е терпелось, чтобы поезд поскорее тронулся. Кэтрин охватило приятное волнение при мысли о том, что теперь она будет свободна и впервые станет жить так, как ей хочется. Она стояла на платформе и смотрела, как, прижавшись щекой к оконному стеклу, отец старался последний раз взглянуть на нее, - потрепанный, но все еще красивый человек, который по-прежнему верит, что когда-нибудь завоюет весь мир. Возвращаясь домой с вокзала, Кэтрин кое-что вспомнила и громко рассмеялась. Чтобы добраться до Омахи, отец заказал себе купе в салон-вагоне. День зачисления в университет был донельзя волнующим. Для Кэтрин это событие имело особое значение, которое не выразить словами. Ведь перед ней открылись ворота волшебного замка, где лежат бесценные сокровища. Завладев ими, она сможет претворить в жизнь все свои мечты и добиться осуществления своих еще не оформившихся, но честолюбивых замыслов, так долго сжигавших ее сердце. Она обвела взглядом огромный актовый зал, в котором выстроились для регистрации сотни студентов, и подумала: когда-нибудь вы все услышите обо мне и будете рассказывать окружающим: "Мы учились вместе с Кэтрин Александер". Кэтрин записалась на изучение максимально возможного количества предметов, получила место в общежитии и в то же утро устроилась на работу кассиршей в популярную закусочную под названием "Насест", где подавали бутерброды и пиво. Закусочная помещалась напротив студенческого городка. Кэтрин предстояло работать в ней во второй половине дня за пятнадцать долларов в неделю. На такие деньги не пошикуешь, но можно купить все необходимое, включая учебники. В середине второго курса Кэтрин вдруг пришло в голову, что она, пожалуй, единственная девственница на весь студенческий городок. В детстве и отрочестве она слышала, как подростки обсуждали секс, и долетавшие до ее ушей случайные обрывки фраз на эту тему казались ей замечательными. Однако Кэтрин страшно боялась, что, когда она достигнет половой зрелости, секс уже не будет для нее источником радости. Судя по всему, она оказалась права. По крайней мере для _н_е_е_ так и вышло. Создавалось впечатление, что в университете говорили только о сексе. Его обсуждали в общежитии, на занятиях, в умывальных и в "Насесте". Кэтрин была потрясена откровенностью высказываний. - Невероятно! Джерри просто Кинг Конг! - Ты это о чем, о его члене или мозгах? - Деточка, ну зачем ему мозги?! Я шесть раз кончила с ним прошлой ночью! - А ты пробовала с Эрни Роббинсом? Сам-то он мал, а член у него что надо! - Алекс сегодня назначил мне свидание. Как с ним? - Да никак. Не утруждай себя понапрасну. На прошлой неделе он завел меня на пляж, стащил с меня трусы и стал лапать. Я тоже пошарила у него между ног и ничего там не нашла. Все захохотали. Кэтрин считала подобные разговоры вульгарными и отвратительными, но все же старалась не пропустить ни слова. Это напоминало мазохистское упражнение. Когда девушки рассказывали о своих достижениях в области секса, Кэтрин представляла себя в постели с мальчиком, который занимается с ней самой бешеной, самой непристойной любовью. Она даже испытывала боль в паху и изо всех сил старалась упереться кулаками в бедра, чтобы, причиняя себе физическую боль, заглушить другую боль, душевную. "Боже мой!" - думала она, - "я так и умру девственницей, единственной девятнадцатилетней девственницей Северозападного университета! Да что там университета, наверное, всех Соединенных Штатов! Девственница Кэтрин! Церковь причислит меня к лику святых, и перед моим изображением раз в год будут зажигать свечу. Что же со мной делается?" - убивалась она. - "Сама знаешь что", - распаляла она себя. - "Никто не предлагает тебе заняться любовью, а ведь этим можно заниматься только вдвоем. Я хочу сказать, если делать это по всем правилам, то нужна пара". В разговорах о сексе девушки чаще других упоминали имя Рона Питерсона. За свои спортивные достижения он получил поощрительную стипендию, дающую право на учебу в Северозападном университете, и там он стал не менее популярен, чем в средней школе. Его избрали старостой курса. Кэтрин увидела его в первый день занятий на уроке латинского языка. Он выглядел еще лучше, чем в школе. Он заметно поправился, и на лице у него появилось суровое выражение зрелого мужчины, которому все нипочем. После урока он подошел к ней, и у нее бешено забилось сердце. - Кэтрин Александер! - Привет, Рон. - Ты тоже учишь латынь? - Да. - Тогда мне здорово повезло. - Это почему же? - Как почему? Да потому что я ни черта не смыслю в латинском, а ты у нас гений. Мы с тобой споемся. Что ты делаешь сегодня вечером? - Ничего особенного. Ты что, хочешь, чтобы мы вместе позанимались? - Давай-ка пойдем на пляж, чтобы нам никто не мешал. А позаниматься мы сможем в любое время. Он уставился на нее. - Эй!....... э-э-э?.. - старался он вспомнить ее имя. От неожиданности