шел, и Чик стал ждать. Прозвучал звонок на перемену, и Чик повернулся спиной к школе, чтобы его никто издали не узнал. Потом раздался звонок на урок. Было слышно, как ребята с веселым шумом устремились в классы. Потом все затихло. Бочо все не было. И вдруг он появился вдалеке. Он бежал по улице Чика, то и дело взмахивая портфелем. Чик вонял, что Бочо бежит с какой-то новостью. -- Чик, -- задыхаясь, крикнул Бочо, подбегая, -- он едет по вашей улице! Он сейчас возле спортплощадки остановился. Там собака! С ним рядом сидит второй человек! Чик раздумывал несколько секунд. Надо его встретить на том углу квартала. Там начинается длинный штакетник забора грузинской школы. Это даст возможность маневрировать. -- За мной! -- крикнул Чик, и они побежали. Когда они добежали до угла, из-за поворота улицы, покачиваясь на неровностях немощеной дороги, показалась колымага. Собаколов постегивал кнутом свою клячонку, жадно озирая улицу в поисках зазевавшейся собаки. Рядом с ним сидел какой-то рыжий человек. Наверное, он учился ловить собак. Между ними на длинном древке вяло колыхался сачок, как грязное знамя грязного дела. Чик отвернулся к забору, чтобы не вызывать никаких подозрений. Колымага, поскрипывая, приближалась. Медленно, медленно приближалась! Вот она поравнялась с ним. Чик это почувствовал и быстро обернулся. Дав ей проехать чуть дальше себя, Чик скинул с плеча моток веревки, продел его в левую руку, правой ухватился за конец с крюком и ринулся за колымагой. Он быстро догнал ее, зацепил крюк за дужку замка и побежал к штакетнику, не давая ослабнуть разматывающейся веревке. Закинул петлю за две планки штакетника, сдернул ее пониже и обернулся. Через секунду веревка натянулась, и Чик, холодея от ужаса, увидел, что замок не оторвался, а колымага просто остановилась. Все пропало! Но нет! Собаколов ничего не понял и пару раз сильно стеганул свою клячу. Она рванулась, одно из колец соскочило, и дверь с треском распахнулась. Но собаки почему-то не выскакивали. А собаколов и сейчас ничего не понял! Он встал с места и, громко ругаясь, стал изо всех сил нахлестывать свою клячу. Она опять рванулась, крюк на конце веревки все еще торчал в дужке замка, веревка снова натянулась, дверь с ужасающим скрежетом вырвало из петель, и она с грохотом повалилась на улицу! О, вырванный с корней гнилой зуб злодейства! Собаки радостным потоком стали выпрыгивать из колымаги -- белые, черные, желтые, пятнистые, серые. -- Чик, атанда! -- откуда-то издали раздался голос Бочо, и Чик очнулся. Собаколов уже спрыгнул с передка и бежал к дверце колымаги. И тут Чика захлестнул страх. До этого страха не было, а тут захлестнул. Чик рванулся и побежал навстречу собаколову, но в сторону дома. Краем глаза он успел заметить, что Бочо перекинул портфель во двор грузинской школы и сам перемахнул через забор. Он успел удивиться, что Бочо принял более умное решение, ее менять свое было уже поздно. Увидев бегущего Чика, собаколов ринулся к тротуару. Чик прорвался мимо свистнувшего у его ног кнута и побежал дальше. Собаколов за ним. Чик обогнал несколько освобожденных им собак, и вдруг одна из них с лаем бросилась за ним и вцепилась в штаны. Прокусить штаны она не смогла, но, пока Чик отцеплялся от нее, собаколов догнал его своим кнутом. Струей кипятка кнут плеснул по ногам. Чик подпрыгнул от боли и сразу же оторвался от собаки и собаколова. Тот продолжал бежать за ним, но Чик чувствовал, что теперь он уже его не достанет, именно потому, что успел ошпарить кнутом. "Оказывается, человек, как и лошадь, может от удара кнута увеличивать скорость", -- подумал Чик на бегу. До кнута ему казалось, что он бежит на предельной скорости, но после кнута он явно поднажал. -- Молодец, Чик, молодец! -- доносились голоса уличных соседей. Чик вбежал во двор, пробежал его, ворвался в сад и вскарабкался на спасительную грушу. По бешеному лаю Белки Чик догадался, что собаколов уже во дворе. Чик докарабкался до макушки груши и стал следить за двором. Отсюда весь двор был как на ладони. Собаколов, отбиваясь кнутом от Белки, атакующей его со всех сторон, прошел до самой лестницы, ведущей на второй этаж, где жила тетушка. -- Где этот мальчик?! Где этот хулиган?! -- орал он, поглядывая на соседей и стараясь угадать, кто прячет Чика. Он не знал, что Чик пробежал в сад. Тетушка появилась на верхней лестничной площадке и, стоя над горшками цветущей герани, смотрела вниз, пытаясь понять, что происходит. -- Оставь собаку, -- кричала она. -- Что тебе надо? -- Где этот хулиган? -- кричал собаколов. -- Я его сдам в милицию! Тут во двор вошли несколько соседей по улице, и один из них крикнул тетушке: -- Чик открыл дверь его ящика! Все собаки сбежали! -- Я его в колонию отправлю, -- кричал собаколов. -- У меня свидетели! Тут двор поднял возмущенный гвалт. -- В колонию?! -- вскрикнула тетушка. -- Да я тебе сейчас