ниво полз вверх дым, закручиваясь у выхода в белую спираль, в которой весело плясали звезды. Примета снова была доброй, только перестал Яшканчи верить в приметы! Вот траву видел сам, щупал ее, на вкус пробовал - знает, а дым и звезды - сказка! Если верить ей, то звезды - это богатыри, откочевавшие на небо и подающие оттуда свои советы тем богатырям, что спят на земле, превратившись в горы. И этот их разговор может подслушать человек и повернуть себе на пользу... Одна беда - язык их неслышим, и не всякий смертный его поймет, если даже и услышит! Хитрая сказка. - Завтра в Кырлык съезжу, - решил Яшканчи, - поговорю со стариками, совета попрошу. Да и Чета Чалпана надо разыскать, передать ему привет от Оинчы... Адымаш не отозвалась - она уже крепко спала. Кырлык - это горстка разбросанных как попало чадыров и аилов, два-три деревянных домика с плоскими крышами, над которыми торчали длинные и кривые трубы, слепленные из глины и мелких камней, разбитых казанов и дырявых ведер. Позади некоторых жилищ тянулись полоски ячменя и табака. Но в Кырлыке жил свой кам, что уже само по себе давало этому стойбищу вес не только у алтайцев, но и у русских, которые называли его деревней. Новый человек здесь-событие. Лишь стоило Яшканчи появиться у первого аила, как к нему устремилась ватага ребятни и свора собак, следом за которыми вышагивали строгие старики с узловатыми палками в руках. Яшканчи спешился, повел коня в поводу, заранее вытянув руку, которую торжественно и с готовыми приветами на сухих губах сразу двумя руками начали пожимать те, кому по старшинству положено приветствовать гостя. - Какие новости в горах? - Как орусы свою дорогу строят и зачем она Алтаю? - Почему бы ту дорогу через Кырлык на Карагай не пустить? - А правда ли, что на той дороге можно денег на целую отару заработать и сразу стать богатым? Удовлетворив первый пласт любопытства, Яшканчи начал отвечать на второй его пласт - более тяжелый. - Не жену ли ищет себе гость? - Не купит ли гость скот на мясо? - Кого из знакомых в Кырлык искать приехал? И тут Яшканчи, отмахнувшись от других вопросов, ответил на самый последний: - Я ищу Чета Чалпана*. К нему приехал. Тотчас все притихли: имя пастуха пользовалось уважением. Но зато истошнее заголосила ребятня и свирепее залаял и одуревшие от шума и суетни собаки. - На яйлю он! Утром уехал! И вдруг все расступились: к Яшканчи шел кам. Остановился, бесцеремонно осмотрел гостя, точно он был не человек, и диковинный зверь, спросил хрипло: - Меня ищешь? - Нет, кам мне не нужен. Ядовитая ухмылка дрогнула на тонких потрескавшихся губах грозы и пророка затерянного в горах стойбища: - Я - кам Яжнай! Меня все горы и долины знают! - Я не знаю. Из всех камов знал только Оинчы. И тотчас будто маска слетела с лица Яжная: улыбка стала заискивающей, глаза забегали, на щеках заиграл легкий румянец, обе руки поспешно поплыли навстречу гостю: - Как же, как же! Оинчы - знаменитый кам! Это у него на камлании ржут целые табуны лошадей, летают птицы над головами, роняя перья в огонь, скалы разваливаются от одного его взгляда, люди деревенеют и не чувствуют боли, если даже у них горят сапоги... Как же! Кам Оинчы - великий кам!.. Он будет у тебя в гостях? - Он уже был у меня в гостях! И сказал, чтобы я кочевал в Терен-Кообы к Чету Чалпану, которого выбрало само небо для великого дела! Переглянулись старики, двинулись, постукивая палками, к Яжнаю, тесня его от гостя, который сам отказался от кама. Теперь каждый из них спешил зазвать гостя в свой аил, к своему очагу: человек, которому великий кам доводится не только хорошим знакомым, но и дает таинственное поручение - особый человек! И новостей у него много, и послушать его рассказы - праздник... Подумав, Яшканчи все-таки выбрал кама Яжная: - Может, совет хороший дашь? - Слышали? - строго спросил кам Яжнай у собравшихся. - Друг самого кама Оинчы приехал ко мне за советом! В его глазах горела нескрываемая радость: как бы ни презирали вы меня, своего кама, здесь, в Кырлыке, чужие люди более почтительны ко мне! - Будь моим гостем! У Яжная не было ни араки, ни мяса. Только чашку перекисшего чегеня мог он предложить гостю. А когда тот отказался, начал жаловаться: - Плохой народ в Кырлыке! Эрлика забыли даже старики, которым завтра уходить за горькой солью и пить воду из реки Тойбодым*. Кермесов даже сопливые мальчишки не боятся! Духам не жертвуют, обо обходят стороной, будто это простые груды камней... Разврат и срам кругом! Женщины мужчин своего сеока по именам называют!.. Кермежеков и тех не угощают аракой и не окуривают дымом из трубки... Даже мне, своему каму, лишней горсти ячменя не