она сделала глотательное движение и чуть сама не забыла, как ее зовут. - Кэтрин, - выпалила она. - Кэтрин Александер. - Да, точно. Ну как тебе здесь?! Отличное местечко, верно? Она попыталась придать своему голосу пылкую заинтересованность, чтобы угодить ему, согласиться с ним, расположить его к себе. - О да, - начала с чувством, - это самое... Он разглядывал потрясающую блондинку, ждавшую его у дверей. - Ладно, еще увидимся, - сказал он и направился к блондинке. На этом и закончился рассказ о Золушке и Прекрасном Принце, подумала Кэтрин. Стали они жить счастливо, он в своем гареме, а она в продуваемой ветрами пещере в Тибете. Время от времени в студенческом городке на глаза Кэтрин попадался Рон. Каждый раз он был с новой девушкой, а иногда с двумя или тремя. Боже, неужели он никогда не устает, удивлялась Кэтрин. Она все еще надеялась, что в один прекрасный день он обратится к ней за помощью по латинскому языку, но он больше ни разу не заговаривал с ней. По ночам, лежа в своей одинокой постели, Кэтрин думала о всех других девушках, занимающихся любовью со своими молодыми людьми, и продолжала мечтать о Роне Питерсоне. Она представляла себе, как он раздевает ее, а она медленно снимает с него одежду, совсем как в любовных романах, сначала рубашку, мягко касаясь руками его тела, потом брюки и, наконец, трусы. Он берет ее на руки и несет на кровать. Однако тут ее всегда подводило природное чувство юмора, и, потянув мышцы, Рон ронял ее на пол и падал сам, стеная и катаясь по полу от боли. "Идиотка", - ругала она себя, - "ты не можешь нормально заниматься этим даже в мечтах". Может, ей пойти в монастырь? Кэтрин очень интересовало, бывают ли у монахинь эротические сновидения и считается ли у них онанизм грехом. Она также задавалась вопросом, вступают ли монахи в половую связь с женщинами. Она сидит в объятом прохладой тенистом дворике красивого, старинного аббатства, расположенного недалеко от Рима, поигрывая пальцами в нагретой солнцем воде заросшего пруда, в котором плавают рыбки. Вдруг открывается калитка, и ей навстречу идет высокий священник в широкополой шляпе и длинной черной сутане, как две капли воды похожий на Рона Питерсона. - Ah, scusi, signorina [Простите, синьорина (итал.)], - в смущении бормочет он, - я не знал, что у меня посетитель. Кэтрин вскакивает на ноги. - Мне не следовало заходить сюда, - говорит она извиняющимся тоном. - Но место такое красивое, что я не удержалась и решила тут немного посидеть. Вот сижу и упиваюсь красотой. - Вы мой самый желанный гость. - Он наклоняется к ней, сверкая черными глазами. - Mia cara [Моя дорогая (итал.)]... я обманул вас. - Обманули? - Да. - Он смотрит ей прямо в глаза своим пронизывающим взглядом. - Я знал, что вы здесь, потому что шел за вами. Она чувствует приятную дрожь во всем теле: - Но... но ведь вы священник. - Bella signorina [Прекрасная синьорина (итал.)], я прежде всего человек, а потом уж священнослужитель. Он бросается к ней, чтобы заключить ее в объятия, но нечаянно наступает на полу сутаны, спотыкается и падает в пруд. О черт! Каждый день после занятий Рон Питерсон заходил в "Насест" и усаживался в кабинке, расположенной в глубине зала. К нему быстро присоединялись друзья, и Рон оказывался в центре оживленной беседы. Когда Кэтрин стояла за прилавком у кассы, Рон, войдя в зал, всегда дружелюбно, но рассеянно приветствовал ее кивком головы и проходил мимо. Он ни разу не назвал ее по имени. "Он его попросту забыл", печалилась Кэтрин. Тем не менее каждый раз, когда он входил в зал, она широко улыбалась ему и ждала, что он поздоровается с ней, попросит свидания, стакан воды, ее невинность, все, что ему только захочется. Ведь он относится к ней так, словно она не человек, а какой-то неодушевленный предмет. Наблюдая за присутствующими в зале девушками и непредвзято оценивая их, Кэтрин пришла к выводу, что она красивее их всех, кроме одной - приехавшей с юга блондинки с потрясающей внешностью по имени Джин-Энн, с которой Рони видели чаще всего, и уж, конечно, Кэтрин много умнее всех их, вместе взятых. Так что же, скажите на милость, с ней не так? Почему никто не приглашает ее на свидание? Об этом она узнала на следующий день. Кэтрин быстро шла через студенческий городок. Ей нужно было вовремя попасть в "Насест". Вдруг она заметила, что по зеленой лужайке прямо к ней идет Джин-Энн с какой-то брюнеткой. - Познакомься, это Мисс Большие Мозги, - представила ее своей спутнице Джин-Энн. "И Мисс Большие Титьки", с завистью подумала Кэтрин, а вслух произнесла: - Какая убийственная характеристика. Ты делаешь успехи в изящной словесности. - Ладно, не прибедняйся, - сухо подметила Джин-Энн. - Тебе самой впору преподавать литературу. Кстати, ты ведь и еще кое-что можешь нам преподать, детка. Она сказала это таким тоном, что Кэтрин начала краснеть. - Я... я