сказал: -- А я, представьте себе, знаю, что мы будем делать. Дроздов заранее кивнул. Эрик Баскин недоверчиво прищурился. Я вдруг почувствовал странное беспокойство. Помедлив несколько секунд, Мокер торжествующе выговорил: -- Мы будем издавать вторую русскую газету! СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ МАРШ Подсознательно каждый из нас мечтал о русской газете. Ведь журналистика была нашей единственной профессией. Единственным любимым занятием. Просто мы не знали, как это делается в США. Дома все было очень просто. Там был обком, который все знал. У любой газеты было помещение, штат и соответствующее оборудование. Все необходимое предоставлялось государством. Начиная с типографии и кончая шариковыми авторучками. Дома был цензор. Было окошко, где вы регулярно получали зарплату. Было начальство, которое давало руководящие указания. Вам оставалось только писать. При этом заранее было известно -- что именно. А здесь?! Английского мы не знали. (За исключением Вили Мокера, который объяснялся не без помощи жестов. ) О здешней газетной технологии не имели представления. Кроме того, подозревали, что вся затея эта стоит немалых денег. -- И вообще, -- поинтересовался Баскин, -- кто нам даст разрешение? Мы ведь даже гражданства не имеем. Выходит, каждый поц может издавать газету? А что, если мы начнем подрывать устои капитализма? Но Мокер, как выяснилось, располагал подробной информацией. И на вопросы отвечал без запинки: -- Специального разрешения не требуется. Мы просто регистрируем нашу корпорацию, и все. Затем снимаем недорогое помещение в Манхеттене. Заказываем русскую наборную машину. Дешевых типографий в Нью-Йорке сколько угодно. Технология в Штатах более современная, а значит -- простая. Вместо цинковых клише используются фотостаты. Вместо свинцового набора -- компьютерные машины... Далее Мокер засыпал нас терминами: "айбиэм", "процессор", "селектрик-композер".., Наше уважание к Мокеру росло. Он продолжал: -- Что же касается устоев, то их веками подрывают десятки экстремистских газет. Кого это волнует? Если газета легальная, то все остальное не имеет значения. Тем более что мы намерены придерживаться консервативной линии. -- Мы должны рассказать американцам правду о тоталитаризме, -- ввернул Эрик Баскин. -- Мне все равно, какой линии придерживаться, -- объявил Дроздов. -- А деньги? -- спросил я. Мокер не смутился: -- Деньги это тоже не фокус. Америка буквально набита деньгами. Миллионы американцев не знают, как их потратить. Мы -- находка для этих людей... Мокер рассуждал уверенно и компетентно. Значит, он не терял времени. Мы все питали к нему чувство зависти и доверия, Недаром он первый стал курить сигары. А главное, раньше других перестал носить одежду из кожзаменителя... Понизив голос, он сказал: -- Я хочу продолжить разговор без свидетелей. Останутся (томительная пауза): Баскин, Дроздов и Серега. Когда обиженные соседи вышли, Мокер тоном заговорщика произнес: -- Есть у меня на примете крупный гангстер. Человек из мафии. Нуждается, как я понимаю, в инвестициях. Иначе говоря, в легализации тайных капиталов. -- Где ты его откопал? -- спросили мы. -- Все очень просто. У меня есть незамужняя соседка. (Мокеры жили в левом крыле здания. ) Высокая, симпатичная баба... Дроздов попытался развить эту тему: -- Полная такая, с круглым задом? -- Дальше, -- нервно перебил его Баскин. -- У этой Синтии, -- продолжал Мокер, -- бывает итальянец. Мы часто сталкиваемся в лифте. Причем заходит он к ней исключительно днем. После чего Синтия немедленно опускает шторы. Какой мы из этого делаем вывод? -- Черт его знает, -- сказал Эрик Баскин. Дроздов игриво засмеялся, потирая руки: -- Обычное дело, старик, поддали -- и в койку! Мокер уничтожающе посмотрел на Дроздова и сказал: -- Из этого мы делаем вывод, что Риццо -- хозяин ночного заведения. Поэтому он и занимается любовью только днем. А все ночные заведения контролируются мафией. Не говоря о том, что все итальянцы -- прирожденные мафиози. Баскин выразил сомнение; -- Все женатые мужики развлекаются днем. Для этого не обязательно быть гангстером. Но Мокер перебил его: -- А если я с ним говорил, тогда что?.. Я долго не решался. Подыскивал наиболее емкую формулировку. И наконец вчера многозначительно спросил: "Уж не принадлежишь ли ты к известной организации? " -- А он? -- Он понял мой намек и кивнул. Тогда я попросил его о встрече. Мы договорились увидеться завтра после шести. В баре на углу Семнадцатой и Пятой. Баскин тяжело вздохнул: -- Смущает меня, ребятки, вся эта уголовщина... ВСТРЕЧА Гангстер был одет довольно скромно. Его вельветовые брюки лоснились. Джемпер с надписью "Помни Валенсию! " обтягивал круглый живот. Лицом он напоминал грузинского рыночного торговца. Он вежливо представился: -- Меня зовут Риццо. Риццо Фьезоли. Очень приятно. В баре тихо наигрывал музыкальный автомат. Мы сели у окна. Бармен вышел из-за стойки, подал нам шесть коктейлей. Это был джин с лимоном и