эх ты, Разбой-разбойник! -- приласкал собаку Потап. -- Зверя много в лесу, иди отселя, ложись. Но Разбой не уходил. Он залаял. Лаял он по-особенному -- жалобно, взвизгивая и подвывая. Видя, что на него не обращают внимания, пес покружился возле Потапа и вдруг пулей помчался прочь. Добежав до ближних зарослей ольшаника, Разбой еще раз обернулся и с громким заливистым лаем скрылся в кустах. -- Разбой, сюда. Разбой! -- закричал Потап. Но пес не вернулся. Лай быстро удалялся, стал едва слышным и вскоре совсем затих. -- Не на зверя пес побежал, -- задумавшись, проговорил старший брат, -- привык он к зверю. Ежели только знамого человека почуял... -- Похоже на то, -- ответил Потап. -- Да кому здесь быть?.. Отец разве? -- Он вынул небольшой компасик, висевший в кожаном мешочке у пояса. -- Нет, в другую сторону Разбой побег. Пес долго не возвращался. Потап не выдержал. -- Неладно, брат, -- воткнув в землю лопату, сказал он. -- Боюсь, пропадет Разбой. Жалко пса. -- Откровенно говоря, собака умней бабы, -- рассудительно ответил Егор, посматривая на кусты, -- на хозяина не лает. -- Он опять закурил, пуская густые клубы дыма. Вскоре Разбой прибежал. Он весь был перепачкан в грязи и какой-то пахучей гнили. С отрывистым лаем прыгал пес возле хозяев, порывался вновь бежать и снова возвращался. Братья недоумевали. -- Эге, -- вдруг бросился к собаке Потап, -- дай-ка, Разбой. Он схватил пса и снял у него с шеи нитку матовых белых бус. Это было ожерелье из мелкого жемчуга, обычное украшение почти всех девушек Поморья и Карелии. -- Смотри, -- Потап протянул брату жемчуг. Егор попятился. -- Чур нас от всякого лиха, -- испуганно сказал он. -- То лешего утеха. -- Чем бояться чертей, лучше бояться людей. От лешего, брат, мы обиды не видывали, а вот от человеков... Эх, Егор, срамно: на медведя один ходишь, а лешего испугался. А ежели девка либо баба в беду попала, нам знак подает? Смотри, Разбой куда тянет... Пес, не переставая лаять, то кружился у ног братьев, то бросался им на грудь, всячески стараясь привлечь внимание. -- Как хочешь, брат, а я пойду. -- Потап подтянул штаны, взял пищаль, заткнул за пояс топор. Егор тоже стал молча снаряжаться, и скоро братья с баграми в руках шли за собакой. Радостно лая, Разбой бежал впереди, часто оборачиваясь, словно сомневаясь, впрямь ли хозяева идут за ним. Осторожно ступая, мужики медленно пробирались по зыбкой почве. -- Помогите, погибаем, -- чуть слышно донеслось из глубины болота. -- Помогите! -- Бабы в болоте тонут, -- ускоряя шаг, бросил Потап брату. -- Эх ты, леший! Но Егор был другого мнения. Он любил каждое дело прощупать со всех сторон. -- А ежели лешак заманивает? Тут до беды недолго, топи кругом. Страшное место. Братья продолжали двигаться, оглядывая каждый кустик, каждый бугорок. Голоса, зовущие на помощь, делались громче и громче. Наконец увидели людей. Две девушки в черных сарафанах с узкими, длинными рукавами, простоволосые, смешно подстриженные в кружок, истошно кричали и махали руками. Братья побежали. Разбой бросился к одной из девушек и, радостно скуля, принялся лизать лицо и руки. -- Наталья, -- узнал Потап, -- зимой у нас гостила, Наталья! -- закричал он и бросился бежать, не разбирая места. -- Берегись, Потап, -- орал вдогонку брат, -- пропадешь! -- Наташа, милая, зачем здесь? -- тяжело дыша от бега, спрашивал Потап. Испугавшись своих слов, он густо покраснел и смолк. -- Спасите, человек погибает, -- умоляла Наташа, -- спасите! Потапушка, -- вдруг признала девушка и, протянув ему руки, зарыдала. Подошел Егор и тоже хотел поздороваться с Наташей, но вдруг остолбенел. Взгляд его упал на торчавшую из воды голову. Всклокоченные длинные волосы, синее лицо, выпученные страшные глаза... -- Леший, -- охнул Егор, пятясь и крестясь, -- спаси и помилуй! -- Он дернул Потапа за рукав. -- Оборотни заманивают, -- зашептал он, побледнев. Встреча была такой неожиданной, а голова в болоте так страшна, что даже Потап заколебался. Видя замешательство братьев, вступилась Прасковья. -- "Оборотни заманивают"! -- презрительно сказала она дрожащим от холода, и страха голосом. -- Дурень, а еще мужиком прозывается. Да разве собаки к оборотням ластятся! Вот тебе крест святой, на вот, смотри. -- Девушка стала креститься. -- Хватит, что ли? -- зло сказала она. -- Теперь человека спасайте. Мужики успокоились, посветлели лицами. -- Как его угораздило-то, -- все еще недоверчиво спросил Егор, кивнув на торчавшую голову. -- Провалился, -- со слезами сказала Наталья. -- Совсем было в трясине утоп, да дерево внизу попалось. На цыпках стоит, омертвел: боится, обломится сук-то. -- М-да, -- посмотрел Егор на страшные глаза, на синее, помертвевшее лицо. -- Ежели деревья приволочь, тогда разве... бежим, Потап, -- спохватился