за это глаза выцарапаю, живодер несчастный! Она огляделась как бы в поисках предмета, при помощи которого можно было бы выцарапать глаза собаколову, и увидела, что за ее спиной стоят дядя Коля и бабушка. Они вышли из дому, привлеченные шумом. Тетушка решила не искать больше предмет, при помощи которого можно было выцарапать глаза собаколову, а заменить его сумасшедшим дядюшкой Чика. -- Коля, гони его со двора, -- крикнула тетушка и, поясняя свою мысль на понятном ему языке, добавила: -- Он плохой! Плохой! -- Плохой?! -- переспросил дядя Коля и свесился с перил, стараясь разглядеть, насколько плох собаколов. -- Плохой! -- крикнула тетушка. -- Гони его отсюда! -- Сумасшедший? -- переспросил дядюшка. -- Кричит?! Вообще-то он не любил связываться с чужими и сейчас пытался сам себя разгорячить. -- Да, сумасшедший! Да, кричит! -- крикнула тетушка и показала на себя. -- На меня кричит! Дядюшка сделал решительное движение, чтобы побежать вниз, но бабушка властно придержала его за рубашку и даже дала ему легкий подзатыльник, чтобы он в мирские дела не вмешивался. Она не любила, когда ее сына пытались так использовать. -- Он мне план поломал! -- кричал собаколов, то отмахиваясь кнутом от Белочки, то грозя этим кнутом тетушке. -- Ты его от меня не спрячешь! Я его в колонии сгною! Вдруг тетушка быстро нагнулась, схватила самый большой горшок с геранью и с криком "Вот тебе колония!" швырнула его в собаколова. Такого он явно не ожидал. Горшок с цветущей геранью, пропламенев в воздухе, полетел вниз. Собаколов успел отпрянуть, и горшок, глухо выстрелив, разбился у его ног. Черепки разлетелись, а герань с большим комом земли вокруг корней каким-то чудом стала торчком, продолжая цвести как ни в чем не бывало. Чик подумал, что она вполне приживется, если ее пересадить в другой горшок. Белочка продолжала захлебываться лаем. Собаколов и тетушка переругивались. Жители соседнего двухэтажного дома на шум выглядывали из окон, но не могли понять, что происходит внизу. Флигель, в котором жила Ника, скрывал от них собаколова. Наконец одна из соседок поймала глазами Соньку, стоявшую в углу двора, и крикнула: -- Сонька, что там случилось? -- Чик освободил собак, -- радостно крикнула Сонька, -- собачник его ищет! Но тут Сонькина мама выскочила из своей кухоньки и, подбежав к Соньке, стала загонять ее домой, крича: -- Мы ничего не знаем! Мы ничего не видели! Она всегда всего боялась и сейчас не знала, чем все это кончится. -- Чик освободил собак! -- еще раз бесстрашно крикнула Сонька, пока мать тащила ее в дом. Тут во двор вошел помощник собаколова с веревкой в руках. Богатый Портной, до этого безучастно наблюдавший за происходящим, вдруг ожил. Он подошел к этому человеку, взял у нею из рук веревку и стал с любопытством приглядываться к ней. Потом он стал ее мерить, разворачивая руки, как продавцы тканей. Веревка была явно длинней, чем он предполагал, и Богатый Портной, пощупав крюк, вернул ее помощнику собаколова. -- Такой крюк пароход может остановить! -- сказал Богатый Портной, возвращая веревку. Он нарочно сделал вид, что его больше всего поразил этот крюк, чтобы никто не подумал, что он интересовался самой веревкой. -- Я это сейчас в милицию отвезу! -- крикнул собаколов, кивнув на веревку. -- В колонию пойдет твой сын, в колонию! Тетушка схватила самый маленький горшочек с геранью и швырнула в собаколова. Из этого Чик понял, что она начала успокаиваться. Этот горшочек вдребезги разбился у ног собаколова, а герань сломалась. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в это время во двор не вошел дядя Риза, любимый дядя Чика. Все женщины двора при виде его, как всегда, замолкли и стали прихорашиваться. Маленький, красивый, всегда хорошо одетый, он подошел к собаколову и стал тихо с ним говорить. -- Не слушай его, -- крикнула сверху тетушка, -- он живодер! Дядя еще некоторое время поговорил с собаколовом, а потом вынул из пиджака бумажник, достал оттуда красненькую тридцатку и дал ему. Тот, взяв деньги, как-то легко успокоился и пошел со двора вместе со своим товарищем, который все еще держал в руке моток веревки. Белочка с лаем сопровождала их до калитки, и собаколов несколько раз нехорошо на нее посмотрел. Но теперь он не взмахивал кнутом, а волочил его по земле. Чик подумал, что собак в колымаге было штук пятнадцать. Собаколов получил тридцатку. Значит, они оценивают живую собаку в два рубля? А веревка? Интересно, за сколько рублей он ее загонит? Уличные соседи, переговариваясь, стали выходить со двора. Некоторые из них явно ожидали большего. Дядя им подпортил зрелище. Сейчас он приподнял герань за стебель, легким движением стряхнул ком земли с корней и поднялся наверх. -- А где Чик? -- спросил он у тетушки. Тетушка растерянно огляделась и развела руками. Увлеченная борьбой за Чика, она о самом Чике подзабыла. -- Я здесь, дя! -- крикнул