дадут! * Подземная река горя и несчастий. На самом видном месте у Яжная висел бубен - лунный диск с рукоятью в форме головы с немигающими медными пуговицами вместо глаз. Если судить по толстому слою пыли и копоти на коже, Яжнай уже и сам не помнил, когда брал его в руки последний раз. Оттого и жалуется на людей, что те отвернулись от него? - Может, ты плохой кам? - равнодушно спросил Яшканчи, поняв, что никакого совета от Яжная он не получит. - Тебя боятся и потому не любят. Я знал одного такого кама... - Я - хороший кам! - обиделся хозяин аила. - Я не потакаю им, не поддакиваю, не заглядываю в рот и за это они меня не любят! Ты, вот, кама Оинчы знаешь... Любят его? - Любят и уважают. - А он сам уважает кого-нибудь? - прищурился Яжнай. - Чета Чалпана уважает, к нему и послал меня. - Сам Оинчы уважает? - ужаснулся Яжнай. - За что же его, подлого, Оинчы уважать?! Он же против всех камов и всякой власти! Собака, говорит, жиреет, когда скот болеет и дохнет, а кам всегда богато живет среди нищих аилов! С собакой меня сравнил! А разве я богато живу? Я беднее всех в Кырлыке! - Да, - согласился Яшканчи, - богатым тебя не назовешь... - А я что говорю! - обрадовался Яжнай. - Я - честный кам, настоящий! Потому и живу бедно, что ругаю и всех... Яшканчи вздохнул: - Может, не ругать надо людей, а помогать им? Чего люди от кама ждут? Ласкового слова и совета! А тот кам, который только ругает и грозит всеми карами, - плохой кам! Настоящий кам - друг и учитель, советчик и помощник, заступник перед Эрликом в трудном деле жизни! А ругать людей и без тебя есть кому... Яжнай насупился, капризно оттопырил губы, прикрыл глаза веками, только узкие щелки в упор уставились на Яшканчи - будто просвечивая или прожигая его: - Я - кам! Меня должны бояться люди и духи! Яшканчи уже надоел этот спор: - А знаешь, почему Оинчы - великий кам, а ты - нет? Глаза Яжная широко раскрылись, вспыхнув зеленым кошачьим огнем: - Скажи! - Кам Оинчы верит всем людям. - Врешь ты все! - сказал Яжнай зло и устало - И кама Оинчы ты в глаза не видел, и к Чалпану он тебя не посылал! Яшканчи хотел ответить шуткой, чтобы смягчить гнев Яжная, но не успел - дверь-эжик аила распахнулась, и вошел моложавый подвижный алтаец в теплом стеганом халате, перехваченном широким кожаным ремнем, в войлочной шляпе с вислыми краями и широких казахских сапогах с кошемным чулком. Минуя взглядом хозяина аила, шагнул к его гостю: - Здравствуй, Яшканчи! Мальчишки прискакали на яйлю и сказали, что ты привез мне какие-то новости от Оинчы. Яшканчи встал, крепко стиснул ладони Чета: - Я бы не узнал тебя, Чет... - Постарел, да? - он рассмеялся. - Парнями ведь с тобой встречались! Сколько гор истоптали после того? - И вдруг нахмурился: - А что ты делаешь тут, у Яжная? Разве ты не заметил, что у него раздвоенный змеиный язык? - Он только начал меня ругать. - Тогда ты у него не загостился! Пошли отсюда. - Он мой гость! - взвизгнул хозяин. - Сам пришел! Яшканчи и Чет сидели уже в седлах, когда из аила вывалился Яжнай, потрясая бубном, с которого сыпались зола и сажа: - Беду наживешь, Яшканчи! Позови меня! Я очищу место! - Ты криклив, как кедровка, - нахмурился Чет снова. - Плохая птица всегда похожа на плохого человека... Не нужен Яшканчи кам! Яжнай опустил бубен и стоял, глядя исподлобья, пока всадники не развернули коней. Потом поднял руку и погрозил грязным пальцем: - Я еще наведу на вас порчу, косоротые! По легенде, первый огонь людям принесла ласточка, похитив его в чугунной юрте Эрлика, где на волшебном горне он калил и тяжелым молотом отковывал небесные молнии. Устав от трудов, Эрлик задремал. Ласточка подкралась к горну, схватила уголек и выпорхнула в одну из шести распахнутых настежь дверей. Эрлик проснулся от шума ее крыльев, увидел, что его волшебный огонь горит в клюве птицы, схватил медный топор и запустил его в ласточку. Но она уже успела взвиться над вершиной горы, и топор Эрлика лишь слегка зацепил ей хвост, разрубив его пополам. Теперь все ласточки летают с разрубленными хвостами и живут вблизи человека, которого спасли от вечного мрака и холода. И если легенда права, то самый первый огонь ласточка принесла в аил Чета Чалпана: эти птицы не только все лето вились вокруг дымохода, но и, наверное, вили гнезда среди лиственничной коры, которой был покрыт аил. - Пять лет стоит мой аил здесь, и все пять лет ласточки не улетают! Хотя и у Чегата аил точно такой же, - Чет распахнул дверь. - Входи, Яшканчи! Дорогим гостем будешь! Эй, дочка, угощай нас. Молодая угловатая девушка захлопотала у очага. Яшканчи смотрел на ее ловкие руки, узнавая и не узнавая ту запуганную и зареванную девчушку