не понимаю. - Да оставь ты ее в покое, - вмешалась брюнетка. - Это почему же? - вызывающе спросила Джин-Энн. - Что она о себе воображает? Она повернулась к Кэтрин: - Хочешь знать, что о тебе говорят? - Да. - Ты лесбо. Пораженная Кэтрин в растерянности уставилась на нее. - Я _ч_т_о_? - Лесбиянка, моя крошка. Нечего пудрить всем мозги и строить из себя святошу. - Но... это же смешно, - пробормотала Кэтрин. - Неужели ты взаправду веришь, что можешь вешать людям лапшу на уши? - спросила ее Джин-Энн. - Да на тебе пробу негде ставить! - Но я... я никогда... - Все парни здесь готовы переспать с тобой, а ты им не даешь. - Я не знала, - проболталась Кэтрин. - Проваливай, - отрезала Джин-Энн. - Ты не нашего поля ягода. Подруги ушли, а потрясенная Кэтрин осталась стоять на месте, тупо смотря им вслед. Лежа в постели этой ночью, Кэтрин не могла уснуть. "Сколько тебе лет, мисс Александер?" "Девятнадцать". "Вступала ли ты в половую связь с мужчиной?" "Нет". "Нравятся тебе мужчины?" "А кому они не нравятся?" "У тебя когда-нибудь возникало желание заняться любовью с женщиной?" Кэтрин долго и мучительно думала над этим. Раньше она иногда увлекалась девочками и женщинами-учителями в школе, что было вполне естественно для ее детского возраста. Она попробовала представить себе, что занимается любовью с женщиной. Ее тело находится в объятиях другой женщины, которая целует ее в губы и ласкает мягкими женскими руками. Кэтрин невольно содрогнулась. _Н_е_т_, _н_е _н_а_д_о_! И сама себе сказала вслух: - Я вполне нормальна. Да, но если это так, почему она сейчас лежит здесь одна, а не трахается где-нибудь с парнем, как все другие девушки? Может быть, она фригидна? Тогда ей, наверное, нужна операция - лоботомия или что-то подобное. За окном спальни на востоке уже брезжил рассвет, а Кэтрин так и не сомкнула глаз. Этой ночью она твердо решила, что больше не останется девственницей и что лишить ее невинности предстоит переспавшему со всеми незамужними студентками Рону Питерсону. 2. НОЭЛЛИ. МАРСЕЛЬ-ПАРИЖ, 1919-1939 ГОДЫ Она родилась принцессой королевской крови. Ее первые воспоминания - белая плетеная кроватка для новорожденной с кружевным пологом, украшенная розовыми ленточками и усыпанная мягкими игрушками в виде различных животных, красивыми куклами и золочеными погремушками. Она быстро усвоила, что, стоит ей только открыть рот и подать голос, кто-нибудь обязательно поспешит к ней, возьмет на руки и успокоит. Когда ей было шесть месяцев от роду, отец стал вывозить ее в сад в детской коляске, где разрешал ей потрогать цветы, приговаривая: - Посмотри, принцесса, какие они красивые, но ты намного прекрасней любого из них. Дома ей нравилось, когда отец высоко поднимал ее своими сильными руками и подносил к окну, из которого она видела крыши многоэтажных зданий, а он говорил ей: - Вот оно, твое королевство, принцесса, - отец показывал пальцем на высокие мачты кораблей, стоящих на рейде и слегка покачивающихся на волнах. - Видишь те большие корабли? - спрашивал он. - В один прекрасный день они станут твоими, и ты будешь ими командовать. Многочисленные гости приходили в замок только для того, чтобы посмотреть на нее, и лишь немногим из них выпадала честь взять ее на руки. Остальные любовались ею, стоя над кроваткой и восхищались ее небесными чертами, красивыми светлыми волосами и мягкой золотистой кожей, а отец с гордостью замечал: - Да у нее на лбу написано, что она принцесса! И, склонившись над кроваткой, шептал: - Когда-нибудь придет прекрасный принц и завладеет твоим сердцем. Затем он бережно заворачивал ее в розовое одеяльце, и она засыпала безмятежным сном. Весь ее мир был светлой мечтой о кораблях, высоких мачтах и замках, и только в пять лет она узнала, что является дочерью марсельского торговца рыбой, что замки, которые она видела из окна своей крохотной комнатки на чердаке, всего лишь складские помещения, расположенные вокруг зловонного рыбного рынка, где работал отец, что флот ее состоит из старых рыболовных судов, отплывающих из Марселя каждое утро еще до зари и возвращающихся сразу же после обеда, чтобы выплюнуть свой дурно пахнущий груз на пирс. Таково было королевство Ноэлли Пейдж. Друзья отца не раз предупреждали его, что не стоит обманывать дочь. - Зачем ты забиваешь ей голову сказками, Жак? Ведь Ноэлли подумает, что она лучше всех. Так оно и вышло. На первый взгляд Марсель кажется жестоким местом, полным первобытного насилия, присущего любому портовому городу, где полно дорвавшихся до берега моряков, у которых в кармане есть деньги, и умных хищников, знающих, как эти деньги у них забрать. Однако в отличие от остальных французов у марсельцев развито чувство солидарности, рожденное в общей борьбе за выживание, поскольку источником жизненной силы города является море, а марсельские рыбаки входят во всемирную рыбачью семью. Они