть часов, - сказал Зеллер. - Учту. Лайза проколола крышку толстым шприцем, высосала воздух и впрыснула его в газовый хроматограф. Затем настроила прибор. Пока образец шел через пятисотфутовую колонку, перо прыгало по бумаге. - Бензин, - сказала Лайза. - Чистый, без всяких примесей. Такое довольно редко встречается. Она быстро просмотрела фрагменты записи. - Я не могу назвать точную марку. Давайте прогоню его вместе с пентаном, и все сразу станет ясно. - Хорошо, - кивнул Зеллер. К часу дня Зеллер получил все, что ему было нужно. Лайзе Лейк удалось определить марку бензина: Фредди Лаундса подожгли бензином марки "Сервко Сьюприм". При тщательном осмотре обломков сгоревшего кресла было обнаружено два типа ковровых ворсинок: шерстяные и синтетические. Налет плесени и грязи говорил о том, что кресло хранилось в темном, прохладном месте. Остальные выводы оказались менее утешительными. При анализе облупившейся автомобильной краски выяснилось: машина перекрашивалась. Когда краску исследовали в масс-спектрометре и сравнили с данными Национальной ассоциации по автомобильным краскам, стало понятно, что это высококачественная эмаль, изготовленная в первой четверти 1978 года; всего было произведено 186 тысяч галлонов такой эмали, и она разошлась по мастерским, занимающимся покраской автомобилей. А ведь Зеллер надеялся, что удастся установить марку машины и хотя бы приблизительно год ее изготовления. Он послал в Чикаго телекс, сообщая о результатах анализов. Чикагская полиция потребовала вернуть колесики. Пакет получился громоздкий, и курьеру было неудобно его нести. Лабораторные отчеты Зеллер положил в каждую сумку вместе с письмами и пакетом для Грэхема. - Вообще-то я вам не экспресс-почта, - проворчал курьер, убедившись, что Зеллер отошел подальше и не может его услышать. x x x Департамент юстиции содержит несколько небольших квартир неподалеку от здания чикагского суда Седьмого округа. Пока длится судебный процесс, в них живут юристы и почтенные эксперты. Грэхем остановился в одной из тех квартир. Крофорд жил напротив, надо было только пройти через холл. Грэхем вернулся в девять вечера, усталый и промокший до нитки. Позавтракав в самолете по пути в Вашингтон, он больше ничего не ел, и при одной мысли об еде ему становилось тошно. Дождливая среда, наконец, подходила к концу. Грэхем не мог припомнить другого такого мерзкого дня. Погиб Лаундс, и теперь очередь его, Грэхема. Честер целый день следил за ним издали: когда Грэхем осматривал стоянку, где Лаундс держал свою машину, когда он стоял под дождем на обгоревшем тротуаре, где подожгли Лаундса. Жмурясь от света прожекторов, Грэхем заявил журналистам, что "скорбит о гибели своего друга Фредерика Лаундса". Он собирался пойти на похороны. Многие агенты ФБР и полицейские тоже - они надеялись, что убийца явится полюбоваться на сраженного горем Грэхема. Грэхем не мог подобрать слов, чтобы выразить свои чувства. Он испытывал жуткую тоску, время от времени просто задыхался от негодования, что не сгорел заживо вместо Лаундса. Грэхему казалось, что за сорок лет он так ничему и не научился, а лишь безумно устал. Он налил себе в большой бокал мартини и, потягивая из него, стал раздеваться. Другой бокал он выпил, когда, приняв душ, уселся возле телевизора. - ФБР подстроило Зубастому парии ловушку, но вместо него погиб репортер, много лет отдавший журналистике. Подробности мы сообщим чуть позже в рубрике "Новости глазами очевидцев". Еще до окончания выпуска новостей дикторы принялись величать убийцу Драконом. "Сплетник" быстро внедрил это прозвище. Грэхем не удивился. В четверг номер газеты пойдет нарасхват. Он в третий раз налил себе мартини и позвонил Молли. Она смотрела новости в шесть и в десять, вдобавок видела "Сплетник". Поэтому ей было ясно, что Грэхем служил приманкой в ловушке, которую ФБР подстроило Зубастому парии. - Ты должен был сказать об этом мне, Уилл. - Возможно. А, может, и не стоило. - Теперь он попытается тебя убить, да? - Рано или поздно. Но это будет нелегко - я же не сижу на месте. И меня постоянно прикрывают, Молли. Он это знает. Поэтому все обойдется. - Ты еле ворочаешь языком. Что, слазил в холодильник и приложился к бутылке? - Да так, выпил пару рюмок. - И как самочувствие? - Хуже некуда. - В новостях сказали, что ФБР не охраняло репортера. - Предполагалось, что когда Зубастый пария прочтет газету, Лаундс