тоником, Я бы предпочел водку. Нас было шестеро, включая Риццо. Я пришел не один, У жены выходной, и ей захотелось посмотреть на мафиози. Все, кроме Риццо, были недовольны, что пришла моя жена. Я сказал Мокеру, что уплачу за два коктейля. -- Кам-ан, -- широко отмахнулся Мокер и тут же перевел: -- Еще бы!.. Мы чокнулись и выпили. Риццо, Баскин и моя жена пили через соломинку. Мокер, я и Дроздов предпочли обойтись без этих тонкостей. После этого Мокер заговорил. Кое-что мы понимали. Кое-что он переводил нам. Вообще, чем хуже люди говорят по-английски, тем доступнее мне их язык. Короче, состоялся примерно такой разговор: -- Могу я называть тебя просто Риццо? -- Еще бы, ведь мы друзья. -- Эти ребята -- бывшие советские журналисты. -- О!.. Могу я заказать еще один коктейль? -- Сначала поговорим, Я буду откровенен. Надеюсь, здесь все свои? Мокер обвел нас строгим испытующим взглядом. Мы постарались выразить абсолютную лояльность. Мокер продолжал: -- В ближайшие дни мы начинаем издавать русскую газету. Дело, как ты сейчас убедишься, верное. В Америке четыре миллиона граждан русского происхождения, Аудитория и рынок -- неисчерпаемы. Есть возможность получить солидную американскую рекламу. Через год вся эта затея принесет хорошие деньги. Что ты об этом думаешь? -- Я не читаю по-русски, -- ответил гангстер, -- я вообще читаю мало. -- Как и все мы, -- сумрачно откликнулся Баскин, Мокер попытался выровнять направление беседы: -- Я думаю, твоя организация располагает значительными средствами? -- Несомненно, -- реагировал итальянец, Затем добавил: -- Наш капитал -- это мужество, стойкость, дисциплина, верность идеалам! Мокер взволнованно приподнялся: -- Возможно, я не полностью разделяю твои убеждения. Но я готов отдать жизнь за твое право свободно их выражать!.. Эти слова прозвучали как цитата. Мокер сел и продолжал: -- Не будем касаться твоей идейной программы. Мы любим честных борцов независимо от их убеждений. Я много слышал про твою организацию. Лично мне ее цели, и в особенности -- средства, не очень-то близки. Но я привык отдавать должное стойкости и мужеству в любой конкретной форме... Мне известно, что законы организации суровы. Риццо гордо кивнул: -- Да, организация мгновенно ликвидирует тех, кто ее предает. Вряд ли можно позавидовать тому, кто нарушит слово, данное организации... -- Прекрасно, -- вставила моя жена. -- Сережа обязательно что-то нарушит, и его ликвидируют. И останусь я молодой привлекательной вдовушкой. Видно, на мою жену подействовал алкоголь. Но Мокер перевел ее слова. Наверное, хотел разрядить обстановку. Риццо нахмурился и отчеканил: -- Должен вас разочаровать, мадам. Ликвидируем всю семью! Затем извиняющимся тоном добавил: -- Жизнестойкой может быть лишь организация, спаянная дисциплиной... Я заметил, что все избегают слова "мафия". -- Ближе к делу, -- продолжал Мокер, -- у организации есть средства. Она заинтересована в легальных капиталовложениях. Мы готовы предоставить ей такую возможность. Разумеется, вы получите соответствующие гарантии... Музыкальный автомат затих. - Извините меня, -- сказал Риццо. Он поднялся, достал из кармана мелочь. Опустил ее в щель. Некоторое время раздавалось шипение. Потом зазвучали аккорды гитары и слащавый тенор вывел: "О, Валенсия, моя родина! Солнце шепчет мне - улыбнись!.. О, Валенсия... " Риццо вернулся, достал сигарету. Что-то в нем отвечало музыкальному ритму. Банально выражаясь, он приплясывал. Мокер протянул ему зажигалку с изображением голой девицы. Гангстер прикурил. Мы ждали. -- Ну, так что? -- спросил Мокер. Риццо приподнял брови: -- Вам нужны деньги? Мокер уверенно кивнул. -- Я не уполномочен решать такие вопросы. Конечно, я поговорю с Рафаэлем. Он заведует партийной кассой. Откровенно говоря, не думаю, чтобы он согласился. Рафаэль немножко консервативен. Я убежден, что Рафаэль гораздо правее своего кумира Троцкого. Наша фракция левых маоистов значительно дальше от центра. Мы переглянулись. -- Фракция маоистов? -- переспросил Баскин. Затем повернулся к Мокеру: -- Ты говорил, что он из мафии. На самом деле все гораздо хуже. На самом деле этот поц еще и большевик! Итальянец живо пояснил: -- В юности я был марксистом либерального толка. Я даже голосовал против индивидуального террора. Но затем присоединился к радикалам. А недавно увлекся маоистской программой. Мне хочется примирнть ленинизм с конфуцианством. Правая фракция считает меня ренегатом. Но я-то знаю, что истина придет с Востока. -- Пошли отсюда вон! -- сказал Эрик Баскин. Дроздов колебался: -- Вообще-то деньги не пахнут, -- сказал он. Баскин повысил голос: -- Какие могут быть деньги у этой шпаны?! Мокер выглядел крайне подавленным. Моя жена откровенно веселилась. Риццо выпил еще один стакан коктейля и невозмутимо продолжал: -- Истина придет с Востока. Лично я восхищаюсь русскими, Они революционеры и добились справедливости. Затем революция перешла в бюрократическую фазу. Зародилась новая советская