иком у окна. Валико, осторожно обходя столы, подошел к официанткам. Я понял, что он старается быть не замеченным компанией. Увидев его, официантки приветливо улыбнулись, особенно тепло улыбнулась одна из них, та, что была помоложе. Валико поздоровался с ними и стал что-то рассказывать, пригнувшись к той, что была помоложе. Она слушала его, не переставая улыбаться, и лицо ее постепенно оживлялось. "Ну тебя, ну тебя",-- казалось, говорила она, слабо отмахиваясь ладонью и с удовольствием слушая его. У таких ребят, подумал я, всегда есть, что рассказать официантке. Потом по выражению ее лица я понял, что он стал ей заказывать. Я забеспокоился. Она посмотрела в мою сторону, и я неожиданно крикнул: -- Не вздумай заказать вино! -- Как можно,-- сказал Валико, обернувшись, и развел руками. Компания обратила на нас внимание, и кто-то крикнул оттуда: -- Валико, иди к нам! -- Никак не могу, дорогой,-- сказал Валико и приложил руку к сердцу. -- На минуту, да? -- Извиняюсь перед всей компанией и перед прекрасной женщиной, но не могу,-- проговорил Валико и, уважительно попятившись, отошел к нашему столику. Через несколько минут на столе появилась огромная тарелка со свежим луком и пунцовыми редисками, проглядывавшими сквозь зеленый лук, как красные зверята. Рядом с зеленью официантка поставила две порции лобио и хлеб. -- Боржом не забудь, Лидочка,-- сказал Валико, и я окончательно успокоился и почувствовал, как сильно проголодался за день. Мы налегли на лобио, холодное и невероятно наперченное. Захрустели редиской и луком. Каждый раз, когда я перекусывал стрельчатый стебель лука, он, словно сопротивляясь, выбрызгивал из себя острую пахучую струйку сока. Неожиданно подошла официантка и поставила на стол бутылку вина и бутылку боржома. -- Ни за что,-- сказал я решительно и снова поставил бутылку с вином на поднос. -- Не дай бог,-- прошептал Валико и посмотрел на меня своими ясными и теперь уже испуганными глазами. -- В чем дело? -- спросил я. -- Прислали,-- сказала официантка и глазами показала в сторону компании. Мы посмотрели туда и встретились глазами с парнем, который здоровался с Валико. Он смотрел в нашу сторону горделиво и добродушно. Валико кивком поблагодарил его и укоризненно покачал головой. Парень горделиво и скромно опустил глаза. Официантка отошла с пустым подносом. -- Я не буду пить,-- сказал я. -- Не обязательно пить -- пусть стоит,-- ответил Валико. Мы принялись за еду. Я почувствовал, что бутылка с вином как-то мешает. Валико взял бутылку с боржомом и кротко спросил: -- Боржом можно налить? -- Боржом можно,-- сказал я, чувствуя себя педантом Выпив по стакану боржома, мы снова приступили к лобио. -- Очень острое.-- заметил Валико, шумно втягивая воздух. -- Да,-- согласился я. Лобио и в самом деле было как огонь. -- Интересно, почему в России перец не так любят? -- отвлеченно заметил Валико и, потянувшись к бутылке с вином, добавил: -- Наверно, от климата зависит? -- Наверно,-- сказал я и посмотрел на него. -- Не обязательно пить -- пусть стоит,-- сказал Валико и разлил вино в стаканы. Мягкий, душистый запах подымался из стаканов. Это была "изабелла", густо-пунцовая, как гранатовый сок. Валико вытер руки салфеткой и, дожевывая редиску, медленно потянулся к своему стакану. -- Не обязательно пить -- попробуй,-- сказал он и посмотрел на меня своими ясными глазами. -- Я не хочу,-- сказал я, чувствуя себя последним дураком. -- Чтоб я выкопал старые кости отца и бросил грязным, зловонным собакам, если не подымешь! -- воскликнул он неожиданно и замолк. В его огромных голубых глазах застыл ужас неслыханного святотатства. Я слегка обалдел от этого внезапного взрыва родовой клятвы. -- Старые кости отца -- грязным собакам! -- конспективно напомнил он и безропотно склонился над столом. Мне стало страшно. Ничего, подумал я, от этой бутылки мы не опьянеем. Тем более что у меня преимущество: я знал, что он меня хочет напоить, а он не знает, что я знаю. Мы допивали по последнему стакану. Я чувствовал, что хорошо контролирую себя и обмануть меня невозможно, да и, в сущности, Валико приятный парень, и все получается, как надо. Подошла официантка с двумя шипящими шашлыками на вертеле. -- Пошли им от нашего имени бутылку вина и плитку шоколада для женщины,-- сказал Валико, с медлительностью районного гурмана освобождая от шампура все еще шипящее, всосавшееся в железо мясо. "Братский обычай",-- подумал я и вдруг сказал: -- Две бутылки и две плитки пошлите... -- Гость сказал: две бутылки,-- торжественно подтвердил Валико, и она отошла. Через несколько минут парень из-за того стола укоризненно качал головой, а Валико горделиво и скромно опускал глаза. А потом он нам прислал две бутылки вина, а Валико укоризненно покачал головой и даже пригрозил ему пальцем, на что парень еще скромней и горделивей опустил голову. Потом мы несколько раз подымались и важно пили за наших новых друзей, и за их старых родителей, и за прекрасную представительницу великого народа. Лучи заходящего солнца били ей в спину и просвечивались в ее волосах, а навстречу солнечным лучам лился поток комплиментов, обдавая ее лицо, шею и особенно открытые плечи. -- Выпьем за козлотура,-- как-то интимно предложил Валико после того, как. взаимоистощившись, замолкли наши коллективные тосты. -- Выпьем,-- сказал я, и мы выпили. -- Между прочим, хорошее начинание,-- сказал Валико, и на губах у него появилась загадочная полуулыбка, значение которой я понял не сразу. -- Дай бог, чтоб получилось,-- сказал я. -- Говорят, в других районах тоже начинают.