уже будет у Крофорда. - Теперь его называют Драконом. - Да, это он так себя величает. - Уилл, знаешь что... Я хочу забрать Уилли и уехать отсюда. - Куда? - К его бабушке и дедушке. Они его давно не видели и очень обрадуются. - Гм... У родителей покойного отца Уилли было ранчо на берегу реки Орегон. - Мне здесь жутковато. Тут вроде бы безопасно, но мы почти совсем не спим. Может, на меня занятия стрельбой так подействовали... - Мне очень жаль, Молли. Если б ты знала, как мне жаль! - Я буду скучать по тебе. Мы оба будем. Значит, она твердо решила... - Когда ты уезжаешь? - Утром. - А как же твой магазин? - Эвелин готова взять заботы на себя. Я все выпишу у оптовиков, а прибыль отдам Эвелин. - Ну, а кто будет заботиться о собаках? - Я попросила ее позвонить в округ, Уилл. Жалко, конечно, но может, кто-нибудь возьмет наших песиков. - Молли, я... - Если бы мое присутствие могло отвести от тебя беду, Уилл, я бы осталась. Я тебе здесь только мешаю. Когда мы уедем, ты будешь больше думать о себе, ведь нам ничего там не угрожает. И потом, Уилл, я не в состоянии таскать с собой этот проклятый револьвер всю оставшуюся жизнь. - Может, лучше вам поехать в Оукленд и понаблюдать за... Черт, он не хотел этого говорить! О Господи, как же она долго молчит!.. - Слушай, я тебе позвоню, - сказала Молли. - Или звони мне сам. У Грэхема разрывалось сердце. Ему стало трудно дышать. - Давай я все устрою. Ты уже заказала билеты? - Я не назвала своей фамилии. Подумала, а вдруг газетчики... - Отлично. Отлично!. Давай я попрошу, чтобы тебя проводили. Ты пойдешь через отдельный вход и вылетишь из Вашингтона. Так что ни одна живая душа об этом не узнает. Можно я это сделаю? Разреши мне. Когда вылетает самолет? - Без двадцати десять. Рейс сто восемнадцать. - О'кей, значит в восемь тридцать у Смитсоновского фонда. Это на Парк-райт. Машину оставишь там. Кто-нибудь тебя встретит. Он поднесет к уху часы, вроде как бы проверяя, идут ли они и вылезет из машины. Хорошо? - Прекрасно. - Ты делаешь пересадку в аэропорту "О'Хара"? Я мог бы приехать... - Нет, у нас пересадка в Миннеаполисе. - О, Молли! Я приеду за тобой, когда все кончится, ладно? - Это будет чудесно. Чудесно... - Денег тебе хватит? - Банк переведет. - Куда? - На отделение Барклей в аэропорту. Не беспокойся. - Я буду по тебе скучать. - Я тоже, но сейчас мы все равно не вместе. Переговариваемся только по телефону. Уилли передает тебе привет. - Ему тоже привет. - Будь осторожен, дорогой. Дорогой... Раньше она его никогда не называла дорогим. Но он плевать хотел на все эти названия: дорогой, Красный Дракон... Да хоть горшком назови... Офицер, дежуривший ночью, был рад взять на себя хлопоты по поводу отъезда Молли. Грэхем прижался лицом к холодному окну и глядел на дождь, барабанивший по машинам, бесшумно ехавшим внизу по мостовой, на серую улицу, которая вдруг расцвечивалась пестрыми огнями рекламы. На стекле отпечатались следы его лба, носа, губ и подбородка. Молли уехала. День померк, осталась только ночь... Ночь и голос человека с откушенными губами, который бросал ему яростные обвинения... Возлюбленная Лаундса держала в своих ладонях головешку, оставшуюся от его руки, пока все не кончилось. - Алло, говорит Валери Лидс. Извините, я в данный момент не могу подойти к телефону... - Ты меня тоже извини, - сказал Грэхем. Он снова наполнил бокал и сел за стол у окна, пристально глядя в пустое кресло напротив. Он вглядывался в пустоту, пока она не обрела очертания и не стала похожа на тень. Грэхем вгляделся еще пристальней, пытаясь рассмотреть лицо. Призрак сидел, не шелохнувшись. У него не было черт, однако это безликое существо смотрело на Грэхема очень внимательно. - Я знаю, тебе туго приходится, - сказал Грэхем. Он здорово напился. - Но попытайся остановиться, подержись, пока мы тебя не выследим. Ну, а уж если тебе приспичит сотворить свое гнусное дело, примись за меня. Мне на все наплевать. Так даже будет лучше. Они теперь изобрели кое-какие средства, чтобы помочь тебе остановиться. Чтобы охладить твой пыл. Помоги мне! Совсем немножко! Молли уехала, старина Фредди умер. Только мы с тобой остались, приятель. Грэхем перегнулся через стол, протянул руку - и призрак исчез. Грэхем лег на стол, подложив руку под щеку. Уличные огни вспыхивали, освещая отпечатки его лба, носа, рта и подбородка на стекле. Лицо, по которому растекались капли