буржуазия... Лично я -- революционер и враг буржуазии. Я читал Солженицына и Толстого. Толстой -- буржуазный писатель. Его волнуют переживания изнеженных богачей. А вот Солженицын написал хорошую книгу. Солженицын показывает, как опасно вырождение революционного духа... Баскин еле сдерживался: -- Что за дикая путаница в голове у этого старого хулигана! Риццо не унимался. Он жестикулировал и восклицал: -- Революция должна победить на всей земле! Богачи начнут трудиться, а простые люди отдыхать и курить марихуану! И это будет справедливо... Русские -- молодцы! Им нужна еще одна революция. И вождем ее будет Солженицын, а не Лев Толстой... Вот именно, Солженицын! -- Хватит! -- крикнул Баскин. -- Хватит! -- радостно повторил итальянец. Видно, решил, что это значит -- "браво! ". Мырасплатились и встали. Маоист долго жал нам руки. повторяя: -- Америка -- плохая страна! Я живу здесь только ради денег! Мое сердце принадлежит Валенсии!.. Да здравствуют ортодоксы и радикалы!.. Долой Льва Толстого и буржуазию! -- Виват! -- сказал Дроздов. Мы вышли на Семнадцатую улицу. Риццо остался в баре. Видимо, хотел еще больше укрепить свой революционный дух. Мокер смущенно посмеивался. -- Кретин, -- сказал ему Баскин. -- Я ищу, -- оправдывался Мокор, -- я нащупываю ходы... Деньги будут... Америка -- страна неограниченных возможностей... Потом он вспомнил: -- С каждого по четыре доллара. С Довлатова -- восемь. А за этого говенного Риццо, так уж и быть, плачу я... -- В сущности, неплохо посидели, -- успокаивал Баскина Дроздов. -- Увидите, деньги будут, -- заверял нас Мокер, -- я клянусь! КТО МЫ И ОТКУДА? Наша эмиграция условно делится на три потока. Даже на четыре: политический, экономический, художественный и авантюрный. Политические эмигранты чувствуют себя здесь неплохо. Особенно те, у кого хорошая специальность. Например: врачи, инженеры, знаменитые ученые, квалифицированные ремесленники. Ведь диссидентство -- не профессия. Эти люди добивались свободы и получили ее. Хотя свобода -- тоже не профессия. Поэтому желательно быть еще и квалифицированным специалистом. Люди из экономического потока тоже не жалуются. Ведь они добивались материальных благ. Попросту говоря, хотели жить лучше. Забыть о бедности, веревочных макаронах, фанерных пиджаках и ядовитом алкоголе. СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Говорят, если выпить советской мадеры и помочиться на шакала, то шакал околевает... Людям хотелось жить нормально, путешествовать, есть фрукты и смотреть цветной телевизор. Отдельная квартира с ванной -- уже достижение. Короче, они свое получили. Многие довольно быстро устроились на тяжелую, хорошо оплачиваемую работу. Сели, например, за баранку такси. Наиболее целеустремленные открыли собственные предприятия. СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Разговаривают двое эмигрантов. "Ну, как, ты хорошо устроился? " "Да нет, все еще работаю... " "Авантюристы" -- люди вечно недовольные. В Америку попали случайно. Кто-то с женой поругался и уехал. Кому-то захотелось послушать Гиллеспи. Или, допустим, плюнуть в Гудзон с небоскреба. Это все доступно. Но приходится еще и работать. Что для многих явилось полной неожиданностью. Хорошо еще, что в Америке можно быть государственным паразитом. Так что большинство "авантюристов" на велфере. Мы с друзьями относимся к художественному потоку. Мы -- люди творческих наклонностей: писатели, художники, редакторы, искусствоведы, журналисты. Мы уехали в поисках творческой свободы. И многие из нас действовали сознательно. Хоть и не все. Если дать творческую свободу петуху, он все равно будет кукарекать. Нам приходится трудно. Английского языка мы чаще всего не знаем, Профессию менять, естественно, не хотим. Велфер получать благородно стыдимся. СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Старуха-эмигрантка в рыбном магазине: "Я догадывалась, что здесь говорят по-ан- глийски. Но кто же мог знать, что до такой степени?!.. " Мы -- неудачники. Хотя многие из пас когда-то были знаменитостями. Например, Эрик Баскин. Он был известным спортивным журналистом. Редактором журнала "Хоккей-футбол". А футбол и хоккей заменяют советским людям религию и культуру. По части эмоционального воздействия у хоккея единственный соперник -- алкоголь. Когда Баскин приезжал с лекциями в Харьков и Челябинск, останавливались тракторные заводы. Вечерняя смена уходила с предприятий. Эмигрировал Баскин, поругавшись с влиятельным инструктором ЦК. Случилось это на идейной почве. Поскольку спорт у нас -- явление идеологическое. А Эрик в одном из репортажей чересчур хвалил канадских хоккеистов. И его уволили после неприятного разговора в Центральном Комитете. Прощаясь, инструктор сказал: -- У меня к вам просьба. Объясните коллегам, что вы уходите из редакции по состоянию здоровья. Надеюсь, вам понятно? Баскин ответил: -- Товарищ инструктор! Вообразите такую ситуацию. Допустим, вам изменила жена. И после этого заразила вас