помогают друг другу и в штормовую, и в тихую погоду, в суровые дни невзгод и в прекрасную пору богатых уловов. Поэтому соседи Жака Пейджа радовались, что ему повезло и у него родилась такая замечательная дочь. Они тоже считали чудом, что из чрева грязного и грубого города вдруг появилась на свет принцесса. Да и сами родители Ноэлли не могли понять, откуда взялась у их дочери эти неземная красота. Ее мать была грузной крестьянкой с грубыми чертами лица, отвисшей грудью и толстыми ногами. Отец Ноэлли, коренастый и широкоплечий мужчина, выделялся маленькими, бегающими глазками, которые на все смотрели с бретонским подозрением, и волосами цвета мокрого песка нормандских пляжей. Сначала ему казалось, что природа просто ошиблась, что это прекрасное светловолосое создание не могло родиться от него и его жены и что, когда Ноэлли подрастет, она превратится в обычную некрасивую девочку, напоминающую дочерей его знакомых. Однако чудо продолжало расти и расцветать. С каждым днем Ноэлли становилась все красивее. Ее мать меньше своего мужа удивлялась появлению в семье златокудрой красавицы. За девять месяцев до рождения Ноэлли она познакомилась с рослым норвежским моряком, только что сошедшим с грузового судна. Этот огромный блондин с внешностью викинга был красив как бог, и на губах его играла добрая и чарующая улыбка. Пока Жак трудился на работе, в его крохотной квартирке моряк весьма активно провел четверть часа в постели с будущей матерью Ноэлли. Когда она увидела, как светловолоса и хороша ее дочь, то испугалась до смерти. Жена Жака пребывала в постоянном страхе, с ужасом ожидая того момента, когда муж поднимет карающий перст и потребует назвать истинного отца Ноэлли. Однако, к ее великому удивлению, эгоистическое чувство заставило его принять ребенка за своего собственного. - Вероятно, среди моих предков был кто-то из скандинавов, и Ноэлли унаследовала их кровь, - хвастался он перед друзьями, - но вы же видите, что у нее есть и мои черты. Жена молча выслушивала всю эту чепуху, кивала головой в знак согласия и удивлялась мужской глупости. Ноэлли нравилось проводить время с отцом. Она обожала его неуклюжую игривость и исходящие от него странные, непонятные запахи, но в то же время ее пугала его жестокость. Широко раскрытыми глазами она смотрела, как, задыхаясь от злобы, он ругал мать и бил ее по лицу. Мать пронзительно кричала от боли, но в ее крике чувствовалось что-то животное и плотское, и Ноэлли охватывала ревность, поскольку ей самой хотелось быть на месте матери. С Ноэлли же отец всегда был мягок и нежен. Он с удовольствием водил ее на пристань и показывал грубым, неотесанным людям, с которым ему приходилось работать. Все знали ее там как принцессу, и она гордилась этим сама и испытывала чувство гордости за отца. Ноэлли старалась сделать отцу приятное. Зная, что он любит поесть, она научилась стряпать, готовя его любимые блюда, и постепенно заменила на кухне мать. В семнадцать лет красота Ноэлли расцвела пышным цветом, и она превратилась в изысканную женщину. У нее были прекрасные, тонкие черты лица, живые фиалковые глаза и пепельные волосы. Ее кожа сохранила свою свежесть и золотистый оттенок, и казалось, что она покрыта тонким слоем меда. У Ноэлли была потрясающая фигура с полной, твердой, молодой грудью, стройными ногами и изящными лодыжками. Она обладала своеобразным, мягким и мелодичным голосом. Во всем ее облике бросалась в глаза необыкновенная чувственность, которая пока только тлела в ее душе. Но не она очаровывала окружающих. Волшебство Ноэлли заключалось в том, что в этом океане чувственности всем виделся необитаемый остров совершенной невинности, и такое сочетание чувственности и детского простодушия делало ее неотразимой. Она не могла спокойно пройти по улице. Прохожие заговаривали с ней и предлагали встретиться в интимной обстановке. Но это были не обычные предложения, с которыми обращаются к марсельским проституткам местные мужчины. Даже самые тупые из них замечали в Ноэлли нечто особое, что-то такое, чего они никогда раньше не видели и, возможно, не увидят никогда, и каждый из них с готовностью заплатил бы сколько мог, чтобы хоть на время приобщиться к этому нечто. Отец Ноэлли тоже сознавал, насколько она красива. По правде говоря, Жак Пейдж только об этом и думал. Он прекрасно знал, какой огромный интерес у мужчин вызывает Ноэлли. Несмотря на то что ни он, ни его жена никогда не говорили с дочерью о сексе, он не сомневался, что она еще девственница, что придает женщине определенную ценность. Его проницательный крестьянский ум долго и упорно работал над тем, как бы повыгоднее использовать то неожиданное счастье, которое подарила ему природа. Задача Жака Пейджа состояла в том, чтобы красота Ноэлли принесла как можно больше выгоды ей и ему самому. В конце концов, он участвовал в ее появлении на