Чик с груши. Дядя обернулся, поймал Чика любящими, насмешливыми глазами и поманил пальцем. После этого он отдал герань тетушке и вошел в дом. Пока Чик спускался с дерева, сумасшедший дядюшка Чика уже пришел в сад и наполнял землей новый горшок для герани, чудом уцелевшей после падения со второго этажа. Чик поднялся наверх и прошел в залу, где дядя, раздетый и укрытый простыней, лежал на своей кровати. После работы он любил умыться и часок отдохнуть. Его мокрые редеющие волосы блестели и были зачесаны на косой пробор. Голые, мускулистые руки были высунуты из-под простыни и держали книгу. -- Поди-ка сюда, -- сказал он Чику, показывая на постель и откладывая книгу, на которой Чик успел прочитать: "Ги де Мопассан". Чик присел на постель. -- Рассказывай, -- кивнул дядя, сияя на Чика улыбкой, -- о подвигах, о доблестях, о славе. И Чик рассказан ему все. Как он давно ненавидел собаколова, как он своими глазами видел доверчивую собаку, пойманную в его подлый сачок, как он придумал распахнуть его дверь и выпустить всех собак. -- Ты молодец, Чик, -- сказал дядя, любуясь Чиком, -- но и собачника надо понять. У него ужасная работа, но это работа. И ты прав, и он по-своему прав. -- Как так? -- удивился Чик. -- Ну, Чик, -- сказал дядя, глядя на него своими блестящими глазами, -- это как змея и человек. В природе змеи кусаться. В природе человека убивать змею. Так они вместе живут тысячелетия и будут жить. Такова природа, Чик: змее кусать человека, а человеку убивать змею. -- А уж? -- сказал Чик, подумав. Дядя вдруг расхохотался, схватил его голыми руками и, прижав к себе, поцеловал в лоб. Чик не видел ничего смешного в том, что он спросил, но ему приятно было, что дядя хохочет. -- А в природе ужа, -- сказал дядя сквозь хохот, -- страдать за сходство со змеей! Чик решил, что они слишком далеко отошли от дела. -- Дя, -- сказал Чик, -- он ловит не только бродячих собак. Он ловит любых собак, которые оказались на улице. -- Конечно, конечно, -- сказал дядя, -- здесь возможны ошибки. -- Не ошибки, -- поправил его Чик, -- а вредительство. Хозяин собаки все время думает на работе: а вдруг моя собака выбежала на улицу и ее поймал собаколов? И от этого он на работе волнуется и совершает грубые ошибки. -- Чик, -- сказал дядя, и глаза его строго подтвердили, -- я тебе уже объяснял, что все это ерунда. Ты ведь не раз убеждался в этом. Нет никаких вредителей! Есть разгильдяи, трусы, подлецы... И, наконец, просто дураки! -- Кто же тогда арестовал отца Ники? -- спросил Чик и уже сам строго посмотрел на дядю. -- Он ведь был твой друг? Последние слова Чик произнес с довольным упреком. Если дядя не признает, что есть вредители, значит, он признает, что отца Ники правильно арестовали. Но ведь это не так! -- Чик, -- сказал дядя, и вдруг в его всегда ясных, умных глазах появилось выражение тоски, -- отец Ники был моим другом, и я никогда от него не отрекался. Запомни, никогда! Он был честным человеком! Как бы тебе объяснить? Ты этого сейчас не поймешь... -- Нет, пойму, -- твердо перебил его Чик и твердо посмотрел ему в глаза. -- Бывают времена, когда... когда многие люди... живут, как пьяные, -- сказал дядя медленно и с трудом подбирая слова, -- а ты знаешь, что пьяные бывают безумными и жестокими? -- Да, конечно, -- сказал Чик и мгновенно припомнил то, чего, в сущности, никогда не забывал. Несколько лет назад Чик шел с пацанами на море. Вдруг они увидели перед собой на тротуаре двух пьяных. Один был большой и здоровый, а второй был среднего роста. Тот, что был поменьше, что-то сказал большому. Здоровый обхватил его руками, поднял над землей и бросил. Тот упал и долго не мог встать. Но потом встал, и они пошли дальше. Видно, он опять сказал здоровому что-то неприятное, и здоровый опять приподнял его на руках и бросил на землю. И второй опять растянулся на тротуаре. Он долго не мог встать, а большой, самодовольно ухмыляясь, помог ему встать, и они, пошатываясь, пошли дальше. И видно, тот, что был поменьше, опять что-то неприятное сказал большому, и тот опять его приподнял над землей и бросил, как деревянную куклу. На этот раз ребята были совсем близко, и Чик услышал, как пьяный, падая, стукнулся затылком о каменный бордюр тротуара. И этот звук, этот стук перевернул всю его душу! Упавший теперь лежал неподвижно, а здоровый, сопя, пытался его приподнять, а у того обвисли руки, и глаза были закрыты. А этот все сопел над ним, ничего не понимая и пытаясь его поставить на тряпичные теперь ноги. И это было ужасно, что он никак не поймет того, что случилось с его товарищем. Потом собралась толпа. Большого забрала милиция, а за маленьким приехала "Скорая помощь". Говорили, что он не умер, что он только потерял сознание, но Чик на всю жизнь запомнил этот случай. И Чик, всегда содрогаясь, вспоминал тот беспомощный стук головы о бордюр тротуара, тот жестокий, нечеловеческий