дождя. Безглазое лицо, полное дождя. Грэхем мучительно пытался понять Дракона. Порой в чуткой тишине, царившей в доме жертв, пространство, в котором двигался и существовал Дракон, силилось что-то выразить. Иногда Грэхему казалось, что он подобрался совсем близко. В последние дни им овладело чувство, которое не раз возникало у него, когда он раньше вел расследования. Это было пьянящее ощущение того, что он и Дракон часто делают одно и то же, что бытовые мелочи их повседневной жизни во многом схожи. Грэхему казалось, что Дракон ест, спит или принимает душ тогда же, когда и он, только в другом месте. Грэхем силился понять его. Пытался разглядеть лицо Зубастого парии в стеклах мебели и пузырьков, между строк полицейских рапортов, за мелким газетным шрифтом. Он делал все возможное и невозможное. Но чтобы понять Дракона, чтобы услышать холодную капель во мраке его души, увидеть мир, представший ему в красном тумане, Грэхему необходимо было узнать то, о чем он даже не мог догадаться. И совершить путешествие во времени... ГЛАВА 25 Спрингфилд, Миссури, 14 июня 1938 года Мэриан Долархайд Тривейн, усталая и измученная, вышла из такси, остановившегося возле городской больницы. Горячий ветер хлестал по ее ногам колючими песчинками. Чемодан Мэриан был гораздо приличней ее застиранного платья свободного покроя. То же можно было сказать и о вязаном кошельке, который она прижимала к своему большому животу. В кошельке лежали две монеты по двадцать пять центов и десятипенсовик. А в животе сидел Фрэнсис Долархайд. Мэриан записалась в приемном покое как Бетти Джонсон. Это была ложь. Еще она заявила, что ее муж - музыкант, но она не знает, где он сейчас. И это была правда. Мэриан поместили в отделение, где рожениц содержали бесплатно. Она лежала, уставившись в пол. Через четыре часа ее положили на родильный стол, и Фрэнсис Долархайд появился на свет. Акушер сказал, что новорожденный больше похож на летучую мышь, чем на младенца, и это тоже было правдой. Мальчик родился с двусторонними разрывами верхней губы и твердого и мягкого неба. Средняя часть верхней челюсти выдавалась вперед. Вдобавок у младенца отсутствовала переносица. Персонал больницы не решился сразу показать его матери. Врачи решили проверить, выживет ли он без кислородной подушки. Под дружный рев других младенцев Фрэнсиса положили в кроватку спиной к окну. Дышать-то он дышал, а вот принимать пищу не мог - ему не давались сосательные движения. В первый день своей жизни Фрэнсис плакал не так много, как дети наркоманов, но голосок у него оказался пронзительный. К полудню следующего дня он лишь тихонько хныкал. Когда в три часа пришла вторая смена, на кроватку малыша упала белая тень. Принс Истер Майз, дородная женщина, весившая 260 фунтов, которая убирала палаты и была на побегушках у медсестер, скрестив руки стояла и глядела на Фрэнсиса. За двадцать шесть лет работы в роддоме через ее руки прошло около 39 тысяч младенцев. Если этот уродец сможет есть, он выживет, решила она. Господь не приказывал Принс Истер уморить младенца голодом. Да и остальной медперсонал вряд ли получил подобный приказ. Принс Истер вынула из кармана резиновую пробку с изогнутой стеклянной трубочкой и заткнула ею горлышко бутылочки с молочком. Младенец весь умещался на ее огромной ручище. Принс Истер крепко прижала его к груди и, убедившись, что он слышит ее сердцебиение, перевернула на спину и сунула ему в рот стеклянную трубочку. Он выпил примерно две унции и заснул. - Угу, - кивнула Принс Истер. Она положила младенца в кроватку и приступила к исполнению своих обязанностей. На четвертый день медсестры перевели Мэриан Долархайд Тривейн в отдельную палату. На умывальнике стояли розы в эмалированной жестяной банке. Они прекрасно сохранились. Мэриан была миловидной девушкой, ее лицо постепенно приобретало нормальный вид. Она глядела прямо в глаза доктору, который говорил с ней, положив руку ей на плечо. Мэриан почувствовала, как от руки доктора воняет мылом. Обратила внимание на морщинки в уголках его глаз. И только потом до нее дошел смысл его слов. Когда это произошло, она закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока в комнату не внесли младенца. Наконец Мэриан отважилась на него взглянуть... Услышав ее вопль, врачи плотнее закрыли дверь. И сделали ей укол. На пятый день Мэриан выписалась из больницы без ребенка. Она не знала, куда