гонореей. Вы подаете на развод. А жена обращается к вам с просьбой: "Вася, объясни коллегам, что мы разводимся, поскольку ты -- импотент". Инструктор позеленел и указал Баскину на дверь,.. Виля Мокер работал на ленинградском телевидении. Вряд ли он был звездой, но прохожие его узнавали. Уехал Виля потому, что был евреем и страдал от антисемитизма. При слове "еврей" он лез драться. Он был уверен, что "еврей" -- ругательство... Дроздов трудился в отделе пропаганды "Смены". А пропагандировать, как известно, можно все. От светлого коммунистического будущего и фиолетовых гусиных желудков до произведений художника Налбандяна и зловонных резиновых бот. Это породило в Дроздове легкую моральную неразборчивость. Помню, редактор "Смены" говорил о нем: -- У этого даже задница почтительная... Я не знаю, почему Дроздов уехал, О политических мотивах здесь нечего и говорить. Ходили слухи, что Дроздов бежал от алиментов. Не знаю. Но человек он был довольно умелый и работящий. А это -- главное. О себе я уже рассказывал в первой книге. Спрашивается, кому мы были нужны в Америке?.. ДЕНЬГИ Мокер продолжал энергично действовать. Звонил в различные организации. Начиная с Толстовского фонда и кончая Лигой защиты евреев. Мокеру назначали ежедневно по шесть деловых свиданий. Все это обнадеживало нашего лидера. Видно, он был слегка дезориентирован американской любезностью. Куда ни позвонишь, везде отвечают: -- Заходите, например, шестого мая в одиннадцать тридцать... В Союзе было по-другому. Там все знакомо, ясно и понятно. Если тебе открыто не хамят, значит дело будет решено в положительном смысле. И даже когда хамят, еще не все потеряно. Поскольку некоторые чиновники хамят автоматически, рефлекторно. Такое хамство одинаково близко соловьиному пению и рычанию льва. Здесь все иначе. Беседуют вежливо, улыбаются, наливают кофе. Любезно тебя выслушивают. Затем печально говорят: -- Сожалеем, но мы лишены удовольствия воспользоваться данными предложениями. Наша фирма чересчур скромна для осуществления вашего талантливого, блестящего проекта. Если что-то изменится, мы вам позвоним. Иногда после этого даже записывают номер телефона... Однако лидер не сдавался. Стояло влажное и душное нью-йоркское лето. В мягком асфальте поблескивали колечки от содовых банок. Они напоминали драгоценные перстни. Небоскребы в Манхеттене были окутаны клубами горячего пара. Бесчисленные кондиционеры орошали прохожих теплым дождем. Режущие звуки тормозов и грохот джаза сливались в одну чудовищную какофонию. Мокер ходил по улице в костюме-тройке, дарованном ему синагогой. В руках он держал бесформенный советский портфель эпохи Коминтерна. Там хранилась удобная складная вешалка. В метро наш лидер, достав ее из портфеля, быстро раздевался. Пиджак и жилет терпеливо держал он на вытянутой руке. Галстук с изображением американского флага делал Мокера похожим на удавленника. Ослабить узел было невозможно. Завязать его Виля мог только перед зеркалом. Покидая сабвей, Мокер вновь одевался. На переговоры шел в костюме. И, получив отказ, снова раздевался в метро... Дроздов между тем нашел себе временную работу. Устроился на базу перетаскивать свиные туши и рыбу. Закончилось все это довольно грустным инцидентом. Дроздов украл килограмма четыре мороженого трескового филе. Сунул ледяной брикет под рубашку. Час ехал таким образом в сабвее. Филе начало таять. У Дроздова подозрительно закапало из брюк. Кроме того, от него запахло рыбой. Настолько, что два индуса, ворча, пересели. И к тому же наутро Дроздов заболел воспалением легких... Баскин держался уверенно и спокойно. К нему, человеку знаменитому, проявляли интерес американские журналисты. Интервью с ним появились в нескольких крупных газетах. Его жена Диана поступила на курсы медсестер... А я тем временем нашел себе литературного переводчика. Вернее, переводчицу. Звали ее Линн Фарбер. Родители Линн еще до войны бежали через Польшу из Шклова. Дочка родилась уже в Америке. По-русски говорила довольно хорошо, но с заметным акцентом. Познакомил нас Иосиф Бродский. Вернее, рекомендовал ей заняться моими сочинениями. Линн позвонила, и я выслал ей тяжелую бандероль. Затем она надолго исчезла. Месяца через два позвонила снова и говорит: -- Скоро будет готов черновой вариант. Я пришлю вам копию. -- Зачем? -- спрашиваю. -- Я же не читаю по-английски. -- Вас не интересует перевод? Вы сможете показать его знакомым. (Как будто мои знакомые -- Хемингуэй и Фолкнер. ) -- Пошлите, -- говорю, -- лучше в какой-нибудь журнал... Откровенно говоря, я не питал иллюзий. Вряд ли перевод окажется хорошим. Ведь герои моих рассказов -- зэки, фарцовщики, спившаяся богема. Все они разговаривают на диком жаргоне. Большую часть всего этого даже моя жена не понимает. Так что же говорить о юной американке? Как, например, можно перевести такие выражения: "Игруля с Пердиловки... " Или "Бздиловатой конь породы... " Или, допустим: "Все люди как люди, а ты -- как хрен на блюде... " И