звук равнодушия к человеческой жизни. -- А отчего они как пьяные? -- спросил Чик. Он внимательно смотрел дяде в глаза. Дядя помолчал мгновение и вдруг тихо, словно не Чику, а самому себе, с горечью выдавил сквозь зубы: -- Ты вырастешь, Чик, и все поймешь. -- И вдруг добавил, как-то странно взглянув Чику в глаза: -- И если даже с твоим дядей что-нибудь случится, ты всегда верь, что он был честным человеком... -- Нет, -- выдавил Чик, чувствуя, что внутри у него все сжалось. Он обхватил руками его шею. -- Нет! Нет! Нет! -- Я тоже так думаю, -- сказал дядя, целуя Чика, -- кажется, худшее позади... И не надо об этом... Нарви-ка нам лучше винограда к обеду... Чику стало легче. Внутри отпустило. Он ужасно любил, когда дядя ему говорил: нарви груш, инжира, винограда. Чик в такие минуты чувствовал себя фруктовым кормильцем семьи. -- Дя, -- вдруг вспомнил Чик, -- собаколов не отомстит Белочке за то, что я выпустил собак? Дядя рассмеялся, вскочил с постели и стал быстро одеваться. Он все делал легко, быстро. -- Я думаю, -- сказал он, -- этот человек больше никогда по нашей улице не проедет. Ты его хорошо проучил. Когда Чик с корзиной спустился во двор, Сонька выскочила с его портфелем в руке. -- Чик, -- сказала она, -- ты забыл под грушей свой портфель. Белочка начала грызть, но я у нее отняла его. Чик за всеми делами этого дня совсем забыл о своем портфеле. Значит, Белочка все-таки о нем не забыла! Ай да Белка! Чик взял портфель и вошел в сад. Он повесил его на сучок и взобрался на грушу. Когда он лег на вершину, стал рвать спелые гроздья "изабеллы", на лестничной площадке появилась тетушка с ведром и кружкой. Она стала поливать цветы. Самая большая герань была уже водворена в новый горшок. Чик заметил, что тетушка ее особенно усердно поливает, как пострадавшую в схватке с собаколовом. Поливая цветущие красным цветом герани, тетушка громко напевала одну из своих любимых песен: Белые, бледные, вечно душистые, Эти цветы расц-вели-и-и... -------- Чик идет на оплакивание -- Чик, -- крикнула тетушка сверху, -- подымись, ты мне нужен! Чик повернул голову. Тетушка сидела на обычном своем месте у окна веранды. Но сейчас она не попивала чай, хозяйственно озирая двор, как это бывало всегда, а, глядя в зеркало, старательно выщипывала брови. Чик понял, что она собирается идти в гости. Она выщипывала брови, когда собиралась идти в гости или в кино. Бедные тетушкины брови! Редкая огородница с такой тщательностью выпалывала грядки с кинзой и петрушкой, как тетушка свои брови. Чик в это время обкатывал и оббивал новенький футбольный мяч, подаренный Онику отцом. Одновременно с этим он отрабатывал хитрейший прием обмана вратаря во время исполнения пенальти. Оник стоял в воротах, обозначенных двумя кирпичами. Вот что придумал Чик. Он много раз замечал, что взрослые футболисты, собираясь бить пенальти, порой по нескольку раз подходят к мячу и капризно подправляют его, чтобы он удобней стоял. И Чик догадался, что это можно использовать. Надо пару раз подойти к мячу, подправить его, потом отойти, изобразить на лице неудовольствие (опять не так стоит!), снова подойти якобы для перекладывания мяча и тут неожиданно пнуть его без разгона. Вратарь не успевает и глазом моргнуть: мяч в воротах! Чик считал, что в этом нет никакой подлости -- спортивная хитрость! Вратарь после свистка обязан ждать мяч в любую секунду. Никто не оговаривал, сколько раз можно подходить и переустанавливать мяч после свистка. Услышав голос тетушки, Чик тут же подключил его к маневрам, отвлекающим вратаря от неожиданного удара. Он изобразил на лице крайнее раздражение: тут никак не можешь установить мяч, а тут еще тетушка кричит! С этим выражением он снова подошел к мячу и, даже вытянув руки, слегка наклонился к нему -- и... удар! Мяч влетел в левый угол и отскочил от забора, возле которого были расположены ворота. -- Нечестно! -- завопил Оник. -- ТЈханша твоя кричала! -- А я тебя как учил? -- строго перебил его Чик. -- Был свисток -- жди удара! Я сейчас приду! Перескакивая через ступеньки, Чик побежал наверх. Белочка ринулась за ним, думая, что тетушка учудила второй завтрак, что с ней иногда случалось. Бывало, завтрак давно прошел, до обеда еще далеко, а тетушка сидит, попивая чай, и вдруг ее озаряет: -- А что, если я пирожки поджарю, Чик? Горсовет на нас не обидится? -- Не обидится! -- радостно подхватывал Чик эту вкусную шутку. Ох и легка была тетушка на подъем! Она никогда не ленилась доставить себе удовольствие. А если при этом сидели рядом с ней соседка, или подруга, или Чик, она со всеми щедро делилась удовольствием. Чик любил ее за размах. Она доставляла себе удовольствие с таким размахом, что и окружающим кое-что перепадало. Что, денег нет? Не беда! Размахнется персидским ковром и продаст! Опять завеселеет! -- Чик, -- сказала тетушка, когда он к ней подошел. Не глядя на