податься. Домой возвращаться было нельзя: мать еще раньше сказала ей об этом прямо в глаза. Мэриан Долархайд Тривейн шла, считая шаги от одного фонаря до другого. Возле третьего фонаря садилась на чемодан и отдыхала. Хоть чемодан у нее есть - и то слава Богу! А в каждом городе возле автобусной станции есть ломбард... Она узнала об этом, путешествуя по Штатам с мужем. x x x В 1938 году в Спрингфилде еще не делали пластических операций. С каким лицом человек родился, с таким он и жил всю жизнь. Хирург, работавший в городской больнице, сделал для Фрэнсиса Долархайда все, что мог: выкроил верхнюю губу из мягких тканей, залатал квадратным (сейчас это вышло из моды) лоскутком кожи. Подобная операция, разумеется, не превратила ребенка в красавца. Хирург долго думал и наконец принял правильное решение: не оперировать твердое небо, пока ребенку не исполнится пять лет. Иначе это . Может исказить черты его лица. Местный стоматолог вызвался изготовить пластинку, закрывающую небо младенца, чтобы молоко не заливалось в носовую полость. Полтора года Фрэнсиса держали в спрингфилдском доме ребенка, потом перевели в сиротский приют Моргана Ли. Приют возглавлял преподобный С. Б. Ломаке по прозвищу Братец Бадди. Он собрал всех мальчиков и девочек и рассказал им, что у Фрэнсиса заячья губа, но они ни в коем случае не должны его дразнить. Братец Бадди просил детей молиться за Фрэнсиса. x x x Родив Фрэнсиса, его мать быстро встала на ноги во всех отношениях. Вначале Мэриан Долархайд поступила машинисткой к деятелю демократической партии Сент-Луиса. С его помощью ей удалось расторгнуть брак с отсутствовавшим мистером Тривейном. При разводе о ребенке не упоминалось. С матерью у Мэриан был полный разрыв. - Я тебя вырастила не для того, чтобы ты стала подстилкой этому ирландскому ублюдку! - заявила миссис Долархайд на прощанье, когда Мэриан уходила из дома с Тривейном. Однажды бывший муж позвонил Мэриан на работу и заявил торжественным и благочестивым тоном, что спас свою душу и хочет узнать, не могут ли они с Мэриан и ребенком, "которого он не имел счастья лицезреть", начать втроем новую жизнь. Похоже, дела у него были хуже некуда. Мэриан сказала, что ребенок родился мертвым, и повесила трубку. Муж напился и пришел с чемоданом в пансион, где жила Мэриан. Когда она велела ему убираться, он сказал, что во всех бедах виновата только она. И добавил, что ребенок, скорее всего, был не от него. Мэриан Долархайд пришла в ярость, описала в подробностях, что за сыночка породил муженек, сказала, что он того заслужил, не преминув при этом напомнить, что в семье Тривейнов было двое с волчьей пастью. Мэриан выставила бывшего мужа за дверь и велела ему больше никогда не появляться. Он и не появлялся, но через несколько лет, к тому времени Мэриан вышла замуж за богача и жила припеваючи, напившись в доску, позвонил ее матери. Тривейн рассказал миссис Долархайд о ребенке-уроде и заявил, что в рождении монстра виноваты не Тривейны, а Долархайды - ведь у миссис Долархайд тоже торчат зубы. Через неделю трамвай в Канзас-сити разрезал Майкла Тривейна пополам. Узнав от Тривейна о том, что у Мэриан есть ребенок, миссис Долархайд провела без сна всю ночь. Высокая, худощавая бабушка Долархайд видела в кресле-качалке и глядела в горевший камин. К утру она обхватила руками голову и стала медленно раскачиваться в кресле. Где-то на верхнем этаже ее большого дома кто-то громко вскрикнул во сне. Над головой бабушки Долархайд скрипнули половицы: кто-то поплелся в ванную. Затем раздался тяжелый стук упавшего на пол тела и стон. Бабушка Долархайд, не отрываясь, смотрела на огонь. Она раскачивалась все быстрей и быстрей, и стоны наверху постепенно стихли. x x x Незадолго до того, как Фрэнсису Долархайду исполнилось пять лет, в приют пришла первая и последняя посетительница. Он сидел в насквозь провонявшей убогой пищей столовой. К нему подошел большой мальчик и отвел его в кабинет Братца Бадди. Там его ждала высокая, пожилая, густо напудренная женщина с тугим пучком на затылке. Ее лицо было белее мела. Ее седые волосы, зубы и глаза, казалось, были покрыты желтоватым налетом. Фрэнсиса больше всего поразило то, что, увидев его, женщина довольно улыбнулась. Это он запомнил на всю жизнь. Еще бы - такого никогда не случалось! И не случится... - Это твоя бабушка, - сказал Братец Бадди. - Здравствуй! - улыбнулась миссис