в лохмотьях, что семь лет назад он увидел в аиле Курума, умершего от простуды - Неужели ты и есть Чугул2? - спросил он неуверенно. - Я, дядя Яшканчи, - потупилась девушка, - я вас тоже помню. Чет вынул трубку изо рта и вздохнул с искренней скорбью: - Время благосклонно к детям и совсем не щадит взрослых. Вот и моя Занатай слегла... - Что с ней? - От скота заболела. Возил ее к русскому доктору, помог. Порошки дал. К зиме, сказал, встанет. Чугул принесла чашки с аракой, протянула первую отцу, вторую - гостю. Арака была теплой и отдавала приятной горчинкой. - Мир и счастье твоему дому, Чет! - Радости и достатка тебе, Яшканчи! Чугул снова наполнила чашки, достала из казана два куска горячей, исходившей парком баранины, положила на деревянное блюдо, прибавила горку лепешек. Яшканчи не выдержал и, ласково потрепав девушку за тугую и румяную щеку, спросил лукаво: - А когда мы с твоим отцом будем рубить свадебные дрова? Чугул звонко рассмеялась: - Как только подрастет ваш Кайонок, дядя Яшканчи! - Эйт! - удивился Яшканчи. - Вы уже познакомились? - Да, мы вместе собирали хворост для очага. И с тетей Адымаш я познакомилась! Хорошая она у вас, ласковая... Яшканчи самодовольно усмехнулся: - А плохая жена мне не нужна! - И, покосившись на орын, спросил тихо: - А твоя мама разве не ласковая? - Что вы, дядя Яшканчи! Моя эне - самая лучшая мама! Чет щурился на огонь, как сытый кот, и в его темных глазах прыгали веселые и счастливые бесенята. Они о многом уже переговорили, но главного так и не затронули. А главным было то, что от имени бурханов поручили передать на словах Оинчы и Ыныбас. Но все не получалось этого главного разговора... Яшканчи ждал вопросов Чета, а их не было. Начинать же самому было плохо: от слов нежданных вечерних гостей остался какой-то зыбкий туман, сквозь который с трудом просматривалось, что лежало на земле, рядом, а что было выше тумана и ближе к небу, хорошо и отчетливо виделось, называлось красивыми словами, которые не повторить, настолько они забылись людьми... - Почему молчишь, Яшканчи? - спросил Чет. - Я думаю. - Как ты можешь думать, - рассмеялся Чет, - если твоя трубка давно погасла? При мертвой трубке и мысли не могут быть живыми! О чем думал-то? - Понимаешь, Чет... Когда Оинчы, а потом Ыныбас, его брат, сказали мне, что человек сильнее богов и если захочет, то и богатырей разбудит, как бы долго и крепко они ни спали своим каменным сном, я вспомнил одну сказку... И Яшканчи тихо и медленно, старательно подбирая слова, рассказал Чету о боге Бурхане с серебряными глазами, о его друге хане Ойроте, о нашествии врагов и крушении счастья людей, пока не закончил словами об отречении светлых богов и торжестве Эрлика с его черным зеркалом. Чет удивленно посмотрел на него: - Я тоже слышал эту сказку. Светлый бог Бурхан и хан Ойрот отреклись от людей за их грязные дела и еще более грязные мысли. Ну и что? При чем здесь спящие богатыри и люди, которые могут стать сильнее богов, если захотят? - Ты не знаешь конца этой сказки! - вскинул голову Яшканчи. - Я тоже его не знал... Оинчы рассказал его мне. Белый бог Бурхан проснулся, открыл свои серебряные глаза, смахнул горы, которые выросли вокруг его коня и седла... Они вернулись, Чет! К его удивлению, тот спокойно выбил погасшую трубку о каблук и охотно кивнул головой: - Да, в горах давно поговаривают об этом... - Теперь слушай, что мне сказал Оинчы. Он не бросил камлать, как об этом думают все. Он вынужден был отдать бубен Учуру, чтобы пойти навстречу богу Бурхану и хану Ойроту, которые пришли в горы и теперь хотят, чтобы люди забыли свои обиды, подали руки друг другу и разбудили спящих богатырей, которые помогут им обновить Алтай! - А что он просил передать мне? - Чет все еще возился со своей трубкой, ковыряя ее сухой былинкой, поднятой с земли. - Он просит тебя сказать об этом людям. Только теперь Чет поднял голову, и Яшканчи увидел в его глазах удивление: - Почему я? Об этом людям можешь сказать и ты! - У тебя есть непорочная дочь, которой небо может подать свой знак! Ыныбас сказал, что хан Ойрот в горах и многие люди его видели... Почему бы его не увидеть и Чугул? Чет вздохнул: - Что ему делать в Терен-Кообы? Есть сотни других долин! - Хан Ойрот - хозяин Алтая! - пожал Яшканчи плечами. - Какая ему разница, где и кому показаться? - Слухи в горах разные ходят. Да и люди появились чужие. - Чет медленно набил трубку табаком, воткнул ее в рот и тут же вынул: - Чегат тебе ничего не рассказывал? - Мы о многом говорили с ним... - Три дня назад к нему зашли двое, купили мяса и ушли. Чегат говорил, что никогда не видел таких охотников. Скорее, они были воины: одеты одинаково, косичек нет, в руках винтовки... - Воины?.. Что ж, если хан Ойрот собирает воинство Шамбалы, то почему в горах не появиться воинам? Ведь русские Алтай так просто никому не отдадут!.. - Где воины, - вздохнул Яшканчи, - там всегда война... - Война нас не касается! - отмахнулся Чет. - Алтайцев даже русский царь не берет на войну!..