него, она продолжала требовательно всматриваться в свое горбоносое лицо и выщипывать сверкающими щипчиками брови, -- умерла моя дорогая Циала... Мы с тобой должны пойти на оплакивание. Надень свежую рубашку и новые брюки... Чик никогда не ходил на оплакивание умерших. Это было то счастливое время, когда еще никто из близких и даже знакомых не умирал. Умирали чужие. И Чик иногда видел похоронные процессии, двигающиеся по улицам, и вместе с другими ребятами забирался на забор или вскарабкивался на деревья, чтобы заглянуть в лицо покойнику. Это было любопытно и грустно, но тогда ему и в голову не приходило плакать. Тетя Циала была приятельницей тетушки. Чик ее слегка недолюбливал, и было за что. Нет, конечно, он ничуть не обрадовался, узнав, что она умерла. Ему даже было ее жалко, но не сильно. Он вслушался в свою жалость и подумал, что со слезами, пожалуй, тут будет туговато. -- Я тоже должен плакать? -- спросил он у тетушки. Тетушка продолжала выщипывать брови, требовательно вглядываясь в свое лицо. Она всегда так вглядывалась в свое лицо, когда смотрела в зеркало. Вглядываясь в свое лицо, она как бы сурово выговаривала ему: да, от природы ты красивое. Но ты само не стараешься. Вечно тебе приходится помогать! -- Ты должен постоять у гроба, как мальчик из приличной семьи, -- сказала тетушка, продолжая глядеть в зеркало, -- а плакать тебя никто не обязывает... Если при виде моей дорогой подруги, лежащей в гробу, у тебя не польются слезы, ты не в нас, а в тех, кого я сейчас не хочу называть. Начинается, подумал Чик. Ему было неприятно выслушивать это. Тетушка имела в виду его маму. Они не любили друг друга. Это началось еще до Чика, и уже ничего невозможно было исправить. Тетушка была замужем за братом мамы, а мама замужем за братом тетушки. Нет, тут кровосмесительства не было. Чик это точно знал. Это было вроде перекрестного опыления. Мама считала, что тетушка слишком занята собой и недостаточно любит ее брата. А тетушка считала, что чегемцы вообще люди черствые и довольно дикие. Мама и ее брат были родом из села Чегем. Чик любил своих чегемских родственников, и он точно знал, что они совсем не черствые и не дикие, хотя у них нет электричества. Просто они сдержанные. У них не принято сюсюкать или, скажем, нацеловывать детей. Но они добрые, только они стыдятся говорить об этом. Почему тетушка этого не понимает? Странно! Может, вообще жители долин не могут понимать жителей гор? Но ведь Чик сам родился в городе, почему же он хорошо понимает чегемцев? Чегемцы тоже посмеивались над жителями Мухуса, но, пожалуй, добродушно. -- Когда они к нам приезжают, -- говаривали чегемцы, кивая на городских, -- мы режем козу или курицу. Ставим на стол вино. А когда мы к ним приезжаем, они нас чаем угощают, Да что мы, больные, что ли, чтобы чай хлестать? Тут, конечно, тоже было некоторое недопонимание. Но ничего особенного. Просто смешно. Чик часто спорил с тетушкой, стараясь ей внушить, что чегемцы не черствые и не дикие. Они другие. Они горцы! Но тетушка с ним никогда не соглашалась. И сейчас Чик не на шутку встревожился. Он решил, что, если он не расплачется над гробом тети Циалы, тетушка окончательно уверится, что чегемцы жестокие и дикие люди. Он не за себя боялся, ему было обидно за чегемцев. Чик пошел домой переодеваться. Спускаясь по лестнице, он взглянул на Оника. Тот, дожидаясь его, бил по мячу, отскакивавшему от забора. -- Я пошел на оплакивание, -- бросил Чик в сторону Оника. -- Куда? Куда? -- переспросил Оник, поймав мяч в руки и поворачиваясь к Чику. -- На оплакивание тети Циалы, -- пояснял Чик с выражением превосходства в житейском опыте, -- она умерла. Мы с тетей идем на оплакивание. Оник явно старался понять, как это происходит. Но не мог. У него тоже никто из близких и знакомых не умирал. -- А это интересно? -- спросил он, как всегда уверенный, что Чик все знает лучше него. -- Это... это, -- начал Чик, стараясь соединить все, что он слышал о таких делах. Он смутно припомнил, что взрослые в разговорах о похоронах огромное значение придают погоде. -- Это как с погодой повезет. Бывает, повезет покойнику с погодой, а бывает, не повезет, и тут уж ничего не поделаешь... -- Как так?! -- воскликнул Оник, выронив мяч от удивления. -- А разве мертвые разбираются в погоде? -- Будь спок, -- сказал Чик неожиданно даже для себя, -- что-что, а погоду они чуют! Оник так и замер, задумавшись. Чик пошел домой переодеваться. Минутное удовольствие с розыгрышем Оника испарилось, и Чик снова почувствовал тревогу: а вдруг не заплачется? Чик стал вспоминать об умершей. Тетя Циала была крупная, полная, пожилая женщина. Несмотря на полноту, она быстро и легко двигалась. Тетушка говорила, что она настоящая аристократка. Чик верил этому. Он считал, что крупные, полные аристократки должны двигаться легко, быстро, иначе кто же поверит, что они аристократки. Чик