Долархайд. Братец Бадди утер губы длинными пальцами. - Скажи "здравствуйте". Ну же! Фрэнсис научился говорить кое-какие слова, закрывая ноздри верхней губой, но с приветствиями у него было туго. - "Ддаффу", - все, что он мог сказать. Но бабушка пришла в еще больший восторг. - А "бабушка" ты можешь сказать? - Постарайся сказать "бабушка", - велел Братец Бадди. Взрывная "б" никак не выходила у Фрэнсиса. Он разревелся. Рыжая оса жужжала и билась в потолок. - Ничего, - успокоила его бабушка. - Я уверена, что ты можешь сказать, как тебя зовут. Такой большой мальчик наверняка умеет произносить свое имя. Ну, скажи! Для меня! Мальчик просиял. Большие ребята научили его говорить это слово. Он так хотел угодить бабушке. Он сосредоточился и отчетливо произнес: - Выблядок. x x x Спустя три дня бабушка Долархайд забрала Фрэнсиса из приюта. И тут же, не откладывая, начала учить его говорить. Они упорно разучивали одно и то же слово: "мама". x x x Через два года после того, как Мэриан Долархайд развелась с первым мужем, она вышла замуж за Говарда Вогта, преуспевающего юриста, имевшего большие связи в высших кругах Сент-Луиса и среди бывших приятелей Пендергаста в Канзас-сити. Вогт, вдовец с тремя малолетними детьми, человек в высшей степени честолюбивый, был на пятнадцать лет старше Мэриан Долархайд. Всю свою ненависть он сосредоточил на сент-луисской газете "Пост-Диспетч", которая здорово подпалила ему перышки, раздув скандал с регистрацией выборщиков в 1936 году, а в 1940 году помешала стать губернатором штата. К 1943 году звезда Вогта снова начала восходить. Он был выдвинут кандидатом в законодательное собрание штата и имел все шансы стать делегатом предстоящего съезда. Мэриан проявила себя как очаровательная, гостеприимная хозяйка, и Вогт купил прекрасный старинный особняк на Олив-стрит, где они устраивали пышные приемы. Через неделю после того, как Фрэнсис Долархайд поселился в доме бабушки, она повезла его туда. Миссис Долархайд ни разу не была у своей дочери. Служанка, открывшая ей дверь, разумеется, не знала ее. - Я - миссис Долархайд, - сказала бабушка и, громко топая, прошла мимо служанки. Ее комбинация на три дюйма висела сзади из-под платья. Бабушка провела Фрэнсиса в большую гостиную, в которой уютно потрескивал камин. - Кто там, Виола? - раздался сверху женский голос. Бабушка торопливо прошептала: - Иди к матери, Фрэнсис. Иди к матери. Беги! Он отшатнулся и съежился под ее пронзительным взглядом. - Иди к матери! Быстро! - Бабушка схватила его за плечи и подвела к лестнице. Он взобрался по ступенькам и, оглянувшись, посмотрел вниз. Бабушка кивком показала наверх. В конце незнакомого коридора он увидел открытую дверь. Мать сидела за туалетным столиком и красилась, глядя в зеркало, по краям которого горели лампочки. Она готовилась к политическому митингу, куда не полагалось являться слишком нарумяненной. Она сидела спиной к двери. - Меме, - пропищал Фрэнсис, как его учили. Он очень хотел, чтобы у него получилось. - Меме! Она увидела его отражение в зеркале. - Если тебе нужен Нед, то он еще не вернулся из... - Меме! - он вышел на свет, на безжалостный свет... Мэриан услышала внизу голос матери, требовавшей чаю. Ее глаза округлились. Она сидела все в той же позе, потом вдруг быстро выключила лампы, освещавшие зеркало, и ее изображение исчезло. Мэриан издала тихий жалобный стон и всхлипнула. Может, она горевала о себе, а может, о нем. После этого бабушка водила Фрэнсиса на все политические сборища и объясняла, кто он и откуда. И со всеми заставляла здороваться. А "здравствуйте" они дома не разучивали. Мистер Вогт проиграл выборы, не добрав 1.800 голосов. ГЛАВА 26 В бабушкином доме Фрэнсиса Долархайда повсюду окружали ноги со вздувшимися сизыми венами. Еще три года назад бабушка основала дом престарелых. С тех пор как в 1936 году умер ее муж, бабушке хронически не хватало денег. Дело в том, что ее воспитали как леди, поэтому она не умела в одном месте купить, в другом перепродать. У нее был большой дом и куча долгов, оставленных мужем. Брать постояльцев она не могла - дом располагался в очень уединенном месте. Бабушка могла потерять дом. Когда газеты объявили о том, что Мэриан вышла замуж за богатого мистера Говарда Вегга, бабушка расценила это как дар небес. Она много раз писала дочери, умоляя о помощи, но так и не получила ответа. А когда звонила ей по телефону, служанка