он, и мужики бросились в ельник. Срубив две небольшие елки, братья подтащили их к торчащей в трясине голове. -- Эй, человек, -- крикнул Егор, осторожно подвигая очищенный от ветвей ствол, -- хватайся, друг! Над трясиной мелькнула рука, потянувшаяся к спасительной жерди. -- У-у-у-о-о-а! -- раздался жалобный крик. Голова скрылась, показались на мгновение руки, судорожно сжимавшиеся и разжимавшиеся пальцы. -- Упокой, господи, раба твоего, -- закрестилась Прасковья. Мужики сняли шапки, заплакала Наталья... x x x В шалаше было тепло и уютно. От зелени, устилавшей пол, пахло березовыми вениками. Мокрая женская одежда висела на протянутой вверху жерди. У двери снаружи горел костер. Распространяя аромат, истекая -- жиром, на вертеле жарились четыре большие куропатки. Полураздетые девушки, закрывшись березовой зеленью, грелись у огня. Слово за словом поведала Наталья о всех своих невзгодах: о сватовстве Окладникова, о Химкове, об обмане родной матери. Рассказала и о ските. Мужики слушали, затаив дыхание. -- Увидели мы собаку, -- заканчивала свой рассказ девушка, -- думали, волк, испугались. Смотрим, ластится. Вспомнила я тогда Разбоя. Придумали мы бусы ему на шею надеть. -- Из скита-то, девоньки, как ушли? -- спросил Егор. -- Ворота на запоре, откровенно говоря, у ворот сторож. -- Спал привратник, -- объяснила Наташа. -- Намучились мы в лесу. Мужик-то наш, Долгополов, на чепи сидючи, совсем обессилел. Да и умом, видать, тронулся. Прасковьюшка, поди, с полдороги его на плечах волокла. До болота дошли, отдыхаем, а тут Илья вовсе ума решился. "Не могу, говорит, больше ждать, мне самого императора Ивана Антоновича, дескать, спасать надо". И пошел напрямик по болоту... -- Н-да, история, откровенно говоря, -- сказал старший брат. -- А ты, Прасковья, откеда? -- с любопытством спросил он. Пришел черед и Прасковье поведать свою судьбу. -- Вот какие дядья на свете есть, изверги, -- отозвался Потап. -- Твой-то, значит, так решил: девку в монастырь, а себе отцово достояние? -- Ах, урви ухо, сучий сын, такую девку в монастырь, -- Егор посмотрел на могучие плечи, на высокую грудь Прасковьи. -- Да я б ему, откровенно говоря... -- Егор, разгорячась стукнул .кулаком по слеге. Шалаш заходил ходунам. -- Ну ты, осторожней, медведь! -- прикрикнул на него брат. -- После драки кулаками махать нечего. Говори, что с девками делать? Долго сидели молча, думали. -- Вот что, -- решил наконец Егор, -- откровенно говоря, ежели девки нам помогут да и мы поспешим, в пять ден все дела управим -- и домой. Из нашего дома до Каргополя недалече. В Каргополь Наталью проводим... Девушки с радостью согласились. -- А Прасковью куда? Дома оставим? -- пошутил Потап, лукаво прищурив глаз. -- Довольно языком болтать, -- огрызнулся брат, -- высоко еще солнце-то. Откровенно говоря, седни много еще сделаем. Одевайтесь, девки, -- бросил Егор, поднимаясь. Глава двадцать четвертая. СЛЕДОПЫТ Степан все еще сидел в скиту, надеясь хоть что-нибудь выведать о Наталье Лопатиной. На следующий день после пожара общежительные братья и сестры, оставшиеся в живых, понемногу пришли в себя, и Степан начал розыск. Он опросил всех, ничего путного не добившись. Одно стало ясным -- в день пожара никто не видел Наташу. Старик привратник сначала отнекивался. -- Знать не знаю, ведать не ведаю. Никто не уходил, никто не приходил, -- упрямо твердил он. В это время женка Якова Рябого, Пелагея, ходившая по кельям смотреть, как живут бабы в скиту, принесла Степану кусок плотной бумаги. -- Смотри-ко, мореход, белицы в Натальиной келье нашли, говорят, тут все прописано. Это был чертеж морского хождения к землице Грумант. Степан заинтересовался. Там, где надлежало быть надписи, значилось четкой славянской вязью: "Жить невмоготу стало. Ушли из скита вместе с Прасковьей Хомяковой да с Ильей Долгополовым, что сидел на чепи. Лучше в лесу сгибнем, чем здесь пропадать. Наталья Лопатина". Обрадованный Степан снова взялся за привратника. -- "Никто не уходил, никто не приходил"! -- передразнивал он старика. -- А трое из скита сбежали... -- Винюсь, не вмени оплошку за грех, прости, -- захныкал старец. -- Заспал я, одначе слышал, как засовом гремели. Проснулся, да поздно. А сказать не посмел. Боялся гнев на себя навести. Крутенек на расправу отец Сафроний, ох как крутенек. -- Мне прощать тебя нечего, -- ответил Степан. -- Покажи-ка лучше, отец, погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем. Дверь в землянку оказалась открытой настежь. Сафроний, нахмурясь, рассматривал цепи. У стенки жались оставшиеся в живых старцы. Они охали и ахали на все голоса. -- Утек злодей, -- стонал Аристарх, -- что теперя киновиарху скажем? -- Семь бед, один ответ. -- Сафроний волосатой рукой перебирал ржавую