так далее. Я сказал переводчице: -- Мы должны обсудить некоторые финансовые проблемы. Платить я сейчас не могу. -- Я знаю - Бродский говорил мне. -- Если хотите, будем соавторами. В случае успеха гонорар делим пополам. Предложение было нахальное. Какие уж там гонорары! Если даже Бродский вынужден заниматься преподавательской работой. Линн согласилась. Кстати, это был единственный трезвый финансовый шаг, который я предпринял в Америке... Мокер звонил нам каждый вечер. Голос его звучал все менее уверенно. Мы уже теряли надежду. Да и стоило ли надеяться? Работать по специальности в Америке! Писать и говорить, что думаешь, -- на русском языке! Да еще и получать небольшую зарплату! Уж слишком фантастической казалась нам такая перспектива. Выздоровевший Дроздов поступил на шоферские курсы. Чтобы в дальнейшем арендовать такси. Жена Вили Мокера работала сиделкой. Моя жена продолжала служить в конторе у Боголюбова. Диане Баскиной удалось получить небольшую стипендию. Однажды мы пили чай у Баскина на кухне. Вдруг зазвонил телефон. Эрик снял трубку, Из уличного шума выплыл торжествующий голос Мокера: -- Я раздобыл деньги! Звоню из автомата... -- Сенсация, -- язвительно произнес Баскин, -- Виля Мокер раздобыл десять центов. -- Болван! -- закричал Мокер. -- Я достал шестнадцать тысяч! Представь себе, шестнадцать тысяч! Мы победили!.. Было такое ощущение, что Мокер слегка помешался. Он так кричал, что мы все хорошо его слышали. Баскин, морщась, отодвинул трубку. Диана из кухни спросила: -- Чего он хочет? А Мокер все не унимался: -- Мы просидели два часа в шикарном ресторане "Блимпи". Я почти не заглядывал в словарь. Я был в ударе. Даже официанты прислушивались к нашему разговору. Наконец он сдался, протянул мне руку и воскликнул: "Фаин! Я подумаю. Ты хороший малый, Вилли! Америка нуждается в тебе!.. " Мокер запнулся и деликатно прибавил: -- "И в твоих друзьях,.. " -- Так где же деньги? -- спросил Эрик Баскин. -- Теоретически -- у нас в кармане. Он даст. Я чувствую, он даст! -- Кто -- он? -- Ларри Швейцер! -- Кто такой Ларри Швейцер? -- Это большой человек! Фигура! Настоящий капиталист!.. Я все объясню. Не расходитесь. Пошлите Дроздова за водкой. Я беру машину. Но у меня всего шесть долларов и токен. Скиньтесь понемногу и ждите меня внизу... Через полчаса я уже разливал водку. Диана приготовила фирменный салат. В салате были грибы, огурцы, черносливы, редиска, но преобладали макароны. Мокер говорил торопливо, сбивчиво и невнятно. Вот что я усвоил из его рассказа, Есть такой Ларри Швейцер. Мокер познакомился с ним в еврейском центре. Швейцер -- адвокат и бизнесмен. Скупает разоренные кварталы в Бруклине. Делает косметический ремонт. И затем поселяет там русских эмигрантов. То есть возрождает город. При этом мечтает сыграть какую-то общественную роль. А потом чуть ли не баллотироваться в Конгресс. Для этого ему нужна общественная репутация. Чтобы заслужить ее. Швейцер учредил "Комитет". Задача "Комитета" -- оказание помощи российским беженцам. Параллельно Швейцер организовал курсы английского языка и музей неофициальной советской живописи. Мокер, кажется, сумел убедить Ларри Швейцера в необходимости еще одной русской газеты. Причем Швейцеру вовсе не обязательно тратить собственные деньги. Он может содействовать нам в получении долгосрочного займа. Речь идет о пятнадцати -- двадцати тысячах. Итак, газета нужна этому типу как выразительный штрих общественной репутации. Швейцер и его родители -- американцы. Но дед, естественно, из Кишинева. Так что эмигрантские проблемы Швейцеру более или менее доступны... Мокер перевел дыхание. Мы боялись верить. Эрик Баскин сказал: -- По-моему, рано бить в литавры. Дождемся окончательного решения вопроса. -- Но выпьем-то мы уже сейчас? -- забеспокоился Дроздов. -- Возражений. -- говорю, -- не имеется... НАКАНУНЕ Как это ни удивительно, деньги мы все же получили -- шестнадцать тысяч. Я спросил у Мокера: -- А почему не двадцать? Или не пятнадцать? Мокер ответил, что круглая сумма -- это всегда подозрительно. А в шестнадцати тысячах ощущается строгий расчет. СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Мой приятель Валерий Грубин деньги на водку занимал своеобразно. Он говорил; "Я уже должен вам тридцать рублей. Одолжите еще пятерку для ровного счета... " Таинственный Ларри Швейцер захотел с нами познакомиться. Мы приехали в его служебный офис. Это были две небольшие комнаты, заваленные всяким хламом. Баскин разочарованно поморщился. Но Мокер объяснил ему: -- Миллионеры здесь не любят выделяться. В "Мерседесах" разъезжают только гангстеры и сутенеры. А настоящие богачи стараются выглядеть поскромнее. Я говорю: -- Наверное, меня все принимают за богача. Поскольку мои единственные брюки лопнули на заднице... Но тут появился Ларри Швейцер, Мокер стал представлять нас. Баскина и Дроздова он назвал знаменитыми журналистами, а меня -- знаменитым писателем. Каждый раз Ларри дружелюбно восклицал: "О!,. " Это