свет, кормил, одевал и воспитывал ее. Она обязана ему всем. И теперь пришла пора возместить расходы. Хорошо бы сделать Ноэлли любовницей богача. Тогда он, ее отец, получил бы возможность жить, не особенно утруждая себя, на что вполне имел право. С каждым днем честному человеку становилось все труднее зарабатывать на жизнь. Над Европой нависла зловещая тень войны. С помощью молниеносного удара нацисты вошли в Австрию и этим шагом ошеломили Европу. Вскоре они захватили Судетскую область и вторглись в Словакию. Несмотря на заверения Гитлера о том, что он не заинтересован в дальнейших завоеваниях, все ожидали расширения конфликта. Развитие событий особенно сильно отразилось на Франции. По мере того как правительство тратило все больше средств на оборону, в магазинах и на рынках стала ощущаться нехватка товаров. Жак Пейдж боялся, что скоро придет конец рыболовству и он останется без средств к существованию. Спасти положение можно было только с помощью дочери, если подыскать ей богатого любовника. Загвоздка состояла в том, что он не знал, где найти богача. Все его друзья были так же бедны, как и он сам, а он не собирался допускать к ней мужчин, которые не могут дать за нее достойную цену. Разрешить проблему случайно помогла сама Ноэлли. В последние месяцы она становилась все беспокойнее. Ноэлли хорошо училась, но школа ей надоела. Она заявила отцу, что хотела бы поступить на работу. Не говоря ни слова, он посмотрел на дочь изучающим взглядом. - Какую работу? - спросил он. - Не знаю, - ответила Ноэлли. - Я бы могла работать манекенщицей, папа. Так все и решилось. В течение следующей недели ежедневно во второй половине дня Жак Пейдж приходил домой с работы, тщательнейшим образом мылся, чтобы избавиться от запаха рыбы на руках и в волосах, надевал свой лучший костюм и спускался на главную улицу города, Канебьер, ведущую из старой гавани в богатые кварталы. Прогуливаясь по ней туда и обратно, он изучал там все ателье мод, не замечая, насколько нелепо он, неуклюжий крестьянин, выглядит в мире шелка и кружев, но ему это ничуть не мешало. Пейдж просто искал то, что ему нужно, и наконец нашел, дойдя до "Бон Марше", самого шикарного в Марселе ателье женской одежды. Однако он выбрал это заведение отнюдь не за его изысканность. Жак остановил на нем свой выбор, потому что им владел Огюст Ланшон, безобразный лысый человек старше пятидесяти лет, с маленькими толстыми ножками и дрожащим ртом скупердяя. Его жена, крохотная женщина с продолговатым лицом, выступающими скулами и резко очерченным носом, хозяйничала в примерочной, следя за работой портных и сурово покрикивая на них. Стоило Жаку Пейджу взглянуть на господина Ланшона и его жену, как он тут же понял, что нашел решение своей проблемы. Ланшон с отвращением посмотрел на плохо одетого незнакомца, входящего к нему в ателье. - Слушаю вас. Что я могу для вас сделать? - грубо спросил Ланшон. Не обращая внимания на грубый тон Ланшона, Жак Пейдж ткнул его своим толстым пальцем в грудь и, самодовольно улыбаясь, сказал: - Это я могу кое-что сделать для вас, месье. Я собираюсь разрешить своей дочери работать на вас. С выражением крайнего недоверия на лице Огюст Ланшон уставился на неотесанного незнакомца. - Вы собираетесь _р_а_з_р_е_ш_и_т_ь_... - Завтра в девять утра она будет здесь. - Я не... Жак уже исчез. Через несколько минут Ланшон окончательно забыл об это происшествии. На следующее утро в девять часов, взглянув на вход в ателье, он увидел в дверях Жака Пейджа. Ланшон хотел было сказать своему управляющему, чтобы тот вышвырнул Пейджа вон, но вдруг заметил у него за спиной Ноэлли. Отец и его невероятно красивая дочь шли прямо к Ланшону. Папаша широко улыбнулся и представил ему Ноэлли. - Вот она, готова приступить к работе. Огюст Ланшон не отрываясь смотрел на девушку и облизывал губы. - Доброе утро, месье, - с улыбкой поздоровалась Ноэлли. - Отец сказал мне, что у вас для меня есть работа. Потерявший дар речь Ланшон утвердительно кивнул головой. - Да, я... я полагаю, мы сможем что-нибудь подыскать вам, - удалось ему, заикаясь, выдавить из себя фразу. Ланшон изучал ее лицо и фигуру и не верил своим глазам. Он тут же представил себе, какое это наслаждение - лежать на ее нагом теле. Жак Пейдж стал прощаться: - Ну что ж, оставляю вас вдвоем, чтобы вы могли получше познакомиться. Он сильно хлопнул Ланшона по плечу и хитро подмигнул ему. Этот жест можно было истолковать десятью разными способами, но ни один из них не оставил у Ланшона ни малейшего сомнения относительно намерений Пейджа. Первые несколько недель Ноэлли казалось, что она перенеслась в другой мир. Женщины, посещавшие ателье, носили красивую одежду и отличались изысканными манерами, а сопровождавшие их мужчины не имели ничего общего с теми грубыми и шумными рыбаками, среди которых она выросла. У Ноэлли создалось впечатление, что