всегда отвечала одно и то же: "Миссис Вогт нет дома". Потеряв последнюю надежду, бабушка договорилась с властями и стала селить у себя неимущих бездомных стариков, за каждого получая деньги от окружных властей. Иногда, если властям удавалось разыскать родственников этих несчастных, перепадали кое-какие денежки и от них. Бабушка едва сводила концы с концами, пока не надумала селить у себя в частном порядке стариков, принадлежащих к среднему классу. За все это время Мэриан не оказала ей ни малейшей поддержки. А ведь у нее были средства! Теперь Фрэнсис Долархайд играл на полу в окружении множества ног. Фрэнсис играл в машинки с бабушкиными пластинками маджонг, обвозя их вокруг узловатых старческих ступней, похожих на скрюченные корни. Миссис Долархайд удавалось содержать в чистоте одежду своих постояльцев, но ей никак не удавалось побороть их привычку снимать тапочки. Старики сидели целыми днями в гостиной и слушали радио. Миссис Долархайд поставила для их развлечения маленький аквариум с рыбками и пригласила плотника настелить поверх паркета линолеум - кто-нибудь из стариков непременно страдал недержанием мочи. Они сидели рядком на кушетке и в креслах на колесиках и слушали радио, глядя давно выцветшими глазами на рыбок или куда-то вдаль, видя там ими кого-то или что-то из далекого прошлого. Фрэнсис на всю жизнь запомнил шарканье ног по линолеуму в жаркий день, запах тушеной капусты и помидоров, доносившийся из кухни и эту ужасную вонь - так воняет от долго пролежавшего на солнце пакета из-под сырого мяса. Так воняло в доме бабушки от стариков. И еще там никогда не выключали радио. "Если хочешь постирать. Надо "Ринсо" покупать..." Фрэнсис все время торчал на кухне, потому что поварихой у бабушки работала Королева-мать, с детства прислуживавшая семейству Долархайдов. Иногда она приносила Фрэнсису в кармане передника сливу и называла его "маленьким соней-опоссумом". На кухне было тепло и уютно. Но вечером мамаша Бейли уходила домой... Декабрь 1943 года Пятилетний Фрэнсис Долархайд лежал в постели на втором этаже бабушкиного дома. Окно было занавешено черными шторами. От японцев. Он не мог произнести слово "японец". Фрэнсису хотелось в туалет. Но он боялся темноты. Фрэнсис позвал бабушку, которая спала внизу: - Бе-бе... Фрэнсис блеял, как козленок. Он звал, пока не утомится. - Пыжалста, бебе... Вдруг ему на ноги брызнула тонкая, горячая струйка. А потом стало холодно, и ночная рубашка прилипла к телу. Фрэнсис не знал, как быть. Он глубоко вздохнул и повернулся лицом к двери. Ничего не случилось. Он опустил ноги на пол, встал. Рубашка словно приклеилась к ногам, щеки пылали от стыда. Фрэнсис кинулся к двери. Наткнувшись на ручку, он шлепнулся на пол, но моментально вскочил и ринулся вниз по лестнице, цепляясь за перила. Он бежал к бабушке! Подкравшись в темноте к ее постели, Фрэнсис забрался под одеяло, в тепло... Бабушка повернулась. Ее тело напряглось. Фрэнсис почувствовал, что спина, к которой он прижимался щекой, словно окаменела. Затем раздался шепот: - В жижни не шлыхала... Нащупав на тумбочке вставную челюсть, бабушка засунула ее в рот и причмокнула. - В жизни не слыхала о таком мерзком грязнуле! А ну, вылезай, быстро вылезай из моей постели! Бабушка включила ночник. Фрэнсис стоял и дрожал. Она провела пальцем по его бровям и увидела кровь. - Что-нибудь разбил? Он мотнул головой, и на бабушкину рубашку попало несколько капелек крови. - Наверх. Живо! Он взбирался по лестнице в кромешной темноте. Свет он не мог включить - выключатели были очень высоко и до них могла дотянуться только бабушка. Фрэнсису не хотелось возвращаться в мокрую постель. Он долго стоял в темноте, держась за верхние ступеньки лестницы. Ему казалось, что бабушка не придет. Чудовища, притаившиеся в самых темных углах, в один голос утверждали, что она не придет. Но она пришла и щелкнула где-то под самым потолком выключателем. В руках бабушка держала кипу простыней. Перестилая постель, она не обмолвилась с Фрэнсисом ни словом. Затем бабушка схватила его за руку и потащила по коридору в ванную. Свет зажигался над зеркалом, и бабушке пришлось встать на цыпочки, чтобы достать до выключателя. Она дала ему полотенце, мокрое и холодное. - Сними рубашку и вытрись. Запах лейкопластыря и щелканье портновских ножниц... Бабушка раскрыла коробочку пластыря, поставила Фрэнсиса на крышку унитаза