* Да и не умеют алтайцы воевать! * Впервые алтайцев, как и представителей других малых народов России, призывать в армию начали в 1916 году и только на тыловые работы, хотя вопрос об этом поднимался накануне русско-японской я первой мировой войн. - Умеют... Дед деда Адучи говорил, что были времена, когда Чеча с монголом Чадаком воевал, потом с китайцами зайсан Менко воевал... Много было войн в наших горах, Чет! Они долго еще сидели на камне, выкуривая каждый свою трубку и набивая свежим табаком, но так и не могли наговориться. Прощаясь, Чет сказал задумчиво: - Кто бы ни был этот хан Ойрот, которого привел наш древний бог Бурхан, но хорошо, что он пришел! Может, в головах кое у кого рассветать начнет... Хан Эрлик силен и грозен только для простых людей. Для богатырей он - ничтожество. Они всегда проникали к нему под землю, выламывали двери его чугунной юрты, выволакивали сильнейшего из князей тьмы вместе с его шулмусами-оборотнями на солнечный свет и ставили им всем на лбы свои раскаленные на огне клейма. Но никогда не решались убить - людям нужны силы, которых бы они боялись, страх перед которыми держал бы их в узде повиновения... У богатырей все не так, как у людей! Стало им темно- хватают молнию с неба и зажимают ее между скал; надо им куда-то срочно съездить - садятся верхом не на аргымака, а на птицу Каан-Кэрэдэ3; пришла нужда одному богатырю с другим поговорить - вырывает из хвоста коня длинный волос и по нему передает свои слова и мысли... Богатырям - хорошо! Они все могут и все умеют! А как жить простым людям? Чегат вздохнул и, сложив кнут, вынырнул из аила. Вовсю полосовал дождь, гром раскалывал горы, молнии разрывали небеса... То не было дождей все лето, а то зачастили вдруг, чуть ли не каждый день! Теперь до первого снега не дождешься сухих солнечных дней! Как все-таки слаб человек... Ни горы местами поменять, ни тучи разогнать, ни реки в нужные русла направить. Потому и придумали люди себе богатырей-заступников, что сами бессильны не только перед Эрликом, но даже и перед этим вот дождем... Сквозь густую сетку воды, льющуюся с неба, замаячила фигура всадника. Кто бы это в такую погоду? Кому приспела нужда? Чегат сложил ладони, подставил их ко рту, крикнул: - Левее бери! На солонце скользко, можешь коня уронить! Всадник послушно свернул в сторону, а когда подъехал ближе, Чегат узнал Чета. Гость был желанным, хотя и неожиданным. - Что-то случилось, Чет? - встревожился Чегат. - Ничего не случилось. Подумать приехал, поговорить. - Подумать? - переспросил Чегат недоуменно. - Проходи. Ветвистыми рогами переплетаются друг с другом узоры на сармыге - глазами ведешь по ним, а хочется провести пальцем! Так и сейчас Чегату захотелось провести пальцем по морщинистому лбу Чета, чтобы стереть непривычные борозды, разгладить их. Раньше Чалпан чаще улыбался, чем хмурился, а за последние две недели совсем переменился и стал чем-то похож на своего мрачного друга Яшканчи... Что за тайна связала их? Что Оинчы поручил Яшканчи передать Чету? Жена Чегата - Кюдейим - подала гостю араку, но Чет отказался и попросил горячего чая. Потом, сняв халат, протянул его хозяйке: - Повесь куда-нибудь, чтобы подсох немного-Синяя сатиновая рубаха, которую Чет не снимал с себя с весны, выцвела и побурела под мышками, засалилась до черноты у ворота. Значит, оттуда, сверху, и расползаться начнет... А рубаха - хорошая, новая, мог бы и поберечь! Но он ничего не бережет и не ценит, кроме собственной совести. - Ты доволен своей жизнью, Чегат? - спросил он глухо. - Сейчас доволен, - ответил Чегат с достоинством. - Овцы сытые, кони бойкие, коровы дают молоко, козы - пух... Чет поморщился: - Я не об этом у тебя спросил! - А что еще? Жена у меня хорошая, дети растут умные, аил новый и теплый, зимняя одежда есть, ружье с патронами тоже... - И лучше жить не хочешь? Чегат развел руками: - Эйт! Что с тобой? Кто же из алтайцев лучше жить не хочет! Лицо Чета замкнулось. Чегат не понял его главного вопроса и не скоро еще поймет. А может, и вообще никогда не поймет... - А что бы ты еще хотел иметь, Чегат? - Шелковую шубу. Как у зайсана Эрчима и других баев. Ответил не задумываясь. Значит, рано или поздно, но купит себе шелковую шубу! А там и бляху к этой шубе заслужит! - Кончился дождь? Хозяин поднялся, открыл