-- Загадочная полуулыбка не сходила с его губ. -- Понемногу начинают,-- сказал я. -- Имеет очень большое значение,-- заметил Валико. Теперь глаза его блестели голубым загадочным блеском. -- Имеет,-- подтвердил я. -- Интересно, что про козлотура говорят враги? -- неожиданно спросил он. -- Пока, кажется, молчат,-- сказал я. -- Пока,-- многозначительно протянул он.-- Козлотур -- это не просто,-- добавил он, немного подумав. -- Сначала все не просто,-- сказал я, стараясь уловить, к чему он клонит. -- В другом смысле,-- заметил он и, вдруг обдав меня голубым огнем своих глаз, быстро прибавил: -- За рога выпьем отдельно? -- Выпьем,-- сказал я, и мы выпили. Валико почему-то погрустнел и стал закусывать шашлыком. -- Дочка есть,-- сказал он, подняв на меня свои погрустневшие глаза,-- три года. -- Прекрасный возраст,-- поддержал я, как мог, семейную тему. -- Все понимает, несмотря что девочка,-- с обидой заметил он. -- Это большая редкость,-- сказал я,-- тебе просто повезло, Валико. -- Да,-- согласился он,-- для нее мучаюсь. Но не думай, что жалуюсь, с удовольствием мучаюсь,-- добавил он. -- Понимаю,-- сказал я, хотя уже ничего не понимал. -- Не понимаешь,-- догадался Валико. -- Почему? -- спросил я и вдруг заметил, что ясные голубые глаза Валико стекленеют. -- Чтоб я этого невинного ребенка сварил в котле для мамалыги... -- Не надо! -- воскликнул я. -- Сварил в котле для мамалыги,-- безжалостно продолжал он,-- и съел ее детское мясо своими руками, если ты мне не скажешь, для чего козлотуры, хотя я и сам знаю! -- произнес он с ужасающей страстью долго молчавшего правдоискателя. -- Как для чего? Мясо, шерсть,-- пролепетал я -- Сказки! Атом добывают из рогов,-- уверенно произнес Валико. -- Атом! -- Точно знаю, что добывают атом, но как добывают, пока еще не знаю,-- сказал он убежденно. Теперь на губах его снова играла загадочная полуулыбка человека, который знает больше, чем говорит. Я посмотрел в его добрые, голубые, ничего не понимающие глаза и понял, что переубедить его мне не под силу. -- Клянусь прахом моего деда, что я ничего такого не знаю! -- воскликнул я. -- Значит, вам тоже не говорят,-- удивился Валико, но удивился не тому, что нам тоже не говорят, а тому, что загадка оказалась еще глубже, чем он ожидал. Мы вышли из закусочной. Над нами темнело теплое звездное небо. Небосвод покачивался и то приближался, то отходил, но и когда отходил, он был гораздо ближе, чем обычно. Большие незнакомые звезды вспыхивали и мерцали. Странные, незнакомые мысли вспыхивали и мерцали в моей голове. Я подумал, что, может быть, мы сами приблизились к небу после такой дружеской выпивки. Какое-то созвездие упрямо мерцало над моей головой. И вдруг я почувствовал, что эти светящиеся точки напоминают что-то знакомое. Голова козлотура, радостно подумал, только один глаз совсем маленький, подслеповатый, а другой большой и все время подмигивает. -- Созвездие Козлотура,-- сказал я. -- Где? -- спросил Валико. -- Вон,-- сказал я и, обняв его одной рукой, показал на созвездие. -- Значит, уже переименовали? -- спросил Валико, глядя на небо. -- Да,-- подтвердил я, продолжая глядеть на небо. Это была настоящая голова козлотура, только один глаз его все время подмигивал, и я никак не мог понять, что означает его подмигивание. -- Если что не так, прости,-- сказал Валико. -- Это ты меня прости,-- сказал я. -- Если хочешь посмотреть, как спит козлотур, поедем,-- сказал Валико. -- Нет,-- сказал я,-- у меня срочное задание. -- Если ты меня простишь, я уеду,-- сказал он,-- потому что еще успею в кино. Мы обнялись, как братья по козлотуру. Валико влез в машину. -- Никуда не уходи и жди зугдидскую машину.