впервые в жизни ее ноздри освободились от рыбного зловония. Раньше она никогда не обращала на это внимания, потому что запах рыбы представлялся ей частью ее существования. Теперь же все вдруг изменилось, и только благодаря отцу. Девушка гордилась тем, как отец сговорился с господином Ланшоном. Два или три раза в неделю они отправлялись вместе пропустить рюмочку коньяка или выпить пива, а когда возвращались, между ними устанавливался некий дух товарищества. Поначалу Ноэлли невзлюбила Ланшона, но он вел себя с ней осторожно. От одной из девушек Ноэлли узнала, что жена Ланшона как-то застала его в кладовой с манекенщицей, схватила ножницы и чуть его не кастрировала. Ноэлли видела, что Ланшон не спускает с нее глаз, но он всегда оставался предельно вежливым. По-видимому, рассуждала она, он боится моего отца, и это ее вполне устраивало. Дома у них стало намного спокойнее. Отец больше не бил мать, и постоянная грызня между ними прекратилась. На стол стали подаваться бифштекс и жаркое, а после обеда отец доставал новую трубку и набивал ее дорогим табаком из кожаного кисета. Он купил себе выходной костюм. Международное положение продолжало ухудшаться, и Ноэлли часто слышала, как отец говорил с друзьями о политике. Все они были встревожены надвигавшейся угрозой и страшно боялись потерять средства к существованию, и только Жак Пейдж, казалось, не беспокоился о своем будущем. 1 сентября 1939 года гитлеровские войска вошли в Польшу, а через два дня Англия и Франция объявили войну Германии. Во Франции была объявлена мобилизация, и на улицах появились сотни людей в военной форме. Повсюду чувствовалась какая-то покорность судьбе, некое повторение прошлого, словно смотришь старый фильм, который видел много лет назад. Однако в душе еще не поселился всепоглощающий страх, и думалось, что все обойдется. Пусть другие страны трепещут перед мощью германских армий, а Франция так и останется непобедимой. У нее есть неприступная "Линия Мажино", она на тысячу лет защитит французов от вторжения. Ввели комендантский час и нормирование продуктов, но это не волновало Жака Пейджа. Судя по всему, он обрел спокойствие. Лишь один раз Ноэлли видела, как он пришел в ярость из-за того, что однажды ночью застал ее с юношей, с которым она иногда встречалась. Они целовались, когда неожиданно зажегся свет и в дверях появился дрожащий от гнева отец. - Вон отсюда! - заорал он на испуганного юношу. - И не смей прикасаться к моей дочери, поганая свинья! Напуганный до смерти юноша сбежал. Ноэлли попыталась объяснить отцу, что они не делали ничего плохого, но тот так разозлился, что не пожелал ее слушать. - Я не позволю тебе размениваться на всякую шпану, - закричал он. - Это же ничтожество. Он недостоин моей принцессы. Ночью Ноэлли не могла заснуть, восхищаясь безмерной любовью отца. Она дала себе клятву, что больше ничем не будет расстраивать его. Однажды вечером перед самым закрытием в ателье появился клиент, и Ланшон попросил Ноэлли примерить несколько платьев. После примерки все отправились домой, и в ателье остались только Ланшон и его жена, которая делала какие-то записи в конторских книгах. Ноэлли зашла переодеться в пустую примерочную. Она была в лифчике и трусиках, когда туда заглянул Ланшон. Он уставился на Ноэлли, и у него задрожали губы. Ноэлли потянулась за платьем, но, прежде чем она успела надеть его, Ланшон бросился к ней и запустил руку ей между ног. Ноэлли охватило отвращение, она попыталась вырваться, но Ланшон крепко держал ее, и ей стало больно. - Ты прекрасна, - шептал он ей, - прекрасна, и я постараюсь, чтобы тебе было хорошо. Но тут Ланшона позвала жена. Он неохотно отпустил девушку и выбежал из примерочной. По дороге домой Ноэлли думала, стоит ли говорить об этом случае отцу. Он, пожалуй, убьет Ланшона. Она презирала хозяина ателье, и находиться рядом с ним было для нее невыносимо, но она хотела остаться на работе. Да и отец мог расстроиться, если она вдруг уволится. Ноэлли решила пока ничего не рассказывать отцу, а попробовать самой справиться с Ланшоном. В следующую пятницу мадам Ланшон сообщили по телефону, что в Виши заболела ее мать. Ланшон отвез жену на вокзал и поспешил в ателье. Он вызвал к себе в кабинет Ноэлли и сказал ей, что хочет куда-нибудь съездить с ней на выходные. Ноэлли удивленно взглянула на него, решив, что он попросту пошутил. - Мы поедем во Вьен, - продолжал болтать Ланшон. - Там есть прекрасный ресторан "Пирамида". Ресторан дорогой, но это неважно, потому что я могу быть очень щедрым с теми, кто ко мне хорошо относится. Сколько времени тебе нужно на сборы? Ноэлли пристально посмотрела на него. - Никогда, - это было все, что она могла ему ответить. - Никогда! Она повернулась и выбежала в приемную ателье. Ланшон минуту провожал ее глазами, от ярости налившимися кровью, затем схватил телефонную