цепь. -- Перепилил, аспид, чепь... А напилок свой человек дал, вот что, отцы любые, страшно, -- плутоватые глазки игумена забегали. -- Эхм, ех, -- скулил нарядчик, -- в моленную бы его, крамольника... Ему бы с праведными в царствии небесном куда бы как хорошо. Оплошку брат городничий дал. Сафроний укоризненно взглянул на испуганное лицо отца городничего, но смолчал. Степан осмотрелся. С деревянных стен почерневшего сруба сочилась гниль. Все было покрыто плесенью. Каменный стол и каменные лавки блестели, отшлифованные узником. Вместо постели еще три камня, покрытые полустертой кожей. Оконце маленькое, выходило к глухой стене коровника. В углу из дикого камня и глины сложено подобие небольшой печи. Степан сунул руку в рванину, лежавшую на постели, и тотчас с отвращением отдернул -- там копошились вши. -- Злодеи, -- сдерживая кипевшую ярость, сказал Степан, -- по какому праву живого человека мучили? Отвечай, большак! -- От гнева лицо Степана покрылось красными пятнами. -- А где твоя правда в скиту спрашивать, а? -- выступил вперед Аристарх. Его бородка тряслась от злости. -- Может, по слову государыни правеж учинишь, а? Колодники, рваные ноздри, нет вам в скиту места. -- Здесь наша большина, -- спокойно сказал Яков Рябой, -- не моги супротивничать. Ишь, святые, начудодеяли, людей сожгли, а сами целы. У нас разговор короткий, -- оборвал он, -- враз плетей попробуешь. -- Плетей?! -- взвизгнул Аристарх, размахивая высохшими руками. -- Поцелуй пса во хвост, табашник, еретик... Я те порву поганую бороду! -- Чужую бороду драть -- своей не жалеть, -- все так же спокойно ответил Яков. -- А что, Степан, -- посмотрел он на товарища, -- проучить разве? Хоть жаль кулаков, да бьют же дураков. В глазах Рябого зажглись волчьи огоньки. Надулись жилы на загорелой шее. История принимала крутой оборот. -- Постой, постой, друг, -- отстранил Рябого Петряй. -- Я сам поговорю. Тебя отцом Аристархом кличут ? --строго спросил он у старца. -- Тебе что за дело, насильник? -- А вот что: худо, где волк в пастухах, а лиса в птичницах. Марфутку-то помнишь? Старик отшатнулся. -- Что молчишь, али горло ссохлось? Ну-кось, дерни меня за бороду. -- Малыгин выставил свою рыжую лопату. -- Дерни, праведник, -- наступал он на старика. -- Ах ты, распутный бездельник, чтоб ты сгорел, проклятый! -- плюнул ямщик, видя, что Аристарх спрятался за грузного большака. -- Зацепи-ка еще Марфутку, тады живым не уйдешь. Мужики засмеялись. Гнев отошел от сердца. -- Довольно тебе, Петряй, -- вмешался Степан Шарапов, -- поговорил, и ладно. Святым отцам и без нас вдосталь по шеям накладут... Малыгин, мореходы и Яков Рябой вечером угощались хмельным медом. Большак Сафроний, желая задобрить мужиков, приказал выкатить из погреба две большие бочки. -- Степушка, -- обнимаясь, говорил захмелевший Рябой, -- не кручинься, друг. Ты море знаешь, а я в лесу хитер. Найду Наталью. Не сумлевайся, вот те Христос, найду. По такой погоде след долго стоит. -- Спасибо, Яков, -- растрогался Степан. -- Ежели Наталью найдем, последнюю рубаху для тебя скину. Жених в море, на меня вся надея. Понимаешь? -- Жалею, не кончил подлого старика, -- бубнил свое Малыгин. -- Марфутка-то... -- Голодная лиса и во сне кур считает, -- с досадой сказал Степан. -- Надоел, паря. Петряй пригорюнился, облокотился о стол и запел неожиданно тонким, жалобным голосом: Приневолила любить Чужу-мужную жену. Что чужа-мужна жена -- То разлапушка моя. Что своя-мужна жена -- Осока да мурава, В поле горькая трава, Бела репьица росла, Без цветочиков цвела... -- Эх, ребяты, заскучало ретивое, душа горит!.. Мужики погуляли славно. Общежительная братия то ли с горя, то ли от большого поста и долгого воздержания веселилась круто. Долго скитницам пришлось отмаливать грехи, долго они вспоминали веселых мужиков. Утром Яков Рябой не забыл своего обещания. Встал он раньше всех, с петухами, и, разбудив Степана, сказал: -- Пока спят, пойдем след Наташкин искать. Степан без слов поднялся. Окунув головы в ушат с водой и поеживаясь от утренней прохлады, мужики вышли за ворота. -- Эй, сторож, не спишь? -- подмигнул мимоходом Степан привратнику. -- Ну-к что ж, я ведь так, -- добавил он, видя, что старик всполошился. Яков Рябой по-собачьи шарил по траве. Он часто пригибался, ковыряя пальцем землю. Дул на примятую траву, разглядывал каждую травинку. -- Нашел, -- радостно закричал Яков, -- вот он, след! Степан кинулся на зов. -- Смотри здесь, Степа, вот мужик босой шел, хромал на левую ногу, с поволочкой шаги-то, сразу видать, чепь долго носил. Правой ногой шибко приминает, а левой чуть. А вот сапожки девичьи -- махонькие, с подковками. А третий в лаптях, тяжеленек шаг-то, -- объяснил следопыт. -- Это девка Прасковья, -- обрадовался Шарапов, -- про нее и в письме