был подвижный рыжеватый человек лет сорока. На его кремовых брюках выделялась ровная складка. Коричневые туфли блестели. Зеленая бобочка облегала не слишком тощую поясницу. В Ленинграде так одеваются продавцы комиссионных магазинов. Ларри куда-то позвонил. Через минуту нам принесли бутерброды и кофе. Виля Мокер торжествующе взглянул на Баскина. Мол, что я говорил?! Солидная фирма... Дроздов предложил: -- Может, сбегать за водкой? -- Этого еще не хватало! -- прикрикнул Мокер. Ларри достал блокнот, калькулятор и авторучку, Потом сказал: -- Я очень рад, что познакомился с вами. Америке нужны талантливые люди. Я говорил с друзьями... Я думаю, вы можете получить ссуду на издание еврейской газеты. Но это должна быть именно еврейская газета. Еврейская газета на русском языке для беженцев из Союза. Цель такой газеты -- приблизить читателей к еврейскому Богу и сионистским традициям. Я попытался возразить: -- Нельзя ли использовать более общую формулировку? Например, "газета третьей эмиграции"? Без ударения на еврействе. А еще лучше -- вообще не указывать, кто мы такие. Издавать еженедельник для всех, кто читает по-русски. Уделяя, разумеется, при этом место и еврейскому вопросу. Так мы соберем наибольшее число подписчиков. -- Но ведь бегут из России, главным образом, евреи? -- удивился Ларри. -- Не только. Уехало довольно много русских, грузин, прибалтийцев. Не говоря о смешанных браках. Кроме того, советские евреи не очень религиозны. Большая часть еврейской интеллигенции воспитана на русской литературе, Пока я говорил все это, Мокер страшно нервничал. Он делал мне знаки. Затем с нежнейшей улыбкой выговорил по-русски: -- Заткнись, мудак, ты все испортишь, чучело гороховое, антисемит проклятый!.. Но меня поддержал Баскин: -- Я согласен. Еврейскую газету покупать не будут. В этом есть что-то местечковое. И вообще, я не люблю, когда мне ставят условия. -- Интересно, -- возмутился Мокер, -- с каких это пор? А в московских газетах тебе не ставили условий? -- Потому-то я и уехал, -- возразил Баскин. Дроздов безмолвствовал. Он пил кофе и ел бутерброды. Мокер сказал: -- Одну минутку, Ларри. И затем, обращаясь к нам, с едва заметным бешенством: -- Вы просто идиоты! Человек готов нам помочь. Он хочет, чтобы газета была еврейской. Вам жалко? Укажем сбоку микроскопическими буквами: "Еврейская газета на русском языке", и все. Будем раз в год давать материалы по еврейской истории. Отмечать большие праздники... Что же тут плохого? В конце концов, большинство из нас действительно евреи... А главное, иначе денег не получим... -- Лично мне все равно, -- отозвался Дроздов. Баскин махнул рукой. Мокер сказал: -- Извини, Ларри! Мои друзья уже рвутся в бой. Обсуждают конкретные творческие проблемы. Нам кажется, еврейская газета должна быть яркой, талантливой, увлекательной... -- Повело, -- говорю, -- кота на блядки! -- Что? -- заинтересовался Ларри. -- Непереводимая игра слов, -- быстро пояснил Мокер... -- Значит, -- сказал Ларри Швейцер, -- в общих чертах мы договорились... В ДЖУНГЛЯХ КАПИТАЛА На следующее утро мы получили деньги. Для начала -- шесть с половиной тысяч. Тогда нам казалось, что это гигантская сумма. А впрочем, так оно и было. Мы открыли счет в банке. Зарегистрировали нашу корпорацию. Отправились в Манхеттен снимать помещение. В тот же день мы заняли две комнаты на углу Бродвея и Четырнадцатой. Строго напротив публичного дома "Веселые устрицы". Неподалеку в сквере шла бойкая торговля марихуаной. И все-таки мы были счастливы. Ведь это была наша редакция. По такому случаю мы организовали вечеринку. Выпивали, сидя на полу, порожние бутылки ставили в угол. Они появились в нашей редакции задолго до электрической лампы, телефона, календаря и наборной машины. Допивали в полной темноте. Мокер разливал вино на слух... Теперь я понимаю -- это были лучшие дни моей жизни. Мы покупали оборудование на распродажах. Заказывали монтажные верстаки и компьютеры с русской программой. Вели переговоры с будущими авторами. С кадрами проблем не ожидалось. Неустроенных интеллектуалов было вполне достаточно. Из одних докторов наук можно было сколотить приличную футбольную команду. Десятки журналистов предлагали нам свои услуги. О нас заговорили. Причем не только с любовью. В русской колонии циркулировали тревожные слухи. Например, о том, что деньги мы получили в КГБ. Я рассказал об этом Мокеру. Виля страшно обрадовался: -- Это прекрасно, что нас считают агентами КГБ. Пусть думают, что за нами стоит могущественная организация. Это повысит наш кредит. Однако мы все же предприняли небольшое расследование. Выяснилось, что легенды о нас распространяет "Слово и дело". Боголюбов в разговоре с посетителями делал таинственные намеки. Появилась, мол, в Нью-Йорке группа авантюристов. Намерена вроде бы издавать коммунистический еженедельник. Довлатова недавно видели около советского посольства. И так далее. А слухи распространяются быстро. Все это меня удивило. О конкуренции