и заклеила ему ранку под глазом. - А теперь... - сказала она и прижала ножницы к его круглому животу. Ему стало холодно. - Смотри, - сказала бабушка. Она схватила его за голову и нагнула ее, чтобы он увидел свой маленький пенис, к которому подбирались раскрытые ножницы. Бабушка сдвинула половинки ножниц, слегка защемив ими нежную кожицу. - Ты хочешь, чтобы я его отрезала? Он попытался взглянуть на нее, но она цепко держала его голову. Фрэнсис всхлипнул, из носа капнуло ему на живот. - Хочешь или нет? - Нет, бебе! Нет, бебе. - Даю тебе слово: если ты еще раз испачкаешь постель, я его отрежу. Понятно? - Да, бебе. - Ты вполне можешь дойти в темноте до туалета и сесть на унитаз, как должен делать хороший мальчик. Делай по маленькому не стоя, а сидя. А теперь марш в постель! x x x В два часа ночи подул сильный ветер. Стало прохладно. Сухие ветки яблонь со скрипом гнулись к земле. Начался теплый дождь, он барабанил по стене дома, в котором спал сорокадвухлетний Фрэнсис Долархайд. Лежа на боку, Фрэнсис сосал большой палец, его волосы намокли от пота и прилипли ко лбу и шее. Он просыпается и слышит в темноте свое дыхание и тихий шелест ресниц. Его пальцы слегка пахнут бензином. Мочевой пузырь переполнен. Фрэнсис шарит рукой по тумбочке, нащупывая стакан, в котором лежат его зубы. Прежде чем встать с кровати, Долархайд всегда вставляет протезы. Потом он идет в ванную. Он не зажигает свет. Отыскав наощупь унитаз, Фрэнсис садится на него, как должен делать хороший мальчик. ГЛАВА 27 Поведение бабушки изменилось зимой 1947 года, когда Фрэнсису было восемь лет. Отныне бабушка с внуком садились за общий стол со своими престарелыми жильцами. Бабушке прививали в детстве навыки гостеприимной хозяйки. Теперь она извлекла откуда-то серебряный колокольчик, надраила его до блеска и положила возле своей тарелки. Следить, чтобы за обеденным столом царило оживление, а служанки проявляли расторопность, умело направлять разговор в нужное русло, поощрять одних гостей рассказывать остроумные истории, поднимающие настроение других - да это целое искусство, которое теперь, увы, почти забыто. В свое время бабушка владела им в совершенстве. Ей удалось втянуть в разговор двух постояльцев, способных поддержать беседу, и трапеза слегка оживилась. Фрэнсис сидел на хозяйском месте на противоположном конце стола, отделенный от бабушки рядом кивающих голов, а миссис Долархайд старалась разговорить своих подопечных. Она проявила большой интерес к свадебному путешествию миссис Флоудер, которая ездила в Канзас-сити, в очередной раз посочувствовала миссис Итон - та переболела когда-то желтой лихорадкой, и доброжелательно внимала нечленораздельным звукам, издаваемым остальными постояльцами. - Правда, интересно, Фрэнсис? - восклицала бабушка и звонила в колокольчик, повелевая принести следующую порцию блюд. На обед подавали овощи и мясо, и бабушка устраивала несколько смен блюд, чем существенно затрудняла работу кухонной обслуги. О несчастьях за столом не говорили никогда. Если кто-то проливал на скатерть суп, засыпал или попросту забывал, почему он сидит за столом, бабушка звонила в колокольчик и, прервав говорящего на полуслове, жестами показывала служанкам, что нужно сделать. Она старалась держать как можно больше прислуги. Разумеется, насколько позволяли средства. Бабушкино здоровье ухудшалось, она похудела и теперь влезала в платья, которые были давным-давно убраны в сундуки. Некоторые наряды выглядели элегантно. Чертами лица и прической бабушка удивительно напоминала Джорджа Вашингтона, изображенного на долларе. К весне ее поведение снова изменилось. Теперь она командовала всеми, кто сидел за столом, не позволяя никому вставить ни слова, и все время рассказывала о своей юности, проведенной в Сент-Чарлзе. Бабушка даже разоткровенничалась о своей личной жизни, надеясь, что это послужит благотворным примером для Фрэнсиса и приведет в восторг постояльцев. В светском сезоне 1907 года бабушка слыла настоящей красавицей, и ее приглашали на самые шикарные балы, которые устраивались в Сент-Луисе, расположенном на противоположном берегу реки. Бабушка утверждала, что ее история весьма поучительна. И пристально поглядела на Фрэнсиса, который скрестил под столом ноги. - Я росла в то время, когда врожденные недостатки человека почти нельзя было исправить, - сказала бабушка. - Я имела успех благодаря своей