писано. -- Видать, в теле девка, вишь, как трава примята и травинки в землю вдавлены. Мужичок не тяжел -- кость одна весит. Яков Рябой увлекся и, сверкая глазами, все говорил и говорил. Степан с удивлением посматривал на товарища "Вот те и молчальник! -- думал он. -- Словно подменили человека". У деревянного раскольничьего креста о восьми концах Яков остановился и полез в кусты. -- Ну-тка, Степан, гляди. -- Он громко засмеялся, радуясь словно ребенок. -- Здесь утра дожидались, -- объяснил Яков, березу на постелю ломали. Мужик сухари ел, смотри, крошки. Девка лапти переобула. Чистые онучи надела, а старые, вон они. -- Он указал на тряпки, висевшие на сучке. -- Женки здеся вместе лежали. Теперь буди мужиков, похарчим -- и в лес, -- сказал Яков, поднимаясь с колен. -- Никуда от нас Наташа не уйдет. Так-то, мореход. Степан воспрянул духом. Надежда найти девушку теперь не казалась ему далекой и смутной, как раньше... x x x Солнце только поднималось из-за горизонта, а мужики уже брели по болоту. Точно волчья стая, шли цепочкой, один за одним, след в след. Иначе ходить не решались. Один неверный шаг на топком болоте мог стоить жизни. Впереди уверенно вышагивал Яков Рябой. На следующий день в полдень, ни разу не сбившись с пути, Яков привел отряд к месту гибели Долгополова. На сухом бугорочке нашли разбитую глиняную кружку, обрывок веревки, несколько размокших ржаных сухарей и голубенький кружевной платочек. Вокруг все было притоптано и примято. Каждую вещь Яков ощупывал своими руками. Он долго бродил по болоту, что-то разглядывая. Заметив кусочки красной земли, приставшие к свежей щепе, он удовлетворенно хмыкнул. Яков спросил товарищей: -- Ну-тка, смекаете, мужики? -- Смекать-то смекаем, Яков Васильич, истинно так, -- почесывая затылок, за всеш ответил Гневашев, -- да ты лучше сам объясни. Лицо Якова стало грустным. -- Сгиб в болоте хромой, -- сказал он, вздохнув. -- Пришлые мужики-рудознатцы, двое их было, девок спали. Видать, они недалече руду ковыряют, девки к ним пошли... Собака с мужиками была, -- помолчав, добавил Яков. -- И што таперя? -- опять спросил Гневашев. -- В гостях скоро будем, вот что. Через час Яков привел мужиков к зеленому домику искателей братьев Рогозиных. Здесь их жрало разочарование -- ни в шалаше, ни поблизости людей не было. Шалаш окружали участки развороченной земли, раскиданные пласты свежеснятого дерна, кучи красноватой болотной руды. В очаге еще тлел огонь. На видном месте хозяева оставили для пришлых странников каравай ржаного хлеба, целого копченого глухаря и немножко соли в берестяном лоскутке. У входа торчал шест с болтавшейся на ней тряпкой -- знак, что хозяева вернутся. -- Где были, там нет, где шли, там след. -- Яков с досадой бросил оземь шапку. -- Ну-к что ж, -- ответил обескураженный Степан, -- видать, планида нам догонять вышла. Вокруг носу вьется девка, а в руки не дается. -- Он присел около очага и, захватив рукой уголек, закурил трубку. -- Делать нечего, мужики. По-темному не пойдешь, отдыхай, -- скрепя сердце решил Яков. -- А ты, Фома Гневашев, дозорным встанешь. Глава двадцать пятая. НА МАЧТЕ СИГНАЛ БЕДСТВИЯ Среди ночи мореходы проснулись от сильных толчков, сотрясавших лодью. В темноте да второпях они тыкались во все углы и не сразу нашли люк на палубу. Ругаясь, потирая ушибы, мореходы выбрались из темной поварни. Ночь была ясная, звездная. Яркая полная луна покрыла серебром колыхавшееся море, а льды, освещенные ее мертвым светом, казались не настоящими, какими-то плоскими, будто обструганными под рубанок. Сбитая ветром кромка льда шевелилась; качаясь, взбрасывая фонтанами воду, льдины с грохотом бились друг о друга. Встретив сплоченные льды, волны шумели, словно прибой у скалистого берега. Покачиваясь, тяжелые льдины задевали корпус "Святого Варлаама", били и толкали его. Кормщик понял: жить кораблю осталось считанные минуты. Надо выходить на лед, и выходить как можно скорее. Удары покачивающихся на волнах льдин опасны для корпуса самого крепкого корабля. А "Святой Варлаам", потрепанный жестокими ударами судьбы, едва держался на плаву. Еще один-два хороших толчка, и корпус его развалится, как поленница дров. Но и выйти сейчас на лед не простая задача, особенно для калеки Семена. Однако выбора не было. -- На лед! -- крикнул Химков. Нырнув в поварню, он сорвал со стены икону, заткнул за пояс топор и ринулся наверх. Огромная льдина поднялась над водой, оголив свои острые закраины, и, качнувшись, рухнула вниз. Затрещала, застонала лодья... В эти минуты смертельной опасности только отчаянная смелость могла спасти жизнь моряков. Химков первый перескочил на льдину. Едва держась на широко расставленных ногах, он успел подхватить поскользнувшегося товарища. Когда ледяной обломок, на котором