знал, что ее муж был абхазским князем. Он его никогда не видел, но тетя Циала порой упоминала его в разговорах. Если уж никак нельзя было обойтись без него, она как бы, махнув рукой, упоминала его. Получалось, что ее муж был деревенским князем. Так себе князьком. Иногда тетушка злилась на тетю Циалу и тогда говорила: -- У нее, видите ли, муж -- князь! В Абхазии, если у человека три буйвола, он уже князь! Начхала я на таких князей! Тетушка так говорила, потому что ее первый муж был персидским консулом и она с ним некоторое время жила в Тегеране. Чик вообще не представлял, чем занимаются консулы. Он знал, чем занимались древнеримские консулы, а чем занимаются современные консулы, не знал. Он знал, что консул был иностранной шишкой и тетушка им вертела как хотела. Вот он и красил волосы, чтобы понравиться тетушке. А у тетушки, известное дело, настроение меняется, как погода. В какой цвет прикажет тетушка, в такой цвет и выкрасит волосы консул. А чекисты, по рассказам тетушки, бывало, сбивались с ног: куда девался этот черноволосый консул и откуда взялся этот рыжий персидский мулла? У тетушки раньше был консул, а у подруги ее -- капитан парохода "Цесаревич Георгий". Вот они и сдружились. У кого карта старше? Консул бьет капитана или капитан консула? Консул был старенький, а капитан молодой. Очко за Циалой! Но консул был настоящим мужем тетушки, а капитан был только возлюбленным тети Циалы. Она мечтала стать женой капитана, но не вышло. Очко за тетушкой! Теперь у тетушки муж -- сын простого крестьянина, и Чик любил своего дядю, но тут, по их понятиям, тетушка проигрывала. Там князь, хоть и деревенский. Общий счет 2 : 1 в пользу тети Циалы. А не многовато ли вообще князей для нашего маленького города? -- вдруг подумал Чик. Он иногда проникался чувством социальной хозяйственности, хотя его никто об этом не просил. Чик читал множество современных русских книжек, и там иногда упоминались случайно уцелевшие на просторах нашей Родины князья, графы, офицеры. Но они почти всегда прятались в подвалах, в заброшенных избушках, а то и в стогах с сеном. Выйдут из укрытия, повредят-повредят и снова -- юрк в подвал или нырнут в стог. Но это там, за кавказским хребтом. А у нас князья живут себе под теплым солнышком и не скрывают, что они князья. Правда, по наблюдениям Чика, они и не вредят. Может, потому, что они ленивые? Чик слыхал, что абхазские князья самые ленивые в мире. Чик читал книжку о самом ленивом русском барине Обломове. Интересно, если высадить на необитаемом острове абхазского князя и Обломова, кто из них первым возьмется за труд? Головоломная задача! Обломов, пожалуй, подобрей и попроще. Он в конце концов, несмотря на лень, согласился бы первым вскарабкаться на кокосовую пальму, но Чик понимал -- не сможет. Мускулы слабые. У наших князей, конечно, с мускулами получше. Они ездят верхом, платочки там всякие подымают зубами во время танцев, но они ужасные гордецы. Попробуй загнать его на кокосовую пальму -- умрет от голода под пальмой, но не влезет. А чего заноситься? Глупо! Чик всю жизнь слышал о великой любви тети Циалы и капитана парохода "Цесаревич Георгий", но он мало что знал о конце этой истории. Он только знал, что однажды пароход в море ограбили какие-то пираты и после этого у тети Циалы с капитаном все пошло кувырком. Она об этом иногда говорила с тетушкой, но, как только появлялся Чик, они или закруглялись, или тетушка его просто прогоняла. Там была какая-то страшная тайна. Там был какой-то желтоглазый человек (несколько раз Чик успевал ухватить эти слова), который помешал любви тети Циады и капитана. А до желтоглазого была великая любовь. Когда пароход входил в мухусский порт, капитан приглашал на палубу свою возлюбленную и бесплатно катал ее в роскошной каюте до Батума и обратно. А в Одессу тетя Циала никак не могла прорваться. Капитан ее туда не брал. Нет, нет, у него не было жены. Видно, она еще была слишком молоденькая, и капитан все ждал, чтобы она остепенилась и он смог бы привести ее к своим стареньким родителям. Нет, там не было жены капитана. Чик это точно знал. Если б там была жена, до Чика обязательно дошли бы разговоры, что эта негодяйка, недостойная целовать пятки тете Циале, при помощи цыганки приворожила бедного капитана. Чик долго не любил тетю Циалу, и вот за что. Однажды, когда Чик был совсем маленький и лежал больной, она вдруг его навестила. Он лежал внизу у мамы, и поэтому было удивительно, что она его навестила. До этого она к маме почти никогда не заходила. А тут вдруг зашла. Но у Чика была большая температура, и он не обратил внимания на это. Он все видел, как в тумане. И вдруг она к нему пристала с самым ненавистным ему вопросом: -- Кого ты больше любишь, маму или тетю? С этим ненавистным вопросом раньше к нему приставала только тетушка. -- Одинаково, -- отвечал Чик, что стоило ему немалого