Даниил Хармс. Рассказы и повести "Я ДУМАЛ О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНО ВСЕ ПЕРВОЕ!" Даниил Иванович Ювачев (1905 - 1942) еще на школьной скамье придумал себе псевдо- ним - Хармс, который варьировал с поразите- льной изобретательностью, иногда даже в под- писи под одной рукописью: Хармс, Хормс, Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д. Дело в том, что Хармс полагал, что неизмен- ное имя приносит несчастье, и брал новую фа- милию как бы в попытках уйти от него. "Вчера папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, ме- ня будут преследовать нужды. Даниил Чармс. 23 декабря 1936 года" (дневниковая запись). Он происходил из семьи известного наро- довольца Ивана Павловича Ювачева, пригово- ренного в свое время к смертной казни, заме- ненной пожизненным заключением, отбывавшего ссылку на Сахалине, где с ним познакомился Чехов. Даня родился уже после освобождения отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В эти годы начала века отец Хармса стал авто- ром мемуарных и религиозных книг - послужил прототипом для героев Льва Толстого и Чехо- ва... Так что корни Хармса - вполне литера- турные. Но известно, что Иван Павлович, не одобрял сочинений сына, - столь не похожи они были на то, что он сам почитал в литера- туре. Хармс-писатель сформировался в 20-е го- ды, испытав влияние Хлебникова и заумника А. Труфанова, и обрел единомышленников в кругу поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ - Объединения Реального Искусства). "Кто мы? И почему мы?.. - вопрошали они в своем мани- фесте. - Мы - поэты нового мироощущения и нового искусства... В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и сло- ва, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет,очищенный от литературной и обиход- ной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии - столкновение словесных смыслов вы- ражает этот предмет с точностью механики", и так далее. Обэриуты нашли себе приют в сте- нах ленинградского Дома печати, где 24 янва- ря 1928 года состоялся их самый большой ве- чер,"Три левых часа". Хармс - вместе с Н.За- болоцким, А.Введенским, К.Вагиновым, И.Бах- теревым и другими - читал на первом "часу" свои стихи, восседая на шкафу, а на втором "часу" была представлена его пьеса "Елизаве- та Бам", одним из постановщиков которой был сам автор. ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он (вспомним возраст) разрывался между обэриут- скими занятиями и... возлюбленной. "Кто бы мог мне посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несчастие. Я погибаю с ней вместе, - восклицал он в дневниковой записи 27 июля 1928 года. - <...> Куда делось Обэ- риу? Все пропало, как только Эстер вошла в меня. С тех пор я перестал как следует пи- сать и ловил только со всех сторон несчас- тия. <...> Если Эстер несет горе за собой,то как же могу я пустить ее от себя. А вместе с тем как я могу подвергать свое дело, Обэриу, полному развалу. <...> Господи, помоги! <... .> Сделай, чтоб в течение этой недели Эстер ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы опять принялся писать, будучи свободен как прежде!" Однако помогли разрубить этот узел спус- тя несколько лет совсем другие - внешние и недобрые силы. Желая положить конец выступ- лениям обэриутов в общежитиях, клубах, воин- ских частях и т.д. ленинградская молодежная газета "Смена" поместила статью "Реакционное жонглерство" (9 апреля 1930 года), имевшую подзаголовок: "Об одной вылазке литературных хулиганов". Тут прямо говорилось, что "лите- ратурные хулиганы" (читай: обэриуты) ничем не отличаются от классового врага. Автор статьи воспроизводил, очевидно, реальный ди- алог "пролетарского студенчества" с обэриу- тами: "Владимиров (самый молодой обэриут Юрий Владимиров. - Вл.Г.) с неподражаемой нагластью назвал собравшихся дикарями, кото- рые попав в европейский город, увидели там автомобиль. Левин (прозаик, обериут Дойвбер Левин. - В.Г.) заявил, что их "пока" (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства,которые стро- ят большое здание. - Для кого строите? - спросили его. - Для всей России, - последовал класси- ческий ответ". А в 1931 году Хармс, Введенский и неко- торые их друзья были арестованы и сосланы на год в Курск. Позади остались две единственные "взрос- лые" публикации Даниила Хармса - по стихот- ворению в каждом - в двух сборниках Союза поэтов (в 1926-м и 1927 годах). Больше Дани- илу Хармсу, как, впрочем, и Александру Вве- денскому, не удалось опубликовать при жизни ни одной "взрослой" строчки. Стремился ли Хармс к публикации своих "взрослых" произведений? Думал ли о них? По- лагаю, что да. Во-первых, таков имманентный закон всякого творчества. Во-вторых, есть и косвенное свидетельство, что он свыше четы- рех десятков своих произведений считал гото- выми для печати. Но при этом - вот сознание безвыходнос- ти! - не делал после 1928 года никаких попы- ток опубликовать что-то из своих "взрослых" вещей. Во всяком случае о таких попытках пока неизвестно. Больше того, - он старался не посвящать своих знакомых в то, что пишет. Художница Алиса Порет вспоминала: "Хармс сам очень лю- били рисовать, но мне свои рисунки никогда не показывал, а также все, что он писал для взрослых. Он запретил это всем своим друзь- ям, а с меня взял клятву, что я не буду пы- таться достать его рукописи". Думаю, однако, что небольшой круг его друзей - А.