чудесной коже и роскошным волосам. Сила воли и жизнерадостность помогли мне превозмочь физический недостаток, и мои некрасивые зубы даже стали, что называется, моей изюминкой. Это была как бы моя торговая марка, и я ни за что на свете не рассталась бы с нею! Наконец бабушка призналась, что не доверяла докторам, но когда стало ясно, что из-за болезни десен она лишится зубов, отправилась к одному из знаменитейших стоматологов, доктору Феликсу Бертлу, швейцарцу. "Швейцарские зубы" доктора Бертла пользовались популярностью, - рассказывала бабушка. - У него была обширная практика". Среди его пациентов были оперные певцы, боявшиеся, как бы изменившееся строение ротовой полости не повлияло на их голос, актеры и разные общественные деятели. К Бертлу приезжали даже из Сан-Франциско. Доктор Бертл умел изготавливать зубные протезы, которые совершенно не отличались от настоящих зубов, экспериментировал с различными составами, изучая их влияние на дикцию. Искусственные зубы, которые сделал для миссис Долархайд доктор Бертл, нельзя было отличить от ее настоящих. "Сила воли" и тут помогла бабушке "превозмочь ее физический недостаток", и миссис Долархайд не потеряла своего неповторимого очарования, в чем и призналась с косой усмешкой. Мораль сей истории Фрэнсис уразумел гораздо позже, а она была такова: операцию он сделает лишь тоща, когда сможет выложить за нее собственные денежки. Обычно Фрэнсис вел себя за обеденным столом тихо - он предвкушал долгожданный вечер. Вечером муж Королевы-матери приезжал за ней на тележке, запряженной мулами, на которой возил дрова. Если бабушка была занята чем-нибудь наверху, Фрэнсису удавалось проехаться с ними по узенькой дорожке до тракта. Этой вечерней прогулки он ждал целый день, мечтая о том, как он усядется в тележку рядом с Королевой-матерью и ее долговязым, тощим мужем, который всегда сидел молча, почти невидимый в темноте. Мальчик уже заранее слышал громкое скрежетание железных ободьев колес по гравию. Два коричневых мула с гривой, напоминавшей старую щетку, стояли, обмахиваясь хвостами. В воздухе пахло потом и кипящим бельем, нюхательным табаком и нагревшимися на жаре вожжами. А порой и дымом - это когда мистер Бейли расчищал в лесу новую поляну. Иногда он прихватывал с собой ружье, и тогда в тележке лежала пара кроликов или белок. Они лежали вытянувшись, словно смерть настигла их в прыжке. По дорожке ехали молча, только мистер Бейли разговаривал с мулами. Тележка покачивалась, и мальчик с удовольствием прижимался к супругам Бейли. Они высаживали его в конце дорожки, он обещал им сразу вернуться домой и потом глядел вслед удалявшемуся огоньку, прикрепленному сзади к тележке. До Фрэнсиса долго доносились обрывки разговоров. Порой Королеве-матери удавалось рассмешить мужа, и тогда она смеялась вместе с ним. Как приятно было стоять в темноте, слушать их смех и знать, что они смеются не над ним! Однако потом мальчик изменил свое мнение на этот счет... x x x Фрэнсис Долархайд иногда играл с дочерью испольщика, жившего за три участка от них. Бабушка разрешала девочке приходить к ним в дом потому, что ей нравилось наряжать малютку в платьица, которые в детстве носила Мэриан. Девочка была рыжеволосой и апатичной. Она быстро утомлялась от игр. Однажды жарким июльским полднем, когда ей надоело копаться в соломе, отыскивая жуков, она попросила Фрэнсиса показать ей "одно место". Стоя между курятником и низкой изгородью, заслонявшей от них окна первого этажа бабушкиного дома, Фрэнсис показал ей то, что она просила. Девочка не осталась в долгу и задрала нижнюю юбчонку из хлопчатобумажной ткани. Он присел на корточки, чтобы получше разглядеть, как вдруг из-за угла вылетела курица с отрубленной головой и упала на спину, вздымая крыльями пыль. Почувствовав, что ей на ногу капает кровь, перепуганная девочка отпрыгнула в сторону. Фрэнсис вскочил, забыв поднять штаны. Королева-мать завернула за угол в поисках курицы и увидела детей. - Значит так, ребятишки, - спокойно сказала она, - если вы хотели узнать, что к чему, считайте, что вы теперь все выяснили. А поэтому найдите себе другое занятие. Играйте в детские игры и больше не снимайте одежду. А сейчас ты, Фрэнсис, и ты, девочка, помогите-ка мне поймать вон того петушка... Гоняясь за не хотевшим умирать петухом, дети быстро оправились от смущения. Но с верхнего этажа за ними наблюдала бабушка... x