спаслись мореходы, снова поднялся на волне, они увидели во льдах жалкие деревянные остатки. На вторую льдину Химков с Семеном перебрались благополучно. Удерживаясь на скользкой поверхности баграми, помогая друг другу, они медленно двигались по качающимся, грохочущим льдам. -- Везет нам, Семен, -- сказал Химков, перейдя через опасную ледяную кромку, -- видать, бог не без милости, а мореход не без счастья. Не пропадем. -- Говори: господи подай, а сам руками хватай, -- отозвался Семен, тяжело дыша, -- дальше-то что будем делать? -- На бриг надо идти, -- Химков махнул рукой туда, где виднелись мачты, -- все равно у нас и огня нет, и жрать нечего. Таково наше дело, что идти надо смело. -- Пойдем, -- согласился Семен. Он был радостно возбужден. Ковыляя на костыле, Семен не отставал от Химкова; мысль о мщении окрыляла его, вливала новые силы. На пути встречались гревшиеся на солнце нерпы и тюлени. Морские жители любопытно поглядывали на людей, но не боялись их, не уходили в воду. "Не пуган зверь, -- отметил про себя Химков. -- Неужто на бриге нет людей?" Одолев половину пути, друзья присели отдохнуть. Дружок, спокойно улегшийся было у ног Семена, насторожился и злобно зарычал. Посмотрев на корабль, мореходы увидели дымок, курившийся над палубой. Они молча переглянулись. -- Вернемся, а? -- нерешительно спросил Химков. -- Ты как хошь, а я пойду, -- не глядя на друга, ответил Семен. Он поднялся и, поправив пояс, сделал первый шаг. -- Сподручнее, Сеня, вдвоем-то, -- тихо отозвался Химков, шагнув вслед за ним. И друзья снова пошли по льду, направляясь к пиратскому кораблю. Они шли молча до самой встречи с людьми. Обойдя большой торос, мореходы увидели двух чужеземцев: матросы сидели с удилами в руках у большой промоины. Бриг был совсем рядом -- в двух десятках шагов. Мореходы остановились. -- Что за судно? -- будто не зная, показал на бриг Химков. -- Давно ли во льдах? -- Русский, -- закричал один из ловивших рыбу, -- русский мореход! -- Он встал и подошел к поморам. -- Я -- Билли, -- ткнул себя в грудь чужеземец. -- Я знаю говорить по-русски. О, вы совсем худой! -- изумился он, разглядывая мореходов. Билли оказался словоохотливым парнем. Угостив поморов табачком, он рассказал, как шесть недель назад корабль попал во льды, как спустя две недели часть команды сбежала на единственной исправной шлюпке. -- Теперь нас осталось двенадцать человек, -- закончил Билли, -- мы не можем выбраться из этих проклятых льдов... -- Пират грязно выругался. Химков, в свою очередь, рассказал чужеземцам выдуманную им историю кораблекрушения. -- Только я, кормщик, и матрос, -- он показал на Городкова, -- остались в живых после ужасной бури. -- О, вы капитан! -- обрадовался Билли. -- Пойдемте на судно. Вы нам сможете оказать большую услугу. -- Пойдем, -- согласился Химков, -- поможем чем можем. Пойдем, Сеня! -- Он пристально взглянул на товарища и незаметно пожал ему руку. На паруснике было пусто и тихо. Поскрипывал рангоут, хлопали на ветру позабытые, ненужные сейчас паруса. От толчков льда корпус брига чуть вздрагивал. Палуба была грязная, неубранная. Повсюду царил беспорядок и запустение. Пират привел мореходов в матросский кубрик на носу брига. Спустившись по крутому трапу, Химков осмотрелся. На грязных скамьях вокруг топившейся печки сидели люди. Пол был заставлен тяжелыми матросскими сундуками, бочками и ящиками. Початая бочка солонины распространяла крепкий дух. На столе в медных подсвечниках горели две оплывшие свечи. Валялись пшеничные сухари, объедки снеди. Химков шагнул к столу. Опираясь на костыль, рядом встал Городков. Бледные, худые, дико заросшие волосами, они мало походили на живых людей. Одноглазый толстяк в бархатном жилете и нелепой куртке с золотым шитьем долго рассматривал поморов. -- Н-да, -- наконец произнес он, -- ты говорил с ними, Билли? -- Это русский шкипер, -- ответил матрос, кивнув на Химкова. -- Они потерпели кораблекрушение. В живых остались только двое. -- Шкипер?! -- Одноглазый подпрыгнул на табуретке. -- Это меняет дело... Вы можете вывести наше судно из льдов? -- обернулся он к Химкову. -- Билли, переведи. Вы будете нашим шкипером до первого английского порта. Мы дадим, -- он посмотрел на матросов, -- жалованье вперед. Так, ребята? -- Увидев на лицах пиратов согласие, боцман вытащил кошелек. -- Пятьдесят золотых гиней, -- говорил он, звеня монетами. -- Недурно, а? Двенадцать пар глаз впились в Химкова. Он молчал, раздумывая, как быть. Его душила дикая злоба. Иван вспомнил все: гибель товарищей, смертельные муки, голод... -- Ну, говори! -- В голосе Одноглазого послышалась угроза. -- Если нет, то... -- Он запнулся, встретив спокойный взгляд синих глаз Химкова. -- Я согласен, -- твердо ответил он, -- ежели будет мне