-- сказал он. Я почему-то надеялся, что у него не сразу заведется мотор. Но он сразу его завел и еще раз крикнул мне: -- На другую не садись, жди зугдидскую! Шум мотора несколько минут доносился из темноты, а потом смолк. Звезды, одиночество и теплая летняя ночь. По ту сторону шоссе темнел парк, а за ним было море, оттуда раздавался приглушенный зеленью парка шум прибоя. Мне захотелось к морю. Я встал и пошел через шоссе. Я помнил, что мне надо дождаться автобуса, но почему-то казалось, что автобуса можно подождать и у моря. Я пошел по парковой дорожке, окруженной черными силуэтами кипарисов и светлыми призраками эвкалиптов. С моря потягивало прохладой, листья эвкалиптов издавали еле слышный звон. Время от времени я поглядывал на небо. Созвездие Козлотура прочно стояло на месте. Я был не настолько пьян, чтобы ничего не соображать, но все же настолько пьян, что думал: все соображаю. На скамейке у самого моря сидели двое. Я немедленно подошел к ним. Они молча уставили на меня голубоватые лица. -- Подвиньтесь,-- сказал я парню и, не дожидаясь приглашения, уселся между ними. Девушка кротко засмеялась. -- Не бойтесь,-- сказал я мирно,-- я вам что-то покажу. -- А мы и не боимся,-- сказал парень, по-моему, не слишком уверенно. Я оставил его слова без внимания. -- Посмотрите на небо,-- сказал я девушке нормальным голосом.-- Что вы там видите? Девушка посмотрела на небо, потом на меня, пытаясь определить, пьяный я или сумасшедший. -- Звезды,-- сказала она преувеличенно естественным голосом. -- Нет, вы сюда посмотрите,-- терпеливо возразил я и, пытаясь точнее направить ее взгляд на созвездие Козлотура. слегка придержал ее за плечо. -- Пойдем, а то закроют,-- угрюмо напомнил парень, стараясь избежать катастрофы. -- Что закроют? -- вежливо повернулся я к нему. Мне приятно было чувствовать, что он боится меня, и в то же время сознавать, что я предельно корректен. -- Турбазу закроют,-- сказал он. Я почувствовал, что между созвездием Козлотура и турбазой есть какое-то таинственное созвучие, как бы опасная связь. -- Интересно, почему вы вспомнили турбазу? -- спросил я у парня, кажется, строже, чем надо. Парень молчал. Я посмотрел на девушку. Она зябко закуталась в шерстяную кофту, накинутую на плечи, словно от меня исходил космический холод. Я посмотрел на небо: морда козлотура, очерченная светящимися точками, покачивалась, то приближаясь, то удаляясь. Большой глаз время от времени подмигивал. Я понимал, что подмигивание что-то означает, но никак не мог догадаться, что именно. -- Козлотуризм -- лучший отдых,-- сказал я. -- Можно мы пойдем? -- тихо сказала девушка. -- Идите,-- ответил я спокойно, но все-таки давая знать, что я в них разочарован. Через мгновенье они куда-то провалились. Я закрыл глаза и стал обдумывать, что означает подмигиванье козлотура. Равномерные удары волн обдавали меня свежей прохладой и на миг заволакивали сознание, а потом оно высовывалось из забытья, как обломок скалы из пены прибоя. Внезапно я открыл глаза и увидел перед собой двух милиционеров. -- Документы,-- сказал один из них. Я автоматически вынул из кармана паспорт, протянул его и снова закрыл глаза. Потом я открыл глаза и удивился, что они все еще тут. Мне показалось, что прошло много времени. -- Здесь спать нельзя,-- сказал один из них и вернул мне паспорт. -- Жду зугдидскую машину,-- сказал я и снова закрыл глаза, вернее, прекратил усилия удержать их открытыми. Милиционеры тихо рассмеялись. -- А вы знаете, который час? -- сказал один из них. Я почувствовал неприятную ненормальность в левой руке, вскинул ее и увидел, что на ней нет часов. -- Часы! -- воскликнул я и вскочил.-- Украли часы! Я окончательно проснулся и отрезвел. Было уже совсем светло. Из ущелья со стороны гор дул сырой ветер, в море работал сильный накат. На берегу напротив нас стоял отдыхающий старик и делал физзарядку. Он медленно, страшно медленно присел на длинных тонких ногах. Он так трудно присел, что сделалось тревожно -- сможет ли встать. Но старик, передохнув на корточках, пошатываясь, медленно поднялся и, вытянув руки, застыл, не то устанавливая равновесие, не то прислушиваясь к тому, что произошло внутри него после упражнения. Милиционеры, так же как и я, следили за стариком. Теперь, успокоившись за него, один из них спросил: -- Какие часы -- "Победа"? -- "Докса",-- ответил я с горечью и в то же время гордясь ценностью потери -- швейцарские часы. -- С кем были? -- спросил другой милиционер. -- Сам был,-- сказал я на всякий случай. -- Пройдем в отделение, составим акт,-- сказал тот, что брал паспорт,-- если найдутся -- известим. -- Пойдемте,-- сказал я, и мы пошли. Мне было очень жалко своих часов, я к ним привык, как к живому существу. Мне их подарил дядя после окончания школы, и я их носил столько лет, и с ними ничего не случалось. Водонепроницаемые, антимагнитные, небьющиеся, с черным светящимся циферблатом, похожим на маленькое ночное небо. В общежитии института я их иногда забывал в умывалке, и мне их приносила уборщица или кто-нибудь из ребят, и я как-то поверил про себя, что они ко всем своим достоинствам еще и нетеряющиеся. -- Паспорт есть на часы? -- спросил один из милиционеров. -- Откуда,-- сказал я,-- они трофейные, дядя привез с войны. -- Номер помните? -- спросил