я просто не думал. Разумеется, мы знали, что в Америке существует конкуренция. Но это касалось производства автомобилей, ботинок, сигар. Мы же хотели выпускать демократическую независимую газету. То есть участвовать в культурной жизни. Просвещать наших многострадальных соотечественников. Пропагандировать серьезное искусство. Бороться за чистоту русского языка. И, как неизменно добавлял Эрик Баскин, рассказывать миру правду о тоталитаризме. И вдруг такое отношение. Позже мы убедимся, что Америка -- не рай. И это будет нашим главным открытием. Мы убедимся, что свобода равно благосклонна к дурному и хорошему. Под ее лучами одинаково быстро расцветают гладиолусы и марихуана. Все это мы узнаем позже. А тогда я был наивным младенцем. Я следовал принципу обратной логики. То, что плохо у нас, должно быть замечательно в Америке. Там -- цензура и портвейн, здесь -- свобода и коньяк. Америка была для нас идеей рая. Поскольку рай -- это, в сущности, то, чего мы лишены. В Союзе меня не печатали. Значит, тут я превращусь в Арта Бухвальда. Мы говорили, уезжая: "Я выбрал свободу! " При этом наши глаза взволнованно блестели. Ибо свободу мы понимали как абсолютное и неоспоримое благо. Как нечто обратное тоталитарной зоне. Подобное чувство характерно для зэков, которые глядят на мир сквозь тюремную решетку. А также для инвалидов, которых санитары нехотя подвозят к больничному окну. Свобода представлялась нам раем. Головокружительным попурри из доброкачественного мяса, запрещенной литературы, пластинок Колтрейна и сексуальной революции, И вдруг, повторяю, такое странное отношение... Мы решили обратиться к самому Боголюбову. Все же он был когда-то знаком с Набоковым, Джойсом, Пикассо. Должны же в нем были сохраниться остатки человечности?! И вообще, если советские редакторы -- шакалы, то здесь они должны быть, как минимум, похожи на людей! Боголюбов делегацию не принял. Рекламировать наш еженедельник отказался. А когда вышел первый номер, уволил из своей редакции мою жену. Она казалась ему лазутчицей, шпионкой. СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Недавно Боголюбов говорил мне: "Скажите, как поживает ваша жена Леночка? Она всегда такая бледная. Мы все ей так сочувствуем. Как она? " Я отвечал: "Борис Исаевич! С тех пор. как вы ее уво- лили. мы живем хорошо... " Первый номер еженедельника "Зеркало" вышел 16 февраля. Он произвел небольшой фурор. Шестьдесят лет "Слово и дело" властвовало над умами читателей. Шестьдесят лет прославляло монархию. Шестьдесят лет билось над загадкой советской власти. Шестьдесят лет пользовалось языком Ломоносова, Державина и Марлинского. Шестьдесят лет ожидало мифического религиозного возрождения. Эти люди не знали главного. Они не знали, что старая Россия давно погибла. Что коммунизм есть результат длительного биологического отбора. Что советская власть -- не форма правления, а образ жизни многомиллионного государства. Что религиозное возрождение затронуло пятьсот интеллигентов Москвы, Ленинграда и Киева. Им казалось, что газета должна быть мрачной. Поскольку мрачность издалека напоминает величие духа. И тут появились мы, усатые разбойники в джинсах. И заговорили с публикой на более или менее живом человеческом языке. Мы позволяли себе шутить, иронизировать. И более того -- смеяться. Смеяться над русофобами и антисемитами. Над лжепророками и псевдомучениками. Над велеречивой тупостью и змеиным ханжеством. Над воинствующими атеистами и религиозными кликушами. А главное, заметьте, -- над собой! Мы заявили в полный голос: "Еженедельник "Зеркало" -- независимая свободная трибуна. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Выводы читатель делает сам. Редакция несет ответственность лишь за уровень дискуссии... " Из сотни авторов мы выбрали лучших. Всех тех, кого отказывалось печатать "Слово и дело". Остальные стали нашими злейшими врагами. Месяца два прошло в атмосфере безграничного энтузиазма. Число подписчиков и рекламодателей увеличивалось с каждым днем, В интеллигентных компаниях только о нас и говорили. Одновременно раздавались и негодующие выкрики: -- Шпана! Черносотенцы! Агенты госбезопасности! Прислужники мирового сионизма! СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Старый друг позвонил мне из Франции: "Говорят, ты стал правоверным евреем! И даже сделал обрезание! " Я ответил: "Володя! Я не стал правоверным евреем. И вовсе не сделал обрезания. Я могу это доказать. Я не в состоянии протянуть тебе мое доказательство через океан. Но я готов предъявить его в Нью-Йорке твоему доверенному лицу... " Каждое утро мы распечатывали десятки писем. В основном это были чеки и дружеские пожелания. Но попадались и грубые отповеди. В одном письме меня называли (клянусь! ) учеником Риббентропа, Жаботинского, Бубера и Арафата. В другом какой-то ненормальный интересовался, правда ли, что я, будучи охранником, физически мучил Солженицына. Хотя, когда Солженицына посадили, мне было три года. В