трубку. Через час в ателье вошел Жак. Он направился прямо к дочери, и ее лицо просияло. Она вздохнула с облегчением. Отец почувствовал, что что-то случилось, и приехал, чтобы спасти ее. В дверях своего кабинета стоял Ланшон. Отец взял Ноэлли за руку и быстро повел ее к Ланшону в кабинет. Там отец повернулся к дочери. - Я так рада, что ты пришел, папа, - начала Ноэлли, - я... - Господин Ланшон говорит, что сделал тебе прекрасное предложение, а ты отказалась. Она уставилась на отца в полном недоумении. - Предложение? Он попросил меня провести с ним выходные. - А ты отказалась? Не успела Ноэлли ответить, как отец замахнулся и отвесил ей звонкую пощечину. Ноэлли остолбенела. Она просто не могла поверить этому. В ушах у нее стоял звон, глаза застилал туман. Ноэлли услыхала голос отца: - Дура! Дура! Пора тебе подумать о своих близких, себялюбивая сучка! - И он снова ударил ее. Через полчаса отец наблюдал с улицы, как его дочь и Ланшон отправляются во Вьен. В однокомнатном номере гостиницы не было ничего, кроме большой двуспальной кровати, дешевой мебели и находившихся в одном углу умывальника и таза. Ланшон не привык бросаться деньгами. Он дал коридорному мелкие чаевые и, как только тот ушел, накинулся на Ноэлли и стал срывать с нее одежду. Затем Ланшон взял ее груди своими толстыми, потными руками и сильно сжал их. - Боже, как ты хороша, - воскликнул он, задыхаясь. Он стащил с нее юбку и трусы и завалил на кровать. Ноэлли лежала не двигаясь и ни на что не обращая внимания, как будто была в шоке. Пока они ехали в машине, девушка не вымолвила ни слова. Ланшон надеялся, что она не заболела. Он никогда бы не смог объяснить это полиции или, не дай бог, своей жене. Ланшон торопливо разделся, бросая одежду на пол, и лег в кровать рядом с Ноэлли. Ее тело оказалось еще прекрасней, чем он ожидал. - Твой отец говорил мне, что ты никогда не спала с мужчиной, - сказал он, ухмыляясь. - Что же, я покажу тебе, как это делается. Ланшон навалился на Ноэлли толстым животом и стал тыкать своим органом ей между ног, стараясь войти в нее. Его движения становились все резче. Ноэлли ничего не чувствовала. Ей только слышалось, как отец кричит на нее: - Ты должна быть благодарна за то, что такой добрый господин, как Огюст Ланшон, хочет заботиться о тебе. От тебя только требуется быть с ним поласковей. Ты сделаешь это для меня. И для себя. Все, что тогда произошло, было для нее кошмаром. Ноэлли не сомневалась, что отец ее просто не понял, и пустилась в объяснения, но он снова ударил ее и начал пронзительно кричать: - Ты сделаешь то, что тебе говорят! Другие девушки на твоем месте обрадовались бы такому шансу! Т_а_к_о_м_у _ш_а_н_с_у_. Она посмотрела на Ланшона, на его безобразное, коротенькое тельце, на его скотское лицо с тяжело дышащим ртом и свинячьими глазками. Так вот какому принцу продал ее отец, ее любимый отец, который безмерно дорожил ею и не выносил, когда она разменивалась на недостойных. Тут она вспомнила бифштексы, которые внезапно появились у них на столе, новые трубки отца, его выходной костюм, и ее чуть не стошнило. Ей казалось, что в последующие несколько часов она умерла и родилась заново. Она умерла принцессой и вновь появилась на свет, но теперь уже шлюхой. Постепенно она осознала, в каком мире она живет и что с ней происходит. Ее охватила самая жгучая ненависть, которую даже трудно себе представить. Она никогда не простит отцу его предательства. Как это ни странно, но ненависти к Ланшону она не испытывала, потому что поняла его. Он - мужчина, и ему присущи все слабости мужского пола. Отныне, решила Ноэлли, она превратит эти слабости в собственную силу. Она научится пользоваться ими. Отец несомненно прав. Она _б_ы_л_а_ принцессой, и мир принадлежал ей. Теперь она знает, как завладеть им. Ведь это так просто. Мужчины правят миром, потому что у них есть сила, деньги и власть. Поэтому необходимо править мужчинами или по крайней мере одним из них. Но, чтобы добиться власти над мужчинами, нужно к этому подготовиться. Предстоит многому научиться, и первый шаг уже сделан. Ноэлли обратила внимание на Ланшона. Она лежала под ним, чувствуя, испытывая, как мужской половой орган приспосабливается к ней и что он может сделать женщине. В своем яростном желании завладеть прекрасным существом, распластанным под его толстым и грузным телом, Ланшон даже не заметил, что Ноэлли остается совершенно безучастной к его усилиям. Он не обращал на это никакого внимания. Ему достаточно было взглянуть на нее, чтобы распалиться до предела и почувствовать страсть, которой он не знал долгие годы. Он привык к дряблому телу своей уже постаревшей жены и изношенным прелестям марсельских проституток, но обладание такой молодой и свежей девушкой было для него подобно чуду. Однако для Ланшона чудо только начиналось. Он предпринял вторую попытку заняться любовью. После