он снова. -- Нет,-- сказал я,-- я их и так узнаю, если увижу. Мы наискосок пересекли парк и вышли на тихую незнакомую улицу. На этой улице, как и во всем этом городке, стояли одноэтажные дома на длинных рахитичных сваях. Жители этого городка только тем и заняты, что строят вот такие дома. Построив, тут же начинают продавать или менять с приплатой в ту или другую сторону за какие-то никому не понятные преимущества,-- ведь все они похожи друг на друга, как курятники. Причем сами они в этих домах почти не живут, потому что на полгода отдают их курортникам, чтобы накопить деньги и яростно приняться за строительство нового дома с еще более длинными и более рахитичными ножками. Достоинство человека здесь определяется одной фразой: "Строит дом". Строит дом,-- значит, порядочный человек, приличный человек, достойный человек. Строит дом -- значит, человек при деле, независимо от службы, значит, человек пустил корень, то есть в случае чего никуда не убежит, а стало быть, пользуется доверием, а раз уж пользуется доверием, можно его приглашать на свадьбы, на поминки, выдать за него дочь или жениться на его дочери и вообще иметь с ним дело. Я об этом говорю не потому, что у меня здесь украли часы, я и до этого так думал. Причем тут даже нет какой-то особой личной корысти, потому что дом -- это только символ, и даже не сам дом, а процесс его строительства. И если бы, скажем, условиться, что отныне достоинство человека будет измеряться количеством павлинов, которых он у себя развел, они бы все бросились разводить павлинов, менять их, щупать хвосты и хвастаться величиной павлиньих яиц. Страсть к самоутверждению принимает любые, самые неожиданные символы, лишь бы они были достаточно наглядны и за ними стоял золотой запас истраченной энергии. Скрипнула калитка, и мы вошли в зеленый дворик милиции. Траву, видно, здесь тщательно выращивали, она была густая, курчавая и высокая. Посреди двора стояла развесистая шелковица, под которой уютно расположились скамейки и столик для нардов или домино, намертво вбитый в землю. Вдоль штакетника в ряд росли юные яблони. Они были густо усеяны плодами. Это был самый гостеприимный дворик милиции из всех, которые я когда-либо видел. Легко было представить, что в таком дворе осенью начальник милиции варит варенье, окруженный смирившимися преступниками. К помещению милиции вела хорошо утоптанная тропа. В комнате, куда мы вошли, за барьером сидел милиционер, а у входа на длинной скамье парень и девушка. Девушка мне показалась похожей на вчерашнюю, но на этой не было кофточки. Я пытливо посмотрел ей в глаза. Один из моих милиционеров куда-то вышел, а второй сел на скамью и сказал мне: -- Пишите заявление. Потом он оглядел парня и девушку и посмотрел на того, что сидел за барьером. -- Гуляющие без документов,-- скучно пояснил тот. Девушка отвернулась и теперь смотрела в открытую дверь. Мне она опять показалась похожей на вчерашнюю. -- А где ваша кофточка? -- спросил я у нее неожиданно, почувствовав в себе трепет детективного безумия. -- Какая еще кофта? -- сказала она, окинув меня высокомерным взглядом, и снова отвернулась к дверям. Парень тревожно посмотрел на меня. -- Извините,-- пробормотал я,-- я спутал с одной знакомой. По голосу я понял, что это не она. На лица-то у меня плохая память, но голоса я помню хорошо. Я вынул блокнот, подошел к барьеру и стал обдумывать, как писать заявление. -- На этой нельзя,-- сказал сидевший за барьером и подал мне чистый лист. Я смирился, окончательно поняв, что мне все равно не дадут использовать свой блокнот. -- Отпустите, товарищ милиционер,-- невнятно заканючил парень,-- большое дело, что ли... -- Придет товарищ капитан и разберется,-- сказал тот, что сидел за барьером, ясным миротворческим голосом. Парень замолчал. В открытые окна милиции доносилось далекое шарканье дворничьей метлы и чириканье птиц. -- Сколько можно ждать,-- сказала девушка сердито,-- мы уже здесь полтора часа. -- Не грубите, девушка,-- сказал милиционер, не повышая голоса и не меняя позы. Он сидел за столиком, подперев щеку рукой и сонно пригорюнившись.-- Товарищ капитан делает обход. Имеются факты изнасилования,-- добавил он, немного подумав,-- а вы гуляете без документов. -- Не говорите глупости,-- строго сказала девушка. -- Чересчур ученая, а скромности не хватает,-- не повышая голоса, грустно сказал милиционер. Он сидел все так же, не меняя позы, сонно пригорюнившись. Я написал заявление, и он глазами показал, чтоб я положил его на стол. В это время за барьером открылась дверь и оттуда вышел, поеживаясь и поглаживая красивое полное лицо, высокий плотный человек. -- А вот и товарищ капитан! -- радостно воскликнул сидевший за барьером и, бодро вскочив, уступил место капитану. -- Что-то я не слышала машины,-- сказала девушка дерзко и снова отвернулась к дверям. -- В чем дело? -- спросил капитан, усаживаясь и хмуро оглядывая девушку. -- Гуляющие без документов,-- доложил звонким голосом тот, что был за барьером.