Введенс- кий, Л.Липавский (Л.Савельев), Я.С.Друскин и некоторые другие - были постоянными слушате- лями его сочинений в 30-е годы. А писал он - во всяком случае стремился писать - ежедневно. "Я сегодня не выполнил своих 3-4 страниц", - упрекает он себя. И рядом, в те же дни, записывает: "Я был наи- более счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили мне что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине, совесть была спокойна, и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрь- ме, я сказал бы: нет, НЕ ХОЧУ". И тут же: "Человек в своем деле видит спасение, и потому он должен постоянно зани- маться своим делом, чтобы быть счастливым. Только вера в успешность своего дела прино- сит счастье. Сейчас должен быть счастлив За- болоцкий". "Довольно праздности и безделья! Каждый день раскрывай эту тетрадь и вписывай сюда не менее полстраницы. Если ничего не пише- тся,то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с ин- тересом и смотри на писание, как на празд- ник. 11 апреля 1937 года". ("Голубая тет- радь" N% 24). Эти записи относятся к середине 30-х годов, когда сочинение для детей, в которое Хармса и других обериутов (Введенского, Вла- димирова, Дойвбера Левина...) вовлек Мар- шак, шло у Хармса все натужнее, все труднее. Начав с сотрудничества в журнале "Еж" (с 1928 года), а затем "Чиж" (с 1930-го), с то- го,что в одном номере журнала могли появить- ся и его рассказ, и стихотворение, и подпись под картинкой, Хармс к середине 30-х уже писал для детей все реже и реже, от случая к случаю. И можно лишь удивляться, что при сравнительно небольшом числе детских стихот- ворений ("Иван Иваныч Самовар", "Врун", "Иг- ра", "Миллион", "Как папа застрелил мне хорька", "Из дома вышел человек", "Что это было?", "Тигр на улице" ...) он создал свою страну в поэзии для детей и стал ее класси- ком. Нет, я не разделяю точку зрения, будто детская литература была для него "отхожим промыслом". Слишком честным и талантливым человеком был Даниил Хармс, чтобы писать только для денег. Да и сами детские стихи Хармса говорят за себя: они из того драго- ценного металла, что и стихи "для взрослых". Детская литература с конца 20-х годов до конца жизни была, что немаловажно для писа- теля, его лицом, его визитной карточкой,име- нем наконец. Но жил он, внутренне жил тем, что творил не для детей. Это - с самого начала - были рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и да- же любая строчка в дневнике, письмо или час- тная записка. Во всем, в любом избранном жанре он оставался оригинальным, ни на кого не похожим писателем. "Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский в геометрии", - за- писал он в 1937 году. Мир удивился,узнав Даниила Хармса. Впер- вые прочитав его в конце 60-х - начале 70-х годов. Его и его друга Александра Введенско- го. До тех пор мир считал родоначальником европейской литературы абсурда Эжена Ионеско и Сэмюела Беккета. Но, прочтя наконец неиз- вестные дотоле и, к сожалению, еще не опуб- ликованные у нас в стране пьесу "Елизавету Бам" (1927), прозаические и стихотворные произведения Даниила Хармса, а также пьесу "Елка у Ивановых" (1939) и стихотворения А. Введенского, он увидел, что эта столь попу- лярная ныне ветвь литературы появилась за- долго до Ионеско и Беккета. Но ни Хармс, ни Введенский уже не услышали, как их чествуют. Слом, разлад, разрушение устоявшегося быта, людских связей и прочее они почувство- вали, пожалуй, острее и раньше других. И увидели в этом трагические последствия для человека. Так все ужасы жизни, все ее неле- пости стали на только фоном, на котором раз- ворачивается абсурдное действо, но и в какой -то мере причиной, породившей самый абсурд, его мышление. Литература абсурда оказалась по-своему идеальным выражением этих процес- сов, испытываемых каждым отдельным челове- ком. Но, при всех влияниях, на которые указы- вает сам Хармс, нельзя не видеть, что он на- следует не только Гоголю, которого, как мы потом узнаем, он ставил выше всех писателей, но и, например, Достоевскому... И эти истоки свидетельствуют, что русский абсурд возник не вдруг и не на случайной почве. <...