самообладания. Тетушка ждала другого ответа, но никогда не могла добиться. А тут вдруг эта чужая тетя пристала к нему с этим же вопросом. И он, оскорбленный самим вопросом, и чтобы скорее от нее избавиться, и оттого, что был больной, и оттого, что мама была рядом, выдохнул: -- Маму! И вдруг из-за спины грузной тети Циалы, как бесенок, выскочила тетушка и закричала: -- Ах, так! И Чик разрыдался! Никогда, никогда в жизни он так долго и горестно не плакал! -- Я ослаб, -- говорил он сквозь рыдания, чтобы они поняли, что он не двуличный, что это он от болезни. Тетушка, конечно, бросилась его целовать, обнимать, успокаивать и всякое такое. По лицу бедной мамы, Чик это видел даже сквозь слезы, пошли красные пятна, но она им ни слова не сказала! Они сейчас гости -- вот что такое чегемка! Но зато, когда они ушли, тетя Циала получила столько проклятий вслед, что этого хватило бы на всю мировую аристократию. Чик выздоровел и потом с месяц не мог простить тетушке этот глупый и жестокий розыгрыш. Но потом простил. Все-таки он любил тетушку, и она его, конечно, любила. А вот тете Циале он этого не мог простить еще целых два года. А потом простил. А куда денешься? Ходит и ходит к тетушке. Пришлось простить. Все это Чик мельком вспоминал, пока переодевался, и вдруг осознал, что тетя Циала умерла и то, что он сейчас так вспоминает о ней, нехорошо. Его опять охватила тревога: сумеет ли он заплакать, да еще с такими мыслями? Но вот они вышли с тетушкой на улицу и повернули налево. День был теплый, солнечный, ласковый. Тетушкины каблуки легко и даже бодро стучали по тротуару. На углу несколько мальчиков играли в деньги, а другие толпились вокруг играющих и наслаждались звоном монет, которые долбили тяжелые царские пятаки. Среди зевак стоял Анести. Когда они приблизились, он поднял голову и посмотрел на Чика. Чик вдруг подумал, что Анести ему предложит играть в деньги. Этого еще не хватало! Тетушка была уверена, что Чик никогда не играет в деньги. Поэтому Чик, глядя на Анести, сделал ему страшную гримасу и отрицательно покачал головой. Но Анести его не понял, а может быть, понял наоборот. -- Чик, сыгранем? -- спросил он, когда они поравнялись, и, хлопнув по карману, звякнул мелочью, -- Нет, -- сухо бросил Чик и уже хотел пройти мимо, но тетушка остановилась. -- Что ты, мальчик, -- сказала она, -- Чик никогда не играет в деньги! -- Пацаны, -- расхохотался Анести, -- Чик никогда не играет в пети-мети! Ребята рассмеялись, но тетушка ничуть не смутилась. -- Да, -- сказала тетушка, -- Чик никогда не играет в азартные игры! Куда только смотрят ваши родители?! Правильно говорят по-русски: не та мать, которая родила, а та мать, которая воспитала. Чику это было неприятно слышать. Это был камушек в огород мамы. Бывало, если Чик проявлял сообразительность или приносил хорошие отметки, тетушка говорила, что это результат ее воспитания. А когда Чик попадал в какую-нибудь неприятную историю, она говорила: -- Яблоко недалеко от яблони падает. Это был намек на его чегемское происхождение. Но если она имела в виду яблоню во дворе дедушкиного дома (Чик обожал эту яблоню), то можно сказать, что он далеко, до самого Мухуса, укатился от этой яблони. Но вот ребята остались позади, и Чик снова заволновался: а вдруг ему не заплачется у гроба? И вообще как это происходит? Может, дети плачут вместе? Тогда можно, как в школьном хоре, только слегка раскрывать рот. -- ТЈ, -- спросил Чик, -- а дети плачут со взрослыми или отдельно? -- Ну, какой ты, Чик, -- сказала тетушка не глядя, а каблучки ее продолжали бодро стучать по мостовой, -- мы подойдем с тобой к гробу моей дорогой подруги. Постоим. Поплачем. Потом я еще пособолезную близким, а ты выйдешь во двор и подождешь меня там. Чик задумался. Тетушкины слова его ничуть не успокоили. По бодрому, невозмутимому стуку ее каблучков Чик был уверен, что сама она ничуть не сомневается в том, что слезы у нее польются, когда это будет надо. И Чика стали раздражать эти ее каблучки, и он решил смутить ее уверенность. -- Те, -- сказал он, -- а вдруг тебе не заплачется? -- Как это мне не заплачется? -- удивилась тетушка, не сбавляя бодрости каблучков. -- Что ты выдумываешь, Чик? У гроба своей лучшей подруги могут не заплакать только люди, о которых я сейчас не хочу говорить! И ты знаешь, кто эти люди, Чик! Знаешь, Чик, не притворяйся! Чик опять тревожно задумался: а вдруг не заплачется? Что тетушка тогда будет говорить о чегемцах? Будет ужасно, если она тут же, у гроба, станет объяснять другим людям, что Чик не плачет, потому что пошел в своих родственников по материнской линии. Надо во что бы то ни стало заплакать! Он с новой силой почувствовал груз долга на своих плечах. И сразу же, как это бывало и раньше, позавидовал тем губошлепистым мальчикам, которые этого никогда не чувствуют. Оник, например, никогда этого не чувствует. Хорошо