-- Около четырех часов обнаружены в прибрежной полосе. Она говорит, что не хочет будить хозяйку, а кавалер на том конце города живет. -- Товарищ капитан...-- начал было парень. -- Сбегаешь за паспортом, а она останется под залог,-- перебил его капитан. -- Но ведь сейчас машины не ходят,-- начал было парень, -- Ничего, молодой, сбегаешь,-- сказал капитан и вопросительно посмотрел на меня. -- Вот заявление, товарищ капитан,-- показал на стол тот, что стоял за барьером. Капитан склонился над моим заявлением. Милиционер, тот, что пришел со мной, теперь стоял в бодрой позе, готовый внести нужные дополнения. -- Ты не волнуйся, я мигом,-- шепнул парень девушке и быстро вышел. Девушка ничего не ответила, Из открытых окон доносилось равномерно приближающееся шарканье метлы и неистовое пенье птиц. Губы капитана слегка шевелились. -- Паспорт есть? -- спросил он, подняв голову. -- Они трофейные,-- ответил я,-- мне дядя подарил. -- При чем дядя? -- поморщился капитан.-- Ваш паспорт покажите. -- А,-- сказал я и подал ему паспорт. -- Спал на берегу моря.-- вставил тот, что привел иеня,-- когда мы его разбудили, сказал, что украли часы. -- Интересно получается,-- сказал капитан, с любопытством оглядывая меня,-- вы пишете, что ждали зугдидскую машину, а разбудили вас на берегу. Вы что, с моря ее ждали? Оба милиционера сдержанно засмеялись. -- Зугдидская машина проходит в одиннадцать вечера, а мы его разбудили в шесть утра,-- заметил тот, что привел меня, как бы раскрывая новые грани проницательности капитана. -- Может, вы ждали ее обратным рейсом? -- высказал капитан неожиданную догадку. Чувствовалось, что он страдает, стараясь извлечь из меня смысл. -- Да, обратным рейсом в Зугдиди,-- неизвестно зачем сказал я, может быть, чтобы успокоить капитана. -- Тогда другое дело,-- сказал капитан и, протягивая мне паспорт, спросил: -- А где вы работаете? -- В газете "Красные субтропики",-- сказал я и протянул руку за паспортом. -- Тогда почему не взяли номер в гостинице? -- снова удивился капитан и опять раскрыл мой паспорт.-- Нехорошо получается,-- сказал капитан и зацокал.-- Что я теперь скажу Автандилу Автандиловичу... Господи, подумал я, здесь все друг друга знают. -- А зачем вам ему что-то говорить? -- спросил я. Этого еще не хватало, чтобы редактор узнал о моей потере. Начнутся расспросы, да и вообще неудачников не любят. -- Нехорошо получается,-- задумчиво проговорил капитан,-- приехали к нам в город, потеряли часы... Что подумает Автандил Автандилович... -- Вы знаете,-- сказал я,-- мне кажется, я их оставил в Ореховом Ключе... -- Ореховый Ключ? -- встрепенулся капитан. -- Да, я был там в командировке по вопросу о козлотурах... -- Знаю, интересное начинание,-- заметил капитан, внимательно слушая меня. -- Мне кажется, я там оставил часы. -- Так мы сейчас позвоним туда,-- обрадовался капитан и схватил трубку. -- Не надо! -- закричал я и шагнул к нему. -- А-а,-- капитан хлопнул в ладоши, и лицо его озарилось лукавой догадкой,-- теперь все понимаю, вам устроили хлеб-соль... -- Да, да, хлеб-соль,-- подтвердил я. -- Между прочим, туда проехал Вахтанг Бочуа,-- вставил тот, что пришел со мной. -- Вам устроили хлеб-соль,-- продолжал свою лукавую догадку капитан,-- и вы подарили кому-то часы, а вам подарили портсигар,-- закончил он радостно и победно оглядел меня. -- Какой портсигар? -- не сразу уловил я ход его мысли. -- Серебряный,-- добродушно пояснил капитан, -- Нет, я так подарил,-- сказал я. -- Так не бывает,-- добродушно опроверг капитан,-- значит, вам что-то обещали подарить. Почему стоите, садитесь,-- добавил он и вынул из кармана пачку "Казбека".-- Курите? -- Да,-- сказал я и взял папиросу. Капитан дал мне прикурить и закурил сам. Милиционер, тот, что был за барьером, вышел во внутреннюю дверь, как только капитан закурил. Тот, что привел меня, стоял, незаметно прислонившись к подоконнику. -- В прошлом году был в Сванетии,-- сказал капитан, пуская в потолок струю дыма,-- местный начальник отделения устроил хлеб-соль. Ели-пили, а потом дарят мне оленя. Хотя зачем мне олень? Не взять -- смертельно обидятся. Я принял подарок и в свою очередь обещал местному отделению два ящика патронов. Как только приехал -- отослал. -- А оленя взяли? -- спросил я. -- Конечно,-- сказал он,-- Неделю жил дома, а потом сын отвел его в школу. Мы, говорит, из него козлотура сделаем. Пожалуйста, говорю, делайте, все равно в городских условиях оленя негде держать. Капитан крепко затянулся. На его круглом лице было написано спокойствие и благодушие. Я был рад, что он забыл про часы. Все-таки было бы неприятно, если б об этом узнал мой редактор. -- У сванов отличный стол,-- продолжал вспоминать капитан,-- но все портит арака.