и снова закрыл дверь-эжик: -Нет еще. - Все равно надо ехать! Подай мой халат, Кюдейим... От коня шел пар, будто он не стоял с подветренной стороны аила, а варился в большом казане. Значит, похолодало, и жди теперь раннего снега в горах... - Прости меня, Чегат, - подал руку Чет, - не то я спрашивал. - Спрашивал ты правильно, - отвел глаза Чегат. - Плохо я тебе отвечал. Чет улыбнулся: понял его вопрос Чегат, не знал только что ответить, не хотел перед женой дураком выглядеть... Что ж, пусть подумает! Жить надо, не только об одном брюхе думая... Да-да, не только о брюхе... ЧАСТЬ 3 СКВОЗЬ СТРАХ - К НАДЕЖДЕ Если хочешь отомстить обидчику, не поднимая руки на него, нарисуй его вниз головой. Так священная книга судеб изображает мертвых... Уйгурское сказание Глава первая КЕЗЕР-ТАШ1 Худой бородатый человек в длинной поношенной шинели, в проголодавшихся сапогах, подвязанных бечевой, в истерзанной шапке-монастырке и с увесистой дубиной в руке шел по суглинку напрямик, выдирая пласты бурой грязи. Сизый его нос взялся испариной, глаза сощурились до щелей, а рот расползся вширь, будто привязанный чем-то за оттопыренные синеватые морщинистые уши. По всему было видно, что человек отшагал уже немало, но шагать да шагать ему еще, пока до места доберется! До лютых холодов успел бы дотянуть, а то в горах они падают рано и. прошивают землю морозом сразу на аршин. Но человек был спокоен - знал, что дойдет! Вот он подставил ладонь козырьком к глазам, чертыхнулся без всякой злости, с удивлением: - Эвон! Не то человек стоит, не то каменюка? И сам же себе ответил, присмотревшись: - Каменюка. Плюнул, утерся, дальше пошел. Остановился у серого камня, подравнялся с ним ростом: идол оказался выше. Человек отошел назад, всмотрелся снова. Воин стоит на страже своих владений - в одной руке чашу держит, вторую на пояс положил. Меч у пояса пока недвижим. Лицо хоть и строгое, но доброе. Хороший ты гость - иди в Курайскую степь с миром, испив из чаши дружбы, а если худой - меч для брани припасен! - Ишь ты! - покачал человек головой. - Каменюка, а будто живым языком разговаривает с тобой! - И неожиданно поклонившись идолу в пояс, снял шапку, вздыбив редкие седоватые волосы. - С миром я! С добрым словом иду! И снова человек зашагал солдатским строем, будто и не лежали за его плечами сотни чужих и недобрых верст. Но теперь каждая верста была его собственной: отпустили вольнонаемных со строительства дороги в сибирской глухомани для зимовки дома. Пятеро их было в самом начале пути. Расползлись по своим тропам - потом и кровью заработанные деньжонки по домам понесли, на радость женам, матерям и детворе. Малую толику тех мятых бумажек нес домой и Родион Коровин. Семьи у него не было, а избушонка, которую он срубил шесть лет назад, за это время могла и завалиться и сгнить на корню при здешних осенних дождях и лютых весенних паводках. Можно было, конечно, и не топать такую даль несусветную - одинокому человеку у любого куста осесть можно, но в том-то и дело, что Родион не просто шел в свою деревню зимовать, а шел умирать - заработанного до весны не хватит, а никакого хозяйства и живности босяк не имел и никогда не содержал. Хорошо нажать, с пути не сбиться - к вечеру можно и дымок пустить из трубы, жилой дух закудрявить! Вот и лес уголком степь срезал. Его пройдет - поляна будет, за поляной - снова лес, за ним - опять поляна до самого озера. Где-то в тех местах сенокосы правят однодеревенцы, может, и ткнется в кого глазами Родион? Да только - навряд ли! Отошел в горах сенокос... Да и дожди, вон, вовсю захлестали раньше времени... Тяжело работали ту окаянную дорогу! Бои сплошные с камнем да лесом. А речушек всякого рода, болот - не счесть. Через большие - паромные переправы ставили, на малых - броды да мостки ладили. Долго ли простоят? И вспомнился Родиону бородатый каменный мужик с мечом и чашей. Такого сечь - не пикнет! Суровый и крепкий народ жил когда-то в этих краях, богом забытых... Раздвинул последние кусты Родион - и, на тебе, поляна! Давно шел по этим местам, а из памяти ничего не выпало и не потерялось. И он зашагал веселее, твердо зная, что в лоб ему не дадут, если какие люди встретятся, а варева какого чашку перед носом, поди, выставят... И точно - потянуло дымком. Где-то люди костер жгут - после дождей лес сам по себе гореть не будет, сыро. Ага, вот и балаган чей-то видать... - А ну, глянь! Эй, Кузеван! Оглох, что ли? Чучел какой-то к твоему балагану навострился! Сграбит! Кузеван покосился в сторону шалаша, ухмыльнулся: - Мимо идет. Что ему мой балаган! Макар обтер литовку пучком травы, хитро подморгнул Акулине, жене: как, мол, теперь