ему живется, черт бы его подрал! Они шли и шли, и тетушка встречала многих своих знакомых женщин и заговаривала с ними о смерти своей подруги. То по-русски, то по-абхазски, то по-грузински, а то и по-турецки. Мелькала одна и та же фраза на всех языках: -- Бедная Циала! -- Циала рыцха! -- Сацкали Циала! -- Языг Циала! И почти все они обязательно заговаривали о погоде. -- Слава богу, хоть с погодой повезло, -- утешала одна. -- Если погода продержится, обязательно приду на похороны, -- обещала другая. -- Счастливая, жила, как хотела, и после смерти получила такую погоду! -- Отчего она умерла? -- Сердечница, -- то и дело отвечала тетушка, -- она всю жизнь была сердечницей! Чику казалось, что тетя Циала стала сердечницей после того, как рассталась с любимым капитаном. Любовь навсегда ранила ее сердце, и она с тех пор стала сердечницей. -- А-х, как ей повезло с погодой! Почти все разговоры сводились к этому. Чик удивлялся такому вниманию к погоде. Можно было подумать, что после смерти некоторых людей начинается наводнение. И вот они наконец подошли к дому князя. Ворота в зеленый двор были широко распахнуты. Во дворе цвели кусты поздних роз и георгинов. С внутренней стороны двора несколько лошадей было привязано к штакетнику. Чик понял, что это прибыли деревенские родственники князя. Под длинной виноградной беседкой, густо лиловеющей спелыми гроздьями, были расставлены столы, на которых виднелись бутылки с вином и лимонадом, блюда с соленьями и лобио. Людей за столами было не очень много, и они сидели небольшими группками, как это бывает, когда в застолье много мест, а люди малознакомы. Чик понял, что это поминки. Они вошли во двор. У низкого столика перед входом в дом отдельно от всех стоял невысокий человек в черном костюме со скорбным лицом. Он повернулся к тетушке, явно ожидая, что она к нему подойдет, но тетушка, ускорив шаг, прошла мимо. -- Бедный князь, я еще к вам подойду, -- бросила она ему мимоходом совсем новым для Чика голосом, показывая, что ее уже душат слезы и ей бы только донести их до той, кому они предназначены. Когда ж она успела, удивился Чик и с ужасом подумал, что тетушка уже ко всему готова, а он, дурак, только глазел, оглядывая двор, и теперь ни к чему не готов. Из широко распахнутых дверей одноэтажного дома раздались призывные рыдания, и Чик еще больше запаниковал, чувствуя, что сейчас на виду у всех опозорится. Надо бежать, бежать, пока не поздно! Но в это мгновение тетушка, словно догадавшись об этом, крепко схватила его за руку и с какой-то хищной торопливостью ринулась к распахнутым дверям. Гроб стоял посреди большой комнаты. Вдоль стен на стульях сидели женщины в черном и несколько мужчин, одетых в черкески с кинжалами на боку. Чик догадался, что это деревенские родственники князя. В сторонке у окна толпились музыканты с восточными инструментами в руках и с восточным выражением в глазах. У изголовья гроба, засыпанного цветами, стояли несколько женщин, по-видимому, самых близких родственниц. Глядя на покойницу, они всхлипывали и рыдали. Остановив наконец взгляд на гробе, засыпанном цветами, Чик оцепенел. Его вдруг осенила леденящая догадка, что именно потому столько цветов набросано сверху, чтобы скрыть то страшное и непонятное, притаившееся под цветами и именуемое смертью. И он, цепенея, подумал: как можно жить, если это страшное и непонятное есть в жизни? А тетушка уже не в силах додержать слезы, зарыдала навстречу рыданиям и, бросив замешкавшегося Чика, пошла к гробу. Однако перед тем, как его бросить, она строгим тычком в спину показала, куда ему надо двигаться. И эти ее неутешные рыдания, и почти одновременный маленький, хитренький тычок в спину, как бы знак из милой, повседневной жизни тетушки, да и самого Чика, вывели его из оцепенения, словно подсказали, что можно, можно жить, если люди делают такие смешные вещи даже здесь, возле ужаса, забросанного цветами. Тетушка вдруг замолкла и упала щекой на усыпанное цветами тело покойницы. Она немного полежала так, а потом с рыданиями выпрямилась, как бы потеряв последнюю каплю надежды, что жизнь еще теплится под цветами. И теперь, взглянув на стоящих у гроба, она стала рыдать вместе с ними. Рыдающие, глядя друг на друга, возбуждались взаимной чувствительностью, и каждая как бы в благодарность за неутешные рыдания другой сама начинала рыдать с новой силой. Чик все это видел, стоя у гроба рядом с тетушкой и глядя на сурово постранневшее лицо тети Циалы, ощущал, что комок рыдания подкатывает к его горлу, но никак не может протолкнуться сквозь него, и потому он не может заплакать. Ему много раз казалось, что комок вот-вот прорвется и тогда польются слезы. Но проклятый комок не прорывался, и горло у него начало саднить от напряжения. А тетушка вместе с другими женщинами продолжала рыдать, иногда наклоняясь к гробу и растолковывая подруге, как ее здесь лю