-- Он посмотрел на меня и сморщился.-- Неприятный напиток, хотя,-- примирительно добавил он,-- дело в привычке... -- Конечно,-- сказал я. -- Но в Ореховом Ключе "изабелла", как орлиная кровь... "У вас тоже неплохая",-- подумал я. Капитан тихо рассмеялся и вдруг спросил: -- А этого спящего агронома видели? -- Видел,-- сказал я.-- Отчего это он спит? -- Чудак человек,-- снова рассмеялся капитан,-- у него болезнь такая. Несмотря на то, что спит, первый специалист по чаю. В районе такого нет. -- Да, плантации у них чудесные,-- сказал я и вспомнил девушку Гоголу над зелеными курчавыми кустами. -- В прошлом году у них в колхозе "чепе" произошло. Кто-то несгораемый шкаф украл. -- Несгораемый шкаф? -- Да, несгораемый шкаф,-- сказал капитан.-- Я выезжал сам. Украсть украли, но открыть не смогли. Спящий агроном помог нам найти. Очень умный человек... Но, между прочим, "изабелла" коварное вино,-- продолжал капитан, не давая далеко уходить от главной темы.-- Пьешь, как лимонад, и только потом дает знать, Он посмотрел на меня, потом на девушку и сказал ей: -- Идите, девушка, только больше так поздно не гуляйте. -- Я подожду его,-- сказала она и сурово отвернулась к выходу. -- Во дворе подождите, там птички поют.-- И строго добавил: -- Избегайте случайных знакомств, а теперь идите. Девушка молча вышла. Капитан кивнул в ее сторону и сказал: -- Обижаются за профилактику, а потом сами прибегают и жалуются: "Изнасиловал! Ограбил!" Кто -- не знает, где прописан -- никакого представления. Как с ним оказалась? Молчит.-- Капитан посмотрел на меня обиженными глазами. -- Молодо-зелено,-- сказал я. -- В том-то и дело,-- согласился капитан. Птицы во дворе милиции заливались на все голоса. Метла дворника теперь шаркала у самых ворот. -- Костя,-- обратился капитан к милиционеру,-- полей тротуар и двор, пока не жарко. -- Хорошо, товарищ капитан,-- сказал милиционер. -- Завтра пойдешь в цирк,-- остановил он его в дверях. -- Хорошо, товарищ капитан,-- радостно повторил милиционер и вышел. -- Что за цирк? -- спросил я и тут же подумал, что задаю бестактный вопрос, если это какой-то условный знак. -- Цирк приехал,-- просто сказал капитан,-- отличников службы для поощрения посылаем дежурить в цирк. -- А-а,-- понял я. -- Исполнительный и толковый работник.-- Капитан кивнул на дверь и прибавил: -- Двадцать три года, уже дом строит. -- Пожалуй, я тоже пойду,-- сказал я. -- Куда спешите,-- остановил меня капитан и посмотрел на часы,-- до зугдидской машины еще ровно час и сорок три минуты... Я снова сел. -- Но лучшая закуска для "изабеллы" знаете какая? -- Он посмотрел на меня с добродушным коварством. -- Шашлык,-- сказал я. -- Извините, дорогой товарищ,-- с удовольствием возразил капитан и даже вышел из-за барьера, словно почувствовал во мне дилетанта, с которым надо работать и работать.-- "Изабелла" любит вареное мясо с аджикой. Особенно со спины -- филейная часть называется,-- пояснил он, притронувшись к затылку.-- Но ляжка тоже неплохо,-- добавил он, немного помедлив, как человек, который прежде всего озабочен справедливостью или, во всяком случае, не собирается проявлять узость взгляда.-- Мясо с аджикой вызывает жажду,-- сказал капитан и остановился передо мной.-- Ты уже не хочешь пить, но организм сам требует! -- Капитан радостно развел руками в том смысле, что ничего не поделаешь -- раз уж организм сам требует. Он снова зашагал по комнате.-- Но белое вино мясо не любит,-- неожиданно предостерег он меня и, остановившись, тревожно посмотрел на меня. -- А что любит белое вино? -- спросил я озабоченно. -- Белое вино любит рыбу,-- сказал он просто.-- • Ставрида,-- капитан загнул палец,-- барабулька, кефаль или горная рыба -- форель. Иф, иф, иф,-- присвистнул от удовольствия капитан.-- А к рыбе, кроме алычовой подливки и зелени, ничего не надо! -- И, как бы оглядев с гримасой отвращения остальные закуски, энергичным движением руки отбросил их в сторону. Так мы поговорили с дежурным капитаном некоторое время, и наконец, убедившись, что он достаточно далеко ушел от моих часов, я попрощался с ним и вышел. Но тут он снова окликнул меня. -- Заявление возьмите,-- сказал он и подал мне его.