повиновение, я выведу корабль. Перескажи им, Билли... Но где ваш шкипер? Неужто он покинул бриг? Матрос перевел. Боцман снова переглянулся с товарищами. -- Ладно, мы согласны, -- пробурчал он, -- капитан всегда капитан... Так, ребята? Послышались одобрительные восклицания. Матросы оживились. Боцман отсчитал пятьдесят гиней и спрятал в кошелек. -- Берите, сэр. -- Он проводил жадным взглядом в карман Химкова каждую монету. -- А теперь покажите господину капитану его каюту... ты, Билли. -- Боцман злорадно ухмыльнулся. -- Х-ха, там он узнает, что случилось с нашим дьяволом. Вслед за Билли на палубу поднялся Химков. Постукивая костылем, тяжело взобрался по лестнице Семен. Когда шаги поморов стихли, одноглазый обернулся к матросам. -- Х-ха, мы отвернем ему голову, как только самый зоркий из нас увидит черный материк. Так, ребята? Европейские порты не очень-то подходят сейчас для нашего корабля. Мы могли без убытка положить в карман этому парню все наши гинеи. Х-ха, капитан, пусть командует. -- Толстяк самодовольно выпятил живот, расстегнув три верхние пуговицы на жилете. x x x -- Сюда, сэр, -- показал Билли на дверь капитанской каюты. Химков толкнул дверь. Из темной каюты пахнуло густым смрадом. Пересиливая отвращение, мореходы вошли. Привыкну в к темноте, глаза Химкова стали различать предметы: вот стол, на столе истрепанная морская карта, пустая бутылка из-под рома, огромный парик с бантом на косичке. У потолка -- клетка с дохлой заморской птицей. Все ящики выдвинуты, дверцы шкафов распахнуты, содержимое разрыто, выброшено на пол. "Вверх дном все перевернули, искали, видать, что-то", -- догадался Химков. В углу из-под коечной занавески торчали грязные ботфорты. Химков откинул шторы и застыл от неожиданности: на койке лежали разложившиеся останки капитана Томаса Брауна. Труп был прикручен к койке крепкой смоленой веревкой. -- Собаке собачья смерть, -- плюнув, сказал Семен. -- Не угодил своим. Что ж, одного подлеца сбросим со счета... Смотри-ка, Ваня! -- С отвращением приподняв подушку, он вытащил два длинных пистолета. -- Теперь не с пустыми руками. -- Исправны! -- радостно отозвался Химков, осмотрев оружие. -- За это ему спасибо, -- кивнул он на мертвеца, -- уберег. На палубе собралась команда. Пиратам не терпелось увидеть, чем окончится шутка боцмана, как поступит русский капитан. "Наверно, он будет кричать, ругаться", -- посмеиваясь, рассуждали они. Но позабавиться не пришлось. -- Билли, -- приоткрыв дверь, распорядился Химков, -- убери дрянь из моей каюты! Через минуту он поднялся на мостик и как ни в чем не бывало стал разглядывать лед в большую подзорную трубу. Разочарованные матросы, поеживаясь на холодном ветру, быстро разошлись. Убирать каюту и прислуживать новому капитану боцман послал негритенка Цезаря. В прошлом году капитан Томас Браун выменял его на Западном берегу за десять серебряных колокольчиков и пять коралловых бусин. Мореходам впервые довелось увидеть настоящего негра. -- Черен, как смертный грех, -- говорил Семен, с любопытством разглядывая его круглое лоснящееся лицо, широкий нос, толстые губы. -- Глянь-ка, Ваня, -- осторожно тронув курчавые волосы негритенка, позвал он -- что твой войлок волосья и гребень не возьмет... Мальчик, увидев, что его новые хозяева ничуть не сердятся, весело улыбался, сверкая белыми зубами. Он оказался на редкость смышленым и сообразительным. С одного взгляда негритенок тотчас догадывался, что от него хотят. На следующее утро Иван распорядился прибрать корабль. Обалдевшие от безделья пираты весело взялись за дело. Мусор, скопившийся за много дней, полетел за борт. Палубу выскребли, вымыт, убрали паруса, привели в порядок такелаж. Химков придирчиво следил за уборкой, залезая в каждую щель, осматривая каждый парус, каждую веревку. Вместе с тем он знакомился с кораблем. Ведь ему никогда не приходилось плавать на таких судах. Заметив оплошность, Химков делал строгие замечания. -- Да, сэр, будет исполнено, сэр, -- то и дело слышалось на палубе. -- Х-ха, он совсем неплохой моряк, -- получив очередной выговор, шепнул боцман длинновязому Майклу -- с ним держи ухо востро. Еще два дня матросы собирали лед и вытаивали из него воду. Химков показал им, как отличить старый пресный лед от солоноватого, негодного для питья. Под конец Одноглазому велели починить потрепанные паруса. Несколько дней провозились матросы с парусиной, орудуя нитками, иголками, гардаманами1. А боцман, короткий и толстый, важно расхаживал по палубе. ________________ 1 Приспособление, надеваемое на ладонь, для проталкивания большой иглы при шитье. В ящике под койкой Химков нашел большой медный окант. Пираты с завистью смотрели, как русобородый шкипер мерил высоту Полярной звезды и что-то вычислял на бумаге. Определить место