> Произведения Даниила Хармса - как ни на что похожие камешки в мозаике нашей литера- туры 20 - 30-х годов. Отмытые временем, как морем, они еще сильней отливают своей таин- ственностью, загадочностью. <...> Рассказы и сценки из цикла "Случаи", по- священного жене, Марине Малич, удивительным образом передают, несмотря на весь их лако- низм (иные вещи - в треть машинописной стра- ницы) и фантасмагоричность, - и атмосферу и быт 30-ых годов. Их юмор - это юмор абсур- да. Хармс прекрасно сознавал, что такой юмор может быть не всякому понятен, и все же не отказывался от него. В заметках "О смехе" он говорил: "Есть несколько сортов смеха. Есть средний сорт смеха,когда смеется и весь зал, но не в полную силу. Есть сильный сорт сме- ха, когда смеется та или иная часть залы, но уже в полную силу, а другая часть залы мол- чит, до нее смех в этом случае совсем не до- ходит. Первый сорт смеха требует эстрадная комиссия от эстрадного актера, но второй сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться." "Меня, - писал Хармс 31 октября 1937 го- да, - интересует только "ч у ш ь"; только то, что не имеет никакого практического смы- сла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, уми- ление и азарт - ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, пе- чаль и горе, радость и смех". <...> Высказав свое кредо, он примерно в то же время открыл в дневнике имена писателей, кои больше всего близки ему. Этот список включа- ет шесть имен в таком порядке: Гоголь, Прут- ков, Мейринк, Гамсун, Эдвард Лир и Льюис Кэ- рролл. Причем Хармс - с точностью до сотой - сообщает, сколько, по его понятию, каждый из упомянутых писателей дает человечеству и сколько его, Хармса, сердцу. Гоголь - оди- наково: 69 - 69. Прутков: 42 - 69. Мейринк так же. Гамсун: 55 - 62. Лир: 42 - 59. Кэр- ролл: 45 - 59. И Хармс добавляет: "Сейчас моему сердцу особенно мил Густав Мейринк" (запись 14 ноября 1937 года). В это время Хармс перечитывает, пожалуй, лучший роман австрийского писателя - "Голем" - и делает для себя заметки по поводу прочитанного. <...> Быт у Хармса, как и все действие, условен, алгебраичен, если говорить языком математики. Бытовой фон - не более чем стар- товая площадка, с которой начинается дейст- вие. В этом, в частности, убеждает и повесть "Старуха" (1939). Читать ее реалистическими глазами, забы- вая о направлении, которое исповедовал писа- тель, бесмысленно, - это приведет по край- ней мере к ошибочному суждению о вкусе ав- тора. По свидетельству Л.С.Друскиной, "Хармс" читал эту вещь Введенскому и Якову Семенови- чу (ее брату). "Выйдя от Хармса, Яков Семе- нович спросил Введенского: - Как тебе "Старуха"? На что Введенский ответил: - Я ведь не отказался от левого искусст- ва". Хармса занимала чудо, чудесное. "Интере- сно только чудо, как нарушение физической структуры мира", - замечает он в своей запи- си 1939 года. Он верил в чудо - и при этом сомневался, существует ли оно в жизни. Иног- да он сам ощущал себя чудотворцем, который может, но не хочет творить чудеса. Один из часто встречаемых мотивов его произведений - сон. Сон как самое удобное состояние, среда для того, чтобы свершались чудеса и чтобы в них можно было поверить. Сон был не только лучшей формой, в которой воплощались мечты персонажей, но и счастливым соединением той трагической разорванности мира, яви, которую Хармс ощущал сильнее всего. Эта трагическая разорванность, конфликт- ность мира и составляет, пожалуй, главный интерес писателя. Как и психология, поведе- ние человека в нем. Что человек диктует се- бе, или вернее, что мир диктует отдельному человеку. К самому Хармсу жизнь становилась все суровее. В 1937 и 1938 годах нередки были дни и недели, когда они с женой жестоко го- лодали. Не на что было купить даже совсем простую еду. "Я все не прихожу в отчаянье,- записывает он 28 сентября 1937 года. - Долж- но быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется, что мое положение лучше, чем оно есть на са- мом деле. Железные руки тянут меня в яму". Но в те же дни и годы, безнадежные по собственному ощущению, он вместе с тем ин- тенсивно работает (рассказ "Связь", напри- мер, датирован 14-м сентября 1937 года). Он как художник исследует безнадежность, безвы- ходность, пишет о ней (рассказ "Сундук" - 30 января 1937 года,сценка "Всестороннее иссле- дование" - 21 июня 1937-го, "О том, как меня посетили вестники" - 22 августа того же года и т.