-- Не беспокойтесь,-- добавил он, заметив, видимо, что возвращаться к этой теме мне неприятно,-- добровольный подарок проходит как местный национальный обычай. После этой небольшой юридической консультации я окончательно попрощался с ним и вышел. Мокрый дворик милиции сверкал на еще нежарком утреннем солнце. Милиционер деловито поливал из шланга молодую яблоню. Когда струя попадала в листья, раздавался глухой шелест, и по листве пробегал мощный, благодарный трепет, и радужная пыль отлетала от мокрой, упруго вздрагивающей листвы. Девушка сидела под шелковицей и, глядя на ворота милиции, ждала своего возлюбленного. На улице я изорвал свое заявление и бросил его в урну. Я едва успел на свой автобус. Всю дорогу я обдумывал свою будущую статью о козлотуре из Орехового Ключа. Мне казалось, что горечь потери часов внесет в мою статью тайный лиризм, и это в какой-то мере меня утешало. Дома я решил сказать, что часы у меня украли в гостинице. Дядя, который, как я думал, давно забыл о подаренных часах, воспринял эту новость болезненно. Кстати говоря, он широко известен в нашем городе как один из лучших таксистов. Дня через два после моего приезда он прикатил к нам прямо с клиентами и стал расспрашивать, что и как. -- Мне дали номер с одним человеком, утром встаю,-- ни человека, ни часов,-- сказал я горестно. -- А как он выглядел? -- спросил дядя, загораясь мстительным азартом. -- Когда я вошел, он спал,-- сказал я. -- Дуралей,-- сказал дядя,-- во-первых, не спал, а притворялся, что спит. Ну а дальше? -- Утром встаю -- ни человека, ни часов... -- Заладил,-- перебил он меня нетерпеливо,-- неужели не приметил, какой он был с виду? -- Он был укрыт одеялом,-- сказал я твердо. Я боялся говорить ему что-нибудь определенное. Я боялся, что при его решительном характере он начнет мне привозить всех заподозренных клиентов, да еще прямо в редакцию. -- В такую жару укрылся с головой! -- воскликнул дядя,-- Умного человека уже одно это должно было насторожить. А часы где были? -- Часы лежали под подушкой,-- сказал я твердо. -- Зачем? -- сморщился он.-- Не надо было снимать, они же небьющиеся. А я и не снимал, чуть было не сказал я, но вовремя спохватился. -- А что сказала администрация? -- не унимался Дядя. -- Они сказали, что надо было отдать им на хранение,-- ответил я, вспомнив инструкцию общественной бани. Я думаю, он бы меня запутал своими вопросами, если бы пассажиры не подняли шум под нашими окнами. Они сначала гудели в клаксон, а потом стали стучать в окно. -- С попутным рейсом заеду и устрою им веселую жизнь! -- пообещал он на ходу, выскакивая на улицу. Он был так огорчен потерей, что я сначала подумал: не собирался ли он отобрать их у меня по истечении какого-то срока? Но потом я догадался, что потеря подарка вообще воспринимается подарившими как проявление неблагодарности. Когда нам что-нибудь дарят, в нас делают вклад, как в сберкассу, чтобы получать маленький (как и в сберкассе), но вечный процент благодарности. А тут тебе сразу две неприятности: и вклад потерян, и благодарность иссякла. К счастью, попутного рейса в ближайшее время не оказалось, и дядя постепенно успокоился. Но я заскочил вперед, а мне надо вернуться ко дню моего приезда из командировки. По правде говоря, мне неохота возвращаться к нему, потому что приятного в нем мало, но это необходимо для ясности изложения. Ровно в девять часов (по городским башенным часам) я вошел в редакцию. Платон Самсонович уже сидел за своим столом. Увидев меня, он встрепенулся, и его свеженакрахмаленная сорочка издала треск, словно она наэлектризовывалась от соприкосновения с его ссохшимся телом энтузиаста. Я понял, что у него появилась новая идея, потому что он каждый свой творческий всплеск отмечал свежей сорочкой. Так что если с точки зрения гигиены он их менял не так уж часто, то с точки зрения развития новых идей он находился в состоянии беспрерывного творческого горения. Так оно и оказалось. -- Можешь меня поздравить,-- воскликнул он,-- у меня оригинальная идея. -- Какая? -- спросил я. -- Слушай,-- сказал он, сдержанно сияя,-- сейчас все поймешь.-- Он придвинул к себе листок бумаги и стал писать какую-то формулу, одновременно поясняя ее: -- Я предлагаю козлотура скрестить с таджикской шерстяной козой, и мы получаем: Коза x Тур = Козлотур. Козлотур x Коза (тадж.) = Козлотур ^2. Козлотур в квадрате будет несколько проигрывать в прыгучести, зато в два раза выигрывать в шерстистости. Здорово? -- спросил он и, отбросив карандаш, посмотрел на меня блестящими глазами. -- А где вы возьмете таджикскую козу? -- спросил я, стараясь подавить в себе ощущение какой-то опасности, которую излучали его глаза. -- Иду в сельхозуправление,-- сказал он и встал,-- нас должны поддержать. Ну как ты съездил? -- Ничего,-- ответил я, чувствуя, что он сейчас далек от меня и спрашивает просто так, из вежливости. Он ринулся к двери, но потом вернулся и вложил листок с новой формулой в ящик стола. Закрыл ящик ключом, подергал его для проверки и вложил ключ в карман. -- Пока про это молчи,-- сказал он на прощанье,-- а ты пиши очерк, сегодня сдадим. В его голосе прозвучало сознание превосходства думающего инженера над рядовым исполнителем. Я сел за стол, пододвинул пачку чистых листов, вынул ручку и приготовился писать. Я не знал, с чего начать. Вынул блокнот, зачем-то стал его перелистывать, хотя и знал, что он так и остался незаполненным. Если судить по нашей газете, было похоже, что