охрану же я попал через двадцать лет. Когда Солженицына уже выдвинули на Ленинскую премию. Короче, шум стоял невообразимый. Повторяю, это были лучшие дни моей жизни. ВСТРЕТИЛИСЬ, ПОГОВОРИЛИ Зимой я наконец познакомился с Линн Фарбер. Линн позвонила и говорит: -- Я отослала перевод в "Ньюйоркер". Им понравилось. Через два-три месяца рассказ будет напечатан. Я спросил: -- "Ньюйоркер" -- это газета? Или журнал? Линн растерялась от моего невежества: -- "Ньюйоркер" -- один из самых популярных журналов Америки, Они заплатят вам несколько тысяч! -- Ого! -- говорю. Честно говоря, я даже не удивился. Слишком долго я всего этого ждал. Мы решили встретиться на углу Бродвея и Сороковой. Линн предупредила; -- В руках у меня будет коричневая сумочка. Я ответил: -- А меня часто путают с небоскребом "Утюг"... Я пришел ровно в шесть. По Бродвею двигалась шумная, нескончаемая толпа. Я убедился, что коричневая сумочка -- не очень выразительная примета, Слава Богу, меня заранее предупредили, что Линн Фарбер -- красивая. Типичная "Мадонна" Боттичелли... В живописи я разбираюсь слабо. Точнее говоря, совсем не разбираюсь. (С музыкой дело обстоит не лучше. ) Но имя Боттичелли -- слышал. Ассоциаций не вызывает. Так мне казалось. И вдруг я ее узнал, причем безошибочно, сразу. Настолько, что преградил ей дорогу. Наверное, Боттичелли жил в моем подсознании. И, когда понадобилось, выплыл. Действительно -- Мадонна. Приветливая улыбка, ясный взгляд. Казалось бы, ну что тут особенного?! А в жизни это попадается так редко! Надо ли говорить, что я сразу решил жениться? Забыв обо всем на свете. Что может быть разумнее -- жениться на собственной переводчице? Затем состоялся примерно такой диалог: -- Здравствуйте, я -- Линн фарбер. -- Очень приятно. Я тоже... Видно, я здорово растерялся. Огромный гонорар, "Ньюйоркер", юная блондинка... Неужели все это происходит со мной?! Мы шли по Сороковой улице. Я распахнул дверь полутемного бара. Выкрикнул что-то размашистое. То ли -- "К цыганам", то ли -- "В пампасы"... Я изображал неистового русского медведя. Я обратился к бармену: -- Водки, пожалуйста. Шесть двойных! -- Вы кого-то ждете? -- поинтересовался бармен. -- Да, -- ответила моя знакомая, -- скоро явится вся баскетбольная команда.., Линн Фарбер молчала. Хотя в самом ее молчании было нечто конструктивное. Другая бы непременно высказалась: -- Закусывай! А то уже хорош! Кстати, в баре и закусывать-то нечем,,, Молчит и улыбается. На следующих четырех двойных я подъехал к теме одиночества. Тема, как известно, неисчерпаемая. Чего другого, а вот одиночества хватает. Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество -- никогда... А девушка все молчала. Пока я о чем-то не спросил. Пока не сказал чего-то лишнего.,, Бывает, знаете, сидишь на перилах, тихонько раскачиваясь. Лишний миллиметр, и центр тяжести уже где-то позади. Еще секунда, и окунешься в пустоту. Тут важно немедленно остановиться. И я остановился. Но еще раньше прозвучало имя -- Дэннис. Дэннис Блэкли -- муж или жених... Вскоре мы с ним познакомились. Ясный взгляд, открытое лицо. И совершенно детская улыбка. (Как это они друг друга находят?! ) Ладно, подумал я, ограничимся совместной творческой работой. Не так обидно, когда блондинка исчезает с хорошим человеком... НАШИ БУДНИ Каждое утро мы дружно отправлялись в редакцию. Командные посты у нас распределились следующим образом. Мокер стал президентом корпорации, администратором и главным редактором. Я заведовал литературным отделом. Баскин отвечал за спорт и публицистику. Дроздов был работником широкого профиля. Он выступал на любые темы, давал финансовые консультации, рекламировал медицинские препараты. Кроме того, убирал помещение и бегал за водкой, Да еще ухаживал за тремя женщинами: секретаршей, машинисткой и переводчицей. Все мы трудились бесплатно. Мокера и Баскина кормили жены. Моей жене, как безработной, выдали пособие. Дроздов обедал у своих многочисленных подруг. А также гулял с чужой собакой и получал велфер. СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Как-то Дроздов похитил, банку анчоусов в супермаркете. Баскин его отчитал. Дроздов оп- равдывался: "Это моя личная борьба с инфляцией!.. " Доходов газета не приносила. Виля Мокер объяснял нам: -- Мы должны продержаться год. Это самое трудное время. Небольшие предприятия гибнут обычно в течение шести или семи месяцев... Мокер учил: -- В газете есть три источника дохода. Подписка, розница и объявления. Подписка -- это миф. Это деньги, которые мы, в сущности, занимаем у читателя. Розница дает гроши -- тридцать пять центов с экземпляра. Чистые деньги приносят только рекламные объявления. На этом держатся все западные газеты. Но получить рекламу довольно трудно. Американцев русский еженедельник не интересует. А наши деятели целиком зависят от Боголюбова. Он дает им скидку, лишь бы не рекламировались в "Зеркале". Боголюбов говорит им: "С кем вы имеете дело? С агентами Кремля?!.. " Мокер не