в море, где находится бриг, он, конечно, не мог, но знать хотя бы одну широту было необходимо. За две недели, проведенные на бриге, мореходы окрепли, вошли в тело. В кладовке Брауна хранилось вдосталь белых галет, варенья, сливочного масла, копченой свинины и много других полезных вещей. Негритенок готовил вкусные обеды и ужины; по утрам мореходы наслаждались сладким горячим кофе. В свободное время Семен учил негритенка говорить по-русски, и Цезарь, к великому удовольствию учителя, быстро запоминал слова. Как-то ночью ударил мороз, посыпал мелкий колючий снег. Проснувшись, помрачневшие пираты с беспокойством поглядывали на покрытые снегом льды. Но Иван был спокоен. Если переменился ветер, он обязательно расшевелит льды. Так и случилось. Лед, окружавший бриг, ожил, начал двигаться, там и сям показались узенькие полоски воды. Наступило время действовать. И тут Химков показал свой опыт и знания. Он заставил протянуть вперед корабля крепкие пеньковые тросы, их крепили на ледовых якорях и выхаживали шпилем. Корабль медленно двигался между льдинами; ему помогали топорами и баграми, вырубая и расталкивая лед. Пираты, те, что выхаживали тросы, затянули песню, ее подхватила вся команда: Наши утлые шлюпки Сорвала волна, И сказал Капитан удалой: -- Будет плакать моя Молодая жена. В эту ночь она станет вдовой!.. Химкову такая работа была не в диковинку. Он умело распоряжался, показывая и помогая сам, где было трудно. А невеселая матросская песня продолжала раздаваться в холодных льдах: Мы работали дружно, Тонули мы врозь -- Это было Судьбой суждено. Уцелевшего бота У нас не нашлось, И пошли мы На темное дно, на дно, на дно, За русалкой На темное дно1. ________________ 1 Перевод с английского С. Я. Маршака Вечером бриг "Два ангела" вышел из льдов и под дружный победный клич команды закачался на чистой воде. Пираты ликовали. Семен Городков не принимал участия в работе. Нахмурившись, грозно посматривая на пиратов, он ходил по палубе, постукивая костылем. Много ночей он ложился спать с подозрением на товарища. -- Все в порядке, сэр, -- доложил боцман, вместе с переводчиком Билли появившись перед Хнмковым, -- судно готово к плаванию, сэр! -- Поставить все паруса. -- Будут ли встречаться еще льды, сэр? -- спросил боцман уже за порогом. -- Да, льдов в море много, -- осторожно ответил Иван, -- скоро увидите сами. Поднявшись на мостик, Химков внимательно присматривался к работе матросов. Стоя на реях, они ловко управлялись с грубой парусиной. Бриг медленно набирал ход. -- Курс юго-запад, -- скомандовал Химков. -- Заглянув в компас, он подождал, пока судно легло на курс. -- Так держать! Курс на юго-запад, -- еще раз повторил он. -- Да, да, -- обрадовано отозвался боцман, -- на юго-запад, хороший курс. -- Немного потоптавшись возле рулевого, он ушел. Дул ровный и сильный северо-западный ветер. Корабль шел правым галсом, вполветра, все ускоряя и ускоряя ход. Не глядя на расступившихся перед ним матросов, Химков прошагал к трапу и спустился вниз. -- Экая холодная ночь! -- сказал он, войдя в каюту и потирая руки. Семен Городков ничего не ответил. Лежа на узком диванчике, он хмуро глядел в потолок. -- Иван Алексеевич, -- помолчав, зло сказал он, -- выходит, ты так: попал в стаю, лаешь не лаешь, а хвостом виляешь? Не ждал я такого... Куда мы? В Африку? Тьфу, как ты им веры дал! Кончат они нас, злодеи... -- Сеня, да я... -- Химков посмотрел на дверь и понизил голос: -- Окромя Архангельска, я никуда... Откажись я тогда -- душу бы вынули. Задумал я... -- Иван нагнулся совсем близко к товарищу. x x x На баке отбили восемь склянок. Четыре часа утра, совсем темно, на небе видны все звезды. На руле сменились матросы. Из кубрика раздалась звучная перебранка. И опять тихо. С однообразным рокотом покорно расступается море под острым форштевнем брига. Изредка в борт с громким всплеском ударяют волны. Мерно поскрипывает рангоут, сердито свистит в снастях ветер. Около пяти часов сон особенно крепок. Хлопнула дверь капитанской каюты. На мостик вышел Химков. Постукивая костылем по ступенькам трапа, вслед за ним взобрался Семен Городков. Рулевой обернулся. Увидев на мостике шкипера, он снова принялся ворочать штурвал: поворот вправо, полповорота влево. Химков стоял, сжав топор, не решаясь подойти к пирату. -- Ваня, пора, -- зашептал Городков, заметив колебания друга. -- За Федюшку, помнишь? Не пожалели мальчонку, -- жарко выдохнул он, скрипнув зубами. -- За наши мучения, Иван Алексеевич, милый, душа горит! Топор, богом прошу. -- Семен протянул дрожащую руку. -- На. -- Химкова самого била лихорадка. Схватив топор. Городков с маху ухнул рулевого. -- Становись на руль, -- хриплым, чужим голосом сказал Химков. Ухватив под мышки неподвижное тело, он спихнул его в