д.). Абсурдность сюжетов этих вещей не поддается сомнению, но также несомненно, что они вышли из-под пера Хармса во времена, когда то,что кажется абсурдным, стало былью. Творящие легенду о Хармсе писали, как был изумлен дворник, читая на дверях его квартиры табличку каждый раз с новым именем. Возможно, что так все и было. Но вот подлин- ная записка, сохранившаяся в архиве Хармса: "У меня срочная работа. Я дома, но никого не принимаю.И даже не разговариваю через дверь. Я работаю каждый день до 7 часов". "Срочная работа" у непечатающего писате- ля! Но он словно знал об отпущенных ему 36 годах жизни. Бывали дни, когда он писал по два-три стихотворения или по два рассказа. И любую, даже маленькую вещь мог несколько раз переделывать и переписывать. Но ни разу пос- ле 1928 года не перепетатывал свои стихи и рассказы на пишущей машинке - за ненадобнос- тью. Носить их в редакции было бесполезно. Он знал, что их не возьмут, не напечатают. В дневнике он уговаривает себя не пасть духом, обрести равновесие, чтобы остаться верным избранному пути, даже если приходится плыть против течения. "Жизнь это море, судьба это ветер, а человек это корабль, - размышляет он. - И как хороший рулевой может использо- вать противный ветер и даже идти против вет- ра, не меняя курса корабля, так и умный че- ловек может использовать удары судьбы и с каждым ударом приближаться к своей цели. П р и м е р: Человек хотел стать оратором, а судьба отрезала ему язык, и человек онемел. Но он не сдался, а научился показывать до- щечку с фразами, написанными большими буква- ми, и при этом где нужно рычать, а где нужно подвывать и этим воздействовал на слушателей еще более, чем это можно было сделать обык- новенной речью". <...> Детская литература уже не могла прокор- мить Хармса, и они с женой временами жестоко голодали. "Пришло время еще более ужасное для меня, - записывает он 1 июня 1937 года. - В Детиздате придрались к каким-то моим стихам ("Из дома вышел человек..." - Вл.Г.) и начали меня травить. Меня прекратили печа- тать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случайными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю,что мне пришел конец..." В среде писателей он чувствует себя чу- жим. Стихи "На посещение Писательского Дома 24 января 1935 года" начинаются строчками: "Когда оставленный судьбою, Я в двери к вам стучу, друзья, Мой взор темнеет сам собою И в сердце стук унять нельзя..." Второй арест, в 1937 году, не сломил его. После скорого освобождения он продолжал творить. Чудо,чудеса врывались в его расска- зы и пьесы, приобретая подчас гротесковые, абсурдные формы, но эти формы парадоксальным образом соотносились с той жизнью, которая окружала самого Хармса, и потому даже самые короткие его вещи выглядят художественно и философски законченными. Он жил высокой духовной жизнью, пускай его круг ограничивался несколькими друзьями (Введенский, Липавский, Друскин, Олейников.. .). Большая дружба связывала его с художни- ками: Петром Соколовым, Владимиром Татлиным (он, кстати, талантливо иллюстрировал его книжку "Во-первых и во-вторых"), с Казимиром Малевичем, на смерть которого он отозвался прекрасными стихами, с ученицами Филонова - Алисой Порет и Татьяной Глебовой, с музыкан- тами Исайей Браудо, Марией Юдиной, с Иваном Соллертинским... Я нарочно не останавливаюсь на внешнем облике Хармса, столько раз описанном во всех мемуарах, - облике чудака. Нет, мемуаристы этот облик, конечно, не выдумали, не сочини- ли. Хармс и вправду одевался на обычный взгляд вызывающе, странно, иногда нелепо, - но если мы будем говорить только об этом, мы не узнаем о Хармсе ничего. Это все из облас- ти легенды и анекдотов о Хармсе. А по сути его внешность могла стоить ему жизни. Вера Кетлинская, которая возглавляла в блокаду ленинградскую писательскую организацию, рас- сказывала, что ей в начале войны, приходи- лось несколько раз удостоверять личность Ха- рмса, которого подозрительные граждане, в особенности подростки, принимали из-за его странного вида и одежды (гольфы, необычная шляпа, "цепочка с массой загадочных брелоков вплоть до черепа с костями" и т.д.) за не- мецкого шпиона. "Двадцать третьего августа, - сообщала в письме от 1 сентября 1941 года М.Малич своему другу Наталии Шанько, эвакуи- ровавшейся на Урал, - Даня уехал к Николаю Макаровичу. Я осталась одна без работы, без денег, с бабушкой на руках. Что со мной бу- дет, я не знаю, но знаю только, что жизнь для меня кончена с его отъездом". "Отъезд," "к Николаю Макаровичу" - что за этим стояло, друзья понимали сразу. Н.М.Олейников был давно арестован и, по слухам, погиб. <...> Последние месяцы жизни Хармс провел в тюрьме. [1] Уже слабея от голода, его жена, М.В.Ма- лич, пришла в квартиру, пострадавшую от бомбежки, вместе с другом Даниила Ивановича, Я.С.