Кузеван-темноверец крутиться будет, если прохожий человек и впрямь в его шалаш нырнет да на голбец его с иконкой наткнется? Обмирщит ведь ее, в грех смертный введет Кузевана! А тот уже и сам обеспокоился - за бороду себя сгреб всей пятерней, книзу дернул ее, чтобы рот пошире распахнуть, орануть мощно: - Эй, хожалый! Можа, на покос свернешь? Родион остановился, ногу поменял и прямиком - к косцам. Подошел, траву приминая и ухмыляясь: - Мир вам, люди добрые! С почином аль с кончином? - Да откосились уже, - буркнул Кузеван, не поднимая глаз на гостя, остановившегося рядом с ним. - Неудобицы одне остались... А ты куда эт? - К домку моему путь, - осклабился ходок, - на дымок и свернул, водичкой вареной губы погреть. - ан уже и ссохлись? - охмурел Кузеван. Родион вздохнул. Ясней ясного - и сырой воды не даст, не то что вареной! Не признал. Да и раньше-то не особо чествовал! - С каких мест дорогу-то топчешь? - Из дальних, Кузеван. Отсюда не видать! Услышав свое имя, пристыл Кузеван глазами на ближнем кусте, губами пожевал, думая. А вот у Макара глаз острее оказался - не по кустам елозил, а по самому гостю. А когда всмотрелся, то и руками всплеснул: - Родион, никак? Эй, Кузеван! Сосед ведь твой! Отшатнулся Кузеван, с лица слинял: единоверца срамотил перед ликом господа! Что будет-то теперь? За грех зачтется аль по-другому как? - Как же ты, эт? Мы уж и отпели тебя. - Поторопились! - хохотнул Родион. Подобрел Кузеван, начал боком к Родиону лепиться, вину свою топтать. Но опередил его Макар, облапив со спины своими длинными ручищами, по гулкой спине кулаком долбанул: - Не сгиб, выходит, на царевой работе? - Сдюжил, вот... - Оно и видать, что озолотился! Как же ты, Кузеван, одноверца-то отпихнул? Греховно ведь! Надо было тебе его языком с земли слизнуть, ровно ягоду: дармовой работник ведь притопал! Со мной пойдешь, Родион, аль с этим живорезом останешься? - С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана. - Вот и ладно! - кивнул Макар. - Поможешь толком - в миг покос прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то? - А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась... Лучше уж тут, на людях! - Вот и ладно, - снова кивнул Макар, - становись в рядок! - Он протянул ему свою литовку. - Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе? - Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а не у брата по вере Кузевана. Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше: - Да уж! У калмыков конь стоит дешевле, чем овца у Кузевана! Потому, видно, что у Кузевана они - христовой веры, а у калмыков - эрликовой! Поплевал Родион на руки, на Макара оглянулся. Тот уже машет вовсю - направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает! Ну, Родион тоже не лыком шит - пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет, а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один на другой... Залюбовался на косьбу Родиона и сам Кузеван: хороший работник из-под самого носа ушел! Переманить, может? Но Макар уже приметил жадный взгляд соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил: - Отлепись, Кузеван! Довольно уж... Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой в первый же замах, что новая рубаха затрещала. Окаянный никонианский раскол и гонения слуг царевых раскидали крестьянство по глухим углам России, где оно по разумению пастырей и своему собственному стало хранить истинную веру с крепостью более отменной, чем дедами и прадедами было установлено, не только другим, но и себе самим не доверяя. С того и пошло дробление на толки и кривотолки, согласия и разногласия. К духовному неистовству тому прибавилась вскорости и тяжесть государевой десницы: и те, кто не успел сгнить на родине в ямах или сгореть самокрещением в деревянных срубах, попрятались, гонимые и срамимые, в таежной глухомани, в горных пещерах, подняли свои монастыри-корабли среди болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу. На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых походов. Нищали и скудели душой в замкнутости своей вольной, но крепли дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили новые русские цари, беловодцы и синегорцы густо пошли. Эти последние изгнанцы и бегуны были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно пустили корни здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы схватились: в каждом доме - свой бог, у каждого в душе - свой небесный заступник! Он и Христос, он и Спас, он и Отец Небесный! И хотя каждый из них поодиночке и нес в душе чистый огонь дедовской веры, руки их жадно хватались за дармовую землю, когда глаза смотрели в небеса. Тем