море. За бортом тяжело всплеснулась вода, и опять все стихло. -- Я пойду, -- придя в себя, шепнул Химков, -- крикну -- поворачивай. Все, как говорено. Городков согласно кивнул. Осмотрев спрятанные за пазухой пистолеты, подозвав Дружка, Химков осторожно спустился вниз. Неслышно ступая по палубе, он пробрался на бак и закрыл засовы люка в матросский кубрик, обрезал крепления запасной грот-стеньги и привалил ею крышку люка. С обоих концов Иван привязал тяжелую стеньгу к железным кольцам, ввинченным в палубу. -- Давай, Сеня! -- раздался его взволнованный голос. На повороте громко захлопали паруса. Иван Алексеевич бросился к брасам. Выбиваясь из сил, обдирая кожу на ладонях, он с трудом справился с парусами. Курс на юго-восток! Теперь полный ветер гнал корабль вперед. -- Паруса, эй! -- крикнул первый проснувшийся в кубрике. Дрессированные матросы, услышав хлопанье парусов, мигом скатывались с коек. Переругиваясь спросонья между собой, они полезли по трапу. Люк на палубу оказался закрытым... Раздались проклятья, одиннадцать здоровенных мужиков ревели, словно дикие звери. В крышку люка посыпались удары. -- Эй, зверье! -- крикнул Химков, подойдя к вентилятору. Голоса внизу смолкли. -- Я, Иван Хамкав, -- с глухой яростью сказал он, -- кормщик потопленной вами лодьи "Святой Варлаам", повернул бриг в Архангельск. Отборные ругательства градом посыпались на голову Химкова. Крышка люка задрожала от сильных ударов. Иван, не раздумывая, сунул пистолет в круглую дыру вентилятора и спустил курок. Внизу кто-то отчаянно завопил. Матросы горохом посыпались с трапа, раздались ответные выстрелы. Но люковую крышку больше не трогали: лестница очень хорошо простреливалась через вентилятор. -- Ежели вздумаете бунтовать, -- дрожа от ярости, крикнул Химков, -- всех перестреляю, как собак бешеных! Внизу молчали. -- Дружок, -- приласкал собаку Иван, -- сидеть! -- Он показал на крышку. -- Сторожи, понял, Дружок? Пес завилял хвостом и уселся на палубе возле люка. Бриг "Два ангела" птицей летел по новому курсу. Ветер набирал силу, гнул мачты. На востоке, облака оделись в пурпур. Светлело. Начинался день. В каюте негритенок с воплем бросился к ногам Химкова. Он видел все, что произошло, и, обливаясь слезами, умолял не убивать, пощадить его. -- Я нет. Я хорошо, -- повторял он русские слова, глядя на Ивана ясными умными глазами. В суматохе Химков совсем забыл про негритенка. Что с ним делать? Все это время мальчик честно прислуживал кормщику и его другу. Вместо зуботычин и проклятий новые хозяева дарили его лаской и теплым вниманием. Негритенок всей душой привязался к поморам. Но теперь, когда враги стояли лицом к лицу, на чьей стороне он окажется, как поступит, не будет ли помогать тем, в кубрике... Можно ли ему верить? -- Боцман плохо, я буду бить, -- негритенок, дрожа всем телом, выхватил нож и всадил его в стенку каюты. -- Ладно, Цезарь. -- Химков погладил мальчика по курчавой голове. -- Ладно, ты с нами... Первые лучи утреннего светила озарили белые паруса брига. Вспыхнула, заискрилась далекая, через все море, огненная дорога. И корабль, весь залитый кровавым светом, стрелой несся вперед, казалось, прямо к солнцу. Глава двадцать шестая. ВСТРЕЧА Сон да дрема на кого не живет! Задремал и дозорный Фома Гневашев, а когда проснулся -- было поздно. Солдаты в смешных шапочках и коротких куртках крутили ему за спину руки. Плохо соображая спросонья, Гневашев громко закричал, предупреждая товарищей. Но императорские егеря, захватив врасплох спящих мужиков, не теряли времени даром; отбиться, убежать не удалось никому. Мужиков обезоружили и согнали в кучу. В егерские части солдаты подбирались молодые, ловкие -- не чета старым служакам из каргопольской крепости. И одеты они были легко и удобно: вместо сабли и тяжелой котомки, отягощавших гарнизонных солдат, егеря носили в портупее короткий штык и на поясе -- патронташ. Закаленные суровой военной выучкой, они не страшились тяжелых походов по лесам и болотам. Отряд поручика Васильчикова больше двух недель гонялся за старцем Амвросием, разыскивая скит Безымянный; солдаты сбились с пути и случайно наткнулись на спящий лагерь Якова Рябого. Рассвет только начинался. Нехотя отступали серые, угрюмые сумерки. Тяжелый ночной туман пронизывал все живое холодом и сыростью. Потухавший, костер курился легким, чуть заметным дымком. Мужики стояли жалкие, растерянные, понурив головы. Якова от бессилия душила бешеная злоба. Удивленно глядели серые глаза Степана Шарапова. Петряй Малыгин застыл с раскрытым ртом. Громко плакал от злой досады Гневашев. Рядом с шалашом на гранитном валуне сидел офицер с веселыми глазами, в железной кирасе, отороченной по краям красной кожей, и беззаботно помахивал хлыстом. Собираясь чинить суд и расправ