Друскиным, сложила в небольшой чемодан- чик рукописи мужа, а также находившиеся у Хармса рукописи Введенского и Николая Олей- никова, и этот чемоданчик как самую большую ценность Друскин берег при всех перепитеях эвакуации. Потом, когда в 1944-м году он вернулся в Ленинград, то взял у сестры Харм- са, Е.И.Ювачевой, и другую чудом уцелевшую на Надеждинской часть архива. В нем были и девять писем к актрисе Ле- нинградского ТЮЗа (театра А.Брянцева) Клав- дии Васильевны Пугачевой, впоследствии арти- стки Московского театра сатиры и театра име- ни Маяковского, - при очень небольшой дошед- шей до нас эпистолярии Хармса они имеют особенную ценность (ответные письма Пугаче- вой, к сожалению, не сохранились); рукопись как бы неоконченной повести "Старуха" - са- мого крупного у Хармса произведения в прозе <...>. Сейчас все эти рукописи, кроме авто- графа "Старухи" находятся в отделе рукописей и редких книг Государственной публичной биб- лиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленин- граде. Открытие Даниила Хармса для нашего чита- теля продолжается. Владимир Глоцер. --------------- 1. В 1984 году, пишут М.Мейлах и В.Эрль в журнале "Родник" N% 5 за 1988 г., одному из них стало доподлинно известно, что вскоре после ареста, в сентябре 1941 года, Хармс был признан невменяемым и направлен на при- нудительное лечение в психиатрическую боль- ницу, куда прибыл в конце декабря и где он умер, вероятно, от голода, 2 февраля 1942 года.  СЛУЧАИ 1. ГОЛУБАЯ ТЕТРАДЬ N% 10 ЖИЛ один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутреннос- тей у него не было. Ничего не было! Так что не понятно, о ком идет речь. Уж лучше мы о нем не будем больше гово- рить. 1937 2. СЛУЧАИ Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридоно- ва упала с буфета и тоже умерла. А дети Спи- ридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридо- нова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с кнутом и сошел с ума. А Перехрестов получил телеграфом четы- реста рублей и так заважничал, что его вы- толкали со службы. Хорошие люди не умеют поставить себя на твердую ногу. 22 августа {1936года}. 3. ВЫВАЛИВАЮЩИЕСЯ СТАРУХИ Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась. Из окна высунулась другая старуха и ста- ла смотреть вниз на разбившуюся, но от чрез- мерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне на- доело смотреть на них, и я пошел на Мальцев- ский рынок, где, говорят, одному слепому по- дарили вязаную шаль. 4. СОНЕТ Удивительный случай случился со мной: я вдруг забыл, что идет раньше - 7 или 8. Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу. Каково же было их и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок счета. 1,2,3,4,5 и 6 по- мнят, а дальше забыли. Мы все пошли в комерческий магазин "Гас- троном", что на углу Знаменской и Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоуме- нии. Кассирша грустно улыбнулась, вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом, сказала: - По-моему, семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи. Мы поблагодарили кассиршу и с радостью выбежали из магазина. Но тут, вдумываясь в слова кассирши, мы опять приуныли, так как ее слова показались нам лишенными всякого смысла. Что нам было делать? Мы пошли в Летний сад и стали там считать деревья. Но дойдя в счете до 6-ти, мы остановились и начали спо- рить: по мнению одних дальше следовало 7, по мнению других - 8. Мы спорили бы очень долго, но, по сча- стию тут со скамейки свалился какой-то ребе- нок и сломал себе обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора. А потом мы разошлись по домам. 12 нояб<ря> 1935. 5. ПЕТРОВ И КАМАРОВ ПЕТРОВ: Эй, Камаров! Давай ловить комаров! КАМАРОВ: Нет, я к этому еще не готов. Давай лучше ловить котов! 6. ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и пока- зывает ему кулак. Семен Семенович, сняв очки, смотрит на сосну и видит, что на сосне никто не сидит. Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит му- жик и показывает ему кулак. Семен Семенович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит. Семен Семенович, опять надев очки, смот- рит на сосну и опять видит, что на сосне си- дит мужик и показывает ему кулак. Семен Семенович не желает верить в это явление и считает это явление оптическим об- маном. 7. ПУШКИН И ГОГОЛЬ Г о г о л ь (падает из-за кулис на сце- ну и смирно лежит). П у ш к и н (выходит, спотыкается об Го- голя и падает): Вот черт! Никак об Гоголя! Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут! (Идет, спотыкает- ся об Пушкина и падает). Никак об Пушкина спотыкнулся! П у ш к и н (поднимаясь): Ни минуты по- коя! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает). Вот черт! Никак опять об Гоголя! Г о г о л ь (поднимаясь): Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкается об Пушкина и па- дает). Вот мерзопакость! Опять об Пушкина! П у ш к и н (поднимаясь): Хулиганство! Сплошное хулиганство! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает). Вот черт! Опять об Гоголя! Г о г о л ь (поднимаясь): Это издевате- льство сплошное! (Идет, спотыкается об Пуш- кина и падает). Опять об Пушкина! П у ш к и н (поднимаясь): Вот черт! Ис- тинно что черт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает). Об Гоголя! Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает). Об Пушкина! П у ш к и н (поднимаясь): Вот черт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает за ку- лисы). Об Гоголя! Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы). За сценой слышен голос Гоголя: "Об Пушкина!" Занавес. <1934> 8. СТОЛЯР КУШАКОВ Жил-был столяр. Звали его Кушаков. Однажды вышел он из дому и пошел в ла- вочку, купить столярного клея. Была оттепель, и на улице было очень скользко. Столяр прошел несколько шагов, поскольз- нулся, упал и расшиб себе лоб. - Эх! - сказал столяр, встал, пошел в аптеку, купил пластырь и заклеил себе лоб. Но когда он вышел на улицу и сделал не- сколько шагов, он опять поскользнулся, упал и расшиб себе нос. - Фу! - сказал столяр, пошел в аптеку, купил пластырь и заклеил пластырем себе нос. Потом он опять вышел на улицу, опять поскользнулся, упал и расшиб себе щеку. Пришлось опять пойти в аптеку и заклеить пластырем щеку. - Вот что, - сказал столяру аптекарь. - Вы так часто падаете и расшибаетесь, что я советую ваь купить пластырей несколько штук. - Нет, - сказал столяр, - больше не упа- ду! Но когда он вышел на улицу, то опять по- скользнулся, упал и расшиб себе подбородок. - Паршивая гололедица! - закричал сто- ляр и опять побежал в аптеку. - Ну вот видите, - сказал аптекарь, - Вот вы опять упали. - Нет! - закричал столяр. - Ничего слы- шать не хочу! Давайте скорее пластырь! Аптекарь дал пластырь; столяр заклеил себе подбородок и побежал домой. А дома его не узнали и не пустили в ква- ртиру. - Я столяр Кушаков! - закричал столяр. - Рассказывай! - отвечали из квартиры и заперли дверь на крюк и на цепочку. Столяр Кушаков постоял на лестнице, плю- нул и пошел на улицу. 9. СУНДУК Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться. - Вот, - говорил, задыхаясь человек с тонкой шеей, - я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея. Крышка сундука закры- та и не пускает ко мне воздуха. Я буду зады- хаться, но крышку сундука все равно не от- крою. Постепенно я буду умирать. Я увижу бо- рьбу жизни и смерти. Бой произойдет неесте- ственный, при равных шансах, потому что ес- тественно побеждает смерть, а жизнь, обре- ченная на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты не теряя напрас- ной надежды. В этой же борьбе, которая про- изойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафтали- ном. Если победит жизнь, я буду вещи в сун- дуке пересыпать махоркой... Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!.. Ой! Что же это такое? Сейчас что-то про- изошло, но я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал... Ой! Опять что-то произошло? Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю... А это еще что такое? Почему я пою? Ка- жется, у меня болит шея... Но где же сундук? Почему я вижу все, что находится у меня в комнате? Да никак я лежу на полу! А где же сундук? Человек с тонкой шеей поднялся с пола и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было. Человек с тонкой шеей сказал: - Значит, жизнь победила смерть неиз- вестным для меня способом. (В черновике приписка: жизнь победила смерть, где именительный падеж, а где вини- тельный). 30 января 1937 года. 10. СЛУЧАЙ С ПЕТРАКОВЫМ Вот однажды Петраков хотел спать лечь, да лег мимо кровати. Так он об пол ударился, что лежит на полу и встать не может. Вот Петраков собрал последние силы и встал на четвереньки. А силы его покинули, и он опять упал на живот и лежит. Лежал Петраков на полу часов пять. Сна- чала просто так лежал, а потом заснул. Сон подкрепил силы Петракова. Он про- снулся совершенно здоровым, встал, прошелся по комнате и лег осторожно на кровать. "Ну, - думает, - теперь посплю". А спать-то уже и не хочется. Ворочается Петраков с боку на бок и никак заснуть не может. Вот, собственно, и все. 11. ИСТОРИЯ ДЕРУЩИХСЯ Алексей Алексеевич подмял под себя Анд- рея Карловича и, набив ему морду, отпустил его. Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам. Алексей Алексеевич, не ожидая такого бы- строго нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал. А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть,вставил ее себе в рот и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать. <1936> 12. СОН Калугин заснул и увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит мили- ционер. Калугин проснулся, почесал рот и опять заснул, и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах притаился и сидит милиционер. Калугин проснулся, подложил под голову газету, чтобы не мочить слюнями подушку, и опять заснул, и опять увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит мили- ционер. Калугин проснулся, переменил газету, лег и заснул опять. Заснул и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах сидит милиционер. Тут Калугин проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и увидел сон, будто он сидит за милиционером, а мимо про- ходят кусты. Калугин закричал и заметался в кровати, но проснуться уже не мог. Калугин спал четыре дня и четыре ночи подряд и на пятый день проснулся таким то- щим, что сапоги пришлось подвязывать к ногам веревочкой, чтобы они не сваливались. В бу- лочной, где Калугин всегда покупал пшеничный хлеб, его не узнали и подсунули ему полуржа- ной. А санитарная комиссия, ходя по кварти- рам и увидя Калугина, нашла его антисанитар- ным и никуда не годным и приказала жакту вы- кинуть Калугина вместе с сором. Калугина сложили пополам и выкинули его как сор. 13. МАТЕМАТИК И АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ МАТЕМАТИК (вынимая из головы шар): Я вынул из головы шар. Я вынул из головы шар. Я вынул из головы шар. Я вынул из головы шар. АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Положь его обратно. Положь его обратно. Положь его обратно. Положь его обратно. МАТЕМАТИК: Нет, не положу! Нет, не положу! Нет, не положу! Нет, не положу! АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Ну и не клади. Ну и не клади. Ну и не клади. МАТЕМАТИК: Вот и не положу! Вот и не положу! Вот и не положу! АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Ну и ладно. Ну и ладно. Ну и ладно. МАТЕМАТИК: Вот я и победил! Вот я и победил! Вот я и победил! АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Ну победил и успокойся! МАТЕМАТИК: Нет, не успокоюсь! Нет, не успокоюсь! Нет, не успокоюсь! АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Хоть ты математик, а честное слово, ты не умен. МАТЕМАТИК: Нет, умен и знаю очень много! Нет, умен и знаю очень много! Нет, умен и знаю очень много! АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Много, да только все ерунду. МАТЕМАТИК: Нет, не ерунду! Нет, не ерунду! Нет, не ерунду! АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Надоело мне с тобой препираться. МАТЕМАТИК: Нет, не надоело! Нет, не надоело! Нет, не надоело! (Андрей Семенович досадливо машет рукой и уходит. Математик, постояв минуту, уходит вслед за Андреем Семеновичем). Занавес 1933 14. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, УДИВИВШИЙ СТОРОЖА - Ишь ты, - сказал сторож, рассматривая муху. - Ведь если ее помазать столярным кле- ем, то ей, пожалуй, и конец придет. Вот ведь история! От простого клея! - Эй ты, леший! - окликнул сторожа моло- дой человек в желтых перчатках. Сторож сразу же понял, что это обращают- ся к нему, но продолжал смотреть на муху. - Не тебе что ли говорят? - крикнул опять молодой человек. - Скотина! Сторож раздавил муху пальцем и, не пово- рачивая головы к молодому человеку, сказал: - А ты чего, срамник, орешь-то? Я и так слышу. Нечего орать-то! Молодой человек почистил перчатками свои брюки и деликатным голосом спросил: - Скажите, дедушка, как тут пройти на небо? Сторож посмотрел на молодого человека, прищурил один глаз, потом прищурил другой, потом почесал себе бородку, еще раз посмот- рел на молодого человека и сказал: - Ну, нечего тут задерживаться, проходи- те мимо. - Извините, - сказал молодой человек, - ведь я по срочному делу. Там для меня уже и комната приготовлена. - Ладно, - сказал сторож, - покажи би- лет. - Билет не у меня; они говорили, что ме- ня и так пропустят, - сказал молодой чело- век, заглядывая в лицо сторожу. - Ишь ты! - сказал сторож. - Так как же? - спросил молодой человек. - Пропустите? - Ладно, ладно, - сказал сторож. - Иди- те. - А как пройти-то? Куда? - спросил моло- дой человек. - Ведь я и дороги-то не знаю. - Вам куда нужно? - спросил сторож, де- лая строгое лицо. Молодой человек прикрыл рот ладонью и очень тихо сказал: - На небо! Сторож наклонился вперед, подвинул пра- вую ногу, чтобы встать потверже, пристально посмотрел на молодого человека и сурово спросил: - Ты чего? Ваньку валяешь? Молодой человек улыбнулся, поднял руку в желтой перчатке, помахал ею над головой и вдруг исчез. Сторож понюхал воздух. В воздухе пахло жжеными перьями. - Ишь ты! - сказал сторож, распахнул куртку, почесал себе живот, плюнул в то мес- то, где стоял молодой человек, и медленно пошел в свою сторожку. 15. ЧЕТЫРЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ ТОГО, КАК НОВАЯ ИДЕЯ ОГОРАШИВАЕТ ЧЕЛОВЕКА, К НЕЙ НЕ ПОДГОТОВЛЕННОГО I ПИСАТЕЛЬ: Я писатель! ЧИТАТЕЛЬ: А по-моему, ты говно! (Писатель стоит несколько минут, потря- сенный этой новой идеей и падает замерт- во. Его выносят.) II ХУДОЖНИК: Я художник! РАБОЧИЙ: А по-моему,ты говно! (Художник тут же побледнел, как полотно, И как тростиночка закачался И неожиданно скончался. Его выносят.) III КОМПОЗИТОР: Я композитор! ВАНЯ РУБЛЕВ: А по-моему, ты говно! (Композитор, тяжело дыша, так и осел. Его неожиданно выносят.) IV_ ХИМИК: Я химик! ФИЗИК: А по-моему, ты говно! (Химик не сказал больше ни слова и тяже- ло рухнул на пол.) 16. ПОТЕРИ Андрей Андреевич Мясов купил на рынке фитиль и понес его домой. По дороге Андрей Андреевич потерял фи- тиль и зашел в магазин купить полтораста грамм полтавской колбасы. Потом Андрей Анд- реевич зашел в молокосоюз и купил бутылку кефира, потом выпил в ларьке маленькую кру- жечку хлебного кваса и встал в очередь за газетой. Очередь была довольно длинная, и Андрей Андреевич простоял в очереди не менее двадцати минут, но, когда он подходил к га- зетчику, то газеты перед самым его носом кончились. Андрей Андреевич потоптался на месте и пошел домой, но по дороге потерял кефир и завернул в булочную, купил французскую бул- ку, но потерял полтавскую колбасу. Тогда Андрей Андреевич пошел прямо до- мой, но по дороге упал, потерял французскую булку и сломал свои пенсне. Домой Андрей Андреевич пришел очень злой и сразу лег спать, но долго не мог заснуть, а когда заснул, то увидел сон: будто он по- терял зубную щетку и чистит зубы каким-то подсвечником. 17. МАКАРОВ И ПЕТЕРСЕН N% 3 МАКАРОВ: Тут, в этой книге написано, о наших желаниях и об исполнении их. Прочти эту книгу, и ты поймешь, как суетны наши же- лания. Ты также поймешь, как легко исполнить желание другого и как трудно исполнить жела- ние свое. ПЕТЕРСЕН: Ты что-то заговорил больно торжественно. Так говорят вожди индейцев. МАКАРОВ: Эта книга такова, что говорить о ней надо возвышенно. Даже думая о ней, я снимаю шапку. ПЕТЕРСЕН: А руки моешь, прежде чем кос- нуться этой книги. МАКАРОВ: Да, и руки надо мыть. ПЕТЕРСЕН: Ты и ноги, на всякий случай, вымыл бы! МАКАРОВ: Это неостроумно и грубо. ПЕТЕРСЕН: Да что же это за книга? МАКАРОВ: Название этой книги таинствен- но... ПЕТЕРСЕН: Хи-хи-хи! МАКАРОВ: Называется эта книга МАЛГИЛ. (Петерсен исчезает) МАКАРОВ: Господи! Что же это такое? Пе- терсен! ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Что случилось? Макаров! Где я? МАКАРОВ: Где ты? Я тебя не вижу! ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: А ты где? Я тоже тебя не вижу!.. Что это за шары? МАКАРОВ: Что же делать? Петерсен, ты слышишь меня? ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Слышу! Но что такое случилось? И что это за шары? МАКАРОВ: Ты можешь двигаться? ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Макаров! Ты видишь эти шары? МАКАРОВ: Какие шары? ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Пустите!.. Пустите ме- ня!.. Макаров!.. (Тихо. Макаров стоит в ужасе, потом хва- тает книгу и раскрывает ее). МАКАРОВ (читает): "...Постепенно чело- век утрачивает свою форму и становится ша- ром. И став шаром, человек утрачивает все свои желания". ЗАНАВЕС. 1934 18. СУД ЛИНЧА Петров садится на коня и говорит, обра- щаясь к толпе, речь о том, что будет, если на месте, где находится общественный сад,бу- дет построен американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо, соглашается. Петров запи- сывает что-то у себя в записной книжечке. Из толпы выделяется человек среднего роста и спрашивает Петрова, что он записал у себя в записной книжечке. Петров отвечает, что это касается только его самого. Человек среднего роста наседает. Слово за слово, и начинается распря. Толпа принимает сторону человека среднего роста, и Петров, спасая свою жизнь, погоняет коня и скрывается за поворотом. То- лпа волнуется и, за неимением другой жерт- вы, хватает человека среднего роста и отры- вает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водосто- ка. Толпа, удовлетворив свои страсти, расхо- дится. 19. ВСТРЕЧА Вот однажды один человек пошел на служ- бу, да по дороге встретил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси. Вот, собственно, и все. 20. НЕУДАЧНЫЙ СПЕКТАКЛЬ На сцену выходит Петраков-Горбунов, хо- чет что-то сказать, но икает. Его начи- нает рвать. Он уходит. Выходит Притыкин. П р и т ы к и н: Уважаемый Петраков-Гор- бунов должен сооб... (Его рвет, и он убега- ет). Вых