колхозники, за исключением самых несознательных, только и заняты козлотурами. Но в селе Ореховый Ключ все выглядело гораздо скромней. Я понимал, что прямо посягнуть на козлотура было бы наивностью, и решил действовать методом Иллариона Максимовича -- то есть поддерживать идею в целом с некоторой отрицательной поправкой на местные условия. Пока я раздумывал, как начать, открылась дверь, и вошла девушка из отдела писем. -- Вам письмо,-- сказала она и странно посмотрела на меня. Я взял письмо и вскрыл его. Девушка продолжала стоять в дверях. Я посмотрел на нее. Она неохотно повернулась и медленно закрыла дверь. Это было письмо оттуда, от моего товарища. Он писал, что до них дошли известия о нашем интересном начинании с козлотурами и редактор просит меня написать очерк, потому что хотя я и ушел от них, но они по-прежнему считают меня своим товарищем по перу, которого они выпестовали. Товарищ мой иронически цитировал его слова. Кстати сказать, письма -- это единственный вид корреспонденции, где он позволял себе иронизировать. Выходит, сначала меня выпестовали, а потом я сам ушел. Не могу сказать, что остальная часть письма мне больше понравилась. В ней сообщалось, что он ее видит иногда в обществе майора. Поговаривают, что она вышла за него замуж, хотя это еще не точно, добавлял он в конце. Конечно, точно, подумал я и отложил письмо. Я заметил, что иногда люди смягчают неприятные известия не из жалости к нам, а скорее, из жалости к себе, чтобы не говорить приличные по такому поводу слова сочувствия, призывать к суровому мужеству или тем более бежать за водой. Не буду преувеличивать. У меня не хлынула горлом кровь и не открылась старая рана. Скорее, я почувствовал некоторую тупую боль, какая бывает у ревматиков перед плохой погодой. Я решил ее тоже каким-то боком приспособить к своему очерку, чтобы она помогла мне вместе с потерянными часами. У меня такая теория, что всякая неудача способствует удаче, только надо умело пользоваться своими неудачами. У меня есть опыт по части неудач, так что я научился ими хорошо пользоваться. Только нельзя использование неудач понимать примитивно. Например, если у вас украли часы, то это не значит, что вы тут же научитесь определять время по солнечным часам. Или немедленно сделаетесь счастливим, и вам, согласно пословице, будет просто незачем наблюдать часы. Но главное даже не это. Главное -- та праведная, но бесплодная ярость, которая вас охватывает при неудаче. Ярость эта предстает в чистом виде, ее как бы исторгает сама неудача, и, пока она бурлит в вашей крови, спешите ее использовать в нужном направлении. Но при этом нельзя отвлекаться на мелочи, что, к сожалению, бывает со многими. Иной в состоянии благородной ярости, скажем, решил позвонить и хотя бы по телефону-автомату сделать самый смелый, самый значительный поступок в своей жизни -- и вдруг автомат, ни с кем его не соединив, проглатывает монету. Неожиданно человек начинает биться в судорогах, он конвульсивно дергает рычаг трубки, словно это кольцо никак не раскрывающегося парашюта. А потом, что еще более нелогично, старается просунуть лицо в выем для монет, который обычно не больше спичечной коробки, и, следовательно, просунуть голову туда никак невозможно. Ну хорошо, положим, он просунет голову в этот несчастный выем, что он там увидит? И даже если увидит свою монету, ведь не слизнет же он ее оттуда языком? В конце концов, опустошив свою ярость в этих бессмысленных ковыряниях, он выходит из телефонной будки и неожиданно, может быть, даже для себя садится в кресло чистильщика обуви, словно и не было никакой благородной ярости, а так, вышел на прогулку и решил попутно навести блеск на свои туфли, а уже заодно и купить у чистильщика пару запасных шнурков. И вот он сидит в кресле чистильщика и, что особенно возмутительно, бесконечно возится с этими шнурками, то проверяя наконечники, то сравнивая их длину, сидит, слегка оттопырив губы, как бы издавая бесшумный свист, и при этом на лице его деловитая безмятежность рыбака, распутывающего сети, или крестьянина, собирающегося на мельницу и прощупывающего старый мешок Где ты, благородная ярость? А иной, находясь в этом высоком состоянии, неожиданно бросается за мальчишкой, который случайно попал в него снежком. Ну ладно, пусть не случайно, но зачем взрослому человеку сворачивать со своей благородной стези и гнаться за мальчишкой, тем более что гнаться за ним бесполезно, потому что он знает все эти проходные дворы, как собственный пенал и даже лучше, он и бежит от него нарочно не слишком быстро, чтобы ему было интересней. А человек в этой непредвиденной пробежке растряс всю свою ярость и внезапно останавливается перед продуктовым складом и смотрит, как грузчики скатывают огромные бочки с грузовика, словно именно для этого он и бежал сюда целый квартал. Отдыша