паче, что земли и неба пока что в чужих далеких краях всем хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не могло! Потребовались вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как не в других толках и верах, что победнее и потому - покладистее? И хотя, само собой, святой душе - ущерб, хозяйству от того веротерпения - прибыль! И чем больше тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех. Вода камень точит. И твердые в старой вере начали искать те толки и согласия, где вера помягче, а мягкие - где ее вообще нет или она только так, еле-еле теплится.. Так и докатились до нетовщины, которая отрицала все и вся, кроме Спаса. А Спасу не надобно икон, попов и обрядов - дырку в стене проделал на ту сторону, где солнце всходит, и - молись! Не крещен ежели - сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И ничего больше не надо для веры: ни символов, ни постов, ни перемаха прямым или косым крестом двумя перстами или щепотью... С такой-то верой не то что богатеть, но и грабить на узких дорогах можно! И грабили. Сначала - чужаков по вере, а потом и до своих единоверцев добрались, с которых семь шкур содрать не успели... Макар, Акулина и Родион к вечеру свершили свою косьбу, отстоговались, начали по домам собираться. Тут-то, улучив момент, и подкрался к Родиону Кузеван: - Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и сердцем, надежнее Макара буду! - Работать и жить с ним веселее, - усмехнулся Родион, - ас тобой - тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар... За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел с тайным шепотком: - Дай мне Родиона до конца лета, еще покосить надо. А одному - где же? Не родня ить он тебе, чего его жалеть? - Родион - человек вольный, - отмахнулся Макар,- как сам с собой порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог - и спасибо на том... Снова запустил пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб одну-единственную мыслишку: - А коли я ему скотинку подешевше продам, а? - Толковал я с ним, Кузеван, и о скотинке. Не будет Родион своим хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит. - Борони, господь! - перепугался Кузеван. - Да рази ж ее сыскать тута где? Она ж в самом Опоньском царстве! Посуровел Макар, брови напустил на глаза: - Потому и сюда пришли, что за ней шли! И не за морями-окиянами страну Беловодию искать надо б... Родион сказывал, что рядом она, в пять недель пешком дойти можно. А Родион - ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет. А Родион в это время уже под стожком сидел, носом клевал, в яви ту сказочную страну видел... Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими горами. Царят там полная справедливость, высшее знание и стариковская мудрость. И зовется она по-разному разными людьми... Воды там текут белые, потому - Беловодия! Горы там стоят синие - Синегория, значит!.. А идти в ту страну надо между Иртышом и Аргунью к горьким и соленым озерам, через болотистые и другие коварные места, гать самому строить в трясинах, чтобы в гиблых и зыбких местах тех совсем не пропасть... Потом надо идти через горы страшенной высоты, по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой- там не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в ней - ой как не легко! Но даже и изгнанный из той страны ничего не теряет, а обретает мудрость, силу и выносливость, чтобы, вернувшись домой, хорошо знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо! Чихнул Родион, в себя пришел - и сон отлетел, с явью смешанный. И тотчас полез в уши призывный голос Макара: - Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь - вся ночь наша! Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы не своротил: далась Макару эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что с ним до реки Абакан шел, ее расписывал. Туману было много в его словах напущено - и про Бухтарму с тайными городищами, и про чудские копи в неприступных местах... Может, и балагурил дед Матвей от скуки! Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в сторону Родиона Макар - не то спросить чего собирался, не то какую-то свою кудель прял. Облизал Родион ложку, в пустую чашку уложил, из бороды начал крошки выцарапывать. Вроде бы и много ел, все равно голодно брюху! В своем шалаше Кузеван возился. У него ужин пороскошнее был: сало свиное на ситном, колбаса с чесноком, каральки с маком... Богатей, что ему! - Значит, сызнова в путь-дорогу? - спросил Макар, покончив с кашей в очередь с Родионом. - В такой-то обутке? Хочешь, я тебе сапоги новые подарю? Родион только усмехнулся: про такое разве спрашивают? Хочешь - дари, не хочешь - не дразни попусту! Поднялся Макар, чтобы в последний раз по покосу пройтись, копешки пересчитать, на возы их перемножить, мысленно на скот поделить. Набрел на Кузевана, одиноко помахивающего литовкой. Не литовка уже стала, а перышко! Ей не то, что траву косить, картошку уже чистить нельзя - сточилась вся. Новую не купит! Жаден. - Может, свою литовку дашь завершить косьбу? - Да куда тебе хватать-то? И так больше моего наворочал! - У меня и скотинки поболее... Да, жаден Кузеван... До безбожия жаден! - Уйдет этот бродяг? - спросил тот, не бросая работы. - Его воля. - А ты не пускай! - К ноге привязать, что ли? - рассердился Макар. - Как он сам порешит, так и будет. Чего ему тута? С голодухи ноги в зиму вытягивать? Видал я его капиталы - по нонешным ценам и на порты добрые не хватит... - Лих, бродяг! - покрутил головой Кузеван и взмахнул свою источенную литовку на плечо. - Не всяк так-то может: встал - да пошел... - Тебе-то что за печаль? - удивился Макар. - Если б не хозяйство... - вздохнул Кузеван и тут же зарделся как маков цвет. У Макара враз встали уши топориком: - С ним бы пошел?! Да ты в уме ли, Кузеван? Только-только крепкой ногой на земле стал, а уж в святые места тянет? - Тянет, Макар... - признался Кузеван. - Своими глазами на тот рай хоть разок взглянуть! Махнул Макар рукой: коли уж сам Кузеван на греховную ту сказку клюнул, то уж в самой-то деревне Родион себе сопутчнков и подавно сыщет! Голи-то - что вшей в исподней рубахе! Да, не зажиться в своей заброшенной избенке Родиону. Не жилье это уже, а развалины, годные только на дрова, да и то - баню топить, а не горницу: гниль одна. Потоптавшись немного на когда-то обжитом месте, Родион отправился к Макару и Акулине за советом и обещанными сапогами. Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, - чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках... Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица - и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить... Жена, что божья пчела в доме - муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает! Встретили его соседи душевно - самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная... - Ну, чего порешил? - спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. - Идешь аль тут зимуешь? - Не пошел бы, да нужда гонит! - вздохнул Родион, примеряя обновку. - Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь - зима ляжет за спиной, а там - тепло, завсегда лето! - Эт - как? - удивился Макар. - Без снегу, что ли? - Само собой, ежли - лето! Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко - не жмут и слабины нету. - Ну, бог тебе помогай, Макар! - отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. - И тебе, хозяйка, тож. - К Кузевану пойдешь? - насупился Макар. - Мало ль? Мои пути не запечатанные! - К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую! - Меня не ограбит! - глухо уронил гордые слова Родион. - Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня - сама красненькая! Потому - трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!.. - Хочешь, напрямик все скажу? - насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку: - Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком... - Возьмешь нас в свой путь с Акулиной? - Эх, Макар... Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет? - Зачем дразнишь его? - спросила Акулина и осуждающе покачала головой. - Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят - пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось? Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать... Люди - не камни, мохом обрастать не любят! - На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном*? * Монета с глухим звоном - фальшивая. - Кто тебя держит? - вздохнула Акулина. - Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине! - Не могу я на него ярма надевать! - вспылил Макар. - Не из тех он, не из безгласных! Язык - бритва, ничего не боится... Сам не пойму - не то из святых он, не то из придурков... Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло. Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть... Вот Родиону - есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там - издавна... От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой... А может, и не один! Порешив с трудным делом, Макар повеселел. И уже копошась во дворе, подумал какой-то отдаленной мыслью: а если и взаправду сыщет? И враз опустились руки, плетями упали - не поделится ведь потом, не скажет верной дороги. Сходить к Кузевану, за самоваром с ним посидеть? И об ярманке сговориться, чтоб поодиночке с