сношения Ноэлли заговорила с ним и вскоре сказала: - Лежи тихо. Она стала экспериментировать на нем руками, губами и языком, каждый раз придумывая что-нибудь новое, отыскивая самые уязвимые и чувствительные места на его теле и раздражая их до тех пор, пока он не вскрикивал от удовольствия. Это походило на нажатие кнопок. Нажмешь _о_д_н_у_ - он издаст стон, нажмешь _д_р_у_г_у_ю_ - он извивается в экстазе. Все так просто. Такова была школа Ноэлли, ее обучение. В то же время это было началом ее власти. Все три дня они провели в гостинице и так и не сходили в "Пирамиду". Днем и ночью Ланшон обучал ее тому немногому, что знал о сексе. Сама же Ноэлли открыла для себя гораздо больше. Когда они ехали обратно в Марсель, Ланшон чувствовал себя самым счастливым человеком во Франции. Ему и раньше доводилось вступать в короткую половую связь с работницами своего ателье в "отдельных кабинетах" ресторана, где помимо обеденного столика стоял еще и диван; он торговался с проститутками, старался дарить своим любовницам как можно меньше подарков и был совершенно бессовестным скупердяем по отношению к жене и детям. Однако теперь он вдруг великодушно заявил: - Я собираюсь снять тебе квартиру. Ты умеешь готовить? - Да, - ответила Ноэлли. - Хорошо. Каждый день я буду приходить к тебе обедать и заниматься любовью, а два-три раза в неделю я буду у тебя ужинать. Он положил руку ей на колено и погладил его. - Ну как? - Замечательно, - согласилась Ноэлли. - Я даже стану давать тебе деньги на карманные расходы, но небольшие, - поспешил он добавить, - их хватит на то, чтобы время от времени ты могла купить себе красивые вещи. Единственная просьбе к тебе - не встречаться ни с кем, кроме меня. Теперь ты принадлежишь мне. - Как ты захочешь, Огюст, - сказала Ноэлли. Ланшон удовлетворительно вздохнул. Когда он снова заговорил с Ноэлли, голос его звучал мягко. - Раньше я ни к кому так не относился. Знаешь почему? - Нет, Огюст. - Потому что с тобой я чувствую себя молодым. Мы с тобой чудесно заживем. Они возвратились в Марсель поздно вечером. По дороге оба не проронили ни слова - каждый думал о своем. - Увидимся завтра в девять в ателье, - заговорил Ланшон. Он сделал паузу. - Если утром почувствуешь себя усталой, поспи немного дольше. Приходи в полдесятого. - Спасибо, Огюст. Он вытащил пачку франков и протянул ей. - Вот, возьми. Завтра во второй половине дня попробуй подыскать квартиру. Если найдешь что-нибудь подходящее, эти деньги послужат задатком, чтобы квартиру не сдали кому-то другому, а я потом подъеду и посмотрю, годится ли она. Ноэлли бросила весьма выразительный взгляд на франки в его руке. - Что-нибудь не так? - спросил Ланшон. - Мне бы хотелось, чтобы у нас и вправду было уютное гнездышко, - пояснила Ноэлли, - где бы нам вместе жилось хорошо. - Но я не так богат, - запротестовал он. Ноэлли понимающе улыбнулась и положила руку на бедро Ланшона. Он вперил в нее взор и кивнул головой. - Ты права, - согласился Ланшон. Он полез в бумажник и принялся отсчитывать франки, наблюдая при этом за выражением лица Ноэлли. Когда Ланшон заметил, что она довольна, его пальцы тут же замерли. Он даже покраснел от собственной щедрости. В конце концов, какое это имеет значение? Ланшон был проницательным бизнесменом и прекрасно знал, что такая расточительность поможет ему навсегда привязать к себе Ноэлли. Счастливый Ланшон поехал дальше, а она стояла и смотрела ему вслед. Когда машина скрылась из виду, Ноэлли поднялась к себе, упаковала вещи и достала из тайника все свои сбережения. В десять часов вечера она села в поезд Средиземноморье-Лион-Париж. На следующий день она была в Париже. Несмотря на раннее утро, на вокзале толпился народ. Одни рвались в город, другим не терпелось выбраться из него. Ни привокзальная сутолока, ни радость встреч, ни слезы расставания, ни оглушающий шум не мешали Ноэлли. Едва ступив на платформу и еще не видя города, она уже знала - ее место здесь. Марсель казался ей теперь чужим. Она могла жить только в Париже. Здесь ей нравилось все. Она испытывала какую-то непонятную, пьянящую радость и жадно впитывала в себя звуки, движение толпы и будоражащие ритмы. Она чувствовала родство с этим городом. Оставалось только завоевать его. Ноэлли взяла чемодан и направилась к выходу. Она вышла на улицу. Уже светило яркое солнце. Мимо нее со свистом проносились автомобили. Ноэлли вдруг вспомнила, что ей некуда идти, и растерялась. Девушка заметила, что у здания вокзала стояли пять-шесть такси, и подошла к первому из них. - Куда? - Не могли бы вы отвезти меня в недорогую гостиницу? Водитель обернулся и уставился на нее оценивающим взглядом. - Впервые в этом городе? - Да. - Вам повезло, - сказал он. - Были когда-нибудь манекенщицей? У Ноэлли радостно забилось сердце. - В общем, да, - ответила она. - Моя сестра работает в одном из престиж